Внимание. Часть рассказа является художественным вымыслом и действительности не соответствует.
Все остальное же – чистая правда.
Вася свободно владел английским и итальянским. После «иняза» самостоятельно освоил испанский. Хотел еще выучить китайский, но не нашел хороших учебников. Вася был полиглотом. Он работал у нас в магазине переводчиком. Если намечался новый заказ, Вася "садился на телефон" и звонил в Верону своему другу Марио. Они обсуждали новую коллекцию сантехники из последнего каталога. Вася так экспрессивно кричал в трубку «пронто» и «грациас», что посетители магазина испуганно прислушивались. Когда переговоры заканчивались, Вася превращался в обычного человека. У нас с ним был общий кабинет. Большую часть рабочего времени мы болтали, играли в компьютерные игры и курили на улице. Мы были молоды и беззаботно счастливы. У нас не было денег, зато было полно идей и планов на будущее.
Однажды, мы решили открыть курсы итальянского языка. Для начала – среди сотрудников нашего магазина. На курсы записался я и новая продавщица – Оленька. Директор участвовать в проекте отказался. Он сказал:
- Мне русский-то выучить некогда…
Оленька была безумно красива и фантастически глупа. Любой, самый невинный вопрос ставил ее в тупик до конца рабочего дня. Поэтому все старались не задавать ей лишних вопросов. Общались с ней в повествовательном ключе. А директор, тот вообще только задумчиво шевелил бровями…
Оленька явилась на первый урок итальянского, благоухая, словно парфюмерный склад. Ее ресницы стучали, как кастаньеты. Тугая кофточка трещала по швам. Мини-юбка казалась ненужной. В кабинете сразу стало тесно. Вася вспотел. Тетрадка с итальянской грамматикой выпала из его рук. Бледнея, он начал урок. Через две минуты, я понял, что мне лучше уйти…
На следующее утро Вася заявил, что будет заниматься с Оленькой по индивидуальной программе. Он погибал на глазах. На все мои предостережения – закатывал глаза. Или выкрикивал какие-то междометия на разных языках…
Его влюбленность стала мешать работе. В разговоре с итальянцами он неожиданно переходил на английский. Они удивлялись, но понимали. Хуже, что Вася стал забывать родной язык. Например, однажды, он пол дня мучился, пытаясь вспомнить, как по-русски звучит слово «сломанный». Потом догадался посмотреть в словаре…
За четыре последующих дня Вася осунулся и совершенно утратил всякий интерес к работе. Если звонили поставщики, я брал трубку и говорил: «Василий из эбсэнт аут. Плиз, колл лейтер». Эту фразу я выучил наизусть. Если на том конце провода продолжали говорить – я быстро отключался…
Оленька же ходила по торговому залу загадочная, как лань. В ее красивых глазах отражались унитазы из последней итальянской коллекции, а так же весь остальной ассортимент магазина.
Еще через неделю, когда я думал, что потерял друга навсегда, Вася вдруг потащил меня на улицу курить. Минут пять прошли в молчании. Я ждал. Вася не решался начать. Мимо проходили люди. Наконец я сказал:
- Ну, как?
- Что как? – Вася смотрел в пол, сопел.
- Чего хотел-то?
- Я-то? Да так. Представляешь, когда она узнала, что «галлина бланка» – это белая курица – ее восторгу не было предела.
Я издевательски замолчал. Осмотрел окрестный пейзаж. Потом свои ботинки. За эти дни во мне накопилось столько злости, что я не мог не отомстить…
- И еще она смеется, как лошадь. – Вася тихонько подергал меня за рукав.
Я не реагировал. Демонстрировал безразличие.
- Вот ты молчишь, - сказал Вася осторожно, - а мог бы и помочь в трудную минуту…
Тут я взорвался:
- Да как же я мог тебе помочь, если ты две недели со мной даже не здоровался. Проходил мимо. И сразу в торговый зал. Марио каждый день звонит. Какая - то Моника из Москвы… Я говорю, мол, Вася заболел страшной болезнью. Нет, нет, не СПИДом. Гораздо страшнее. Воспаление, блин, мозгов, говорю. Грозит полным отупением. Необратимые процессы уже идут. Плиз, говорю, позвоните позже… Когда останется одно тело… Они меня уже узнают. Что-то пытаются втолковать. А я - как железобетон. Нет, говорю, не владею, грациас, бонджорно, аривидерчи, идите на фиг…
Вася потупился. Докурили молча. Осеннее солнце горело красным в стеклах соседнего дома. Ветер гонял окурки…
Рабочий день кончился. Вышла Оленька. На плече у нее висела сумочка, размером с портсигар. Оленька прошелестела мимо нас своей юбкой. Мы дружно отвернулись…
На углу к ней подошел какой-то парень, взял ее за талию, и они пошли к остановке. Вася вздохнул.
