глава пятая.
ОПРОС И ОБСЛЕДОВАНИЕ.
(Я прихожу в замешательство).
« Преступным бездействием или соучастием следует считать то обстоятельство, что власти продолжают отмалчиваться по поводу чреды кровавых преступлений в приречном районе Ист-Энда, сопоставимых по своей жестокости с временами самого мрачного средневековья. А между тем очередное убийство не заставило себя ждать: сегодня в воде у деревянных свай, расположенных чуть ниже причала Кайла, обнаружено мёртвое тело, принадлежавшее мужчине лет сорока – сорока пяти. Вскрытие, произведённое по его извлечении из воды, установило, что смерть причинена точно таким же изуверским способом, как и в первых двух случаях. Прибрежные районы в панике, и остаётся только удивляться внезапно развившейся слепоте Скотланд-Ярда, о которой во всеуслышание заявил инспектор Тобиас Грегсон следующими словами – цитирую: «Лично я не вижу никаких причин для ажиотации газетчиков вокруг Уайтчэпеля. Несколько самоубийств путём утопления в год для этого района – норма жизни». Вероятно, досточтимый инспектор большой оригинал, если готов считать орудием самоубийства раскалённый арматурный прут, особенно если учитывать специфичность его применения и то, что трюк был повторен трижды».
Дочитав, я сообразил только, что попал, похоже, уже на конец истории, и что, может быть, её начало должно найтись в более старых номерах. Я принялся перебирать разбросанные газетные листы с какой-то лихорадочной поспешностью, пока поднятые мной при этом шорох и шелест не потревожили спящего Холмса, и он, резко повернувшись и, уронив на пол одеяло, не приподнялся вдруг на локте, прикрывая глаза рукой от света. – ещё ничего не соображающий с крепкого сна, ещё, наверное, даже продолжающий видеть остатки гаснущего сновидения.
Тут я опомнился, успокаивающе потрепал его по плечу: «Спите, спите, рано ещё», - тронул ладонью влажный прохладный лоб – от жара даже памяти не осталось – подобрал с полу одеяло, снова укрыл его...
Послушно опустившись на подушку, он, не успев толком проснуться, тотчас заснул ещё крепче. А я, немного выждав, опять, но уже осторожнее, принялся за газеты. И почти тотчас же наткнулся на новое объявление: «С прискорбием извещаем о несчастном случае, постигшем нашего французского гостя знаменитого частного детектива месье Мариса Лебрана. Вчера в середине двенадцатого часа он был жестоко избит шайкой грабителей и в бессознательном состоянии доставлен в муниципально-арендованный госпиталь Гримсби Мэрвиля. Состояние расценивается, как крайне тяжёлое. Напомним, что господин Марис Лебран прибыл десять дней назад в качестве консультанта по приглашению Скотланд-Ярда в связи с Уайтчэпельским расследованием. Таким образом, окончательно решение загадки отодвигается на неопределённый срок».
А потом тут же: «Состоялся суд по обвинению мистера Шерлока Адена Холмса в нарушении общественного спокойствия, порядка и нравственности. История могла бы иметь резонанс в связи с некоторыми родственными связями обвиняемого. Но в ходе судебного заседания вышеупомянутый Шерлок Аден Холмс признан ограниченно-вменяемым, и обвинение против него аннулировано. Опёка над несчастным поручена родственнице со стороны отца мисс Лоре Костнер».
Снова «Спотс» - надо будет запомнить. Многообещающая газетёнка. Больше никаких следов «средневекового преступления» и «Уайтчэпельского маньяка» в газетах я не нашёл.
Теперь я уже нетерпеливо ожидал пробуждения Холмса, надеясь получить от него хоть какие-то разъяснения. Однако, ждать пришлось долго. Он разоспался, и только в девятом часу, наконец, глубоко вздохнул и открыл глаза, тут же уставившись на меня так ошеломлённо, словно не только меня самого, но и вообще что-то подобное видит впервые в жизни.
Я улыбнулся ему:
- Ну, как спали, мистер Холмс?
И снова что-то в его лице дрогнуло, словно прошла короткая внутренняя борьба.
- О, необычайно крепко и сладко, - тихо и протяжно, при этом очень серьёзно, отозвался он. – Я так отдохнул! И я вам так обязан!
- Пустое, - смутился я.
- Нет, не пустое, - возразил он ещё серьёзнее. - Вчера я уже балансировал на грани сумасшедствия – позволив мне выспаться, вы спасли мой рассудок. Чему вы улыбаетесь? Вам, наверное, странно слышать эти слова от «сумасшедшего»?
