Прощались…
Поминая в скорбной тишине, энергично заедали начальный тост. Он был употреблен впопыхах, для согреву от лютой кладбищенской стужи. Подзакусив и слегка охмелев, собравшиеся принялись зыркать по сторонам, выискивая стартовую жертву поминальной речи. Толкать пафос охотников не находилось.
Одинокая муха из тех, кто в холода последней кувыркается кверху лапками, напряженно жужжа, вилась над столом.
-Ну-у, кто скажет? - изрек грузный мужик, начальственно озирая застольную орду. Его бульдожий вид подсказывал окружающем - без жертвы не обойтись.
-Кх-ее-е, - отозвалась особа с тонко выведенными бровями.
- Да, Надежда Федоровна, что имеете сказать посему скорбному происшествию? - прогудела «бульдожья» наружность, раздраженно отмахиваясь от назойливого насекомого.
- А-аа? Я?! – карандашные черты взметнулись до потрясенного предела, - да я собственно…
Собравшиеся насторожились: бросили жевать, глотать, подцеплять, тащить…
- Вы же с ним в одном цехе работали и нечего подытожить? - встряла тетка со свойством лица: видел - помнил, распрощался – забыл.
- Собственно и вы, Галина Тихомировна, с нами тоже… того… трудились, - парировала оппонентка.
- Граждане, мы собрались по другой причине! – вскинулся мужичок в очках роговой оправы. – Давайте по существу ритуал соблюдать!
- А я о чем! - выкрикнула Надежда Федоровна.
Граждане обмякли. Завозились:
- Давайте, давайте... стопочку… Наливаем… Наливаем! Салатика того…нет-нет, во-о-он того… Нарезочки? Тарелочку…
Булькало, стучало, звенело кругом.
- Батюшка на кладбище правильно говорил, - поднявшись, начала плести словесный узор достоинств, - о покойных или хорошо или ничего. Он был хорошим человеком, - и, лихо опрокинув рюмку, села, будто нить оборвала.
Публика напряглась, замерла, кто с чем: вилками, ложками, рюмками, распахнутыми ртами...
Стало слышно, как, упрямо работая крыльями, над людьми промчалась муха.
- Лучше чем ничего, - бормотнула неясная фигура в конце стола, – пьем!
Всколыхнулись, потянулись, кто за чем, а некоторые, забывшись, чокнуться.
- Граждане, человека не стало, - прожевав «язык» вымолвила тетка с шиньоном, - долгую жизнь прожил! Еще бы смог, да получилось так… так…
- Бестолково, - подсказал кто-то.
Муха ударилась о стекло, за которым меркла свобода в серой дымке истлевающего дня, и завозилась, зажужжала натужно, пробиваясь сквозь сизую преграду.
- Да, не каждый в постели, не всякий…
- А как Романович помер, так точно не всякий…, - бякнул всклокоченный тип, - гы-гы- гык.
- Так, - точно нож в мишень всадил бас, - без излишеств у меня.
- Ведь жил же, – робко произнесла худенькая женщина, хрустнув огурчиком.
- Вон его сын сидит. Пусть говорит, - выкрикнул некто в спортивном костюме и к заливному потянулся.
Гости уставились на мужчину с одутловатым лицом. Отпрыск, потупившись, настырно молчал, методично давя остатки оливье в тарелке.
Ожидание тянулось, как дурная слава: тяжело и тёмно. Потомок твердо стоял на бессловесной позиции.
Чье-то сопрано не выдержало:
- Паша скажи что-нибудь о деде.
Мушиный вжик пронесся над разносолами и затих где-то под посудиной с кутьей.
Мальчуган лет двенадцати смущенно заегозился:
- А чё сказать?
- Каким был. Что любил. Скажи, как…Говори, что… Расскажи где… Вспомни чему…, - живо понеслись подсказки.
Насекомое подалось вперед, хоботок неистово осязал местность.
– Ну-уу, спортом занимался. Гири поднимал. Еще-е-е… Подтягиваться меня учил. - Замолк.
- Помянем, - предложил дядька замурзанного вида, алчно глядя на стопку.
Аудитория проворно закопошилась: закусывая, заедая, запивая, заглатывая…
Вспугнутая муха выводила краткой жизни неприкаянные трассы.
- Граждане, - раздался беспокойный голос, - скажите что-нибудь о Виталии Романовиче. Он же человек, то есть был человеком! Долгую жизнь ведь прожил.
- Ты и скажи, раз сознательный такой, - брякнул кто-то.
Разом смолкло. Затихло окрест.
Молотила крыльями душа…
- Я! Я вспомнил, - выкрикнул, поднимаясь «спортивный костюм», досадливо взметнув руку от лица, - п-ш-шла-а, козявка. Все не сдохнет с-сука. Анекдот слых…?
На него зашикали, замахали.
- А я что? Мне покойник, а я вам… Сами же… Я ж память почтить, - забубнил, усаживаясь на место.
- Еще бы танцы устроил, - отрезал укоризненный тон.
- Бр-ратцы-ыы-ы, танц-ы-ы, - вскинула со стола всклокоченную башку зачуханная наружность, - помянем молодых, го-оорько-оо! Постель пу-уух-х…, - и шибко стукнулась на прежнее место.
- Я буду говорить, - сбил оцепенение властный баритон.
Публика облегченно всколыхнулась, и пошла рябь: наливать, обновлять, накладывать…
Оратор вытащился из кресла и увесисто застыл, завис над столом, раскачиваясь тучностью. Насекомое присело на могучее плечо, замерев, будто в почетном карауле.
– Хорошим он слесарем был. Любую деталь мог выточить. Руки золотые….
- Руки золотые – голова говенная, - ввернула Галина Тихомирова.
- Не о том речь. - Рубанул фразой. – Я настоятельно утверждаю и подтверждаю, пусть земля ему будет пухом. Спи спокойно дорогой товарищ.
Закивали головы и эхом отовсюду:
- Да.., да-да, да-аа.
Вспугнутая муха шарахнулась в темноту.
Сплоченно употребили. И как-то по-домашнему расслабились, точно напускная церемониальная трагичность сменилась бытовой насущностью.
- … так матюкался, так…, - делилась воспоминаниями старуха с жесткими чертами добродетели, - как понесет.… Говорю: мол, дети…, а ему нипочем…, такое городил…
- Поговорка у него была: крепче слова только водка, - помянул товарищ забулдыжного вида, задумчиво проследив слепую траекторию ошалевшей мухи.
К месту пришлось. Припомнили – разлили. Дружно приложились, позабыв о надобности держать поминальное слово: жил человек без патетики, без нее и после кончины обойдется.
И с того пошло-поехало застолье по извечному кругу, где до песен недалеко и до мордобития рукой подать. Жизнь…
Только суетливое насекомое тянуло с жужливой обреченностью унылый мотив в вышине, под потолком, в густой мгле умершего дня.