- Неужели ей не интересно получить новые знания? Да еще бесплатно…
- Вася! – сказал я, - Учитель ты с большой буквы «У»! Искоренитель ты неграмотности на селе… Что ж ты у нас такой тупой-то? Она же полная дура! Ты что, до сих пор не заметил? Ей интересны знания из другой области науки. И потом, она же теперь знает что такое «галлина бланка». Всем подружкам расскажет…
Вася стал поправляться. Занялся делами. Созвонился с поставщиками и принес им свои извинения. На их вопросы о своей болезни отвечал уклончиво. Перевел какие-то инструкции. В торговый зал не ходил. Если встречался с Оленькой – подчеркнуто вежливо здоровался по-итальянски.
В начале сентября мы решили организовать свое дело. А именно: найти какой-нибудь цех по производству керамики. Заказать там горшки и вазы по нашим рисункам. И, наконец, - продать их в нашем магазине. Директор был не против. Он долго смотрел на нас своими рыбьими глазами. Потом сказал:
- Валяйте. Только не в рабочее время.
Всю следующую неделю Вася обзванивал окрестности в поисках керамического производства. Я занимался эскизами. Придумал по окружности сосудов писать крылатые латинские выражения. Получилось очень даже здорово. Наконец, поиски окончились. В качестве производственной базы для воплощения наших фантазий был избран некий комбинат худ. керамики с красивым названием «Витязь». Он находился в одной из деревень под Невьянском. Мы туда позвонили. Трубку взял директор. Он выслушал нас, идею одобрил, сказав, что давно мечтал о таком высокохудожественном заказе, «а то все заварочные чайники, понимаешь, да кружки». Он готов принять нас в своем кабинете в любое удобное для нас время. А зовут его Валентином Зиновьевичем. Можно просто «Зинович». Договорились на субботу. Зинович объяснил нам как добраться. На вопрос как называется деревня, ответил:
- Большие пеньки.
И отключился.
- Пеньки, так пеньки, – сказал Вася.
В субботу утром мы сели в электричку и поехали в Невьянск. Настроение было приподнятым. Наконец-то, мы придумали большое, интересное дело, которое сулило нам в недалеком будущем мировую известность и огромные барыши…
Однако, пока что, в вагоне с нами ехали не члены элитного гольф-клуба в клетчатых пиджаках и шерстяных гетрах, а простые садоводы, одетые по большей части в резиновые сапоги и полинялые штормовки. Женщины оживленно беседовали друг с другом, мужчины молча глядели в окно.
За грязным стеклом мелькали заборы садовых участков. Причем, заборы садового товарищества «Железнодорожник» были сложены из почерневших шпал. «Огнеупор» радовал глаз кирпичными заборами. А члены садового кооператива «Металлург» все, как один имели заборы из ржавых металлических труб. За заборами копошились сами садоводы. У них были хмурые лица и напряженные позы. Некоторые из них прикрываясь ладонью от солнца, с тоской глядели на нашу электричку.
Много лет назад они стали обладателями своих участков. Планировали разбить газон, повесить гамак и наслаждаться свежим воздухом в тени кипарисов. Или, допустим, лип. Вместо этого неизвестно откуда у них появились грядки с редиской, яблони и картофельные поля, а по периметру выросла изгородь из малины. Все это буйно колосилось, обильно размножалось, а главное – требовало постоянной заботы. Ежедневно садоводы ехали на свои плантации, брали в руки лопаты и тяпки, поливали помидоры из пластмассовых леек, и к вечеру, не чуя под собой ног от усталости, ехали обратно в город, чтобы назавтра вернуться сюда опять.
