Ночь, день. Под утро прошли по какому-то очень узкому, висячему над порядочно глубоким узким ущельем мосту, а внизу шумела речушка. Первое время не могли осмелиться, решиться ступить на это невиданное, сомнительное устройство. Первый ступил я. Через несколько шагов мост на двух натянутых верёвках и канатах закачался как люлька из стороны в сторону, а под ногами поперёк коротенькие доски на две, три ступни шириной с просветами (прозорами) между собой, сантиметров по двадцать. Неприятное было зрелище.
Как тут вернее выразится, полусонное состояние каждого, в ушах, голове помню шум, в голове бестолковость, не хотелось соображать. Замечать стал, и со спутником тоже творится, и видя его неосторожность в передвижении, стал опасаться за него, предупреждать со злом. Но все же в одном случае, спускаясь круто вниз, держась за ствол дерева и целясь не промазать, угодить в следующее, чтобы зацепиться за него. Вот так и проходил спуск. Но все же Костя, допустив неосторожность, сорвался вниз, и только эхо: "Э…Э!!!" А потом наступила тишина. Жуткая, показалось, тишина, от мысли, от сознания, что Костя погиб, похолодел, и на меня нахлынул ужас. Один, один остался! Костя погиб! От случившегося я вроде как очнулся, немного погодя пришёл в себя и держась за дерево, стал соображать: что же дальше делать? Уравновесившись, хотя в ногах дрожь не унималась, все же решился делать спуск. Так, от дерева к дереву, дотянул до обрыва, где впереди меня сорвался Костя. Осмотрелся внизу: под обрывом, метров семи-девяти, и тишина кругом. Минут через пятнадцать, пренебрегая осторожностью, сам в обход обрыва всё же сумел спуститься. А когда спустился, то глазам не верю, Костя сидит, согнувшись, голова на руках, руки на коленях. Подошёл ближе, на зов: "Костя!" – Костя не откликается. Вижу, жив, но ещё не отошёл от испуга.
Когда я снизу вверх посмотрел на обрыв, то вначале никак не понял, как это Костя уцелел? Только потом понял, спутник мой свалился на порядочно большую кучу наметённого под обрывом осеннего листа высотой примерно метра три. Это его и спасло, хотя бы даже в том, что не покалечился, не поломав рук, ног. Падая с обрыва на стог листа, Костя своим телом как бы сверху донизу пронзил его и юзом вылетел у основания. Короче, из-за невыносимой усталости, голода и изнеможения друг мой по побегу вторично чуть не сломал голову. Опять же где-то в предутренней темноте я слышу где-то далеко впереди опять же непонятный шум, товарищ мой, не говоря ни слова и опять, видимо, не подумав об опасности, двинулся вперёд. Я, почувствовав неладное, силой удержал его, а когда совсем рассвело, под нами был обрыв, глубокий каньон, в чреве его с горным шумом резонанса шумела, падая по перекатам, неширокая речка.
По нашим подсчётам, как нам казалось, мы находимся долго в пути. Впереди полная неизвестность.
Наконец, однажды перед нами открывается равнина. Это нас насторожило. Весь световой день изучали местность впереди своего маршрута. А вот правильно ли мы шли, придерживаясь крайне приблизительно начертанного маршрута, шли по большей части на интуиции, уверенности у нас не было.
Равнина, голое место. Ни строений, ни признаков жизни. Что бы это могло быть, гадали, и из осторожности решили по предполагаемому визиру прямо следовать ночью.
Шли молча, считай, наугад, приблизительно как наметили. Присаживались на корточки, прикрывшись, светили фонариком на карту и сличали немного по курсу. Поднимались и опять шли. И так повторяя ночную ориентировку, как вдруг впереди нас на порядочном расстоянии с двух сторон в нашу сторону смыкаясь поползли два луча. Нас огорошило, и уже лёжа, подумали: "Что бы это могло быть?" Лучи потухли, и мы в нерешительности, не зная, что предпринять, всё же встали и двинулись дальше. Опять через несколько минут вспышка, ползание лучей по земле, опять упали. Так повторялось несколько раз, но мы всё же настороже двигались вперёд, туда, где вспыхивали лучи, яркие, слепящие.
