От автора: Посмотрев немного сериал «Школа», решил оживить собственные воспоминания предпоследнего класса. Так вышло, что в тексте много вкраплений на английском. Избегать я их не старался, переводить – не сподоблюсь. Как по мне, в наши дни это примерно то же самое, чем был бы авторский перевод французских фраз в писанине девятнадцатого века: не столько заботой о читателе, сколько оскорблением его образованности.
И ещё: всё здесь вымышлено ровно настолько, чтоб никому до правды не докопаться :-)
У неё были волосы цвета сажи и глаза цвета пепла. Или же – у неё были волосы цвета гудрона и глаза цвета бетона. Но это неромантичные метафоры. Я употребил их лишь потому, что давно не курил и всё более сатанел. А так-то она была весьма даже симпатичная барышня.
Её звали Лена. Но она возжелала, чтобы её звали Елена Александровна. Пять лет в педвузе - и желание сбылось. То был её день. Её первый день в нашей школе.
Я не знаю, почему эту вчерашнюю институточку сходу поставили на старшие классы. Я ещё могу понять политику администрации Колизея касательно первых христиан (это ведь шоу-бизнес, там всё жёстко), но такое решение школьной администрации - чрезмерное, пожалуй, зверство.
Правда, завуч, ведшая у нас английскую литературу, попросила меня приватно: «Артём, я понимаю, что вам нравится быть жестокосердным мерзавцем, но всё же прошу проследить, чтобы её не сразу заклевали!»
Я ухмыльнулся:
«В смысле, чтобы сначала помучили?»
Завуч неопределённо покрутила рукой:
«Ну, чтобы не сразу…»
«Всё будет окей, Тамара Владимировна, - заверил я. – Мы её как минимум на четверть растянем».
И вот Елена Александровна стоит перед классом (группой, вернее), презентует себя, а я сижу, машинально вывожу какие-то абстрактные виньетки в тетради и терзаюсь никотиновым голодом. Обычно я курил на второй перемене, после завтрака, но тогда меня запрягли таскать парты в актовый зал для какой-то викторины у пятиклассников. И урвать порочного дыма – не задалось.
Сказать правду, курить я начал за три месяца до того и по-настоящему, конечно, ещё не пристрастился. Поэтому «ломка» моя была весьма наигранной. Что, пожалуй, угнетало меня больше – Леночкина манера выговаривать «зис», «зэт» и «саузэнд». То есть, именно как «з» и «с», по-колхозному. Слышать такое в стенах одной из лучших английских школ Питера – было непривычно. «И куда катится мир?» - подумалось мне. Хотя в общих чертах я догадывался, куда он катится. Шёл девяносто первый год.
В конце концов не выдержав, я поднял руку, встал, представился и вкратце описал проблему:
“You see, I’m extraordinary happy to meet you, dear Yelena Alexandrovna, and I’m looking forward to enjoy your company, but right now I need to smoke real badly. So, wouldn’t you mind if I leave the class for just one little cigarette?”
И направился к выходу.
Ей-богу, я старался быть вежлив и был вежлив. Но Елена Александровна почему-то расценила мои слова как персональный выпад и злостную провокацию. Возможно – как проверку на «вшивость». В смысле, на педагогическую волю. Но я и в мыслях не имел ничего подобного. Зачем мне её проверять, когда я и так видел, что чем-то похожим на преподавателя эта цыпочка станет года через три, не раньше?
Хмыкнув немного нервно, Елена Александровна провозгласила:
- Я в курсе, что ты за фрукт, Артём Железнов! И не думай, что у меня тебе всё сойдёт с рук!
Я потряс головой, однако ж сел. «ЧтО мне не сойдёт с рук? До чего ж, блин, мнительные и вредные бывают эти малолетние учительницы! И что я, блин, за фрукт? Ну да, конечно, ей наверняка поведали, что я сынок профессора-филолога, всемирно известного спеца по современной англоязычной литературе. Ещё ей, наверное, рассказывали, что я пользуюсь некоторым влиянием в школе. Да что там: меня реально уважают и даже чтят, только что девственниц в жертву не приносят. Опчество меня любит, поскольку при моём происхождении, финансовых ресурсах и физической кондиции – я мог бы быть втрое большей сволочью, чем есть в действительности. Но всё равно я сволочь и хам. Это ж неизбежно. Так спрашивается, кем нужно быть, чтобы при всей этой информации, – обострять со мной отношения? По-моему, существуют менее вычурные и болезненные способы морального суицида. Барышня – мазохистка?»
Из размышлений меня вырвала Леночкина фраза: “I never teached before…”
Она сделала паузу, и я среагировал «на автомате», подчёркивая глаголы:
“And I never drinked tequila, and I never eated asparagus, and I never sleeped with Spanish queen”.
Надо отдать Елене Александровне должное, прежде, чем заскандалить, она всё же задумалась – и поняла. И даже нашлась:
“Well, that was just a test for you. Of course, I never TAUGHT”
«Ладно, барышня небезнадёжна, - хмуро подумал я. – Мозги всё же есть».
Далее Елена Александровна поведала, что «в Железнове она и не сомневалась, но остальным – должно быть стыдно, что не заметили такой элементарной ошибки». По классу пробежали, пробулькали, как пузырьки на болоте, смешки. Елена Александровна слегка зарделась, поняв, что отмазка не сработала.
- Так я могу выйти покурить, когда во мне вы уверены? – снова поинтересовался я, разрешая, как мне думалось, повисшую неловкость.
Но зануда Елена Александровна обломила вновь:
- Нет, с моей стороны было бы непедагогично потакать вашему табакокурению.
- Should I have said I’d gotta take a leak? – спросил я.
- Take what? – уточнила Елена Александровна.
Но я лишь поморщился и махнул рукой, мол, продолжайте. На самом деле, это поразительно, как наших будущих преподов учили и учат языкам, на которых уже лет сто никто не говорит, но не сообщают самых элементарных основ современной разговорной лексики.
С некоторым удовлетворением отметил, что Елена Александровна смутилась пуще, и подумал жестоко: «Что ж, сама напросилась».
