Час собаки, час волка. Цветушая земля. Глава III

                ГЛАВА  ТРЕТЬЯ

                ПЕРЕГОВОРЫ

   Непонятно, было ли то частью плана или нет, но, покинув Тиггари, Дарри и Анлиль оказались в харраканском городе Ихабу. Теперь здесь было спокойнее. Новые хозяева, полукровки, организовали боевые дружины и патрулировали город, но грабили и убивали они теперь поменьше. У Дарри остались плохие воспоминания об Ихабу, не хотелось ему задерживаться здесь. Но Анлиль искал что-то на узких выжженных солнцем улочках, среди старинных домов с крышами из красной черепицы, с резными решетками на окнах.
   — Надо отдохнуть, — сказал он. Они сели на краешек мраморного фонтана. Вода с ласковым плеском струилась из ладоней бронзовой девушки.
   — Я не могу найти этот дом. Прошло так мало времени... Неужели его сожгли... Я должен был предусмотреть это.
   Дарри впервые видел его таким растерянным. И сейчас, когда Анлиль сидел, обхватив голову руками и думая о чем-то, неподвижными глазами глядя на прохожих из-под надвинутого на лицо капюшона, он неожиданно показался Дарри очень несчастным и еще каким-то...больным, что ли?
   — Надо сосредоточиться, — Анлиль обращался не к таргеру, а к самому себе. — Что я видел по дороге? Видел башню...вот она. Видел статую тирана Дишонака. Потом свернул налево. Каштан.
   Он поднял голову, и его глаза скользнули по крышам окрестных домов:
   — Да вот же этот дом! Как я его не узнал! Они покрасили крышу! Пошли!
   Они направились к дому, верхние этажи которого были видны издалека, словно нарисованные разноцветными мелками. Миновали статую человека с исключительно свирепым лицом. Свернули налево, обогнули расщепленный молнией каштан и оказались во дворе. Дом напоминал скворечник — из-за пристроенных в большом количестве деревянных балкончиков. Стены были покрыты рисунками весьма скабрезного содержания, а под стенами невозмутимо сидели жирные смуглые бабы и караулили выставленное на всеобщее обозрение нижнее белье. Анлиль распахнул дверь и вошел в квартиру на первом этаже. На кухне, залитой ослепительным солнцем, пекла лепешки чернокожая женщина с металлическим браслетом на руке. Знак рабыни без права освобождения, вспомнил Дарри.
   — Позови хозяйку! — сказал Анлиль.
   На узких деревянных полочках стояли банки с красным перцем, сушеным укропом, ванилью. Прямо к потолку за хвост была подвешена огромная серебристо-красная рыбина. Ее мертвые злые глаза косились на бочонок с домашним вином.
   — Уютно здесь, — сказал Дарри.
   — Благодарю, - промолвила хозяйка. Она как раз вошла и услышала фразу таргера. Типичная южная харраканка с резким профилем.
   — Все в порядке? — спросил Анлиль.
   — Твоя комната ждет тебя.
   Она протянула Анлилю ключ.
   — Дарри, подожди меня здесь, — сказал Анлиль и вышел.
   Сидя за столом, Дарри с интересом смотрел по сторонам. Он никогда еще не был внутри харраканского дома, и все казалось ему необычным. Пестрые картинки с изображениями богов над печью... Куклы с настоящими волосами, одетые в нарядные платья.
   — Моей дочери, — сказала хозяйка.
   Дарри хотел было намекнуть хозяйке, что может привезти для ее дочери красивую куклу из другого мира, но вовремя вспомнил, что завязал с опасным ремеслом таргера.
   Вернулся Анлиль. В руках у него была большая кожаная сумка.
   — Все, Дарри! Пошли!
   — Пообедайте у нас, — предложила хозяйка.
   — У нас нет времени. Возьми ключ и отдай мне то письмо, что я тебе оставил!
   Хозяйка поднялась наверх и, спустя пять минут, вернулась с конвертом.
   — Комната тебе больше не нужна?
   — Нет. Пошли, Дарри! Пора!
   Анлиль и Дарри вышли во двор. Мальчишки, ранее игравшие в мяч, были теперь заняты более важным делом. Прижавшись к стене, стояла смуглая девочка в красном платье, с густой копной иссиня-черных волос.
   — Хромоножка! — крикнул кто-то.
   — Давай, пройдись перед нами, птица павлин!
   — Твой отец торгует на базаре собачьим мясом! — крикнула девочка тому, кто назвал ее хромоножкой.
   Кто-то из мальчишек поднял с земли камень и бросил в нее.
   В ту же секунду обидчик упал и забился в судорогах. Мальчишки обернулись. Анлиль стоял, высоко подняв руку.
   — Колдун! — сказал кто-то.
   Мальчишка, бросивший камень, с воплями извивался на земле, словно чья-то рука наносила по нему удары. Женщина бросилась к нему.
   — Что с тобой, сынок? — кричала она. — Оставь в покое, слышишь, чужак, оставь в покое моего сына!
   Анлиль еще раз взмахнул рукой, и судороги прекратились. Заливаясь слезами и опираясь на мать, мальчишка поплелся домой. Другие разбежались. Анлиль подошел к девочке.
   — Здравствуй, Хошшу! — сказал он и взял ее за руку.
   Они вышли со двора. Дарри заметил, что девочка сильно хромает. Они спустились вниз по улице до угла, который так и назывался Угол Каштана. В прохладной тени дерева стояла скамья.
   — Как твои дела, Хошшу? — спросил Анлиль.
   Девочка молчала. Угол Каштана был пустынен. Понурый осел лениво плелся по булыжникам мостовой, а за ним — бедный  горожанин, перевозивший нехитрый скарб.
   — Я хочу вылечить твою ногу, — сказал Анлиль.
   Глаза девочки оживились, но, с деланным безразличием, она взглянула вверх, туда, где в густых ветвях копошились серые птички.
   — Я помню, что однажды отказался это сделать. Но тогда мне было очень плохо. Так плохо, что ты не можешь это представить.
   — А сейчас тебе лучше? — спросила девочка.
   — Да.
   — Все неправда. Сейчас тебе еще хуже.
   — Хошшу! Ты хочешь, чтобы я вылечил тебе ногу?
   — Я очень хочу, чтобы ты сделал это.
   Анлиль посадил ее на скамейку и опустился на колени. Он взял девочку за щиколотку и быстро пробежал по ней пальцами.
   — Здесь, — сказал он.
   Анлиль сделал такое движение, словно хотел сломать ей лодыжку. Замер. Громко сказал что-то на своем языке.
   — Попробуй пройтись!
   Девочка нерешительно поднялась на ноги. Помедлив, сделала шаг, потом еще один. Она закрыла глаза и пошла быстрее. Анлиль наблюдал за ней. У него был такой вид, словно он только что выполнил тяжелую физическую работу.
   — Я больше не хромаю, — прошептала девочка.
   Дарри не верил своим глазам: походка девочки, и правда, стала ровной, хотя небольшая неуклюжесть еще сохранялась. Хошшу сделала попытку броситься перед Анлилем на колени, но колдун решительно оттолкнул ее.
   Она вытерла слезы:
   — Поживи у нас. Мы будем очень рады тебе.
   — Нет.
   Он встал и забросил за плечо свою тяжелую сумку:
   — Что до мальчишек... Если в тебя бросят камень, нужно бросить в ответ два камня. Если не можешь, если ты сейчас слабее — нужно молчать. Молчать и мечтать о мести, понимаешь? Тогда выживешь.
   — Я не хочу выживать. Я хочу жить.
   — «Жизнь» — это придуманное слово. Есть смерть и есть выживание. Все.
   — Я бы хотела помолиться за тебя.
   — Не надо. Если хочешь молиться, помолись лучше о душе Эльви. Запомнила?
   — Я буду молиться об Эльви до конца своих дней!
   — Продержись хотя бы неделю. Прощай, Хошшу!
   Над раскаленной харраканской улицей поднималась красноватая пыль. Ставни в домах были закрыты. Дарри обернулся и увидел, что девочка смотрит им вслед. Странно, но ему показалось, что фигурка девочки исчезает в беспокойном горячем воздухе. Черная птица сделал круг и пронзительно вскрикнула. Откуда в городе такая птица?

   Они выходили из города. Дорога катилась под откос. Домики приобрели деревенский вид, попадалось все больше плодовых деревьев. Из-за заборов доносилось кудахтанье птицы. Солнце садилось, и красные крыши харраканских домов казались бронзовыми. Дворняжки спокойно спали у калиток, истомленные жарой и пряным запахом трав. И уже к вечеру, мимо бесконечных изгородей из тернослива, мимо карликовых пальм в кадках, мимо запыленных тополей — Анлиль и Дарри дошли до почтовой станции, возле которой стояла  карета, почти готовая отправиться в путь. Анлиль узнал, что карета едет в Джанта-Руббу. Впрочем, извозчик собирался сначала отобедать, а уже потом — ехать.
   -Отлично! – сказал Анлиль. – Доедем до Джанта-Руббы, а оттуда — пешком до Фиртаси. Дорог там все равно нет...
   Дарри отменно пообедал в крошечной таверне у здания почты. Он съел здоровый кусок мяса в зелени, закусил сыром и выпил пивка. Таверна являла собой зрелище довольно убогое: несколько столов, две-три восковые свечки, а в качестве украшения — медный щит с менгарским гербом. Анлиль от обеда отказался и отправился спать на сеновал за почтой. Дарри был один, пока не появился человек в темно-синей тунике и просторном плаще — такие носили харраканские чиновники среднего звена. Дарри и чиновник раскланялись и более не обращали друг на друга внимания.
   Карета уже готова была отправиться в путь. Дарри поинтересовался у чиновника, не будут ли они попутчиками, но выяснилось, что тот ожидал экипаж на Элайю. И вот тогда-то и появилась эта дама.
   Она была весьма стара и чопорна. При себе она держала забитую служанку, вздорную собачонку и целую коллекцию зонтиков. И она тоже собиралась ехать в Джанта-Руббу, и она не желала делить экипаж с проходимцем-таргером.
   Анлиль вернулся в таверну, где и происходило объяснение.
   — В чем дело? — хмуро спросил он, отряхивая соломинки с плаща. — Если хочет —пусть едет с нами. Не хочет — пусть ждет следующего экипажа.
   Выяснилось, что  следующий экипаж на Джанта-Руббу случится лишь через сутки. Сотрудник почты изо всех сил пытался объяснить Анлилю, что эта дама — супруга значительного и влиятельного человека из города Нелог, поэтому...
   Спорящая компания переместилась на порог. Извозчик восседал на облучке, сплевывая орешки и пытаясь угадать победителя. Дарри решил не тратить время даром и принялся за третью порцию мяска.
   — Прошу прощения! — услышал он голос чиновника в синей тунике. Чиновник осторожно приблизился к нему и зашептал. — Мне показалось, что вы знакомы с этим молодым человеком...с тем, что стоит на крыльце?
   — Само собой, знакомы! — фыркнул Дарри. — Если бы не эта старая грымза, мы бы уже катили в Джанта-Руббу!
   — Не сочтите за назойливость, но...уж не Анлиль из Зерта его имя?
   — А ты его откуда знаешь? — очень удивился Дарри.
   Чиновник выпрямился во весь рост, не сводя глаз с Анлиля:
   — Святая Валлат! Мог ли я подумать, что повстречаюсь с самим Анлилем из Зерта, лучшим бойцом на арене Даргат-Нибтейни!
  Дарри подцепил на вилку ломтик артишока и внимательно изучил его.
   — С кем, с кем? — переспросил он.
   — До всех этих прискорбных событий я служил в Ашрум-Лозе, — доверительно сообщил чиновник. — Я видел все бои непобедимого Анлиля из Зерта. Все пятьдесят три.
   — Сколько-сколько?
   — Ни одного не пропустил, клянусь Валлат! Каждого боя с волнением сердца ожидал! Умоляю вас великодушно, если уж вы знакомы с самим Анлилем из Зерта, уговорите его написать мне что-нибудь...вот на этом листочке. И для женушки моей, если не трудно... Нам очень большая радость будет.
   Дарри, наконец, пришел в себя.
  — Слушай, дружище...вали-ка отсюда, и чтобы следов твоих здесь не оставалось! —прохрипел он. — Проваливай!!!
   Чиновника как ветром сдуло. Таргер вышел на порог. Дама стояла, закутавшись в платок, на ее скрещенных руках окаменела злобная собачонка, а рядом караулила багаж служанка с испуганным и тоже чуть-чуть собачьим выражением лица.
   — Я повторяю, — говорил Анлиль, — на рассвете мы должны быть в Джанта-Руббе...
   — Но супруг этой дамы — большой человек в Нелоге...
   Не обращая более никакого внимания ни на даму, ни на сотрудников почты, Анлиль направился к экипажу. Вполголоса обменялся несколькими словами с извозчиком. Тот ухмыльнулся.
   — Залезай, Дарри! — позвал Анлиль.
   Дарри сел в экипаж, следом прыгнул Анлиль...и они помчались бесконечными дубовыми рощами, мимо пойменных рек и маленьких пастбищ, мимо уютных деревень и сельских храмов — в темных, жарких, суетливых сумерках  харраканского запада. Вставала луна. Вьюрки метались над дорогой — шла охота на ту мошкару, что не переживет этой ночи. Дарри смотрел в окно. Им пришлось переждать отару овец, и старый харраканец, уводивший ее с пастбища, заглянул в окна кареты и пожелал:
   — Балоджат! Доброй ночи!
   — Балоджат! — ответил Анлиль.
   Потом он порылся и извлек на свет запрятанное под сиденье клетчатое одеяло:
   — Спать будешь?
   Дарри покачал головой.
   — Что ей делать в Джанта-Руббе, этой даме? — пробормотал Анлиль, кутаясь в одеяло. — Достойные обитатели этого города отнимут у нее зонтики и залатают ими дыры в крышах своих домов. О собачке я уж и не говорю... Собачку съедят. А из шкуры сделают...сделают...что же они из нее сделают... О чем ты говорил с этим харраканцем?
   — С каким харраканцем?
   — В таверне ты говорил с харраканцем. 
   — А, с этим! Да, говорил о чем-то... Он спрашивал, куда мы едем... Не по дороге ли нам... Но ему-то — в Менс.
   —А я слышал, что в Элайю?
   — Да, точно, в Элайю.
   Наступило молчание. Карета ехала быстро, Дарри смотрел на луну, озаряющую странным сиянием  леса Харракана. С гор спускался туман.
   — Помнишь, Дарри, ты мне говорил, что давно мечтал побывать в Эланге? — спросил  Анлиль. — Через час уже будет Джанта-Рубба. Оттуда прямая дорога до Эланги. И правда, что тебе в этой Фиртаси делать?
   Дарри посмотрел на Анлиля. Зертианин сидел, крепко сжимая на груди складки одеяла.
   И тогда Дарри сказал:
   — Я не хочу ехать в Элангу. Я хочу ехать в Свободную Фиртаси. Ты здорово увлек меня своими замыслами. И думаю, я могу быть тебе полезен. И, в конце концов, я хочу проверить: правда ли, что там — все время туманы?
   — Говорят, что правда, — сказал Анлиль.
   Проснулся Дарри оттого, что Анлиль тряс его за плечо. Был холодный рассвет.
   — Выходим.
   — Уже Северный Менгар?
   — Да.
   Они вылезли из кареты посреди бескрайних холмов, покрытых густым туманом. Долго шли сырой лощиной, потом начали подниматься в гору. Бутоны полевых цветов все никак не могли раскрыться.
 
   Дом герцога Вестера Зеллема стоял на вершине горы Луго, самой высокой на всем пространстве от Земли Лоф до Предледниковья. Дом, а точнее, замок был сложен из древнего серого камня. Крыши из мелкой черной черепицы, узкие окна всегда закрыты красными ставнями; с севера и юга — две башенки, над каждой из которых развевался стяг Свободной Фиртаси: силуэт волка на фоне трех полос, зеленой, белой и красной. Замок был обнесен стеной, на которой всегда несли дозор часовые. Внутри — двор, выложенный плитами, сквозь трещины в камне пробивались трава и небольшие деревца.
   Вестер Зеллем, Дарри и Анлиль слушали пение Эны, дочери герцога. Слушали в комнате, находившейся на верху башни, поэтому она была круглой. Мраморный пол разрисован узорами, стены сплошь покрыты позолоченной резьбой: виноградными ветками, цветами, фигурками зверей и крылатых волшебниц. Пять стройных колонн. У подножия каждой — статуи древних богов этой земли, обнаженных, с бессмысленными улыбками на лицах, с венками на головах. На столе горели свечи, и тускло мерцало красное вино в хрустальных бокалах. Сейчас в комнате царил полумрак. Герцог и Дарри сидели за столом, Эна — чуть поодаль, за арфой, и пение девушки было прекрасным, но и чуть искусственным, как и вся Свободная Фиртаси. Анлиль стоял у окна и рассматривал холмы, окружающие замок, а из этого окна можно было увидеть почти все государство. Еловые леса на вершинах, песчаные тропы, уютные деревни, горбатые мостики. Обрывы, ветряные мельницы и снова леса. Но дальние вершины были уже полностью скрыты густым туманом, подбиравшимся все ближе к стенам замка.
   — Скоро туман скроет все, — сказал герцог, когда Эна замолчала. — Вы, наверное, еще не привыкли к нашему климату. Свободная Фиртаси — страна туманов. Мы редко видим солнце. Через полчаса туман подойдет к нашим окнам. Еще через полчаса сядет солнце.
   Но солнца и так уже не было видно. Влажный густой туман... Отличное укрытие для замка.
   Дарри вспомнил, как прошел сегодняшний обед. Герцог Вестер Зеллем принял их довольно холодно. Они обедали впятером: хозяин, Эна, Анлиль, Дарри и какой-то там доверенный советник герцога. И говорил за обеденным столом только один человек: Анлиль. Впрочем, человек ли? Он начал говорить примерно на десятой минуте паузы, и говорил громко, медленно, на безупречном харраканском языке. Остальные в молчании слушали его. Он говорил о погоде: о жестокой харраканской жаре, о мягких зимах Северного Менгара; сообщил, что в Приолте частенько бывают снегопады, а Зоре-Лесвен страдает от проливных дождей. Так он проговорил до конца обеда, когда Вестер Зеллем поднялся и сказал:
   — Господин советник и вы, милая Эна, ступайте. Вас же, Анлиль, я хочу пригласить на стаканчик местного винца.
   — Неужели вы лишите нас удовольствия послушать пение вашей дочери? —улыбнувшись, спросил Анлиль.
   Герцог поморщился:
   — Милая Эна, спойте для нас одну из ваших любимых песен.
   Они перешли в соседнюю комнату. Дарри никто не приглашал, но он решил присоединиться. Пение Эны не слишком впечатлило его, и он украдкой рассматривал самого герцога: высокого, худощавого, в длинных черных одеждах, с короткими темными волосами и желчным лицом.
   — Благодарю, Эна! — сказал герцог. — Идите!
   Эна слегка поклонилась и вышла. Снова наступило молчание.
   — Отойдите от окна, Анлиль! — позвал герцог. — Вечерний туман вреден.
   Анлиль резко обернулся.
   — Было ошибкой приехать сюда, — сказал он. — Я догадывался, что ваше предложение, высказанное в письме...было пустой фразой.
   — Садитесь же! — герцог прикоснулся к спинке соседнего кресла. — Если я молчал за обедом, это не значит, что я оказал вам плохой прием. Во-первых, я понимал, что вас интересует только ваше дело, и не мог обсуждать его при Эне и господине советнике. Во-вторых, я благодарен вам за лекцию о климате западного Материка. Эне особенно полезно было это послушать. Ее знания слишком отрывочны.
   — Я рад, что пополнил образование вашей дочери.
   — О, я полагаю, что вы претендуете на нечто большее, нежели роль наставника Эны Зеллем. Так вот... Вы хотите обсудить ваше дело сейчас? Думаю, вы устали с дороги.
   — Герцог, у меня была возможность отдохнуть. Я бы предпочел решить этот вопрос сейчас.
   — Я слушаю вас.
   Секунду или две Анлиль молчал:
   — Герцог Вестер Зеллем, я хочу уничтожить Харракан.
   Герцог взял свечу и поднес ее к лицу Анлиля. Колдун чуть отодвинулся.
   — Анлиль, не мне учить вас, что такое есть Харракан. Там в три раза больше жителей, чем на всем остальном Материке. Это — страна золота и укрепленных городов, империя крови и величия. Как я могу воевать с Харраканом?
   — Вы недооцениваете меня, герцог. Мне не нужна ваша военная поддержка. Я приехал сюда потому, что знаю: вы дали приют изгнанному из Харракана герцогу Хейдаугу. Он сейчас находится у вас.
   Вестер Зеллем нахмурился:
   — Я могу объяснить, что упомянутая вами особа делает в моем доме. Три года назад император Эмбаук Гренч угрозами заставил меня дать согласие на брак Хейдауга с моей дочерью. Разумеется, ни о какой свадьбе не могло быть и речи: я просто тянул время. Но, когда герцог оказался вне закона и попросил убежища, я счел необходимым защитить его. В столицах болтают, что я держу герцога в темнице, на хлебе и воде. Вздор! Герцог ни в чем не нуждается, хотя и находится...в некоторой изоляции.
   — Мне безразлично, как вы его содержите. Он нужен мне. Я бы хотел, чтобы вы позволили мне провести над ним безобидный магический ритуал, — сказал Анлиль небрежным голосом.
   Тем временем стемнело, и Дарри почувствовал, что его начинает клонить в сон.
   — Какое отношение это имеет к уничтожению Харракана? — спросил Вестер Зеллем.
   — Хейдауг сейчас — законный наследник трона, — ответил Анлиль.
   Таргеру показалось, что лица статуй тоже приобрели выражение сомнения и любопытства. Позолота мерцала, отражая пламя свечей.
   — Эмбаук Гренч оставил завещание, объявляющее наследницей трона Сихарди.
   Голос Анлиля был уверенным и спокойным.
   — Вашу покойную супругу? Хм! Ну, и что из этого?
   — Судите сами! — отозвался Анлиль. — Сихарди мертва. Тэйчи отрекся. Хейдауг — сын младшей сестры Тарджа Амарчи.
   — Тардж Амарчи — законный монарх, — холодно возразил герцог.
   Анлиль слегка дотронулся до белой лилии, стоявшей в фарфоровой вазе.
   — Нет, — сказал он. — После неудачного заговора Тардж Амарчи был лишен права на трон.
   Герцог плеснул себе вина. Дарри заметил, что перстни герцога были выполнены в виде звериных голов: оскалившийся лев, дракон, пасть волка.
   — Я никогда не слышал о таком указе, — ответил герцог.
   — Указ был подписан, но никогда не был провозглашен.
   — Вы все это услышали на праздниках, в которых принимали участие?
   Анлиль побледнел:
   — Кто дал вам право так говорить со мной?
   Герцог бросил на него быстрый взгляд:
   — Простите. Это была неудачная шутка. Простите меня, я — всего лишь одинокий старик.
   Он наклонился вперед и взял Анлиля за руку:
   — Продолжайте... Я не сомневаюсь, что указ существует. Так же, как и завещание. Но они никогда не попадут в наши руки.
   Анлиль наполнил до краев свой бокал, потом — бокал Дарри. Погасил все свечи, кроме одной, которую отодвинул на другой край стола.
   — Огонь убивает цветы, — сказал он.
   Теперь комната погрузилась в сумрак, так что видна была только темно-красная столешница, и засыпающему Дарри показалось, что лица Анлиля и Вестера Зеллема изменили выражение. Резкий профиль герцога казался воплощением власти, не терпящей никаких сомнений, а в лице Анлиля, наоборот, появилась странная беззащитность.
   — Я сейчас вернусь, — сказал Анлиль. — Подождите.
   И он вышел, ступая мягко и почти бесшумно. Герцог откинулся на спинку кресла и немного расслабился.
   — Ваш друг — интереснейший человек, — сказал он. — Исключительный в своем роде. Вы имеете на него хоть какое-то влияние?
   Дарри приоткрыл слипающиеся глаза:
   — Мммм...да...конечно.
   — Тогда скажите ему, чтобы он снял, наконец, эту ужасную одежду. Всякая принципиальность должна иметь разумные границы.
   — А что ужасного в этой одежде? Я еще хуже одет.
   Вестер Зеллем расхохотался:
   — Мой молодой друг, вы — исключительно свободный человек. Свободный как в мыслях, так и в поступках. Поздравляю вас!
   И пока Дарри размышлял, с чем его, собственно говоря, поздравляют и что означает впервые услышанное им слово «принципиальность», в комнату вернулся Анлиль. В руках у него был конверт. Он бросил на стол перед герцогом две солидные бумаги. Герцог придвинул свечу и начал читать. Выражение его лица стремительно менялось. Когда он закончил чтение, Анлиль поднял бокал:
   — За то, что в наших руках!
   Глядя колдуну прямо в глаза, герцог медленно осушил бокал:
   — Это меняет дело. Но у меня нет армии. У вас тоже.
   — Я соберу армию.
   — И кого вы собираетесь натравить на Харракан? Ослабленных менгарцев? Вымирающих линдри?
   — Северян. Шенгджи.
   Они замолчали. Дарри снова начал клевать носом.
   — Я отдам вам Хейдауга. Можете осуществлять любые ритуалы, безобидные...и не очень. Думаю, эти бумаги...
   — Останутся у вас. Нельзя подвергать их риску. Мне нужен Хейдауг. Потом я поеду на север — собирать армию.
 