Впрочем, садоводы довольно скоро сменились бескрайними полями. После полей плотной мелькающей стеной выросли деревья. Часа полтора мы ехали по лесу. Я подумал, что за это время можно легко пересечь какую-нибудь европейскую страну. Чувство гордости за свою необъятную родину вдруг охватило меня. Я поделился своей гордостью с Васей – сделал такой неопределенный жест рукой в сторону окна. Как будто танцевал «сударушку». Однако, Вася отреагировал по-своему:
- Не говори, столько ресурсов, а народ голодает…
Невьянск оказался маленьким городом, грязным и серым. На перроне нас встретили бабки с яблоками. Они сидели плотным рядком на пивных ящиках. Перед ними стояли ведра, наполненные плодами. Торговля явно не шла. Бабки были безразличны к прибывшим, и вид имели в целом печальный.
Дальше нам предстояло ехать автобусом. Автобусная станция обнаружилась тут же. Она состояла из барака, выкрашенного зеленой краской, и столба с расписанием движения на жестяной табличке. У столба сидела кривоногая собака и с тоской озиралась.
Вскоре выяснилось, что деревни «Большие пеньки» не существует. Очкастая кассирша в окошке выслушала нас и покатилась со смеху. Отсмеявшись, она сказала:
- Быньги.
- Что-что? – спросили мы.
- Деревня называется «Большие быньги». Автобус уже ушел. Следующий - завтра. В восемь пятнадцать.
Мы с Васей переглянулись.
- Что же нам делать?
- Так вы езжайте на попутке. Тут лесовозы ходят…
Первый же лесовоз остановился. Водитель презрительно оглядел нас из окна своего «КРАЗа».
- С города что-ли?
Я виновато кивнул. Мол, так уж получилось.
- Нам бы в «быньги» – добавил Вася.
- Айда, залезайте. По пути будет, – водитель махнул рукой.
Мы устроились на жестком, широком сиденье. Ноги пришлось поставить на какие-то железяки, разбросанные по полу. Мои начищенные туфли мерцали, как антрацит. Вася вцепился в какую-то ручку. Тронулись. Водитель был давно небрит. На нем была тельняшка, кирзовые сапоги и синие трико в масляных пятнах. Беседа не получалась. Рев мотора заглушал все остальные звуки. Хотя, водитель явно что-то рассказывал. На всякий случай, я периодически кивал и глупо улыбался. В кабине изрядно трясло. Раза два я больно ударился головой о железную крышу. В деревне «Ключи» водитель нас высадил. Сказал, что идти нам «все прямо и прямо, километра три», после чего дал по газам и свернул на какую-то просеку.
Мы постояли немного, окутанные черным дымом. Поняв, что попутных машин в ближайший час не предвидится, мы зашагали в указанном направлении. Ровно через двести метров дорога раздваивалась. Спросить было не у кого. Мы остановились. Закурили. Через минуту заметили на горизонте группу местных жителей. Трезвых среди них не было. Общими усилиями мы разобрались, куда надо идти. Местные, настрелявшие у нас сигарет, в знак благодарности пошли провожать нас до конца деревни. Трое из них вскоре отстали. Один упал в траву и заснул, что-то бормоча. Еще двое оказались крепкими парнями и мужественно дошли до конца, да еще и пожелали нам удачи.
Через полчаса дорога пошла в гору. Мы начали уставать. К тому же начался мелкий дождик. Навстречу то и дело попадались люди. Почти все они были смертельно пьяны. Казалось, даже воздух был пропитан алкоголем. Позже, мы догадались – дело в субботе. Местные жители смотрели на нас, как на пришельцев. Некоторые из них явно считали нас галлюцинацией…
Примерно через час с горки открылась панорама искомой деревни «Большие быньги». Панорама эта не потрясла нас широтой и разнообразием. Мы увидели десяток серых бревенчатых домов и панельное двухэтажное здание на отшибе. По извилистой мокрой дороге брела пятнистая корова. Все.
Вася выразил сомнение, проведено ли сюда электричество. Я указал на двухэтажное здание. На грязном фасаде его виднелись какие-то буквы. Мы двинулись вниз по дороге. Дома в деревне походили один на другой. На каждой двери висел старомодный почтовый ящик с дырочками. Сквозь дырочки желтела свежая пресса.
