Сдохни, интеллигенция!
Макаров Т.
Тане
Тонин чемодан со сбитым колёсиком я запихнул в багажник между чьей-то советской сумкой и собственным портфелем, потом мы заняли свои места, водитель завёл мотор, и микроавтобус тронулся. Справа от меня сидели усатый мужик и толстая тётка с выцветшим лицом. Прошло минут пять, не больше, а она уже вытащила из сумки два пива и поочередно открыла бутылки щелчками пальцев.
Было только шесть утра. Небо лихорадочно чернело. Грузными каплями барабанил дождь. Мерный шум двигателя навевал скуку. Костя сидел передо мной. Судя по тому, как его голову бросало то влево, то вправо, ему удалось заснуть. Вообще Костя удивительный человек. Он может спать двадцать четыре часа в сутки. Когда нет денег, чтобы пойти погулять, он играет в компьютер. Если обрубается интернет, он ложится и засыпает. Костя уверял, что может провести так всю жизнь.
За окном развернулся типично русский убаюкивающий пейзаж. Деревья, холмы, сопки, реки, линии электропередач. Водитель ехал со скоростью девяносто километров в час. Главным образом по встречной полосе. Ему нравилось уходить от столкновений со встречными машинами за секунду до удара. После каждого такого финта мне хотелось выйти.
Чета открыла по второй бутылке. В сумке всё ещё что-то позвякивало. Костя спал. Тоня слушала музыку. Время всегда поворачивается вспять, когда ты едешь в автобусе. Секунды растягивались на часы, а минуты становились днями. Вдыхая приторный запах солода, я досчитал с закрытыми глазами до 7043, а потом отрубился.
Когда я проснулся, водитель уже пришвартовался к берегу. Иначе не скажешь. Дождь лил так, как если бы небесная твердь обрушилась, и необъятный космос бесцветной жидкостью извергся на наши головы…
До ангара, где размещался контрольно-пропускной пункт, нужно было бежать целый километр. Костя разминался прямо на сидении. Тоня спрятала плейер в сумочку. Кто-то открыл дверь, и в салон хлынул поток воды.
Мы замочили сандалии сразу же, едва ступив на залитый дождём асфальт. Тоня раскрыла зонтик. Порыв ветра выгнул спицы, и материя взметнулась вверх. Спицы треснули. Пришлось его выкинуть…
Костя открыл багажник, вытянул свою сумку и побежал первым. Я накинул на плечи портфель. Вынул Тонин чемодан со сбитым колёсиком. Килограмм шестнадцать. Нёс его в правой руке. С непривычки потерял равновесие. Едва удержался от падения в глубокую лужу.
В ангар мы вбежали совершенно мокрые. Словно одетыми искупались в озере. По Тониному лицу стекали капли. Она протирала прямоугольные стёкла очков платочком. Тоня делала это так медленно, что у меня затекли руки – всё это время я держал чемодан на весу, ища Костю взглядом. Вскоре я его нашёл. Он беседовал с Оксаной – руководителем нашей группы. Когда Тоня сложила платочек в футляр, мы подошли к Косте, и я смог поставить чемодан. Рука болела так сильно, словно я таскал за собой Эверест.
- Подержите мой саквояж у себя, пожалуйста. Нужно уладить кое-какие формальности, - сказала Оксана и скрылась в толпе входивших в ангар туристов.
Таможенный контроль мы прошли без особых проблем. Я предъявил загранпаспорт. Заверил проверяющих, что не везу доллары. Хотел открыть портфель, но от меня только отмахнулись. Рентген у них не работал.
- Видимо, кто-то провозит наркотики, - процедил Костя сквозь зубы. У него было напряжённое лицо. Кроме своей сумки он тащил ещё и Оксанин саквояж. – Куда делась эта дура? Я ей что, носильщик?
Мы присели на скамейке перед выходом из ангара. Тоня открыла пакетик с сухариками. Поглощая их, мы косились на Оксанин саквояж.
- Как вы думаете, - не выдержала Тоня, - что в нём?
- Наркотики. Как пить дать наркотики.
Перед нами распахнулась широкая дверь. За ней находилось небольшое помещение с жестяной гофрированной крышей и ржавым турникетом. Всё это – огорожено сетчатым забором. Сотрудница таможни переминалась с ноги на ногу. Её тёмно-зелёный сюртук лоснился. Штанины почернели от дождя.
- Это загон для скота, - сказал Костя. - А это скотовод.
Люди тянулись к загону небольшими группами. Становились в очередь. За сетчатым забором я различил крохотную деревянную пристань и трёхпалубный паром под китайским флагом.
Всюду толпились туристы. Среди них преобладали четырнадцатилетние дети. Большинство – с испитыми страдальческими физиономиями. Семилетний мальчуган вставлял в рот отцовскую папиросу. Отец рылся в кармане, ища спички…
И тут я заметил, что медленным, крадущимся шагом к нашей скамейке ступает сержант милиции. Левой рукой он держался за приоткрытую кобуру. Правой – нервно почесывал кончик носа. Я подал Тоне знак. Она стукнула Костю по коленке. Мы наблюдали за милиционером, как заворожённые.
- Сержант Альгин, - представился он, подойдя. – Вам руководитель группы саквояж не передавал? Красный такой.
- Передавал, - едва слышно произнёс Костя. – Вот.
Он пододвинул саквояж к Альгину носком ноги. Альгин осторожно нагнулся, взял его за ручки и, пятясь, направился к внезапно включившемуся рентгену.
- Попали… - выдохнул Костя.
- Не будь пессимистом.
- Я говорил, что с этой сумкой не всё чисто, - сказал Костя. - Куда она делась? Куда делась эта сука? И что в саквояже? Наркотики? Точно наркотики…
Он говорил это чуть не плача. Я паниковал хладнокровно, как капитан тонущего судна. Сидел с надменной физиономией, насвистывал мелодичный мотивчик. Вроде бы даже щурился и время от времени заваливал голову на бок, изображая сонливость. Как раз в это время где-то в груди моё сердце делало сальто-мортале…
Спокойной оставалась только Тоня. Она сидела на скамейке, закинув ногу на ногу, и меланхолично жевала сухарики. В сумочке у неё кроме всего прочего лежал Израильский паспорт. Я стал вспоминать слова на иврите. Шалом, шаббат, шлим-мазл. Пейсы… на крайний случай я мог подделать еврейский акцент. Сказать, что у меня двойное гражданство. Паспорт я забыл дома. Разумеется, дома в Израиле. Почему не говорю на иврите? Состояние аффекта. Когда вспомню? Сразу же по прибытии на святую землю… Короче говоря, необходима депортация. Костя – мы с Тоней на это очень надеемся – возьмёт всю вину на себя. Это ведь ему дали сумку, а не нам. Постойте, Костя?! Какой Костя? Боже мой, я вас умоляю. Я поехал отдыхать с Тонечкой.
Итак, еврейский акцент был готов.
К нам подошла Оксана. В руках она несла красный саквояж. Сержант Альгин куда-то пропал.
- Ну, как дела? – спросила она.
Костя смотрел на неё некоторое время уничижительным взглядом, а потом прорычал по возрастающей амплитуде:
– Ты хотя бы знаешь, что мы ПЕРЕЖИЛИ?!
Тоня отряхнула крошки с колен и взялась за ручку чемодана. В загоне скапливалось всё больше людей. Таможенная сотрудница, переминавшаяся с ноги на ногу, достала из кармана рацию и что-то произнесла в динамик.
- Ну… пора! - сказала Оксана.
Я накинул портфель на плечи и врезался в расписную колонну русских туристов. Они толкались в дверях. Усатый прижался к сетчатой ограде и пригубил очередную бутылку пива. У него было такое выражение лица, словно он готовился обнять весь мир.
В загоне нас продержали тридцать минут. На паром пускали группками по пять человек. Когда очередь дошла до нас, и мы втроём заняли место перед турникетом, послышался особенно мощный раскат грома. Дождь усилился. Капли прорывались через сетчатое ограждение и впивались в нашу одежду.
Сотрудница таможни закрыла глаза. Кулаком с зажатой в нём рацией она подпирала подбородок. Безмятежное зрелище. С секунды на секунду я готовился услышать храп…
Сначала зажужжала рация, а потом послышался чей-то голос. Женщина проснулась и одёрнула руку от подбородка. Протерев глаза, она взглянула на нас, проверила билетики и махнула рукой в сторону парома. Мы бежали по склизкой грязи. Костя тащил сумку над головой, как доску для сёрфинга. Тоня самозабвенно катила чемодан со сбитым колёсиком по камням. Он подпрыгивал, падал, буксовал, забрызгивал джинсы водой из луж, снова подпрыгивал и останавливался. Я выхватил чемодан и понёс его. Он отбил мне ноги так, что стало больно идти. Один раз он попытался лягнуть меня в пах, но я мастерски отразил этот выпад. Чемодан-убийца. Всю дорогу Тоня уверяла, что может справиться с ним самостоятельно. Я её не слушал. В итоге она смирилась и на моём лбу засияла оранжевая звезда джентльменства.
На пароме было две пассажирских каюты. Верхняя – закрыта на ремонт. Нижняя была рассчитана на пятьдесят человек. Ей предстояло вместить не меньше сотни…
Каюта являла собой прямоугольник в оправе тройного ряда алюминиевых стульев. В центре композиции находилось что-то вроде танцпола. Сидячие места, разумеется, уже давно заняли. Проходы между стульями заставили тяжёлыми сумками. Наполовину свободным оставался танцпол. Я не знал, как мы будем ехать стоя. Под потолком не было ни поручней, ни держателей, вроде тех, которыми оборудованы автобусы. Что будет, если начнётся качка?
Мы разложили свои вещи в самом центре. Костя уселся на свою сумку, зарыл лицо в подушку ладоней и мгновенно заснул. Человек-загадка.
Тоня включила плейер. Я смотрел через квадратные окна за борт. Безмолвное течение уносило коричневую воду прочь. Когда-то люди купались в этой реке и ловили рыбу. Теперь рыба здесь больше не живёт, а люди всё ещё купаются. Это настоящая загадка природы. Если ты заставляешь рыб влачить жалкое существование в дерьме, они показывают тебе средний плавник и уплывают в соседний ареал. Человек же, оказавшись в дерьме, просто закрывает глаза и переворачивается с одного бока на другой. Так меньше пахнет. Первое время.
Мест на танцполе оставалось всё меньше. Туристы прижимались друг к другу и нагромождали свои чемоданы на чужие. Сумки и саквояжи всё ещё продолжали загружать на борт. Их устанавливали, перекладывали, вмещали, уминали, отставляли, убирали, возвращали на место. Выкидывали за борт…
Каюта была забита до отказа, а новые пассажиры всё ещё появлялись в дверях. И приносили с собой чемоданы. Дождь усиливался. Атомные бомбы капель разносили окна в клочья.