   Анлиль принял решение задержаться на несколько дней, чтобы набраться сил. Он часами прогуливался по прекрасному парку герцога Зеллема, по узким дорожкам, бегущим сквозь дубовые рощи. Тропы то поднимались вверх по склону холма, то ныряли под древние каменные арки. Обычно парк пустовал. Только бледное лицо Эны Зеллем иногда мелькало в листве.
   Дарри изучил арсенал герцога. Замечательное оружие! Таргера особенно впечатлил топорик, довольно внушительных размеров, но необыкновенно легкий. На рукояти было вырезано руническое «Да уподобится твой череп раковине улитки!» Дарри подружился с главным охотничьим и сидел с ним долгими туманными вечерами, беседуя об охоте, о местном виноделии и прочих интереснейших вещах.
   Вообще, это были хорошие дни...если бы не туман. В сумерках Анлиль подолгу стоял у окна, прислушиваясь к всхлипам ночных птиц. За бескрайними еловыми лесами скрывался Харракан.

   Таргер Дарри проснулся оттого, что услышал голоса. Говорили наверху, на узком балконе, опоясывавшем башню. Дарри выглянул в окно. Там, облокотившись о перила, стояли Вестер Зеллем и Анлиль. Ночь была редкой для этих мест: никакого тумана, воздух ясен и прохладен, небо еще красно от ушедшей зари. Широколиственные пышные деревья казались призрачно-синими. Где-то внизу, бесконечно далеко отсюда, вспыхнул огонек.
   — Каменотесы развели костер, — сказал Вестер Зеллем.
   Дарри отчетливо слышал каждое слово. На дворе лениво залаяла собака, и снова все стихло. Над лесом медленно поднималась луна, красная как спелый гранат.
   — Вы даете согласие, герцог? — непривычно резкий голос Анлиля.
   Мгновение тишины.
   — Даю. Ибо вы — первый, кто пришел в этот дом и сказал мне то, о чем я сам думаю и днем и ночью — Харракан должен быть уничтожен.
   — Он будет уничтожен.
   — Когда вы сделаете то, что решили сделать с Хейдаугом?
   — Завтра.
   — Хорошо. Я отправлю Эну к тетке. Завтра ночью, в это же время.
   — Да.

   Миновал очередной туманный день. Ночью Анлиль позвал Дарри взглянуть на что-то интересное. Таргер старательно делал вид, что не слышал ночной беседы.
   Они долго спускались в мрачные подземелья замка. Дарри был впечатлен. Зачем фиртасийским герцогам столь огромные и хорошо спрятанные катакомбы? Бесконечные винтовые лестницы, запертые на чугунные замки двери, темные коридоры, петляющие то вправо, то влево. Вода сочилась из трещин в темном камне и скапливалась на полу скользкими лужицами с неприятным запахом. Факел в руке Анлиля с трудом разгонял мрак подземелий. Запах селитры...ржавчины...и еще чего-то. Шли они без проводника, и Дарри понял, что Анлиль уже не в первый раз посещает это неприятное место.
   Анлиль отворил одну из дверей, и таргер увидел мрачную полутемную камеру.  Там был привязанный к стулу человек. Плотная лента туго стягивала его рот, он что-то жалобно мычал.
   У связанного человека было лицо типичного харраканца из северных или северо-западных тхайбов: острый подбородок, орлиный нос, ярко-голубые выпуклые глаза. Его одежда, некогда роскошная и украшенная гербами, была изорвана в клочья. Следы крови виднелись на ней.
   — Позволь представить тебе, — сказал Анлиль. — Герцог харраканский Хейдауг. Ему принадлежала пятая часть имперских земель. Но он неумело сыграл в последней междоусобице и был изгнан, лишен состояния, объявлен вне закона. Плохи были бы дела герцога! Гостеприимная страна Фиртаси пригрела его.
   Дарри видел, что глаза несчастного герцога полны смертельного ужаса.
   — Зачем он тебе? Отпусти его, Анлиль!
   — Сейчас ты увидишь кое-что интересное.
   Голова Дарри закружилась, и таргер почувствовал, что не может удержаться на ногах. Свет вспыхнул ярче, потом померк. Мелькнуло нечто отвратительное — зеленая чешуя, усеянная рыбьими глазами, какие-то белесые существа... Дарри инстинктивно зажмурился, а когда открыл глаза, увидел, что помещение неузнаваемо изменилось.
   Теперь это была просторная зала, освещенная факелами. На полукруглом, в форме полумесяца, возвышении стояли одинаковые саркофаги из черного камня. Саркофаги были украшены повторяющимся узором в виде птичьих голов, звезд и скованных цепями бабочек. Герцог Хейдауг, по-прежнему связанный, стоял в самом сердце магической паутины, созданной нитями энергии, идущими от одного саркофага к другому. Стоял на самом пересечении линий. Паутина горела зеленым огнем, синие и золотые искры пробегали по ней. Черные стены залы были украшены масками демонов и людей с необычными чертами лица. Перед Хейдаугом на высоком треножнике стояла золотая чаша.
   Анлиль три раза обошел Хейдауга кругом, и Дарри содрогнулся, заглянув в глаза колдуна, совершенно пустые и холодные, чем-то похожие на ничто в небе Тиггари. Спокойно, таргер, сказал он сам себе. Возьми себя в руки!
   — Ты, наверное, думаешь, что сошел с ума, Хейдауг? — вкрадчиво сказал Анлиль. — Нет, успокою тебя, ты в здравом рассудке. Мы с тобой по-прежнему находимся в подземельях благородного герцога Зеллема, но, повинуясь моему желанию, подземелье приняло вид потайной залы в Замке Семнадцати Спящих Королей. Ибо, если тебе будет угодно узнать, именно в этом Замке я обучался магии еще до того, как стать вашим нибтейни. Как ты себя чувствуешь, Хейдауг? Может, покажешь нам, на что ты способен?
   — Ты хочешь отомстить этому человеку? Он что-то сделал тебе? — спросил Дарри.
   — Не думаешь ли ты, Дарри, сын Лэйса, что медхли из Килминейта унизится до мести какому-то харраканскому ничтожеству? Я всего лишь хочу развлечь своих друзей. Жизнь в этой стране всем хороша, но она однообразна. Думаю, ты успел оценить это, Хейдауг! Прежде всего, ты развлечешься сам!
   И в тот же миг, неизвестно откуда, появились крошечные фигурки: дама в черной маске и серебристом плаще, старик с белой бородой и усеянным звездами лицом, дымчато-фиолетовая летучая мышь, безглазый младенец в одеяниях жреца Звайне, парочка вайа-рукк в доспехах, струйка черного дыма. Совсем небольшие — меньше чем локоть Дарри — они сели на саркофаги и принялись наблюдать.
   — Это, конечно, не самые сильные демоны, не вайа-лолис, — сказал Анлиль, — но я предпочитаю иметь дело с демонами, находящимися в середине иерархии, ибо они умнее и любопытнее прочих. Эти демоны давно уже живут в окрестностях замка Зеллем. Радуйся, Хейдауг! Ведь ты так любишь забавные зрелища! К тому же, эта публика гораздо достойнее вашей харраканской знати, ты не находишь?
   Дарри видел, как горят от нетерпения глаза маленьких демонов. Дама в маске дрожала всем своим крохотным телом.
   — Я совсем забыл, — сказал Анлиль. — Ты же не можешь ответить мне.
   Лента, стягивавшая рот герцога, упала на пол.
   — Я жду ответа, Хейдауг. Доволен ты, что твоя смерть развлечет нашу теплую компанию?
   Тогда таргер услышал голос герцога: глухой, монотонный, полный бесконечной боли и ужаса:
   — Пожалуйста, отпусти меня...
   Демоны визгливо засмеялись.
   — Я бы отпустил тебя, Хейдауг, — немного помолчав, сказал Анлиль. — Я ведь только что заявил, что не собираюсь мстить. Но я боюсь разочаровать своих друзей. Им очень хочется посмотреть, как тебя убивают. Так что прости.
   Тогда пораженный Дарри увидел, что одежда на теле герцога исчезла бесследно, вслед за ней исчезли и веревки. Тело Хейдауга стало багрово-красным, и везде — на спине, шее, плечах, руках и ногах — проступили отвратительные черные руны. Дарри не знал этих рун, но они несли в себе угрозу. Демоны взвыли от восторга. Черные руны теперь сплошь покрывали тело Хейдауга, как узор на змеиной коже. По-прежнему стоя перед своей жертвой, Анлиль сказал:
                Тьяратту мэй Хейдауг гайа,
                Энтер ай тао-гера лайа!
               
                Душа Хейдауга, погибни,
                Чтобы больше никогда не возродиться!

   Герцог рухнул на пол, и паутина магических нитей вспыхнула кровавым цветом, потом погасла, потом начала менять свой узор, складываясь в новые причудливые сочетания. Хейдауг запрокинул голову, его били судороги, и Дарри, взглянув на это лицо, увидел, что вместо глаз у герцога были теперь сверкающие огненные руны, а темный узор так густо покрыл лицо, что сама кожа казалась черной. И Дарри понял, что Хейдауг кричит, но крик этот почему-то не был слышен. Еще громче, еще... На шее герцога лопнула артерия, и летучая мышь с писком бросилась вперед и начала пить кровь. Из раскрытого в истошном беззвучном крике рта герцога выплыла серебристая субстанция—не то бабочка, не то кленовый лист, может, просто бесформенное пятно — и эта субстанция поплыла в ладони Анлиля. Дарри с бесконечной болью наблюдал за полетом, за руками зертианина, за телом герцога, которое почему-то продолжало стоять неподвижно. Тьяратту, подумал таргер. Душа Хейдауга. Просто душа. Анлиль взял ее в ладони — бережно, как сестры Дарри брали птенчиков, выпавших из гнезда. Глаза демонов горели теперь ярче, чем факелы. Душа Хейдауга забилась, тщетно ища спасения. Она дрожала, как лист на холодном ветру, ее серебристое сияние начинало гаснуть. Верно, думал таргер, все бледнее...все тоньше. Душа теряла цвет и форму, и вот она уже превратилась в еле заметную тень. Анлиль сжал ее в ладонях, мгновение подождал и, с криком «Аргайа, Харракан!» показал демонам свои пустые ладони.
   Истошный визг демонов. Если так они выражают свой восторг, думал Дарри, каковы же они в ярости?
   — Неплохо сделано! — сказал Анлиль. — Ахна, вайа-лумми! Я доказал, что ниджеталь тоже может сделать это.
   Труп герцога лежал на полу, а отвратительные черные руны исчезли. Анлиль схватил чашу, стоявшую на треножнике, поднес ее к губам. Потом передал Дарри.
   — Что там? — одними губами прошептал таргер.
   Чаша была теплой на ощупь. В ней плескалась черная жидкость с дурманящим запахом.
   — Пей, Дарри! — в голосе Анлиля таргер услышал приказ.
   Те существа, в клетках... Утреннее и вечернее кормления.
   Дарри дрожащими руками взял чашу. Черной влаги было слишком много, он никак не мог осушить чашу до дна. Голова уже шла кругом. Влага была терпкой и вязкой. Последнее, что увидел таргер: спокойные глаза Анлиля, следящие за ним.
   Потом все исчезло.

   Несколько дней спустя Анлиль и Дарри покинули дом Вестера Зеллема и направились на север. Анлиль уверял таргера, что они сумеют собрать армию еще до конца весны. Дарри мысленно пожимал плечами. Впрочем, после той странной ночи, когда он выпил терпкого черного вина, что-то изменилось в нем, и планы Анлиля перестали казаться ему такими уж несбыточными.
   Дубравы и буковые рощи сменились нетронутыми сосновыми лесами. За рекой Йеббо весна осталась в прошлом. Шел снег, лед сковывал небольшие круглые озера — следы растаявших ледников тысячелетней древности. Дороги стали безлюдными, и все чаще таргер слышал пенье волков.
   Однажды утром они выехали из-под сводов густого леса и увидели пустынную равнину, над которой поднимались в небо туманные утесы гор Сиппариппы. У подножия гор дымились трубы небольшого селения.
   — Нтанаби, — сказал Анлиль. — Предпоследний город на нашем пути. Севернее — только Ишара.
   На единственном постоялом дворе Нтанаби скопился самый разный народ. Мизенгиси. Охотники. Золотоискатели. Контрабандисты. Лесорубы. Бродяги. Бегло бросая слова языка шенгджи, Анлиль заплатил за комнату, за столик в таверне, заказал ужин. Дарри долгие годы провел, странствуя по дорогам — но столь грязной и чадной забегаловки он еще не видал. Полусырые туши на закопченных столах выглядели неаппетитно, и запах здесь стоял как на бойне. Перед тем, как отправить в рот кусок мяса, местные щедро посыпали его перцем. Распыленные в воздухе пряности смешивались с дымом ворта, запахом пота, грубо обработанных кож и отсыревшей древесины. Все наперебой орали, бранились и клялись, поминая богов, демонов и предводителей сильных дружин. К общему хору добавляли голоса шелудивые псы и ржавый круг в руках у точильщика ножей. Мокрый снег бился в двери.
   Высокий парень с очень светлыми волосами, одетый в кольчугу и плащ из оленьей кожи, подскочил к столику, за которым сидели Анлиль и Дарри.
   — Эй! Это — ты? Или — не ты? — с улыбкой спросил он у Анлиля, облокотившись о стол и не выпуская из пальцев самокрутку ворта. — Я тебя узнал!
   Анлиль поднял глаза, в которых появилось вдруг выражение смертельной, затравленной ненависти. 
   — Я! — глухо сказал он, коснувшись пальцами рукояти своего кинжала.
   — Ну, так я же вам говорю — это он! — крикнул парень своим товарищам. — Это — тот самый Таргнир из дружины Аугни!
   Анлиль положил правую руку на стол и тяжело вздохнул, как человек, чудом миновавший опасность. Эти люди оказались полубандитами-полуохотниками. Ночь прошла в разговорах, из которых Дарри понял, что Анлиль был когда-то колдуном-наводчиком в прославленной банде Аугни. Новые знакомые звали их куда-то на запад — весной мы грабим промысловые  усноденские суда, заплывшие в Гварианское море, и это прибыльно и  безопасно, Таргнир! — но Анлиль очень вежливо и решительно отказывался. Мы делимся только с торговой гильдией Васта-Райнаса, а она много не сожрет! Давай с нами, Таргнир! Казалось, уговорам не будет конца. На вопрос о том, чем он занимался и куда пропал, Анлиль ответил: «Был в тюрьме. Сбежал». По этому поводу новые (или уже старые?) знакомые заказали контрабандного нагаритского вина.
   Несколько часов сна. Новый рассвет. Карканье ворона. Снег. Мбингани, на ветхих телегах уходящие из неприветливого к ним города Нтанаби. Дорога на Ишару — в объезд гор Сиппариппы. Стремительная тень зайца. Дарри спросил:
   — Слышь, я, что ни день — что-то новое о тебе узнаю. Может, сразу расскажешь, что еще с тобой было? Заодно и дорогу сократим.
   — Ты уже все знаешь. Я в банде был, потом в тюрьме. Больше со мной ничего не было. 

   — Да, теперь торговля не та! — вздохнул трактирщик. — Кто теперь покупает ворт? Молодые щенки желают афидус, будь он неладен. А ведь раньше ворт обожествляли. Варайа-варта — так называли его. “Ловушка для страха”. В Каркаре ему воздвигли храм.
   Этот разговор происходил в одной из маленьких таверен Ишары. Вот уже больше четырех часов Анлиль и Дарри сидели у окна, над деревянными кружками с резьбой в виде симпатичных лисьих мордочек. За окном шел снег.
   — Я привез в Ишару семь бочонков с отменным китовым жиром, — сказал полукровка-шенгджи. — Все стало гнилью. Где нынче торговля в Ишаре?
   — В Ишаре нет торговли, нет! — трактирщик покачал головой. — Я теряю на ворте, теряю на солонине. Нищие южане жрут треску! О, милосердная Лейтид! Еще пива, братья?
   — Пиво для таргера! — сказал Анлиль.
   Рука трактирщика заметно дрожала. Дарри успел рассмотреть деревянный браслет: рыбки и змейки, символизирующие Ар-Нарит, обвивали харраканский меч. Странный узор... Все в этой стране — странно.
   — В Ишаре ли нынче могучий Харамзин? — вскользь поинтересовался Анлиль.
   Трактирщик вздохнул и прикрыл глаза:
   — Лишь волку известны  волчьи тропы, брат... Лишь волку.
   Сказав так, он отошел в дальний угол и занялся какими-то подсчетами. Ловкий мальчишка подскочил к нему. Прошло две минуты. Мальчишка накинул на плечи плащ, нацепил на пояс охотничий нож, еще один нож спрятал в сапоге, натянул на руки перчатки с железными шипами и выскользнул на улицу.
   — Мы уже давно ждем, — пожаловался Дарри, — а Харамзин не идет... Может, его и нет в Ишаре, твоего Харамзина?
   — Видел, хозяин послал своего мальчишку? Куда он его послал, по-твоему? К Харамзину, предупредить, что им интересуются чужаки, — ответил Анлиль. — Харамзин  сам найдет нас.
   — Светлый Хаппи сплавляет харраканский лес по рекам Заозерья, — говорили за соседним столом. — У светлого Хаппи есть кусок мяса. Но каратели ходят в лесах...
   — Кусок мяса! Эта жирная сука, Васта-Райнас, грабит твоего Хаппи, как сутенер —шлюху! Сколько они дерут с него за проход через запруды? А?
   — Одной рукой срезают с него жирок, а другой — услаждают свинский Харракан! Раньше лес сплавляли по Алдже-При, и каждый раз — с боем! Великий Тэнквор бил китов под носом у харраканских свиней! В Хойзе стояли их войска, и в Хойзе он бил китов! Так делают шенгджи.
   Воздух таверны был жарким, пиво — крепким. Дарри уснул. Когда проснулся, зал опустел. Анлиль по-прежнему сидел неподвижно, прислонившись к стене.
   — И где твой Харамзин?
   — Подождем еще, Дарри.
   Таргер хотел было отпроситься поспать, но Анлиль перегнулся через стол и поманил к себе девушку-мбингани с трехструнной арфой за плечом. Мальчишка при ней мог быть ее сыном, ее братом или просто приобретенным где-то  дешевым рабом. Мбингани, бродячие фокусники, танцоры и певцы, пользовались в Ишаре всеобщим презрением, но редко какая пьянка обходилась без них.
   — Чего тебе? — недружелюбно спросила она, поправляя светлые косы. — Я сегодня больше не пою.
   Анлиль положил на стол сверкающую монету. Большой имперский золотой.
   — Я не торгую собой! — испуганно сказала мбингани.
   — Это тебе за то, что позволила весь день смотреть на себя. Ты прекрасна. Спой мне.
   — Что петь?
   — Что хочешь.
   Она расположилась напротив и затянула нечто невообразимо мрачное. С точки зрения Дарри, такая песня и медяка не стоила.  Таргер снова задремал.
   — Все, пошли! — Анлиль тряс его за плечо.
   — Куда?
   — К Харамзину.
   Сквозь покрытое морозными узорами окно проникал алый свет северной зари. Таверна опустела, огонь в камине погас. Мальчишка собирал пивные кружки, складывал их на закопченные подносы. Интересно, есть ли при нем сейчас нож? Анлиль повесил на пояс меч, хлопнул в ладоши и громко сказал:
   — Ши-шинт! Хнайа’ссэй, ши-шинт!
   И тотчас же из-за каминной решетке выскользнула мышь. Она подбежала к Анлилю, он поднял ее и сжал в ладони.
   — Тулла’ннай илль-би Хайрамзейн?
   Мышь чуть слышно пискнула что-то, и Анлиль быстрыми шагами пошел к выходу. Дарри поспешил за ним.
   — Как ты собрался найти Харамзина?
   — Мышка покажет нам дорогу.
 
   И казалось, что мышь на самом деле что-то показывает Анлилю: он шел быстро, уверенно, ни разу не задумавшись, туда ли он идет. Ишара. Склады были закрыты и заметены снегом. Из сточных канав шла нестерпимая вонь. Высокие дома, только что построенные из контрабандных харраканских сосен, соседствовали с норами в земле. Из нор доносились голоса и смех: там тоже кто-то жил. Собаки выли жалобно, тоскливо. Анлиль и Дарри добрались до небольшой площади и...
   Площадь вся была запружена народом. Горели костры. Немыслимый сброд: люди, покрытые коростой грязи, но разряженные в пестрые тряпки, обвешанные дешевыми украшениями. У них было вино, и еще они жарили над кострами что-то, показавшееся Дарри странным. Их волосы торчали клочьями, но лица многих были раскрашены, наподобие лиц мбингани. Дарри с недоумением заметил настоящее оружие: даже харраканские мечи! Кто эти уроды? Они громко хохотали, пили вино, кричали что-то... В центре площади, на возвышении сидело жирное, расплывшееся существо, волосы и кожа которого были выкрашены в красный цвет, левый глаз — закрыт повязкой, поверх кольчуги (и очень недурной кольчуги) был наброшен желтый шелковый плащ. Существо курило трубочку с вортом.
   Несмотря на протесты таргера, Анлиль пошел прямо через площадь. Вечно его тянет на неприятности! На них смотрели, им кричали что-то, пытались толкнуть. Дарри понял, что им здесь отнюдь не рады.
   Вот уже середина площади... Бой барабана и хохот все громче, все сильнее запах ворта. Дарри споткнулся, поднял глаза и обнаружил, что четверо из этих загородили собой дорогу. И пусть физиономии у них были, как у подыхающего от мышьей хвори сводника, а одевались они, как  женщины — но оружие-то у них было настоящее, и держали они его уверенно.
   — Кто такие? Пусть подойдут! — сказало жирное существо. — Безрассудные городские щеночки...
   Анлиль поднял сжатую в кулак руку. Уроды увидели татуировку и расступились. Наступило молчание.
   Анлиль и Дарри спокойно добрались до другого края площади. Больше никто не пытался остановить их.
   — Кто это? — спросил таргер.
   — Я знаю, кто они.
   — Но я-то не знаю!
   Анлиль молчал. Они шли безлюдным мрачным переулком, ноги скользили в грязи. Метались крысы.