- Нет, - честно ответил я. – На вас приятно глядеть.
Он, действительно, очень переменился вдруг: помолодел – теперь уж выглядел не на тридцать, а едва на двадцать пять; в глазах появился острый сухой огонёк; в углах рта – готовность к мягкой усмешке, да и сами глаза словно посветлели – из угрюмо-серых сделались сизоватыми, со стальным блеском.
- Но вы сами за ночь даже глаз не сомкнули, - озабоченно проговорил он. – Вам, наверное, стоит лечь...
- Вот и нет. Прежде всего, мне стоит позавтракать. А высплюсь я днём – так привык. У меня ведь и прежде были ночные дежурства в клинике.
Холмс вдруг обе руки положил мне на плечи, вынудив этим посмотреть ему в глаза, и некоторое время очень внимательно и молча вглядывался в меня, в самую глубину, как мне показалось, моего мозга. Это был странный взгляд – испытующий, проницательный, но при этом словно обливающий ласковым теплом. Мне сделалось от него и приятно, и не по себе – всё сразу.
- Вы – хороший человек, - наконец, медленно, словно вдалбливая мне эту мысль, против которой я, собственно, и не возражал, проговорил он, и это прозвучало, таким образом, не как похвала, а, пожалуй, как заключительный вывод какого-то научного исследования. – Я прежде ошибся в вас. Но Лора ошиблась тоже – тут мне повезло.
- Я тоже, похоже, ошибся в вас, - ответил я, хоть и польщённый, но не без настороженности. – Вы всё меньше похоже на сумасщедшего. Но как тогда быть с этим? – и я показал ему газету. – Получается, вы совершили насилие над женщиной в твёрдой памяти? В своём уме?
- Какое холодное сделалось у вас лицо, - с горьковатой ноткой заметил он. – Мне, должно быть, придётся всё-таки вам кое-что рассказать.
Я приветствовал эту идею, но он покачал головой:
- Вы сами не понимаете, о чём просите. Посвятить вас во всё это просто ради вашего расположения ко мне с моей стороны – мерзко, эгоистично. История такова, что её знание счастья не принесёт. Но я так устал от окружения одних только недоброжелателей, что недопустимо болезненно дорожу хорошим отношением. А вообще-то меня следует выпороть за то, что я собираюсь вам об этом рассказать.
- Я – врач, естественник, - сказал я. – Так что предпочитаю знания невежеству. Пусть первое и сопряжено с беспокойством.
- Ладно, - вздохнул Холмс. – В самых общих чертах... но прежде закажем завтрак. Что вы любите на завтрак, доктор?
- Рогалики, - признался я. – Горячие рогалики с маслом. Они напоминают мне о доме. Мы их заказывали в булочной на Уигмор-стрит по воскресеньям.
- Разве вы – лондонец? – удивился Холмс. – Судя по вашему выговору, вы, скорее уж, уроженец Восточной Шотландии.
- Эдинбурга. И учился там же. Но жили мы в Лондоне с тех пор, как отца перевели в Королевский гарнизон. Мне тогда семи не было. Здесь он дослужился до полковника и, как венец своей карьеры, возглавил отделение медицинской академии. Жаль, что ненадолго. В семьдесят первом его разбил паралич, и он очень скоро умер.
- А... ваша мать? – осторожно спросил Холмс.
- Тоже умерла. Два года назад от водянки. Ничего удивительного – я был поздним ребёнком в семье, и когда родился, матери было уже под сорок.
- Поздним ребёнком? – переспросил Холмс, и я только теперь заметил, как странно сел, охрип у него голос. – Тогда у вас, вероятно, были братья..., сёстры?
Я увидел, что он сильно побледнел и всеми силами старается скрыть волнение. Но разволновался и я сам.
- Был брат, да... Дэвид Уотсон, который погиб в конце лета, был моим старшим братом, мистер Холмс.
Холмс поднял руку и провёл пальцами по вдруг странно застывшему лицу. Я увидел, что пальцы вздрагивают и увлажнились.
- Дэвид Уотсон? Венеролог? – на этот раз я совсем не узнал его голоса. – Так вы... не человек с улицы?
Я вдруг понял смысл этого застывшего на его лице выражения. Страх – вот что это было такое. Страх настолько сильный, что его почти парализовало.
Моя природная прямота – моё оружие. И я спросил без обиняков:
- Чего вы испугались?
На этот раз его черты дрогнули едва заметно, и тут же лицо застыло гипсовой маской – без какого-либо выражения.