В хорошую погоду можно выйти наружу, опереться о поручни и, наблюдая за тем, как ватерлиния поглощает робкие, речные волны, вдыхать свежий воздух, рассматривать точёную фигуру капитана в крохотном иллюминаторе рубки, прохаживаться по палубе...
Думая обо всём этом, я не сразу почувствовал, как ко мне сзади прижалась тётка необъятных размеров. Она дышала мне в затылок. Тёплым мерзким дыханием. Её мясистые руки разместились слева и справа от моих бёдер. Она делала недвусмысленные попытки обнять меня. Возможно, она спутала меня с поручнем. Изо рта у неё несло потом. Словно за губами пряталась третья подмышка, а не язык. Я приставил к носу ладонь и некоторое время дышал собственной кожей. Кожа пахла кондиционером для тела. Потом кондиционер выдохся, а я не успел задержать дыхание и втянул в лёгкие запах её нутра. Это было похоже на удар ножа в грудь…
Вскоре завелись турбины, и паром тронулся. Тучи постепенно рассеивались. Капли стучались в окна всё незаметнее. Солнце обезоруживающе улыбалось…
Некоторые туристы достали из сумок запотевшие целлофановые пакеты с едой. К вонючей смеси из пота и тёплого пива примешался омерзительный душок чебуреков. Семейство из пяти человек монотонно двигало челюстями. У каждого в руках было по две сосиски в тесте. Недавно Тоня рассказала историю, как летела из Москвы в Хабаровск, или из Хабаровска в Москву – не помню, суть не в этом. Она положила ручную кладь наверх. Заняла своё место у иллюминатора. На всякий случай заранее пристегнулась. Достала из кармана плейер. Рядом уселась молодая чета. Не успела Тоня выбрать песню, как её соседи уже принялись устанавливать столики в горизонтальном положении, выкладывать из поношенных портфелей на столешницы пищевые контейнеры и бутылки с охлаждённым чаем. Муж вынул из кармана пальто алюминиевые вилки и тщательно протёр влажной салфеткой. Жена открыла крышки. Воздух тут же наполнился резким запахом котлет и кислым – солёных огурцов. Она вылила себе в контейнер соус из квадратного пакетика и пожелала ему приятного аппетита. Он чавкал. У стюардессы было такое выражение лица, словно на её глазах человек спрыгнул с крыши небоскрёба, встал, отряхнул брюки и пошёл дальше.
Вверх взметнулись прямоугольные листочки. Руководители групп держали их на вытянутых руках. Туристы вырывали их вместе с пальцами…
Каким-то образом у меня в руках оказалось три экземпляра. Это были анкеты, обязательные для заполнения. Помимо ФИО, даты рождения, контактного телефона и граф с симптомами различных болезней, в самом конце имелся и такой вопрос: «Были ли вы в последнее время в тесном контакте со свиньями?»
Мы втроём прочитали это одновременно. Первым огляделся Костя. Второй – Тоня. Затем и я. Искушение поставить галочку напротив этого пункта было велико. Но я решил, что китайские таможенники неправильно меня поймут. К такому же выводу пришли и Тоня с Костей.
А жаль.
Когда корабль причалил к китайскому берегу, и бородатые матросы в бескозырках пришвартовались, люди стали пробиваться к выходу с огромными чемоданами, сумками, полупустыми баулами и тюками в руках. Двери ещё не открылись. Тех бедолаг, которые во время посадки избрали себе место у выхода, стали прижимать к стеклу. Обстановка перед дверьми накалялась так быстро, как нить на лампочке. Толстуха с подмышкой во рту оттолкнула меня и, прорубая себе дорогу сумкой, как мачете в лиановых зарослях, направилась к выходу.
- Что ж вы делаете?! – раздавались вразумляющие крики.
- Вы меня задавите! Задавите!
- Суки!
- Ну, люди, нельзя же так… вы меня задавите!
- Да задавите её уже!
- Мамочка…
Двери распахнулись. Толпа туристов, словно римская центурия, клином пёрла на выход, не видя перед собой ни людей, ни сумок, совершенно ничего. Аве кесарь, идущие на смерть приветствуют тебя! Трое или четверо центурионов прорывалось по головам. Их тащили руками по воздуху, как рок-звёзд на концертах. Кто-то разбил советским чемоданом из кожзама квадратное окно. Из-за всеобщего гула, стоявшего в каюте, звона стекла никто не расслышал. Шестилетняя девочка с косичками, торчащими в разные стороны, поскользнулась на пивной луже и повалилась на пол. На неё наступил парень в олимпийке. Отец девочки обрушил на него несколько ударов. Парень, падая, задел приземистую мамашу с тёмной аллеей усов над губами. Мамаша умудрилась в полёте схватить его пальцами за «ёжик» и бросила в мальчишек-близнецов. Те отлетели к стульям и разбили носы о спинки. Некогда чистый жестяной пол был забрызган слюной, кровью, завален огрызками от яблок и залит пивом. Китайские таможенники смотрели с пирса на происходящее, раскрыв рты.
Мы выходили с парома последними. Перед нами шла Оксана.
- Здесь всегда так? - спросил Костя.
- Бывало и похуже, - ответила Оксана.
С пирса открывался чудесный вид на гранитное здание таможни, фасад которой был украшен аккуратно рассаженными цветами и шеренгой выбеленных алюминиевых шестов. На их вершинах реяли китайские флаги. Вереница наших соотечественников тянулась по вымощенной плитами дороге. Мы плелись в самом хвосте. Я дышал свежим зарубежным воздухом и чувствовал себя белоэмигрантом…
В здании таможни было тепло. Звукоизоляция избавила нас от осточертевшего шума дождя. Застеклённый duty-free расточал алкогольный аромат.
Туристы выстроились в очередь перед турникетами и ждали руководителей групп. Те совещались на неудобных стульях. Одно место было свободно. Оксана оставила саквояж Косте и заторопилась к коллегам. Мы подошли к своей группе. Нас было семнадцать человек:
1) Ставшая совершенно невменяемой чета. Муж перелезал через ограду, умудряясь одновременно по-гусарски закручивать усы, отпивать из бутылки и кричать недоумевающему полисмену: «Куня, нихао, прошу политического убежища! Дид ю шпрехен инглиш?». Жена ломилась в двери закрытого на ремонт магазина…
2) Две полноватые женщины лет пятидесяти с внуком-девятиклассником. У него было странное выражение лица. Так выглядит задумавшийся голубь. Трогательный имбицилизм. Его звали Ваня. Представился он позже, когда все мы ждали автобус в номере провинциальной китайской гостиницы. Так вот, Ваня сидел на кровати и рассматривал потолок. Около часа. Мы втроём играли в карты. И тут Тоня спросила: «На тебя раздавать?». Ваня ответил: «Эээ, да». Его голос, как, впрочем, и лицо, выражал одновременно и задумчивость, и неспособность к какой-либо умственной деятельности. Любопытный оксюморон. В первый день, как только мы отделались от Вани, Костя предложил назвать его Краней. «Краня?», - спросила Тоня. – Что это за имя такое?». «Нечто среднее между краном и Ваней», - объяснил Костя.
3) Пятидесятилетняя кореянка. Она придерживала за плечи беззубую внучку. Внучка разглядывала местных таможенников. Судя по заискивающим улыбкам, те принимали её за китаянку. Трудно было их в этом винить.
4) Компания родственников. Две небольшие семьи. Семнадцатилетняя девушка с большим православным крестиком поверх кофточки накручивала непослушные волосы младшей двоюродной сестры на указательный палец. Веснушчатая мамаша что-то ей объясняла. Сзади стояла курносая мама семнадцатилетней девушки. Образ курносой мамы и её дочери можно выводить несколько страниц, взвешивая все за и против, останавливаясь как на хороших чертах характера, так и на плохих. Мопассан уделил бы женщине целый роман, девушке – повесть. Эмиль Золя непременно написал бы трёхтомник. Я же ограничусь одним предложением. И оно воссоздаст их образ во всей его надломленной фееричности: «Они родились и всю жизнь прожили в посёлке городского типа».
5) Ещё одна мама с симпатичной девушкой. На вид лет девятнадцать. Косте она сразу понравилась. Пока мы стояли в очереди на китайской таможне, он ходил взад-вперёд и украдкой смотрел на неё. У девушки были карие смеющиеся глаза и красивые шелковистые волосы. Костя был очарован. Когда мы остались наедине, он сказал, что это единственная нормальная девушка в группе. За исключением Тони, конечно. Но с Тоней он был знаком уже двадцать лет. Поэтому он относился к ней как к сестре. Это значило примерно следующее: Тоня гладила ему рубашки, а он одалживал у неё деньги и никогда не возвращал. В общем, Костя сказал, что эта девушка, с шелковистыми волосами, прекрасна. Я назвал его педофилом. В шутку, конечно. Выглядела она на девятнадцать, но ей было шестнадцать. Я мог бы защитить диссертацию на тему, как я пришёл к такому выводу, но ограничусь лишь несколькими фактами. Пока мы сидели в салоне автобуса, девушка вывела пальцем на запотевшем стекле: «Жизнь – говно». Кроме того она постоянно препиралась с мамой. Вроде бы даже стеснялась на неё смотреть. Выслушав меня, Костя процедил сквозь зубы, что я ему просто завидую и отвернулся к Тоне.
Подошла Оксана.
- Мы идём вторыми, - сказала она и выстроила нас перед какой-то группой. В очереди я занимал предпоследнее место. За мной следовала Тоня. Оксана вручила ей список группы, а сама затерялась в толпе…
Таможню прошли быстро. Китайцы делали беглую проверку на компьютере, ставили штампик в паспорт и рукой указывали на рентген. Рентген работал.
- Цивилизованная страна, - сказал Костя. – Сразу видно.
Я сложил Тонин чемодан в багажное отделение огромного автобуса. Потом мы зашли внутрь. Все места были заняты. Свободными оставались только первые три. Те, что перед лобовым стеклом. Тоня села рядом с мальчиком лет шести. Мальчик пускал слюни и ковырялся в носу. Костя, едва коснувшись стекла лбом, заснул. Я примостился рядом. Ноги пришлось расставить в проходе. Прямо перед моим сидением стояла картонная коробка с импортным ликёром….
Водитель завёл мотор, и мы покатили по пустынной асфальтобетонной трассе. Через полчаса автобус остановился перед серым пятиэтажным зданием. У крутящихся стеклянных дверей скучал швейцар в смешной египетской шапочке. Такую носила обезьянка «Апу» в мультфильме про Алладина. Швейцар попытался открыть дверцу багажного отсека. Она не поддалась. Тогда он застучал кулаком по стеклу. Первая старушка отпрянула от окна.
- В его взгляде безумие, - вскрикнула она.