   По шатким обледенелым мосткам они перебрались через очередную сточную канаву. Высокий дом с заколоченными окнами. Дверь открыта. Шаткая лестница. На лестнице —ни зги не видно, пришлось идти наощупь. Анлиль остановился, и Дарри налетел на него.   Анлиль сунул мышь за пазуху и постучал.
   Шаги. Что-то скрипнуло. Луч света. Перед ними стоял обнаженный по пояс ледниковец с факелом. На руках — стальные кольца. Моржовый клык на груди.
   — Харамзин! — сказал Анлиль.
   Ледниковец с грохотом захлопнул дверь. И снова — кромешная тьма.
   — Может, здесь нет Харамзина? — предположил Дарри.
   Анлиль постучал снова. Чуть громче.
   Они ждали долго. Ясно уже, что никто не откроет! И вдруг... Дверь отворилась, и на порог вышел ледниковец в кольчуге и отороченном соболем плаще. В серых глазах ледниковца чувствовалась железная, ни чем не сгибаемая воля.
   Анлиль сказал что-то на языке шенгджи.
   — Я не знаю тебя, — ответил великан по харракански.
   — Я — Таргнир. Я был мелло-лассия в городе Васта-Райнас. Ты знаешь меня, Харамзин.
   — Я давно не видел тебя. Где ты пропадал?
   — Я был в харраканской тюрьме. Бежал.
   Они смотрели друг другу прямо в глаза и говорили тихо.
   — Ты знаешь, как мы относимся к тем, кто бежит из харраканских тюрем? Им позволяют бежать, чтобы они приводили к нам ищеек. Иногда они сами — ищейки.
   — Я знаю.
   Ледниковец чуть заметно усмехнулся:
   — И все равно пришел?
   — Пришел.
   — Ну, проходи, раз пришел!
   Он чуть посторонился и пропустил Анлиля вперед. Дарри хотел было шагнуть следом, но ледниковец захлопнул дверь перед самым его носом.
 
   — Вставай, таргер!
   Дарри вскочил на ноги, схватился за нож и только потом открыл глаза. Молодой ледниковец разбудил его.
   — Таргнир ищет тебя!
   Все это время Дарри проспал на лестнице. Жестко и холодно, конечно, но хотя бы никто не беспокоит... За исключением крыс, блох, тараканов и похотливых кошек.
   Харамзин, Анлиль и еще десяток ледниковцев сидели вокруг стола. Дарри бросил взгляд на окно и с недоумением понял, что снова наступили сумерки. Варвары пальцами ели моллюсков и вяленое мясо. Запивали пивом из огромного жбана. Дарри осторожно присел за краешек стола. Лица шенгджи говорили об отсутствии хотя бы самого необходимого ухода, но сами варвары так не считали. Они очень гордились своими причудливыми татуировками и украшениями в виде железных палочек и колец. Анлиль сидел по правую руку от Харамзина и был, похоже, принят в компанию.
   — Я плюнул на Ишару и растоптал плевок сапогом, — сказал Харамзин. — Хозяин  Ишары продался харраканским свиньям. Что за цены они пишут на досках? Что за монеты ходят по их рынкам?
   — Имперская гниль! — выкрикнул кто-то.
   — Пусть Харракан сожрет Ишару... Она застрянет у него в глотке. Ему придется звать знахаря, чтобы тот вытащил  кость. Кто будет этим знахарем?
   — Ты, Харамзин! — закричали дружинники.
   — Я. И я сам назначу цену. Ишаре придется продать все, чем она прикрывала наготу, старая шлюха.
   — Что делают падальщики на городской площади, Харамзин? – спросил Анлиль.
   — Хозяин города впустил их. Он боится шенгджи и думает, что мы не войдем в оскверненный город? Болван! Что он знает о позоре? Пусть пируют! Я пройду мимо. Но когда я вернусь...
   Харамзин поднялся на ноги, выхватил из-за пояса нож и по самую рукоять вонзил его в доски стола.
   — Когда вернусь, расплавлю их монету и залью им в глотки! Очищение придет в мир. Они отдадут мне кровь.
   — Как возмещение за ошибку, — сказал Анлиль. — Ошибка есть кровь.
   — Нынче я иду в Сиппариппу, — сказал Харамзин. — Решать вопрос чести с молодым Тунгом. Волчонок забежал на мою тропу! Надо куснуть его в загривок, да так, чтоб запомнил. Пойдешь со мной, Таргнир? Пойдешь в Сиппариппу?
   — Я пойду по любой тропе, если ты захочешь разделить ее со мной.
   — Решено! — сказал Харамзин. — В дорогу!
 
   Дорога на Сиппариппу. Серо-стальные горные склоны, отвесные и мрачные, тянулись слева, справа — бесконечная полоса хвойного леса. Дарри навсегда запомнил переход через ущелье Эро. Они шли по обледеневшим сосновым бревнам, а под скользящими, потерявшими устойчивость ногами, была дышащая туманом бездна и стаи воронов, кружащие над макушками елей. Молодой дружинник сорвался и повис, вцепившись в сучок мгновенно посиневшими ногтями. Анлиль вытащил его. Никто не понял, как это произошло, он просто прикоснулся к его руке, и человек снова оказался на мосту. Потом они отдыхали, не верили в то, что ущелье осталось позади, пили родниковую воду из фляжек и любовались первым туманом предледниковой весны.
   Сиппариппа была возвышенностью, высоко поднятой над землей, наподобие натянутой на шестах простыни. С дружиной Тунга Харамзин встретился у подножия Сиппариппы, в сосновом лесу. С ними не было коней: их оставили в последнем обитаемом урочище по ту сторону ущелья. Дружина Тунга также была пешей. Тунг, молодой ледниковец с узкими серо-голубыми глазами, носил на голове повязку, сделанную из обрывка менгарского знамени.
   Тунг и Харамзин вышли вперед и встали в семи шагах друг от друга. Дружинники выстроились немного поодаль. Пока они не вынимали мечей из ножен.
   — Твой эндитти, — сказал Харамзин.
   Из-за спин дружинников Тунга вышел изможденный человек с лицом, изрезанным ритуальными шрамами. Он был одет в длинный зеленый плащ, на голове — металлический обруч. Его зрачки были расширены. Этот человек встал на поляне, между Тунгом и Харамзином, но чуть правее.
   — Твой эндитти, — проговорил Тунг.
   Анлиль бросил быстрый взгляд на Дарри и подошел к этому колдуну. Медленно, наблюдая друг за другом, они подняли руки и соприкоснулись ладонями. Они, не отрываясь, смотрели в глаза друг другу.
   Дарри был утомлен всеми этими выспренными ритуалами. Таргеры давно бы уже устроили драку.
   — Ты нарушил закон, воин из клана Белых Медведей! — сказал Харамзин. — Ты прошел по моей тропе. Взял караван пойдарских купцов. Убил семерых. Правитель Пойдара выслал карательный отряд, и отряд этот ныне преследует меня. Ты сделал то, чего не нужно было делать. На чужой земле.
   — Разве это твоя земля, могучий Харамзин? — спросил Тунг.
   — На Кхей-Римк-Шенгджи решено было отдать Кариадское нагорье мне.
   — Все ли нагорье? К западу от Сиппариппы — да. Я не ходил так далеко на запад. Тропы Заозерья остались пустой землей. Каждый может ходить и брать монету.
   — Весь Кариад — мой. Как будешь откупаться, Тунг?
   — Я не нарушил закон и обычай. Любой шенгджи может ходить по заозерным дорогам. Ты говоришь как харраканец, Харамзин!
   Харамзин глухо зарычал и оскалил зубы. Дружинники обнажили мечи.
   — Волк Ледника не оставляет дерьмо на чужой дороге! — хрипло бросил Харамзин. — Так  делают падальщики.
   Последнее смертельное оскорбление было нанесено.
   — Какой хохот будет стоять по всем тавернам Пойдара, когда станет известно, что дружины Харамзина и Тунга перебили друг друга из-за сотни лишних монет! — громко  сказал Анлиль. — Вы дадите им повод для радости, воины Ледника?
   — А как быть с пойдарскими карателями? — огрызнулся Харамзин. — Мои люди прольют кровь за чужую ошибку?
   — Отдай Тунгу тропы Заозерья, Харамзин! — сказал Анлиль. — Отдай их, чтобы не потерять Кариад. Прошлое иногда посылает нам призраков. Тунг возьмет карателей на себя.
   И, бросив взгляд на молодого вождя, он добавил:
   — Я помогу тебе так, как может помочь эндитти.
   — У меня есть свой эндитти! — сказал Тунг. — Кто ты, колдун?
   — Я — Таргнир из погибшей дружины Аугни.
   — Давненько я не слыхивал о тебе, Таргнир! Где пропадал?
   — В харраканской тюрьме.
   В глазах Тунга появилось недоумение. Дружинники начали переговариваться.
   — Я стою рядом с ним, — сказал Харамзин.
   — Я это вижу, — ответил Тунг. — Что думать об этом, не знаю. Твой колдун — убийца?
   — Он не служит мне. Он — убийца.
   — Тогда пусть он убьет этих карателей. Ты отдашь мне Заозерье, Харамзин?
   — Я отдаю тебе Заозерье до горной гряды к югу и до Алдже-При на севере. Ясных дорог и звонкой монеты тебе, Тунг!
   — Ясных дорог и звонкой монеты тебе, могучий Харамзин!

   Харамзин был спокоен. Тунг волновался. Они остались в Кариаде, чтобы дождаться карателей, которых Анлиль твердо обещал заманить в ловушку.
   В полдень они начали восхождение на Сиппариппу. Дарри промерз до костей и окончательно пришел к выводу, что климат Шенгенодда слишком холоден для ниемийца и таргера. Снег, обледенение, ветер... Солнце светило пронзительно-ярко, сияющая синева неба резала глаз. Поднявшись на вершину, дружинники увидели реку Алдже-При, покрытую толщей белого льда, уступы Гварианских гор — сизых, безлюдных. Тени черных елей отчетливо виднелись на снегу. Где-то в далеких лесах залаяла лисица.
   — Эй, Шенгенодд...подарок подруге! — с удовольствием произнес Харамзин.
   — Едут! — мрачно сказал Тунг.
   Харраканские каратели появились с запада. Их было человек пятьдесят, они ехали на белых конях и стяг с изображением Рогатого Ашри развевался над их головами. Ехали в открытую. Они не побоялись даже надеть красные боевые плащи.
   — Пострелять бы их из луков, куропаточек! — мечтательно протянул Тунг. — Вот  подъедут поближе... Наши добрые стрелы за сто орфи долетят.
   — Охота тебе напрасно тратить стрелы, Тунг? — спросил Анлиль.
   Колдун вышел вперед и остановился на самом краю обрыва. Верхушка нагой лиственницы раскачивалась у его ног. Отряд карателей приблизился к берегу Алдже-При. Уже можно было разглядеть улыбку на морде крылатого волка.
   Анлиль поднял руки так, чтобы солнечные лучи упали на ладони. Он стоял спиной к ледниковцам, поэтому лица его они увидеть не могли. Потом он заговорил на непонятном языке, впрочем, Дарри сразу догадался, что это — классический кирубби. Таргер узнал слово «ветер»...или «буря»...или даже—«очень сильная буря».
   На горизонте, над унылым однообразием ельников, появились тяжелые темные тучи, и лазурное небо в один миг стало унылым, а солнце потускнело. Тучи двигались с жуткой скоростью. Несколько мгновений — и они заволокли все небо. Верхушки елей затеяли унылый обреченный гул,  вороны заметались над землей. Стало так темно, словно наступила ночь, или солнце, повинуясь воле богов, скрылось за лунным диском. Черные тучи, как гигантские волны, двигались в свинцовом воздухе. Фигурки карателей уже не были видны.
   И тогда Анлиль пробормотал что-то вроде «Я был этой елью...я стану елью», и стволы деревьев на берегу реки вспыхнули мутным зеленым светом. Ледниковцы снова увидели карателей: те были в панике и беспомощно метались по льду Алдже-При.
   — Снежная буря! — крикнул Анлиль.
   И тогда грянул снег, скрученный в гигантские сверкающие спирали. Эти спирали закружились вокруг отряда карателей и скрыли их из виду. Анлиль упал на колени и закрыл лицо руками. Потом поднялся на ноги, взмахнул рукой, крикнул что-то, и...тучи исчезли, как будто их и не было, и над Сиппариппой снова появилось солнце.
   Обледеневшая река была чиста и спокойна. Ни одного человека.
   — Где они? — спросил Харамзин.
   Анлиль обернулся. Его глаза горели от радости.
   — Подо льдом, — ответил он с улыбкой. — Жуткая смерть!
 
   Кричали вороны, и варвары второпях жевали сушеное мясо: было решено как можно быстрее вернуться в Ишару. Пасмурное небо и гул в горах грозили снегопадами. Анлиль грел руки у костра и вполголоса переговаривался с Харамзином. Эндитти Тунга подошел к ним.
   — Я знаю, из какой тюрьмы ты бежал! — сказал он. — Как тебе это удалось?
   Анлиль поднял голову и откинул капюшон:
   — Таких, как ты, я в этой тюрьме ел на завтрак. Не задавай мне вопросов.
 
   Женщина, укачивавшая ребенка, подняла голову. Была глухая ночь. Вся семья сидела вокруг стола, от котла с кашей шел влажный горячий пар. Их собака глухо залаяла во дворе.
   Женщина вышла на порог, ступая тяжело и неуверенно. Она ослепла лишь недавно. По мере того, как глаза переставали видеть свет, магическая сила в ее груди лишь крепла. Однажды, это было три года назад, за ней пришли харраканцы. Пришли, чтобы убить —так же, как они убили ясновидящую из Кривой Осины и старика-прорицателя, жившего на берегу реки. Мальчишку, умевшего останавливать дождь и разговаривать с птицами, они забрали с собой. Тогда женщина спаслась. Она бежала от них в такие леса, куда они не посмели последовать. Она вернулась спустя две недели, с израненными ногами, потерявшая зубы и волосы.
   И сейчас, студеной весенней ночью она стояла на пороге, всматриваясь в даль. Она видела все лучше, чем любой зрячий.
   — Кто там? — спросил ее муж.
   — Шенгджи.
   Она вышла на единственную деревенскую улицу. Под ногами была лишь вязкая грязь...но ведьма отчетливо видела следы тысяч копыт: дружина Харамзина, дружина Аугни, дружина Солви Ога, Хорронга Ога...отряды харраканских карателей...усноденские наемники...поджигатели из Васта-Райнаса...наританские повстанцы...партизаны Вольного Круга. Все, кто когда-либо входил в эту деревню, чтобы получить хлеб, пиво и тепло.
   Деревенские сделали то, что должны были сделать: открыли ворота в частоколе, отворили двери домов, вынесли на порог хлеб, выкатили бочки с брагой. На дороге, ведущей с гор Сиппариппы, показались шенгджи. То были настоящие волки снегов, те, что думают, прежде чем убить, сжигают падальщиков и почитают свой закон. Могучий Харамзин, поставивший на колени весь Шенгенодд, возглавлял отряд.
   Шенгджи ехали по деревенской улице, не останавливаясь, с безразличием глядя на вставших у тесовых ворот жителей. Лица ледниковцев ярко вспыхивали в огне факела над кузницей и снова растворялись в полумраке. Последний дом. Дом ведьмы. Харамзин остановил коня, спрыгнул и подошел к женщине. Улица замерла.
   — Колдунья? — насмешливо спросил он, глядя ей в лицо. Его глаза были похожи на гранит.
   — Да, — ответила она.
   Она видела его отчетливей, чем любой из тех, кто угрюмо замер у ворот. Понимала все более ясно.
   — Муж твой что делает?
   — Просо сеем, тем и живем.
   Харамзин был камнем, и тонкая пленка льда скрывала трещины его души. Но другой, сидевший на коне, за спиной Харамзина, был хуже. Ведьма видела его, как поток темной воды, спустившийся с гор и затопивший посевы. Он был темной водой и все уничтожающим огнем.
   — Тряпками торгуешь? — небрежно спросил Харамзин.
   Женщина судорожно вздохнула. Она иногда тайком пробиралась в Пойдар, чтобы закупить дешевого тряпья на местном рынке и выменять его на настоящий хлеб. Шенгджи запрещали делать это.
   Будь Харамзин один, она бы постаралась солгать. Но невозможно было лгать под взглядом существа в сером плаще.
   — В подполе, господин, — сказала она.
   — А что ты меня «господином» величаешь? Я тебе — отец родной. Неси тряпье!
   Она вошла в избу. Вынесла тряпки и бросила их на снег.
   — Факел! — велел Харамзин.
   Рваные шали и поношенные тайтаи вспыхнули, как костер. Холодные глаза черного колдуна не отрываясь смотрели на огонь.
   — Еще раз поймаю — сожгу твой дом, — сказал Харамзин. — Третий раз поймаю —сожгу тебя.
   Он взглянул на ее детей, столпившихся у ворот. Муж держал на руках  закутанную в черный платок младшую дочь.
   — Это — не из Харракана, — умоляющим голосом сказала колдунья. — Наш платок...
   Харамзин усмехнулся и позвал кого-то из своих. Все вздрогнули, услышав хриплые слова языка шенгджи. Говорят, что этот язык понимают горные вороны и волки.
   Предводитель порылся в мешке и вынул из него то, чего деревенские еще никогда не видели: красивую куклу  в розовом платье с кружевами. У куклы были золотистые волосы и ярко-голубые глаза.
   — Бери! — сказал Харамзин девочке.
   Она  крепко прижала к груди куклу в розовом платье.
   — Спасибо, — сказала она и повторила на языке шенгджи. — Шерпа’а.
   Дружина Харамзина покинула деревню. Шенгджи были непредсказуемы: могли забрать все, могли не взять ничего. Ведьма видела: на восточной заозерной дороге дружина разделилась. Черный колдун и человек, знающий дороги, поехали направо, к владениям Солви Ога. Харамзин и его воины возвращались в родные ущелья.
   Девочка играла с куклой. Нельзя было представить себе ничего более странного, чем шелковое розовое платье и жемчужный гребешок в нищей предледниковой избе. Укачивая куклу, девочка пела:
                Все в огне, и ветер злей,
                Воет войско упырей,
                Нашей мести близок срок,
                К нам идет святой пророк.
   Розовое платье было чистым, но ведьма отчетливо видела капли крови. Боль бьющегося в агонии человека пронзила ее, как нож, и она стиснула руки и застонала.
   — Ты не отнимешь куклу? — испуганно спросила девочка.
   — Не отниму. Только не пой больше эту песню. Где ты услышала ее?
   — Ее все поют.
   Наблюдая за тем, как ее дочь нянчит окровавленную куклу, ведьма сказала:
   — Сегодня я видела святого пророка. И я устрашилась.

   На обнаженном гранитном холме в трех милях к северу от становища Кривая Осина, за два часа до рассвета, Анлиль резким движением остановил коня. Бескрайние хвойные леса были засыпаны снегом. Черные тучи заволокли небо, ветер усиливался. Лишь на востоке, над Харраканом, стлалась угрюмая желтая полоска северной зари.
   Но Анлиль смотрел на юг, и туда же устремил взоры Дарри. На заснеженной Ишарской дороге они увидели черные фигурки трех всадников. Анлиль пришпорил коня и помчался им навстречу. Дарри следовал за ним.
   Они скакали во весь опор. Завидев их, незнакомцы остановились. Анлиль поднял руку в приветственном жесте. Один из всадников развернул над головой знамя Свободной Фиртаси.
   Поравнявшись с ними, Дарри узнал этих людей. Он уже видел двоих в замке Вестера Зеллема. Лицо же третьего было скрыто черным капюшоном.
   Анлиль и приближенные герцога обменялись несколькими короткими фразами. Потом Анлиль взял за уздечку коня под тем из них, кто молчал и закрывал лицо. Они медленно поехали на север. Люди герцога — на юг.
   — Кто это? — спросил Дарри.
   Анлиль откинул капюшон с лица всадника. Таргер увидел бессмысленное лицо и стеклянные глаза герцога Хейдауга.
   — Что это? — в страхе спросил он.
   — Не узнал? Хейдауг. Мой хибби. Я убил его душу, а телу позволил жить. Мы должны показать его Солви Огу.
   Ехать по безлюдной тайге бок о бок с живым мертвецом? Это даже для таргера слишком. Но Дарри подавил страх и вполголоса затянул песню. В конце концов, Анлиль знает, что делает! 
 