-Что вам, собственно, известно? – холодно спросил он. – И что вам нужно от меня?
- На оба вопроса - «ничего», - сказал я. – Вы заблуждаетесь, мистер Холмс, если считаете, будто здесь что-то большее, чем простое совпадение. Я ничего не знал о связи между вами и моим братом, пока не увидел вот эту газету.
Я поднял с полу газету и подал ему.
- Вы разыскивали Дэвида?
Он машинально взял газетный лист из моих рук. Но смотрел не на него, а на меня. Испытующе. Пристально.
- Я не лгу, - сказал я. – Случайность, что я это прочитал. Вы спали – я искал, чем себя занять. Меня никто не подсылал, клянусь вам. Но сейчас – вы сами понимаете – я не могу оставить дело так, не попытавшись выяснить...
Тут Холмс повёл себя странно – он вдруг метнулся к двери, быстро распахнул её и выглянул. И только потом повернулся ко мне, оставив дверь приоткрытой примерно на ладонь:
- Мне хочется вам верить, - заговорил он довольно тихо. – Вы мне симпатичны, доктор... Уотсон. Вот же чёрт! – воскликнул он с досадой. – Почему я не насторожился, едва услышав вашу фамилию! Правда, у вас распространённая фамилия – помнится, в университете со мной учились на курсе сразу два Уотсона, и даже один из них, как и вы, Джон.
- Откуда вы знали Дэвида? – нетерпеливо спросил я, не очень-то прислушиваясь к тому, что он говорит. – И как давно?
Холмс вздохнул:
- Мы познакомились в начале сентября в клубе содомитов в Уайтчэпеле, - сказал он.
- Где?! – я подумал, было, что ослышался. Но он отчётливо повторил ещё раз:
- В клубе содомитов в Уайтчэпеле. Там есть такой клуб – «Голубое озеро». Мы встретились в его подвале, где курят опий. В Лондоне, собственно, два таких клуба, и насколько я понял, брат ваш членствовал в обоих. Но если «Добрые друзья» вполне фешенебельное, хотя и нетрадиционное заведение, то в «Озеро» - простите за каламбур – стекаются самые подонки лондонского общества. Там совершаются различные непотребства, и курение опия – не худшее из них, но зато и рыбку в мутной воде там ловить чертовски удобно, а у меня как раз был повод порыбачить в те дни.
Я не понял тогда, о чём он говорит, да, по чести, и не пытался понять. Сжав голову руками, я чувствовал, что не в силах слушать дальше. Дэвид посещал клуб содомитов! Дэвид курил там опий! Боже, как же низко он успел пасть и как скоро! А сам Шерлок Холмс? Значит, он всё-таки тоже содомит? Я снова вспомнил окрашенные ногти и кошачью пластику его движений – всё это было странно для мужчины. А я ещё делал ему массаж, и Диомед, подглядывавший за нами через дверь, вполне мог подумать, что я... что мы...
Видя, что я впал в прострацию, и желая привлечь моё внимание, Холмс как раз в этот миг тронул меня за плечо – чересчур мягким, скользящим, чересчур вкрадчивым движением, и я, вздрогнув от отвращения, даже чуть не вскрикнув, резко отпрянул, сбросив его руку. Конечно, он заметил эту перемену во мне – тонкие губы скривились и горько, и насмешливо.
- Теперь я даже не знаю, продолжать ли мне дальше, - сказал он, ещё больше кривя их. – Вы, видимо, добропорядочный обыватель, несмотря на военные заслуги. Вам будет невыносимо меня слушать.
Издевка, сквозившая в его тоне, задела меня. И это его «несмотря на военные заслуги».
- Вы так говорите, будто добропорядочность – это порок...
- Доблестно убивать людей, разумеется, куда почётнее, чем быть содомитом, - сказал он всё с той же горькой ноткой. – Отличаться от большинства, особенно отличаться от «меня, такого правильного, такого законопослушного, такого приверженного морали», конечно, смертный грех. И смертная же вина, ведь верно? Ату их!
- Ну, знаете... так можно чёрт знает до чего договориться. В конце-концов, и сумасшедший маньяк, убивающий людей, тоже всего лишь «не такой». Его же почему-то «ату». Или, виноват, создать ему условия благоприятствования?
Холмс сильно побледнел.