Нам выделили два номера. 413 и 414. Мы положили свои вещи в 414, помыли руки в туалете и вышли в коридор. Я оставлял на ковре мокрые следы. Как и Тоня. Из наших сандалий можно было выжимать воду.
Вместе с группой мы зашагали к пожарной лестнице. Шли молча. С грустными физиономиями. Первая старушка решила нас развеселить:
- А вот были мы в прошлом году в Дальяне, и у нас был русскоязычный гид-китаец. Вечером, после экскурсии, он помахал нам рукой и сказал: «ступайте кушать ресторан»… сколько времени прошло с тех пор, как умер Сталин, а нас, русских, всё ещё считают людоедами!
Ресторан размещался в просторном зале. Кроме столов, стульев и официантов, спящих на этих стульях, здесь больше никого не было. Мы уселись за накрытые столы. Из-за грязных пятен некогда белая скатерть напоминала знак «инь-янь». Это приобрело метафорическое значение, когда мы стали пробовать блюда. То, что выглядело аппетитным, оказавшись во рту, вызывало рвотный рефлекс, а то, на что нельзя было смотреть без отвращения, разбиралось и съедалось мгновенно. Первая старушка отважно взялась за яйцо с коричневой скорлупой и стала очищать, разбив его о фарфоровый чайничек. Белок оказался пегим. Вторая старушка засмеялась и поперхнулась свининой, зажаренной в кляре:
- Одно из двух. Либо этот цыплёнок – далматинец, либо яйцо протухло.
Усатый с женой сидели за соседним столом. Он поинтересовался, не хочет ли она коктейль. Жена огляделась:
- Разве здесь есть бар? Или хотя бы бармен?
- Какой бар? Какой бармен? – спросил он. – Я две недели ходил на курсы барменов. У меня талант по этой части.
Усатый открыл бутылку анисовой водки, наполнил стакан и смешал с пивом так, что полилось через край. Жена отмахнулась. Усатый выпил. Спустя некоторое время он перестал различать русскую речь и ввязался в драку с девятилетней девочкой. Девятилетняя девочка ткнула ему китайской палочкой в глаз. Усатый забегал по ресторану, крича что-то нечленораздельное.
За нашим столиком продолжали есть. Не было ни сока, ни минералки. Водка, пиво и зелёный чай. Зелёный чай пили только мы с Тоней. Остальные предпочли пиво. После второго стакана старушка отважилась съесть очищенное яйцо.
Тоня озиралась по сторонам. Я смотрел на Костю. Костя указывал на дверь. Обстановка нас угнетала. Мы взяли у Оксаны ключ от 414 и зашагали к дверям.
Мы поднялись по пожарной лестнице и вошли в номер. В небольшой комнате друг к другу жались три кровати, две тумбочки и комод. На комоде стоял старенький телевизор. Экран отсвечивал. Прямо напротив него располагалось пластиковое окно с выходом на вещевой склад. В комнате было душно, несмотря на бушевавшую стихию. Капли яростно бились о стёкла. Раздавались громовые раскаты. Я попытался открыть окно: дёрнул ручку сначала влево, а потом вправо, но она не сдвинулась с места...
Чемоданы и сумки членов нашей группы были раскиданы по полу. Мы ходили по номеру, как по минному полю. Я случайно наступил на чёрный пакет, замотанный скотчем. Что-то хрустнуло. К счастью, взрыва не последовало.
Кровати были мягкими на вид. С безумным криком: «Вот я наконец-то и посплю», - Костя, раскинув руки в разные стороны, бросился грудью на перину. Приземлившись, он вскрикнул. Кровать нисколько не прогнулась. Можно было подумать, что под одеялом находилась бетонная плита. Костя промямлил, что переломал себе все рёбра. Мы с Тоней аккуратно присели рядом.
- Давайте поиграем, - сказал я.
- В карты? – спросил Костя. Вчера мы договаривались, что он возьмёт карты. Но он их не взял. Это стало понятно по выражению его лица.
- Я тебя ненавижу, - сказала Тоня.
Костя направился по чужим чемоданам к двери.
- Куда ты? - спросил я.
- За картами, - сказал он. – Я куплю их на «ресепшне». Кто со мной?
Я рассмеялся. Мне казалось, он шутит. Когда дверь за ним захлопнулась, я развалился на кровати и закрыл глаза. Лежать было неудобно, но я сильно устал и надеялся вздремнуть. Я уже почти заснул, когда в номер вошли старушки, Краня, кореянка с внучкой и Оксана. Вместо того, чтобы как можно тише взять свои вещи и выйти в коридор – а все, кроме Оксаны, собирались сделать именно это –, они начали громко обсуждать свои планы. Так я узнал, что Кране нужны кроссовки и не просто кроссовки, а кроссовки «Nike» 35 размера, и чем дороже эти кроссовки будут стоить, тем лучше, потому что мама Крани сказала старушкам, чтобы те не скупились, а те и не собираются скупиться, ведь дороже внука у них никого нет, но она заболталась, заболталась, ведь у неё всего пять часов, чтобы найти эти несчастные кроссовки для любимого Кранечки…
Когда они вышли, я открыл глаза. Тоня с Костей сидели на ближайшей к окну кровати. Он раздавал карты на троих. Я подсел рядом. Костя купил карты на «ресепшне» трёхзвёздочного отеля. Такое возможно только в Китае.
Мы сыграли тридцать партий. Костя вёл счёт. Получилось примерное равенство. То есть, я был таким же дураком, как Костя, Костя – как Тоня, а Тоня как он. Ну или как я.
Тоня сложила карты в коробочку. Костя перелёг на свободную кровать. Он развалился на ней прямо в кроссовках и почти сразу заснул. За окном по-прежнему шёл дождь. По степени угнетения дождь может сравниться только с похоронным маршем Шопена.
До автобуса оставалось пять часов. Глаза слипались. Я решил немного поспать. Практически сразу, как я закрыл глаза, в номер ворвались старушки, усадили Краню на кровать, заставили разуться; один кроссовок они положили Оксане на колени, другим – ткнули в лицо.
- Хорошие, не правда ли? – спросила первая старушка.
- Мы купили их за целых триста юаней, - сказала вторая старушка. – За целых ТРИСТА юаней.
Не успел Краня обуться, как в дверях показались мама и её шестнадцатилетняя дочка. Они присели на Костину кровать и стали рассказывать про салон красоты «Васёк».
- Мы так хохотали, так хохотали, - сказала мама, - правда, Вика? Мы – хохотушки!
- Отвали, - сказала Вика.
Чем меньше времени оставалось до автобуса, тем больше человек набивалось в номер. На кроватях сидели вчетвером-впятером. Упившийся до невменяемого состояния усатый развалился на коврике перед дверью и заснул. Его жена закрылась в туалете. Оттуда раздавались странные, космические звуки. Под них мне и удалось заснуть.
Поднялся я, когда в номере уже никого не было, кроме Кости с Тоней. Они сказали, что автобус приехал. Я потянулся, натянул портфель на плечи, взял Тонин чемодан и потащил его вниз.
Мы сели в автобус. На этот раз ехали одни, своей группой. День ещё не кончился, но небо было застлано тучами и городские улицы погрязли в сумраке. Дождь прекратился. Лишь изредка с заросших деревьев падали жирные капли. Слева и справа мелькали этнические коттеджи с приподнятыми по углам черепичными крышами. Некоторые магазины были украшены китайскими фонариками. Мимо автобуса на ржавом велосипеде пронёсся рабочий в конусной шляпе…
Здание вокзала мало чем отличалось от жилых домов, окружавших его. Разве что –пристальным вниманием окружающих. Китайцы, подобно мухам, облепили крыльцо и близлежащую площадь. Таксисты, подъезжавшие к вокзалу, вынуждены были опускать стёкла, материться, давить до отказа клаксон, чтобы прогнать людей с пути. Но это было бесполезно. Китайцы оставались стоять, даже когда их подпирали бампером в спину...
Китайцы не смотрят перед собой, когда идут куда-либо и никогда не оглядываются по сторонам, если гуляют в людном месте. Когда вы идёте по тротуару и рассматриваете местные достопримечательности, а может быть, даже фотографируете их, китайцы налетают на вас, наступают вам на ноги, отталкивают плечами и делают это не потому, что вы – иностранец, а потому, что им всё равно, и они вообще вас не заметили. Их полтора миллиарда, и у них есть ядерное оружие. Это позволяет им не смотреть под ноги. Когда мы ехали с китайской таможни в гостиницу, справа от дороги я заметил ферму. Тысячи акров были огорожены бетонным забором с колючей проволокой. Зелёная рассада взвивалась над сырым грунтом. Её было так много, и она казалась такой высокой, что я всмотрелся пристальнее – стало интересно, что же здесь выращивают. Под копошащимися на ветру листьями я различил напластования алюминиевой брони, крупнокалиберные пушки, башни танков, гусеницы… тысячи, тысячи единиц боевой техники в тридцати километрах от границы. Всю дорогу я пытался себя успокоить. К сожалению, безуспешно…
Наконец водителю удалось остановиться перед крыльцом. Китайцы тут же облепили автобус с обеих сторон. Какой-то тип с залысиной и обвисшими, как у хомяка, щеками, постучался в окно.
- В его взгляде безумие, - отшатнулась первая старушка.
- Китай – замечательная страна для отдыха, - сказала вторая старушка, - но у неё есть один существенный недостаток. Это – китайцы…
Водитель открыл дверь, и двое китайцев вбежали по ступенькам. Тот, что был повыше, держал в руках фотоаппарат и подозрительно быстро говорил, брызгая слюной. Тираду он адресовал кореянке, которая сидела вместе с внучкой на первом ряду.
- Он хочет сфотографироваться с девочкой, - перевела Оксана после некоторых раздумий.
- А это не опасно? - спросила кореянка.
Оксана пожала плечами.
- Только если вы откажетесь.
Сделав несколько фотографий, китайцы удалились. Постепенно зеваки потеряли к нам интерес. Между дверьми автобуса и крыльцом образовался узкий коридорчик.
- Идёмте, - сказала Оксана. – Скоро прибудет поезд.
Внутри было ещё больше людей, чем снаружи. Стоял такой гул, как на фронте. Костя сказал, что ему надо в туалет. Оксана указала пальцем на грязную дверь, перед которой толпились бородатые китайцы в поношенных робах. Костя оставил сумку и растворился в толпе. Мы с Тоней огляделись по сторонам.
- Как бы Костя не подхватил свиной грипп, - сказала Тоня. – Там, наверное, жуткая антисанитария.
- Я больше опасаюсь за свиной грипп, - сказал я. – Как бы он не подхватил Костю.
Костя прибежал через пару минут.
- Дайте мне влажных салфеток, - сказал он истеричным тоном. Руки его тряслись.