   На крайнем юго-западе Ледника, в холмах, стоял дом Солви Ога: срубленный из сосен, надежный и крепкий. Дом находился на скалистом островке посреди бурной реки Лгечджак. Переправиться через реку можно было только по мосту, который Солви Ог всегда держал поднятым. Высокий тын, укрепленный шипами, и светлые сосны окружали дом. И днем и ночью в горницах раздавался шум бегущей воды. Веранда, украшенная деревянной резьбой в виде скрещенных мечей и копий, была самым высоким местом на островке. Отсюда открывался мрачный, но величественный вид на гранитные холмы, сосновые рощи, а еще дальше — на голые обледеневшие нагорья, угрюмые и безжизненные, что тянутся до самого Великого Северного моря. В доме Солви Ога все было из дерева: полы, стены, арки под потолком, скамьи, столы. На стенах Солви Ог держал оружие—харраканские клинки, но не наших дней, а выкованные в старину. Каждый такой клинок носил имя, и каждый был украшен девизом. Был у Солви Ога арбалет из Каркара: тот, с помощью которого великий Гродне убил самого могущественного из драконов Эсилтейр; были и кинжалы из Идрар-Дифта, с рукоятками, усыпанными гроздьями драгоценных камней, и обсидиановые ножи из Великой Пустыни. Все это оружие дружина Солви Ога добыла в дальних странствиях.
   Солви Ог никогда не был герре гарат, Великим Вождем ледникового народа. В юности он ходил с дружиной самого Диргайра Бешгера, но повздорил с этим надменным человеком, который был его ровесником. Отвернувшись от того, за кем шли все, Солви Ог создал собственную дружину, не столь многочисленную, но безмерно преданную предводителю. Дружина Солви Ога ходила и в Харракан, и в Идрар-Дифт, и в Великую Пустыню — а туда не ходил сам Бешгер. Неприязнь между Бешгером и Солви Огом так никогда и не прошла: хотя отступник всегда был зван на праздники Великого Вождя, он предпочитал не посещать их.
   Солви Ог сидел во главе стола, а напротив него сидела его супруга. На скамьях пировали дружинники, но ближе всех к хозяину расположились гости: Анлиль и Дарри. Отдельно сидел Хейдауг. Солви Ог был высок ростом, сероглаз, волосы его начинали седеть. Старые побелевшие шрамы покрывали его лицо и руки. Супруга в красном платье с белыми полосами не носила украшений и повязывала голову платком. Младшая дочь Солви Ога, еще незамужняя, прислуживала за столом. Дружинники, хозяева и гости пили пиво из деревянных кружек и угощались густо наперченным медвежьим мясом. Разговор шел о былых походах на запад и на юг. Харракана никто не касался, хотя и существует пословица: «Ледниковец может говорить о Харракане дольше, чем менгарский святоша —о девственности Звайне». Солви Ог рассказывал гостям о Великом Северном море, скованном льдами, о западном побережье Ледника, где лавины порой со страшным грохотом падают в море, рождая возвратную волну чудовищной силы; о тех краях, где жизнь еще возможна, о толокнянке, растущей под снегом, о звенящих от холода лесах. Речь зашла и о самом Анлиле: о чем-то, что колдун делал в Васта-Райнасе. Дарри в недоумении хлопал глазами.
   — Каким же показался тебе Диргайр Бешгер? — спросил Солви Ог. — Ведь ты говорил с ним, о Таргнир!
   — Это было более пяти лет назад, — отвечал Анлиль. — Тогда он показался мне человеком, знающим себя и свою цель.
   — Был ли ты огорчен известием о его гибели?               
   — Нет.
   Дружинники что-то одобрительно закричали.
   — О ту пору в моем доме было выпито много доброго пива! — воскликнул Солви Ог. —Но, если бы мои люди пошли в Харракан, я бы обратился за поддержкой к Бешгеру. У него было много хороших бойцов. Нынче они разрознены и не знают, чем им заняться. Почтим память Бешгера добрым глотком пива!
   — Раз уже речь зашла о Харракане, — сказал Мойг, самый молодой и несдержанный из дружинников, — я хотел бы узнать, почему герцог харраканский Хейдауг сидит за одним столом с нами? А то мне кусок в горло не лезет.
   — Я принял его в своем доме! — воскликнул Солви Ог и стукнул кулаком по столу.
   — Я склонил голову. Но мы все хотим знать, что делает этот проклятый харракани за твоим столом, мой вождь?
   — И правда, почему ты привел с собой харраканца, который не пьет моего пива, словно оно ему не по вкусу, который не ест моей медвежатины, словно она — не пища для мужчины, который так и не сказал нам ни слова? — спросил Солви Ог.
   — Зато Дарри, сыну Лэйса, по вкусу твое пиво, о хозяин! — ответил Анлиль. — На  герцога же не держи обиду. Герцог безумен!
   — Что же, поэтому герцог не пьет, не ест и не разговаривает? Тогда скажи, о Таргнир, зачем ты таскаешь с собой по пустошам настолько безумного харраканского герцога?
   Анлиль взглянул на Дарри, словно призывая его к молчанию, потом воскликнул:
   — Слушайте меня, о люди Ледника!
   В голосе колдуна появилась странная сила, и Дарри подумал: «Они пойдут за ним. Он сделает все для этого».
   — Я хочу воевать с Харраканом, — сказал Анлиль. — Я хочу разграбить и опустошить его.
   Солви Ог, усмехаясь, покачал головой. Дружинники сидели, нахмурившись.
   — Кто только не хочет воевать с Харраканом! — мрачно ответил хозяин. — Но Харракан силен! Голыми руками его не взять. Всех наших сил недостаточно для этого.
   — У меня есть все необходимое для войны. Я принес это в твой дом, Солви Ог! — сказал  Анлиль.
   — Ты привел с собой дружину копьеносцев? Тогда где она? — с неожиданным холодом в голосе ответил хозяин.
   Дарри был очень недоволен, что Анлиль начал разговор об этом, как ему показалось, раньше времени. Выгонят нас отсюда! А ему хотелось еще погостить здесь, покушать и отоспаться.
   — У меня нет дружины.
   — Да если бы ты привел с собой целое войско, я бы сказал тебе, что это — безумие. Даже во времена страшного Диргайра Бешгера никто не смел открыто воевать с Харраканом, —мрачно сказал Солви Ог. — Наши люди проникали в их леса, как лисы в курятник. Ты привел с собой странного человека и думаешь, мы поверим тебе?
   — Взгляни, Солви Ог! — сказал Анлиль и открыл свой иннойт, тот самый, что искал тогда в городе Ихабу. Оттуда он вывалил прямо на стол кучу бумаг.
   — Что это? — спросил хозяин. Его дружинники смотрели на бумаги так, словно на столе появились свитые клубком гадюки.
   — Сам посмотри! Ведь ты знаешь харраканскую письменность, о Солви Ог?
   — Я знаю, и еще два человека в моей дружине знают ее. Так что это за бумаги? —спросил  Солви Ог, как будто обращаясь к самому себе. Осторожно, сильными узловатыми пальцами он прикоснулся к первому свитку. Его серые глаза взглянули на ровные ряды черных букв и вспыхнули. Буквы напоминали маленьких округлых насекомых, и показались Дарри довольно-таки зловещими.
   Солви Ог быстро прочитал свиток, потом взялся за другой. Несколько бумаг он бросил кому-то из дружинников, очевидно, грамотному. Хозяин читал все быстрее и быстрее, его глаза сверкали. Дарри разглядел в куче бумаг карты, нарисованные с большим искусством. Карты Харракана.
   Эти карты были лучше таргерских. Этого просто не может быть, думал Дарри. Что происходит на свете?
   Наступило молчание, которого никто не смел нарушить. Все молчали, пока Солви Ог и двое его дружинников просматривали неведомые харраканские бумаги.
   Потом Солви Ог взял в руки карту и спросил у Анлиля, глядя ему прямо в глаза:
   — Откуда?
   — Из дворца Ашрум-Лозе. Ты, наверное, слышал, что он сгорел? Бумаги оказались долговечнее.
   — Сам Диргайр Бешгер всю жизнь искал кого-нибудь, кто продаст ему такую карту —сказал Солви Ог. — Такая карта может решить половину дела. Но — только половину.
   — Разумеется, — ответил Анлиль.
   — Так откуда? — взгляд недавно еще столь веселого и радушного хозяина стал теперь холодным и внимательным.
   — Я уже сказал тебе. Из дворца Ашрум-Лозе.
   Солви Ог осторожно провел рукой по разбросанным в беспорядке свиткам:
   — Я уже понял, что это за бумаги. Ты пришел сюда с секретными харраканскими бумагами, таргером и безумным герцогом... А сам ты был в дружине богатого нынче Аугни, потом ушел в Васта-Райнас. Ты победил Хашара Ога. Ты не слишком хорошо защищал наших людей в Васта-Райнасе, и Диргайр Бешгер хотел убить тебя, но раздумал. А потом ты пропал на целых пять лет! Где ты провел эти годы?
   — Я был в харраканском плену и бежал. За эти годы я не сделал ничего, что принесло бы вред народу шенгджи.
   — А сбегая, ты прихватил с собой бумаги, на каждой из которых стоит знак «только для императора»?  Сбегая, ты прихватил с собой карты, которые могут стоить Харракану его славного будущего? — посмеиваясь, спросил Солви Ог.
   — Да.
   — Это был воистину славный побег! Барды будут слагать о нем песни! — сказал Солви Ог, возвращаясь к своему кубку.
   — Пусть барды найдут что-нибудь более достойное, чтобы слагать об этом песни, —ответил Анлиль. Теперь он снова улыбался.
   — А харраканского герцога ты тоже прихватил, убегая?
   — Этот герцог станет знаменем нашей войны с Харраканом, — сказал Анлиль. — Как  только сай харракана узнают, что родич их императора предал свою страну, они потеряют всякую способность сопротивляться. Я знаю. Я успел изучить этот народ.
   — А что потом? — спросил Мойг. — Даже если мы возьмем Харракан, мы не удержимся в нем. А ведь есть легенда, что придет Таргнир...
   — Молчи! — крикнул Солви Ог. — К чему нам пересказывать старые легенды?
   — Я бы послушал, — сказал Дарри, но никто не обратил на него внимания.
   — Сокрушив Харракан, мы освободим Приолту и восточный Шенгенодд. Все, кто ненавидит Харракан, легко пойдут на союз с нами.
   — С нами — это с кем? — поинтересовался Солви Ог.
   — С нами — это с народом шенгджи, — невозмутимо ответил Анлиль.
   Кое-кто из дружинников позволил себе одобрительные возгласы.
   — И правда! — усмехнулся Солви Ог. — Никто из народа шенгджи еще не сбегал из Харракана с кучей секретных сведений и ничего не пьющим безмолвным герцогом. Мы можем гордиться тобой!
   — Диргайр Бешгер сказал мне, что я — больше не зертианин, — невинным голосом сообщил Анлиль.
   — Да, Диргайр Бешгер многим нелджи твердил, что они — и не нелджи вовсе, —насмешливо согласился Солви Ог. — Но чтобы стать одним из нас, недостаточно принести нам кучу харраканских свитков. Для меня важнее то, что ты ходил с Аугни, хотя...я толком ничего не знаю.
   — Аугни назвал меня своим братом. Память о нем вечно останется в моей душе, а знак его—на моей руке. Я встретил его в Прилт-тане и прошел с ним до Кар-Дау. Я дал клятву верности Диргайру Бешгеру.
   —  У меня не было общих троп с Аугни, — сказал Солви Ог. — Но однажды я говорил с бывшим бойцом Аугни по имени Тэнд. Он рассказал мне о зертианском эндитти, которого сам вождь называл братом. Он сказал о тебе только хорошие слова. А теперь ты пришел, принес эти бумаги...Странно все это, клянусь молоком Лейтид! Откуда эти бумаги?
   — Я уже сказал тебе. Из дворца Ашрум-Лозе.
   — А сам-то ты как туда попал? — не выдержал кто-то из дружинников.
   — Странные вы люди, — задумчиво сказал Анлиль. — Я принес вам то, о чем вы даже мечтать не смели, а вас волнует лишь одно — откуда это.
   — Нам нужно узнать, что ты делал в Ашрум-Лозе. Трудно, наверное, проникнуть во дворец? Или не труднее, чем бежать из харраканского плена?
   Дарри вздрогнул и отпрянул от стола: такое страшное выражение появилось в глазах Анлиля:
   — Ты считаешь меня ищейкой?
   — Я знаю, что эти бумаги — подлинные, — отвечал Солви Ог. — Также я понимаю, что ты—не ищейка. Я смотрел на тебя, когда ты говорил. И еще я смотрел на Хейдауга.
   Все, как один, уставились на несчастного герцога, и Дарри тоже заставил себя взглянуть, хотя всегда избегал это делать. Хейдауг сидел перед пустой тарелкой, сжимая в руке пустой бокал. Его рот был полуоткрыт, отросшие волосы в беспорядке падали на плечи. Взгляд Хейдауга поражал своей пустотой.
   — Да он всегда был таким, сколько я его помню! — встрял Дарри, решив спасти ситуацию.
   — Нужно согласие дружины Шеррека, — задумчиво сказал Солви Ог. — К нему перешли многие из бойцов Бешгера. Без них не обойтись. Расскажи, что ты делал в Ашрум-Лозе.
   — Я не знаю, получится ли у тебя собрать войско или договориться с Шерреком, —возразил Анлиль. — Если Шеррек даст согласие, тогда я скажу тебе, что делал в Ашрум-Лозе.
   — Чтобы говорить с Шерреком, нужно ехать далеко, по плохой дороге. Трудно это в мои лета. Когда живешь на таком морозе, привыкаешь не совершать лишних поступков. Но ты принес эти бумаги. Поэтому я поеду.
   На этих словах супруга Солви Ога чинно поднялась с места:
   — Пора почивать, дорогие гости и отважные воины!
   Следом за ней все поднялись со своих мест.
   Со двора доносился лай собак: то были особые псы, серебристо-серые, с длинной шерстью, небольшие, но сильные и быстрые, незаменимые и на охоте и в бою. Анлиль, Дарри и Солви Ог еще более двух часов сидели на веранде. Стояли холодные сумерки ранней весны. Полная луна плыла уже над соснами — красная и тяжелая. Какая-то птица все кружила и кружила в бесцветном ясном небе. Дарри и Солви Ог курили ворт. Анлиль от ворта отказался и сидел немного поодаль. Солви Ог распахнул свой меховой полушубок и, созерцая луну, казался очень довольным жизнью. За два часа хозяин и гости обменялись только тремя фразами.
   — Что с этим человеком на самом деле? — спросил Солви Ог.
   — Он подчиняется мне, — ответил Анлиль.
   — Хорошо, — сказал Солви Ог. Ворт у него был отменный. Дарри очень интересовался, где его собрали, но спросить стеснялся.

   На пороге появилась дочь Солви Ога и позвала дорогих гостей в спальню. Солнце село, небо покрылось звездами, упрямо мерцающими сквозь дымку. Далекие горы казались синеватыми хребтами каких-то огромных чудовищ. Сумрачная страна, подумал Дарри. В спальне царил невыносимый промозглый холод. На одной кровати, под шкурами, не снимая одежды, расположились хозяин, хозяйка и дочка. В ногах кровати стояла чаша с пивом — на случай, если ночью кому-нибудь захочется выпить.
   — А мы куда? — шепотом спросил Дарри.
   — Ты не знаком с нравами Ледника, Дарри! — сказал Анлиль. — Мы — туда же.
   — Как это?
   — А вот так, — ответил Анлиль, забираясь под шкуры рядом с дочкой хозяина. Дарри немного потоптался в нерешительности. Становилось все холоднее. Наконец, таргер махнул рукой и лег на самом краю.
   — Ничего себе, нравы! — бормотал он.
   В горнице было темно, хоть глаз выколи. Тишину нарушали завывания собак на дворе и журчание реки. Зато такой совершенной темноты Дарри в своей жизни еще не видел.
   Солви Ога повернулся на бок и захрапел: густо, с переливами. Супруга тихо сопела носом и, время от времени просыпаясь, перегибалась через ложе, лихо отхлебывала пива, бормотала что-то вроде «Эх, жизнь наша!» и снова погружалась в сон. Куда, во имя всех божеств, они положили Хейдауга, и может ли Хейдауг теперь спать? Наконец, Дарри тоже уснул.

   Жена хозяина приподнялась на кровати и воскликнула: «Овчарня!». Дарри проснулся. Тишина... Растрепанная дочка хозяина спала так близко: рукой можно подать...
   Дарри вздрогнул. Сам хозяин дома, Солви Ог, сидел в ногах кровати.
   — Ну, Таргнир, что сказать тебе о твоем деле... — тихо пробормотал он. — Мысли у тебя  хорошие. Но вот лежу тут и думаю, даже не спится... Мои люди сказали мне, что на север нынче скачет человек. Гупп. Волк из южного рехайта. Он прослышал, что Харамзин и Тунг теперь — на одной тропе. Прослышал, что Харамзин хочет обглодать Харракан. Обглодать с севера. Там — земли Гуппа. Имя Гуппа не было опорочено. Если он приедет к бывшим бойцам Бешгера, его будут слушать внимательно.
   — Что ж нам, не обойтись без бывших бойцов Бешгера? — спросил Анлиль.    
   — Не пойдут по нашей тропе — ожидай неудачи. Больно они сильны... Испей пива, жена! Опять у тебя неспячка...
   Солви Ог помолчал, покачал головой:
   — Неразумно это — ездить ночью к северу от Сиппариппы. Опасные там дороги. То под лед кто провалится, то с обрыва сорвется... Плохо. Спи, Таргнир! Завтра день будет долгий.
 
   Глубокой ночью, когда все уснули, Анлиль выбрался из-под шкур и вышел на балкон. Стояла гнетущая тишина. Небо над Ледником было бездонно-синим, угрюмым. Черные тучи плыли по небу, как огромные пиратские корабли, и только очень далеко на востоке горела багровая полоса грядущей зари. Анлиль всматривался в даль. Там, за древним сосняком, на севере, притаился сидиан — гигантское скопление магической энергии: как будто солнце упало в океан, но продолжало испускать неистовый жар. Глаза Анлиля расширились, и он сделал шаг вперед. Схватился за перила.
   Время еще не пришло. Сейчас у него было другое дело, более срочное. Ибо к дому Солви Ога по глухой полночной дороге приближался варвар по имени Гупп.
   Варвар спешил. Он был покрыт броней, и все на нем — кольчуга, высокий шлем, наколенники, шишак, рукавицы — было из лучшего лесвенского железа. Он почти загнал своего коня, а таких коней нельзя назвать слабыми.
   Анлиль поднял руки и начал читать заклинание на языке кирубби, и слова родного наречия казались ему чужими, странными, почти детскими.
   И они пришли. Волки, хайдж-лумми, неотличимо похожие на тех, что однажды, в лесу Приолты по приказу циттеа окружили дружину Аугни. Анлиль видел, как волки бегут по снегам, иногда останавливаясь, чтобы снова взять след. Видел, как горят их глаза, как осунулись морды. Они предчувствовали убийство, запах крови и мяса. Они трусили медленно, опустив хвосты, они держались вместе и все-таки — поодиночке. Их было двенадцать. Один за другим они пробегали под пологом из согнувшихся под тяжестью снежного груза еловых веток, и хлопья снега падали им на спины. Они отряхивались и бежали дальше. И настал миг, когда они столкнулись со всадником — и варвар на секунду отпрянул. Гупп видел, что они начинают окружать его. Он пытался ехать быстрее и обогнать стаю, но конь его был слишком утомлен. Несколько мгновений продолжалась бешеная скачка, и Анлиль чувствовал страх Гуппа, его нежелание поверить в возможность близкой смерти. Конь бежал все медленнее, и настал момент, когда молодая волчица вцепилась ему в шею, забежав сбоку и подпрыгнув. Потом другой, третий волк... Они окружили коня и кусали его ноги. Тогда Гупп начал стрелять. Две стрелы ушли в снег, одна несильно ранила волка. Четвертая нашла свою цель, и мертвый зверь упал в снега. Больше у Гуппа не было стрел. Волчица вцепилась ему в ногу. Колени коня подкосились, и он тяжело осел в снег. Отбиваясь от волков мечом, Гупп пытался подняться на ноги, но запутался в богатой сбруе. Волки грызли его живого, и он кричал так, что даже Анлиль на какое-то мгновение утратил свою решимость. А потом один из зверей впился варвару в шею, и все закончилось.

   На заре Солви Ог бесцеремонно растолкал Дарри:
   — Хватит спать уже! Весь день проспишь!
   В спальне было холодно. Дарри вышел умыться на двор и обнаружил, что еще очень рано — багряная студеная заря стыла в небе, сосны были неподвижны. Даже псы еще спали, сбившись стайкой. Таргер умылся ледяной водой, предварительно разбив сковавшую ее корку. Отряхиваясь и приглаживая измявшуюся за ночь одежду, Дарри вернулся в дом.
   В горнице, где они давеча трапезничали, было пусто, только девочка с соломенного цвета волосами мела полы.
   — А завтракать где? — спросил Дарри.
   — Какое завтракать! — отозвался Солви Ог, заглянув в горницу. — Завтракать будем, когда дело сделаем. Все на конях уже, тебя ждем.
   Так, на рассвете, голодный и замерзший таргер был вынужден взобраться на серого густогривого северного конька и поехать в сторону дальних холмов. Их было пятеро —Солви Ог, Анлиль, дружинники Мойг и Холг и сам Дарри. Небо все больше светлело. Снег на холмах сиял розовыми и голубыми искрами, в долинах темнела невысокая еловая поросль.
   — Шеррек, сын Бешгера, ждет нас, — сказал Солви Ог. — Знаешь, колдун, что Гупп погиб? Его волки заели. Этой ночью. Мои псы нашли его доспехи.
   — Не зря ты говорил, Солви Ог, что дороги опасны, — сказал Анлиль.
   — Мы все скорбим нынче о могущественном Гуппе, — кивнул Солви Ог. — Он будет погребен по обычаю предков. Но нынче мы должны найти другие слова: слова, что захочет слышать Шеррек.
   — Этот Шеррек — лишь наполовину ледниковец? — спросил Анлиль.
   Молодые дружинники презрительно ухмыльнулись.
   — Верно! — сказал Солви Ог. — Его мать — миннаджари из богатой семьи. Диргайр Бешгер держал ее в заложницах, когда отступал через Прилт-тан. Что это за плен, в котором ты был, Таргнир? Был ли ты в тюрьме или в трудовом лагере?
   — В тюрьме. Не сочти мои слова за обиду, благородный Солви Ог, но Харамзин чтит закон и обычай прилежнее, чем ты. Харамзин выслушал все мои слова и снял с меня подозрение.
   — Я не подозреваю тебя, — сказал Солви Ог. — Хорошо, что ты обрел свободу. Тюрьма эта была в Ашарате? Из ашаратских тюрем иногда бегут.
   — Восточнее.
   — Шеррек молод и глуп, но в нем — кровь Бешгера. Он — единственный наследник имени вождя, — сказал Солви Ог, неожиданно сменив тему.
   Спустя два часа они увидели красный шатер, разбитый на склоне холма, а над палаткой — белое знамя с лазоревым ромбом. Одетые в медвежьи шкуры воины встретили их и проводили к шатру. Суровость и молчаливость этих людей весьма раздражали таргера, и в глубине души он был уверен, что можно вести себя и попроще. В шатре на харраканских коврах сидел сам Шеррек: молодой паренек располагающей, хотя и несколько невыразительной внешности. У него было круглое лицо, небольшие серые глаза и густые каштановые кудри.
   Вокруг Шеррека сидели бывшие дружинники Диргайра Бешгера. На остроконечном шлеме каждого скалилась железная голова волка.
   Были произнесены необходимые приветствия, а потом Шеррек сказал, обращаясь к Анлилю:
   — Я рад, что ты вернулся на Ледник, Таргнир. Хорошо встретить человека, который преданно служил моему отцу.
   — Я хотел бы служить сыну так же, как служил отцу.
   Потом ледниковцы молча показывали друг другу свое оружие, кивали головами и произносили что-то вроде «О, Лейтид!». Дарри заметил, что бывшие дружинники Бешгера ни во что не ставят этого Шеррека. Зачем он им вообще нужен?
   Потом все замолчали. Дружинники сняли шлемы. Это означало готовность к серьезному доверительному разговору.
   — Мы хотим идти в Харракан, к наританским башням, а возможно — еще южнее, — сказал  Анлиль. — У нас есть секретные карты. Подлинные, а не те, что продают в Ишаре летучие мышки. Нам известна численность войск. Мы знаем, где у них тайные укрепления. Мы знаем о северном Харракане все. Могучий Харамзин готов идти по нашей тропе. Это — не обычный поход за добычей. Мы идем, чтобы вернуть нашу землю.
   — Как отступать будем? — спросил кто-то из дружинников Бешгера. — На равнине они возьмут нас в клинья.
   — Их же колья повернутся против них. Они упадут в свои же лесные ямы, — сказал  Анлиль. — Если Лейтид отвернет от нас лицо, мы сможем пойти в Прилт-тан. Я знаю людей в Прилт-тане. Эти люди встретят нас и выведут по своим тропам. Правитель Вир-Дассаха окажет поддержку. Я слышал его слова. И...герцог Харракана Хейдауг находится у нас в заложниках.
  Дружинники были потрясены, но сумели скрыть это.
  — Откуда эти карты? — спросил Шеррек.
  — Волей богов попали они в мои руки, — безразлично ответил Анлиль.
  Воины совещались. Самый могучий из них взглянул на Шеррека:
  — Какова твоя воля, мой вождь?
  — Я пойду  в Харракан, — неохотно сказал Шеррек.
   Слабые подобия усмешек на хмурых лицах дружинников ясно сказали: «Попробовал бы ты ответить иначе!»
   Шеррек обещал собрать тысячу человек. За него — двадцать рехайтов, самые лучшие, сильные и богатые рехайты вдоль небольших рек, стекающих с Ледника в тундру Шенгенодда.
   — Завтра я прибуду в твой дом, Солви Ог! — обещал он.
   А на обратной дороге, в сумерках, Солви Ог спросил у Анлиля:
   — Как тебе показался Шеррек?
   — Из него может выйти что-то, а может и не выйти ничего. Он — как ледниковая весна, не поймешь, наступит ли лето, — сказал Анлиль.
   Солви Ог усмехнулся.

   Тело Гуппа было растерзано волками, поэтому нельзя было совершить все необходимые ритуалы. Несколько капель из кувшинчика заменили омывание растопленным льдом. Вены Гуппа не были вскрыты, и кровь его не ушла в землю: вместо этого Солви Ог пожертвовал несколько капель своей крови. Но самая священная часть ритуала была исполнена непогрешимо. Ледниковцы обложили останки Гуппа иссиня-зеленым зимним нишванским мхом и ветками серебряной пихты. Потом останки были сожжены. Люди бережно собрали пепел и поместили его в особый погребальный сосуд. Сосуд был вылит из бронзы и украшен головами медведей, волков и неведомых на Леднике львов. Сосуд зарыли глубоко в землю и установили над ним три камня. Девиз Гуппа был высечен на одном из них: ТОЛЬКО  РУКАМИ  СВОБОДНЫХ. На двух других были изображены медведь и серая росомаха.