- Мне странно объяснять элементарные вещи взрослому человеку, - зло сказал он. – Маньяк ущемляет в правах других людей. Содомит, если он не насильник, конечно, зла не причиняет никому. И, кстати, об условиях благоприятствования... Вы представьте себе, что этот ваш маньяк – король, и ему достаточно изменить законы, чтобы снова сделаться добропорядочным обывателем вроде вас.
- И библию тоже изменить? – спор на какое-то время отвлёк мои мысли от Дэвида.
- О, вы радетель за гибель Содома! – обрадовался Холмс. – Жаль, что вы не встретились с инспектором Грегсоном – у вас нашлись бы общие темы для беседы и даже общие воззрения на ряд вопросов. Кстати, ваш брат Дэвид мог бы при жизни считать себя полноправным гражданином Содома, и так приветствуя библейскую гибель этого города, вы тем самым приветствуете... Но, с другой стороны, что ж... «Ату» - так «ату».
Не знаю, как я сдержался в этот миг. Кулаки сжались сами собой, как в тот момент, когда я застал Диомеда за его увлекательным занятием.
- Смерть вашего брата, - проговорил Холмс безжалостно. – Была не первой в чреде смертей мужчин-содомитов в Лондоне. Но какое дело законопослушному высокоморальному обществу до нескольких «уродов»! А хотите, я вам скажу, как он умер? Тело подняли из воды и подвергли вскрытию в сыром и грязном морге прямо неподалёку от берега. Констатировали смерть от утопления – так это попало и в официальные бумаги. Там только не упомянуто об одной малости. Когда его нашли, тело было обнажено и пронзено металлическим прутом – судя по состоянию окружающих тканей, раскалённым. Знаете, как сажают на кол? Вот, вроде того. Причём, все повреждения прижизненные. То есть, он, действительно, умер от утопления – в воду его сбросили ещё живым.
Резкий высокий голос Холмса сделался звенящим, реверберирующим, и вдруг отдалился, угасая. Угас вместе с ним и свет осеннего дня, пробивающийся в окна. Последней мыслью было: «Э, да я, кажется, в обморок падаю – вот так штука!»
Очнулся я полулёжа на полу, щедро облитый водой, с опорой на Холмса, как на высокий подголовник. Надо мной склонялось его перевёрнутое для меня бледное лицо.
- Я – мерзавец, - с болью сказал он. – Нет мне прощения. Злой, бессердечный и неблагодарный тип... Доктор, дорогой, как вы?
- Я сейчас встану, - пообещал я, дивясь слабости своего голоса.
- Пожалуйста, не надо, - удержал он. – Обождите, наберитесь сил. Вы минут пять в сознание не приходили – я уж и не знал, что с вами делать.
- Помогите мне встать, - тем не менее настоял я. – Мне нужно... Вот что: мне в туалет нужно. Дайте на вас опереться.
Он поднял меня без заметного усилия – впервые я по-настоящему почувствовал, что, несмотря на худобу и кажущуюся хрупкость, он очень силён. Впрочем, мне было не до этого – меня мутило так, словно я наглотался несвежего мяса. На ватных ногах я дошёл до нужной комнаты и надолго припал к фаянсовому жерлу ватерклозета. В голове кружилась бешеная карусель: содомиты, Дэвид, раскалённый металлический прут, жена Дэвида, Скотланд-Ярд, причал Кайла, и снова мой своеобразный пациент. Они познакомились с Дэвидом в клубе содомитов, сказал он. Уж не были ли они любовниками? Чёрт! - меня снова тряхнуло от отвращения, и новая порция желчи изверглась из меня в городскую канализацию. Если он ещё раз положит мне на плечо свою узкую, горячую ладонь с лакированными ногтями, я, скорее всего, ударю его или бешено выругаю.
Увы, в душе я понимал природу охватившего меня раздражения слишком хорошо – оттого и бесился. Не смотря ни на что, Холмс мне парадоксальным образом нравился. Сильно нравился. До сих пор я считал себя по природе не слишком общительным человеком: я медленно и трудно сходился с людьми, с трудом подбирал слова, чтобы донести до собеседника свою мысль – всё казалось, что я изъясняюсь косноязычно, что меня трудно понять. А с Холмсом мне было почему-то легко. Говоря с ним, я задумывался над содержанием, а не над формой, а он, похоже, понимал меня лучше, чем кто бы то ни было, хотя мы и были знакомы пока всего лишь неполные сутки. Потом, в его лице читался ум и природный юмор, а в подбородке ощущалась замешанная на упрямстве и здоровом самолюбии смелость. Его улыбка понуждала улыбнуться в ответ, что характерно для детей и людей с чистой совестью, а серьёзный проницательный взгляд вызывал на откровенность, обещая, как минимум, попытку понимания. Единственное, чего я, как ни старался, не мог разглядеть в нём, так это склонности к насилию и мучительству, аномальной похотливости, которую я тогда приписывал всем вообще содомитам, а равно – никаких следов душевной болезни, кроме, разве что, некоторой нервозности и вот этих судорожных припадков. Но леди Вера! Но «Голубое озеро»! Я не мог обманывать сам себя. Но, в любом случае, следовало хотя бы попытаться взять себя в руки, если я хочу получить нужную мне информацию. Содомит, насильник, сумасшедший – кто угодно, но этот человек, похоже, располагает информацией о последних днях моего брата. Я должен набраться терпения и выспросить всё до конца.