- Что случилось? – спросил я. Тоня достала из сумочки упаковку с влажными салфетками.
- Я побывал в аду, вот что! После посещения таких туалетов необходим курс реабилитации…
Когда мы вышли наружу, было уже темно. Мириады звёзд простерлись во всю небесную ширь и подмигивали нам. Глаза неестественно бледной луны были закрыты. Она казалась мёртвой…
Сотни китайцев ожидали прибытия поезда на перроне первого пути. Перрон обрывался сразу за зданием вокзала. Мы спрыгнули на острую гальку, переступили через запасной путь и потащились по рельсам. Фонари не горели, и впереди ничего нельзя было различить, кроме одноглазого семафора, служившего нам маяком. Костя, Тоня и я немного отстали от группы.
- У меня есть план, - сказал Костя, убедившись, что нас не подслушивают. – Мы втроём поедем в одном купе.
- Хороший план, - сказал я.
- Взялись слушать, так не перебивайте меня. Так вот. Нас трое. И ехать мы должны втроём. Поэтому. Я забираюсь в вагон первым. Кирилл подаёт мне твой, Тоня, чемодан. Я его втаскиваю. Потом подаю руку тебе и втаскиваю тебя. Ты идёшь в самое последнее купе из тех, что предназначаются нам, и занимаешь три места. Ясно?
Мы остановились перед семафором. Где-то вдалеке, на линии горизонта, распахнулись яркие – два миниатюрных солнца – глаза тепловоза, и он понёсся нам навстречу, бросая в ночь обрывочные гудки.
Останавливался состав медленно, натужно, с лязгом тысяч несмазанных колёс. Не успели вылезти проводники, как китайцы уже облепили двери и застучали в них кулаками. Наша группа сохраняла спокойствие, свойственное аристократам. До тех пор, пока не открылись двери.
Костя яростно прорывался к вагону. Старушки, стоявшие перед ним, отталкивали его плечами. Усатый устроил поединок с девятилетней девочкой. Все так увлеклись борьбой друг с другом, что совершенно забыли про поезд. Я взял Тонин чемодан. Она поднялась наверх.
Мне не хотелось пачкать ладони в мазуте, и я попытался одновременно закинуть чемодан на верхнюю ступеньку и забраться в вагон без поручней. Это стоило мне огромных усилий. С чемоданом наперевес я зашагал по узкому коридору. Следом за мной шёл Костя. Тоня выглянула из четвёртого купе и помахала нам рукой. Зайдя внутрь, мы прикрыли дверь, вытащили из сумок пакеты с едой, разложили их на столешнице, закинули вещи на верхнюю полку и развалились на одной из нижних кроватей.
Из коридора доносились приглушённые реплики. Члены нашей группы, сражаясь за места, матерились друг на друга. Нам было всё равно. Мы свыклись с мыслью, что до самого Харбина у нас не будет никаких проблем. Пока мы радовались этому, кто-то постучался в дверь и отворил её.
- Можно к вам? – спросил Краня и, не дожидаясь ответа, занял свободную полку. Он улыбался так, словно это был самый счастливый день в его жизни. Мы сидели молча. Вскоре вагон качнулся, и поезд, лязгнув колёсами, тронулся. Когда мы проехали семафор, Краня достал из своей сумки полулитровую бутылку водки с подозрительной этикеткой, испещрённой иероглифами.
- Что это? – спросил Костя.
- Это мне подарили в аптеке. Пришёл я, значит, в аптеку, ко мне подошёл этот, а, ну да, аптекарь, и такой спрашивает, русский? Я говорю, ну да, русский. Ну и он протянул бутылку водки. Вот такой мужик, - Краня показал большой палец.
Полчаса мы ехали молча, прислушиваясь к мерному стуку колёс. Город потонул во мраке. Я пытался что-то разглядеть, но мешали отсветы флуоресцентной лампы на стекле. Костя задал вопрос, кто на каких местах будет спать, но мы не успели ответить. Дверь распахнулась. На пороге стояла кореянка с чемоданом в руках. За её спиной пряталась испуганная внучка.
- Вам придётся уступить нам нижние места, - сказала кореянка.
- Простите?
- Вам придётся уступить нам нижние места, - повторила она. – Нигде нет свободных нижних мест. Первое купе закрыто. Во втором уже все спят… в третьем сидят две бабушки. Они говорят, что не полезут на верхнюю полку. Они говорят, варикоз. Посмотрите на меня. Мне пятьдесят лет. У меня шестилетняя внучка на руках. Вы хотите, чтобы я спала на верхней полке? Чтобы моё солнышко залезло на верхнюю полку и ночью упало с неё? У вас нет души, молодые люди.
- Я вовсе не хочу, чтобы вы лезли на верхнюю полку, - сказал Костя.
- Значит, уступите мне место на нижней. А лучше – два места.
- Я сплю наверху, - сказал Костя.
- Я тоже сплю наверху, - сказала Тоня.
- Кто-то из вас здесь спит внизу, я так полагаю. Вы должны уступить мне место. Я ни за что не полезу наверх. Я уплатила полную стоимость путёвки. Почему я должна терпеть неудобства? Посмотрите на меня, мне пятьдесят лет…
Костя стащил свою сумку с верхней полки и протиснулся в коридор. Тоня выскользнула за ним. Через минуту они вернулись за «Дошираком». Мы втроём вышли и остановились перед их новым купе.
- Китай – идеальная страна для отдыха, - сказал Костя. – Но у неё есть один существенный недостаток. Это старушки…
Мы ещё немного постояли, а потом они вошли в купе, запарили «Доширак» и закрылись. Я вернулся к себе. Крани не было. Кореянка лежала на нижней правой полке в обнимку с дочерью. Я попытался залезть наверх. Кореянка сказала, что я могу спать внизу.
- Я думал, вы заняли нижние полки.
- Я не хочу вас стеснять молодой человек, - сказала кореянка. – Спите, где вам хочется. Внизу лучше. Тут не так холодно, как наверху…
Я вытащил из-под стола подогретый термос, открыл «Доширак», засыпал лапшу приправой и залил водой. На обратной стороне этикетки-вкладыша был нарисован сканворд. Пока «Доширак» запаривался, я проверял свою эрудицию. «Пышное сидение императора, четыре буквы», «Лучший друг человека, шесть букв», «Без неё не поешь (подсказка: связано с пальцами), четыре буквы».
Когда «Доширак» запарился, я снял крышку и стал есть лапшу пластмассовой, хрупкой вилкой. То же самое, что играть на бильярде без кия.
- Знаете, - сказала кореянка, - я бы ни за что не поступила так с вами, если бы не те бабуськи.
- Всё нормально, - сказал я.
- Я же вижу, как вы смотрите на эту лапшу. Вы смотрите на неё так, словно собираетесь съесть.
- Я смотрю на неё так, потому что я голоден.
- Вы смотрите так, потому что злы на меня и точка. Я знаю, что это такое, молодой человек. Когда-то я тоже была молодой. Да. Представьте себе. Я бы никогда так не поступила, если бы не эти вздорные бабуськи из третьего купе. Пришла я к ним в купе и попросила уступить мне нижнее место. Хотя бы одно! А они – ни в какую. Я сказала, посмотрите на меня. Вы хотите, чтобы я, с шестилетней внучкой на руках, залезла на верхнюю полку? У вас нет сердца! И знаете, что они сделали? Они вытащили из сумок пенсионные удостоверения. Пенсионные удостоверения! Там написано, что им по пятьдесят четыре года. Какая мне разница, сколько им лет? Я оплатила полную путёвку. Не злитесь на меня, молодой человек. Молодёжь это прекрасно. За молодёжью будущее. У нас идёт год молодёжи. Я знаю, что такое молодёжь. Простите меня, ради всего святого.
Я доел резиновый «Доширак» и выпил бульон. В горле першило. Кореянка не переставала извиняться. Я её не слушал. Я выкинул упаковку в мусорную корзину и, подложив одеяло под ржавую простынь, улёгся на кровать прямо в одежде. Кондиционер работал очень хорошо. Даже слишком хорошо. Он дул мне в голову.
Через час у меня загорел лоб, через два – заложило нос. Крани всё не было. Я вытащил из портфеля «Нафтизин», закапал и решил поспать. Внучка ворочалась во сне и шептала какие-то глупости про мохнатых одноглазых монстров, решивших её съесть. Кореянка её успокаивала. Параллельно она задавала мне какие-то вопросы, принимая каждый мой жест, кряхтение или шмыганье носом за акт затаённой ненависти. Я отвечал односложно, и вскоре она уснула. Я пытался сделать то же самое, но у меня ничего не выходило. Я досчитал до 5134 и выдохся. Часы показывали двенадцать ночи. Повсюду была тишина, я закрыл глаза и ничего не чувствовал. Только мерный стук колёс напоминал о том, что я еду в поезде. Минут через тридцать Краня открыл дверь купе и, отдавив мне ногу, забрался на верхнюю полку. Дышать носом я не мог. Словно его и не было. Я закапал «Нафтизин», перевернулся на другой бок и закрыл глаза.
Проспал я минут пятьдесят. До Харбина оставалось часов восемь. Я лежал на кровати, изредка выбирался в коридор. Один раз решил сходить в туалет. Я ведь не знал, что смыв не работает. Не успел я открыть дверь, как мне в нос ударил запах дерьма. Я, конечно, мог бы провести несколько бессонных ночей, ища литературный образ, передающий всю палитру охвативших меня в тот момент чувств, но пусть этим занимаются соискатели Нобелевской премии. В туалете пахло дерьмом, и так сильно, что можно было сойти с ума. Едва удержавшись от падения в обморок, я выбежал наружу и сделал тридцать глубоких вдохов. К счастью, мне удалось выжить. После такого начинаешь верить в бога.
Потом я снова лежал на кровати, расходовал «Нафтизин» и выходил в коридор. Сидя перед огромным пыльным окном, я встретил рассвет. Раскалённое докрасна солнце раскинуло свои объятия, и всё вокруг засияло. По коридору сновали китайцы. Мне приходилось вставать каждый раз, когда кто-то проходил мимо. Вскоре мне это надоело, и я вернулся в купе. Дверь я закрывать не стал.
Первым из нашей группы умываться пошёл усатый. Встретившись со мной взглядом, он улыбнулся так лучезарно, словно не мешал вчера водку с пивом. Глаза его горели радужным пламенем, грудь высоко вздымалась. Солнцеобразные веснушки фосфоресцировали в приятном полумраке. Даже морщинки на его лбу казались признаком благородных кровей. Он был идеальной моделью для социального плаката: «В жизни ничего прекраснее алкоголизма – нет!».
Когда он вернулся к себе, в умывальную комнату отправилась семнадцатилетняя девушка с православным крестиком поверх кофточки. Она вела двоюродную сестру за руку… за ними в разрезе двери промелькнули Оксана, старушки, жена усатого. Подошла и Тонина очередь.