Здание оказалось комбинатом худ. керамики «Витязь». Вблизи оно производило совсем уж тяжкое впечатление. Казалось, неподалеку упала ядерная бомба. Стекла были выбиты. Дверей не было вовсе. Бурьян вокруг достигал человеческого роста. Перед центральным входом стоял «москвич» - тоже без единого стекла. На его крыше сидела кошка и удивленно смотрела на нас. Вася подошел и пнул «москвич» ногой в бок. Кошка бесшумно сиганула в кусты. Мы вошли внутрь здания. По темному коридору к нам уже спешила женщина. Мы расслышали:
- …заждались совсем. Зинович с четверга в рот не берет.… Где ж вы заблудились-то?..
Мы раскланялись.
- Ну, здрасьте, здрасьте, - тараторила женщина, - пошли скорей к директору, а то поздно будет. Тетя Маша меня зовут. Убираюсь я здесь. Уборщица я, - поясняла на ходу тетя Маша. Мы быстро шли на второй этаж. Под ногами хрустело битое стекло. Стало ясно, что ждать директор устал, и в любую минуту дело может кончиться, так и не начавшись.
- Измаялся весь…- причитала тетя Маша жалобно, – с четверга - ж ни капли…Сидит только, да смотрит в одну точку…
Наконец, она с усилием открыла обитую дерматином дверь. Пахнуло сыростью. Мы неуверенно шагнули в директорский кабинет. И попали в прошлое. Над окном повисла когда-то алая, необъятных размеров, штора. Края ее были кокетливо подвязаны к батарее. Бахрома свалялась и торчала в разные стороны. Вдоль правой стены громоздился хромой полированный шкаф неопределенного цвета. Дверцы были скособочены и не закрывались. Рядом стояла массивная металлическая вешалка. Она была пуста. Слева от нас на вздувшемся паркете выстроились в ряд шаткие коричневые стулья. Стены были до половины выкрашены нежно-голубой краской. На них были развешаны пожелтевшие от времени плакаты, объяснявшие, что нужно делать в случае ядерной атаки вероятного противника. Кроме того, болтался на гвозде треугольный вымпел с надписью «Коллективу МТС № 5 за ударный труд». На потолке, помимо паутины, повисли три пыльные люстры в виде шара. Две из них не работали, третья была вся в трещинах, но горела. В дальнем углу прочно утвердился огромный несгораемый шкаф. Его размеры явно не соответствовали возможностям предприятия. Тень от шкафа покрывала половину кабинета. В центре комнаты стоял обширный номенклатурный стол, обитый зеленым сукном.
За столом сидел директор. Он был худ, бледен и напоминал каменный утес. На сером гранитном лице застыла решимость. Мешки под глазами говорили о непростой, полной лишений жизни. Это был высокий, крепкий мужчина лет пятидесяти. Поднявшись из-за стола и рассеянно улыбнувшись, он приблизился к нам. Состоялось церемонное знакомство. На нем были болотные сапоги и длинный прорезиненный плащ военного образца. На голове красовалась ковбойская шляпа. Всю эту нелепую одежду дополнял изысканный шейный платок. Глаза директора были слегка красноваты. Казалось, он давно не спал. Однако был чисто выбрит и распространял запах огуречного лосьона. Красивым жестом Зинович пригласил нас садиться. Приступили к делу. Я достал свои эскизы и протянул ему. Он долго рассматривал их, наклоняя голову набок и довольно причмокивая. Затем высказался:
- Красивые какие. Гармония. Ритм, понимаешь.… А что это не по-нашему? По-немецки, что - ли? Ах, латынь? Понимаю, понимаю. Очень, очень жизненно… Замечательно! – он почесал затылок, отчего ковбойская шляпа съехала на глаза, - непременно, будем делать…А то все чайники, да кружки. Чайники, да кружки,- повторил он. - Масштабу нет, понимаешь ли… Полета мысли нет… А тут - совсем другое дело…
Он хотел еще что-то сказать, и даже открыл, было, рот, но в этот момент, на стол со свистом рухнул с потолка обширный кусок штукатурки. Мы с Васей подпрыгнули от неожиданности и дружно задрали головы вверх. На потолке образовалась дыра, очертаниями похожая на южную Америку. Над столом поднялась известковая завеса. Мои эскизы с полетом мысли оказались погребенными под грудой обломков. Зинович, ничуть не смутившись, одним мощным движением руки смахнул мусор со стола. Туман усилился. Эскизы полетели на пол. Вася стряхивал с себя осколки южной Америки. Я полез под стол спасать рисунки. Зинович разглядывал потолок.