Я, наконец, смог расстаться с унитазом и, поднявшись на ватные от слабости ноги, пошатываясь, вернулся в комнату. Холмс, ожидавший меня с беспокойством, сделал было шаг навстречу, но что-то в моих глазах, видимо, удержало его. Он замер на месте – только сказал:
- Вам лучше лечь.
- Без вас знаю, что для меня лучше. Рассказывайте.
- Что именно рассказывать, доктор? – меня бесила предупредительность в его тоне.
- Всё и сначала.
- Сначала выпейте бренди и постарайтесь что-нибудь съесть, - он кивнул на стол с остатками нашего ужина. – Лучшего мы не получим – Диомед совершенно пьян и спит у себя. Вчерашний инцидент, похоже, повлиял на него сильнее, чем я предполагал. Там три пустые бутылки, а одна – начатая. Я прихватил её для нас.
- Я не хочу ни есть, ни пить, - сказал я. – Тем более из-под Диомеда, -после чего очень последовательно налил ему и себе и выпил залпом бренди.
- Я понимаю, вы потрясены, - заговорил Холмс, покусывая тонкие губы. – И я должен извиниться перед вами – мне не следовало затевать спор, а уж, тем более, терять контроль над собой. Но это вообще моё слабое место – я недооцениваю влияния эмоций. Теперь вам лучше?
- Да.
- Хорошо, я буду рассказывать. Хотя, повторюсь, с моей стороны преступление впутывать вас в эту историю.
- Дэвид Уотсон – мой брат, - напомнил я. – Считайте, что я уже впутан. Скажите только, Дэвид... он... был вашим любовником, да?
Холмс поперхнулся своим глотком и чуть не выронил бокал:
- Господи! Да с чего вы взяли? Мы и знакомы-то толком не были - так... Вы лучше и впрямь слушайте по порядку. Значит, история эта началась в августе. Третьего августа, если точнее. Рано утром у одного из причалов Ист-Энда нашли обнажённое тело утонувшего мужчины. Вскрытие определило причину смерти, как утопление, но в заднем проходе мертвеца прозектор заметил некий инородный предмет, заинтересовался, и предмет был извлечён, оказавшись металлическим прутом, длиной около трёх футов.
Через день мужчина был опознан, как капитан Фергюссон – один из членов-учредителей клуба «Добрые друзья».
- «Добрые друзья» - это элитарный клуб содомитов? – на всякий случай уточнил я.
- Да, я же говорил. Способ убийства вызвал некоторую оторопь и у самых матёрых полицейских волков – особенно после того, как выяснилось, что проткнутый продолжал жить ещё не меньше часа.
Я невольно содрогнулся, представив себе ужасные мучения бедняги.
- Как ни старалась полиция не допустить утечки информации, история попала в газеты, - продолжал Холмс – он взял со стола зачерствевший кусок хлеба и теперь расщипывал его на мелкие крошки. - Между прочим, многие члены клуба – весомые, уважаемые люди. Они, правда, не афишируют своих сексуальных пристрастий, но металлический прут произвёл впечатление, поэтому с первого же дня к делу был подключен Скотланд-Ярд, и на Скотланд-Ярд принялись немилосердно давить. В Лондоне как раз остановился в эти дни знаменитый французский детектив Марис Лебран, его привлекли к расследованию...
- Я читал о нападении на него, - не удержался я.
- Знаю, что читали – газета вон она. Так вот. Меньше, чем через две недели после похорон Фергюссона в районе Собачьего острова обнаружили вторую жертву, убитую аналогичным образом.
- И это снова был содомит? – догадался я.
- Это был председатель «Друзей» граф Кассиус, литературный критик и наследник приличного состояния. Вы не знакомы с Оскаром Уайльдом? Многообещающий литератор с обширными знакомствами в литературном мире. Граф Кассиус питал к нему особое пристрастие.