- Доброе утро, - сказала она, увидев меня.
Я хотел придумать остроумную реплику, но не смог и поэтому ограничился сухим:
- Доброе утро.
Когда Тоня вернулась к себе в купе, кореянка открыла глаза. Прежде чем она успела мне что-нибудь сказать, я спрятал «Нафтизин» в портфель и отправился к соседям.
Старушки сидели на правой полке, Тоня – на левой. Костя ворочался наверху. Я занял место около Тони. Старушки смотрели в окно. За окном были деревья, поля, снова деревья.
- Типично российский убаюкивающий пейзаж, - процитировал я сам себя.
- Ничего подобного, - сказала первая старушка.
- Здесь есть КЕДРЫ, - сказала вторая старушка.
- КЕДРЫ, - со значением повторила первая.
До Харбина оставалось четыре часа. Мы сидели на полке, облокотившись о жёсткую спинку, и смотрели на КЕДРЫ.
Мимо проносились деревни, железнодорожные переезды, асфальтобетонные трассы. Скользкой улиткой проползал серый, умерщвлённый вчерашним ливнем пригород. Пустынные улицы навевали скуку. Время словно остановилось. Я успел раз пять заснуть и проснуться, прежде чем к нам заглянула Оксана.
- У’га, товарищи, - сказала она, по-ленински грассируя. – Че’гез двадцать минут будет Ха’гбин.
Пейзаж за окном приобретал индустриальные очертания. Здания росли на глазах, пропадали велосипеды, исчезли фермеры в конусовидных шляпах, дороги запруживались автомобилями, теплоэлектроцентраль пронзила небо толстыми кистями труб и накалякала болезненно-серые облака.
На перрон высыпали тысячи встречающих, провожающих, уезжающих, проверяющих. Из вагона мы выходили последними. Нас дожидалась симпатичная китаянка из местного турагентства. Приветливо улыбаясь, она махала красно-бело-синим триколором.
- Здаствуйте, - сказала она, когда мы подошли. – Я буду ваш гид.
Усатый долго рассматривал флаг, а потом произнёс:
- Бонжур…
С вокзала мы отправились в ресторан. Пешком. Дорога была запружена машинами такси и туристическими автобусами. Водители не останавливались на пешеходных переходах, а светофоры не работали. Нам подолгу приходилось ждать, пока движение застопорится, и только потом переходить дорогу. Автомобилисты носились здесь с такой скоростью, что, как только вы подступали к бордюру, в горле у вас образовывался комок, вы не могли ни глотать, ни дышать, а сердце билось о грудную клетку взбесившейся птицей, пока поток машин не оставался далеко позади.
В ресторане мы провели около часа. Безостановочно ели всё подряд. Оксана сказала, что весь день мы проведём на экскурсиях. Обед, конечно же, пропустим. Ужин был намечен на поздний вечер…
Все пили пиво. Кроме меня, Тони и усатого. Усатый бродил по ресторану в поисках водки минут двадцать. Не найдя её, он вернулся за стол с самым грустным выражением лица из тех, что я когда-либо видел. И отставил тарелку от себя. Изысканная причина для объявления голодовки.
Через час мы выкатились на улицу. Было тяжело идти и невозможно думать. Ветер дул нам в лица и вонял канализацией.
Перед рестораном нас дожидался автобус. Водитель, потрясая заячьей губой, что-то рьяно доказывал нашему гиду. Оксана сказала, что гида можно звать Настей. Настя водителя не слушала. Она молча кивала, глядя в другую сторону.
Мы забрались внутрь и расселись. Наш багаж был учтиво разложен на первых сидениях. Мотор взревел, и мы поехали, став частью безумного автомобильного хаоса. Если в Китае и существуют правила дорожного движения, то они настолько условны, что их никто не соблюдает. Водитель с заячьей губой игнорировал красные, налившиеся жиром, глаза светофора и подрезал легковые машины. Наводил страх на переходивших дорогу школьниц и легонько отпихивал бампером инспекторов в полицейских формах. Те молча сторонились…
В туристическом проспекте говорилось, что, во-первых, нас поселят в трёхзвёздочном отеле со всеми необходимыми удобствами, а, во-вторых, отель располагается в трёхстах метрах от Арбата – культурного и торгового центра Харбина. Разумеется, я не верил ни в первое, ни во второе: недельная путёвка стоила всего лишь девять тысяч. Всё равно, что за триста рублей купить настоящие швейцарские часы.
Автобус остановился перед грязным обшарпанным зданием. Двери в подъездах отсутствовали. Прутья на балконах проржавели настолько, что окрасились оранжевым. Многие окна были занавешены нижним бельём с коричневыми пятнами. Китайцы, проходившие мимо, ускоряли шаг. Я подумал, что это шутка. Или что водителю приспичило сходить в туалет. Он и правда встал, размял руки и вышел на улицу. Уж лучше барак с сотней прокажённых китайцев, чем этот отель.
- Вот мы и приехали, - сказала Оксана. – Встречаемся на ресепшне…
- Я поживу в автобусе, - сказала первая старушка.
- Я не собираюсь жить в этой гостинице, - сказала вторая старушка.
- Это не гостиница, - сказала первая старушка. - Это издевательство…
- Идёмте, - сказала Настя, улыбаясь. – Идёмте в гостиницу.
Она ткнула пальцем в противоположную от обшарпанного здания сторону. Там стоял шестиэтажный дом, облицованный фиолетовой краской. Карниз был украшен китайскими фонариками.
Старушки всё ещё причитали, когда мы с Тоней и Костей вышли на улицу. Ветра здесь не было. Пахло лилиями. Всё снова стало хорошо. Если не обращать внимания на тот факт, что Тонин чемодан в очередной раз попытался сломать мне колено.
За стойкой ресепшна сидели три миловидные китаянки. Та, что повыше, разговаривала с Оксаной, две другие вынимали из шкафчиков синие пластиковые прямоугольники и вставляли их в разъём специального устройства, похожего на те, что считывают информацию с кредитных карточек.
Когда консьержки закончили с карточками, Оксана развернулась к нам:
- Так… у нас три двухместных номера и пять одноместных. Кто где будет жить?
Минуту сохранялось напряжённое молчание. Было так тихо, что я слышал как скрипят желваки усатого. Все, прищурившись, косились друг на друга. Бесшумно открылся лифт. Я ожидал, что из него выкатится перекати-поле, как в вестернах, а потом раздастся выстрел. Но ничего подобного не произошло. Из лифта вышел русский турист. Он был похож на графа Трубецкого. Чертами лица, выправкой, шириной шага. Смерив нас надменным взглядом, граф Трубецкой почесал в области паха, сплюнул в урну и преувеличенно медленно зашагал к выходу. Когда дверь за ним захлопнулась, Викина мама сказала:
- Три двухместных номера и пять одноместных? Как так… это же… получается… одиннадцать человек… а нас… семнадцать.
- Вот именно, - подхватили старушки в голос.
- Я не собираюсь спать в одноместном номере со своей внучкой, - яростно размахивая локтями, прорвалась кореянка к Оксане. – Я оплатила полную стоимость путёвки. Почему я должна терпеть неудобства? Знаете, как я спала со своей внучкой в поезде? На одной полке! На одной!
- А кто мешал вам спать на двух?
- Вот он! – ткнула она в меня пальцем. – Вот он. У него нет сердца.
- Я приехал с женой, - сказал усатый. – Мы будем спать в двухместном номере и точка…
Он потирал дряблые кулаки. Правый глаз у него дёргался. Всё его лицо охватил нервный тик. Было страшно находиться с ним рядом. Я думаю, не каждый боксёр решился бы перечить ему в этот момент. Но старушкам было всё равно. Они обступили его с обеих сторон.
- А мы, мы чем хуже?
- Мы тоже хотим двухместный номер.
- Думаете, вы здесь самый умный?..
Назревал серьёзный конфликт. Усатый сбивался на маты. Старушки закатывали рукава. Мы с Костей взяли у Оксаны ключ от одноместного номера и отправились к лифту. Поднявшись на второй этаж, мы зашагали по мягкому ковру. Из динамиков лилась лунная соната Бетховена. Старик самозабвенно играл на фортепьяно. Он не имел представления о том, что этажом ниже десять русских туристов собрались передушить друг друга из-за раздельных кроватей. А может быть имел. Может быть, ему просто было всё равно. Нам, в общем-то, тоже.
Одноместный номер являл собой крохотную комнатку, пять седьмых которой занимала двуспальная кровать. Её окружали две тумбочки, комод с телевизором и зеркалом; встроенный в стену шкаф. Несмотря на раннее утро, в нашей комнате было беспросветно темно, как внутри футбольного мяча. Окно отсутствовало. Мы зажгли свет. Я положил портфель рядом со своей тумбочкой и лёг на кровать. Она была мягкая. Такая мягкая, что мне сразу захотелось уснуть, но Оксана попросила не задерживаться в номерах.
Костя внимательно обвёл комнату взглядом перед тем как лечь на свою половину.
- Ты должен пообещать мне, - сказал он очень серьёзным тоном. – Что если я приведу сюда девушку, ты выйдешь и не будешь мне мешать.
- Всенепременнейше, - сказал я и отправился в ванную. Ванная оказалась в несколько раз меньше комнаты. Как спички в спичечном коробке, друг к другу прижимались умывальник, подставка для полотенец, унитаз и душевая кабинка, не имеющая ничего общего с душевой кабинкой.
В нескольких сантиметрах от унитаза был установлен кафельный барьер высотой с мизинец. Под потолком висела рваная ткань, призванная, видимо, защитить ванную от наводнения. Я разделся, вступил внутрь и открыл кран. Отрегулировал воду и переключил на душ. Мощная струя ударила в прямоугольник ткани, с лёгкостью отклонила его, и стала заливать ванную. Туалетная бумага, висевшая за унитазом, слетела с крепителя и покатилась к двери. Туда же поплыли шампунь, зубные щётки и кондиционер для тела. К тому времени как мне удалось урезонить струю, в ванной можно было устраивать регату…
На подставке висело три полотенца. Я сбросил их на пол, и они сразу же намокли, впитав в себя воду. Я почистил зубы, вытерся своим полотенцем, переоделся и вернулся в номер.
- Ну как? - спросил Костя.
- Прекрасно, - сказал я и, не дожидаясь, пока Костя войдёт в ванную и поймёт, насколько всё прекрасно, спустился на первый этаж.
За столиками, расположенными неподалёку от ресепшна, сидели русские туристы. Папаша с одутловатым, заросшим щетиной лицом вертел в руках бутылку пива и разговаривал со своей женой.
- Возьмём ещё пива и поднимемся в номер.
- У нас скоро экскурсия, дорогой.