На всякий случай перемещение длилось больше по-пластунски, ползком, освободившись от колодок на ногах. Мы уже оказались в мёртвой зоне в недосягаемости от прожекторных лучей, как потом догадались, и перед нами неожиданно выросла насыпь высотой примерно метров шесть.
Вначале нам показалось: насыпь придорожного полотна. Прислушались: справа и слева цоканье по насыпи сапог, сближение, догадались, двух человек, и приглушённый разговор, и дальше слышим шаги расходящихся в противоположные стороны людей.
Мы притихли. Что-то почувствовали неладное. Сердце колотилось, так что вроде ему не хватало места в груди, от волнения в желудке что-то стало шевелиться, бурлит, и потянуло на не вовремя невозможное. Сняв югославские шинели и тут же рядом с ними справили потребность естества.
Переждав, пока вновь шаги по насыпи расходились в противоположные направления, решительно взобрались на насыпь, на которой никаких рельсов не оказалось. Это была искусственно созданная насыпь давних времён.
Спустившись с насыпи, метрах в 10-15-ти мы опять оказались перед преградой из колючей проволоки в разрезе пирамидой и внутри ещё и спиралью. Я подтянул нижнюю нитку колючки, и товарищ пролез во внутрь ограждения, потом он делает изнутри то же самое, и почувствовали оба, что сами залезли, как в мышеловку, в западню, так как надо было ещё одолеть, подлезть под огромную колючую спираль, а там, затем как и в начале, под третью. Биение сердца, готового выпрыгнуть из груди, но действовали в такой ситуации без паники, торопясь, но не спеша. Исцарапались изрядно и, не веря себе, всё же выбрались из ловушки.
А дальше, а дальше, тут же, за проволокой оказалось третье препятствие, топь со скошенным тростником и ковылём.
Но на наше несчастье из-за туч стало чаще выглядывать луна, нас было видно, как на ладони. И чувствуем, что мы оказались в каком-то непонятном, зловещем месте, которое вначале, подумалось, заповедное место, так капитально ограждённое колючкой. Но интуиция подсказывала, что-то не то и не другое. Начался приступ такого волнения, что на спине у меня забегали мураши.
Между нами от волнения, неизвестности, что же дальше предпринять, время – минуты на размышление – возник конфликт, чуть не до драки. Товарищ тянет меня передвигаться, а я вправо, так как при очередном появлении из-за облаков луны заметил, что впереди по лунным отблескам видится вроде водоём, а от берега к берегу поперёк перекат воды через какую-то огромную белую трубу.
Короче, я махнул рукой на товарища и по колено в топи начал пробираться к тому месту, где показалась, померещилась мне труба. Оглянулся, вижу, и Костя следует за мной, когда босыми ногами вступил на перекат, то понял, что не ошибся, действительно, это была сквозная бетонная труба, видимо, как сейчас догадываюсь, инженерное устройство для запруды воды в речке или совсем что-то другое, может быть дренаж.
Балансируя по трубе, чтобы не сорваться от потока переката воды, благополучно перебрались на другой берег и только ступили на грунт, как негромкий выкрик: "Хальт!" К нам навстречу шел с винтовкой человек в непонятной, невиданной до сих пор форме поверх накидки плаща. От окрика у меня сердце ёкнуло, а Костя кинулся было бежать влево по берегу, мелькнуло: всё, пришли; и от первого движения неминуемо пуля. Так и так конец; я схватил и ударил Костю, ствол, направленный на нас, в каких-то трёх, пяти метрах.
Вооружённый человек что-то нам говорил, но мы от оцепенения молчали. Наконец вооруженный опустил винтовку, подошёл ещё ближе, опять стал повторять, картавя, на непонятном языке, откинув полу плаща и показывая на руке крест-нашивку, повторяя: "Иси Свис! Иси Свис!" Видя, что мы стоим, не понимая, вдруг заговорил по-немецки: "Дас ист Швайцерланд!"
