Ошибка полковника Фарзалиева

               


     Сообщениями о непознанных явлениях природы в наши дни буквально нашпигованы страницы газет и журналов. Голубые экраны и радиовещание, разумеется, также не обходят вниманием эту любопытнейшую тему. Погоня журналистов за сенсационной информацией, правдоподобность которой, как правило, невозможно проверить, многих из нас заставляет скептически к ней относиться. Учёные мужи в большинстве случаев не комментируют журналистские бредни, дабы не поколебать устоявшихся научных принципов. И только личный опыт, информация, полученная из первых рук, позволяют невольному исследователю взглянуть на мир просветленно, стать верующим человеком, прикоснувшимся к божественному провидению. Нижеописанный эпизод из следственной практики - убедительный тому пример.
   

ДЕЗЕРТИР ПАША
 
     В середине семидесятых, будучи следователем военной прокуратуры Челябинского гарнизона, я заканчивал очередное уголовное дело.
 В Златоусте за убийство был задержан дезертир Павел Хитников, ранее объявленный во всесоюзный розыск. Покинув военно-строительный отряд в Казахстане, исколесив пол-России, ранее судимый за “бакланство” Павлуша прибыл на землю обетованную. Беспробудное пьянство с друзьями детства, влачащими жалкое существование бичей, сделало своё дело. В один из дней не на шутку разгулявшийся дезертир в пьяном угаре “завалил” подвернувшегося под руку железнодорожника.
     Милиция по горячим следам сразу же раскрыла “глухарь” и мне, представителю военной прокуратуры, отводилась лишь скромная роль грамотного оформителя. Конечно, и это занятие требовало определённой квалификации и времени, но с точки зрения начинающего следователя, представлялось менее увлекательным, чем расследование преступлений, совершённых в условиях неочевидности.
     Изрядно потрудившись и подшив ворох исписанной бумаги в два объёмистых тома, я полагал, что успешно выполнил задачи низшей фигуры  в процессуальной  игре. Но не тут  - то было. Военный прокурор гарнизона – фигура повыше, не допускающая “мата” со стороны военного трибунала, — считал иначе. Квалификация содеянного Хитниковым у шефа сомнений не вызывала,  но доказательственная база дезертирства, на его взгляд, была недостаточной.
Дело в том, что в добрые застойные времена  трибуналы зачастую признавали махровых дезертиров безобидными “туристами”. По мнению свыше, в армии развитого социализма  напрочь были искоренены условия для появления  лиц, не желающих тянуть армейскую лямку и уклоняющихся от конституционной обязанности. По юридическим канонам дезертиры от “туристов” отличались тем, что намеревались уклоняться от военной службы не временно, а вовсе, то есть до гробовой доски.
     Подобная практика трибуналов, противоречащая действующему законодательству, порой доставляла военной  прокуратуре немало хлопот. Желая избежать брака в работе,  переквалификации действий обвиняемых в суде, следователи с особой скрупулёзностью расследовали и оформляли уголовные дела о дезертирстве.
     Хитников под тяжестью улик полностью признал обвинение в совершённом умышленном убийстве, но категорически отрицал намерение дезертировать из армии. Второе тяжкое преступление, с максимальной санкцией в семь лет, ему было совсем ни к чему. Мой подопечный быстро постиг тонкости военного законодательства за время пребывания в камере следственного изолятора.
     На следствии Паша заученно твердил, что место службы  оставил ввиду издевательств со стороны старослужащих солдат. По его словам, «старики» до того обнаглели, что солдат поздних сроков призыва – “лимонов”, “хитрых” и “черпаков”, к числу последних относился и сам Хитников, за людей не считали и колошматили до последних минут дембельских проводов. Командование же части на происходящее смотрело сквозь пальцы.
     Зная крутой нрав подопечного, я серьёзно сомневался в правдивости его показаний. Но если Хитников всё же не кривил душой, то дезертирство находилось под большим вопросом. Кроме убийства, других объективных обстоятельств, свидетельствующих о цели Хитникова на уклонение, не было. Без расследования эпизодов неуставных отношений дезертирство в суде могло развалиться, как карточный домик. Более того, всесильный трибунал вернул бы дело для дополнительного расследования. А этот брак, в сравнении с переквалификацией, уже не прощали. Указания битого жизнью прокурора на благо себе же следовало неукоснительно исполнять.
      В материалах, поступивших с места службы Хитникова, на факты казарменного хулиганства не было даже намёка. Телеграфный запрос в Казахстан о вызове притеснителей Павла для проведения допросов и очных ставок остался без внимания. Не помогло и обращение за помощью в вышестоящую прокуратуру.
      Военный прокурор Уральского военного округа сообщил, что военно-строительный отряд Хитникова обслуживается специальным военным прокурором, подчинённым напрямую центру, а точнее пятому отделу Главной военной прокуратуры. Связываться же с Москвой из-за рядового дела он не желал.
     Продлив сроки следствия по делу и содержания Хитникова под  стражей, я вылетел в далёкий Казахстан. Было немного обидно, что задание приходится выполнять в канун юбилея родной армии. Ведь так хотелось встретить праздник в кругу сослуживцев и близких, получить из рук шефа первую правительственную награду. Но и на этот раз служба на страже закона потребовала внесения существенных поправок в  распорядок жизни.
 
