Дом Сквозняков часть вторая

Пена Бытия

Я стал мигом, застрявшим меж двух секунд. Я стал собст-венной своей болью, мучая себя нещадно. Я стал удивительным миром, в котором заблудился после смерти.

Наконец я стал тем, чем был все время - ничем.



Глава первая



Мне снилась Лиит. Мы сидели на берегу и разговаривали.

- Я хочу честного небытия, - это были мои слова, - тихого вечного покоя.

- Небытия не существует, - ответила она. - Вдумайся в это слово - "небытие". Ведь оно отрицает само себя. А покой. Как там сказал поэт?..

С моря дул соленый прохладный ветер. Волны накатывали на берег, шепча слова вечной молитвы.

- Здесь можно провести много-много лет. Можно остаться навсегда, - сказала девушка, задумчиво перебирая пальцами бе-лую гальку. - Но как только ты отсюда уйдешь - этот мир исчез-нет. Вселенная существует только внутри тебя. Помнишь про-странство Мебиуса, о котором говорил Симкор? Вселенная вне и внутри тебя - одномерна, а ты - суть Вселенной. Это закон. Это та Единая Формула. Ты - суть не потому, что ты человек. Наоборот - ты человек потому и только потому, что ты суть. Не суть бытия, а - само бытие. Суть и бытие - синонимы. Ты хо-чешь смерти - ее нет. Нет, не сути. Нет небытия.

- Прекрасное утешение для того, кто лежит в реанимацион-ной палате, не так ли?

- А может Бог и создал мир себе в утешение...

Есть ли смысл в том, что наступает утро, если ночь никогда не кончается? Что ж, если тебе не нравится смерть - нужно жить. По сути мое новое существование мало чем отличалось от ста-рого. Бредовый мир с бредовыми законами мне даже начал нра-виться. Главное - не нужно было искать в нем смысла, тогда су-ществование не становилось столь мучительным. Впрочем, это правило приемлемо для любого мира.

Наша неразлучная троица путешествовала по Дому, по ми-ру, пользуясь его чудаковатой географией. За короткое время я научился без проблем переходить из комнаты в комнату, а не блуждать слепо по заполненным сквозняками коридорам.

Наа и компания на время оставили меня в покое. Вспомнив, что Лиит предупредила меня о том, что они могут прийти, толь-ко если я сам позову их, я тут же воспользовался этим. И позвал кошку Ле в гости. Одну, без сопровождающих, так сказать, лиц.

Когда она поняла, что я сделал, и увидела щит Давида, ле-жащий передо мной, спеси у нее поубавилось. Я увидел испуг в ее кошачьих глазах и понял, что на правильном пути. Она обольстительно улыбнулась, но я с деликатностью инквизитора принялся выпытывать ее. И к собственному своему удивлению обнаружил, как и в парижской своей беседе с Лиит, что для по-нимания того, что она говорит, мне опять-таки нужен ключ. Как будто всю информацию, необходимую мне, кто-то запер на за-мок. И я понял, что в Доме Сквозняков, как в замке Синей Боро-ды, есть запретная, секретная комната.

Вспомнив, как Сапфир упрекнул Аваддона, я спросил.

- Ты как-то умудряешься контролировать других?

Ле Наа с опаской посмотрела на амулет, лежащий передо мной, и ответила.

- До некоторой степени, как и ты.

- На мой взгляд, - высказал предположение Толик, когда Наа исчезла, - она - что-то вроде люка в твоем сознании. Люка, через который туда попадает всякая черная гадость.

- Из подсознания? - поинтересовалась Оксанка.

- Черта с два! - возразил крысеныш. - Не верю я в подсозна-ние. Его придумали люди, чтобы оправдать свои нескромные желания. Если учитывать то, что Дом, Вселенная - это сознание, то этот люк ведет куда-то еще.

- Жутковато звучит... - сказал я.

А может это не люк, а дверь? Дверь в ту запретную комнату. И это черное, мерзкое лезет оттуда. И...

... И может я здесь, чтобы найти эту дверь? Нет, как бы это красиво не звучало, это не так. Просто мне хочется одним вы-стрелом убить всех зайцев. А любая истина, если она выглядит красиво, на поверку оказывается замаскированной ложью.

- Это "куда-то еще" может оказаться, - высказал предполо-жение Толик, - чем-то вроде подвала всего-навсего. Подвала Дома Сквозняков.

- Ты еще скажи, что ты специалист по подвалам, - улыбну-лась Оксана.

Толик явно обиделся.

- Я одного не могу взять в толк, - зло отрезал он, - почему человек решил, что он разумен? Кто ему об этом сказал, а? Или он сам это придумал?

- Бог сказал, - рассмеялась Оксана.

- Вот-вот, - пробормотал Толик, - чуть что - Бог...

Я знал, что мне обязательно нужно побывать в том месте, которое так хотел показать Аваддон. К чему-то очень важному я прикоснулся в тот раз. Важному и необходимому, но только прикоснулся. Где-то там было - понимание. Та вещь, без кото-рой существование - вареная без соли брюква. Но единственная моя попытка попасть туда, закончилась печально.

Я вышел ночью на берег и увидел дельфинов. Зеркало мор-ской глади было испещрено сеткой мелких трещин волн. Они возникали над темной гладью как большие черные жемчужины и снова исчезали под блестящей пленкой, натянутой над безд-ной. Они, играя, звали меня за собой. Они скользили над по-верхностью бесконечности. И я пошел с ними.

Черно-синие волны сомкнулись надо мной. Фосфором све-тились медузы, заменяющие здесь звезды. Дельфины оставляли за собой светящийся бледным пурпуром шлейф. Как кометы. Безмолвный танец под пронзительную музыку молчания. Путь в бездну под звуки немых фанфар. И это плата за понимание.

Изумрудные ворота в бесконечность распахнулись, и я шаг-нул внутрь. В том то и беда, что для нас есть только лево, право да верх и низ, и тому, кто размышляет об этом - уж лучше со-всем не родиться. Можно не видеть бездны за стенами, но ощу-щать ее. Если у тебя сердце не тупое, ты всю жизнь можешь чувствовать бесконечность за своей спиной.

Я шел по залу со стенами, затянутыми серебристым китай-ским шелком, обставленному мебелью эпохи регентства. Высо-кие витые серебряные светильники из века компьютерных грез прекрасно вписывались в, казалось бы, чуждый им интерьер. Чудный лидийский ковер, красно-зеленый с синими вкрапле-ниями, мягко стелился под ногами. Дельфины черными птицами скользили рядом, указывая путь.

В стене большая, отделанная слоновой костью с позолотой, дверь. Я коснулся золоченой ручки - закрыто. Интересная мысль...

Хотя почему это я решил, что все двери для меня будут от-крыты? Я постучал и услышал приглушенное эхо собственного стука. Как будто где-то рядом стучало чье-то сердце. А хочется ли мне туда входить? - спросил я себя, но ответить не успел - дверь распахнулась. Передо мной стояла одетая в серебро жен-щина с головой птицы. Что-то босховское было в ее облике, я даже отшатнулся.

- Вот ты и здесь, - услышал я очень низкий голос.

Говорила не она, а кто-то за ее спиной. Она же отступила, приглашая меня войти. Я шагнул в громадный зал с зеркальным полом.

Ни потолка, ни стен не было. Пол терялся где-то далеко в бледно-голубой дымке. Тонкие нефритовые колонны уходили в бледное небо. Прохладный ветерок ласкал мое лицо.

Я видел словно бы усеченную пирамиду, стоящую вдалеке, и в голове возникло архаичное слово "престол". На площадке, венчающей пирамиду, стояло громадное кресло, сделанное как будто бы из пурпурного стекла. Трон... Пустой...

По обоим сторонам от него стояли Сапфир и Аваддон. Вни-зу возле ступеней группка весьма живописных существ. Помимо серебристой девицы с птичьей головой, здесь было нечто или некто вроде ходячей вешалки, на которую кто-то небрежно на-кинул простыню. Двое краснорожих карликов в бархатных зеле-ных камзолах, большой, ростом с корову, черный доберман с золотым ошейником, в общем, компания еще та. Вероятно в такое общество попадаешь изрядно нагрузившись ЛСД.

