- Все, завтра повешусь! - известил нас Подмалевич. - И фамилию поменяю!..
- Ты давай по порядку, - советую, - что-нибудь одно сначала сделай.
- Сначала повешусь. За что он Тихоныч подзатыльник отпустил? Алка все равно на ежа сесть не успела. А если бы и села - ничего страшного. Подумаешь, укололась бы.
- Действительно, - согласился Грушин. - Алка - дуршлаг, ничего страшного. Все равно бы зажило. Я на твоем месте давно бы повесился. Кстати, не хочешь мне свой набор колонка подарить на вечную память? И Толян от коробки акварели не откажется.
- Ты что, Груша? Он лучше вместе с этюдником в петлю полезет, чем о друзьях позаботится напоследок, - толкал я Подмалевича на суицид.
- Я не насовсем повешусь, - оправдывался Санька, - ненадолго зависну. Потом спрыгну, или вы снимете. Просто хочется в глаза ему посмотреть: будет стыдно или нет.
- Как ты посмотришь? С открытыми глазами висеть будешь?
- Потом открою. Под одеждой ремнями обвяжусь для удобства, а веревку от петли отдельно за шиворот затолкаю. Как парашютист висеть буду. Сколько Малевичем обзываться можно? Хоть бы раз подсел помочь. Даниловой все время поправляет. Она же ему глазки строит.
Алка действительно строила - один глаз Тихонычу, другой - Грушину, одновременно.
Если честно - мы не очень-то Сашку отговаривали. Интересно было посмотреть, что получится.
Наш последний пленэр в художественной школе подходил к концу. В старом парке летал тополиный пух, а на липовой аллее жужжали пчелы. Алка первой увидела Черепаший пруд.
- А Сашка уже здесь! - захлопала в ладони. - Вон там, на ветке висит.
Федор Тихонович недобро покосился на подвешенного и отметил:
- Не убедительно, Малевич, - и уже классу безралично: - Дальше пойдем, здесь все рисовали.
Напрасно Санька вываливал язык то на одну, то на другую сторону и даже хрипел. Мы проследовали мимо.
- Авантюрист ваш Малевич, - констатировал Федор Тихонович. - Ему без приключений жить неинтересно.
- Он хороший, - заступился Грушин, - обидчивый только. Особенно не любит, когда Малевичем обзывают. Он же не только квадраты рисовать умеет.
Странно посмотрел тогда Тихонович на Кольку. Задумался о чем-то, кадык под бородой почесал...
А Подмалевич висел на ветке развесистого дуба и размышлял о смысле творческой жизни. В каком-то метре под его ногами зеленела трава. Одуванчики походили на большие желтые пуговицы, пришитые к теплому бархату полянки. «Жаль, в кустики забыл сходить», - подумал Санька и очертил струйкой аккуратный круг.
Первой помеченную территорию пересекла согбенная старушка. Не поднимая головы, она всматривалась в траву в поисках стеклотары. Уткнувшись в Сашкин ботинок, бабулька старательно его обнюхала и стала расшнуровывать. Сашка выдернул ногу и согнул в колене. Старушка замерла на миг, но тут же ухватилась за второй.
- Это мое! - возмутился Подмалевич. - Не троньте!
- Ой! Кто здесь? - взвизгнула старушка и, подняв голову, увидела висевшего целиком. - Свят, свят... бес попутал!
Потом появилась парочка не первый раз влюбленных. Даме было далеко за сорок. Из-за толстых стекол очков смотрели махонькие глазки, наполненные восторгом июньского утра.
- Ах, как я люблю Фета! - защебетала дева. - «Лес проснулся, веткой каждой...» - раскинув руки, она с неожиданной прытью закружилась и стала подпрыгивать, опереточно похохатывая.
- Осторожно, Катя, - встревожился ухажер. - Здесь кто-то висит!
Катя врезалась лбом в дерево.
- И потом, кажется, это не Фет...
Отлетев от ствола, дама приземлилась на широкий зад.
- Нет, определенно не Фет, - настаивал Катин дружок.