- Чхал я на твои экскурсии. Меня местный климат убивает. Я буду лежать в номере, тянуть пиво и смотреть телевизор.
- Там всё по-китайски.
- Я нашёл канал «Россия», глупая женщина. Там крутят «Место встречи изменить нельзя». Это лучший сериал на свете. Это настоящее искусство. А все эти экскурсии – дерьмо собачье.
- Эх, я так хочу окрошку, - вздохнула женщина. – Меня так угнетает здешняя пища…
Папаша заказал ещё пару пива. Жена молча сидела за столиком. Потом спустился их гид, они вышли на улицу и сели в автобус.
Я развалился на диване и стал ждать Оксану. Вскоре я заметил бесхозный компьютер. Он стоял в нескольких метрах от меня. Я подошёл к нему и задумался. На столе не было ни мышки, ни клавиатуры. Отсутствовал даже процессор. Монитор, видимо, стоял здесь для солидности.
Последними из группы спускались старушки. Мы с Костей и Тоней сидели за столиком. Усатый с деловым видом облокотившись о барную стойку изучал меню. Оно было на китайском языке.
- Мы готовы, - сказали старушки. Усатый приобрёл и запихнул в пакет пятнадцать бутылок харбинского пива…
Автобус дожидался нас у крыльца. Когда мы расселись, Оксана рассказала примерный маршрут. Сначала фарфоровая фабрика, потом шёлковая, потом жемчужная, потом телебашня, потом ещё что-то (Оксана не помнит, что именно), потом ещё одна бессмысленная остановка, потом ещё, ещё, ещё и затем ужин.
Пока мы ехали на фарфоровую фабрику, гид проводила небольшой экскурс в историю. Рассказывала про КВЖД, про русско-японскую войну. Её не слушали. Все думали о фарфоровой фабрике. Я представил огромный замок с черепичной крышей и каллиграфическими иероглифами на стенах. Поэтому когда водитель припарковался возле самого обычного магазинчика, в котором могли продавать и джинсы, и авторучки, я завертел головой. Может быть, он просто остановился не там, где нужно? Как тогда, с отелем. Но один умник верно подметил, что дважды в одну и ту же реку войти нельзя. Фарфоровая фабрика размещалась в крохотном помещении. Всё её пространство занимали полки с выставленной продукцией. Здесь были в основном человеческие фигурки, крохотные изваяния животных, чашки, тарелки и чайнички. Не успели мы войти, как к каждому члену группы пристал свой коммивояжёр и на ужасном русском стал рассказывать про Величие Фарфора. С их слов получалось, что если у тебя дома нет фарфоровой посуды, то ты не человек, а говно.
Мы фотографировались, делая вид, что слушаем китайцев, и рассматривали фигурки. Я заметил прекрасный этюд: раскрасневшиеся свиньи сидят в обнимку и, судя по одухотворённым физиономиям, читают стихи. Возможно, Пастернака. Или – Бродского.
- Свиной грипп это весело, - пошутил усатый. К этому времени он опорожнил пятую, и ему снова стало лучше всех.
Какой-то коммивояжёр ткнул фигуркой монаха в лицо первой старушки. Монах сидел на пеньке и о чём-то напряжённо размышлял.
- Как думать, - спросил китаец. – Что он хотеть?
- Кушать, - предположила первая старушка.
- Вина, - сказала вторая.
Китаец разделил фигурку надвое. Внутри, на стенках, были нарисованы такие фееричные сцены половых актов, какие вряд ли бы решились показать на самых скандальных кинофестивалях современности.
- Как?! – спросил китаец, смеясь, - хорошо?
У первой старушки было такое выражение лица, словно она проглотила самосвал, вторая схватилась за сердце.
- Пойдём отсюда, - промямлил усатый, оттолкнув коммивояжера, решившего, что единственный способ продать фарфоровую фигурку – самостоятельно вытащить бумажник из кармана покупателя.
В автобусе гид снова начала вещать про КВЖД и русско-японскую войну. Теми же самыми словами. Мне показалось, что у неё в кармане спрятан диктофон, который рассказывает всё это за неё, а она просто двигает губами в такт.
Шёлковая фабрика отличалась от фарфоровой только наличием второго этажа. На первом они выставляли шёлковые одеяла, простыни и подушки, на втором – одежду. В основном рубашки с этническими рисунками и исконно китайскими, пуговичными воротничками. Здесь можно было найти также кошельки для мелочи, веера, дешёвую бижутерию и пеньюары. Дождавшись пока все отвернутся, Костя снял с вешалки красивый шёлковый пеньюар за шестьсот юаней и вальяжно, виляя бёдрами, подобно модели, зашагал в примерочную.
- Хотеть для своей девушка? - спросила его продавщица, улыбаясь.
- Хотеть для себя, - сказал Костя и закрылся в кабинке. Улыбка медленно сползла с одутловатого лица продавщицы…
Нас возили несколько часов по разным магазинам. В каждом к нам приставали коммивояжеры и предлагали купить что-нибудь: «Савешено недолага и халасо!». На жемчужной фабрике мне всучили красивое ожерелье и сказали, что оно приносит удачу.
- Хорошо, - сказал, - сколько?
- Пятнадцать тысяч юаней, - ответили мне. И добавили, – оно плиносит удачу.
- Удача благоволит храбрым. – Процитировал я Вергилия. Это не помогло мне отделаться от назойливых продавцов. Вспомнив древнюю мудрость, что чем проще, тем эффективнее, я вернул им ожерелье и сделал вид, что тянусь в карман за портмоне. Они, раскрыв рты в предвкушении, ослабили внимание. Я почувствовал, как рука амбала-охранника сползла с моего плеча, воспользовался этим и выбежал на улицу.
Затем мы посетили чайный салон. Окна были занавешены толстыми портьерами. Тусклое освещение создавало атмосферу таинства. Нас усадили за дубовый стол и напоили вкусным чаем с жасмином, лотосами и красными розами. Мы решили приобрести все эти сорта во что бы то ни стало. Но когда нас подвели к витрине и указали на ценники, кто-то заметил, что чай вреден для здоровья. Кто-то вспомнил, что у него аллергия на лотосы. Остальные просто убедили себя в том, что чай это пережиток буржуазного строя; атавизм разложившейся аристократии. А Костя на всякий случай уточнил: «Простите, вы случайно не ошиблись с ноликами?»
Харбинская телебашня острым шпилем пронзала матовое небо. Это были 190 метров блестевшей на солнце стали. Вход платный. Каждый из нас выкинул сто юаней, чтобы пофотографироваться внутри башни на фоне выставленных здесь экспонатов: игрушечных динозавров, пластилиновых инопланетян и восковых рок-звёзд. Под занавес нашу группу подвели к огромному стеклянному лифту, запихнули внутрь и отправили на самый верх. 190 метров это высота шестидесятиэтажного дома. Не каждая птица поднимется так высоко. Цена этого полёта составила двадцать бутылок харбинского пива.
- Да вы знаете, как далеко можно улететь, выпив 20 бутылок харбинского пива? – неиствовал усатый, - знаете?!
Наверху можно было выйти на внешнюю сторону башни и наслаждаться ураганным ветром, который бьёт по лицу с силой боксёра-тяжеловеса; или, надев специальные сланцы, побродить по стеклянной прозрачной дорожке, создававшей иллюзию парения. Каждый был очарован этим до тех пор, пока мы не вышли на улицу.
- Двадцать бутылок пива, - промямлил усатый. – Двадцать бутылок пива…
Затем нас повезли ещё куда-то. Потом ещё, ещё и ещё. Я не мог отличить один магазин от другого. Коммивояжёры казались однояйцевыми близнецами. За борьбой с ними прошёл весь день. Когда стало смеркаться, водитель довёз нас до ресторана, выбросил на обочину и умчался.
Ресторан назывался «Пивной Ганс». На самом деле это был никакой не ресторан, а всего лишь стилизованная немецкая пивнушка. Официантки облачились в чепчики и платья с юбками до щиколоток. Официанты были коротко стрижены, носили лоснившиеся рубашки и брюки на подтяжках. Откуда-то раздавалась музыка Вагнера.
Нашей группе отвели два столика. Основную еду выставили на шведском столе, кроме этого по залу ходили китайско-немецкие мальчики. В руках они несли огромные шампуры с нанизанным мясом. Мясо постоянно менялось, и каждому посетителю доставался какой-то кусок. Есть это было невозможно. Вся надежда оставалась на шведский стол. Мы начали изыскательную работу с изголовья: на жестяном подносе лежало бесчисленное количество аккуратно нарезанных ролл. Когда я перекладывал их в свою тарелку, начинка показалась мне странной, – рыба так выглядеть не может – но я не придал этому особого значения. Позже я их попробовал. Роллы были фаршированы перемороженной ветчиной…
В отель нас привезли поздно вечером. Вечерний Арбат так сильно запружен людьми, что по нему нельзя свободно перемещаться, приходится отпихивать окружающих локтями и держать руки в карманах, особенно если ты захватил с собой деньги и документы. Оксана показывала нам магазины, говорила, что где можно приобрести, рассказала про ночной клуб, который мы должны обязательно посетить, про лучший гипермаркет в округе…
Мы ещё немного погуляли, а потом вернулись в отель и разбрелись по номерам. Завтра снова предстояло провести целый день на экскурсиях, а спать после поезда хотелось так, что слипались глаза.
Мы встали с Костей в восемь утра и спустились завтракать. Есть хотелось очень сильно, но я не отважился взять что-либо со шведского стола. Ограничился двумя поджаренными тостами с джемом и кружками с терпким кофе. Прямо перед нами сидел усатый со своей женой. Он держал в руке открытую бутылку с пивом…
Закончив с едой, мы вышли в холл. Заняли столик перед баром. От входных дверей до «ресепшна» и обратно ходил приземистый парень с лицом, обросшим щетиной. Он был в чёрной футболке, чёрных штанах и чёрных туфлях. Под веками у него темнели огромные синяки. Глаза сверкали безумием, и он шептал какие-то фразы себе под нос. Он был похож на Гамлета…
Когда все собрались в холле, Оксана рассказала примерный маршрут и повела нас к автобусу. В программе были зоопарк с уссурийскими тиграми, беличий остров и дельфинарий. Когда Оксана сказала про дельфинарий, кто-то из нашей группы спросил:
- Купальники с собой брать?
- Не стоит, - ответила Оксана, и мы поехали.