Хрустально-прозрачная змея проползла у моих ног в на-правлении трона. Зеркальный пол отразил ее гибкий стан и мою недоуменную рожу.

- Мы долго ждали... - донесся все тот же замогильный голос. - A watched pot never boils.

- Ave atque vale, - буркнул я.

Судя по всему говорил тот, кто сидел на троне. Оставаясь при этом невидимым, вероятно он имел для этого весомые при-чины.

Тронный зал... Почему бы и нет? Слишком много комнат в Доме Сквозняков, почему бы и не быть такой. И может - это именно та комната...

- Кто ты? - спросил в свою очередь я.

- А ты не догадываешься?

- Черт, в этом мире никто не может ответить просто на про-стой вопрос, - проворчал я, подходя ближе. - Здесь нет слов "да" и "нет".

- Ты прав, - согласился со мной обладатель громового голо-са. - Слишком уж много лжи в этих словах.

- Кто ты, болтун? - повторил я вопрос, правда вместо "бол-тун" я употребил менее приличное словечко.

- Ты, - был краткий ответ.

Быстротекущая шизофрения, а не ЛСД... Скоропостижная шизофрения с летальным исходом... Моментальный синдром Дауна... Пока я перебирал в уме все возможные диагнозы, ходя-чая вешалка, раскачиваясь, как триффид, подошла и стала рядом со мной.

Когда-то у меня... ладно, расскажу в другой раз.

Я почувствовал какое-то движение и, обернувшись, увидел метрах в трех от себя спускающегося откуда-то сверху паука. Существо было не меньше меня самого, пронзительно синего цвета, оно держалось за стеклянную паутину, уходящую куда-то в небо. Все восемь глаз зверя безразлично смотрели на меня. Черные дельфины замерли поодаль, чуть покачиваясь в про-хладном воздухе.

Вешалка рядом нетерпеливо переступила с ноги на ногу. Паук просто висел, не двигаясь, и я снова повернулся к трону.

- Дом очень долго был без хозяина, - проговорил голос, - это не может продолжаться вечно. И раз ты уже тут, тебе стоит за-нять принадлежащее тебе место.

- На трон намекаешь? - улыбнулся я.

- Да.

- И я буду не менее чем вице-король Индии?

- Откуда эта ирония? - искренне удивился голос. - Твой мир должен иметь достойного правителя.

- А как же ты?

- Я всего лишь маленькая часть тебя. Очень маленькая, я бы даже сказал - незначительная часть. Не мне править.

Наверное, я скоро запутаюсь сам в себе. Где кончается Моя Персональная Бездна и начинается Тот, Кто Сидит на Троне?

- Беги отсюда, - вдруг услышал я голос Лиит. - Ты - в беде. Беги!

Вешалка рядом со мной беспокойно зашевелилась. Голос Лиит звучал внутри меня. И в нем я уловил что-то похожее на истерику.

- Ни в коем случае не смотри в глаза пауку, просто повер-нись и беги, они тебя не догонят.

Вешалка шагнула ко мне, белый саван на ней качнулся от порыва холодного сквозняка. Я еще раз посмотрел в сторону трона: Сапфир и Аваддон стояли возле пустого кресла, но что-то в их облике изменилось. Или может быть изменилось мое вос-приятие.

"Это - иллюзия. Это обман", - мелькнуло в голове. Все это есть: и трон, и эта комната в Доме, и Сапфир, и Аваддон, и вся эта свита, но то, что я вижу - мираж, иллюзия. Это есть - но не здесь.

Я повернулся и, чувствуя спиной чей-то ледяной, тяжелый взгляд, побежал. Дельфины черными птицами летели рядом.

Бег под водой, преодоление изумрудной бездны - все было как во сне. Я не слышал погони, но свинцовый взгляд давил  в позвоночник. Медузы шевелили лучами-щупальцами, и от этого становилось еще страшнее. Дельфины показывали дорогу, и что-то в их движении было виноватое.

Бирюзовая завеса еще раз расступилась, и я оказался на бе-регу. На линии прибоя меня ждала Лиит.

- Слава Богу, ты в порядке.

Она дрожала от холода или волнения. Или от того и другого, я снял пиджак и набросил на ее плечи. Обнял ее, согревая.

- По-моему, я вышел сухим из воды... - начал я, и обнару-жившаяся двусмысленность заставила меня улыбнуться.

В глазах женщины светились тревога, но улыбка тронула и ее губы. Я коснулся согнутыми пальцами ее щеки.

- Ты - чудо, крошка.

Она отстранила мою руку.

- Ты совсем не compos mentis.

- Еще бы! После того как меня чуть не сделали вице-королем Дома Сквозняков, вряд ли можно оставаться compos mentis.

Мы двинулись по берегу в сторону Дома.

- У Симкора есть прекрасная математическая аналогия: если бы мы были жителями двухмерного мира, то то, что в нашем трехмерном мире существует как сфера, в том мире выглядело как круг, окружность. Или, скажем, цилиндр. При определенных обстоятельствах в двухмерном мире цилиндр окажется овалом. Или опять же - окружностью.

На фоне Карадага Дом смотрелся странно. В общем силуэте было что-то от английской готики XIV века, но в то же время что-то в нем было от декорации - искусственное, ненастоящее. На верхнем этаже, в одной из комнат светилось окно. Может это и есть та, запретная комната?

- По этой аналогии, - продолжала Лиит, - то, что кажется в нашем мире человеком, на самом деле что-то иное. Это проек-ция чего-то в наши три измерения.

Я остановился. Это было похоже на высказывание Толика. Слово - "иное" имело определенное значение, оно указывало путь, направление.

- Что произошло там? - наконец спросил я, показав в сторо-ну моря.

- Давай зайдем, - попросила Лиит, - здесь прохладно.

Толик сидел на диване в своем человеческом обличии. Пе-ред ним стояла экспозиция пустых бутылок из-под "Миллера".

Он мутным взглядом посмотрел на нас и пьяным голосом произнес:

- Девчонка исчезла... Оксана...

Лиит резко повернулась ко мне.

- Ты смотрел? Ты все-таки посмотрел ему в глаза?!

- Нет, ответил я, - то есть... Я взглянул, но еще до того, как ты меня предупредила...



Глава вторая



Я увидел ее, сидящей на скамейке в парке. Не помню, может именно здесь мы сидели с ней много лет назад, а может и нет. Я подошел и сел рядом, она с любопытством взглянула на меня. С любопытством и раздражением. Я слишком хорошо знал ее, чтобы не понять это по едва дрогнувшим губам, по резкому движению тонкой кисти.

Знакомый локон чуть касался щеки, на виске билась тонкая как струнка вена. Ночь вокруг нас выжидающе молчала.

- "Мне ночью дождь и одиночество

Поведали о том, что ты ушла..."

Мои слова подействовали на нее, как удар тока. Она повер-нулась ко мне и окинула оценивающим взглядом.

- Странный способ знакомства, - наконец сказала она.

- Почему? - поинтересовался я.

- Не нахожу умным цитировать женщине творения ее быв-шего мужа. Вы что - его друг?

- А почему - "бывшего"? - полюбопытствовал я.

На этот раз взгляд ее был более пристальным: мало кто знал, что официального развода мы еще не оформили.

- Я вас уже видела...

- У тебя хорошая память.

Она сделала попытку подняться.

- Подожди, - остановил я ее, и она испуганно повернулась ко мне.

Я не хотел ее пугать. Моя маленькая месть была глупостью. Жутко глупой идеей. Я поднялся.

- Пойдем, я провожу тебя.

- Не нужно, я сама... - это было так похоже на нее.

- Уже поздно, пойдем.

