САША РУСАКОВ
Великое искусство меня не трогает. Его грандиозная красота мне кажется скучноватой. Когда я бываю в музее, ловлю себя на мысли, что рассматривание множества картин в одном месте до крайности утомительно. Мне быстро надоедает ходить по достопримечательностям с путеводителем в руках, созерцая архитектурные красоты, а экскурсоводы меня раздражают, так как я знаю, что они произносят заученный текст в сотый раз. В юности я пытался излечиться от эстетического невежества, и когда бывал в Ленинграде или Москве, то мужественно ходил по всем местам, которые полагается посещать. Я бывал даже в филармониях и оперных театрах, пока однажды не заснул на представлении. Со временем я махнул на себя рукой.
Несмотря на вышесказанное, речь в этом рассказе пойдет о красоте. Я сознаю собственную непоследовательность.
Мы собирались в отпуск к Черному Морю. Нам предстояла пересадка в Петербурге, куда мы прибывали утром, а на юг поезд отправлялся ближе к ночи, и нам «светила возможность» целый день провести в городе. Я предложил жене побродить по Невскому, и, раз уж так полагается, заглянуть в какой-нибудь музей. Только как быть с собакой? Пуделей, даже таких милых, как наша Джипси, в камеры хранения не принимают.
Наташа сказала, что у нее в Питере живет троюродный брат, Саша Русаков, которого она не видела целую вечность. Можно договориться оставить у него и багаж, и собаку, с тем, чтобы побродить по Петербургу.
Саша оказался симпатичным парнем, лет двадцати трех. Он был очень рад нашей встрече. Поцеловал Наташу, потом протянул мне для приветствия левую руку. Я неуклюже ее пожал. Потом он схватил в левую же руку наш чемодан. Я заметил, что правую кисть он держит в кармане, и шепнул Наташе:
– Что у него с рукой?
– Не знаю.
– Саша… слушай, давай я сам понесу чемодан.
– Вы гости, отдыхайте. Вот метро. Поехали.
Не вырывать же мне багаж у парня…
Дверь нам открыла Сашина мама, Ольга Георгиевна. За ее руку держался мальчик, примерно полутора лет. Видно было, что он недавно выучился ходить. Малыш засмеялся, и протянул Саше ручки:
– Па!
Саша поставил чемодан, схватил ребенка и прижал к себе, потом вдруг подкинул его вверх и ловко поймал, удерживая его левой рукой и правой култышкой. Ребенок заливисто хохотал и, обнимая Сашу за шею, болтал ножками, словно хотел научиться бегать теперь и по воздуху.
– Вот так сюрприз! – весело сказала Наташа. – Ой, как мы любим папу! И бабушку любим? Ну вот, испугался чужих. Чужая тетя, да? А где наш папа? Во-от наш папа. Па-а-па. А бабушка где? Где баба? Я баба? Да нет, родной мой, ты что-то путаешь. Ну, а мама где твоя? Это разве мама? Это баба твоя и есть. Ну, вот, рассердились.
– Максим бабушку мамой называет, – сказал Саша.
– Ну, а как же он настоящую маму зовет?
– А мамы у него нет. И никогда не было.
– То есть как?
– Так. Ну ладно, вы тут располагайтесь. Мама напекла пирожков специально к вашему приезду. А я пойду, мне на дежурство.
– А поесть? – спросила Ольга Георгиевна.
– Спасибо, мама, я опаздываю.
И Саша ушел, а мы остались с Ольгой Георгиевной.
– Наташа, я ведь тебя когда видела в последний раз! Тебе же лет двенадцать было. А теперь… Ну, ладно, давайте-ка к столу.
Стол был накрыт. Пунцовая редиска, крупная соль в деревянной солонке, полная тарелка клубники, большое блюдо с домашними пирожками. В нарядных чашках золотился свежезаваренный чай. Все было чисто, аккуратно, красиво.
– Угощайтесь, это с нашей дачи… экологически чистый продукт.
Максим сидел на специальном детском стуле с перекладинкой, пытаясь управиться с огромной ноздреватой ягодой.
– Похож-то как на папу! – сказала Наташа. – И разрез глаз такой же. Ну, что, большеглазик? Что мы расстроились? Горько? Невкусно? Перепу-у-тали, это же редиску мы схватили, а думали, клубника? Вот беда какая.
– Сейчас я его уложу, – сказала Ольга Георгиевна. – Он потому и капризничает, спать давно пора, а не ложился, папу ждал.