До конца урока выдался ещё один курьёзный момент. Елена Александровна вызвала к доске Димку Е., моего «однопартийца» с четвёртого класса. Вызвала словами: “Please, come!”
Я среагировал опять же «на автомате»:
- Are you asking him to come right away, here, in public?
Мне подыграла Иришка Смирнова:
- Oh, my god! That would be sorta disgusting!
Её папахен тусил в Штатах по линии внешторга, и она прожила там пару лет.
Димка, уразумев каламбур, адресовал мне весьма техничный йока. Я увильнул и наметил блок. Собственно, мы занимались в одной секции шотокана, поэтому он был уверен, что я уйду от удара. Но Елена Александровна, казалось, несколько переполошилась, увидав, как Димкин кроссовок просвистел над моим ухом.
- Эй, ребята…
- Everything is alright. Just kidding, - заверил я.
- Just what? – переспросила Елена Александровна.
Я вздохнул. Нет, это было выше моих сил. Но всё же главное, что нервировало меня – её произношение “th”.
После звонка я остался в классе, подтащил стул к учительскому столу и уселся сбоку от Елены Александровны, преграждая ей выход.
Она подняла глаза от какой-то своей методички, посмотрела на меня одновременно с вызовом и будто бы с испугом:
- Что такое?
«Чего она себе возомнила?» - мысленно проворчал я. Вслух же – постарался быть сколь можно любезен и «успокоителен»:
- Ничего страшного. Всего пара слов.
Елена Александровна глубоко вдохнула и шумно выдохнула. Повела речь:
- Железнов! Я прекрасно знаю, что ты сейчас скажешь. И я прекрасно знаю, кто твой папа…
На этом, боюсь, мой заряд любезности иссяк, и я попросил без обиняков:
- Сестрёнка, закрой, пожалуйста, рот! Или не закрывай – как тебе удобнее. Но – помолчи, сделай милость. Потому что мне действительно зверски хочется курить, но я вот торчу здесь, трачу на тебя своё время, и ты должна это ценить. Нет, мы не будем сейчас обсуждать моего папу. Без нас папа перетопчется. А обсуждать мы будем – произношение this thing.
Елена Александровна вспыхнула и ощетинилась сарказмом:
- Ну конечно, ты первый, кто это заметил, что… Вот только…
- Вот только, - перебил я, - не было ещё такого наставника, который бы вышел из моих лап, не научившись правильно произносить this thing!
Мне было отчасти жаль её, но я собрал в кулак свою неумолимость. И старался быть всё-таки дружелюбен, даже юмористичен. Но Елена Александровна почти что всхлипнула, вскочила, схватила сумочку, кинула туда свою методичку и потребовала с уже нескрываемой ненавистью:
- Дай пройти!
Возможно, этого стоит стыдиться, но я повёл себя грубо, даже - апашески. Схватил её за руку, стиснул запястье, усадил и уведомил:
- Никуда ты отсюда не выйдешь, пока не научишься правильно выговаривать this thing!
Немного смягчившись, пояснил:
- Поверь, это будет быстро и не больно. Я понятия не имею, какие фраера тебя учили, но это будет пятно на моей репутации, если кто-то узнает, что я позволял своим учителям так коверкать язык.
Она то ли успокоилась, то ли прифигела, то ли вознамерилась хорошенько подготовиться к решительной схватке, но так или иначе затихла. И я продолжал.
- Итак, слегка зажимаете кончик языка резцами. Самый кончик – и стискиваете едва-едва. Теперь - попытайтесь произнести «з». Ну?
Возможно, переход обратно на «вы» произвёл впечатление, и Елена Александровна снизошла до того, чтобы попробовать.
- Уже лучше, - похвалил я. - Однако ж, не отпускайте язык. Удерживайте. Ещё раз.
- Th!
- Совсем хорошо. А теперь – то же самое со звуком «с».
Мы позанимались минуты две, попрактиковались в словах и фразах – и я был горд за труды свои. В действительности, это звучок, th, очень легко ставится, если правильно показать, как. Прежде мне удалось за четверть часа привить его восьмилетнему сынишке мясника, которому я давал уроки в обмен на режим наибольшего гастрономического благоприятствования. Так стоит ли удивляться, что с выпускницей педвуза времени потребовалось меньше?
- Полагаю, принцип вы усвоили, - сказал я, поднявшись и подхватив стул. – Дома потренируетесь – и всё будет славно. Если есть магнитофон или диктофон – рекомендую задействовать. Очень помогает.
Елена Александровна покачала головой. Было видно, что ей уже не хочется ругаться, но съязвить ей всё же захотелось:
- Скажите, Железнов, это у вас гормональное?
- Что?
- Ну вот так самоутверждаться за счёт учителя?
«Коза», подумал я, ставя стул на место. Но вслух сказал:
- Я не знаю, что творилось в ваших фантазиях, Елена Александровна, но в реальности – мы английской фонетикой занимались.
Она всплеснула руками:
- О, вы, конечно, считаете, что вам вообще всё позволено, да?
«Как же ты забодала, блин! И ведь курить-то хочется…»
Но я считал оконченным данный сеанс «курощения», и потому заверил вполне благожелательно:
- Можете не беспокоиться: что было здесь – останется между нами. И перед классом я не назову вас «сестрёнкой»… Разве лишь – «голубушкой».
***
Я сдержал своё обещание. И обращался к ней не иначе, как «голубушка», мысленно примеряя к своей физиономии пенсне и благообразную бородку. Обращался исключительно любезно, всячески выражая готовность посодействовать учебному процессу. Было видно, как бесит её эта нарочитая заботливая снисходительность, но не бежать же в учительскую с жалобами на то, что один из учеников называет тебя «голубушкой» и подправляет ошибки? К тому же, у Елены Александровны имелось чувство собственного достоинства, и плакаться в кофточку завуча – было явно ниже его.
Разбираем давешнюю контрольную. У Славы Ш. обнаруживается фатальная проблема с различением “to” и “too”. Елена Александровна восклицает: «Да что же здесь такого трудного?»