Она нерешительно взглянула на меня и поднялась. Мы шли по аллее, как и сто лет назад - это я помнил. Чтобы не оставляла нам любовь, но незаживающие рубцы на сердце - это ее обыч-ный след.

Парк мерно дышал прохладой. Ночью он одинаков, что вес-ной, что летом, что осенью. Эта территория и эта часть суток не принадлежит времени. Мы шли к мосту, и я уже знал, что на-правляется она домой, но не к себе.

- Ты знаешь, где он сейчас? - спросил я.

- Кто? - переспросила она, и это больно кольнуло в сердце. - Муж? Понятия не имею. Развлекается где-то.

- Где-то... - повторил я тихо.

- Вы действительно его друг? - спросила она.

- Почему ты так подумала?

- Вы цитируете книгу, которую он еще не издал, - ответила она. - А рукописи он, по-моему, не дает читать никому.

- Наверное - друг... - не очень уверенно ответил я. - По край-ней мере, хотелось бы им быть.

Мы прошли по мосту над черной янтарной рекой, поднялись по ступеням и вышли на Проспект. Нужно было прощаться. Я не хотел этого делать. Очень не хотел. А она вдруг спросила:

- Как он?

Что-то холодное взорвалось внутри меня. Я взял ее руку, поцеловал и сказал:

- Хорошо, теперь уже - хорошо. - И ушел.

Ушел в холодную вечную ночь Дома Сквозняков, где меня ждали иные проблемы и иные заботы. Ушел, спиной ощущая ее недоуменный взгляд.

Все имеет свою цену. И порой мы не замечаем, что платим по старым счетам. По сути вся наша жизнь - это плата за миг рождения.

- Жизнь - это вечная внутренняя война, - объяснила Лиит. - Просто в Доме этот конфликт более обострен.

- Добро и зло? - спросил я.

- Не настолько примитивно, - махнула рукой она. - Ты лю-бишь аналогии, вот и представь: мир, в котором конфликтует добро и зло - это черно-белый мир. А на самом деле мир - цвет-ной. В нем красный цвет может конфликтовать с зеленым, жел-тый  с фиолетовым и так далее. Я понимаю твое недоумение - ты оказался прямо в центре этого конфликта.

- Как вернуть Оксану? - прервал я размышления Лиит.

- Сначала тебе нужно понять сам механизм...

- К дьяволу понимание! - заявил я. - Ты скажи, это все про-делки кошки Ле, так?

- Нет, все не так, - ответила она.

- Как ее вернуть, где она?

- Черт возьми, - не выдержала Лиит. - Ты и понравился мне тем, что не мыслил так, как делают это обычные люди. Ты мог понять то, что другим не дано! Назови хотя бы одну причину, по которой ты хочешь вернуть эту девочку?

- Долг.

- Ух, как красиво, не правда ли?

- Насрать: красиво или нет!

- А если она вернулась в мир живых и прекрасно себя там чувствует?

- Ложь! - крикнул я. - И не надо играть со мной в эти игры.

- Она заняла в мире твое место. И тебя уже можно поздра-вить - ты вполне законный труп.

Этот ответ заставил меня на время замолчать.

- Что произошло там внизу, под водой? Что это было за представление?

- Это - Наа. Она думала, что нашла способ удержать тебя здесь...

- Стоп, а как же это связано?

- Сложно, но постараюсь объяснить. Ле Наа создала иллю-зию, точнее она просто нашла ее: в Доме много всякого хлама, иллюзию, которая могла тебя заинтересовать...

- У меня что, тайное, подспудное желание стать монархом?

Лиит улыбнулась и потрепала мои волосы.

- Часть ее иллюзии оказалась реальной, - продолжила она. - Это как бы ты нашел на чердаке картину, повесил у себя в ком-нате, а ночью из рамы вдруг бы вылез... таракан.

- Или паук.

- Да - паук. Вселенная кишит паразитами.

Толик тихо застонал в своем пьяном забытьи.

- К присутствующим это не относится, - добавила Лиит, улыбнувшись. - Этот паук Зар.

- Кто такой Зар?

- Он скорее - "что". Это что-то вроде вируса, деструктивно влияющего на саму ткань Бытия. Справиться с ним мы не мо-жем - приходится как-то сосуществовать.

- Ты... - до меня вдруг дошло. - Ты говоришь... Я хочу ска-зать: ты... объясняешь, свободно рассказываешь об этом?

- Temporus morfus...

...Времена меняются... Логика - дочь времени, никуда не уй-ти от ее жестокого излучения. Покуда мы во времени, мы - в логике.

Зар посмотрел на спящую Лиит, рядом у ее предплечья свернулся в маленький шарик крысеныш.

- "Деструктивным" - так она сказала? - спросил он, приса-живаясь в кресло. - Деструктивней, чем человек, просто быть ничего не может.

Он оглядел комнату и с одобрением сказал:

- А ты хорошо устроился, со вкусом... Видишь ли... - он за-думчиво потер подбородок, - никто с точностью не может ска-зать, что такое Зар. Вирус? Остроумная догадка... Я бы скорее склонился к определению - катализатор. Тот, чье присутствие заставляет все идти по-другому. Все - по-другому... - повторил он, видимо смакуя фразу.

- Моя смерть - из этих, измененных тобой процессов? - спросил я, и Зар повернулся ко мне.

- Да, конечно.

- Зачем ты это сделал? То есть я хочу сказать, какой в этом смысл, понимаешь?

- Как это "зачем"? Вроде от меня тут что-то зависит! Сделал, потому что попросили... Я всего лишь Зар. Катализатор не вы-зывает явления, он лишь меняет то, что есть.

- Кто попросил? - спросил я, закуривая.

- А вот это уже - засть! - улыбнулся он, отмахиваясь от вы-пущенного мною дыма. - Сам до этого дойдешь, когда придет время. Если придет время...

Он еще раз посмотрел на спящую.

- Она стала походить на ту девочку, ты не находишь?

- Лиит сказала, что она вернулась в мир вместо меня.

- Врет, конечно...

Я старался не глядеть в глаза Зару. Видит бог, очень старал-ся! Но все-таки взглянул. Зар улыбнулся краем губ. Только сей-час я увидел, что его глаза - ненастоящие. Они просто умело нарисованы на закрытых веках.

- Ей, не зачем туда возвращаться, - продолжал он. - А уж тем боле вместо тебя.

- Что случилось, когда я посмотрел в твои глаза, там... там в зале?

- Инверсия. Черное стало - белым или если угодно коричне-вое - голубым. Понимаю, ты хочешь более точного объяснения... - Зар неуклюже поправил полы своего плаща на коленях. - Ле Наа разбудила меня, а я-то со сна не сразу и сообразил, что про-исходит, вот ты и попал, так сказать, под руку. Ты, наверное, думал в тот момент о девочке, вот она и инвертировала. Изме-нила состояние существования, если тебе так угодно.

- Где она сейчас?

- Точнее будет спросить: кто она сейчас, или что.

- Так кто или что?

- А хрен его знает, - безнадежно махнул рукой Зар. - Мне то откуда знать? Не забывай: я - катализатор, в данном случае - процесс - это ты сам. Но не беспокойся - ты наверняка узнаешь ее, когда встретишь.

Да, хочется залепить кому-то в ухо от сознания этого...

Я сидел на кухне и таращился в черное окно, когда приперся Симкор. Спиртным от него несло за пару астрономических еди-ниц. Шум разбудил Толика, но, увидев, кто пришел, он снова свернулся в клубок. В руке Симкор сжимал бутылку "кальвадо-са".

- Мы должны вы-выпить, - заявил он.

Дом Сквозняков медленно превращался в дурдом... Семей-ных сцен мне только не хватает. А именно, на это, судя по все-му, был настроен Симкор. Увидев жену спящей на моем диване, он попытался изобразить саркастическую улыбку. Расслаблен-ные алкоголем мышцы не слушались хозяина.

- Мы должны выпить за дружбу и за любовь! - рявкнул Сим-кор и плюхнулся в кресло. - Ну ты скажи мне на милость, что ты... ты можешь ей дать?

