- Эх, замочу! В этом, как его… – разволновался длинноволосый красавчик с начитанным лицом и нервно показал, как рука руку моет. Было очевидно, что молодому человеку не терпится перейти от дешевых слов к делу и, в конце-то уж концов, совершить бессмысленное в своей жестокости преступление.
За разворачивающимися событиями внимательно следил старший товарищ в седой бороде и джинсовом костюме. Затемненные очки не позволяли заглянуть ему в душу – если у хладнокровного монстра вообще есть душа. Похоже, неформальный хрыч курировал умышленное убийство. Он сидел на стуле, закинув ногу на ногу, и с недоверием смотрел на подельника. Подельник был как-то неубедителен.
- Ну, ты и Козлевич, - пожурил начинающего душегуб со стажем. – В двух репликах – две аллюзии: на комедийных классиков и на первых лиц государства. Пусть на эту туфту дорожные работы ведутся, а нам такой хоккей не нужен.
- Так, а что говорить-то, Палыч? - приобиделся киллер-стажер. - Мадам, можно поцеловать вам ручку перед смертью? Любви к стерве у меня больше нет, одна стойкая личная неприязнь.
- А ты, Лева, прошипи ей в ухо: «Убью, сука!». Не оригинально, но зато очень натуралистично. Она ж тебе жизнь сломала и в чудовище превратила. Вот пусть она сама подтвердит. Правильно я говорю, Марья?
- Ну, превратила, - неохотно созналась пышная блондинка, сидящая на полу перед экзекуторами. Ее рука была прикована наручниками к какому-то металлическому штырю, напоминающему штатив микрофона. – А у меня женская доля тяжелая, - пожаловалась Марья седобородому. - Он мне, может быть, нежности и ласки недодает. И мою тонкую натуру не понимает. Он брутальный и в рабочее время баб водит. Я все знаю!
Зубы нервного молодого человека щелкнули в сантиметре от горла блондинки. Перед броском Лев тряхнул головой, волосы попали в вытаращенные глаза, прицел сбился, и у Марьи появился шанс покрасоваться в гробу без шарфа на шее. Далеко не к любому деловому костюму идет шарфик, да и цвет со вкусом подобрать непросто. К тому же, кто-то – о, ужас! – мог бы подумать, что покойница скрывает возрастные складочки под подбородком.
- Так лучше, Палыч? - начитанный справился с волосьями и отряхнул коленки. – Вы только скажите Машке, чтоб не крутилась. Мы ж так ее до ночи не убьем. Я уже есть хочу.
- Не заработал. Горе мне с тобой, Лева. – Главный убийца полез в карман за сигаретами, но вспомнил, что бросил. - Челка в глаз, падение в бездну: фюрер объясняет Борману смысл слова «блицкриг». При этом цинично рвет на заднице «Ливайс-501» и забывает о необходимости волшебного слова «сука». Я разочарован. И потом, что за пошлая манера брать в рот всякую гадость? Забыл, что в твоей бабе яда больше, чем в кобре? Прокусишь сонную артерию – до конца дней своих будешь полость рта санировать. Это еще если откачают по «скорой».
- Так я же сразу говорил, что без инструмента никак, - оборонился пристыженный исполнитель. – Режем ножиком, как положено. Булатным или – как там его – вороненым, чтоб в Машкино каменное сердце как в масло вошел. Потом пилим тушу ножовкой по дереву. Голову – на кол, мясо – на рынок, потроха – акулам капитализма на органы, видео – в Интернет на потеху.
– Лева, в твоем лице мне повезло общаться с человеком, обладающим уникальной анатомией, – задумчиво произнес наставник и педагог начинающего маньяка. – Падаешь на тазобедренную кость, мягко выражаясь, а страдает почему-то высшая нервная система. Возникает вопрос – и где в этом организме находится мозг? Это я ослышался, или ты сейчас что-то сказал про видео?
– Извините, шеф, в образ вошел. А когда я в образе, во мне нет ничего человеческого. Сами же учили. Я личность маниакально-депрессивная, мне самого факта убийства мало для счастья. Тут ведь что важно: убил – поглумись над памятью жертвы. Вот я и…
– … собрался нарушить авторские права творческого коллектива. Ну, ладно, проехали. – Палыч похрустел фантиком от карамельки и подобрел. – Неправильно понимаешь концепцию, Лева. Твое дело – убийство в состоянии аффекта, и тут все средства хороши, вплоть до просроченного кефира. А дальше суд людской пусть решает, кто из вас настоящая жертва: ты или она, коварством своим женским превратившая тебя в гоблина. Ты же пытаешься подсказать готовый ответ и, тем самым, лишить нас всех интриги.
– Тогда свежевать не будем, – понял Лева. На его лице появилось мечтательное, одухотворенное выражение. – А что, если повесить ее на крюке для люстры? Во мраке ночи ее белые босые ноги будут немым упреком раскачиваться у меня перед носом. Я вдруг осознаю свинцовую мерзость содеянного, и в один пронзительный миг вся жизнь промелькнет у меня перед глазами. Вот я иду в школу с букварем, а вот мама гладит меня по льняной головке и говорит «Спокойной ночи, малыш». По щеке скатится горькая слеза, но ничего, ровным счетом ничего уже нельзя будет поправить и переписать заново… Марья, как тебе такой вариант?