ГОРОД ЗА СЕМЬЮ ЗАМКАМИ

     В Семипалатинск на воздушном извозчике ЯК-40 я прилетел под утро. Дежурный по военной комендатуре о месте нахождения военно-строительного отряда, где служил Хитников, ничего не знал. Ситуация  несколько прояснилась с появлением в урочное время самого коменданта. Придирчиво проверив документы, он сообщил адрес, где мне будут рады.
 На удивление явка в городе оказалась скромной ведомственной гостиницей с традиционным фикусом в фойе и благообразной бабусей в роли заведующей. С лёгкой руки бабуси - конспираторши уже вечером я убыл на режимный объект, предназначение которого все еще оставалось загадкой.
     Через нескольких часов пути на поезде я оказался на крохотной станции под названием Конечная. Железнодорожная ветка заканчивалась тупиком, а вокруг,  куда ни глянь, простиралась бескрайняя завьюженная степь. На какой-то миг я ощутил жуткое ощущение одиночества и присутствие где-то рядом таинственного края света.
     Шмон патруля на станции, проверка документов в закрытом городе, инструктаж вездесущего “молчи-молчи”, то есть мероприятия режимного характера, заняли немало времени. Только к полудню следующего дня я  предстал перед военным прокурором, надеясь на его помощь.
     Прокурор – человек небольшого роста, важно разгуливая по кабинету, битый час пространно разглагольствовал о значении обслуживаемого им оборонного объекта. Казалось, что больше его заботило собственное тщеславие, чем  сохранение государственной тайны, ключи от которой ему доверили.  Стало ясно, что судьба забросила меня на испытательный  полигон, где вот уже тридцать лет проверялась мощь созданного людьми  смертоносного чудовища.
     Закрытый город населяли проверенные до седьмого колена учёные-атомники, вспомогательный технический персонал и военные. Испытания ядерного джина велись в скважинах сопок Балапана, в штольнях горного массива Дегелен. Для их создания успешно применялась дармовая рабочая сила - военные строители. Отряды, отчасти комплектуемые  бывшими зэками, дебилами и другим непристойным народишком, выполняли самую чёрную, но крайне необходимую работу. Организаторов секретного проекта нисколько не смущало, что к государственным тайнам допускались люди второго сорта, в том числе дезертир и убийца Павел Хитников.
     Коротышка прокурор, владеющий большими секретами, узнав суть  моего задания, принял безоговорочное решение. Производство следственных действий поручалось военному дознавателю, я же должен был запастись терпением и ждать. Было ясно, что в посещении подразделения Хитникова на испытательной площадке мне попросту отказали. Видимо, степень  допуска к государственным тайнам не позволяла мне беспрепятственно путешествовать по сверхрежимной территории.
     После разговора с прокурором моё предположение было опровергнуто старшим следователем капитаном Гладышевым. Виктор, оказавшийся уральцем, выпускником Свердловского юридического института, принял меня по-свойски. Решение прокурора объяснил разумным желанием начальника не выносить сор из избы. Новый знакомый считал, что Хитникову от дезертирства всё равно не уйти, так как сослуживцы наверняка будут отрицать факты его притеснений. Добрые же отношения  с руководством испытательного центра и командирами местных частей гораздо важнее. На краю света  мир ещё  тесней, — заключил он.
     Юбилей родной армии я встречал дома у Гладышева. По случаю праздника там собрался весь цвет военной юстиции режимного объекта. Гулянье проходило по типично русскому сценарию: застолье, песнопение, пляски и, наконец, выяснение отношений. Захмелевший Гладышев, как бы оправдываясь, который раз говорил, что нам, сыщикам - лекарям людских пороков, просто необходимо периодически расслабляться. Я вежливо соглашался, безучастно созерцая чудачества весёлой компании и с завистью поглядывая на юбилейную медаль Виктора. Празднование вдали от дома в условиях затянувшейся командировки настроения не прибавляло.
     — Не кисни, — сочувственно говорил Гладышев, угадав моё настроение. — Через неделю-другую отчалишь домой, и не забудь поклониться от меня родному Уралу. Помог бы лучше коллеге разгрести дела, полный завал, —  попросил он. “Вот и скоротаю время вынужденного безделья”,  —  подумал я,  обрадовано согласившись.
     — Рано радуешься, — продолжал Виктор, — Получишь расследование с настоящей чертовщиной. В любом случае дело подлежит прекращению, но без отмены постановления и возобновления следствия наверняка не обойтись. В “пятёрке” нашу писанину проштудируют от корки до корки,— мрачно заключил Гладышев. — О работе пятого отдела Главной военной прокуратуры я  уже был наслышан. Да, Виктор не ошибался.