Про себя я соображал, что более вежливо: спустить его с ле-стницы или сбросить с балкона. Но мне было искренне жаль этого мужика.

- Ну скажи - что? - не унимался он. - Ведь ты... ты... ноль! Ни кола, ни двора. Писателишка, которого никто не читает...  Ты - ноль. Духовный импотент!

Пожалуй, остановлюсь на балконе...

- Ну, д-давай выпьем!

Мы таки выпили по рюмке "кальвадоса", после чего силы напрочь покинули моего гостя, и он кулем обмяк в кресле.

Лиит открыла глаза.

- Тряпка...

- Ты что, серьезно решила остаться у меня?

- Единственное, что я решила - это уйти от него.



Мы вышли на улицу, слепые звезды висели в черном небе. Она взяла меня за руку. Мы ступили на берег, только это не был коктебельский берег.

- Где мы? - спросил я, хотя мне было все равно.

- Это - край земли, - объяснила она. - Любимое мое место, я бы хотела тут жить.

- Ленд Энд, - догадался я.

- Знаешь, в той иллюзии, что обнаружила Наа, был смысл. Твой мир, твоя Вселенная уходит у тебя из-под контроля.

- Солнце мое, это мой метод. Я всегда пишу так, создаю мир, населяю его персонажами, а дальше... Дальше они живут сами по себе, а я только записываю.

- Ты эти красивые байки прибереги для критиков и горячих читателей-почитателей. Это жизнь, а не литература.

- Это - бред. А бред - это уже почти литература.

- И не бред это! Скажи, я похожа на бред?

Я взглянул на нее. Чем-то неуловимым стала походить на Ксюшу... И на... Она была похожа на многих, кого я знал. Это было больше, чем бред.

Я взял ее за плечи, она подняла голову и закрыла глаза. Лег-кое пальто сменилось невесомым голубым платьем. Черные во-лосы упали на белую шею. Соски под голубым шелком отверде-ли. Нескромный сквозняк пробежал по моему позвоночнику.

- Боже, как я хочу умереть, - прошептала она, и ее слова за-глушил шелест волн.

- Ты мертва... мы мертвы...

- Нам нельзя, но, Боже, как я хочу тебя...

Я обвел ее силуэт, нежно прикасаясь к ней. Силуэт стал цветным и звучащим. Первые капли радужного дождя упали рядом.

- Ты никогда не полюбишь меня так, как любил ее... Ведь ты даже умер, когда не смог быть с ней.

- Я умер для того, чтобы быть с тобой.

- Это - одно и то же...

Я снял голубое платье, и ветер Ла-Манша подхватил его. Бе-лый силуэт на фоне радужного дождя. Черные молнии из Не-возможного били рядом.

- Почему нам нельзя?

- Потому, что - никому нельзя.

Моя одежда упала на разноцветный бисер песка, ее руки ле-пили меня как глину. В радужных струях дождя мы поднялись над цветным, блестящим песком. Черное небо с черными мол-ниями встретило нас органным гулом. Пальцами Вейкмана, пробежавшимися по клавишам-звездам, Вселенная приветство-вала нас.

Она коснулась своей грудью моей. Я жадно глотнул ее теп-ло, и оно обожгло меня изнутри. Ее пальцы рисовали на мне магические знаки. Я вдохнул запах ее волос, как аромат листьев коки.

Малиновый Король коснулся струн и заиграл свой красный менуэт. Музыка вплетала молекулы в дивную ткань материи. Серебристая нить времени сшивала лоскуты бытия в единое.

Я положил ладонь на ее живот. Плоский девичий живот, ед-ва тронутый золотистым пушком. Она накрыла совей ладонью мою. Я коснулся пальцами ее губ, ее язык поцеловал мой мизи-нец, губы обняли его.

Холодный ветер залива опрокинул нас, и мы испуганно вце-пились друг в друга. Но это было весело, ветер нес нас вверх к облакам. От Лиит тепло переходило мне - как ласковое солнце она дарила жизнь. Я крепко прижал ее к себе. Тело подрагивало от ветра, страха и ожидания. Она отстранилась, положив ладони на мои бедра, кончиками губ коснулась моего подбородка, язы-ком провела от него к основанию губ. Легко обняла своими гу-бами мои. В поцелуе было столько нот, сколько в менуэте Ма-линового Короля. Он мог длиться столько же, сколько длится вечная ночь.

Понимание скользило где-то рядом, но сейчас оно было не нужно. Есть вещи более мудрые, чем понимание, и более нуж-ные.

Радужная пена срывалась с волн и взлетала к небу. Неслась навстречу нам, навстречу облакам. Маленькие радужные шари-ки обволакивали пространство, заполняя его собой. Мы летели сквозь пену: два существа, слившихся в одно. Как живая монада, мы взошли над бытием в искрах холодной пены.

Я понимал, что это всего лишь совокупление двух призраков - так это называется в черно-белом мире. Я знал, что призрак, входящий в меня, враждебен мне, но от этого ощущение близо-сти было еще острее.

- Ты - смерть...

- Я - любовь.

- Это - одно и то же. Человек, познав любовь, стал смерт-ным.

- Тогда - я - смерть... Я то, что венчает жизнь.

- Венчает или убивает?

- Не нужно играть словами. Играй мной!

- Ты - смерть, но кто тогда я?

Кто я?..



Глава третья



Я живу для тебя.

Я живу, чтобы быть.

Я хочу пить сладкий яд жизни.

Я хочу пеной срываться с черных, холодных волн бытия. И всю жизнь лететь в Небытие. Я тот, кто вечно скачет на белой лошади сквозь лес радужных молний, к тому, что никогда не может быть. Я тот, кто до сих пор не может отличить любовь от смерти. Я - единственный мертвый среди безумно живого мира. Я тот, кто знает тайный смысл слов: я люблю тебя. Я один из немногих избранных, которые платили за это знание своей кро-вью.

Она пришла ко мне. Женщина, отвергнутая некогда Адамом, изгнанная безвинно Богом из Эдемского сада, ставшая наполо-вину демоном - Лилит. В ней души всех женщин, которых мы когда-то любили и потеряли. И если приглядеться, в каждой из тех утраченных есть часть ее - той первой.



После того как исчезла Оксана, Толик замкнулся в себе. Этот добровольный аутизм он крепко сдабривал спиртным, це-лыми днями просиживая над полупустой бутылкой джина и гля-дя куда-то в пространство. Как-то я встретил его и Сайто сидя-щих на вынесенном прибоем бревне. Перед ними стояла боль-шая граненная бутыль какой-то алкогольной дряни. Оба были в стельку пьяны и имели такой вид, что я поблагодарил Бога за то, что бродившие тут и там курортники не могли их разглядеть.

Я поздоровался, но получил в ответ только злые взгляды - спелась парочка. У них был вид персонажей "Сада наслажде-ний", удравших со знаменитого полотна. Толик спьяну, свих-нулся в своем морфизме и представлял из себя сюрреальный гибрид крысы и человека, а Сайто и до этого имевший более чем импозантную внешность, теперь бы испугал самого смелого режиссера в Голливуде.

Я сел рядом и посмотрел в ночное небо. Малохольный сер-пик луны искренне надеялся осветить окрестности. Звезд было чрезвычайно много, и создавалось впечатление, что вот-вот и они посыплются оттуда нелепым жалящим дождем.

После того как мы были вместе, Лиит куда-то пропала, и ее несколько дней не было видно. Пару раз я садился за компьютер с тайным намерением что-то написать, но всякий раз мысли раз-летались и собрать их не было ни возможности, ни сил, ни же-лания. Наверное, мне просто нечего было сказать, а может и было, но я считал, что другим знать об этом будет скучно и не нужно. Иногда певцам нужно щадить уши слушателей.

Я смотрел на смутные силуэты прогуливающихся. Ночью сюда, на берег, выходили или влюбленные, или романтичные алкоголики, решившие добавить к закуске вид ночного моря. И тех, и других было не так много. Здесь возлюбленный вел свою возлюбленную на морской берег разве что только в первую ночь, обычно отдыхающие старались не терять драгоценного отпускного времени.