Славик кривится:
«Да всё я знаю, но вот – по рассеянности путаю».
Встреваю, прищёлкнув пальцами:
«Елена Александровна! Позвольте, я объясню?»
Она пожимает плечами:
- Ну попробуй.
Обращаюсь к Славке:
- Смотри. Одна коротенькая фразочка. Название песни. Можно сказать, «песни о главном». TOO drunk TO fuck. Вот тебе и два этих «ту» в одной обёртке. Очень удобно примерять, когда «зарубает».
Славик в недоумении:
- Нет, я всё же не понимаю.
- Чего ты не понимаешь?
- Ну, как это можно быть настолько (он щёлкает себя по горлу), чтобы не… (он внедряет палец в кулак). Реально-то, когда поддашь – ещё больше хочется.
Класс посмеивается. Лёха Р. оборачивается к Славику, лыбится:
- То-то позавчера тебя либидо накрыло!
Меня с ними не было позавчера, но, говорят, Славик так разнежился от «Солнцедара», что пацанам пришлось кунать его головой в Неву с набережной, держа за ноги, чтобы доставить родителям в минимально прямоходящем обличье.
Славик делает вид, что нисколько не смущён, и упорствует:
- Ну да. Сам-то я, конечно, не стоял, но…
Елена Александровна, спохватившись, прерывает поток воспоминаний:
- Так! Stop talking! – обращается ко мне: - А тебе, Железнов, извини, «два».
«Какая мелкая месть», - думаю. И, не глядя на Елену Александровну, говорю Славику:
- Да, кстати, вот ещё одно «ту» для коллекции. Запомните, дети: “Too drunk to fuck – two’s your mark”. Хотя, конечно, у буржуев это будет D.
- А за что Железнову два-то? – спрашивает Дина Х. Она не одинока в своём недоумении. Я хорошо чувствую свой класс. И сейчас он настроен так, что Елена Александровна в полушаге от бойкота и коллективного письма с требованием замены преподавателя. Мне это надо? Нет, это было бы слишком просто. К тому же, я обещал завучу, что не позволю растерзать новенькую чересчур быстро. И я её спасаю.
- «Два», - говорю, - за F-word. Угадал? Угадал. Елена Александровна решила встать горой на страже речевых приличий, и это по-своему похвально.
- Железнов, не паясничайте! – окрикивает. Я заметил, что в минуты обострения неприязни ко мне она переходит на «вы».
- Нисколько я не паясничаю, - возражаю. – Вы, кстати, не забудьте там в журнале двоечку прописать. И здесь тоже, - протягиваю дневник, чтоб передали по ряду.
- «Отца в школу» ещё не забудьте там! - настаивает Димка Е, усмехаясь со значением.
- He will eat you, Yelena Alexandrovna! - сулит темпераментная Дина, щурясь недобро.
- No, he won’t, - говорю. – He’s a decent family guy, and all.
Дина, осознав двусмысленность своих слов, фыркает. Вскоре – гогочут все. Елена Александровна стоит вся пунцовая, хоть в борщ клади, хоть прикуривай от неё. Я думал, что она закатит сцену, но она повела себя адекватнее. Села, переждала приступ веселья и продолжила урок. Меня – старательно игнорировала, я тоже больше не вмешивался, но после звонка – она попросила меня задержаться.
- Какой звук на этот раз осваивать будем, голубушка? – полюбопытствовал я не без игривости, когда мы остались вдвоём.
Они вернула дневник, вымолвив сухо и холодно, как каракумская ночь в январе:
- Ставить «два» за предмет – нет оснований. Могла бы поставить «неуд» по поведению, но вам, Железнов, как полагаю, это безразлично. Поэтому я ничего не ставлю.
«О, какие мы благородные!» - подумал я, но промолчал. За эти два урока – она успела раздать группе штук шесть «пар», в общем-то, не по делу, выражая своё «фэ». Только потом выяснилось, что она не ставила их в журнал, а только объявляла. Но что она не снискала всеобщего обожания – было объяснимо.
- Однако же, - продолжала Елена Александровна, - я просто хочу, чтоб вы знали. Вы, Железнов, подонок. Умный, расчётливый, циничный, предельно эгоистичный подонок.
Она замолчала. Видимо, мне полагалось что-то ответить. И я ответил:
- Спасибо, вы раскрыли мне глаза. Я, знаете ли, всё пытался утаить, что эгоист, циник и подонок, – но вижу, что вы меня раскусили. Ну так тем лучше: теперь хоть влюбляться не вздумаете!
Зачем я брякнул последнюю фразу – честно, сам не знаю. По наитию, возможно. Просто – терпеть не могу, когда молодые барышни впадают в этакое нафталиновое морализаторство.
Казалось, её проняло. Она подняла свои цементно-пепельные глаза, и пусть не метали они молнии, но короткое замыкание в них точно искрилось. Вольт на триста восемьдесят, не меньше.
- ЧТО? – она засмеялась. Отрывисто и зло, театрально и искренно в одно время. – Знаешь, мы сейчас одни, поэтому я тебе прямо скажу. Да ты охуел, сопляк! Ты кем себя возомнил? Ты что думаешь, я таких не видала? Да я тебя жалела, понял? Контакт хотела наладить. По-хорошему. Но если… - дойдя до пика чувств она осеклась, энергично кивнула, и закончила свою тираду столь же абстрактно, сколь и весомо: - В общем, ты понял!
Я порылся в сумке, извлёк апельсин, положил перед ней на стол:
- Это вам, Елена Александровна. Не бойтесь, не отравленный. Очень помогает от мигрени.
- Нет у меня мигрени! – огрызнулась она.
- Так сколько ещё уроков впереди? Будет обязательно, - утешил я. – Так что – кушайте на здоровье.
***
- А чо так быстро? – спросили меня, когда я поднялся на физику. – Too drunk to fuck?
Спрашивал Лёшка, но и остальные, судя по похабным мордам, имели на уме тот же вопрос.