               
               
                На Империю Мерзости пала ночь,
                Над Ледником—заря.
                Дух могучего воина мчится прочь,
                Страшным огнем горя.
 
                Вечно, славная Лейтид, пряди
                Волос золотую нить.
                Он уснул на твоей священной груди,
                Так, что не разбудить.

                Водой Арджейналя он был омыт,
                Напился крови из вен.
                И каждый нелджи, что был им убит,
                Дрожит у его колен.

                Пить молоко из священных сосков,
                Что хмельнее браги-шехолк,
                Он будет — лучший из всех волков,
                Мудрый и сильный волк.
 
                И каждая капля крови врагов,
                Что им была пролита,
                Насытит сильного волка снегов
                Как свежая плоть кита.

   Эта погребальная песнь была сложена знатоком предания: ледниковцы молча слушали ее. Все были там — и Солви Ог, и Шеррек, и Анлиль, и добрая сотня угрюмых сумрачных дружинников. Потом они ушли в дом, оставив на поляне младшую дочь Солви Ога. Жена Гуппа была далеко, по другую сторону гор Шихамирр. По традиции, любая незамужняя женщина могла заменить ее — и вот, дочь Солви Ога, облаченная в траурное платье из холстины, с покрытыми китовым жиром волосами и вымазанным сажей лицом, рухнула на серые камни и подняла немыслимый вой и плач. Этот плач проникал сквозь толстые стены, и Дарри подумал: «Да, чтобы усомниться в искренности такой скорби, надо быть очень циничным человеком».

   Глухой ночью Шеррек сидел за кружкой пива у очага в доме Солви Ога.
   — Ты же — не ледниковец, Таргнир! — сказал он. — Ты зертианин.
   — Я родился в Зерте.
   — Как твое настоящее имя?
   — Анлиль.
   — Анлиль? — Шеррек удивленно приподнял брови. — Я уже слышал это имя.
   Анлиль пожал плечами.
   — Где ты мог его слышать? — небрежно спросил он, глядя на Шеррека спокойными серыми глазами. — Я и сам почти забыл это имя.
   — Не помню, где, но я точно его слышал. Анлиль из Зерта... Нет, я это уже слышал.
   — Может быть, еще вспомнишь, — сказал Анлиль.

   На рассвете Солви Ог, Дарри и Анлиль поехали сквозь лес — высокие пихты и ели, покрытые серебристым инеем. Лес становился все гуще, ехать было трудно. Так они достигли поляны, а на поляне стоял маленький деревянный домик. Путники спешились, привязали коней и вошли внутрь. В домике было натоплено, убрано, выметено. На столе — горячий каравай и чаша с медовой брагой. Сквозь мутные окошки синел лес.
   Натертые до блеска доски скрипели под ногами. Путники сели вокруг стола. Маленькая красногрудая птичка металась в большой клетке с железными прутьями.
   Хлопнула дверь, и в домик вошла одетая в соболью шубку светловолосая девушка. В руках она несла кожаную сумку. И чем-то эта девушка сразу же не понравилась Дарри, он отвел глаза и подумал: «Странная... Похожа на Эну Зеллем!» Девушка стояла на пороге и не закрывала дверь, а снежные хлопья таяли на пороге от жара каменного очага.
   — Закрой дверь, Сэйн! — сказал Солви Ог.
   — Не раньше, чем ты встретишь меня приветствием древних.
   — Я приветствую тебя именем зимнего ветра, именем снега, именем Ледника, Сэйн.
   — Вот теперь хорошо.
   Она сняла меховые сапожки и села у очага, скрестив ноги. Раскрыла сумку и вынула из нее связку орлиных перьев.
   — Ты летал высоко и видел кровь. Теперь ты летаешь в Вейтамире. Ты брал мясо песцов и медведей. Я беру знание, — нараспев сказала она.
   Потом она положила рядом с перьями ветку сухого растения:
   — Ты пробилась к солнцу сквозь лед, миглинг! Ты брала солнце, воду и ветер. Я беру знание.
   Дарри услышал музыку. Он не знал, кто мог бы создать такую музыку, ибо она была нежной и усыпляющей, но вместе с тем — угрожающей и жестокой. Эта Сэйн — ведьма!
   — Я призываю страшнейшую из метелей, что видели эти края, — сказала Сэйн.
   Да! Пусть призывает, думал Дарри, но ему казалось, что он кричит эти слова, кричит во всю глотку. Метель, пусть придет метель! И перед его глазами мелькнули огромные камни, медленно катящиеся по заснеженной долине. Женщина с лицом, раскрашенным черной краской. В волосах у нее — рыбьи кости. Женщина пела, и камни превращались в уродливых дряхлых детей. Проходили секунды, и дети превращались в великанов и начинали катить новые камни, а трясогузки бежали по их дорогам.
   Глаза Сэйн потемнели, и буран прекратился. Дарри увидел синее небо и одну звезду, и звезда эта тоже была колдуньей, опасной и непредсказуемой, а Сэйн взяла в руки лист папоротника и взмахнула им перед глазами Дарри:
   — Спи спокойно.
   Она покачивала веточкой, и таргер смотрел на движения ее рук, пока не уснул.

   Анлиль стоял у распахнутой настежь двери, за которой бушевала метель, и смотрел на спокойно уснувшего у очага Дарри. Сэйн надела меховые сапожки, собрала сумку и сказала:
   — Пойдем.
   Они вышли в метель и долго брели сквозь сугробы, слушая вой снежного волка—ибо в том искаженном мире, где они теперь находились, Солви Ог принял облик волка и бежал на холмы. Вглядываясь в густую снежную пелену, Анлиль чувствовал приближение сидиан — гигантского скопления энергии.
   — Впереди — башня, в которой живет колдун, — сказала Сэйн. Ее шубка и волосы были засыпаны крупными снежными хлопьями.
   — Там притаилось живое существо, но в нем нет магической силы. Я ее не чувствую.
   — Я тоже не чувствую. Но этому существу служат волшебные звери. Все — и хног-хейш, и инджиччи, и твалько. Они служат лишь колдунам.
   — Ты так думаешь?
   Метель стихла, и они увидели башню, сложенную из крупных серых камней. В ней не было окон, а окованная цепями дверь была широко распахнута. Высокие пихты полукругом окружали башню.
   — Харракан, — сказал Анлиль.
   Существо, скрывшееся в башне, было связано с Харраканом. С тем трижды проклятым Орденом. Анлиль видел это так же ясно, как если бы над башней развевался харраканский флаг.
   — Он живет там уже давно, — сказала Сэйн. — Я была ребенком, когда зеленое пламя в первый раз охватило башню. А потом сюда стали приходить волшебные звери. По утрам мы находим их следы. Иногда мы слышим странные звуки: как будто лавины сходят с гор, как будто шумит море. Говорят, что смельчаки, посмевшие войти в башню, никогда не возвращались обратно. Вся эта земля опустела с тех пор.
   — Ты хочешь войти в башню?
   — Да. Я хочу, чтобы ты шел со мной. Разве ты — не Таргнир?
   — Я пойду с тобой.
   Они поднялись на холм. Вблизи башня казалась обычным пограничным укреплением эпохи великих войн с кочевниками: грубая, приземистая, надежная. Над вратами были видны  три старых изваяния — волк, дракон и женщина с мечом. У женщины были отколоты голова и грудь, у дракона — крылья. Волк остался нетронутым.
   Из распахнутых ворот слышался низкий тяжелый гул.
   Они прошли под аркой и очутились во дворе, окруженном выщербленными каменными стенами. На древних плитах таял снег. Анлиль и Сэйн пересекли двор, поднялись по широкой лестнице из серого гранита и оказались перед новыми вратами. Полуоткрытыми.
   — Что это! — воскликнула Сэйн. — Взгляни!
   Врата были покрыты узорами замечательной красоты. Сэйн дотронулась пальцем до рельефных виноградных лоз: можно было подробно рассмотреть и ягоды, и листья, и усики. Крупные снежинки таяли на  плавниках каменных рыбок с выпуклыми глазами, на спинах горбатых кошек, на крыльях голубей с бараньими рогами.
   — Линдрианская работа, — безразлично ответил Анлиль.
   За  вратами открывался туннель. Сэйн стиснула пальцы и прикусила губы. Она боялась.
   — Хочешь взглянуть на этого колдуна, Таргнир?
   — Кем бы он ни был, он — не колдун. Я хочу на него взглянуть.
   Когда они вошли в коридор, врата за ними сразу же захлопнулись, и они оказались в темноте. Сэйн схватила Анлиля за руку. В то же мгновение коридор осветился призрачным зеленоватым сиянием. Он казался очень длинным. Сильно разрушенные стены были украшены полукруглыми нишами.
   Они настороженно пошли вперед. Коридор все не кончался. Им казалось иногда, что они видят глухую стену, тупик, но потом становилось ясным, что зрение обмануло их. Откуда-то доносился странный скрежет: словно по камню водили острием ножа. Анлиль неожиданно остановился:
   — Мы ходим по кругу.
   Сэйн закрыла глаза. Подумала. Кивнула.
   — Да.
   Она вынула из сумки маленький камешек, подбросила его на ладони и пробормотала что-то. Камешек вспыхнул темно-красным огнем и медленно полетел вперед. Вдруг он остановился, стукнувшись о стену коридора, и вернулся к Сэйн, которая ловко приняла его на ладонь.
   — Здесь дверь, — сказала Сэйн. — Как нам открыть ее?
   — Думай сама.
   Сэйн подошла к стене, положила на нее ладони и сказала:
   — Мы — здесь, ты — там. Мы — здесь, ты—там. Пусть вырастет дерево. Ребенок пробежит. Ребенок срубит дерево. Теперь ты — здесь, мы — там.
   Она несколько раз безуспешно повторила заклинание. Анлиль стоял чуть поодаль, скрестив руки на груди.
   — Боги, кто научил тебя этой мудрости? — насмешливо спросил он.
   Сэйн резко обернулась:
   — А кто сделал тебя таким?
   Анлиль молча взглянул на нее и подошел ближе.
   — Заклинание хорошее и могло бы помочь, — сказал он. — Но твой колдун весьма неглуп. Как ты думаешь, почему дверь в башню была открыта?
   — Чтобы заманить нас сюда.
   — Нет. Потому что настоящая дверь — это вся башня.
   — Дверь куда?
   Анлиль поднял руки и сказал:

       Эс нейфей энтер  илли тор де медхли.
      Хайдо киррир-киррай  лей сиали эхли.
      
       Нам нужно пройти сквозь врата мага.
       Если необходимо измениться — да будет так.

   Туннель исчез. Анлиль и Сэйн оказались в аллее парка. Была ночь, и странные лампады на квадратных каменных тумбах освещали листья причудливых растений, похожие на драконьи крылья. Издалека доносился плеск воды.
   — Какие высокие деревья, — прошептала Сэйн. — В нашем мире таких нет.
   Деревья и впрямь были гигантскими: самый высокий человек рядом с ними почувствовал бы себя ничтожным карликом. Анлиль и Сэйн долго шли по бесконечным аллеям, и огромные зеленые папоротники смыкались высоко над их головами. Земля была покрыта ковром из лиловых и красных мхов. В таинственном полумраке вдоль аллей белели мраморные статуи. Птица с клювом, изогнутым в виде серпа. Стоящая на четырех лапах обезьяна, на спине у которой сидела обвитая змеями кошка.
   Анлиль и Сэйн вышли из-под плотного полога листвы и увидели черное небо, почти на треть скрытое огромным мутно-красным диском, выходящим из-за горизонта. Сэйн прижала ладони к вискам, оглянулась назад и вскрикнула. Там, за ее спиной, над вершинами странных деревьев резало глаза нечто, оказавшееся лишь краем  невыносимо яркой луны, испещренной угольно-черными пятнами.
   — Где же мы оказались? О, милость Продда!
   Они шли по земле, покрытой черными прямоугольными плитами, и более здесь не было ничего: ни деревьев, ни статуй. Только черные плиты, тусклое солнце и чудовищная луна.
   Сэйн отчаянно вскрикнула:
   — Что у меня с головой?
   Анлиль улыбнулся.
   — Скажи мне правду! — потребовала Сэйн.
   — У тебя в голове — змея.
   — О, Лейтид! Это какая-то отвратительная магия... Что же мне делать?
   Голова Сэйн стала  прозрачной, и Анлиль мог очень хорошо видеть, как внутри черепа жрицы мечется, свиваясь клубками, небольшая зеленая змея. По чешуе пробегали искры. Мысли Сэйн.
   — Сейчас с этим уже ничего не поделаешь. Когда вернемся, все станет прежним. Скажи, Сэйн, я как-нибудь изменился?
   Несмотря на свой ужас, Сэйн нашла в себе силы взглянуть на Анлиля.
   — Нет, — сказала она.
   Они шли теперь среди тонких металлических колонн, примерно в половину человеческого роста. Эти колонны были установлены на стыках черных плит на одинаковом расстоянии друг от друга.
   — Что это? — прошептала Сэйн.
   — Не знаю. Но это как-то связано с энергией.
   Они остановились. Мутно-красный солнечный диск странным скачком поднялся чуть выше над горизонтом, и они увидели, как его лучи скользнули по земле в небольшом отдалении от них. Послышался высокий визгливый звук, земля покраснела и задымилась, колонны начали вибрировать, и яркая радуга вспыхнула над каждой колонной. Сэйн закричала. Лунный диск, оставшийся позади, еще увеличился и стал бледно-зеленым,  как листок, и сияние, исходившее от него, было таким ярким, что погасило звезды и лишило странное солнце света, превратив его лишь в черную окружность, чуть темнее пепельного небосклона. То, что покрывало лунную поверхность — горы, кратеры, впадины — было видно так хорошо, как будто гениальный скульптор вылепил этот пейзаж из глины и поднес его прямо к глазам зрителя. Обнаженные мерзлые камни были залиты призрачным зеленым мерцанием, и казалось, что вершины лунных гор могут соприкоснуться с дрожащими колоннами странного мира.
   И постепенно местность начала изменяться. Металлические колонны превратились в тонкие и очень высокие пальмы, ночь сменилась днем, луна побледнела и истаяла наполовину. Хотя солнца и не было видно, его лучи все же проникали сквозь густой зеленоватый туман, окутавший верхушки деревьев. Отовсюду доносилось ликующее пение птиц.
   Три солнечных луча, отчетливо видные в тумане, скрещивались над белым камнем с ровной поверхностью, а на камне лежала черная жемчужина.
   — Добро пожаловать! — сказала жемчужина. — Я — тот мир, в котором вы оказались, не знаю, преднамеренно ли, случайно ли. Я сама сотворила себя. Я располагаю не слишком большим разнообразием форм. Обычно я показываю своим гостям несколько вариантов того, как бы я могла выглядеть. Хотите вы продолжить знакомство с моими формами? Все они красивы и надежны, и жить в них весьма приятно.
   — Что ты сделала с моей головой? — закричала Сэйн.
   — Я ничего с ней не делала. Каждый, попавший в одну из моих форм, меняется. Какая тебе разница, что у тебя в голове, если ты по-прежнему хорошо соображаешь?
   Голос жемчужины приобрел вдруг сварливую интонацию. Неожиданно из-за пальмы вылетела огромная крылатая ящерица ярко-золотого цвета, вдоль хребта у нее шли красные пятна, и такие же пятна виднелись на полупрозрачных крылышках.
   Анлиль не успел вмешаться. Сэйн взмахнула мечом и бросилась на ящерицу. Та ловко увернулась и взмыла ввысь, к верхушке пальмы. Вокруг жемчужины появился синеватый дымок. И тогда змея вырвалась из головы Сэйн и в один миг проглотила колдунью. Золотая ящерица парила в воздухе, медленно поднимая и опуская крылья. Анлиль шагнул к жемчужине. Чудовищно увеличившись, змея оттолкнулась от земли и рванулась вверх; там она, обвившись вокруг ящерицы, начала душить ее своими гибкими кольцами. Ящерица полоснула ее острыми когтями. Противники несколько раз перевернулись в воздухе, ударились о пальму и сломали ее. Анлиль склонился над жемчужиной, протянул к ней руки. По телу ящерицы пробежали судороги, и она упала на землю, подняв в воздух облако зеленой пыли и красноватой цветочной пыльцы. Змея мгновенно разжала кольца и взлетела еще выше, полностью скрывшись в душном пряном тумане.
   Там, где только что была жемчужина, появился вибрирующий черный конус. Анлиль обернулся и увидел, что змея обвила ствол пальмы и, кажется, заснула.
   Тогда он прошептал несколько слов, и змея соскользнула вниз, свилась чудовищной спиралью и, сделав мощное движение, словно выплюнула из пасти Сэйн, отлетевшую на десять шагов. Потом кожа змеи начала меняться, превращаясь в землю, в капельки влаги, крылья мельчайших насекомых и, наконец — семена. Крупные красные семена с зелеными крапинками, больше похожие на яйца. Ветер поднял их в воздух, и они улетели за лес.
   — Пойдем, Сэйн! — сказал Анлиль.
   Они шли сквозь мир черной жемчужины. В одно мгновение свет ушел, и наступила ночь, и жуткий иссиня-белый диск луны заслонил полнеба. Насекомые запели в лесах. В круге из факелов Анлиль и Сэйн увидели очень странное сооружение. Круг из камней. На каждом камне — одна и та же руна. АРККЕЙ. Редкое слово языка кирубби, означающее сито для процеживания нечистой воды из колодцев. За камнями — круг из диких растений: лебеда, терн, полынь, клендский папоротник, дикая мальва. В круге высилась небольшая башня без окон и дверей, увитая плющом и мышиным горошком. На башне сидело необычное существо, напоминающее свинку, покрытую густой темно-коричневой шерстью с белыми пятнами...вот только на голове у свинки были рога, похожие на оленьи, а на спине — шипастый гребень.
   — И это...тоже...дверь? — задыхаясь, спросила Сэйн.
   — Да.
   — И мы сможем вернуться?
   Вместо ответа Анлиль шагнул вперед и прикоснулся к башне.
   — Постой!
   Сэйн сжала его руку.
   — Я чувствую энергию, — сказала она. — О, здесь столько энергии...я не могу это выдержать... И мне кажется, мне кажется...
   Она упала перед ним на колени и прижалась губами к его руке:
   — Научи меня всему, что знаешь ты! Дай мне свое знание! Здесь мы сможем сделать ни-вейн! Обмен знанием.
   — Что ты сможешь дать взамен?
   — Я могу дать тебе знание о драконах! Умоляю тебя!
   Стайка огромных мотыльков поднялась в воздух и закружилась вокруг башни. Свет луны легко проходил сквозь их прозрачные крылья. Над бездонными кратерами лунной поверхности летела пыль, и частицы этой пыли оседали на диких цветах мира черной жемчужины, и цветы начинали гореть слабым синеватым огнем. Анлиль и Сэйн взялись за руки. Они раскрыли друг другу свое сознание, не оставив себе ни единой лазейки хоть что-нибудь скрыть. Анлиль пережил овеянное многими предсказаниями и магическими знаками рождение Сэйн — три зимних грозы прошли над озером Сарн, семиногий ягненок родился в Хролле, затмение солнца сменилось лунным затмением. Потом Анлиль провел вместе с Сэйн те десять лет, что она обучалась у старого жреца, и то были годы аскетизма, веры и яростного стремления к знанию. Он видел места погребений, что посещала будущая жрица; увидел реки, в которых она купалась, ибо вся ее сила была соединена с водой. Посреди ледяной пустыни она создала куст цветущих георгинов. Она исцелила гниющие ноги засыпанного лавиной человека. Она зажгла трут и прогнала злобных твалько. Она нашла детоубийцу и приговорила ее к смерти по закону и обычаю.
   Белые драконы севера. Истинные, не ниджеталь...
   У них есть свои боги: Пещерная Мышка, хозяйка их жилищ. Зимняя Сова, способная превратиться в снегопад, метель, старое дерево. Бог Зла, Хранитель Пустоты — за свое коварство он лишен имени.
   Те огни, что зажигают люди в домах, притягивают драконов к себе...Музыку они услышать не могут. Они видят ее, как разноцветные фонарики.
   Драконы думают, что падающие звезды — это другие драконы из чужой половины мира, и часто они хотят проведать своих собратьев и поднимаются все выше, пока не падают замертво...
   А когда дракон летит между землей и луной, он внимательно смотрит вниз и ищет огонь, а если не находит огня, он начинает мечтать и принимает за огонь алые и золотые цветы, кирпичи, красные платья женщин...
   А жрица Сэйн увидела роскошный дом Лангоуна в Залейне, увидела деревни северного Зерта, их розы и жимолость, ульи и тополя... Она увидела многое, но понять смогла очень мало, ибо ее жизнь была снегом. Сумрачные залы Замка Семнадцати Спящих Королей. Грубые булыжники внутреннего двора. Гигантские тренировочные залы.
   Ты делаешь засс-эръа — разъединяешь сознание противника на кхис-кхис, мельчайшие элементы, и элементы вступают во взаимную вражду, и мозг разрушает себя сам, сперва на первом уровне Ужаса, потом — на втором уровне Слабоумия, потом — на третьем уровне Распада. Если сделать вскрытие черепа мертвого противника, то можно увидеть следы гниения, поразившего все центры мозга и распространившегося подобно гангрене. Возможен неприятный запах. Труп должен быть уничтожен полностью.
   Более изящный вариант — засс-хайтон. Тончайшей иглой, через глаз или ухо, ты проникаешь в мозг противника и производишь повреждения в тех центрах, что на рисунке отмечены красным. Потом ты атакуешь их любыми галлюцинациями, что хранятся у тебя в твоем личном запасе немедленного боевого использования. Галлюцинация может быть настолько устрашающей, а воздействие — настолько сильным, что противник погибает от ужаса. Если впоследствие сделать вскрытие черепа, то очевидны следы физических повреждений в отдельных центрах мозга, в целом же мозг находится в исправном состоянии.
   
   Сэйн жадно впитывала это знание...приемы, уловки, хитрости...но их было слишком много, и они были слишком сложны для нее...и она решилась последовать дальше. Она схватилась за сердце и упала на колени, почти физически ощутив укол черной иглы, лишающей магической силы. Слезы хлынули из ее глаз. Потом была жизнь, лишенная силы. Рыдая, она ощущала эту томительную пустоту, ослепший и обезумевший мир. Сила возвращалась. В груди птенчика забилось сердце, бутон наперстянки распустился наперекор зиме — так видела это Сэйн. Снега. Шенгджи. Дороги. Волки. Великий святой грабеж. Здесь она была в своем доме, и она поднялась с колен и обняла Анлиля...нет, Таргнира...приветствуя в нем брата. Гибель каждого из дружинников она пережила с угрюмым отчаянием сестры-шенгджи. И вдруг — дом в западном городе, и бессчетные лица горожан промелькнули перед ней, слившись в спесивое и осторожное лицо современника.
   Потом она рванулась, разрывая в клочья свою одежду, но вырваться не смогла. С искривившимся ртом и обезумевшими глазами она должна была переживать каждый его день в Даргат-Нибтейни.
   — Нет! — крикнула Сэйн.
   Рукав ее полушубка треснул, порвалась нитка бус. Она побежала прочь, обхватив голову руками и громко рыдая. Но связь между ней и Анлилем была уже слишком сильна, и физического контакта не требовалось. Она упала в траву, и возмущенные мотыльки заметались, подобно языкам белого пламени. Она побежала снова, и ее черная тень скользила по лунной поверхности, отражаясь в ней как в зеркале.
   Потом она потеряла сознание. Она упала в травы, и цветочная пыльца поднялась и умчалась вдаль вместе с облаком лунной пыли. Тело Сэйн исчезло. Иллюзорный мир перестал удерживать ее. Она была свободна.
   Анлиль приблизился к башне.
   — Эй! — сказала рогатая свинка. — Ты не хочешь остаться здесь?
   — Не хочу.
   Тогда свинка прыгнула ему на плечо:
   — Возьми меня с собой. Хочу повидать своего друга.
   Анлиль прикоснулся к одному из серых камней башни и громко сказал:
   — Откройся!