КОМАНДИР
ИСПЫТАТЕЛЬНОЙ ЭСКАДРИЛЬИ

     Утро в городе за семью замками было морозным, но маловетреным. Вьюга, бушевавшая всю ночь, теперь напоминала о себе лишь занесёнными снегом тротуарами и подъездами жилищ. Свирепые вихри, нагулявшись вдоволь, отдыхали за сопками, разбросанными на сотни километров  от стойбища атомщиков. Их оголённые вершины гордо возвышались над прекрасным и соблазнительным белым безмолвием. Безмолвием  обманчивым и  коварным. Многотонные  глыбы до пятнадцати метров в длину, вырванные из земли ядерным джином, говорили сами за себя.
     В выходной день в прокуратуре было тепло и уютно. Сотрудники отдыхали, я же, убивая время, корпел над уголовным делом, порученным мне Гладышевым.
     С каждой новой страницей воображение всё  ярче и отчётливее рисовало картину трагедии, разыгравшейся в закрытом городе на берегу Иртыша несколько месяцев назад. Главным виновником трагедии был командир испытательной эскадрильи атомного форпоста полковник Азат Фарзалиев.
     С детских лет Азат безумно любил небо и, как многие мальчишки довоенной поры, мечтал об авиации. Затем были спецшкола с первоначальной лётной подготовкой, авиационное училище. С небывалой лёгкостью Азат овладевал секретами крылатого мастерства, в полной мере раскрыв свой талант в строевой части ВВС. Спустя несколько лет Азат Михайлович стал военным лётчиком первого класса, признанным воздушным асом.
     Не случайным был выбор командования при назначении Фарзалиева на должность командира испытательной эскадрильи. К этому времени он в совершенстве знал самую различную авиационную технику. Днём и ночью самолёты и вертолёты эскадрильи барражировали над обречёнными на смерть сопками, осуществляя фотосъёмку, разведку погоды, дозиметрический контроль и многое другое. Подземные ядерные испытания проводились со строжайшими мерами предосторожности. Слишком дорого они могли стоить природе и людям.
     Лавры заслуженного лётчика, погоны полковника мало изменили Фарзалиева. “Летуны” и аэродромная обслуга в командире души не чаяли, оценив по достоинству талант пилота и руководителя. Сам Азат Михайлович не раз шутливо повторял перефразированную им поговорку: “Там, где начинается авиация, кончается дисциплина, но продолжается дружба!” Именно дружба связывала  людей крылатой профессии в единый, чётко слаженный армейский организм.
     Тем не менее, годы триумфальных побед над воздушной стихией отчасти лишили Азата Михайловича дара предчувствия надвигающейся опасности, трезвой оценки условий оправданного риска. Беда пришла неожиданно, откуда её не ждал моложавый на вид, но уже стареющий полковник авиации.
     Игру моего воображения прервал телефонный звонок Гладышева. В разговоре Виктор сообщил о прибытии из столичного госпиталя основного свидетеля по делу Фарзалиева. Это было кстати. По неизвестной причине, оформляя дело, коллега напрочь исключил эмоциональный фон. Общение же с единственным  оставшимся в живых членом экипажа могло восполнить этот пробел. В доказательственном же процессе Гладышев был на высоте.
Юридическая сторона дела сложности не представляла. Налицо было нарушение Фарзалиевым  правил полётов, повлекшее катастрофу и другие тяжкие последствия. Наряду с полным разрушением летательного аппарата, погибла  дюжина блистательных генералов. Причём генералов не военной кости, а выдающихся физиков-ядерников.
     Ущерб, причинённый отечественной науке, обороноспособности государства, был неисчислим. Но Фарзалиев  погиб, а в действиях второго пилота и лиц, участвующих в обеспечении безопасности полёта, состав преступления отсутствовал. Дело в отношении умершего давно подлежало  прекращению, если бы не чертовщина, о которой предупреждал Гладышев.
     Однако не чертовщину, а божественное проявление усмотрел я в свидетельских показаниях второго пилота. Их получили, когда капитан Чистов с тяжелейшим повреждением позвоночника находился в реанимации. Несмотря на поверхностность и скупость, суть показаний была предельно ясна.
     В последующее время Чистов лечился в столице, и его не допрашивали. Здоровье медленно шло на поправку. Врачи-психиатры не сомневались в  способности  летчика правильно воспринимать и воспроизводить трагическое событие.
     Суть же показаний Чистова заключалась в том, что ещё до вылета АН-26 с бортовым номером №01 имел кровавую метку смерти.
 