- Ты не умничай, ты фишки мечи, - сказал я, присаживаясь.
Физику у нас вёл Владимир Андреевич, бывший офицер и на удивление вменяемый персонаж. Он понимал, что нам с Димкой, как убеждённым гуманитариям, его предмет нафиг не нужен, хотя контрольные мы выполняли прилично, а Славик с Лёхой, как убеждённые технари, знали вдвое против школьной программы.
Соответственно, большинство уроков наша четвёрка проводила в лаборантской. Владимир Андреевич требовал лишь, чтобы мы не слишком громко матерились и открывали окно, когда курим.
- Пас, - объявляет Славик, разложив карты по мастям. - Чего-то англичанка совсем оборзела.
- Двое нас, - Димка, напротив, никогда не сортирует фишки. Этому он научился у меня. Чему не научился – помнить масти. – Да, без году неделя, из молодых да ранних – а поди ж ты. Понты колотит – щепки летят, блин.
- На раз беру, - говорю. – Это всё от неуверенности. Стремается – вот и выябывается. Шесть бубён.
- Пас.
- Вист. Выход собственный? Ну ты, Тёмыч, выйди – мы ляжем, - Димка недавно узнал эту шутку и повторяет при каждом случае.
Бросаю карты на стол:
- Шесть в козырях, больше нифига. Тупо своя.
Я сдаю, Лёшка записывает. Продолжая беседу – сетует:
- Отчего она там выябывается – дело понятное. Вот только, блин, если она от комплексов своих да с перепугу дальше всем двояки будет кидать – то ну его нахуй, такую психотерапию юных педагогических дарований! По-моему, жёстко бы её осадить надо.
Посмеиваюсь:
- Лаской, только лаской. Она ж молодая ишо совсем, неопытная.
- Блин! – вскидывается Димка. – Мэри-то, небось, тоже только из вуза пришла. Но стервой такой не была ни разу.
Прежняя училка нашей группы, Мария Фёдоровна, действительно, была почти святая. Она прощала нам всё, и душевно радовалась, когда мы распевали перед ней Tipperary Song в военном варианте: “That’s the wrong way to tickle Mary, that’s the wrong way to kiss”. Потому как – по-английски всё же. Но она укатила в Австралию на ПМЖ, променяла берёзки на эвкалипты, зайчиков на кенгуру. Собственно, именно поэтому, как понимаю, школьной администрации пришлось срочно искать замену и ставить на старшие классы вчерашнюю институтку с чёрт знает каким выговором th.
- Ладно, братва, - говорю. – Ещё неделя – и она будет паинькой!
Димка скалится, участливо остерегает:
- Ты уж смотри, слишком-то не выкладывайся. А то ж за неделю – весь истощишься. Ну, при таком-то эпическом недоёбе.
- Славик, - говорю, - дай ему по башке, а то мне тянуться влом.
- Не надо, я сам. Я, господа, падаю, - с трагическим пафосом уведомляет Димка.
По итогам розыгрыша – философски заявляет:
- Что ж, 7-10 – это всегда фифти-фифти.
Прищуриваюсь:
- А паровоз на шесть – тоже фифти-фифти?
- А это – гримаса судьбы, - беззаботно отвечает Димка. Этот неунывающий паренёк знает, что снова продулся, как знает и то, что с партнёрами за него расплачусь я. Он должен мне уже пятьдесят два рубля, но в октябре девяносто первого никто не знал точно, деньги это или нет. С одной стороны, проезд в метро стоит пятнадцать копеек. С другой - доллар стоит рублей восемьдесят. Перевод сборника современных «остросоциальных» рассказов на английский для какого-то культурного фонда, что мне подбросил Oldman, идёт по два бакса за страницу. И вот я сижу и ломаю голову, как вразумить дурёху-англичанку, получающую в свои двадцать три за месяц примерно столько же, сколько я в свои пятнадцать – за три часа. Я – гнилой и вконец испорченный мажор, погрязший в мире холодного чистогана и чуждый всякой духовности? Oh yeah! And I love it!
***
There is one thing that I hate even more
Than dragging pianos to the sixteenth floor
And that’s to analyze and recognize
What government guys try to disguise
They say they have to cheat and lie
Just to prevent collapse of this blue sky
They say that truth is surely not worth
A-breaking down the entire Earth…
Там было ещё много, но Елена Александровна зачитала вслух только первые два куплета. Смотрит на меня со странным выражением. Интересуется:
- Это чьё?
- Там подпись есть, - отвечаю. – Тема сочинения была «Политика», а форма – не задана. Я решил, что так удобнее читать будет, когда строчки коротенькие.
И без того миловидное личико Елены Александровны становится необычайно одухотворённым. Его совершенно зримо терзают нисколько не смутные сомнения: что, если я подсунул какой-нибудь известный (но не ей) стих, выдавая за собственный экспромт? Ведь от этих подонков – всякого ждать можно.
Подаёт голос мой «однопартиец» Димка:
- Вы не волнуйтесь. Железнова на тренировках часто по голове бьют, поэтому он всегда сочинения в стихах пишет. Все уже привыкли.
Ворчу:
- Поговори ещё! Вот завтра в спарринге разберёмся, кого по голове бьют.
Наши ёрники предсказуемо пошлят на тему спарринга. О Елене Александровне на какое-то время забывают, пока она сама не напоминает о себе. Призвав к тишине, говорит просто и без потуг на сарказм:
- Тогда – пять, конечно.
Я ожидал, что она снова попросит меня остаться после урока хотя бы затем, чтоб обозвать «талантливым подонком», но этого не случилось. Что ж, переживу. В действительности, я никогда не считал себя талантливым. Я вообще не верю в литературные таланты. Композиторы, живописцы, артисты – возможно, имеют некий специфический дар. Но словесность – это работа с информацией и формами её передачи, не более того. Занятие вполне рациональное. Поэтому, возможно, ни один литератор, даже самый сумасбродный романтический поэт, не резал себе уши.
