- А он лёгок на помине, - вдруг поднял голову Холмс, и тотчас за его словами раздался стук в дверь. Рона резко вскинулась и так же резко побледнела.
- Откуда вы знаете, что это именно он? – усомнился я, прислушиваясь.
- Да потому что ко мне вообще очень мало, кто приходит без предварения. Да и вся логика событий указывает на вероятность его визита. Рона, поди взгляни, кто там. Только надень лицо.
- Я сам отворю, - вызвался я.
- Нет, - твёрдо запретил он, да и Рона уже послушно выскользнула из комнаты.
Я сделал Холмсу знак молчать и напряг слух. К моему несказанному удивлению, друг мой послушно притих, и до моих ушей долетела, по крайней мере, значительная часть разговора. Холмс, обладавший лучшим, чем я, слухом, должно быть, и вовсе слышал всё.
- Рона, - задыхаясь от волнения, говорил Дегар. – Я не знаю, как вымолить прощение. Я отвратительно, недопустимо себя вёл, я наговорил тебе ужасные вещи. Но пойми меня: всё это только ни что иное, как ревность. Когда я узнал о твоих отношениях с доктором Уотсоном, я словно рассудок потерял. Вот уж не думал, право, что могу так ревновать. Я-то считал себя человеком практическим, бесстрастным, - он коротко нервно рассмеялся. – Вот уж не знаешь, чего от самого себя ожидать!
Рона что-то ответила, но так тихо, что я не разобрал.
- Это совсем другое дело! – воскликнул Дегар, и тут же сам понизил голос до того, что я перестал слышать отчётливо и улавливал только кое-что. Речь, во всяком случае, шла о Холмсе. И Холмс, определённо, слышал больше, потому что он вдруг схватил и крепко сжал мою руку.
Я посмотрел ему в лицо, надеясь прочитать, угадать по его выражению смысл этого услышанного. А он вдруг поднялся – с той пружинистой силой, которая отличала его движения в лучшие его дни – и, шагнув к рукомойнику в углу, сунул голову под кран. Ледяные струи стекали ему под рубашку, но несколько мгновений он стоял неподвижно, словно не замечая их холода. Потом резко выпрямился, взмахнув своей тёмной гривой и рассыпав с неё брызги:
- Уотсон, халат!
Нервно дёргая гребнем, Холмс расчесал и увязал под узкую ленту волосы. Ладонью быстро проверил колючесть щёк, поморщился, но тут же навесил на лицо приветливое простодушие и, кивнув мне, приглашая следовать за собой, вышел из комнаты.
Рона и Пьер Дегар беседовали, стоя у дверей – она не предложила ему пройти, а он не посмел проявить инициативу.
- А, доктор! – возрадовался Шерлок Холмс, не подавая виду, будто с ним хоть что-то не так. – Здравствуйте! – и протянул руку – мокрую, но вроде бы от воды. Он умел владеть собой, когда хотел, но, с другой стороны, Дегар был врач, так что поединок предстоял серьёзный.
- Здравствуйте, мистер Холмс, - невозмутимо откликнулся Дегар. Приветливо кивнул и мне:
- Здравствуйте, мистер Уотсон.
- Здрасьте, - буркнул я, не в силах побороть неприязнь. Подумать только, ещё несколько дней назад этот самый Пьер Дегар показался мне образчиком молодого джентльмена. Как всё-таки субъективны наши симпатии и антипатии!
Холмс легонько и незаметно пнул меня носком домашней туфли в щиколотку.
- Оставайтесь на ленч с нами, Пьер, - пригласила Рона. Похоже, она поверила в искренность Дегаровых извинений, её глаза повеселели, лицо мягко розовело от сдерживаемой радости.
- В самом деле, Пьер, - подхватил и Холмс – весь улыбка, весь любезность. – Что там у нас к ленчу, Рона?
- Цыплята в белом соусе и шоколадный торт. Оставайтесь, Пьер!
- Не могу устоять, - улыбнулся Дегар. Наклонился и медленно, значительно поцеловал Роне руку, виновато взглядывая снизу вверх: простила? И она отвечала взглядом: простила, да.
Холмсу ленч дался нелегко. Прежде всего, он не мог есть – его жестоко тошнило, но при этом не мог и не есть под бдительным взглядом всё подмечающего Дегара. Его то и дело бросало в пот, и это скрывать было тяжелее всего. Впрочем, он пил огненный чай, что в какой-то степени оправдывало выступающую на его лице испарину, но не могло оправдать трясущихся рук, а чашка каждый раз угрожающе звякала о блюдце, когда он ставил её. Но при всём при том выражение лица его оставалось самым радушным, и он непринуждённо болтал, перескакивая с одной темы на другую – ни дать ни взять добродушный и общительный, но скучающий в деревне городской житель.