Дождавшись, когда мы приведем себя в порядок, и вдоволь начихаемся, Зинович хлопнул в ладоши и радостно возвестил:
- А теперь идем смотреть производство!
Мы спустились на первый этаж по шаткой железной лестнице и оказались в цехе. Кругом громоздились изделия из глины. Стаканчики и кружки, горшки и вазочки. Попадались довольно красивые чайники с отломанными носиками и всякое другое глиняное барахло, покрытое толстым слоем пыли. Людей не было видно. В центре цеха размещались какие-то механизмы. Стояли гипсовые формы. По ним, весело чирикая, прыгали воробьи. Директор уверенно вел нас вперед, на ходу что-то объясняя. Наконец, он остановился возле приземистой металлической машины зеленого цвета.
Огляделся и вдруг неожиданно заорал:
- Гриша!!! Гришка, мать твою!!!
Нам с Васей он пояснил:
- Сейчас познакомлю вас с нашим художником… Гришка, где ты, охламон, твою мать, гости - ж приехали…
Из завалов готовой продукции в углу цеха вышагнула нелепая фигура.
Двухметровый, невероятно худой человек в грязной майке помахал нам рукой. Издалека он был похож на богомола…
Гриша был штатным художником, гончаром и разнорабочим в одном лице. Как выяснилось, он вообще был единственным работником комбината, не считая директора и уборщицы.
Он неуверенно приблизился, стараясь не дышать на директора. Состоялось очередное теплое знакомство. Гриша то и дело совершал какие-то мелкие, неуловимые движения. Его конечности жили своей, отдельной от хозяина жизнью. Со стороны казалось, что Гриша вот-вот собирается пуститься в пляс. Он бегло ознакомился с заказом. Пошевелил бровями. Икнул.
После чего виновато замолчал, поймав на себе твердый, как штык, взгляд директора. Зинович сказал ему:
- Гришка, елки-палки, мы же договаривались…
Гриша пожал плечами, уважительно потряс нам руки и, сославшись на занятость, пошел обратно в угол, переставляя свои непослушные ноги, как луноход. Было неясно, почему он не падает. Зинович смотрел ему в спину.
Гриша размашисто завернул и скрылся за грудой какого-то хлама. В ту же секунду оттуда раздался жуткий грохот. Кажется, все-таки, упал…
- Зато он талантливый, - сказал Зинович печально, - истинный художник. И рисует тебе, и поет. Стихи недавно сочинил. Мне на юбилей…
Истинный художник затих. Мы с Васей переглянулись. Зинович закурил.
- Сейчас покажу вам, как делается гончарная смесь, - сообщил он доверительно, - ничего подобного вы в жизни не видели…
Оказалось, что железяка, возле которой мы стоим, является автоматом для смешивания глины, воды и песка в нужной пропорции. По заверениям Зиновича «автомат сам определят, чего куда и сколько добавить или наоборот, откуда куда убавить». Автомат представлял собой чугунную трубу на ножках, прикрученных к полу массивными гайками. С одной стороны труба сужалась до размеров теннисного мячика. Через это отверстие по замыслу хитроумных конструкторов из машины должна была вылезать глиняная колбаса нужной консистенции. С обратной стороны был приделан внушительный мотор. Ингредиенты загружались через маленькую дверцу в корпусе…
Директор включил какой-то рубильник на стене. Машина подпрыгнула и затихла. Зинович подергал рубильник туда - сюда. Машина молчала. Зинович оглянулся на нас и извиняющимся тоном произнес:
- Фаза, понимаешь, пропадает, собака такая…
Он отошел на шаг от распределительного шкафа и вдруг неожиданно лягнул его сапогом в бок. Машина загудела. Мы с Васей немного отошли от нее. Зинович удовлетворенно хмыкнул, поднял с пола грязное оцинкованное ведро и поднес его к отверстию. После этого напустил на себя необыкновенно важный вид, дав нам понять, что придется немного потерпеть…
С возрастающей тревогой мы ожидали появления глиняной колбасы.