***
Для кого-то Питер – немереные прайды каменных львов и гиппофилия на Аничковом. Для кого-то – Пушкин и Сонечка Мармеладова. А для тех, кто живёт в Питере, но при этом видел другие места, дух этого города – промозглость.
Если есть в мире нечто столь же промозглое, как питерская осень, то, наверное, хороший хозяин разве лишь негров поселит в таких климатАх. К сожалению, у Петра Великого был всего один негр.
В такие унылые, мерзостные питерские вечера хочется укутаться шотландским пледом, вытянуть ноги к уютно трескучему камину, читать проспекты турагентств и потягивать бренди. Несомненно, одинокой барышне, шедшей, поёживаясь, через чахлый сумеречный парк, хотелось именно этого. Чего же ей не хотелось совершенно – претерпевать домогательства троих гопников, не отстававших ни на шаг и всё более назойливых.
«Да ланна, подруга, чо ты как неродная? Пойдём, погуляем! Тебе понравится!»
Один ухажёр попытался ухватить её за руку, но барышня энергично вырвалась и довольно хладнокровно посоветовала завязать детородный орган бантиком, пока её муж «не завязал двойным морским за ушами». А он это очень легко сделает, поскольку служит капитаном морской пехоты и вот-вот должен её встретить.
Возможно, посул произвёл бы впечатление на более застенчивых юнцов, но эти были нахальны, как бабуины, обглотавшиеся метамфетаминов.
В боевиках на этом месте появляется муж. В мелодрамах не появляется никто. В реальности – появился я.
«Слы, пацаны! По-моему, барышня не хочет с вами гулять!» - окликнул я шагов за двадцать, нагнав компанию.
Все остановились.
«Чо?» - парни неторопливо двинулись по тропинке навстречу, рассредоточиваясь по флангам.
«Через плечо».
На этом переговорный процесс завершился, и конфликт перешёл в активную фазу. Не стану отрицать: формально агрессором выступил я. Прянув вперёд, эффектно наварил центровому двойку в бубен и, проскользнув ему за спину, гулко врезал локтем по хребтине. Ещё одного – остудил, чиркнув мыском по колену, а когда он припух - влепил моваши в корпус. Но от третьего – чувствительно огрёб сам по губе. Впрочем, изловчившись, ухватил его за рукав, подсёк и немного почистил физиономию. Но тут первые двое очухались, и далее исход битвы висел на волоске. Мы махались отчаянно, только я ****ил их благородно и геройски, а они меня – злодейски и подло. Один раз очутился на земле, но, кое-как прикрываясь от пинков, сумел уронить двоих, вскочил и пошёл на того чернявого татарчука, что давеча заехал мне по губе.
Как писали в комсомольской публицистике, «окончательно открыв своё уголовное лицо», уже порядком помятое, он щёлкнул выкидухой и несколько раз маханул ей, пятясь. Уразумев, что парень не очень ловок со своей тычинкой, я сделал пару финтов, напрыгнул, заломил ему руку и отобрал.
«Пацаны, у него нож!» - завопил разоружённый недоголоворез, панически отскочив в сторону.
«Сегодня кастрация бесплатно!» - пригласил я, тяжело дыша и поигрывая своим приобретением. Предложение явно не завлекло гопников, и они предпочли свалить. Один, видать, был совсем плох – его утащили едва не волоком. Моё сердце преисполнилось печали… ведь двое-то оставались на ногах! Впрочем, преследовать их было недосуг.
«Вы в порядке?» - обратился я к спасённой барышне, которую наконец мог рассмотреть. Она меня - тоже.
- Железнов? - в голосе Елены Александровны не было особого удивления. Думается, она узнала меня раньше, но, быть может, не была уверена окончательно. – А ты как здесь?
- По ходу, вовремя, - ответил я хрипловато, сплюнув юшку. – Я, вообще-то, к Василеостровской шёл, но увидел, что за вами эти увязались, – решил проследить.
- Ты как вообще? – она деликатно коснулась пальцами моей щеки, вглядываясь. Увидев кровь, поспешно перетормошила сумочку, протянула платок: - Вот, возьми.
- Благодарствую. Там фигня, сейчас пройдёт.
- Идти можешь?
- Хоть на руках… Да нормально всё со мной, нормально!
Она жила буквально в двух шагах, одна в трёхкомнатной квартире, доставшейся от деда. Я не настаивал, но и не возражал, когда Елена Александровна затащила меня к себе умыться и обработать губу квасцовым камнем для бритья.
- У тебя ничего не порвалось? – спросила она, когда я вышел из ванной.
- Да я, вроде, не девочка…
- Вот всегда ты пошляк! – возмутилась она почти ласково. – Из одежды, говорю, ничего не порвалось? А то зашью.
- Да нет, вроде.
- Но ты всё равно сними. Может, ребро сломано, может, в травмпункт надо.
Подчиняясь ей неотвратимой заботе, стягиваю свитер и водолазку. Елена Александровна, приблизившись, ощупывает мой торс. Констатирует:
- Синяки будут, но, кажется, всё цело. Внутри не болит?
- Разрыв печени я бы почувствовал, - говорю.
- А там что? – кивает вниз.
Усмехаюсь:
- Ну вы, Елена Александровна, и вопросы…
- Дурак! – вспыхивает. – В паху не болит? Туда тебе не попадали?
- В порядке там всё, - уверяю. – Никто пока не жаловался.
Елена Александровна мотает головой, не то гоня лишние мысли, не то собираясь с нужными. Изрекает непреклонно:
- Так! Шуточки свои – для одноклассниц оставь. А я – педагог. В случае необходимости – должна оказывать первую помощь. И меня стесняться совершенно нечего. Ты меня «сестрёнкой» называешь? Ну вот сейчас я – «медсестрёнка». Просто – мне виднее будет, со стороны.
Фыркаю:
- Да кто ж стесняется-то? Медицинская необходимость, дело понятное. Вот только вас ведь они тоже, Елена Александровна, помять могли. Тоже бы надо убедиться, со стороны. Серьёзно, я тоже мог бы поработать "медбратиком".