Мои соседи выпили, поочередно приложившись к горлышку чудовищного сосуда. Сайто, чуть подумав, предложил мне, но я отказался. В Доме было как-то пустынно и неуютно. Где ты, Домина, душа дома?!

И она пришла. Здесь достаточно было просто позвать, к этому трудно было привыкнуть. Еще труднее было с этим согла-ситься. На ней было длинное черное пальто, черная широкопо-лая шляпка с вуалью. Рука в черной перчатке держала длинный зонт-трость.

- Странно, что ты именно сейчас обо мне подумал, - произ-несла она.

- Честное слово, я думал о тебе часто.

- Это - приятно...

Она присела в черное кожаное кресло. Черное в черном, на черном и фоном этому вечная ночь Дома Сквозняков. Я потя-нулся и зажег свечу.

- Я слыхала - ты умер?

- Сплетни...

- Что-то там с женой...

- На то она и жена, чтобы с ней было - "что-то".

- Ты должен был позвать меня с самого начала.

Мы молчали, глядя на огонь свечи. В коридоре что-то бух-нуло, и в комнату ввалились Толик и Сайто, обнявшись как па-рочка влюбленных транссексуалов.

- Apoge... - пробурчал Толик, взглянув на Домину.

- Пойдем отсюда, - предложил я, и мы ушли.

Сколько я не пытался, не мог найти дорогу на тот Арбат, к тому дому. Он перестал существовать в невероятной вероятно-сти Дома Сквозняков. И этого просто не могло быть! Ведь если он был, а он был, он должен остаться в черном янтаре бытия. И оставаться там дольше, чем навечно.

Temporus morfus? Но не до такой же степени! Если это так, то я - против.

Арбат отменялся, и мы вышли под тихие каштаны одесского Приморского бульвара.

- Дома нет, - сказал я.

- Есть еще много домов, - успокоила она меня, взяв под ру-ку. - Помнишь тот дом на Садовом?

Да, тот дом... Мы зашли туда той летней ночью, и она пока-зала мне ту волшебную квартиру и тот бальный зал... Да, тот дом...

- Тебе, наверное, необходимо быть одному. Суета вокруг это хорошо, в ней легко спрятаться. Но есть время - прятаться, а есть - искать. На мой взгляд, это время пришло к тебе.

- Не поздно ли?

- Можно поздно найти, но искать - никогда не поздно.

Мы подошли к Лестнице, остановились, глядя на светящееся здание морвокзала. Мне когда-то хотелось, чтобы со мной что-то случилось здесь, на Лестнице. Тогда она как бы стала моей, каким-то образом принадлежала мне. Но ничего такого не про-исходило. В последний раз мы поссорились с женой, вон там на пристани. Но тогда мы с ней ссорились все время: и на приста-ни, и в гостинице, и на "1-й еврейской", и Бог знает где еще. По-этому вся Одесса стала моей, а вот Лестница - нет.

Домина улыбалась каким-то своим мыслям.

- Наверное ты права насчет суеты. Есть время для суеты, а есть - для покоя.

- И все это - суета сует, - поддержала она.

А я вдруг вспомнил тот ужасный механизм, похожий на ма-ятник Фуко, который уничтожил ее дом. И надпись на нем "Pax vobiscum".

Время разрушать... Суета сует... Пена...

По лестнице к нам поднимался Зар.

- Ни в коем случае не смотри в глаза этому типу, - предупре-дил я ее.

- Между прочим этот тип - мой муж.

Зар подходил ближе, а у меня в голове вертелось дурацкое: "Все подружки замужем уже..."

Когда умирают дома, их души отлетают в какой-то свой особый рай, ведь так? Что будет, когда закончится вечность моего Дома Сквозняков? В какой рай улетит его душа?

Стоя на продуваемой смертельно холодными ветрами ма-ленькой железнодорожной станции Аять, я с надеждой вгляды-вался в ночь. Глупее этой надежды ничего нельзя было приду-мать. Ни один из поездов не останавливался ночью здесь. По-следняя электричка прошла еще вечером. Мороз словно радиа-ция проникал сквозь все, превращая жизнь в смерть. А я стоял на перроне и ждал. Я был уверен, что если двинусь к ближай-шему поселку, до него было километра три, то наверняка за-мерзну где-нибудь по дороге.

Если надежда умирает последней, то что же остается после того, когда она все же умрет? Как называется тот вакуум?

Я видел души, похожие на выжженные пустыни, но малень-кий хлипкий росток пробивался сквозь пепелище. Я знал чело-века, который 30 лет спокойно, терпеливо ждал своего счастья. Он не жил, а в каком-то анабиозе, проникая изо дня в день, он ждал. И дождался. Тридцать долгих лет.

Они ушли с Заром мимо вечного Дюка, мимо гуляющих по-луночников, мимо меня, моей судьбы, моей жизни. Я смотрел им вслед так, как недавно смотрел на любимую, уходящую с другим.

Судьба терять и судьба находить. Каждому - свое. Может не судьба, а все-таки время?

Дома я застал Лиит, судя по запаху, она готовила манную кашу. Что-то тревожно кольнуло в сердце - с этого все началось, неужели пришло время конца?..

Она стояла у плиты, я подошел и поцеловал ее в шею.

- Телячьи нежности... - она зябко повела плечами. Взглянув на меня, добавила. - Какой-то ты... потерянный... бездомный...

"Бездомный"... В самую десятку. Каждой животинке нужен свой дом, нора, гнездо. В конце концов, даже если ты труп, ты имеешь право на персональную могилу! А мой дом, моя могил-ка, то место, в которое я мог убежать, всегда были те строки, которые я оставлял на бумаге...

Время убегать... тьфу на меня!

- Ты чего плюешься? - спросила Лиит весело.

- Я хочу тебя!

- На тебя манная каша действует как виагра - это я замети-ла... Ну, перестань... - она отстранила меня. - Иди лучше разбуди своих алкашей, они там в спальной дрыхнут.

Я остановился возле закрытой двери спальной. Комнаты, где я еще ни разу не был. Оттуда неслись какие-то звуки. Я не уве-рен... но... Нет, я не был уверен!

Я прошел к магнитофону, выбрал кассету, включил. "Technical extezy" - не знаю, намеренно или нет. Под рев "Элек-трических похорон" вернулся назад на кухню. Лиит с любопыт-ством посмотрела на меня.

- Каша готова или нет? - спросил я, обнимая ее за талию.

- Кухонно-сексуальный извращенец.

Я рывком притянул ее к себе. Одним движением снял с нее длинный свитер, поднял за талию и посадил на кухонный стол.

- Ой, холодный, - тихо пискнула она.

С моей одеждой вышло не так ловко и красиво, но все-таки вышло. Лиит тихо охнула. Стол предательски поскрипывал.

- Ты - демон, малышка.

- От такого слышу, - неслышно ответила она.

Дверь кухни открылась, на пороге появился нетвердо стоя-щий на ногах Сайто. Из комнаты неслись бешенные аккорды "Параноика".

- Ага, трахаются, - констатировал монстр, развернулся, при этом его качнуло, и вышел вон.

- Кто это чучело? - спросила Лиит, когда дело было сделано.

- Сайто? - удивился я. - А я думал он из твоей компании.

- Из какой такой компании?

- Ты лгунишка, детка, - я шлепнул ее по заднице. - Я не хочу с тобой иметь никаких дел, кроме постельных.

- И настольных, - она шутливо прижалась ко мне.

Дверь снова открылась, на пороге - два брата-акробата: Сай-то и Толик.

- Сеанс окончен, - кинул я им, натягивая штаны. - Выматы-вайтесь, иначе накормлю манкой, ректально.

Они удалились, при этом Сайто бухкал ногами как шагаю-щий экскаватор.

- Комики. То же мне - Тарапунька и Штепсель.