- Дуб!.. - взревела Катя, растирая лоб. - Как же ты мне осточертел, пень трухлявый! - найдя в траве очки, она быстро заковыляла прочь. - И не ходи за мной! - доносилось из липовой аллеи. - Дома с женой сиди! Простатит лечи, зараза!
«Надо спросить у Гандина, что такое простатит», - подумал Сашка.
- Видел? - кивнул в сторону подруги ухажер. - Вот так они дуреют, если им всю ночь про арабо-израильский конфликт рассказывать, - и, уходя, посоветовал: - Никогда не покупай женщине лифчик на два размера больше.
- Витьку с Петькой не видел? - спросил подвыпивший тип весьма пожамканного вида. - Да ты вокруг смотри, - стал он вращать Подмалевича, - где-то здесь прячутся. Все ведь выжрут.
- Туда пошли, - махнул Санька наугад, лишь бы отделаться.
- Если сбрехал - башку оторву, - пообещал алкаш. - И прекрати вертеться, и так мутит!
- Серый, прикинь, третий уже завис, - послышалось в другом конце поляны. - Я с них прусь.
- А первых двух ты где усек?
- У Лымаря в огороде. Лымариха с козой Квелого застукала, он и полез на яблоньку. Они давно на иглу подсели, у них и коза колется. Лымариха тоже себе дозу упорола, рядышком провисла. Теперь только травку тянут.
- Отвязались, что ли?
- Яблонька рухнула. Сразу двое на ветке заторчало, прикинь. Эй, пацан, косячок дернешь?
- Я не курю, - Сашка терпеть не мог наркоманов.
- Улет полный будет!
- Я уже в улете, - вздохнул уставший от назойливой публики Подмалевич.
Время близилось к полудню. Сонный ветерок прошелся по верхушкам деревьев. На мшистую кочку пруда выползла погреться черепаха. В отличие от подвешенного, она в любой момент могла спрятаться в панцирь.
«Вроде и не так высоко вишу, - рассуждал Сашка, - а как все изменилось: и горизонт отодвинулся, и пруд стал больше. А крыши старых фабричных домов похожи на грядки алых маков - костром полыхают. Красиво... Может, и прав Толян - с этюдником надо было...»
- Спорим, в глаз попаду! - конопатый мальчишка метился в Сашку из рогатки.
- Не попадешь, слабо!
Над ухом просвистел камень.
- Брысь, мелочь пузатая!..
- Вить, а ты говорил - он неживой.
- Еще живой. Добить надо, чтоб не мучился, - постановил Витька и бесцеремонно приказал Подмалевичу:
- Не верти головой, целиться трудно!
Неизвестно, чем бы закончился «расстрел», не появись мы вовремя.
- Александр, - сжалился Гандин, - ты еще не устал?
Санька демонстративно оглох. Он висел, засунув руки в карманы, и, непринужденно посвистывая, всматривался в призрачный город под красной черепицей.
- Между прочим, Малевич...
Сашка конвульсивно дернулся.
- Тот Малевич, - уточнил Гандин, - Казимир - супрематист из Витебска. Ведь он не только черные квадраты рисовать умел. Под конец жизни вполне реалистические картины создал. И пошутить любил вроде тебя. Знаешь, как он подшутил над Марком Шагалом?
Откуда Саньке было знать про малевичевы хохмы? Он своих-то запомнить не мог…
- Просыпается как-то Шагал ранним утром, глянул в окно на родной город, а у домов, что напротив, - крыши красные. Это Казимир за ночь их выкрасил. Местечковый романтик тоже чуть не повесился. В Витебске уже не мог жить, в Париж укатил. Я к тому, что Париж нам с тобой пока не светит. А потому и шутить нужно в меру... Подмалевич. Снимите его, ребята.
- Странно ты петлю привязал, - заметил Грушин, - как галстук болталась.
Но Сашке было уже не до нас. Перед его глазами, там, за оградой старого парка, в голубой дымке июньского полудня все еще стоял незнакомый город с красной черепицей крыш.