Елена Александровна закатывает глаза, «порыкивает»:
- Да разбежался! Ну-ка – спускай штаны и без разговоров!
Снова подчиняюсь. Я бываю очень послушным. Порой – сам себя не узнаю.
Елена Александровна, скосив взгляд, хмыкает:
- Ну, если так всё… бравурно – значит, точно в порядке.
- Зонд в пищевод пихать не будем? – спрашиваю.
- Нет, одевайся.
Что? Я не ослышался?
Ну да ладно…
Сколь можно безучастно, возвращаю джинсы на место, застёгиваюсь. Елена Александровна, испытав вдруг прилив учительской гордости, обхватывает меня за плечи, прижимается вплотную.
Выговаривает негромко, но с чувством:
- На самом деле... really... thanks, Zheleznov!
- Да ну, пустое! – отвечаю с простоватым великодушием. – Я, знаете ли, гопников люблю бить, а уж повод – дело десятое.
- Ах ты зараза! – шипит Елена Александровна. Её глаза смеются глянцевито и зло, как блики октябрьского солнца на невской ряби. Её руки готовы пустить меня на fresh juice. Её губы имеют привкус мяты-мелисы, крови и квасцового камня. Кровь - моя, квасцовый камень, очевидно, дедушкин, но мятная свежесть – новый оттенок в букете. А её язык так же настырен, как мой. Похоже, в этом мы солидарны: инглиш инглишем, но если уж целоваться – то по-французски…
- Я не знаю, что мы делаем! Это безумие! – заявляет Лена «драматически банально», со скорбным благоговением. Это просто какой-то homage жанровой традиции. Мы лежим и курим. Она, вообще-то, никогда всерьёз не курила, но тут угостилась из моей пачки. Там осталось всего три сигареты, но меня это не огорчает. Куда больше – огорчает этот намёк на самокопание. Стараюсь развеселить:
- Известно, что мы делаем. Деяние, предусмотренное статьёй сто двадцатой Уголовного кодекса РСФСР. До трёх лет без общества лиц противоположного пола.
Вообще-то, сколько ни живу, сколько уголовных дел ни изучал, - ни разу не встречал, чтобы несовершеннолетний парень обвинил взрослую тётку в своём растлении и непоправимом уроне для неокрепшей психики. Вернее, встречал, но в Штатах. Что ж, хоть в чём-то мы превосходим этот звёздно-полосатый ханжатник.
- А знаешь, мне плевать! – дерзко заявляет Ленка, поразмыслив. – Знаешь, когда ты меня схватил за руку… ну, когда this thing показывал – я так разъярилась, что… Короче, я подумала: этот ублюдок считает себя охуенно взрослым? Ну так… И такого себе напредставляла, как бы тебя обломила, блин, – что вот просто возненавидела себя. И тебя. Эту школу, этот инглиш, этот ****ый свет. Но особенно, конечно, тебя. Нет, особенно – себя! А теперь – просто плевать. В смысле, так заебись, что плевать.
- Ага, - я погладил её врановые волосы. Проворковал: – Наконец-то обрела ты гармонию, найдя область знаний, где хоть чему-то можешь меня научить!
Ленка резко извернулась под одеялом и набросилась сверху, всем своим педагогическим телом:
- Сволочь!
Потом, замерла, нависая, и поинтересовалась:
- А у тебя раньше… было?
- Раз в десять меньше, чем гнал пацанам, - ответил я честно, но уклончиво. На самом деле я не был совсем уж «невинен», хотя был весьма неопытен. Но и того невеликого амурного опыта, что имелся, вполне хватало, чтобы не распространяться о прежних подвигах перед новой пассией.
- И про меня, конечно… пацанам – завтра же? – по тону Елены Александровны было не совсем понятно, насколько она опасается моей разговорчивости.
- Ну нет, - резонно возразил я. – Мне проще наплести про десять мифических финок и американок, чем заложить барышню, с которой реально… того.
«Вот только нифига это не скроется от общественности, - подумалось мне. – Ну да кого это сейчас ****, такой «мезальянс»? Своих проблем всем хватает».
Я позвонил домой, типа, «не ждите к обеду, ваш сын в тюрьме».
- А родители вот так запросто отпускают тебя на ночь? – неподдельно удивилась Лена.
Я удивился в свою очередь – «А как у вас было?» - и пожал плечами:
- Что значит, отпускают? Они просто знают, что если я позвонил, – значит, пьянствую, курю траву и погрязаю в разврате. А если не позвонил и не пришёл – значит, допогрязался до того, что угодил в ментовку до открытия метро.
Потом я сходил в магазин, купил сигарет и бутылку мадеры «Сахра». Дома у Лены водились корица и тот достопамятный апельсин, что третьего дни я подарил ей как средство от мигрени. Она ни съела его, ни выкинула. Теперь надлежало как-то употребить это «китайское яблоко раздора», и я сварил глинтвейн. Подобно тому, как ром – лучшее лекарство от карибского климата, глинтвейн – от петербургского. Даже из такого пойла, как «Сахра», глинтвейн получается приличный. Во всяком случае, так казалось в те незамысловатые времена.
Уютно сомлевшие, мы наконец заснули. У Лены работа начиналась с третьего урока, а я решил вовсе прогулять школу и утром смотаться на дачу за гитарой, которую забыли вывезти в прошлые выходные, при закрытии сезона. Эта картошка, эти яблоки – совсем не осталось места для искусства в нашей «Волге». Два часа туда, два обратно, а в шесть – тренировка. Я бы не успел обернуться после школы. Значит, школа идёт нахуй. Английского-то всё равно завтра не будет.
Отключаясь, я подумал: Лена умная барышня, но даже будь она мисс Марпл – ей просто неизвестно, что осенью-весной я хожу в берцах омоновского образца. Ведь в школе по-любому сменка. А значит, ей не показалось бы странным, что именно в тот день на мне были кроссовки...
***
Перед тренировкой – протягиваю Руслику сложенный ножик, говорю:
- Говно, кстати, выкидуха.
