16
Энлилю и Маригюрду было больно общаться друг с другом. Сквозь черты де Вера Энлилю чудились черты Николозы, и он удваивал свои заботы. В свою очередь, лицо брата напоминало Маригюрду лицо сестры, он ощущал вину и не сопротивлялся оказываемой помощи.
В первые дни де Вер очень мучился. Он не мог ничего глотать, внутри все горело. Он поворачивал голову то на одну сторону, то на другую, пробовал по разному ложиться, но боль не оставляла его ни днем, ни ночью. Совершенно измотанный, юноша закрывал глаза, но сон не шел. Время, казалось, превратилось в вечность, день и ночь – в непрекращающийся кошмар, неизменным в котором было одно – постоянные муки. Впрочем, был еще один постоянный элемент – Энлиль. Он все время находился рядом, говорил, держал его за руку, заставлял пить молоко, которое было единственным лекарством, что могла предложить медицина. Когда Маригюрд уже не мог терпеть боль, Энлиль клал его голову себе на плечо и, обняв одной рукой, раскачивался взад-вперед. Монотонное движение отвлекало больного, и ему удавалось даже слегка забыться во сне.
Энлиль сам себе удивлялся. Он спал сидя, просыпаясь на каждый шорох, был безгранично терпелив, не чувствовал отвращения к гноящимся ранам Маригюрда. Однако огромное напряжение воли, проявившееся столь неожиданно, свалило бы и его, если бы не Грациан.
Узнав об обвинении, предъявленном их другу принцем-герцогом, сначала он был ошеломлен. Затем, обдумав сложившуюся ситуацию, впал в истерику.
- Принц-герцог прячет концы в воду! – кричал он. – Он нас сгноит в тюрьме как свидетелей! Я не хочу гнить в тюрьме! Господи, дай нам выбраться!
Приступ буйного отчаяния вскоре сменился глухим отчаянием. Грациан сутками сидел в углу кровати, не умываясь, не причесываясь, и смотрел в одну точку. Он отказывался есть и пить. Энлиль валился с ног, разрываясь между ним и Маригюрдом. Но однажды случилось чудо. Грациан словно пришел в себя, посмотрел на друга и сказал:
- Слейтон, ты же смертельно устал. Отдохни, а я посижу с де Вером.
Энлиль попытался воспротивиться, но не долго: его силы и вправду были на исходе. Он рухнул на постель и впервые за четыре дня нормально уснул. Грациан оказался неплохой сиделкой. Энлиль высоко оценил его старания, ведь Виоль в обычной жизни чурался болезней и должен был силой воли подавлять в себе отвращение к ожогам Маригюрда.
На пятый день де Веру стало немного легче, но тяжелое душевное состояние его соседей не рассеялось. Врач, осматривавший больного в самом начале, сказал, что у людей в подобном состоянии иногда наблюдается улучшение, которое потом резко сменяется ухудшением и заканчивается гибелью. Сроком, в который может произойти перелом, он назвал десятый день.
С одной стороны, Энлиль и Грациан с нетерпением ждали этого срока, чтобы узнать приговор судьбы, с другой стороны – боялись его. Они не могли ничего делать, ни о чем говорить, просто сидели и ждали. Энлиль не отрывал глаз от Маригюрда, который иногда стал засыпать, наклонялся, чтобы услышать, дышит ли он. Иногда молодой человек ловил себя на том, что старается дышать в унисон с больным, словно тому это могло помочь.
Вечером девятого дня Грациан растолкал Энлиля и шепнул, что Маригюрд как-то не так дышит. Энлиль вскочил мгновенно. У де Вера горело лицо, а вскоре начался бред.
- Надо заставить его пить, - решил молодой Слейтон.
Грациан поднял больному голову, а его товарищ стал пытаться влить Маригюрду в рот молоко. Большая часть из кружки и изо рта пролилась на одеяло, но кое-что больной машинально сглотнул. Когда молоко кончилось, Виоль намочил полотенце в воде для умывания и положил де Веру на лоб.
- Нужно постараться вызвать врача через Джирлмоури Дубтара, - сказал Энлиль.
Грациан попытался осуществить его пожелание, но безуспешно. Стоявшие на карауле гвардейцы заявили, что Дубтара узники смогут увидеть только утром.
