С годами тяжело стало Льву Толстому одному землю пахать и хлеб сеять. Стал он в помощники поэта Пупкина брать. И вот однажды Толстой, как обычно, в лаптях, в крестьянской рубахе с пояском, пришёл к Пупкину и говорит:
- Завтра сеять начнём!
- Рано. - Отвечает Пупкин. – Земля ещё холодная.
- Какого хрена рано?! – возмутился Толстой. – Я её в руках мял и к макушке прикладывал. Подошла земля!
- У тебя волосы на макушке, а надо на лысину класть или голой задницей проверять.
Вышли они на пашню, сняли портки и сели на землю. И, хоть и прохладно было пятой точке Толстого, он виду не подал, а заявил решительно:
- Я – граф Толстой и великий русский писатель! А ты – деревня неотёсанная! Сказал – завтра, значит – завтра!
Вышли они утром в поле. Туеса с рожью повесили через плечо и размеренными широкими взмахами стали зерно бросать.
Такие дни особенно творческими получались у Некрасова. Сидит он у окна, смотрит на сеятелей, и стихи о тяжёлой крестьянской доле так и бегут у него из под пера. Строчка за строчкой, как ручейки вешней порой.
Отсеялись, жена Толстого, Софья, стол накрыла, бражки выставила.Захмелели труженики земли. Обнял Толстой Пупкина за плечи:
- Люблю я тебя, Степан - чудо ты, гороховое!
- Да, ладно, Николаич, - засмущался Пупкин. – Обращайся, когда надо.
А потом их любимую песню запели:
Поле, русское поле.
Светит луна или падает снег...
И плачут оба от любви к русской земле.
А Софья Андреевна хлопочет по дому и думает с облегчением: - «Ну, слава Богу, отсеялись! Теперь Лёвушка может спокойно «Войну и мир» дальше писать».