- Оставайся у меня насовсем.

- Терпеть не могу этого слова - "насовсем". Какое-то оно придурковатое. Зачем тебе это? Ты просто хочешь сказать мне что-то приятное, а говоришь первое, что приходит в голову, - она открыла холодильник и вынула оттуда высокую бутылку крымского "Кагора". - Лучше скажи, что тебе было хорошо со мной.

- У меня какое-то странное ощущение, как будто все закан-чивается... И мы прощаемся.

- Давай есть кашу, запивать ее вином и выключи в конце концов этот рев.

Я прошел в комнату, а Лиит крикнула вслед:

- И зови этих гавриков, они, наверное, тоже голодные.

На сером узком волнорезе сидела большая черная птица. Брызги долетали до нее и фантастическим бисером перелива-лись на траурном оперении. Чуть склонив голову, птица задум-чиво смотрела на острую как бритва линию горизонта.

Маленький, с конопляное зерно, паучок в который уже раз пробовал взобраться на птицу. Его снова сдувало ветром, но паутинка удерживала его. Он снова с упорством и с вожделени-ем карабкался вверх.

Море хрипло дышало рядом, бесстыдно вздымая блестящие сиськи волн. Черное небо грубо обнимало и море, и землю, и всю чокнутую вселенную. Невидимое время просачивалось сквозь материю, неумолимо превращая ее в труху. Холод борол-ся с теплом не для того, чтобы победить или быть побежденным, но лишь потому, что так было положено. Для того, чтобы под-держивать вечную иллюзию движения, бытия. Тепло дарило жизнь. Оно несло ласку, но не потому, что в нем было добро, а лишь по той же непонятной нам причине - поддержать иллю-зию.

Майя держала в ладони вселенную, как ребенок держит ма-ленькую хрупкую и чудную божью коровку. В океане кромеш-ного небытия на крохотной льдине реальности маленький пау-чок все пытался взобраться на большую черную птицу.

... Мне приснилась горящая рукопись, и я проснулся в хо-лодном поту. Нет, мне действительно место в палате сумасшед-шего дома, а не...

Писк кардиомонитора, приглушенный "дежурный" свет, за-пах... а не... не...

Постой, память! Не исчезай! Пусть это всего лишь сон - не уходи. Я хочу помнить, я хочу знать. Что-то со мной было толь-ко что...

Но память и не думала уходить. Вот она - я. Вот оно - все. Я ошарашено смотрел в больничный потолок. Рассказать кому-то - не поверят. Хотя поверят, сейчас - поверят. Сейчас и не такой фигне верят!

Обращаясь с собой очень осторожно, я скрупулезно осмот-рел больничную палату. Вспомнил, что уже проделывал это. Не один раз... Пару? Три?.. А - к черту - это не имеет значения!

Капельница вливала в меня какую-то дрянь. Чувствовал я себя скверно, впрочем в этом не было ничего удивительного, иначе за каким чертом я тут находился? Все-таки какую гадость они в меня вкатывают? Глюкозу, наркотики? Кровь? Нет, на кровь не похоже...

Я вспомнил черную птицу, сидящую на волнорезе. Сон или бред? Бред - с чего бы это? Значит - сон?

Господи, я замучался! Устал... чертовски устал. Ночь на дворе - нужно поспать. А ведь ловко все это так, с Домом Сквозняков? Ведь Зеленый, придумав дом, даже не называл это с большой буквы... А вдруг - не сон? Вдруг я действительно был там? Бред! То есть я хочу сказать: нет.

Но где-то я же был, пока меня тут не было? Тук-тук-тук. Стоп-стоп-стоп! Сердечко-то... Ладно... Разберемся со всем этим попозже.

Там или тут - разберемся.

А сейчас - спать!

Черная птица тяжело взмахнула большими крыльями и взле-тела в черное небо. Черное на черном. Зеленый говорил, что только тот художник, который может видеть черное на черном.

Тонкая невидимая паутинка желания какое-то время тяну-лась за птицей, затем оборвалась с неслышным хрустальным звоном.



Глава четвертая



Долг. Долги нужно платить. Даже если ты стоишь одной но-гой там, а другой тут. Тем более - так.

Пришла какая-то старая мымра с тарелкой супа и прервала мои размышления. Ладно, может быть это и к лучшему, но эту еду я не мог есть даже из вежливости. Хотя есть хотелось очень.

- Ты уж как неделю валяешься тут без жизни, - ввела меня мымра с курс дела. - Поел бы, ведь тощий - душе не за что уце-питься.

Она ушла, а я попытался восстановить прежний ход мысли, но это что-то не очень получалось. Сердце болело, тело протес-товало против такого обращения с собой. Очень хотелось не быть здесь.

Долг.

Долг?

Нет, это - болезненный бред. Вот - самое подходящее. Или сон. Сон - тоже хорошо. Красиво-ужасный, но - сон. И вернуться в него, чтобы оплатить какие-то счета - бред сивой кобылы, то бишь - мой бред. Я - бредящая сивая,  в смысле седая кобыла.

После этих перипетий я кажется стал быстро уставать. Вот и теперь... Меня начал морить сон... Или бред? Добро пожаловать.

В тихой коктебельской ночи несмело пели цикады. Солиро-вал наглый сверчок. Где-то по ту сторону городка кто-то играл на флейте. В такой тиши пронизывающее дыхание инструмента докатывалось наверное до турецкого берега. Рассветная мелодия Глюка из "Пера Гюнта".

"Где был самим собою я"...

В соленом тяжелом воздухе плавали пряные южные запахи. Горький - миндаль, сладкий - цветущей китайской розы, терп-кий, дразнящий - лимона.

Сон накрыл мир стеклянными ватными крыльями. По бере-гу, там, где заканчивается пляжная галька, по тропинке медлен-но брело нечто вроде вешалки, накрытой саваном, меланхолич-но раскачиваясь.

Я сидел на холме, возвышающемся над поселком, и наблю-дал за Хамелеоном. Мыс, даже ночью, постоянно умудрялся менять цвет. Он был то черно-синий, то вдруг, черпнув из какой-то несуществующей палитры охры - краснел, становился цвета потемневшего от времени сурика. А то внезапно легкомысленно зеленел и очень тупо смотрелся на фоне черного как небытие неба.

Наконец я был один, и это оказалось не таким страшным, как ожидалось. Одиночество было похоже на эту холодную флейту. Грустное и пронзительное. Только мелодия все-таки когда-нибудь закончится, а одиночество - нет.

Где-то там, на той стороне поселка, маленькая девочка с черными косичками, с глазами лани за стеклами очков, тонко выдувая свое "о", держала в хрупких руках серебряную флейту. Перед ней на пюпитре нотная тетрадь, в которой красивым дет-ским почерком записаны вечные истины.

Между нами поселок - дома, люди и нелюди. Между нами пропасть. Бездна, в которой заблудилась наша вселенная. И только серебряный мостик мелодии соединяет нас.

Ты плачешь, родная? Не нужно, оставь. Не роняй радужные капли в черную бесконечность. Мир, где мы были "самими со-бою", всегда останется с нами. Он вечен, как этот Карадаг, как Хамелеон, как Дом Стоящий Там. Потерпи, любимая, потерпи какую-то маленькую вечность, и мы встретимся с тобой в род-ных стенах Дома Сквозняков.

Я вышел сюда, чтобы встретиться с ней, но она не пришла. Наверное не захотела нарушать табу моего одиночества. Даже для призрака - это табу. Но это не печалило меня, ведь этот при-зрак всегда со мной. Всегда во мне.

Я спустился с холма и повернул к Карадагу. Обошел хлип-кий низкий забор и вышел на Андреевский проспект, повернул возле универсама и через дворы прошел на Арбат. Невдалеке от подземного перехода потерянно маячила одинокая фигура.

- Боже, а ты что тут делаешь?

Он очень постарел, мой учитель. Мы не виделись больше десяти лет.

- Да вот... - ответил Зеленый. - Заглянул, по старой памяти.