Губы Марьи трагически дрогнули и раскрылись. Нос собрался в мелкие морщинки, а глаза крепко зажмурились. Несчастная сделала глубокий вдох, без которого разразиться рыданиями решительно невозможно. Марья громко чихнула.
– Палыч, Лева, ну, вы долго еще? Здесь дует, вообще-то. Имейте совесть, маньяки. Не думаю, что сопливая мученица украсит вашу возвышенную психоделическую концепцию, – готовая к безвременной смерти Марья нетерпеливо звякнула наручником и вызывающе зашмыгала носом.
***
Уборщица баба Валя слышала все – от первого слова до последнего. Забыв про ведро и швабру, она притаилась у слегка приоткрытой двери и вся превратилась в слух. Глаза ее округлились от ужаса, а нижняя челюсть опустилась на ключицу, да там себе и осталась лежать. В таком интересном положении речевой аппарат плохо помогает супротив огненной геенны, но православная уборщица активно действовала правой рукой, поливая супостатов перекрестным огнем истинной веры. От этого на переносице бабы Вали образовалась красная точка, что не должно было оставить равнодушным даже флегматичного Будду.
Уборщица взглянула на часы. По самым грубым подсчетам, при эдаком слиянии конфессий небеса должны были разверзнуться еще минут десять назад. Никак не менее пяти минут двое нехристей могли бы уже румяниться на гриле. И аккурат к этому времени баба Валя могла бы закончить влажную уборку помещения. По непонятным причинам гром задерживался, да и с молниями творилась полная неразбериха. Вероятно, на складе закончились. Оставалось полагаться на мобильную связь. Баба Валя присела на ведро и набрала короткий номер.
Завидев приближающихся бойцов в масках, уборщица со шваброй наперевес ворвалась в обитель зла и страшным голосом прокричала:
– Всем лечь на пол, руки за голову, не двигаться, работает ОМОН!!!
***
В ходе проведения спецоперации по задержанию особо опасных преступников режиссеру Пектюку, лауреату премий и заслуженному деятелю, сломали средний палец. Ведущий актер Оголец получил черепно-мозговую травму тупым деревянным предметом. Говорят, после этого открылись новые грани его таланта, и он с большим успехом сыграл одну из главных ролей в экранизации «Палаты № 6» по Чехову. Подающая надежды актриса Марьялова отделалась легким испугом: ей случайно наступили на ляжку и порвали итальянские колготы с лайкрой. От милицейского начальства уборщица баба Валя удостоилась благодарности за проявленное гражданское мужество, а по месту работы – строгого выговора за злостное хулиганство.
Вот такими неоднозначными событиями на киностудии «МаксБиттерФильм» ознаменовалась юбилейная, сто десятая годовщина зарождения гениальной системы Станиславского.
***
Эпилог.
Баба Валя выжала тряпку в ведро с водой и набросила ее на швабру. Может быть, кто-то и выливает воду на пол, а потом размазывает грязь, создавая видимость уборки, но баба Валя была не из таких. Уборщица тяжко разогнула поясницу и привычно окинула взглядом фронт работ.
Вот уж точно фронт! По коридору киностудии ей навстречу двигался взвод немецких фашистов в мундирах мышиного цвета, касках и с укороченными автоматами на груди. На касках красовалось изображение черепа с костями, что говорило о принадлежности фрицев к элитной эсэсовской дивизии «Мертвая голова». Баба Валя приветливо улыбнулась и поздоровалась с фашистами. Фашисты поздоровались с бабой Валей и тоже ей улыбнулись.
Захватив свой нехитрый инвентарь, уборщица направилась в дальний конец коридора. Проходя мимо двери с массивной позолоченной табличкой «Директор киностудии», она услышала резкие голоса, доносящиеся изнутри. Баба Валя хотела пройти мимо, но любопытство заставило ее остановиться и прислушаться.
– Ты когда мне грины вернешь, конь педальный? – гремел один голос, сердитый и напористый. – Ты кого кинуть решил? Что ты мне грузишь, урод? Да мне похрен твои проблемы!
Другой голос, хрипловатый, звучал чуть тише, но от этого не менее – если даже не более – доходчиво. Баба Валя слышала его фрагментарно, разбирая что-то вроде «на счетчик поставлю», «на ремни порежу», «твою дочь», «твою мать», «машину и квартиру в центре», «три дня сроку» и прочее в том же роде.
Третий голос принадлежал самому директору. Он долетал из-за двери еле слышно и изобиловал просительными нотками, клятвенными интонациями и жалобными всхлипами. Раздался звук смачной плюхи, и всхлипы сменились отчаянным визгом, а после поскуливанием.
Репетируют картину про бандитов, догадалась баба Валя. По системе Станиславского. С чувством интеллектуального превосходства над собой, вчерашней, уборщица пошлепала дальше, с уважением прислушиваясь к громкому вою, доносящемуся вслед. Хорошо бы успеть сегодня сдобные булочки поставить! А уж внучки-то рады будут! Баба Валя опустила на пол ведро с водой и чуть расторопней обычного зашуршала шваброй.