- Уайльда я читал...
- Второе убийство уже определённо указывало на клуб, - продолжал Холмс. – И Лебран попросил меня составить ему протекцию, чтобы иметь возможность бывать там.
- А вы – член клуба? – удручённо спросил я.
- Нет, - усмехнувшись, коротко ответил Холмс. – Но барон Лейденберг – тоже один из членов-учредителей, а тогда он и вообще метил на место покойного Кассиуса.
- Тогда почему знаменитый Лебран обратился к вам, а не к кому-то более известному и влиятельному? – прямо спросил я. – Почему не к самому барону, например?
- Потому что мы знакомы довольно коротко, а о бароне он прежде ничего не знал. Сделайте одолжение, доктор, не перебивайте меня каждую секунду, пытаясь подловить. Я говорю вам правду. Так вот, Лебран отправился в клуб по протекции барона – по сути, по моей протекции – и провёл там несколько вечеров подряд. В последний из них он ушёл раньше обычного, а наутро его доставили в госпиталь на Оксшотт-стрит в таком виде, что у меня глаза защипало, когда я его увидел, хотя я человек не слишком жалостливый. По официальной версии он подвергся нападению уличных бандитов, которые избили его со страшной жестокостью. В результате он совершенно ослеп, парализован, и жизнь в нём сейчас едва теплится.
Холмс встал с места и быстро прошёлся туда-сюда по комнате – я увидел, что он очень взволнован, пятнистый румянец снова вспыхивал и гас на его скулах, захватывая и виски, тогда как остальная часть лица сделалась словно ещё бледней.
- Продолжайте, - попросил я, чувствуя, что вот-вот дело дойдёт до Дэвида.
- Я был на том месте, где на него напали, - Холмс налил себе в бокал ещё бренди и одним глотком выпил. – Это тоже в Уайтчэпеле, в двух шагах от притона «Голубое озеро» - я тогда о нём впервые и услышал. Избивали его арматурными прутьями, которыми в этом районе укрепляют балки причалов. Один из таких прутьев, со следами крови, я подобрал с земли. Так вот, он оказался полностью идентичным извлечённому из тела графа Кассиуса.
Холмс сделал паузу, давая мне возможность осмыслить сказанное, и снова заговорил:
- Третий труп обнаружился снова в связи с Темзой – зацепился за доски у ремонтного дока в Уайтчэпеле. Всё то же самое: металлический прут, прижизненное утопление. Теперь уже не было сомнений, куда обращаться за идентификацией личности погибшего. На этот раз дело дошло до самых высоких кругов. Герцог Кларенс... Вам знакомо это имя, я полагаю?
Я удивлённо посмотрел на него:
- Мне странно, что вы его произносите в связи с таким делом...
- Он всего лишь настоял на закрытии клуба, - сказал Холмс с улыбкой настолько сложной и тонкой, что мне сделалось не по себе. – Что же касается убитого, им оказался молодой человек довольно смазливой наружности, принятый в члены «Друзей» несколько месяцев назад по протекции Фергюссона. Звали его, кажется, Крессо или Кресто – словом, итальянец. Так, ничего особенного – обыкновенный хлыщ, каких много околачивается вокруг полусвета. Снимал квартиру в Сити, играл на бирже, проживал наследство какого-то дальнего родственника. Но у него нашли во время вскрытия признаки сифилиса и визитную карточку врача-венеролога, завсегдатая «Голубого озера» Дэвида Хэмиша Уотсона.
- Ах, вот как..., - только и пробормотал я.
- Я посетил «Голубое озеро» и встретился с этим человеком, - продолжал Холмс. – Он был, надо признаться, отчаянно пьян, но молодого Крессо вспомнил. Правда, для этого мне пришлось потратить бездну времени и уйму денег, не говоря уж об обаянии, на которое, в конце концов, этот тип и..., - он вдруг осёкся, поперхнувшись, как видно, внезапно вспомнив, что говорит всё-таки о моём брате.
- Перестаньте, - поморщился я. – Это – ненужные подробности, которые вы вполне можете опустить. Что он вам сказал?