РАССКАЗ ВТОРОГО ПИЛОТА

     На следующий день я посетил капитана Чистова. Несомненно, он давно ждал встречи с представителем военной прокуратуры и был готов к ней. Однако нездоровый румянец на исхудалом, бледном лице бывшего второго пилота, а ныне инвалида выдавал его волнение.
     – Не посчитайте меня сумасшедшим, — начал он. — Но всё, что я говорил раньше и скажу сейчас, – истинная правда. — Вздохнув поглубже, Чистов начал свой удивительный рассказ.
     — В злополучную ночь, приняв на борт “антона” высокопоставленных пассажиров, мы вылетели из Семипалатинска. При скорости четыреста пятьдесят, с учётом бокового ветра, лёту до дома было час с небольшим. После сорока минут полёта на заданном эшелоне Фарзалиев запросил по радио разрешение на вход в зону аэродрома полигона и посадку с прямой. С земли же посадку запретили ввиду неблагоприятных метеорологических условий – видимости менее пятидесяти метров. Неожиданно командир  вместо того, чтобы уйти на запасной аэродром, начал снижение.
      Меня поразило, что Фарзалиев,  жизнерадостный и общительный,  на этот раз пребывал в молчаливом оцепенении. Выбирая штурвал от себя, он о чём-то напряжённо размышлял. Какая-то неведомая сила заставляла первого пилота, помимо собственной воли, совершать роковой поступок.  С самого начала полёта у меня появилось нехорошее предчувствие. Но если и  имелись сомнения в правильности поведения лётчика-аса, то разве что на уровне подсознания. Недавно списанный из истребительной авиации, я был новичком среди лётчиков-транспортников и во всём полагался на опытного Фарзалиева.
      По мере снижения я всё явственнее ощущал на себе леденящее дыхание смерти. Самолёт, гася скорость, прошёл над дальней и ближней приводными радиостанциями. Как набат церковного колокола прозвучали в ушах их тревожные звуковые  сигналы. На тридцатиметровой отметке - высоте принятия  решения -  Фарзалиев так и не установил визуального контакта с землёй. И всё же он упрямо продолжал посадку, выбирая штурвал на себя. Самолёт, находящийся во втором режиме полёта при минимальной тяге двигателей, практически был обречён на гибель. Взглянув на показания радиовысотомера, чужим надрывным голосом я выкрикнул: “ Земля!” Но было поздно…
     Чистов умолк и, закрыв глаза, откинулся на спинку кресла. Я не мешал ему прийти в себя после горьких воспоминаний. Изучая аварийный акт, я запомнил, что в момент приземления самолёт завалило на правую плоскость и ударило о землю плашмя. Страшная сила раскромсала его на три части, разбросав  по взлётно-посадочной полосе. Кабина с экипажем оказалась в двухстах метрах от обломков фюзеляжа и обрубленного хвоста.
     Через некоторое время я привлёк внимание Чистова  негромким покашливанием.
     – Вы хотите знать, что же было дальше? – взволнованно произнёс он и, сам себе отвечая, буквально выкрикнул:
     – Жизнь! – Да не удивляйтесь, жизнь… но только после смерти.
 Жгучая боль пронзила всё моё существо в момент встречи с  землёй, — продолжал свой рассказ второй пилот.