Максим уснул быстро. Ольга Георгиевна вышла из детской с огромным красным фотоальбомом, сейчас таких уже не делают.
– Вот, Наташа, это ты. Узнаешь себя?
– Да-а, какой я толстой была в детстве. Мясокомбинат. А вот Саша, каким был худеньким, таким и остался.
– Да, похудеешь тут… Он ведь воевал.
И Ольга Георгиевна рассказала нам эту историю.
Саша был единственным сыном в семье Русаковых. Ольга Георгиевна работала детским врачом в поликлинике, а отец его, полковник милиции, трагически погиб, когда Саше исполнилось пятнадцать.
Саша рос здоровым, красивым мальчиком, любил спорт, занимался плаванием, гимнастикой, потом увлекся самбо. Девушки любили Сашу, но ему по-настоящему нравилась только Лена. Она была ослепительно красива. Высокая, с большими глазами, с полными губами и длинной русой косой.
Ольга Георгиевна показала нам фотографию. Девушка того самого южнорусского типа, о которых говорят, что они легко могут обабиться, если не сядут на жестокую диету. Она смотрела на нас с фотографии так пристально, как будто примеривалась к коробке с шоколадными конфетами. Лена училась в консерватории, она играла на арфе. От жестких струн подушечки ее пальцев стали со временем походить на копытца, настолько там задубела и забугрилась кожа.
Нельзя сказать, чтобы Ольга Георгиевна сильно расстроилась, когда она выяснила, что Лена беременна. Молодому отцу положена отсрочка от армии, и вообще она симпатизировала Лене. Все-таки девушка из хорошей семьи, родители у нее были обеспеченными, даже очень. Но про свадьбу разговор не заходил, тем временем Саша приходил каждый день домой в таком мрачном настроении, что Ольга Георгиевна однажды сказала ему: «Не стоит так уж сильно Лену осуждать. В конце концов, это сейчас обычное явление» И, увидев в Сашиных глазах непонимание, поспешно добавила: «Аборт сделала?»
«Да нет, какой там аборт. Собралась рожать, только вот меня возненавидела. Говорит, ты мне всю карьеру испортил. Короче, пришло приглашение на гастроли в Италию, а ей рожать. А про аборт, ты что, она девушка разумная, она сразу сказала, что здоровее родить, чем аборт делать. Так что скоро уже…».
Саша ходил как потерянный, но когда подошел срок, и Лена легла в роддом, он выложил перед окнами надпись из роз. Лена вскоре выписалась, не пожелав увидеть ни Сашу, ни сына…. Оказывается, она еще успевала оформить визу в Италию. А Саша забрал документы из института и объявил маме, что идет в армию. Он ведь мужчина, и все тут. Ольга Георгиевна пыталась, как могла, отговорить сына, но тот оставался непреклонным. Только повторял:
– Мама, клянусь тебе, что вернусь домой живым.
И он вернулся домой через полгода живым, но без правой кисти. Мать не знала, должна ли она благодарить судьбу или проклинать ее. Спустя какое-то время Саша захотел увидеть сына, и они поехали вместе в Дом Малютки, там Ольге Георгиевне пришлось испытать еще одно потрясение. «Но ведь он ну вылитый Сашенька, вот посмотрите его фотографию в детстве, ну ведь копия, одно лицо». Съездили раз, потом еще…
– Можно мне его взять на руки, – робея, спрашивал Саша.
– Так кому же и брать, как не тебе, папаша, – грубовато отвечала пожилая санитарка.
Максим был неотразимо похож на Сашу, и всякий раз Саша уходил из приюта с тяжелым чувством.
Однажды Ольга Георгиевна проснулась среди ночи от странных звуков. Набросив халатик, она осторожно заглянула на кухню. Саша расхаживал взад–вперед и что-то еле слышно бормотал себе под нос. На его лице блестели слезы. Увидев мать, он произнес
– Я никогда не был предателем. И никогда им не стану. Мы возьмем Максика к себе.
Ольга Георгиевна собралась было сказать, что у нее маленькая зарплата, и что какая девушка Сашиного возраста захочет нянчиться с чужим ребенком? Но вместо этого она обняла своего большого сына, прижалась к его плечу, и… два взрослых человека заплакали вместе…
– А вы знаете, нам все-таки прислали диск из Италии, – сказала напоследок Ольга Георгиевна. – Вот, не знаю, что с ним и делать, хотите, берите. Красивая музыка.
– Никогда не понимал красивую музыку, – признался я ей в ответ.