Дегар – что бы он там ни питал на самом деле ко мне или Холмсу – держался очень дружелюбно, а передо мной, как и перед Роной, даже чуть заискивал. При этом видно было, что в беседе он находит определённое удовольствие, как человек образованный и эрудированный, но подолгу лишённый общества себе подобных. Я уже упоминал о его умении говорить, и сейчас вдруг мало-помалу поймал себя на том, что невольно подпадаю под его обаяние. До тех пор, по крайней мере, покуда разговор шёл на отвлечённые темы. Но потом мы вдруг заговорили о психиатрии…
- Я видывал много случаев, когда простое чудачество, простая эксцентричность оборачивались от минимальной причины самым жестоким и безвозвратным помешательством, - говорил Дегар. – Мне кажется даже, что, может быть, каждый из нас носит в себе семена своего собственного психоза, которые, бог даст, никогда и не прорастут. Но стоит только хорошенько удобрить почву: чреда лишений, несчастий, даже просто косые взгляды тех, кому пришёлся не ко двору – и семена дадут столь обильные всходы, что благополучный чудак в считанные дни превращается в полного инвалида, а самая трагедия в том, что он не замечает глубины своей деградации. Несчастные родные и близкие такого типа годами влачат своё ярмо, совесть чаще всего не позволяет им так или иначе избавиться от несчастного, а физически эти люди зачастую очень даже крепки. Мучительно наблюдать за полной деградацией того, кого любишь – я не знаю, честно говоря, жребия страшнее: сначала бред, страдания, потом апатия, хаос, неопрятность в самом элементарном, порой неукротимое обжорство или, что ещё хуже, наоборот, отказ от пищи, порой неосознанная похотливость, распущенные слюни – и это всё, что страшнее всего, не прирождённое. А память между тем ещё хранит личность умнейшую, тонко чувствующую, симпатичную и любимую. И никакого, никакого выхода!
- Ну, выход, положим, всегда есть, - со странной улыбкой проговорил Холмс.
- Что это вы имеете в виду, мистер Холмс? Уж не убийство ли, называя вещи своими именами?.
- Вы правы, милый Пьер. Я говорю об эфтаназии.
- Ну что ж, - развёл руками Дегар. – Во-первых, это дело подсудное, а значит, никто не возьмётся или возьмётся за очень большие деньги. А во-вторых, кто из близких готов взять на себя ответственность за такое решение, и – главное – отважься он, каково ему будет спать ночами потом?
- Ладно. А самоубийство?
В лице Пьера что-то переменилось – бывшее только что симпатичным, оно вдруг на миг показалось мне жутким и угрожающим.
- Но ведь, - понизив голос и наклоняясь к Холмсу интимно близко проговорил он, - мы с вами говорим о невменяемом. И значит, только на ранних сроках, покуда есть критика, покуда всё ещё не зашло далеко. Но для этого нужно быть очень дальновидным человеком, очень отважным человеком, - он говорил с придыханием, тянул слова почти шёпотно, и вдруг резко откинулся назад на стуле и принуждённо рассмеялся:
- Боже, ну и тему же мы выбрали для застольной беседы! А ведь это я неспроста, мистер Холмс. Говоря о сумасшедших, я, по правде сказать, думал о вашем кровнике Перлинсе.
На этот раз Холмс не удержал лица – настороженность, даже испуг, на миг плеснулись в его взгляде:
- А что такое с Перлинсом? – быстро спросил он.
- Пропал. Лавка стоит закрыта. Наркрот расспрашивает всех, кто только попадается ему на глаза, в уверенности, что ведёт расследование по всем правилам. Но пока, насколько мне известно, никто ничего интересного ему не сообщил. Скоро и до вас доберётся, и – будьте уверены – вы окажетесь у него на особом подозрении.
- Почему? – разлепил пересохшие губы Холмс.
- Все знают о вашей вражде.
- Вражде?
- Гм… А разве это не он нанёс вам рану, которой я обязан честью нашего короткого знакомства? Или вы, может быть, исповедуете всепрощенчество и поэтому считаете удар кинжалом пустяком?
- Вы прекрасно знаете, что я считаю этот удар кинжалом не пустяком, но недоразумением. Не питал и не питаю к Перлинсу никакой вражды. Да и он ко мне тоже.
- Он боялся вас.
- Видимо, не слишком, потому что миссионерствовал, а не держался от меня подальше. Надеюсь, что с ним не случилось ничего страшного, - сказал Холмс, но сильная тревога в его глазах говорила, скорее, об отсутствии всяких радужных надежд.
Известие это скомкало конец ленча, и Дегар вскоре поднялся, чтобы, поблагодарив хозяев, удалиться. Рона пошла проводить его – мы с Холмсом остались вдвоём.
- Холмс…, - начал было я, но не договорил - длинно, словно с огромным облегчением, стонуще выдохнув, измученный своим притворством, друг мой повалился головой на стол, почти потеряв сознание.