- Этот Крессо обратился к нему страшно перепуганный. У него оказался не первой свежести сифилис, и ваш брат назначил лечение больше для успокоения собственной совести, чем надеясь реально помочь. «Но, - сказал он, смеясь неестественным смехом, потому что успел к тому времени добавить к алкоголю выкуренную трубочку опийной смеси, - клиент оказался выгодным. Он ещё и сам не понимает, сколько мне, в самом деле, заплатил за лечение». Тшетно я убеждал его высказаться яснее – он вскоре впал в характерное для наркоманов оцепенение и, видимо, совсем перестал меня замечать. Он упомянул и ещё одну фамилию – доктор Лей. Мол, Лей удачлив, как молодой пёс, но не понимает своей выгоды. Мне, к сожалению, тогда это имя ещё ни о чём не говорило, не то бы я прислушался получше. О том, что Лей – домашний врач Лейденбергов, я узнал уже позже, когда получил приглашение провести Уик-Энд в загородном поместье графини Шероле. Это, между прочим, одиозная фигура – потом расскажу. Приглашение мне передала Лора, тогда ещё просто Лора Костнер, и оно меня, признаться, удивило – я не охотник до светских развлечений и имел все основания полагать, что графине знать меня неоткуда. Тем не менее, приглашение я принял.
- Из самолюбия? – не удержался я.
- Что? – он удивлённо посмотрел на меня. – А-а... Нет, не из самолюбия. Слушайте дальше. За день до этого я навестил в госпитале Лебрана. Жалкое зрелище – мне даже не удалось с ним поговорить. Но там, в госпитале, я второй раз услышал о докторе Лее, как о личном враче и любовнике Веры Лейденберг – причине её разлада с мужем. Якобы он, убоявшись скандала, спешно оставил столицу и куда-то выехал. «Клеватель» Червиковер не упустил случая – статья «Куда девался доктор Лей?» вызвала целую волну сплетен, но это всё была информация, как бы это выразиться, неблагонадёжная, и я решил, что непременно буду у Шероле, и уж там найду случай как-нибудь расспросить барона.
Между прочим, Шероле одно время была фавориткой герцога Кларенса – вот оно и ещё раз всплыло, это имя. А в семьдесят третьем году, когда она только приехала из Парижа, и ещё не была никакой графиней, а была певичкой на каскадных ролях в оперетте, из-за неё разразился так-кой великосветский скандал, что журналисты и сейчас ещё, вспоминая о нём, облизываются, как сытые коты.
- Я этого не помню,- холодно сказал я. – И вообще не одобряю сплетен.
- Как и содомитов, видимо, - понимающе покивал Холмс. – Так мне замолчать?
- Нет-нет, простите, - спохватился я. – Продолжайте, прошу вас. Если, конечно, это имеет хоть какое-то отношение к смерти моего брата, но, наверное, имеет, да?
- Да, имеет, - сухо подтвердил он. – Так вот, Шероле... Предполагался парадный обед, а потом охота и пикник в лесу. Последнее, впрочем, не состоялось. Из-за меня.
Он замолчал и, как-то странно усмехаясь, снова стал крошить хлеб.
- Хотите курить? – спросил я. Самому мне отчаянно хотелось курить, да и молчание повисло. Я достал портсигар и, щёлкнув крышкой, протянул ему. – Закуривайте. Сейчас я спичку...
- Спасибо... С вечера, - продолжил он, выпуская дым сильной струёй. – Лора была со мной необыкновенно мила любезна. С Лейденбергом они украдкой переглядывались, но незаметно для окружающих, а основное её внимание доставалось мне. Она и познакомила меня с Верой Лейденберг, не дожидаясь просьб с моей стороны. Ну что ж, женщина мне понравилась – настолько, насколько вообще мне может понравиться женщина. Красивая, спокойная, правда, немного болезненная и хрупкая на вид. К тому же, её что-то явно угнетало – так выглядят люди, подозревающие мужа в измене, наделавшие непомерных долгов или попавшие в руки шантажиста. Но, в конце концов, я ведь затем и пришёл. Даже не задумался в тот миг, зачем это могло быть нужно Лоре. Разумеется, заводить полицейские расспросы я сразу не мог – ну, мы и болтали с ней о погоде, о предстоящей охоте, о всяких пустяках. А я соображал, как бы половче подвести разговор к доктору Лею. Барон на нас косился – только я разобрать не мог, подозрительно или удовлетворённо. И сейчас, в ретроспекции, пожалуй, что второе.
Пригласили к столу, а я пока что ни на йоту не продвинулся – баронесса Лейденберг оказалась не из болтливых. Перед обедом я ввёл себе дозу кокаина. Зачем я это сделал, сейчас мы обсуждать не будем – ваша позиция в этом вопросе мне приблизительно ясна. За столом я оказался как раз между Лорой и Верой. Ел мало. Я вообще обычно ем мало. Спиртное... Да, выпил бокал муската. Красное такое вино – довольно крепкое. Меня стало сильно клонить в сон – это последнее, что я помню достаточно отчётливо...