В этот день мы много фотографировались. В основном, делали одиночные снимки, но пару раз решили сняться все вместе. В зоопарке. Мы встали втроём перед миниатюрной копией земного шара, по которому ступал уссурийский тигр. Фотоаппарат мы доверили Кране. И он снял несколько фотографий. Причём он очень долго говорил нам, как лучше встать, чтобы в кадр попали и глобус, и мы втроём, и как нужно смотреть, в общем, занимался постановкой кадра, как настоящий режиссёр. Поэтому мы не стали проверять, получились фотографии или нет. Мы сделали это намного позже. Краня запечатлел нас дважды. И оба раза – наши ноги. Он снял только ноги и бёдра, обрезав всё остальное, включая земной шар. Видимо, это была дань высокому искусству. Наши ноги явились символом триединства мира, немеркнущим подтверждением человеческого доминирования над природой.
За зоопарком следовал дельфинарий. Мы посмотрели на пингвинов, на пираний, на белого медведя… сходили на шоу морских котиков. За ведро рыбы они брали сжимали плавниками шариковые ручки, открывали тетрадки и доказывали теорему Ферма…
Экскурсии становились всё однообразнее, а голод стискивал желудок своими костлявыми пальцами. Китайцы меня угнетали. Пробки на дорогах вызывали рвотные позывы. Мысль о том, что два следующих дня придётся провести за шопингом, окончательно меня добила, и я впал в уныние. Я больше не мог переносить Китай на трезвую голову. Надо было что-то делать. Но что? Пиво отпадало сразу. О водке не могло быть и речи – водка это следствие патриотизма, а патриотизм – религия бешеных.
Я видел только один разумный выход из создавшегося положения. Мартини. В нём было всё: и дань моему аутентичному диссидентству, и сказочная эстетика. Где бы мы ни остановились, куда бы мы ни пошли, я заходил во все местные магазинчики и искал Мартини. Мартини нигде не продавали. На витринах не было ничего, кроме анисовой водки и харбинского пива. Усатого это вполне устраивало.
В горле пересохло, а есть хотелось так сильно, что нельзя было думать ни о чём другом. Только о еде и о мартини. Я спросил у Оксаны, где здесь можно приобрести мартини, и она сказала, что в Харбине его найти так же трудно, как холодильник с колой посреди барханов Сахары. Я стал нервным и злым и огрызался по любому поводу, пока мы не расселись за столиками в ресторане.
Голова раскалывалась, и я не мог дышать носом. В Харбине было прохладно и моросил дождь, а я всё время ходил в футболке.
Из напитков на столе было пиво, разведённый сок и утиный бульон. Я пил горячий бульон прямо из кружки и ждал, пока принесут утку по-пекински. Утка была единственным, что могло поднять мне настроение. Я ненавидел фотографии, экскурсии, Китай и русских туристов. Я любил «Мартини», Сергея Довлатова и утку и поэтому ждал её с таким нетерпением, словно в ней заключался смысл жизни. Утку принесли на посеребрённом подносе, стали нарезать маленькими кусочками и выкладывать на тарелку. Я первым завернул утиное мясо в блинчик, обмакнул его в соевом соусе и попробовал. Утка была жирная и невкусная. С горя я упивался бульоном и заедал его каким-то салатом. Я вновь задышал носом. Простуда, кажется, отступила. Но это меня не радовало. Я был на грани нервного срыва. Мир обрушился и покатился в пропасть. И я покатился вместе с ним. Встал из-за стола, сбежал по лестнице и вышел в коридор. Автобус дожидался нас у входа в ресторан. Тучи сгустились над Харбином, а фонарей на улице не было, и я не мог ничего разглядеть, кроме автобуса и его распахнутых дверей. Я уже хотел занять в нём своё место, как вдруг увидел барную стойку и скучавшего за ней бармена. На витрине были выставлены импортные ликёры, советское шампанское, джин «Бифитер» и литровое «Мартини». Я купил литровое «Мартини» и вернулся в автобус. Я прижимал бутылку к груди, как младенца.
Когда все вернулись в автобус, мы поехали в отель. Оксана предложила сходить этим вечером в клуб. Тоня с Костей сказали, что обязательно пойдут. Викина мама обещала подумать. Оксана спросила, что насчёт меня. Я ответил, что не знаю.
Вообще, в клубах я чувствую себя как безногий на беговой дорожке. Сначала я искал предлог, чтобы остаться в отеле, но потом открыл бутылку «Мартини», налил полстакана, выпил и преисполнился энтузиазма. Я облачился в рубашку, поверх которой надел купленную недавно кофту, и стал похож на студента юридического факультета Гарварда.
Костя надушился так, что запах его духов можно было учуять с ресепшна. Он был в чёрной фланелевой рубашке. Костя искал изюминку для своего образа, крутясь перед зеркалом. В итоге он решил расстегнуть верхнюю пуговицу. Потом ещё одну. И ещё. Стоило ему поднять руку или просто оттянуть её в сторону, как грудь оголялась до самой диафрагмы. Костя разговаривал со своим отражением эротическим шёпотом, а потом прокашлялся, повернулся ко мне и спросил:
- Ну как?
- Рубашка мятая.
Костя набрал Тоню:
- Тоня, ты не хочешь погладить мне рубашку?
Это был единственный раз, когда я слышал, чтобы матерились сразу на трёх языках: на русском, английском и иврите, - это было нечто среднее между звездопадом и солнечным затмением. Костя отклонил динамик от уха и, дождавшись пока Тоня выговорится и бросит трубку, сказал: «Спасибо», - и вышел из комнаты. До клуба оставалось полчаса. Я ходил из угла в угол, смотрелся в зеркало, присаживался на кровать и думал… Думать не хотелось. В итоге я налил ещё мартини и выпил. Я был студентом Гарварда и передо мной простирались дали…
Мы вчетвером вышли из отеля. Было прохладно. Небо занавесило химической пеленой. Мы не видели ни звёзд, ни луны. Сверкая фарами, к крыльцу подкатило такси. Оксана села спереди. Мы – сзади. По дороге Тоня с Костей затеяли какой-то спор. Я старался не вслушиваться. Сквозь туман до меня донёсся обрывок фразы:
- … А ты как думаешь, Киря?
- На обмартиненную голову я не думаю, - сказал я.
Мы вышли из машины перед распахнутыми дверьми ночного клуба. На входе стоял фейсконтрольщик в деловом костюме. Из уха у него торчал наушник, как у фбровца. Он окинул нас оценивающим взглядом и учтиво кивнул. Мы поднялись по лестнице на второй этаж и прошли в пустой зал. На стене висели оленьи рога, под которыми стоял холодильник с энергетическими напитками. Справа была дверь, ведущая во второй зал. На танцполе кружилось человек пять. Играла тихая спокойная музыка.
- Диджей ещё не пришёл, - объяснила Оксана.
Мы поднялись по деревянной лестнице на второй этаж и заняли столик перед балюстрадой. С него открывался вид и на пульт диджея, и на танцпол, и на барную стойку. К нам подошёл официант с меню. Оксана спросила, что мы будем.
- Пиво, - сказал Костя не раздумывая.
- То же самое, что и этому молодому человеку.
- То же самое, что и мне, - сказала Оксана.
Тоня заказала какой-то коктейль.
Внизу, на каждом столике, стояло как минимум по пятнадцать бутылок пива. Какой-то китаец с совершенно невменяемым выражением лица переминался с ноги на ногу в центре танцпола. На вид ему было лет сорок. Движения его рук напоминали игру в «Камень, ножницы, бумагу». Вскоре он упал без чувств. Подошли охранники, подняли его на руки и вынесли на улицу. Европеец с баками, как у Ринго Старра, расположился за диджейским пультом. Заиграла ритмичная музыка. На танцполе появлялось всё больше людей. Заработали разноцветные прожекторы. В центр выбежал тип во всём чёрном и стал вытворять сумасшедшие вещи.
- Это же Гамлет! – крикнул Костя. Я присмотрелся. Это действительно был принц датский.
Брейк-дансовые движения у Гамлета чередовались с танцем уточки – он просто складывал руки по швам и кружился, как на пруду. Потом он запрыгнул на помост, скинул с него полураздетую девочку и стал кружиться на шесте.
- Что с ним? – спросила Тоня.
- Его угостили таблеткой, - сказала Оксана.
Гамлет спрыгнул на танцпол. Его обступили плотным кольцом и водили вокруг него хороводы. Он упал на колени и воздел руки к небу. Пока мы наблюдали за этой библейской картиной, в клуб пришли мама с Викой. Они присели за соседний столик. Оксана помогла им сделать заказ. Костя танцевал рядом с Гамлетом. Лицо Гамлета позеленело…
В моём бокале оставалось чуть больше половины. На вкус пиво было, как моча. Громкая ритмичная музыка действовала на нервы…
Тоня предложила поиграть в пул. Бильярдный стол находился в отдельной комнате около того самого зала с оленьими рогами и холодильником. Мы заплатили подошедшему охраннику, он принёс два кия, коробку с шарами, треугольник и сказал на ломанном английском, что мы можем сыграть две партии. Вокруг бильярдного столика были расставлены скамейки, на которых сидели и китайцы, и европейцы. Они смотрели на нас, и это не давало мне сосредоточиться. Хотя, когда я беру в руки кий, мне уже ничто не помогает сосредоточиться.
Первую партию я провёл в своём фирменном стиле, забивая преимущественно Тонины шары. Во второй раз мне повезло больше. Я получил преимущество и каким-то образом смог его развить. Мне осталось закатить только чёрный шарик. Тоне сперва нужно было справиться с двумя полосатыми. Была моя очередь бить, и я искал идеальную траекторию. Прямо передо мной стоял негр в джинсах с мотнёй, свисающей до колен. Он безмолвно смотрел, как я целюсь в чёрный шарик; он глазел так, словно я держал ружьё и целился в его собрата-негра, словно это был восемнадцатый век, разгар гражданской войны, и вокруг были одни южане и афроамериканцев ещё не считали за людей. Я хотел сказать что-то вроде: «Don’t take it like racism, nigga», - но передумал. Я просто прицелился и закатил чёрный шарик с первой попытки. Негр отошёл к окну и заплакал. Мы с Тоней отложили кии и поднялись наверх. Оксана держала в руках третью по счёту кружку пива. Пить хотелось очень сильно. Тоня предложила сходить в бар и взять что-нибудь безалкогольное. Мы выбрали коктейль с безобидным названием: «Ледяной чай с большого острова». Когда бармен поставил коктейли на стойку, а я заплатил за них, он бросил взгляд на Тоню, потом на меня, потом снова на неё, на меня и в конце концов подмигнул мне.