   Они положил безжизненное тело Сэйн на порог дома Солви Ога и постучал в дверь. Потом повернулся и пошел обратно. На его плече по-прежнему сидело существо, похожее на рогатую свинку с шипами вдоль хребта: демон вайа-туки, живущий в тех кустарниках, что растут на священных камнях.
   Обледеневшая горная дорога была безлюдна: им встретилась только одна девочка, одетая в звериные шкуры — она перебирала четки из красных ягод того дерева, что на харраканском зовется путур. Опускалась ночь. Высокие черные пихты мрачно высились по обеим берегам реки Лгечджак. Пошел снег, и несколько долгих часов Анлиль не видел ничего: только белую пелену снега, тяжело падающего на землю, словно желающего похоронить под собой весь Ледник. Голос демона вайа-туки был пронзителен и высок:
   — Знаешь ли ты, Анлиль, каких слов нет в тайном языке демонов?
   — Нет слова «убийство». Нет слова «изменение».
   Они шли лощиной. Хвойная тайга, покрывавшая утесы, казалась тайным могущественным королевством. Империя тьмы и снега. Что есть Харракан? Анлиль чувствовал смертельную усталость, но продолжал идти.
   Демон вайа-туки насмешливо фыркнул. Небо уже прояснилось и бледным сиянием хмурилось на угрюмый низкорослый еловый лес. Анлиль увидел, что башня исчезла. Посреди леса стоял одинокий сруб из черных прокопченных бревен. Слюдяное окошко жалко скалилось на мир. Это странное подобие дома подпирали вбитые в землю бревна.  Рядом — кузня, сарай, еще какие-то постройки и навес, под которым лежала пушистая белая сука с острой мордочкой, к ее животу льнуло штук десять темненьких щенков.
   Демон вайа-туки радостно заверещал и ворвался в дом. Анлиль остановился, концентрируя файрат. Он чувствовал: в этом доме находится человек, заставивший башню-дверь появиться, а потом — исчезнуть. Но никакой магической энергии Анлиль больше не ощущал.
   И в бледном свете северного утра сам хозяин сруба вышел навстречу Анлилю. Это был харраканец, невысокий и узкоплечий. Выглядел он, скорее, как шенгджи: одетый в медвежью шубу, с длинными русыми волосами.
   — Я ждал тебя, — сказал он. — Заходи.
   Такой могла быть любая изба в Предледниковье: лежанка, заваленная тряпьем; низкий некрашеный стол, нехитрая деревянная утварь. На полу грудами свалены кедровые орехи и вязанки хвороста. В углу — аккуратно свернутые трубками частые сетки из особого харраканского материала. Летом ими будет обернут весь дом.
   Хозяин поставил на стол фляжку с брагой шехолк и миску с сушеной рыбой.
   — Почтение дороге и отваге! — сказал он.
   — Ты — харраканец.
   Хозяин сделал глоток шехолка и вытер подбородок. Протянул фляжку Анлилю.
   Анлиль молча смотрел на него.
   — Делай проверку! — усмехнулся хозяин.
   — В тебе есть что-то, что не дает мне ее сделать.
   — Есть!
   Хозяин наклонился вперед и показал Анлилю свою левую ладонь. На его ладони была руна НАБАТ.
   — Брось! Ты забыл, как действует эта руна? Я совершенно беззащитен. Хочешь, я сейчас попробую укусить себя и забьюсь в судорогах? А хочешь, я погрожу тебе кулаком и упаду без сознания? Оставь! Ты имеешь дело с паралитиком! Ты, что, обо всем забыл?
   — О, нет! — сказал Анлиль. — Я все очень хорошо помню. Кто ты такой?
   — Я — основатель Ордена Ущербной Луны. Мое имя Син-Джарт.

   Син-Джарт сделал еще пару добрых глотков шехолка. Но речь его оставалась твердой. Он сказал: руну НАБАТ придумали линдрианцы, еще во времена своего Четвертого Опустынивания. Но она противоречила всему их внутреннему миропорядку и тому, что они называли справедливостью и равновесием, и она грозила им анархией—тогда они отвергли ее. Пять харраканских экспедиций погибло в чудовищных песках Внутренней Пустыни, пытаясь добраться до пещерных библиотек линдри: тех, где в сосудах из священного металла, не подвластного никакой порче, хранятся свитки, мелко исписанные строчками самой сложной иероглифической письменности в мире. И шестая экспедиция достигла цели. Син-Джарт рассказывал о бурях зыргыф, уничтожающих все живое на десятки миль вокруг: такая буря разразилась в тот самый миг, когда подкупленный конголи сумел, наконец, разгадать шифр, запирающую стальную дверь в карминного цвета скале. Он рассказал о чешуйчатом ящере неслыханных размеров, жившем в библиотеке. Ящер этот блуждал по полутемным тоннелям, мимо бесчисленных сосудов с забытыми свитками, и пожирал всех тех, кому ценой отчаяния удавалось проникнуть сквозь расщелины в скале, спасаясь от бури зыргыф: змей, пауков, мохноножек, термитов, птиц, ползучие растения. Син-Джарт показал свою изувеченную ногу, клыки ящера коснулись ее, прежде чем подкупленный конголи поразил тварь. Им был известен код свитка на полке, и они искали его, пока буря зыргыф разрушала каменные ткани скалы, а конголи вдыхал в ноздри божественно прекрасный порошок афидус — мармарайу. Они нашли свиток, перерисовали иероглифы и зашили бесценную бумагу в одежды Син-Джарта. Свиток они оставили на месте — таково было условие. А потом им мучительно захотелось спать. Мудрый конголи уложил их спать в одном месте, очертил кругом, поставил склянки с травой соленеца и поджег ее. Он сказал: это нужно для того, чтобы красавицы не спустились со стен и не заставили вас заниматься с ними любовью, пока вы не умрете. А на стенах библиотеки, и правда, золотыми и алыми красками линдри изображены были чудесные красавицы: с полными и нежными грудями, с талиями тоньше рога антилопы и бедрами зрелых матерей, глаза их были синими, а кожа — светло-коричневой. Но один из харраканцев посмеялся над этим обычаем и лег спать вне круга. Тяжелый сон смотрил их всех, и они ничего не слышали, но наутро он был мертв. Буря зыргыф стихла. Они вышли из пещеры и увидели новую пустыню, ибо весь тот слой песка, что лежал на холмах, такой глубокий, что лишь животное авадри может пройти по нему и пронести человека, а любое другое животное уходит вглубь — весь этот песок буря зыргыф унесла в другие края: в Идрар-Дифт, в Тонда-Конголи...до самого Линдитту! Ни одной песчинки не было теперь под ногами — только каменная кора из черного базальта и обломки гор. И Син-Джарт сказал, что они видели скелеты, скрытые ранее песком, и трупы животных, принесенных чудовищной бурей из прибрежных долин Линдрианы, там, где климат мягче, и животные разнообразны. И они видели шембы — прямоугольные горы исключительно правильной формы, с такими гладкими поверхностями, что они сверкали как зеркала, и ни одно живое существо не смогло бы взобраться на такой шемб. Но сейчас над плоскими вершинами шембов с отвратительными криками дрались черные коршуны и огромные линдрианские грифы. И подкупленный конголи сказал: это священная буря зыргыф бросила трупы антилоп на вершины шембов, и трапеза будет теперь продолжаться до ночи. А потом подкупленный конголи сказал: мы должны нацепить на высокие шесты два трупа: дикого осла и маленькой антилопы-лоле. Тогда магические грифы не тронут нас. Но над ним посмеялись.
   — И я говорю тебе о том, что видел, Анлиль! — сказал Син-Джарт. — Только о том, что видел. Когда мы уже достигли реки Тонды, к нам приблизилась птица, похожая на черного грифа, но гораздо больше. А с нами была мудрая женщина из Лахлах-Лашита, и она-то ехала первой. И не успели мы понять, что будет, как эта птица впилась ей в лицо когтями. Конголи подстрелил птицу. И клянусь тебе своей душой, Анлиль, у этой птицы были стальные когти! Они были сделаны из того металла, что зовется согхар, и что больше не умеют делать. А внутри этой птицы был живой человеческий зародыш, соединенный с ней пуповиной. Что же до этой женщины, то мы пытались...
   Син-Джарт замолчал. Залез под стол, извлек огромный бочонок с шехолком.
   — Как мы ни пытались что-то сделать, она ушла в пустыню. А потом... Я вернулся в Ашрум-Лозе и все свои силы посвятил изучению этой руны. Я не мог понять одного: почему этот народ, создавший самое чудовищное, что вообще возможно создать — Магию Хаоса — почему этот народ отказался от использования такого совершенного оружия, как руна НАБАТ? Почему они забыли о ней? Скрыли секрет под землей? Почему?
   — Как ты ее изучал? — спросил Анлиль.
   — Тогда использовались только настоящие преступники. Убийцы. Шпионы. Таких всегда хватало в нашем Ордене. Но тогда не было боев. Только лаборатория, похожая на тюрьму. Их держали в изолированных камерах и ставили над ними опыты. Они очень быстро погибали, а мы так ни на шаг и не приблизились к разгадке руны. Тогда я добровольно поставил руну на свою ладонь. Мне казалось, что у нее есть какие-то скрытые возможности...мне казалось, что я смогу контролировать...
   — Контролировать контроль руны над твоим самоконтролем! — со смехом сказал Анлиль.
   — Да. Но из этого ничего не вышло. Тогда я ушел сюда. Я давно уже живу здесь. Я больше не пытаюсь снять руну. До того как поступить в школу Ордена, я учился у кузнеца. Здесь мне пришлось обновить знания. Я кую мечи, серпы, секиры. Не очень хорошо. Мужчины-шенгджи брезгуют моим оружием, но покупают его для своих женщин и детей. Рыбу я ловлю сам. Сам варю шехолк. Если мне принесут мяса или пива, буду рад. Обычно не приносят.
   — Почему башня то появляется, то исчезает?
   — О! — Син-Джарт лукаво усмехнулся. — Если бы я это знал! Идем, посмотрим!
   Они вышли из дома. Был великолепный северный рассвет: морозный, но не студеный, и алое солнце придавало снегам сияющий розовый оттенок, чернило стволы двухсотлетних пихт, ослепительными бликами вспыхивало на наледях. Син-Джарт дотронулся до плетня, окружавшего двор.
   — Смотри! — сказал он. — Видишь? Плетень падает. Надо подпирать его бревнами.
   — Да. Вижу.
   Син-Джарт убрал оба бревна, и плетень рухнул на снег. В ту же секунду на горизонте появилась Башня. Радужная арка мерцала над ней. Син-Джарт покряхтел, нагнулся, поднял плетень, укрепил его — и Башня исчезла, словно ее никогда и не было.
   — Это — не магия, — сказал Анлиль. — Это связано с живой силой самой земли, сплетенной с линиями сидиана.
   — Не знаю! — пожал плечами Син-Джарт. — Я туда не хожу. Вот демоны мелкие оттуда ко мне бегают...как этот!
   — Я ухожу, — сказал Анлиль. — Ты шпионское гнездо видел?
   — Я не понял, что ты имеешь в виду...
   — Не понял? Шпионское гнездо? Крысятник?
   — Эту руну можно поставить во второй раз, — сказал Син-Джарт. —  Ее можно ставить сколько угодно раз. С одним только ограничением. Ее можно поставить ТОЛЬКО на ладонь левой руки.   

   Дарри нервничал уже давно. Вожди северо-западных рехайтов съехались в дом Солви Ога задолго до рассвета. Столы и стулья были вынесены. Жена и дочь Солви Ога расстелили ковры и обложили узкие проходы между ними еловыми ветками. Покурили смолой,  и в горнице стоял нынче крепкий дух кедрового леса. Слуги прикатили бочку с брагой шехолк и поставили ее в середине горницы. Бочка была скована тремя железными обручами и разрисована угловатыми рунами Севера. Ковров было девять — по числу гостей — и на каждый из них жена Солви Ога поставила деревянную корзинку с высокой ручкой, обложенную изнутри мхом и хвоей. В корзинках гостей ожидало угощение: мясо пяти животных и крошечная коробочка с красным перцем. Вожди северо-запада ждали, сидя на коврах. Ждали в молчании. Перед каждым из них стоял окованный металлом череп. Солви Ог, Шеррек и Дарри разместились в углу горницы, на особом ковре. Таргер украдкой рассматривал этих вождей. Могучий Харамзин по сравнению с ними казался мальчишкой. Медведи — сильные, дикие, лесные. Их взгляды были тяжелы и угрюмы, а лица — неподвижны. Шлемы они сняли, как велел обычай, но рядом с каждым из них лежало два меча: короткий и длинный.
   Все шло немного не так. Обычай нарушался. Анлиль и Сэйн куда-то исчезли. Ночь Ледника смотрела в горницу сквозь покрытые морозными узорами окна. Никто не притрагивался ни к еде, ни к питью. Встревоженный слуга подкрался к Солви Огу и сообщил ему шепотом, что жрицу Сэйн нашли на крыльце. Она была без сознания. Солви Ог невозмутимо кивнул.
   Прошло еще два часа. Послышался удар колокола, и двое юношей внесли в горницу какое-то живое существо, полностью закутанное в черное покрывало. Следом несли зеленый ковер. Ковер расстелили в дальнем углу горницы и посадили на него существо.
   — Жрица Сэйн, — одними губами произнес Солви Ог, обращаясь к Дарри. — Она или признает или не признает в нем истинного пророка Таргнира.
   — Кстати, где он может быть? — поинтересовался Шеррек.
   Дарри пожал плечами. Он заметил, что этот Шеррек  здорово боится собравшихся здесь вождей.
   — Анлиль из Зерта, — пробормотал Шеррек. — Где же я это слышал?
   Северный рассвет уже озарял красным румянцем стены горницы, ковры и мрачные фигуры вождей. Появился Анлиль. Дарри вздохнул с облегчением. Анлиль был очень бледен, казалось, что он с трудом держится на ногах. Он поклонился собравшимся, пересек горницу и сел рядом со жрицей Сэйн на зеленый ковер.
   Вожди немного оживились. Дочь Солви Ога, одетая в нарядное красное платье, разливала брагу шехолк, вожди пили ее из черепов, и Дарри несколько удивился такой странной моде. Вожди переговаривались друг с другом о каких-то набегах, брачных союзах, дележах... Наконец, один из вождей, широкоплечий великан с деревяшкой вместо правой ноги и окладистой русой бородой, поднял руку в торжественном жесте и крикнул:
   — Горы, сила, свобода!
   И все трижды повторили этот клич.
   Наступило молчание. Анлиль вышел на середину горницы. И тогда Шеррек, который давно уже беспокойно ерзал и улыбался, крикнул со смехом:
   — О, боги! Вспомнил! Я знаю, кто он такой!
   Анлиль не обернулся.
   — Хозяин! Заткни пасть менгарскому щенку! — презрительно бросил одноногий, и Солви Ог рявкнул: — Молчи, Шеррек! Тебе еще дадут слово. Может быть.
   — Вы хотите знать, кто я — святой пророк Таргнир или самозванец? — медленно  проговорил Анлиль. — Это вы хотите узнать?
   Потом он замолчал. Никто не произносил ни слова.
   — Давным-давно, молодой Фингедж из дружины Аугни...Фингедж, сраженный стрелой усноденского наемника...рассказал мне одну историю, — продолжил Анлиль. — Историю  о двух братьях-шенгджи. Старший брат в юности вступил в сильную дружину и всю жизнь путешествовал по свету. Он повидал и Нения-Нодд, и Неннар-Осла, и Аргани, и Мейзар. А младший брат остался на Леднике и прожил всю жизнь в избе над водами Лгечджак. А потом старший вернулся, и они встретились. Старший стал рассказывать о невиданных городах, чудесных животных, загадочных храмах и вечнозеленых лесах. Он говорил долго. Потом он спросил: а что видел ты, харги? Младший ответил: я видел снег. Всю жизнь...один лишь снег. Старший улыбнулся с презрением. Неужели один только снег, и ничего более? Да, я видел только снег, ответил младший, но зато я его увидел.
   Потом он снова замолчал и молчал очень долго.
   — Вы хотите узнать, пророк я или не пророк? Рядом с хозяином сидит человек, который уже знает ответ! — Анлиль обернулся, и Дарри вздрогнул, увидев эти обезумевшие глаза. — Скажи им, кто я такой, Шеррек!
   Шеррек неуверенно поднялся на ноги.
   — Его настоящее имя — Анлиль из Зерта. О нем слышали и в Менгаре. Он был рабом в тюрьме Даргат-Нибтейни! Он убивал на харраканской арене таких же рабов, как он!
   Анлиль кивнул. Его глаза блестели все ярче.
   — Верно! Как сказано в вашем пророчестве? В его глазах будут темнота и боль. На его плече будет клеймо харраканской тюрьмы. На его левой ладони будет незаживающая рана?
   Он разорвал свою одежду и показал клеймо, потом высоко поднял левую руку.
   — Клеймо у меня есть! Рана есть! Что вы видите в моих глазах — не знаю! Вы слепы, глухи и безумны! Вы — не волки снегов, вы — харраканские свиньи! Оставим этот спектакль, его много раз будут разыгрывать мбингани. Ну что, Сэйн, святая сестра вайвери? Что ты видишь?
   Все были неподвижны. Сэйн молчала, сжавшись в комочек под своим черным покрывалом. Они услышали, как в саду перелетел с ветки на ветку клест.
   Потом упала темнота. Стены исчезли, и мир расширился до пределов огромной долины, покрытой корой блистающего голубого льда. Казалось, что гигантские волны...нет, водяные смерчи...поднялись в воздух и застыли навеки, мгновенно скованные льдом. На самой высокой льдине стояла женщина, с ног до головы одетая в стальную броню. В одной руке она держала боевой топор, в другой — череп какого-то животного. Но грудь ее была обнажена, и капли молока струились из сосков в череп. Из-под высокого стального шлема ей на спину падали белые волосы, глаза ее были розовыми, в середине лба сверкала металлическая пластина. Варвары упали на колени.
   — Божественная Лейтид! — охнул кто-то.
   Женщина шагнула вперед. Холод стылым туманом свертывал живой воздух.
   — Подтверждаю святость! — сказала она, и этот нечеловеческий голос скрежетом железа отозвался в ушах Дарри.
   Потом она опустила череп на землю. Протянула руку. Сняла железную рукавицу. Ее ладонь казалась сделанной из сверкающего льда. Кончиком указательного пальца она дотронулась до головы Анлиля. И снова — абсолютная тьма.
 
   Открыв глаза, Дарри обнаружил, что в горнице — все по-прежнему...вот только Шеррек забился в угол и трясется. Анлиль стоял неподвижно, закрыв лицо лоскутом темной ткани. Вожди поднялись на ноги. Солнце светит ярче прежнего, но...
   На ковре перед Анлилем Дарри увидел череп. Не человеческий...скорее всего, он принадлежал морскому животному, тюленю или котику. Он до краев был полон молока.
   Жрица Сэйн сбросила покрывало. Ее лицо было покрыто слоем белой краски. Глаза —густо обведены черными тенями. Она подошла к Анлилю, опустилась на колени и положила три земных поклона. Потом взяла в руки череп, вскочила на ноги и высоко подняла его над головой. Все, включая Шеррека, упали на колени. Дарри решил последовать всеобщему примеру.
   Дочь Солви Ога подошла к Анлилю. В руках у нее был длинный нож с рукоятью, покрытой изображениями морских тварей. По-прежнему придерживая ткань правой рукой и закрывая таким образом лицо, Анлиль протянул ей левую руку. Дочь Солви Ога поцеловала его руку, подняла рукав плаща и сделала надрез повыше запястья. Кровь хлынула в череп, подставленный Сэйн, и смешалась с молоком. Дарри не мог отвести глаз от алых прожилок на белой теплой поверхности. Потом дочь Солви Ога мягким движением взяла Анлиля за правую руку и открыла его лицо. Кровь струилась у него из середины лба, губы были синими. Жрица Сэйн поднесла ему череп, и он сделал глоток. Потом сама жрица испила из черепа, потом — дочь Солви Ога, потом — сам Солви Ог и девять вождей. Дарри понял, что не сможет даже просто прикоснуться губами к этому, но ни ему ни Шерреку этого и не предложили. А потом девять вождей и Солви Ог, подняв руки в боевом приветствии шенгджи, запели песню на старом языке севера, и Дарри смог понять лишь одно: речь в ней идет о начале неслыханной войны, о благословенном времени величия, большого грабежа и большой славы. Анлиль стоял, закрыв глаза и опираясь о плечо Сэйн.

   Несколько дней шли снегопады...потом снег таял...и солнце начинало греть, и оживали птицы...потом снова приходили снега. Весна все никак не могла наступить. Герцога Хейдауга показали вождям рехайтов, а потом, к вящему удовольствию Дарри, отослали в Свободную Фиртаси с отрядом бойцов герцога Зеллема. Несколько дней вожди северо-западных рехайтов обсуждали с Солви Огом план грядущей войны. Обсуждения в основном сводились к торгу: сколько бойцов даст каждый из них. На Дарри эти вожди смотрели с брезгливым недоумением, но все же относились к нему лучше, чем  к Шерреку. Этот мальчишка был для них, судя по всему, хуже собаки, и они ежечасно давали ему это понять. Анлиля Дарри увидеть не мог. Сэйн, дочь Солви Ога и какие-то старухи держали Анлиля в отдаленной горнице, и на все расспросы отвечали, что пророк Таргнир отдыхает и видеть его нельзя. 
   Однажды в сумерках Дарри вышел со двора и пошел бродить по окрестным лесам. Река Лгечджак вздулась и неслась вниз с оглушительным и угрюмым ревом, и на поверхности ее кружились осколки грязного льда и еловые ветки. Студеный туман спускался с северных гор. Дарри ощущал глубокую грусть. В Харракане, узнав о прошлом Анлиля, он решил навсегда забыть о том, что узнал. И ему удалось забыть. Но сейчас он понял, что, пока они с Анлилем будут друзьями, это прошлое будет и его прошлым тоже. Вспоминая тот единственный бой, который он видел, Дарри не мог отвязаться от вопроса: как они смогли заставить Анлиля делать это?  С Анлилем это было несовместимо.
   Дарри вернулся в дом Солви Ога и обнаружил, что дверь в комнату Анлиля не заперта. Таргер увидел очень уютную горницу. Анлиль стоял у окна. Старуха-шенгджи ходила по горнице с кадильницей и бормотала молитвы.
   — Присаживайся, Дарри! — оживленно сказал Анлиль. — Я был немного болен. Тюрьма напоминает о себе. Но сейчас уже все в порядке! Два-три дня — и поедем в Ишару.
   — В Ишару! Зачем?
   — Война требует денег. Поедем  собирать деньги на войну.
   — А кто же нам их даст?!
   — Война выгодна многим. И у некоторых из них есть деньги.
   — Слышь, Анлиль! — Дарри очень хотелось задать этот вопрос. — А ты и правда, что ли, этот...святой пророк Таргнир?
   Анлиль тихо засмеялся:
   — А ты как думал, таргер? Да.

   На следующий день он все еще был очень слаб, но ничего другого ему не оставалось — и он вышел на крыльцо. Солви Ог отступил к дверям. На дворе, за распахнутыми деревянными воротами, и дальше, меж заиндевевших сосен...и еще дальше...повсюду были дружинники Севера — в одинаковых серых кольчугах, в рогатых шлемах, с мечами и копьями, весело сверкающими в лучах утреннего солнца. Чья-то рука дала Анлилю белый стяг Ледника. Он поднял его. Тысячи серых и голубых глаз устремились на это знамя, тысячи мускулистых рук в особых перчатках (снизу мех, сверху — металлические кольца) поднялись, приветствуя его. Анлиль не знал, что он должен сказать. Как всегда в своей жизни, он решил рискнуть и крикнул так громко, что эхо ответило ему из-за снежных холмов Шу-Шонга:
   — Смерть харраканцам!
   И восторженный вопль «Джак и Таргнир!» был ему ответом.