Он улыбается. Оправдывается со своим нарочитым и дурацким «хачёвым» акцентом:
- Нэт, а что это, холодное оружие, слушай? Так, яблочко почистить, карандашик починить. Нэ надо статья, начальник, да?
- Ты как в целом-то, Крейсер? – интересуется Джейк, он же Яша, разглядывая мою губу. – Не слишком мы тебя?
- Всё пучком, - говорю. Интересуюсь ответно: – Тебе-то я ничего не сломал? (По правде, хоть я огрел его локтем по спине нефиксированно и плашмя, только для звука, но всё равно малость опасался).
- Позвоночник – хрусть пополам! – "плачется" Джейк. Тотчас успокаивает: - Да не парься. Ради такого дела, англичанку склеить, – на какие жертвы не пойдёшь?
Смотрю на него внимательно: я ведь не говорил, что объект для «гнусного приставания» - моя учительница английского.
Джейк вздыхает:
- Да, да! Ты – не говорил. Но Диман, твой одноклассничек, всё растрезвонил в лучшем виде.
Руслик поясняет:
- Но он нэ виноватый совсэм. Мы сами к нэму подошли, такие: «Говори, собак неверный, какой-такой у Крейсера печаль сердечный?» Режик к горлу – и колись.
Прикидываю: Димку я вообще не посвящал в свои коварные планы, но он парень не дурак и легко сложил два и два. Не дурак – но реально «звонарь», каких мало. А вот, кстати, и он.
Подкатывает с ухмылкой:
- Ну и чо? Как первое свидание?
- Какая тебе разница? – говорю, легонько ткнув в живот. - Меньше знаешь – больше простор для фантазии в дУше!
Он так заинтригован, что забывает оскорбиться.
- Да ладно! Серьёзно, было у вас? (изображает, присвистывая)
- Серьёзно – я малознакомым девицам в первый день не отдаюсь. Воспитание не такое.
- Да ладно ****еть-то! – лыбится.
Что характерно, если б я вдруг сказал правду – реакция была бы точно такая же. Некоторым людям не нужна правда. Некоторым людям важнее показать, какие они прожжённые скептики. Ну да с Димкой я ещё поговорю с глазу на глаз. И его-то глаз – ужо ему натяну хотя бы на язык. Чтоб меньше пялился, куда не просят, чтоб меньше базлал, о чём не надо.
Обращаюсь к тем двоим из давешней троицы «половых агрессоров»:
- А Эндрю где?
Они, не сговариваясь, скорбно поджимают губы, опускают глаза. Джейк извещает трагически, едва не со слезой:
- А вот Эндрю… после того моваши… бедняга Эндрю… Нет, не в силах, нет мОчи!
Руслик прицокивает языком:
- Вах, Эндрю умер у нас на руках, роняя изо рта куски лёгких и свои последние слова. Такие слова последние его были: «Если малчик родится – пусть назовут Аполинарий. А если дэвочка, то…»
- Эндрю! – доканчивает Джейк.
Ржут, всхрапывая вполне по-конски.
Потом – вспоминают вчерашнюю антрепризу, живописуют перед Димкой.
«Эндрю, такой, дыж-дыж. А Крейсер, такой, в натуре, Терминатор, типа: «Чо это было?» И такой: «Арр! Всех порву, блин!»… Да я, слушай, в натуре, перессал, вах! Режик ему отдал, слушай, а он как попрёт! Сейчас, говорит, яйца рэзать буду! И лицо такое, что – да, этот будет! Я, такой, пытаюсь мимикой сделать: «Э, пацан, тормознись! Это же шутка, да? Кергуду, типа?»…
После тренировки мы с Димкой обычно возвращались вместе. Мы не только в одной школе учились, но и жили в соседних домах. Сейчас он тоже не против, но заостряет внимание: «Так, ты в кроссовках? Ну тогда – вместе».
Какое-то время идём молча. Потом я останавливаюсь, чтобы прикурить, и говорю ему:
- Димастый, ну ты ведь понял, чего я хотел сказать?
Он прикладывает руку к груди:
- Слушай, Тёмыч, это я не со зла! Я потом только сообразил, что не надо бы трепать про кто да что, но – им-то ведь по барабану, ага? А в школе… Ну ты ж меня знаешь?
Усмехаюсь «байронически»:
- Именно это и внушает беспокойство.
Горячится:
- Да ладно, чо ты? Серьёзно, мне похуй, чего у вас было. Одно дело, там, подъебнуть по-братски, но всерьёзку – я за тебя во что угодно впрягусь, хоть в Камаза, блин. И ты сам знаешь, что если кто чего такое заведёт, гнилого какого базара, блин, - я первый же хлебало порву!
Прикидываю: «А ведь он чуточку расстроился, что не мог поучаствовать в том спектакле для одной зрительницы».
- Ладно, - говорю, - вопрос исперчен. Проехали.
Подумав, добавляю:
- Только не надо никому хлебало рвать, хорошо?
- Почему?
- Потому что, - объясняю, - это будет морально угнетающее зрелище: полный класс изувеченных девиц!
***
Славик стоит у доски, объясняет, почему мы должны беречь природу, мать нашу. Отрабатывает топик Environmental Protection.
Всем нам понятно, что он любит природу, дорожит зелёностью наших лесов, водянистостью наших рек и воздушностью наших атмосфер, но – ему явно не хватает слов, чтобы поведать, до какой степени.
Решаюсь прийти на выручку. Испрашиваю дозволения:
- Елена Александровна, можно, я сориентирую человека?
- Что?
Елена Александровна нынче благодушна и слегка рассеяна. Насколько ярче стала её косметика, настолько туманнее – взгляд. Или – галлюцинации моего донжуанского самодовольства?
- Установочку, - говорю, - дать можно?
Кто-то в классе хихикает, звучит слово «будильник». Все ещё помнят старину Кашпировского.