Машина вибрировала и гудела. Колбаса пока что не появлялась. Через пару минут машина стала подпрыгивать. Внутри что-то лязгнуло. Со стороны мотора пошел белый дымок. Стало жутковато. Все это напоминало торпеду перед стартом. К тому же неотвратимо надвигалось ощущение беды. Колбасы все не было. Зинович нахмурился. Как раз в этот момент машина дернулась, взвыла и со страшной силой выплюнула из себя все, что в ней находилось. Зиновича с ног до головы окатило мутной жидкой дрянью. Ведро мощным потоком выбило из его рук. Машина завизжала высоким дурным голосом. Дым усилился. Я вышел из ступора и побежал выключать рубильник…
Мы с Васей пребывали в глубоком шоке. На наших глазах за пару секунд директор комбината «Витязь» превратился из приличного человека в грязное чучело…
Машина еще некоторое время продолжала жить. Ее вырвало какими-то камнями прямо на пол. Наконец, все стихло…
Зинович размазывал по себе грязь, пытаясь очистить одежду. Я боялся пошевелиться. Вася держался за сердце. В такой ситуации любое слово сочувствия звучит кощунственно. Все молчали…
Зинович пришел в себя первым. Он расправил плечи и сделал вид, будто ничего этого не произошло. Или, по крайней мере, было запланировано…
Высокий и статный, он возвышался над поверженной машиной, как монумент. У его ног стелился белый дым…
Постояв так минуту, директор встряхнулся и громко объявил:
- Продолжим…
Он показывал нам гипсовые формы разных размеров и жутковатую на вид муфельную печь. Попутно объяснял технологический процесс. Мы ходили за ним по цеху, как цыплята за курицей. Его самообладание в неравном бою с плюющейся машиной произвело на нас сильное впечатление…
В конце экскурсии, мы наткнулись на Гришу. Он мирно спал за своим рабочим столом, уронив беспутную голову на кипу чертежей. Стены его каморки были увешаны плакатами с изображениями девушек в бикини…
После осмотра производства мы вновь очутились в директорском кабинете. Там тетя Маша подметала засыпанный известкой пол. Взглянув на своего шефа, облитого гончарной смесью, она не удивилась. Сказала только:
- Господи боже! Страх-то какой. Прям Франкенштейн…
Мы разместились у стола. Оговорили сроки. Внесли предоплату. И даже получили квитанцию с печатью, собственноручно написанную директором. Затем, обменялись адресами. С формальностями было покончено…
К этому времени глина на директорском плаще подсохла. И теперь при каждом его движении осыпалась под стол. Зинович и правда стал походить на персонаж из фильма ужасов. Казалось, от него отваливаются куски плоти. Он открыл свой исполинский сейф. В его недрах легко мог бы уместиться весь персонал комбината «Витязь». Но там оказалась бутылка водки и два стакана. Мы закрепили наши отношения под прекрасный тост:
- За искусство!
Зинович за искусство пил из горла…
Надо было возвращаться. Через час уходил автобус в город. Зинович снова потащил нас в цех. Насовал полные руки подарков. Вазочки, кружки, кашпо для цветов и даже глиняные пепельницы в форме лаптя. Все это мы растолкали в авоськи, которые оказались у него в кармане. Мы торопились. Надо было еще узнать, где останавливается автобус. Зинович на это сказал:
- Не боись. Я вас к автобусу на машине отвезу.
- Так вы же выпили… - сказал Вася.
Зинович удивленно посмотрел не него.
- Кто выпил? Я выпил? – он не понимал о чем речь, - Сколько я выпил-то? Глоток…
Мы вышли из здания. Нас провожала тетя Маша. Гришу разбудить не удалось. Мы попрощались с ним заочно. «Москвич» без стекол оказался директорской машиной. Вася покраснел от стыда. Прижимая к груди авоськи с сувенирами, мы уселись на заднее сидение. Удивляться не было сил, cпрашивать куда подевались стекла казалось бестактным. Зинович завел мотор. Тетя Маша, смущаясь, перекрестила нас. Тронулись. Зинович вдруг разговорился. После получения аванса, его настроение явно улучшилось.