   Отряд Харамзина отправился в Ишару. Анлиль и Дарри ехали с ним. Дарри снова увидел однообразные северные картины — но теперь здесь торжествовала весна. Под ослепительно-синим небом льды на вершинах Сиппариппы сверкали подобно алмазам, и сочные травы рвались уже из оттаявшей земли. Птицы пели так, как они никогда не поют на юге. Дарри был счастлив. Грядущая война казалась призраком...да и когда она еще начнется? А пока что вокруг были сильные и веселые люди, и Дарри отметил, что мало-помалу они начинают смотреть на него с уважением.
   И однажды на рассвете Дарри снова увидел высокие терема Ишары. Великий город Севера, город торговли, контрабанды и ремесел — город отважных и жестоких людей —казался следом, оставленным на вересковой пустоши каким-то гигантским существом. А вокруг него были лишь зеленые холмы, обледеневшие склоны и золотоносная река Бату.
   В небе над Ишарой мирно кружили птицы, но в самой Ишаре мира не было. Когда отряд Харамзина подступил к вратам великого города, он был встречен дружиной наемников-усноденцев. Правитель Ишары, оказавший гостеприимство падальщикам, был вынужден нанять этих усноденцев, чтобы сломить сопротивление горожан, пытавшихся изгнать падальщиков из Ишары. Решетка на городских вратах была опущена, усноденцы стояли боевым строем, ощетинившись копьями. Но даже Дарри заметил неуверенность и страх на их лицах. Харамзин и Анлиль выехали вперед.
   — Я — Харамзин, предводитель вольной северной дружины. Прочь!
   Усноденцы не сдвинулись с места. Тогда Анлиль глухо сказал, не открывая лица.
   — Вы навлечете на себя гнев богов и вечное проклятие. Я — пророк Таргнир. Дорогу!
   Усноденцы подняли решетку и не стали чинить им препятствий, но сопровождали их по улицам Ишары, неотступно следуя за отрядом. Харамзин миновал ту часть города, что безраздельно принадлежала падальщикам. Он направился прямо к дому правителя. Горожане выходили из домов, закрывали лавки, бросали лотки с товаром. Их становилось все больше и больше, и они следовали за отрядом Харамзина по направлению к главной городской площади.   
 
   Правитель Ишары — полный человек с огромным животом, окладистой бородой и угрюмыми глазами — мрачно смотрел на них из зеленого кресла. Он был одет в красную рубаху, черные штаны и высокие сапоги.
   — Что нужно? — хмуро спросил он. — У меня нет общих дел с ледниковыми мизенгиси. Говорите, что нужно, и убирайтесь!
   Анлиль шагнул вперед:
   — Ты — правитель этого города?
   — Ну, я! А ты кто такой? Почему ты одет, как харраканский раб?
   — Одно мое имя ты скоро узнаешь, другое — скоро вспомнишь. Почему на площади Ишары стоят падальщики, правитель?
   — Это — мой город. Здесь все живут по моим законам. Ступайте обратно на свои пустоши, и грабьте там, пока вас не повесят! Вон!
   Анлиль сорвал со стены огромный шелковый занавес, за которым оказалась просторная деревянная веранда, нависшая над главной площадью Ишары. И было видно, что площадь вся запружена народом, оттуда доносился звук, похожий на жужжание растревоженного улья. Оживленные лица  видны были в распахнутых настежь окнах, а те, кому не хватило места на площади, сидели на крышах  домов.
   В предательски-ярком свете весеннего солнца нет, да и заметно было оружие, которое ишарцы тщетно пытались прикрыть плащами.
   Когда Анлиль вышел на балкон, наступило молчание.
   — Я — Таргнир, эндитти с Ледника! — крикнул он и поднял руки в знак приветствия. — Доброго солнца и удачной торговли тебе, Ишара!
   Послышались ответные возгласы.
   — Что он делает? — в ужасе пробормотал правитель. — Надо его остановить.
   Да остановишь его теперь, как же, подумал Дарри.
   — Боги севера привели дружину могучего Харамзина в Ишару, дабы очистить великий город от падальщиков! — крикнул Анлиль.
   — Милосердные боги! Что он там брешет? — охнул правитель.
   Послышались восторженные вопли. Ишарцы подбрасывали в воздух свои узкие шерстяные шапки. Женщины из окрестных домов барабанили сковородками по ставням.
   — Все будет сделано по закону и обычаю! — продолжал Анлиль. — Мы чтим закон и обычай! Мы чтим великую Ишару! Отныне мы будем покупать золото по старой цене! А если кто не захочет продать нам его, мы придем к нечестивцу и сами возьмем у него наше золото!
   Крики горожан почти заглушили последнее слово. Боги, как орут...должно быть, в Ниеми слышно, думал Дарри. Интересно, а  громче они могут?
   — Лучше мне сразу повеситься, — грустно сказал правитель.
   — Люди Ишары! Хотите ли вы покупать золото по своей цене? Хотите ли вы, чтобы воины Ледника остались в вашем городе — защищать вас от злобы харраканских свиней?
   — Хотим! – кричали ишарцы. — Хотим! Долой усноденцев!
   Да, мысленно кивнул головой Дарри, они могут еще громче.
   Харамзин вышел на балкон и встал рядом с Анлилем.
   — Могучий Харамзин дает вам клятву братства и защиты! — крикнул Анлиль, и ледниковец поднял к небу обнаженный клинок.
   — Когда ты зарежешь харраканских свиней? Мы хотим мяса! — кричали люди. — Дай нам их мяса, Харамзин! Мы скормим  его своим свиньям!
   И Харамзин протянул вперед другую руку, и сделал такой жест, как будто схватил кого-то, и с ухмылкой полоснул по воздуху клинком. Солнечные лучи вспыхнули на чешуйках его доспеха.
   — Скоро! — рявкнул он. — Скоро вам некуда будет девать это свиное мясо!
   Казалось, что кричит не только площадь, не только торговый город Ишара — кричит весь Шенгенодд — от священного озера Сарн до Треугольника Пустошей, от непроходимых топей Морского Берега до древней тайги Ар-Нарита.
   — Месть Великой Свинарне! — с этими воплями горожане обнажили спрятанное оружие, и среди усноденцев началась паника.
   Анлиль снова поднял руки:
   — Свиньи пойдут на корм свиньям! Харраканской кровью мы наполним обмелевший Сарап! Вернувшись из Империи Мерзости, мы увидим вольную и богатую Ишару! Этой Ишаре мы принесем много золота и камней! Много шелков и мехов! Много оружия!
   — Что они говорят! — схватился за голову правитель. — Что говорят!
   Он бросил на Дарри растерянный и умоляющий взгляд, выполз из кресла, порылся в сундуке и повесил себе на грудь тяжелый золотой орден. С громкими вздохами, будто ему нелегко было нести свой живот, правитель вышел на веранду. Толпа замолчала.
   — Дети мои! — укоризненно-отеческим тоном начал правитель. — Неужто вы могли подумать, что я отвернулся от вас? Бессонными ночами все мысли мои были о детях моих. Трудно мне было... Ох, трудно... Харракан давит на нас, как...как...
   — Как твое пузо! — крикнул кто-то из толпы.
   Послышался хохот и свист.
   — Харракан давит, — уныло продолжал правитель. — Ар-Нарит давит. Наши братья, повстанцы Вольного Круга ходят к нам за помощью, да... Ох!
   — Что, пузо натрудил, кашалот? — закричали из толпы.
   — Бессонными ночами думал я: кто бы помог нам с вами, дети мои! И светлая Лейтид послала мне верную мысль. Она сказала мне: призови в Ишару дружину могучего Харамзина! Могучий Харамзин расправится с падальщиками...да... Могучий Харамзин все сделает по закону и обычаю...да... И я призвал сюда могучего Харамзина, и вот он стоит перед вами, дети мои.
   — Что же ты его от нас пузом загородил? — спросили горожане.
   Правитель умоляюще сложил руки на груди:
   — Не судите меня строго, дети мои! Позвольте мне остаться! Все отныне по обычаю будет!
   Ответом ему были улюлюканье и свист.
   — Мы хотим союза с шенгджи! — кричали горожане. — Мы хотим видеть гибель падальщиков! Покажи нам их гибель, могучий Харамзин!

   Желание горожан скоро исполнилось. События стали развиваться с такой молниеносной быстротой, что Дарри только успевал хлопать глазами. Правитель был арестован. Свободные горожане, собравшиеся на площади, голосовали, грозно стуча рукоятями мечей по деревянным щитам — и избрали семерых временных правителей города. Правители дали священную клятву: вести дела по древнему закону и обычаю Севера, не отступая ни на шаг от арджейнальского русла. Ибо все уже было сказано и спето в песнях: и цена золотого слитка, и цена овечьей шкуры, и цена икры рыбы нксам, и цена раба, и цена ворвани — а любое отступление от древней цены есть харраканская мерзость. Усноденцы-наемники пробовали сопротивляться сперва, но отряд Харамзина и вооружившиеся горожане легко справились с ними и пленили их. Потом были долгие ночные споры — и решено было отпустить наемников домой, оставив им лишь ножи. То оружие, что имело цену, пошло ледниковцам, как плата за защиту. Усноденцы торопились как можно быстрее покинуть Ишару: их сопровождал град камней и плевков, а женщины Ишары с хохотом пели издевательские песни. Падальщики в отчаянии пытались присоединиться к уходящим из города усноденцам, но их вчерашние защитники теперь со страхом и презрением гнали их прочь. Часть падальщиков пыталась уйти из Ишары через потайной лаз, часть — попряталась по трущобам, но большинство просто металось по улицам, не зная, что предпринять. Они были выловлены все. На городской площади соорудили пятнадцать высоких костров. Падальщики были связаны наподобие снопов, человек по двадцать, и сожжены при огромном скоплении народа. Костры продолжали тлеть всю светлую весеннюю ночь. И всю долгую ночь горожане продолжали поиски последних схоронившихся падальщиков. Пойманных волокли на площадь, обкладывали хворостом и сжигали. Все было сделано по закону и обычаю: ибо падальщик, осмелившийся встать рядом с полноправным человеком, должен быть сожжен заживо.
   А на следующее утро, к немалому удивлению Дарри, Ишара зажила прежней жизнью. Таргер боялся даже вообразить себе, какие погромы, мятежи и мародерство начались бы в любом из городов его родной Ниеми. Здесь же только площадь, с которой долго не убирали обугленные тела, напоминала о произошедшем...да еще виселица, на которой еще три дня болтался правитель. На рассвете горожане вернулись к прежним делам, открыли двери лавок, распахнули окна, из бесчисленных таверен слышался звон посуды, смех и тянулся густой аромат жареного мяса. Крестьяне и купцы вернулись на рынок и оживили его многоязычной болтовней, оглушительными воплями зазывал, кудахтаньем птицы и блеяньем овец. Девушки с густо подведенными глазами вернулись в прежние переулки. Все пошло своим привычным и удобным для большинства порядком.
   Анлиль стоял у окна в доме правителя и говорил о чем-то с Харамзином. Дарри не желал лишний раз приближаться к окну. Вдруг он услышал осторожное:
   — Таргнир!
   Дарри обернулся одновременно с Анлилем и увидел рыжего человечка в черных штанах и белой рубахе. На голове у человечка была на редкость вычурная зеленая шляпа с лентой и пером.
   — Выдра! — проговорил Анлиль.
   Он подошел к человечку, и они обнялись.
   — Выдра! Живой?
   — Живой, живой! — заулыбался беззубым ртом человечек. — Еноты так просто не дохнут, нет, Таргнир! Мы, еноты, знаем тайные лазы и колдовские травки!
   — Чей же ты енот нынче, Выдра?
   Человечек, обладающий столь странным именем, взглянул на Харамзина и поклонился ему. Харамзин снисходительно кивнул.
   — Великого Тэнквора! — небрежно сказал Выдра.
   Все — и шенгджи и горожане — как по команде обернулись и уставились на человечка.
   — Да будет благословенна твоя дорога, — сказал Анлиль. — Скажи, Выдра, не желаешь ли ты провести этот закат за беседой с могучим Харамзином и выпить за нашу удачу глоток шехолка?
   — Сочту за честь, — ответил Выдра.

   Закат продлился всю ночь, а глоток шехолка обернулся бочками священной браги. Дарри не выдержал первым. А наутро варвары, как ни в чем не бывало, предприняли новое путешествие. Впрочем, отправились в этот поход не все — лишь Харамзин, Тунг, еще несколько опытных ледниковцев, Анлиль, Выдра, Дарри. Еще к ним неожиданно присоединился «волчонок» Тунг, явившийся давеча в Ишару со своей буйной дружиной.
   Они погрузились в небольшую лодку с острым носом в виде птичьего клюва и поплыли на запад по течению реки Бату. Утро было прекрасным. Олени и дикие козы выбегали на холмы, нависшие над рекою. Дарри изрядно страшился небольших, но опасных льдин, плывущих вниз по течению и то и дело пересекающих путь лодки. Но благодаря ли искусству гребцов, благодаря ли судьбе — но путники счастливо миновали эти обломки Ледника, вымытые в реку теплыми весенними дождями. В полдень тонкие полупрозрачные облака объединились вдруг в огромную черную тучу, закрывшую полнеба и бросившую сумрак на зеленые холмы. На севере грянула чудовищная гроза: Дарри первый раз в жизни видел такие молнии, слышал такие раскаты, за которыми следовал гул камнепада в горах. Вода стала свинцовой, подул ледяной ветер.
   — Уже приплыли, — успокоил таргера Анлиль.
   Перед ними высился небольшой островок. Гроза была еще далеко, но все равно им пришлось повозиться — ветер не позволял причалить к острову и норовил разбить лодку о прибрежные камни. Остров напоминал невысокую гору, густо поросшую сосняком: нынче, в жутких фиолетовых сполохах и внезапно наступившей ночи, сосняк казался призрачным. Превозмогая ветер, отряд медленно поднимался по каменистой крутой тропе к древнему замку, высившемуся прямо на вершине горы. На небо Дарри и смотреть боялся — такое там творилось. Изодранный в клочья труп орла упал к ногам Харамзина. Хлынул ливень. Но в этот миг они уже вступили под своды полуразрушенного замка.
   Енот Выдра уверенно вел их сквозь бесконечные гулкие залы. Дарри отметил, что замок вовсе не был таким уж заброшенным: здесь явно поддерживался какой-то порядок. На стенах горели факелы, полы были выметены. Наконец, они вошли в огромную залу, и енот Выдра предложил им сесть за накрытый к трапезе стол. Под уходящим в неизмеримую высь потолком чернели тронутые временем деревянные изваяния божеств Шенгенодда. Совы Мрака, Женщина Осеннего Вереска, Морской Котик Брунз... Енот Выдра сел во главу стола и усадил рядом Анлиля и Харамзина. Ледниковцы хмуро озирались по сторонам и не торопились приступать к трапезе. Дарри спросил:
   — А, собственно говоря, куда мы приплыли, и что мы здесь будем делать?
   — Мы — в гнездовье Великого Тэнквора, — ответил Анлиль.
   — Чем занимается этот Тэнквор?
   Выдра захихикал и насмешливо посмотрел на таргера.
   — Бьет китов, — безразлично ответил Анлиль. — Скажи, Выдра, могу ли я подняться на смотровую башню и осмотреть окрестности?
   — О, разумеется! — воскликнул Выдра. 
   Анлиль ушел. Выдра и Харамзин таинственно шептались. Молодой «волчонок» Тунг был единственным, кто мирно приступил к трапезе и чувствовал себя как дома. 
   — Кто такой этот Тэнквор, и почему его называют Великим? — спросил у него Дарри.
   — О! Тэнквор велик! Поистине велик Тэнквор! — оживленно заговорил Тунг.
   — Я знаю только, что он бил китов...
   — Он начинал с китобойной шхуны, верно! И он был лучшим охотником за китами во всем северном океане. Бил нерпу, бил котиков, но главное — бил китов! Усноденцы выслали корабли, чтобы потопить шхуны Тэнквора. Ни один корабль не вернулся. Морской Союз объявил Тэнквора вне закона. С тех пор он грабил и топил корабли Морского Союза. Тэнквор сам приплыл в Дирию-Мумат, а Дирия-Мумат — это главное пиратское гнездо на всем западе. И пираты признали Тэнквора своим вождем и стали ходить под флагом Тэнквора. А знаешь ты, что Великий Тэнквор три раза грабил Эрконну? А знаешь ты, что сам Бузд Черный Пират дрожал перед ним как ребенок? Сам Диргайр Бешгер откупался от него золотом!
   — Значит, Диргайр Бешгер не был самым сильным из шенгджи?
   — Был! Ничего ты не понял, таргер! — Тунг сделал глоток пива, вытер рот рукавом и продолжал. — Великий Тэнквор отрекся от народа шенгджи! Он бежал с Ледника! Поэтому он — не шенгджи, хотя и был рожден в народе Лейтид.
   — А почему он отрекся от своего народа?
   — Когда ему было тринадцать лет, он украл что-то у ровесника из своего рехайта. С ним поступили по закону и обычаю.
   — А что велит закон и обычай? — поинтересовался  Дарри.
   — Отрезали нос и уши. Выкололи глаза. Ну, и еще кой-чего отрезали, понятно...
   Дарри, поднесший было к губам кусок мяса, подумал и положил его назад.
   — Прости меня, Тунг, но...я не думал...что благородный народ шенгджи так уважает чужую собственность.
   — Почему это? — нахмурился Тунг.
   — Ну...вы же...грабите на больших дорогах.
   — А! Это не в счет, таргер! — засмеялся Тунг. — Мы грабим нелджи! Сама Лейтид велела нам делать так!  Не должно быть у нелджи золота! Не должно быть монеты! Но шенгджи не крадут у своих братьев!
   Дарри отметил про себя, что сам он — тоже, как никак, нелджи. Значит ли это, что и у него не должно быть золота?
   — У него потом выросли новые глаза, у этого вашего Тэнквора? — произнес он вслух. — Если он был слепым, как сумел совершить столько подвигов?
   — Потому его и называют Великим.
   — Он, и правда, слепой?
   — Слепой! — кивнул Тунг. — Слепой Великий Тэнквор.
   — Но как он мог бить китов и грабить корабли, если он — слепой?
   — Такова была посланная ему судьба, — ответил Тунг.

   Гроза закончилась. Яркие солнечные лучи прорезали полумрак залы, проникнув сквозь узкие окна. Анлиль вернулся в залу, и енот Выдра спросил у него:
   — И что ты увидел с вершины Вейтамир-Риппы, Таргнир?
   — Предвестников войны — черных орлов запада. И первые цветы вьюнка.
   — Время! — сказал вдруг енот Выдра. — Идите за мной! 

   Великий Тэнквор ожидал их в одном из соседних покоев. Его окружал десяток телохранителей, закованных в броню, и знаменосец, державщий в руках стяг, подобного которому Дарри никогда не видел. Стяг был лазоревым, а на нем — что-то вроде огромной рыбы...
   Дарри был потрясен. Он знал, что у Великого Тэнквора должно быть...хм...не вполне стандартное лицо. Но он никак не ожидал, что Великий Тэнквор окажется карлой. Хозяин северных морей сидел на высоком стуле, и его ноги едва доходили до верхней перекладины. Дарри подумал, что Великий Тэнквор не выше десятилетнего ребенка.
   Бывший пират был с ног до головы закутан в шелковый красный халат. Капюшон полностью закрывал его лицо. Телохранители стояли неподвижно.
   — Великий Тэнквор, мы пришли к тебе от имени... — начал Харамзин.
   Тэнквор взмахнул своими слишком длинными рукавами, и рукава соскользнули вниз. Ледниковцы увидели его руки — болезненно-худые, обтянутые сероватой кожей, и очень гибкие.
   — Здесь буду говорить я! — взвизгнул Великий Тэнквор высоким детским голосом. — Вы  будете отвечать на мои вопросы! Если вам это не нравится, идите вон, шакалы!
   Наступило молчание.
   — Ты — ледниковый вор Харамзин? — крикнул Тэнквор.
   — Да, — голос Харамзина зазвенел от ярости.
   — Сколько грабежей в прошлом году?
   — Двенадцать.
   — Скажи: двенадцать грабежей!
   — Двенадцать грабежей, — глухо проговорил Харамзин.
   Стремительным движением Тэнквор протянул руку и указал пальцем на Тунга.
   — Ты — мизенгиси? — в этом тоненьком писклявом голоске было что-то страшное.
   — Я — дружинник из...
   — Ты — мизенгиси? — взвизгнул Тэнквор.
   — Да, Великий Тэнквор. 
   — Где нынче проходит граница вечного льда?  Отвечай, шакал!
   — В двадцати шагах к северу от озера Сарн.
   Великий Тэнквор отбросил капюшон на плечи. Дарри отвернулся.
   — Кто отвернулся? — закричал бывший пират. — Что ты за человек?
   — Дарри, сын Лэйса, таргер из Ниеми.
   — Подойди ко мне!
   Это еще зачем? Дарри посмотрел по сторонам, но ни в чьих глазах не нашел поддержки. Тогда он подошел к Тэнквору, по-прежнему избегая смотреть на то, что было у него вместо лица.
   Тэнквор схватил его за руку, и Дарри с недоумением понял, что не может вырваться. Худые пальцы пирата были словно отлиты из металла.
   — Смотри на мое лицо!
   — Хорошо, — сказал Дарри, глядя в пол.
   — На лицо смотри, шакал!
   Что он может видеть своими пустыми глазницами? Или...это колдовство?
   Пират отпустил его.
   — Снимай куртку! — Дарри уже успел возненавидеть этот комариный голос.
   — Зачем?
   — Сними куртку!
   Дарри сбросил куртку, и Тэнквор тщательно ощупал его мускулы.
   -Тупой кусок мяса! - когда Тэнквор говорил, из-за синеватых губ обнажались гнилые черные зубы. – Тупой кусок мяса, который возомнил о себе слишком много! Умрешь нелепой случайной смертью! Пошел на прежнее место! Это ты бывший нибтейни?
   Палец карлика указывал теперь на Анлиля.
   — Я, — сказал зертианин.
   — Выйди вперед! Сколько боев?
   — Пятьдесят три, — спокойно сказал Анлиль.
   — Сколько лет?
   — Пять лет.
   — Как вышел?
   — Сбежал.
   — Врешь! Подойди ко мне!
   Пират крепко схватил Анлиля за рукав и дотронулся до его лица.
   — Красавчик... Баба помогла! Эй, мизенгиси! Так где проходит граница вечного льда?
   — В двадцати шагах к северу от озера Сарн, — повторил Тунг.
   — Врешь! Врешь, шакал! Двадцать шагов и еще полдюйма! — Великий Тэнквор поднес к лицу сжатые кулаки. — Сам мерял! Сам...прошлой весной...мерял! Эй, нибтейни! Еще здесь?
   — Здесь, — сказал Анлиль.
   — Денег не дам — куда пойдешь просить?
   — В Идрар-Дифт.
   — Далеко до Идрар-Дифта-то! Много линдрианцев уложил? — голос Великого Тэнквора впервые прозвучал мягко.
   — Не считал. Не помню.
   — Сосчитай! Вспомни!
   Зная нрав Анлиля, Дарри недоумевал, почему этот Тэнквор еще жив. Анлиль задумчиво смотрел на пирата, и казалось, что он и вправду вспоминает что-то.
   — Двадцать одного уложил, — ответил он наконец.
   — Даю три миллиона, — сказал Тэнквор. — Больше твои шакалы и потратить-то не сумеют. Возьмете Кеджа-Кемо — вернете семь миллионов. Не вернете — сожгу по жребию семь рехайтов. Ступай, нибтейни! И бандитов своих забери с собой!
 