Я увидел, что мы стоим на том месте, где обычно работают художники. Мне дико захотелось поговорить с ним, рассказать, что Дом есть на самом деле, что вся наша Вселенная - это Дом... Но что-то стояло между нами. Что-то...

Если он узнает меня, значит он?.. тоже?..

- Ты... - начал я, подбирая слова. - Ты тоже умер, сенсей?

Понимаю, как глупо это прозвучало. Он как-то диковато по-смотрел на меня, пригладил бороду.

- Что значит "умер" и что значит "тоже"? - он снова подоз-рительно оглядел меня.

- Да это я так...

- Ты где остановился? - спросил он.

- Здесь.

- Понятно. Зайдешь в гости? Работы новые посмотришь, правда там у меня...

Да, действительно - у него... Он остановился в мастерской какого-то знакомого. Маленькое помещение было забито дымом и людьми.

- Тут у одного типа день рождения, - пояснил Зеленый, - пи-сателя кстати.

Народ был уже прилично "на взводе". Рядом со мной сидела маленькая, похожая на ангела девочка лет двадцати, невдалеке - одна нетрезвая личность что-то доказывала другой. Зеленый куда-то исчез, а я принялся разглядывать присутствующих.

Бородатый мужчина, сидящий почти у входа в комнату, по-казался мне знакомым, но где мы могли встречаться, я предста-вить не мог. Еще один интересный тип сидел чуть в стороне и как и я разглядывал присутствующих. Это был молодой человек, чем-то неуловимым напоминавший мне Симкора. На нем был белый пиджак и черная водолазка.

Соседка потребовала, чтобы мы с ней познакомились. Я на-звался, она ответила:

- Все зовут меня - Ангел.

- Обычное имя, - пожал я плечами, вспоминая Авви и Сап-фира.

Девочка фыркнула и повернулась к другому своему соседу. Появился Зеленый, он принес слайды.

- Картины сейчас в Китае, посмотри слайды.

От "Весны на островах" остался колорит - эта волшебная сиреневая прозрачность крымского воздуха. Но спокойные пей-зажи-дзен сменились философскими симфониями, психоанали-тическими портретами.

На вечеринке присутствовали две дамочки, явно чуждые этой пестрой богемной компании. Одетые со вкусом в чудовищ-но дорогие вещи, с манерами взрослых капризных девочек, они очень бросались в глаза. Одна из них, как я заметил, обхаживала бородатого, который показался мне знакомым. Потом они вдво-ем куда-то пропали, к концу вечеринки эта дамочка оказалась рядом со мной, бородатого нигде не было видно.

Звали ее Снежа, и ей явно хотелось более романтичного раз-вития вечера. Меня это настолько достало, что я готов был запи-саться в транссексуалы. О чем тут же поставил в известность назойливую подружку. Это ее еще больше заинтересовало.

Дым угрожающим облаком нависал над присутствующими, ряды коих заметно поредели. Ко мне подсел высокий длинново-лосый художник в черно-полосатой рубахе. Взял альбом со слайдами, пролистал. Я вдруг увидел картинку, на которую раньше не обратил внимания.

Черная птица с головой коршуна. Аваддон. Я повертел голо-вой, но Зеленого нигде не было видно.

- Страшная какая... - сказала Снежа, рассматривая слайд. - Что это?

- Аваддон, Ангел бездны, - ответил за меня художник. - По крайней мере это так называется.

- А где Зеленый? - спросил я.

- Укатил, - объяснил он. - У него в два часа поезд.

- Какой поезд?

- В Болгарию кажется... или в Чехию...

Я вышел на улицу. Над входом была проволочная арка, оп-летенная виноградом. Где-то рядом надрывно и глупо лаяла со-бака.

- Может вас подвезти? - услышал я голос Снежи.

В голове как сквозняк пронеслось какое-то воспоминание. Как приступ ложной памяти.

- Куда вам ехать?

- В ад.

- Тогда нам по пути.

К нам подбежала девочка с мордочкой ангела.

- Вы Хирама не видели? - озабоченно спросила она. - Черт, его мастерскую обчистили!

Я решил уехать со Снежей. У нее была белая, под стать имени, машина, и мы лихо катили по ночному Садовому кольцу.

- Ну, где находится ваш ад? - спросила Снежа, включая му-зыку.

- Здесь, - я ткнул пальцем в свою грудь.

- Насколько я понимаю, въезд туда - воспрещен?

Я посмотрел на нее. Миленькая. Светлые, коротко остри-женные волосы, большие глаза, губки "бантиком". Сексуальна.

- А ты действительно туда хочешь, малышка?

Улыбка сползла с ее лица, она отвернулась от меня и уста-вилась на дорогу.

Хочет. Она куда угодно хочет, лишь бы подальше от своего сытого, сального, похотливого мира. Она ведь и на вечеринку к художникам пошла потому, что их мир - это иной, другой мир.

Кукла, симпатичная, несчастная кукла.

Я нагнулся и поцеловал ее в ухо.

- Я не могу тебя взять в свою преисподнюю, но ты можешь пригласить меня к себе. В свою.

Она бросила на меня быстрый взгляд.

- Вы - художник?

- Нет. Я - труп. Или духовный импотент. Или - зомби - на твой выбор.

- Мы можем поехать ко мне, - несмело предложила она.

- А муж возражать не будет?

- Нет...То есть... - она опять метнула в меня быстрый взгляд. - Мы поедем на дачу, ко мне.

- Слушай, крошка, неужели чтобы просто трахнуться, нужно ехать Бог знает куда? Прятаться, переживать - какое же это удо-вольствие? Не обижайся, малышка, - я нежно погладил ее по щеке. - Давай просто покатаемся, поболтаем, выпьем. Пожалеем и приласкаем друг друга. Подойдет такое предложение?

Суета. Пена. Время покоя и время суеты. Для чего нужно чистилище? Может для того, чтобы очиститься? Катарсис - есть такое старомодное словечко. Катарсис - очищение. Мне нравит-ся звучание этого слова. У него столько шипящих, что мороз идет по коже.

Мы остановились в маленьком парке возле Яузы. В машине гремела музыка, мы сидели поодаль на расстеленном мною пальто и говорили. Точнее - говорила она, а я в пол-уха слушал. Несколько чудных часов она рассказывала мне историю своей небогатой событиями жизни. Но не ее вина в том, что другой жизни у нее не было.

Выпивка, которую мы захватили с собой, была нетронута. Иногда до боли хочется выговориться, но оказывается и выслу-шать кого-то бывает так же хорошо и приятно. И приносит душе не меньшее облегчение.

- У тебя... есть кто-то? - спросила она вдруг.

- Есть, - ответил я, растерявшись сначала. - Есть, малышка, здесь, - я снова показал на грудь, - здесь - есть.

- А у меня здесь - пустота, чернота... Как будто - черная ды-ра.

Луна освещала темную гладь речки. И я знал, что нужно уходить. Если я останусь, то для нее, как и для меня, ночь станет вечной.

- Знаешь, маленькая, здесь, - я коснулся ее груди, - не пусто-та, не вакуум. Там есть тот, кто должен там быть, просто ты об этом не ведаешь. Приложи руку, - я взял ее ладошку и приложил к ее груди. - Слышишь, он стучит? И не может до тебя досту-чаться.

- Это... - произнесла она шепотом, - это - сердце.

- Вот именно. Поэтому оно и стучит.

Она обняла меня. Я поцеловал ее в макушку и поднялся.

- Пора, малышка.

Она взглянула на часы.

- Ой, остановились... - удивленно сказала она. - Разве элек-тронные часы останавливаются?

Я подал руку, она встала. Из темноты со стороны речки поя-вились несколько темных силуэтов.

- Тачка ваша? - раздался хриплый голос.

- Comment done? - спросил я.

- Ух ты, иностранцы! Is it your cur? - спросил один из подхо-дящих с чудовищным акцентом. - Платить надо за стоянку, по-нимаешь? Prise, money, dollars, yes?