Не дожидаясь ответа – инструктирую Славку:
- Смотри! То, что ты говоришь, – это архиверно, но это немодно. Нынче природоохранные активисты выступают совсем не так. Поверь, я видел на CNN. Для них главное – акцент и экспрессия. Буря и натиск. Ёлки и палки. Ёжики и суслики. Короче… говорить надо короче! Говорить надо мало – но говорить надо смачно. Примерно вот так (излагаю, сопровождая спич «катаобразной», самурайской жестикуляцией):
«You ask why? You ask why to protect? The answer is - CHERNOBYL!
You doubt it? You say: “Maybe not?” But we say: “Yes, of course!” And the reason is – CHERNOBYL!
You say “Screw the fucking nature”? Oh yeah, you’re gonna screw it for good when everything is fucked up. And the outcome will be – CHERNOBYL!
But we say: “No way!” Green Front! We shall overcome! Yes, we definitely shall!”
Елена Александровна улыбается, но быстро спохватывается. Ведь она должна третировать меня, «чтоб никто не догадался». Выговаривает строго:
- Железнов, будь добр: не превращай урок в балаган!
Обращается к Славику:
- So, tell us, please: why should we protect the nature?
Славик, набравши в грудь воздуху, отвечает:
- The answer is – Chernobyl!
Елена Александровна смеётся и ставит «пять». Обращается ко мне:
- А тебе, Железнов, должно быть стыдно. Двух слов без f-word связать не можешь.
Только что язык не показала…
***
Я прикупил по дороге кофе. Лена его заварила. Она умеет заваривать кофе. Это ведь тоже искусство – правильно заваривать растворимый кофе. Но она клянётся, что умеет обращаться и с джезвой на песке. В Абхазии, говорит, научили. Правда, у нас нет ни джезвы, ни песка, ни Абхазии. Я бы принёс зерновой кофе, но Лена предупредила, что кофемолки у нас тоже нет. Впрочем, нам и так хорошо.
Я млею, Ленка упорствует:
- Нет, я смотрела в справочниках, и везде пишут, что gonna – это вульгарное сокращение от going to. Вроде как гарлемское.
Закатываю глаза к потолку:
- Jesus H. Christ! Знаешь, когда секретом полишинеля станет, что я отвисаю у тебя – конечно, я буду говорить, что мы занимаемся английским. Но что комично: это не будет враньём!
Ленка пожимает плечами:
- Ну, занимаемся ещё и английским. А что в этом такого уж предосудительного?
Какое-то время обдумываем сказанное – и заваливаемся друг на друга, пофыркивая.
Помимо кофе – я притащил корабль травы. Не порока ради, но джентльменства для. Когда уж Ленка ходит под статьёй за растление малолетних – пусть на мне висит распространение наркотиков. Она до этого курила, как говорит, раза три в институте, на тусовках комсомольского актива, но для неё стало всё же открытием, что анашу не носят в спичечных коробках (откуда и «корабль»), а лишь отмеряют ими. А носят – в бумажных конвертиках, сложенных примерно так, как во втором классе машинки из тетрадного листка варганили и по подоконнику гоняли однократным дуновением, чья дальше улетит…
Положительно, на меня обрушиваются воспоминания детства и я чувствую себя совсем ребёнком. А ведь и дунули-то всего косячок не самой убойной шмали – но вот так оно бывает, когда развратничаешь и запариваешься в педагогической компании.
Бурчу:
- Не! Это, конечно, разговорная фишка, gonna, но так все говорят. Не только в Гарлеме. It’s gonna rain. It’s gonna be fine. Я уж водил амеров по Питеру.
Ленка, киноцитируя «Собачье Сердце» и нежно стискивая мою шею:
- Мы их водили-водили, водили-водили, водили-водили…
Я, чуть встряхнувшись и прояснившись:
- It’s gonna be cool when we do it again!
Ленка, не отпуская мою шею, склоняет голову, заглядывает в глаза из-под ведьмачески растрёпанных волос:
- You promise?
- Ask!
«И не убились они, но рассмеялись. И сказал Господь: заебись. И всё заеблось».
Когда ухожу от неё ранним утром (надо бы домой заскочить, переодеться) – обуреваем той полнотой головы, какая только и бывает при опустошении мошонки. Пусть пошло – но актуально.
В бодунно-кумарном интеллигентском порыве – самоуничижаюсь:
«А ведь я в самом деле сволочь. Я ведь не просто присунуть хотел, на фоне спермотоксикоза мозга. Я хотел конкретно училку «влюбить» и поиметь. Ради понта. И так, чтобы никому не говорить, поскольку невзъебенный джентльмен, но чтобы все об этом знали. Так вот получается, что и тщеславие, и гордость – всё в порядке! Браво, Тёма!»
Но тут я зашёл в какой-то «колодец» и, в полной мере излив внутренний негатив, просветлился.
«Да ладно! Я ж ведь не семиклассницу соблазнил, в конце-то концов! И пусть нет какой-то любви неземной – но Ленка классная. Познакомились бы где в другом месте – вообще б не парился. Так что меняется от того, что она училка? Или в том засада, что спектакль этот перед ней разыграли? Ну, обман. Ну, лукавство. Но можно подумать, я настоящих гопников никогда от девчонок не отшивал! Только что – не так это зрелищно».
Чего я точно не знал и не хотел планировать – какое дальнейшее будет развитие нашего романа. Знал лишь, что предки скандала закатывать не станут. Будь я девочкой – наверное, напряглись бы, проведав о связи с учителем, но я-то парень. По той же причине – и школьное руководство вряд ли полезет проблемы создавать. Можно подумать, им сейчас дела нет важней, как в «облико морале» ковыряться. Тут, понимаешь, на прошлой неделе две кобылки-десятиклассницы попалились в «Астории» с шестью узбеками – так Тамара их из спецуры забрала, отчитала, мол, нельзя быть такими беспечными, но реально – кому не пофиг, чем барышни занимаются во «внеурочное» время? Это личная жизнь, в конце концов.
Единственное, что озадачивало: не слишком ли серьёзно Элен воспринимает наш флирт? Ну как чересчур она романтическая натура? Что ж, сердце я никому разбивать не собирался, но и жениться в пятнадцать лет – тоже.
To be continued…