- Что же нам делать? – в отчаянии воскликнул Слейтон.
- Молиться, - ответил Грациан.
Он опустился на колени и, перекрестившись, начал:
- Господи! Услышь молитву мою, и вопль мой да придет к тебе. Не скрывай лица твоего от меня, в день скорби моей приклони ко мне ухо твое; в день, когда воззову к тебе, скоро услышь меня.
Энлиль, сидящий на постели, уронив руки, присоединился к нему:
- Ибо исчезли, как дым, дни мои, и кости мои обожжены как головня. Сердце мое поражено и иссохло, как трава…
Он не мог продолжать дальше, ибо слезы вдруг полились из его глаз неудержимым потоком. Он не мог выжать из себя ни одной слезы, узнав о смерти сестры, не мог заплакать, ощущая самые жгучие муки совести. Теперь он захлебывался в слезах, как ребенок…
Пришедший утром Джилмоури сразу оценил опасность ситуации и побежал за врачом, но тот смог освободиться только к обеду. Врач констатировал вторичное осложнение от внутренних ожогов и смог предложить только дальнейшее ожидание. Полное бессилие вызвало новый приступ отчаяния у Энлиля.
- Я не хочу, чтобы он умирал, - бормотал он, а потом наклонялся к Маригюрду и шептал: - Живи, живи…
Вскоре у него возникла навязчивая мысль, что если друг умирает потому, что яд из ожогов поступает внутрь, то надо заставить его больше пить, чтобы уменьшить отравляющую силу. Грациан и Джилмоури просили его оставить больного в покое и не мучить, но это было бесполезно.
- Ладно, - махнул рукой Грациан, - пусть делает, что хочет, если ему от этого легче.
Попытки Энлиля заставить Маригюрда пить были такими же успешными, как и ночью, но он не оставлял их и даже заразил своей настойчивостью Грациана, взявшегося ему помогать.
Джилмоури получил разрешение от принца-герцога остаться в комнате на ночь. Принц – герцог был расстроен и обеспокоен, он сам не знал, какой исход болезни де Вера более выгоден для него, тем более, что таинственная возня вокруг трех придворных, длившаяся более двух недель, начала плодить слухи внутри дворца и за его пределами. Чтобы прекратить их, Осе - Карл приказал вообще никого не выпускать за дворцовые ворота.
Ночь и следующий день не принесли почти никаких изменений. Маригюрд открывал глаза, что-то шептал, но оставалось неясным, узнает он их или нет. Под вечер Джилмоури уговорил Энлиля лечь спать, пообещав разбудить в случае необходимости. Слейтон лег и словно провалился в черную яму. Проснулся он внезапно, как от толчка.
В комнате было темно. Горела одна свеча. Грациан и Джилмоури спали, прислонившись к спинкам кровати де Вера. Маригюрд лежал тихо, чуть отвернувшись. Энлиль несколько минут, совсем не дыша, смотрел на него, но не заметил ни малейшего движения.
- Вот черт! – выругался он и в ту же минуту почувствовал, как внутренности свело с такой силой, что он вынужден был уткнуться лицом в подушку, чтобы не застонать.
Когда боль отпустила, он тихо слез с кровати и наклонился над Маригюрдом. В ушах у Энлиля гулко стучала кровь, а в глазах мелькали черные пятна, поэтому он никак не мог сосредоточиться. Ему то казалось, что де Вер дышит, то нет. Тогда юноша положил руку на сердце де Вера, но его собственная кровь с такой силой проталкивалась по сосудам, что эти толчки отдавались даже в пальцах. Он ничего не услышал. Закрыв глаза и заставив себя немного успокоиться, Энлиль положил на этот раз руку не на рубашку, а на тело и замер. Вдруг он почувствовал, как под пальцами что-то шевельнулось. Это было сердце. Энлиль представил, как оно бьется внутри, словно узник в темнице. Юноша так и просидел до утра, слушая сердце Маригюрда, чем в конце концов и разбудил его.
- Ты, - прошептал Маригюрд, увидев его. Углы его губ дрогнули.
- Спи, а я буду здесь, с тобой, - ответил Энлиль, чувствуя, что он получил больше, чем осмеливался желать.