Он снова сорвался с места и заходил по комнате, тиская пальцы до побеления.
- Понимаете, меня, действительно, мало интересуют женщины, - сказал вдруг он.
«Да уж понял», - хмыкнул я про себя, но промолчал. На лице Холмса снова проступили будто разлитые под кожей чернила.
- Я пытался вспомнить, - он внезапно приостановил свои метания и, сжав кулак, несколько раз с силой стукнул им себя по лбу, крепко зажмурив глаза, словно от нестерпимой боли. – Ну вот вы скажите, вы – врач: может такое быть?
- Провал в памяти? После кокаина с мускатом – сколько угодно,- заверил я.
Но он только недоверчиво покачал головой и продолжал:
- Я очнулся связанный и облитый водой в каретном сарае. Сначала ничего не мог понять, потом мне рассказали... Платье на ней я изодрал в клочья, но своего добился, несмотря на сопротивление, а сопротивлялась она отчаянно - руки у меня все были исцарапаны в кровь, и лицо тоже. Когда меня усмиряли и связывали, я сломал челюсть одному из слуг Шероле. Это тоже пишите мне в актив. Разумеется, скандальчик получился великолепный, - он снова стиснул пальцы одной руки другой и нервно хохотнул. – Не говоря о том, что от дома мне отказали, дело дошло до ареста. Веру я больше не видел, а о смерти её узнал на другой день к вечеру. Вы, доктор, едва ли себе представляете, что со мной сделалось. Никогда, клянусь, я не был к безумию ближе, чем в тот миг. Ей-богу, я почти поверил в свою испорченность, почти раскаялся, - он рассмеялся опять. – Ну, до суда меня выпустили – особенно опасным я полиции не представлялся. И вот тут-то я задумался. Во-первых, исчез доктор Лей, во-вторых, исчез мой нетрезвый осведомитель – ваш брат, в-третьих, на меня напали в Уайтчэпеле, когда я опрометчиво появился там без грима, ну и, наконец, в четвёртых, моя дальняя родственница очень быстро и очень близко сошлась с безутешным вдовцом – бароном. Потом состоялся суд... суд надо мной. Я плохо его помню, потому что перед судом снова поддался своей порочной страсти к наркотику. Надо вам сказать, в тот день действие привычной дозы кокаина показалось мне непривычно сильным. Но сейчас я не буду утверждать наверняка – со смертью Веры мне хватало этого раздражителя для формирования неадекватной реакции. Помню только, что я стоял, едва держась на ногах, и тупо и чертовски медленно отвечал на какие-то совершенно непонятные мне вопросы. Очнулся я только уже после заключения триумвирата, когда один из полицейских сыщиков, улучив минутку, шепнул мне, что я, похоже, оказался прав, и что труп у причала Кайла опознан, как венеролог Уотсон. Потом меня под конвоем доставили сюда – ну и всё. Судя по тому, что мне не отказывают в информации, - он мотнул головой в сторону кипы газет. – Отсюда выйти я уже не должен никогда. Барон может быть сколь угодно мерзок, но опрометчивость – не его недостаток.
Он замолчал и теперь уже молча крошил хлеб.
- Значит, - осторожно спросил я, - вы считаете, что история с Верой Лейденберг была подстроена?
Он, не поднимая глаз, кивнул.
- И на самом деле вы не пытались изнасиловать её?
На этот раз отрицательный жест.
- Но тогда... это убийство?
Кивок.
- И убийца – барон или баронесса?
- Или они оба.
Я некоторое время молчал, обдумывая сказанное. Наконец, проговорил:
- Мне непонятно только одно...
Он вопросительно посмотрел на меня.
- Вот что: какого дьявола вы-то полезли в эту кашу? Из-за Лебрана? Или покойный Фергюссон был вашим другом? Чего ради? Зачем вы отправились в «Голубое озеро»? Что вам за дело до отношений в семье Лейденбергов?
- Зачем? – Холмс словно бы удивился. – Из профессионального интереса, разумеется. Это моя работа.
- Ваша работа?
- Да.
- Но..., - растерялся я. - Что же это за работа? Кто вы по профессии? Полицейский?
- Вот ещё! – презрительно фыркнул мой пациент. – Я – частный детектив.
- Детектив? – опешил я.
- И на сегодняшний день лучший в Лондоне, - с неподражаемой самоуверенностью заявил он.