Мы ехали по деревне, обгоняя коров. По салону «москвича» без стекол гулял вкусный деревенский воздух. Кроме того, мимо нас пролетали какие-то насекомые. Стало прохладно. Директор жаловался на свою жизнь:
- Во всей округе одни старики. Кто помоложе – пьют. Работать негде. Да никто и не хочет. Сходить некуда. В деревне из культурных заведений – только магазин. От скуки мухи дохнут. По вечерам – пустота. Жена болеет… Сын, паразит, из города носа не кажет. Раз в год приедет – денег просит. А где их взять? Денег-то? Деньги у нас в дефиците… А главное – делать нечего. Раньше хоть со Степанычем, печником, в шахматы, а прошлой зимой он того, умер… Вся деревня его уважала. Образованный был человек. Печник, понимаешь, от бога. Коммунист. Не пил почти…
Скоро мы увидели автобус. Он стоял прямо посреди дороги. Мотор работал. Шофера где-то не было. Зинович помог нам загрузиться. Сказал:
- Приезжайте зимой. У нас сугробы – по пояс. Отдохнете. Подышите. В баню сходим…
Я говорю:
- До зимы еще увидимся…
В автобус залез шофер. В руке он держал гаечный ключ. Обернулся в салон:
- Все на месте? Никто не забыт? Ничто не забыто? Тогда поехали…
Кроме нас с Васей пассажиров не было…
Зинович махал нам рукой. Его нелепая фигура освещалась закатным солнцем. Плащ, покрытый глиной, бился на ветру, как флаг. Автобус, качаясь, пополз вперед. Вася всю дорогу молчал. Я тоже. Впечатления, полученные за день, надо было переварить. Через полчаса мы сели в электричку. Ночью были дома.
Следуя договоренности, мы позвонили Зиновичу спустя две недели. Трубку взяла тетя Маша:
- Нету его. Болеет, - сказала она со вздохом.
- Ну, мы попозже позвоним.
- Звоните, милые, звоните, - в ее голосе чувствовалась какая-то обреченность.
Повторный звонок через месяц результата не дал.
- Болеет он, - на сей раз ответил мужской голос.
- Гриша! Это ты? – я обрадовался.
- Угу, – сказал Гриша, - а кто это?
Я объяснил.
- Пьет что - ли Зинович - то? - спрашиваю.
- Гудит по-черному. На вашу предоплату…
- А как же наш заказ?
- Какой заказ? А, с латынью… пока трудно идет. Материала не хватило. И форма никак не дается.… Но вы не волнуйтесь. Сделаем. Еще не такое делали…
Прошло еще полгода. На комбинат худ. керамики мы больше не звонили. Поняли, что бессмысленно. Навалилась обычная работа. Вася погряз в своих переводах, я составлял бесконечные отчеты в бухгалтерию...
В один из таких дней дверь нашего кабинета с треском распахнулась. На пороге стоял Зинович. Он был румян и свеж. В руках держал огромных размеров глиняную вазу.
- Мимо, понимаешь, проезжал. Думаю, дай, заскочу к ребятам… - Зинович смущенно улыбался. Он шагнул в кабинет. Снял волосатую ушастую шапку. Осторожно утвердил вазу на столе. Мы молчали, ошеломленные таким внезапным появлением. Не были готовы. Зинович сам начал говорить:
- Ну не получается! Делаем форму по шаблону, отстаиваем – нормально. Обжигаем – линия теряется, понимаешь, хоть ты тресни. Из печи достаем – урод – уродом. Снова делаем форму, снова обжигаем – та же история. Гипса перевели – вагон. Ну не идет, что ты будешь делать!..
Мы отреагировали, мол, и черт с ним, раз не получается, что ж теперь – всю жизнь мучиться?..
Зинович достал из кармана фломастер. Размашисто подписался на своей вазе. Пожал нам руки. Потом положил на стол пачку денег.
- Аванс возвращаю, - сказал он, - не обижайтесь, мужики. Всю деревню обошел. Еле наскребли…
Тогда я встал. Взял деньги и вложил их обратно в руку Зиновичу.
Сказал:
- Не надо возвращать. Вы же работали. Гипс опять же переводили.…А деньги эти давно уже списали…
Зинович с благодарностью посмотрел на меня.
- Ну, мужики! Елки-палки! Раздам обратно своим. Ох, спасибо…
Сувениры постепенно разошлись по рукам. Подписанная ваза долго стояла у нас в кабинете, вызывая к себе интерес всех входящих. Кружки растащили сотрудники. Оленьке достался чайник. Директору магазина – пепельница. И только кашпо я унес домой и повесил его на стену. Хранил в нем разные мелочи. А когда переезжал - забыл его снять…