     – Однако через мгновенье она исчезла, и я проплывал через тёмный туннель навстречу свету неземной яркости. Точнее, меня вели под руки два безликих существа в одеяниях, подобных монашескому. Нет, это был не сон, а  непознанная реальность. Я мог видеть, слышать и ясно осмысливать происходящее.
     Смерть не испугала меня, напротив, я пребывал в состоянии покоя и умиротворения. И всё же земное воспоминание о тяжёлой беременности  жены неотступно следовало по пятам. В какой-то момент я безошибочно прочитал мысли своих провожатых и ужаснулся. Оказалось, что гибель экипажа и пассажиров “ноль первого” явилась возмездием природы за причинённое ей зло. В чём же, однако, моя вина, подумал я? Ведь служба у ядерников только начиналась. И тут манящий свет в конце туннеля, подобно солнцу при восходе, начал заполнять всё мрачное пространство. Невыразимое по красоте и силе свечение заключило меня в свои тёплые объятия.
     — Посланцы смерти исчезли так же внезапно, как и появились. Я слышал, вернее, телепатически воспринимал повелительный, но мягкий голос. Голос, исходящий от существа из чистого света. “Ты не потерян для людей, возвращайся к жене и делай добро”,— было сказано мне. Обратная дорога на грешную земля следов в памяти почти не оставила. В кабине пилотов я вновь ощутил своё измученное болью тело. Предсмертный крик находящегося рядом Фарзалиева эхом отозвался в ночной тишине.
      Допрос второго пилота был окончен. У меня возникло чувство, будто я сам бросил взгляд в иную плоскость бытия и теперь мог постичь жизнь во всём её многообразии.
          
ЖИЗНЬ ПОСЛЕ СМЕРТИ
   
     Всем живущим на земле хотелось бы знать, что  ждёт их за роковой чертой. Однако не все люди задумываются об этом всерьёз. Прокурор-коротышка после изучения показаний второго пилота в сердцах выпалил, что если Чистов не сумасшедший, то наверняка таковыми являемся Гладышев и я. С монологом заложника смерти  он решил разобраться самостоятельно. Мне же, в свою очередь, он вручил материалы по делу Хитникова и посоветовал немедленно отправляться восвояси. Как и следовало ожидать, никто из сослуживцев дезертира не подтвердил факты казарменного хулиганства.
     С тех пор минуло два десятилетия. В России появились переводы многочисленных зарубежных публикаций о жизни после смерти. В частности, в научных исследованиях Раймонда Моуди, Алана Ландсберга, Чарлза Файе  подробно описывался предсмертный опыт лиц, побывавших в клинической смерти и ситуациях, как правило, заканчивающихся неминуемой гибелью. Причём этот опыт был  поразительно схож с содержанием монолога лётчика Чистова. Я понял, что не одинок в своих догадках и взялся за перо. Правда, не сразу, а с наступлением третьего тысячелетия, когда окончательно перестал существовать Семипалатинский испытательный центр. Земля ещё долго будет зализывать кровоточащие раны, причинённые ей более чем пятью сотнями ядерных взрывов. Но главное —  ядерного монстра  больше нет, и в этом, по моему разумению, заслуга отнюдь не светских властей, а Божьего провидения.


     Рассказ напечатан в книге «Окольцованная птица», издательство АМБ, 2003 год,   Екатеринбург.