«Ледяной чай с большого острова» состоял из двух ингредиентов: колы и водки. Пропорция была чарующей. Тем более чарующей она показалась мне после пива с мартини. Опустошив стаканы, мы схватили Оксану и потащили её вниз. Музыка разносила голову вдребезги. Свет померк, искусственный дым заволок всё. Время остановилось, вокруг не было ничего, я даже не чувствовал своих рук. Это было похоже на слайд-шоу, я словно рассматривал альбом сидя на диване. Оксанино, Тонино, Костино, Викино лица слились с лицами прочих танцующих, и в этой кутерьме я ничего не понимал и самое удивительное – ничего не хотел понимать. Я был студентом Гарварда, я носил блестящий значок техасского шерифа, я жал руку Гамлету, принцу датскому, я ехал на пегом пони, я размахивал израильским флагом на горе Арарат, у меня были серые глаза, как у бармена, и бармен всё время подмигивал. Я не знаю, сколько мы провели на танцполе, но когда Тоня схватила меня за плечо и сказала, что пора уходить, было четыре утра. Мы втроём – Костя остался в клубе – сели в такси и поехали. Тоня сказала:
- В принципе, можно было ещё потанцевать, но у меня с утра шопинг. Еду вместе с… короче, я договорилась с одной семьёй. С мамой и дочкой… не помню как их зовут.
- Однажды шопинг погубит мир, - резюмировал я.
В лифте я пожелал им спокойной ночи и отправился в номер. Проспал я недолго. Поднялся без десяти восемь. Бутылка с «Мартини» была наполовину пуста. Костя лежал в кровати. Он казался мёртвым. По крайней мере, я бы принял его за мёртвого, если бы он не храпел.
Я принял душ, побрился, почистил зубы, надел новую рубашку. Снял рубашку, погладил её, снова надел. Ещё раз почистил зубы и переодел штаны. Ничего не помогало. Комната плыла передо мной. Ковёр уходил из-под ног. Было такое ощущение, словно я целую ночь катался на раскочегаренной карусели, а сейчас она остановилась. Меня подташнивало. Руки тряслись, как у алкоголика. Я вдруг почувствовал себя глубоким стариком, и мне показалось, что я в ловушке и что некуда бежать. Пол в ванной был залит водой, и мне пришлось скинуть с батареи махровые полотенца и уложить их возле умывальника, прежде чем подойти к раковине. Я смотрел на своё отражение в запотевшем стекле, и это было так, словно я видел себя-другого в тумане, клубы сгущались, сначала пропали глаза, нос, а потом и всё лицо и жизнь казалась конченной.
А потом я спустился в ресторан, позавтракал, выпил две чашки кофе без сахара – я ещё никогда не пробовал такого отвратительного кофе – и вновь преисполнился любви к человечеству. Тоня уже умчалась на такси с семейкой Адамс. Костя спал. Я ходил по Арбату и заглядывал в витрины ещё открывающихся бутиков. Сходил в магазин модной одежды «Giordano». Дверь была открыта, но на входе висела какая-то табличка с иероглифами, и внутри никого не было. Я сходил в отель, посидел минут пятнадцать в холле, затем дошёл по Арбату до дамбы, сдерживавшей реку Сунгари. Я смотрел на мутные нефтяные разводы реки некоторое время, на джонки, плавно покачивавшиеся у пирсов, а потом увидел Макдональдс, зашёл внутрь и купил два мороженных. Я ел их по дороге в «Giordano». Было очень жарко, и я шёл по солнечной стороне улицы. Не успел я закончить с первым мороженным, как второе потекло и заляпало мне брюки. Пришлось его выкинуть…
Я купил две фланелевых рубашки в «Giordano» и вернулся в отель. На ресепшне стояла Оксана. Она улыбнулась мне.
- Привет, - сказала она. - Как после вчерашнего?
- Прекрасно.
- Что там случилось с Костей? – спросила Оксана. – Что это было?
- А что было? – не понял я.
Мы с Оксаной уселись за столик, и она поведала, что в шесть утра ей позвонила консьержка. Консьержка заявила, что член Оксаниной группы забрался в номер одного из постояльцев и заснул на его кровати. Оксана надела тапочки, натянула халат и отправилась в указанный номер – номер Гамлета. Гамлет сидел в кресле и тыкал пальцем в Костю. Костя спал на его кровати, завернувшись в одеяло.
- Костя, вставай, - говорила Оксана. – Костя, вставай, это не твой номер.
Костя матерился.
- Он должен мне бутылку водки! – говорил Гамлет, принц датский, - он должен мне бутылку водки за это!
- В общем, я не знаю, что это было. Какое-то сумасшествие… - сказала Оксана. – Как Костя оказался в номере этого идиота? Что он вообще там делал? Самое странное, что он спал у Гамлета в одних трусах. Одежда висела в вашем номере. То есть, он сначала разделся у себя, а потом попал в номер к Гамлету. Как это возможно?.. Может быть, обдолбанный Гамлет сам пригласил Костю, а потом отошёл от наркоты и забыл, что происходило? Мистика…
- Может быть и так, - сказал я.
- Бред, - Оксана покачала головой, и вернулась на «ресепшн». Я поднялся к себе в номер и разбудил Костю. Я не стал говорить с ним об этом. Мне было смешно. Он приехал в Китай, чтобы уединиться с миловидной девочкой в собственном номере, а в итоге проснулся в одних трусах в кровати обдолбавшегося мужика.
Когда Костя помылся и переоделся, мы отправились на Арбат.
По дороге я сказал ему:
- Костя, ты не забыл, что тебе нужно купить кожаные перчатки?
- Какие перчатки? – спросил он.
- Отец дал тебе деньги на перчатки. Ты просил напомнить.
- Ах да, точно, - сказал он. – Спасибо, что напомнил…
Мы долго и бесцельно бродили, поели мороженного, пообедали в пиццерии и вернулись в номер. Делать было нечего. Костя предложил поиграть в карты. Не успели мы закончить первую партию, как услышали шум весенней капели:
- Кап. Кап. Кап. Кап. Кап. Кап.
На потолке образовалось тусклое пятно. Пятно постепенно расползалось в диаметре. Толстые капли падали прямо на телевизор.
- У меня нет денег на новый телевизор, - сказал Костя.
Я сходил на первый этаж и позвал консьержку. Я не знал, как объяснить языком жестов то, что произошло, и поэтому просто поманил её рукой. Когда она вошла в номер, я указал на расползшееся пятно. Капли выстукивали барабанную дробь.
- Кап, кап, кап. Кап, кап, кап. Кап, кап, кап.
Консьержка кивнула и вышла. Через пять минут вернулась с сантехником. Он тоже взглянул на пятно и удалился. Она отправилась за ним. Я гадал, кто же войдёт посмотреть на пятно следующим. Мы играли в карты под навязчивый аккомпанемент капель и предвкушали интересную развязку. Но интересной развязки не последовало. Через каких-то пять минут, после того как вышёл сантехник, всё прекратилось.
- Оперативно работают, - сказал Костя.
- Три звезды как-никак.
Не успели мы закончить эту партию, как снова услышали:
- Кап, кап, кап. Кап, кап, кап, - капли падали ещё яростнее, чем прежде. Но уже в соседнем номере. Мы преспокойно играли в карты. Это нас уже не касалось.
Потом мы бесцельно слонялись по магазинам. Посещали местные забегаловки. Ели настоящую китайскую пищу. До этой поездки мне казалось, что я люблю китайскую пищу…
В супермаркете я купил ликёр «Bayliss» и ежесекундно боролся с искушением опорожнить его. Я бродил по Арбату в одиночестве и рассматривал местные достопримечательности. Аборигены налетали на меня и отдавливали ноги практически на каждом шагу. Вскоре мне это надоело, и я стал отталкивать прохожих плечами. Пару раз ко мне подходили русские туристы и чем-то интересовались. Я автоматически переходил на английский.
- А, - реагировали они, - это ****ский америкос.
Всё оставшееся до отбытия время я провёл в номере. Пока члены нашей группы бродили по лабиринтам торгового Харбина, я думал о литературе. Я располагал бутылкой «Мартини», тетрадкой и гелиевой ручкой. Набор по умолчанию для каждого уважающего себя писателя.
Когда пришло время, мы сдали номера и вышли на улицу. Водитель с заячьей губой помог уложить чемоданы и сумки в автобус, а потом сел за руль и покатил к железнодорожному вокзалу.
Мы втроём ехали на задних сидениях и улыбались. Несмотря на то, что ничего особенно хорошего не случилось все мы были довольны. Тоня, облазив с семейкой Адамс пол-Харбина и потратив половину ежегодного дохода Майкрософт, купила столько вещей, что ей пришлось приобрести новый, ещё более вместительный чемодан.
Я преодолел творческий кризис, мучавший меня около полугода, и написал очередной рассказ.
Костя, как и хотел, проснулся в чужой кровати. Правда не совсем с тем, с кем ему хотелось, но это ведь мелочи.
На следующий день мы первыми прошли китайскую таможню и поднялись на борт всё того же парома. Нам удалось занять сидячие места. Мы ели сырные чипсы и о чём-то разговаривали. С минуты на минуту паром должен был отчалить. Но он не отчалил ни через десять минут, ни через час. В каюте стоял такой гвалт, что ничего нельзя было расслышать. На пирс прибежало десять китайских спецназовцев. Они наставили на нас автоматы. Я нашёл в толпе Оксану и спросил, что происходит. Она рассмеялась:
- Кто-то из наших, из русских, сходил в магазин за пивом. Пива в магазине не было. Нашему это не понравилось. Он увидел камеру слежения, сорвал её и спрятал в карман. Это было что-то вроде моральной компенсации. Китайцам это, естественно, не понравилось. Они требуют его высадить…
С меня было довольно. Я поинтересовался у Тони, не хочет ли она вывезти меня из России в чемодане. Я обещал наловчиться писать справа налево (Разумеется, русскими буквами), отпустить аскетическую бороду и прочитать всего Шолома-Алейхема в оригинале.
У Кости был обречённый вид. Руки его тряслись. Я решил, что он боится спецназовцев и подбодрил его
- Да ладно тебе, - сказал я, - в нас всё равно не будут стрелять.
Костя взглянул на меня и произнёс:
- Я забыл купить перчатки, - и повторил ещё раз, со значением, качая головой. – Я забыл купить перчатки. Если эти спецназовцы застрелят меня, это будет намного гуманнее, чем то, что со мной сделают, если я вернусь домой без перчаток.
Потом Костя посмотрел на Тоню и спросил:
- Может быть, в твоём чемодане найдётся место и для меня?
Через пару дней Тоня улетела в Израиль, а мы остались в России. Костя был экономистом, а я – писателем. Некоторые читатели причисляли меня к творческой интеллигенции. Если я не ошибаюсь, главным критерием интеллигенции является любовь к своему народу и культуре. Меня начинает тошнить от нашей культуры каждый раз, как только я включаю телевизор. Я слишком люблю русский язык, чтобы быть интеллигентом. Я пишу рассказы, сценарии, снимаю кино и всё время думаю об эмиграции, о Тоне и жалею лишь о том, что у нас ничего не вышло с чемоданом и с Израилем. Хотя, какая разница, Израиль – или не Израиль? Я не привередливый. Мне бы подошла и Франция…