Мы вмиг поняли: мы на свободе! Не надеялись, но свершилось, то, что так было вымучено, всё же осталось позади: голод, избиения, а главное не в том, а в том, что мы не склонились, не покорились врагу, позади остались пять моих рискованных побегов, и мы ушли из логова ненавистного всем нутром фашизма, перешли всё-таки государственную границу из Германии в Швейцарию. Риск вырваться, уйти, жить, твёрдо намеченный волею, был оправдан.
И от этого первого, неожиданного слова "это Швейцария!", сказанного находившемся в засаде пограничником, от того что мы на свободе, невольно выпала горючая слеза. Может быть и у Кости происходило тоже, было не до того.
Я уже не помню, как?! То ли нас сам пограничник отвёл на заставу, то ли кто другой. Но хорошо помню, нас привели в помещение, где из-за стола вышел в гражданской одежде спортивного вида человек и с казённой улыбкой стал спрашивать, кто мы, откуда бежали и с какого лагеря; и что-то записывал. А когда услышал о том, что мы советские, бывшие военные лётчики, на лице его вроде бы появилось искреннее удивление.
Тут же приказал нас накормить. Ели какой-то жидкий, не то соевый, не то бобовый стручковый суп.
Уже был, помню, солнечный ясный день. Гражданский предложил нам выйти и дойти ближе к тому месту, где мы перешли границу, и тут же рассказал о том, что на днях перед нами по тому же месту, где и мы, перешёл границу немецкий унтер-офицер, застрелив из парабеллума двух своих пограничников. Через несколько дней мне пришлось из окна тюрьмы в городе Санкт-Галлен видеть этого дезертира на прогулке во дворе тюрьмы. Это был молодой, цветущий парень без ремня и головного убора, но в форме.
Не решались принять мы предложение гражданского, было какое-то неоправданное подозрение: как это так, подойти поближе и посмотреть там, где перешли. А не хотят ли нас выпроводить обратно в логово? Но на лице гражданского не было и тени замысла, и мы, преодолев сомнение, ради любопытства всё же пошли "к тому месту". Не верилось, никак не верилось, что мы тут перешли, поглядев на то место, мы так ничего и не поняли: то ли это место, потому что впервые видим. Переход-то был ночью…
Отошли, а голод мучил. Остановились около одной из яблонь и условились по переменке ложиться около неё, делая вид, будто от изнеможения опускаемся, а за нами уже наблюдала небольшая собравшаяся кучка людей. Важно было лёжа, скрытно от взора, съесть несколько яблок – падалок под яблоней. Набив животы яблоками, вернулись к помещению заставы, там нас уже ожидали любопытные люди, несколько человек, больше женщины. И одна из них, что видно побойчее, бесцеремонно с нескрываемым любопытством подошла ко мне, а потом к Косте, демонстрируя ироническую улыбку, пошарила у нас на лбу рога, иронично, опять же со смешком заметила наблюдавшим, говоря: "Нет их" (видимо, рогов). И поняли только из слов два: "Русь элегант!" Так мы оказались экспериментальным доказательством, что у русских нет рогов.
Так на заставе мы пробыли день и ночь до следующего утра, расположены в какой-то крохотной комнатке, а когда утром вошёл и разбудил нас "гражданский", то громко воскликнул: "О, русь капут!", так сильно мы за ночь, долго не засыпая, накурили самосаду, от ядовитости которого гражданский сразу же открыл дверь (самосадом мы запаслись на одной из табачных плантаций, собрав оставшиеся после уборки листья). Так и курю до сих пор.
А дальше чем-то нас накормили, и были под конвоем солдат отправлены неизвестно нам куда. По прибытию там сказали: город Санкт-Галлен. А дальше сопровождены в тюрьму, где я увидел дезертира унтер-офицера, прогуливающегося во дворе тюрьмы. А дальше тюрьма, допрос, одиночные камеры. Сколько сидели – 20, 30 дней, неизвестно, но казалось вечностью.
Вначале был допрос, а после его расселили по одиночным камерам.