   Далеко-далеко от столицы Кеджа-Кемо, на студеном севере Харракана стоял великий Либат. Либат был выстроен так давно, что мало кто из харраканцев знал, когда это случилось, и чьи руки воздвигли это фантастическое сооружение. Либат стоял на границе. Севернее — только река Бату и покрытые вереском стылые пустоши Шенгенодда. Три холма высились здесь, представляя собой естественное подобие гигантских ступеней, и более верхний ярус был еще и более крутым: для того, чтобы подняться на самую вершину, надо было карабкаться по отвесному каменистому уступу. Между этими природными ступенями харраканцы выстроили узкие террасы, укрепленные частоколом и сторожевыми башнями, из которых можно было вести как наблюдение, так и обстрел. Но это еще был не весь Либат. Тот, кто сумел бы подняться на самую вершину, увидел бы, что холм является подобием кольца, ибо внутри него находится небольшой каменный остров, окруженный стремительным горным потоком, выходящим из земли и уходящим в землю. Этот поток с бешеной скоростью мчался по узкому скалистому туннелю. На острове стояла гранитная башня с чугунными воротами, а через поток были переброшены три моста: они вели прямо к туннелям, проделанным в холме, и по ним можно было выйти на террасы. Это и был Либат, самая хитроумная сторожевая башня в Харракане, а значит — во всем мире. Схожим образом был выстроен лишь соседний Нарат-Либат, но и он считался уязвимее.
   День Мейпена и Джыба, солдат из гарнизона крепости, начался как обычно. Они были наританскими полукровками, как почти все население Либата, поэтому рано утром вознесли молитву не Валлат, Тетке Южан, а Солнечному Зверю Тэймфену. Несли дозор они на первой террасе. Прикрывая глаза от солнца, Мейпен щурился на север, такой спокойный и радостный в это свежее утро.
   — Бр-р-р! Холодно! — сказал Джыб, подпрыгивая на месте и размахивая руками. Благо нуччи, «медвежонка» (так называли командиров десятков) поблизости не оказалось. Да и всего-то их на террасе было восемь человек.
   — Погоди! Хвала Тэймфену, еще успеем нажариться вволю. Будешь падать в ноги Дорфи, чтобы разрешил тебе снять шлем. А то как будто раскаленную кастрюлю на голову надели.
   — Нет! — возразил Джыб. — Хуже! Это как будто сам великий Тэймфен тебе на голову сел, да и мочится на тебя. Эх! Боги и земля! И зачем я тогда отличился, чтобы меня в этот вонючий Либат послали? Ничего нельзя! Ни бозана, ни Сопровождающих.
   Мейпен горестно вздохнул.
   Сопровождающими называли жен и подруг, которых каждый полукровка, отправляясь на войну, имел право взять с собой. Обычно они следовали в некотором отдалении от войска, но их разрешалось навещать и отдавать им на хранение боевые трофеи. Очень полезный обычай, слава Тэймфену! Но...вот только харраканцы отказывались признать этот обычай, а в крепости Либат царили харраканские порядки.
   — Зато вонючего щаггарского ворта сколько хочешь! — Мейпен дважды свистнул через левое плечо в знак бесконечного презрения.
   — Щаггары шлют нам свой трижды нечистый ворт, думая, что мы так же бредим о нем, как они. Гадюки сумерек! Да ни один мешек не притронется к этой мерзости! Я скорее буду пить собачью мочу!
   — Каждый мешек знает, что собаки лучше, чем щаггары. Они дают за ворт золото своей земли, продают ради него дочерей! Знали бы они, что когда они присылают к нам свои мешки с вортом, мы бросаем их в реку!
   — И молимся, чтобы не осквернилась река, — добавил Джыб. — И Тэймфен сказал: не должно быть на земле места ворту. Другое дело бозан!
   — Эх, как бы нам бозанчику-то справить, — начал было Мейпен, но беспокойные крики товарищей заглушили его голос:
   — Шенгджи! Шенгджи идут!
   Мейпен и Джыб взглянули на север. То, что они увидели, потрясло их куда больше, чем если бы сам Тэймфен спустился на землю верхом на золотом ките.
   С севера приближалось войско. Пока еще еле заметное, как черная полоска между землей и небом — и войско это было таким многочисленным, настолько не напоминало подвижные отряды варваров, что каждый солдат Либата усомнился на секунду: да шенгджи ли это? Но кто еще может идти с той стороны? Кто еще, во имя Тэймфена?
   Затрубили рога, в Либате была объявлена тревога. Все воины вышли на террасы в полном боевом доспехе. На каждом — кожаная рубаха, обшитая металлическими пластинами, такие же сапоги, железные наколенники и нарукавники, шлем без забрала, но в вертикальной железной стрелкой, защищающей нос. Стрел у них было полным-полно, каждый держал при себе короткий меч и аркан, но никто не сомневался, что до этого дело не дойдет.
   Мейпен проверил, сколько у него в колчане стрел: привычка. Тридцать одна, как положено. Потом сходил к «медвежонку», получил запасной колчан. Вон какое войско топает, жаль, что стрелы придется на них потратить... И на что эти дураки надеются?
   Его и Джыба поставили как раз в северной части террасы, за частоколом, и запах только что обструганного дерева ударил в нос Мейпену. Начинало пригревать, в доспехах становилось жарковато. Вовремя они нагрянули, эти северяне, ничего не скажешь!
   — И откуда их столько? — спросил изумленный Джыб. — Тысяча, не меньше!
   — Да! — подтвердил молодой Афрус. — Откуда столько народу? Или у них тоже есть Сопровождающие, и они поставили их под копье?
   Улыбнулся только всегда готовый посмеяться Джыб. Прочие нахмурились. Никто не должен смеяться над Сопровождающими.
   Прошло полчаса, и черная лента приблизилась, напоминая теперь лес из одинаковых, мерно шагающих деревьев. Передние ехали на конях, за ними шла пехота. Мейпен отметил, что никогда еще не видел так хорошо снаряженных ледниковцев. На конях —толстая попона, наверное, даже железом обита. Пехотинцев Мейпен пока разглядеть не мог.
   И он вдруг понял кое-что. Их даже не две тысячи.
   — Да, тысчонки три прибежало! — прищурился Джыб.
   Ледниковцы шли ровно, небывало аккуратным для варваров строем. Через обмелевшую реку они перешли вброд, пехотинцы — по пояс в воде. Стальной блеск кольчуг казался почти сверхъестественным под слепящим весенним солнцем. Сверкали наконечники копий. Мейпену показалось: еще секунда, и он различит глаза врагов.
   Когда шенгджи перешли через реку, они наконец стали доступны для араблетных стрел. Короткий приказ, и защитники Либата, как один человек, натянули тетиву и послали черные стрелы прямо в гущу вражеского войска.
   Всадники шенгджи ответили с неожиданной быстротой. Они вскинули небольшие и нехитрые на вид луки. Почти все стрелы ушли в жесткую почву холма, не достигнув даже уровня нижней террасы. А чего они хотели, усмехнулся Джыб.
   Еще один приказ — и снова полетели черные стрелы, и каждый четвертый из северных всадников упал с коня. Остальные шли вперед, ступая по телам павших. Они казались зачарованными, эти северяне, и Мейпен видел, как раненый  выдернул стрелу из своего плеча и продолжил путь к крепости. Черные стрелы летели, их поток не иссякал. Ответ врага был несравнимо слабее, они казались жалкими, эти шенгджи, ибо даже почти не стреляли, поняв, что их стрелам не достигнуть террасы. Мейпен уже потратил все свои стрелы и сбегал к «медвежонку». Из выпущенной им тридцати одной стрелы десять, несомненно,  поразили врагов насмерть, девятнадцать ранили,  и лишь две ушли в землю. Таковы же были успехи зловеще ухмылявшегося Джыба. Число варварских конников уменьшилось вполовину, земля между холмом и рекой покрылась телами погибших и раненых. Уцелевшие кони в ужасе метались вдоль берега. Но шенгджи продолжали идти. Из защитников крепости пока никто не погиб. Мейпен расстрелял и второй колчан, поразив насмерть, самое меньшее, двенадцать варваров, и снова пошел к «медвежонку». Ответ командира поразил его:
   — У нас больше нет стрел, мэбо. Сейчас пошлю за ними в крепость.
   Но ведь в крепости хранятся последние запасы, припомнил Мейпен. Мы, что, истратили уже все стрелы? И он вспомнил, как сам он стрелял — беспечно и самоуверенно, не сомневаясь в скорой победе.
   Из крепости пришли люди, принесли с полсотни колчанов. Мейпен успел взять себе два, и еще один — для Джыба. Как оказалось, вовремя. У Джыба стрелы тоже закончились. Когда Мейпен передавал ему колчан, Джыб успел крикнуть:
   — Они перестали стрелять!
   — Как это? — заорал Мейпен, пытаясь перекричать свист стрел, летящих из арбалетов его товарищей.
   — Сам смотри!
   Мейпен прицелился и угодил прямо в глаз высокому коннику, который упорно карабкался вверх по склону холма. Новая стрела — и еще один шенгджи, схватившись за грудь, рухнул с коня. Не так уж хороши их доспехи! Пуская третью стрелу, Мейпен промахнулся и лишь слегка задел руку недруга. И сразу же, ему в голову пришли три оглушающие мысли.
   Во-первых. Они, и правда, не стреляют. Они просто подставляют себя под наши стрелы. И кой-какой смысл в этом есть. Терраса слишком высока, да и стрелы у варваров плохие. Да и ветер нынче с востока, относит их стрелы в сторону. Тогда какого хрена они лезут на холм, да еще и на конях?
   Во-вторых. Пехота-то у них целехонька. Даже не приблизилась. Торчит себе на берегу, выжидает. Белые знамена, будь они неладны, по ветру топорщатся.
   В-третьих. Мы истратили почти все стрелы. Да что там, может, уже все.
   Не помня себя от волнения, Мейпен бросился к «медвежонку». Там были уже и другие «медвежата». Они взволнованно обсуждали что-то. И Хранитель Крепости Либат тоже был там — высокий, статный, русые волосы стянуты кожаной лентой. Он посмотрел на Мейпена и сказал:
   — Возвращайся на свое место и продолжай стрелять, мэбо. 
   — Все уже поняли! — кричал Мейпен. — Они — смертники! Мы перебьем их, и в ход пойдет пехота!
   Начальство крепости было растеряно и простило ему столь дерзкую выходку. Мейпен вернулся на террасу и обменялся взглядом с непривычно хмурым Джыбом.
   Теперь они стреляли все реже, прицеливались все более тщательно. Лишь бы ни одна драгоценная стрела не пропала даром! И посылая ее, темную, оперенную, в чье-то ненавистное тело, Мейпен шептал: «Не подведи! Не подведи меня, моя рума! Возьми жизнь врага! Выпей жизнь врага! Принеси боль и погибель врагу! Лети прямо в цель, моя рума!» Он увидел, что губы Джыба шевелятся, и понял, что и Джыб тоже сейчас повторяет эту старинную северную молитву, позабытую, себе на беду, защитниками Либата.
   Какие же мы бараны! Хуже проклятых щаггаров!
   Уцелевшие всадники шенгджи пустили стрелы. Поднялись варвары уже высоко и смогли поразить троих на нижней террасе. Мейпен видел уже смерть товарищей, но не думал он, что его друзья найдут гибель в великом Либате. Правда, из десяти конников в живых остались один-два, да и эти сплошь были ранены... Но они продолжали свой медленный кровавый подъем. Вот еще один упал, вот еще — молодчина Выйт, верно стреляет! И вот всадников осталось всего несколько человек, а за их спинами—слабо шевелящийся ковер из раненых тел — то рука в железной перчатке, то окровавленная голова в последний раз поднимались вверх, словно посылая прощальный привет своим братьям, и это напоминало волнение травы в степях Ар-Нарита. Но еще дальше, сдвинув прямоугольные щиты без гербов и девизов, стояла нетронутая пехота.
   Что же мы делаем, мысленно закричал Мейпен! Что мы будем делать с этой пехотой, разрази ее Светлый Зверюга!
   Десяток уцелевших конников поднялся еще выше, и Мейпен смог увидеть их глаза. Голубые или светло-серые, спокойные, готовые встретить смерть здесь, вдалеке от родных ледников. Что-то не так с ними, с этими шенгджи... Изменились они. Хао Таддани, закричал Джыб и пустил стрелу. Мимо.
   Джыб тяжело рухнул на пыльные камни террасы:
   — Это была моя последняя стрела.
   И он опозорил себя, плюнув себе в правую ладонь—а наританцу после этого остается только умереть. Мейпен не знал, что сказать ему. Он убил ближнего к нему варвара, а стрелы Афруса поразили еще двоих. Семеро конников, торжественно застыв всего в нескольких шагах от нижней террасы, вдруг подняли руки и крикнули:
   — Ледник и Таргнир!
   И в тот же миг из-за спины Мейпена послышался радостный призыв:
   — В крепости остались еще стрелы! Мы нашли их!
   Наступила минута затишья, все было как во сне, и Мейпен словно со стороны увидел, как его руки бережно принимают священный колчан. Такой же колчан протянули и Джыбу, но он еще ниже опустил голову:
   — Я не могу больше касаться ни стрел, ни колчана. Мои руки осквернены.
   — Бери его и стреляй! — закричал Мейпен. — Кровью врагов ты очистишь свои руки! Тэймфен выжжет порчу, а вода Лау-Ли ее смоет!
   Глаза Джыба посветлели:
   — Да, — сказал он и, почтительно приняв колчан, натянул тетиву своего лука, наложил на нее тисовую стрелу.
   И тогда, подобно темной воде прилива, с воплями “Ледник и Таргнир!” пехота шенгджи ринулась вверх по склону холма. Их луки оказались лучше, чем луки конников — крепко изогнутые, из ивовой лозы — и стрелы их полетели прямо в защитников Либата, столпившихся на нижней террасе. Защитники отстреливались, и теперь две тучи свистящих черных стрел сталкивались друг с другом над усеянной телами павших землей.
   И Мейпен стрелял, как будто его рукой водил сам Тэймфен, и недруги падали на землю. Но другие, все новые и новые, бежали по их телам, и клич “Ледник и Таргнир!” не смолкал ни на миг. Он заглушал стоны раненых и вопли ярости, что не могли сдержать защитники. Ни Мейпен ни Джыб не молились больше: лицо Джыба стало сосредоточенно-светлым. Его коснулась благодать войны.
   Черные стрелы летели над частоколом, вонзались в камни террасы, отскакивали от камней, но многие из них находили свою цель. Афрус погиб, ибо стреле варвара удалось пробить тонкую кольчугу полукровки. И еще кто-то погиб... Сарджам? Логгач? Сарджам. И Мейпен стрелял — так, как никогда в жизни. Испуганный мальчишка сунул ему в руку колчан и крикнул:
   — Береги стрелы, брат! Последние!
   А как можно беречь стрелы, если врагов — видимо-невидимо — словно вместо каждого сраженного появляются еще двое?
   Да, их были тысячи, и они несли снежно-белые знамена с лазоревым ромбом, и Мейпен стрелял туда, где виднелись эти нечестивые знамена, как будто хотел очистить свою землю. Ему удалось убить двух знаменосцев, но на их место пришли другие. Ледник и Таргнир! Если бы они хоть на миг смолкли... И Мейпен закричал: Ар-Нарит и Харракан! Быть может, такой клич впервые прозвучал из уст наританца.
   Тела шенгджи падали на трупы их предшественников. На солнце нашла дымка, и сверкание варварских копий потускнело — теперь они казались темно-серыми. Каждая стрела Мейпена поражала врага насмерть, и не менее искусны были руки других защитников, но враги все прибывали и прибывали... И вот они, карабкаясь по мертвым телам, добрались до частокола, защищавшего нижнюю террасу. Луки теперь были бесполезны. И защитники и варвары выхватили то, чем лучше владели: кто — меч, а кто — копье. Шенгджи лезли на частокол, рискуя распороть себе живот, наткнувшись на обнаженные колья. Наританцы рубили им руки, и варвары безмолвно падали вниз. Вот над частоколом появилась голова варвара, и Мейпен, выхватив свой кривой меч, одним ударом отсек эту голову от тела. Еще один варвар...наританец отрубил ему правую руку, но тот продолжал висеть на частоколе, схватившись за него левой рукой, и Мейпен рубанул врага по пальцам. Но «медвежонку» Ноди повезло меньше. Варвар, изловчившись, успел приподняться над частоколом и ударить Ноди в живот. Рука «медвежонка» не дрогнула и оставила на шее врага тонкую алую линию, больше похожую на ссадину, и спустя долю секунды голова варвара отделилась от тела и упала на террасу, а туловище, тяжело откинувшись назад, опрокинулось на колья, один из которых пронзил его насквозь. Но и Ноди не уцелел и упал на серые камни рядом со своим убийцей.
   Несмотря на то, что они сражались, как истинные дети Тэймфена, и Мейпен уже не чувствовал своей руки, кое-кому из шенгджи удалось перебраться через частокол. Их было уже слишком много. Защитники просто не могли держать оборону вдоль всей линии осады, хотя воины с верхней террасы давно уже спустились вниз. Здесь, в узком желобе между залитым кровью частоколом и отвесной скалой, завязалась свирепая схватка. Многие шенгджи пали, пронзенные великолепными клинками наританцев, но многим сопутствовала удача. И погиб честный Топпи — меч варвара разрубил его. Мейпен сражался сейчас с двумя северянами, отбиваясь от одного мечом и сдерживая наступление другого кинжалом в левой руке. Сзади подскочил третий, но Джыб поднял меч и нанес удар, оказавшийся роковым даже для ледниковского шлема.
   Пока они сражались с теми, кто перебрался через частокол первыми, все новые и новые варвары спешили на помощь своим. Теперь каждому защитнику приходилось сражаться с двумя, а то и тремя северянами. И кто-то закричал:
   — Отходим!
   Защитники начали отступать к секретному туннелю в стене, прикрывая друг друга, плечом к плечу, а полчище варваров подступало к ним со всех сторон, вжимало их в стену. Защитники отступали к тайному ходу, и...знал ли когда-нибудь Ар-Нарит такой позор?
   Кому-то удалось открыть дверь, почти слившуюся со стеной, и Лукци сказал:
   — Идите, братья! Я войду последним.
   И он сказал это так, что никто не посмел перечить ему. Пока они, один за другим, протискивались сквозь узкий проход, Лукци смотрел, чтобы ни один варвар не смог незамеченным проникнуть туда, и отбивался от северян двумя мечами, сверкающими в воздухе, как две великолепные молнии. И Ирген крикнул:
   — Не последним войдешь ты, Лукци, ибо мы войдем последними! — и хотел встать рядом с другом, но пал, сраженный мечом варвара. Клич “Ледник и Таргнир!” грянул с новой силой.
   Мейпен и Джыб вошли в туннель одними из последних. Дверь захлопнулась, и от порыва ветра погас единственный в туннеле факел. Они оказались в полной темноте и брели по туннелю наощупь. Тот, кто шел впереди, открыл дверь, ведущую на мост через поток между скалой и крепостью. В туннеле чуть посветлело, и кто-то спросил:
   — С нами ли Лукци?
   Мейпен оглянулся и прямо над своим плечом увидел окровавленную голову и холодные глаза ледникового варвара.
   — Враг! Сюда пробрался враг!
   Добрый десяток мечей обрушился на шенгджи, который и не сопротивлялся вовсе.   Израненный, истекающий кровью, он успел отступить и открыть дверь изнутри. Ступая по телам Лукци и Иргена, шенгджи ворвались в туннель.
   И наританцы побежали. Варвары сражались так, словно всю жизнь бились в туннелях, каждый удар прямого меча уносил жизнь защитника, сами же шенгджи словно стали неуязвимыми. Они мгновенно проникли в самую гущу наританцев, и тем не удалось закрыть вторую дверь и, пожертвовав собой, может быть, спасти Либат. Наританцы вышли на мост, шенгджи последовали за ними. Серые тучи заволокли в небо, вокруг были отвесные стены, позади — окованные железом врата крепости, а внизу грозно шумел поток, бегущий по камням с такой энергией и скоростью, что ледяные брызги били лица людей, сражавшихся на мосту. Все новые и новые враги выбегали на мост, и мечи сталкивались с последним отчаянием, высекая искры. И Мейпен увидел, как Джыб поразил северянина, но и сам был ранен и, покачнувшись на краю, не удержался и упал со страшной высоты в ледяной поток.
   И, обезумев от ненависти, Мейпен зарубил еще троих врагов, а потом бросил взгляд туда, на другой край моста, и увидел, что их слишком много. Он уже устал считать, сколько их. Друзей его осталось семеро, и все они были готовы встретить смерть на этом мосту, и все они у него на глазах встретили ее. Он не понимал одного: почему сам он все еще жив? И понял, когда ледниковый варвар метнул в него свой аркан, и веревка стянула руки и ноги Мейпена, и, рухнув на окровавленные камни, он утратил способность двигаться.
   Когда он очнулся, были глухие сумерки. Какая-то птица чертила круги в призрачно-синем небе и не было ей дела до войны. Мейпен лежал на смотровой площадке Либата. Он с бешенством почувствовал, что его руки и ноги стянуты веревками. Рядом с ним — дрова и деревянные палочки, дарованные Зверем, чтобы люди могли добывать огонь. Каждый вечер, в этот час, воины Либата посылали сигнал людям в крепости Нарат. Сигнал, что все в порядке, опасность не грозит Харракану. Пытать меня будете, подумал Мейпен. Пытайте! Ничего не скажу. Я — мешек. Он хотел произнести это вслух, но с удивлением понял, что не может. Как будто кто-то лишил его дара речи. Тогда он прямо взглянул на своих врагов. Их было четверо. Двое — обычные ледниковые варвары. Третий — странный какой-то, бритый и смуглый. Четвертый — и вовсе не пойми что. Вроде как похож на ледниковца: и волосы светлые, и глаза серые, но нет, что-то не то. Глаза странной формы, и так и блестят. Пока Мейпен думал о том, что шенгджи связались с каким-то другим народом, четвертый недруг подошел к нему, поднял его голову и крепко прижал лоб Мейпена к своему. Холодные серые глаза оказались совсем рядом, Мейпен чувствовал, что не может отвести взгляд. А потом он с ужасом понял, что все его знание о тайных сигналах плавно переходит из его головы в голову врага. Тогда он смог закричать. Но было уже поздно. С громким смехом ледниковцы схватили его и потащили к краю смотровой площадки. В последний миг Мейпен увидел картину потрясающей красоты: сумрачные склоны гор Гбигби, выходящий из-за гор полумесяц, серебристую реку под легкой дымкой тумана. Ночь наступила, подумал Мейпен. Да, уже звезды, ночь наступила. И он проклял себя, ибо свободный наританец должен умереть днем.
   — Пароль ясен, — сказал Анлиль. — Огонь разжигают в зависимости от положения на небе звезды Тусень. Сейчас она — на западе. Значит, костер разводят на западной смотровой башне. Нынче — новолуние, значит через полчаса костер разжигают снова.
    И они сделали так, и защитники Нарата увидели знакомый сигнал, убедились, что в Либате все в порядке и передали сигнал дальше по кругу. Из Нарата — в Земмуши, из Земмуши — в Тагашади. Весь север Харракана находится внутри кольца укрепленных крепостей, но ни одна из них не заподозрила неладное. А когда заподозрили, было уже поздно. Из одиннадцати крепостей семь оказались в руках ледниковцев. И это были лучшие семь.
    Но все это было еще в будущем, а пока Анлиль стоял, глядя на ночные тени, сгущающиеся над горными лесами Харракана, и красные искры от костра таяли в прохладном воздухе, немного не долетая до луны.