- My be, do you whont fuckin mad dog? - поитересовался я.

- Yes, yes - money - живо откликнулся один из них.

- По-моему он ругается, - с сомнением сказал другой.

- Какая плата! - вдруг очнулась Снежа.

- А ты молчи, сука, с тобой мы отдельно поговорим.

Я склонился к Снеже и шепнул ей на ухо:

- Пойди пока к машине, я сам разберусь.

Их было четверо и по-моему один из них носил милицей-скую форму. Девушка с сомнением взглянула на меня, развер-нулась и пошла к машине. Это мне и нужно было.

Я воспользовался советом Толика и морфировал свое тело. Поскольку ничего умного в тот момент в голову не пришло, я превратился в велацираптора. Даже рыкнул для пущей убеди-тельности. Не представляю: рычали динозавры или нет.

Эффект был именно таким, как я и ожидал. Какой-нибудь практикующий психолог в этот момент мог бы защитить дис-сертацию на тему: "Человеческий ужас и его последствия". Ноч-ных мытарей как ветром сдуло, хотя и с трудом. Да, представ-ляю себе завтрашние газеты... хотя... Кто им поверит? Я вернул себе нормальный вид.

Подошел к машине. Снежа, бледная как изморозь, застыла за рулем.

- Езжай, киска, домой.

Звук моего голоса вывел ее из оцепенения.

- Ты... Ты кто? - спросила она.

Что за мелодраматические вопросы?

- Езжай, малышка, - сказал я, - и помни о том, кто у тебя тут...

Я развернулся и ушел. Вот смысл, вот суть истинной смер-ти! Она не может общаться с жизнью и не вредить ей. Случай-ная снежинка, упавшая на мою ладонь, показала мне это. Вот почему смерть воспринимается нами как наказание.

Я вышел на берег и снова услышал далекую флейту. Сердце вздрогнуло. Сколько лет еще я буду так реагировать на этот ин-струмент? За поворотом под ногами заскрипела коктебельская галька. Дом спал, даже то окно не светилось. В комнате было пусто и холодно - табу. Табу под названием - одиночество. Я вышел на балкон и посмотрел на спящий вечным сном город. Мой город. Мой мир. Моя ночь.

Моя жизнь и моя смерть.



Глава пятая



Иногда по ночам я кричу от боли. Кричу надсадно, долго и сам просыпаюсь от этого крика. Хотя его слышит только тот, кто должен его слышать, потому что кричу я молча. Но от этого не легче...

Я прошел по железному мостику, переступая через суетя-щихся разноцветных змеек и зашел в дом Симкора. Тот сидел за большим монитором, на голове наушники.

- Какого черта тебе надо?! - спросил он, повышая голос, как это обычно делают люди в наушниках.

В его голосе проскользнул страх. Они все боятся меня, по-тому что принадлежат мне. И я могу в конце концов сделать с ними все, что захочу. Я вызвал бокал мартини и взял его с поя-вившегося подноса.

- Если ты за этой шлюхой, - сказал Симкор, снимая наушни-ки, - то ее здесь нет.

Я вынул сигареты, закурил. Зачем я сюда пришел? Может быть действительно чтобы повидать ее?

- Ну что ты здесь торчишь? - не унимался Симкор. - Сам не живешь, и другим жить не даешь!

Любопытное замечание, учитывая сложившиеся обстоятель-ства.

- Как мне вернуться? - спросил я.

- Да, Боже мой, - всплеснул он руками. - Да как угодно. Сапфир только рад будет тебя отпустить.

- Почему?

- А ты посмотри на это, - Симкор встал, взглянул на меня, - посмотри на Дом. На себя посмотри. Это по-твоему мир?

- Но если я уйду, то и это все  исчезнет.

- Тебе-то какое до этого дело?! Пей свою водку, трахай шлюх - что тебе еще надо?

Симкор взял большой стакан и осушил его до половины.

- Зачем я здесь?

- Зачем? Да если бы не эта...

Воздух в середине комнаты натянулся как струна и лопнул. Симкор побледнел, но больше ничего не происходило. Он так и стоял с открытым ртом, оглядываясь по сторонам.

- Что, мамочка "ну-ну-ну" сказала? - ехидно спросил я.

Симкор поставил стакан на стол, руки его дрожали. Кто же эта чертовка, если они боятся ее больше меня?

- Ну, появляйся же! - крикнул я в пространство, но снова ни-чего не произошло.

Молчание висело в воздухе, Симкор допил свое и вызвал из воздуха целую бутылку.

Каким-то образом это действительно мой мир. Как эта боль в сердце - моя боль, как этот сон - мой сон. Как порой страшно просыпаться. Я поднялся и похлопал Симкора по плечу.

- Ты не думай... - начал он, но запнулся. - Если бы ты мог... если бы захотел...

- Ну что - "мог"? Что "хотел"?

- Понимаешь, - вдруг произнес он почти шепотом, - я боюсь. Понимаешь?.. Боюсь. Ни чего-то конкретного. Ни кого-то... А - просто...

Я был уже у двери, когда он попросил:

- Найди ее.

Где она? Где Ксюша? Где Домина? Почему вселенная рас-ползается по швам? Кто знает ответы?

Кстати, а где Толик, Сайто?

Толик был дома. Может быть он был здесь все время, я на-шел его, заглянув под диван. Он спал там - маленький пушистый комочек.

- Эй, выползай оттуда, чудовище! - позвал я его. - Раздавим бутылочку чего-нибудь, что есть у нас в холодильнике.

Крысеныш, разбуженный мной, робко показался из-под ди-вана. Нос его смешно шевелился. Я сходил на кухню, но кроме полупустой бутылки "рейнского" в холодильнике ничего не бы-ло.

- Не беда, - заявил я, возвращаясь. - Сейчас мы как Кио или Акопян... Э-э-ть!

Я выдернул из воздуха бутылку. Водки. Московской.

- Ладно, и это пойдет. Чего молчишь, ты - философ-вредитель?

Я налил себе и плеснул крысенышу в блюдце. Он понюхал и чихнул. Отошел на приличное расстояние и принялся умывать-ся.

- Не хочешь - как хочешь.

Я выпил и уставился в окно. Грустно... Да. И тоскливо. Как в могиле.

- Да, парень, жизнь, скажу тебе, скверная штука, а смерть еще хуже. Ну чего молчишь?

Что-то вдруг оборвалось внутри меня.

- Толик? Толян?! - я взял крысеныша в руки. - Ты что, ма-лыш? Эй...

Не хотелось в это верить, но... неужели крысеныш стал са-мой обыкновенной крысой? Тугой ком застрял посреди горла, и я с трудом глотнул его.

- Толик! Боже ты мой!!!

- Чего ты орешь, придурок? - спросил крысеныш своим скрипучим голосом. - И перестань меня трясти как грушу.

- Черт бы тебя побрал. - Я швырнул его на диван.

Он на лету обрел человеческие формы и тяжело сел на скрипнувшие пружины. Я взял стакан и налил себе еще.

- Как ты это делаешь? - спросил Толик, изображая жест, ко-торым я достал из воздуха бутылку.

Я показал. Он тут же обзавелся собственной выпивкой. Я с завистью констатировал, что в его бутылке был коньяк.

- За одиночество, - предложил я.

- Чтоб оно сдохло, - согласился крысеныш.

Мы выпили за одиночество, рай, ад и чистилище, за вечную полночь - мы решили, что сейчас именно полночь. Потом мы подумали, что нам просто необходим "третий".

- А где Сайто?

- Ушел. Они вместе ушли - твоя пассия и он. Может сходим к Симкору? - предложил крысеныш.

- Я только от него. Там... В общем, пошел он...

Толик согласился со мной.

- А где по-твоему Оксанка? - спросил он вдруг.

- Не знаю... По-моему эта тварь Зар - знает. Он не сказал мне, но я думаю...

- Давай ему морду набьем! Я знаю, где он живет, когда полз к вам в Египет, наткнулся. Пошли!

В одно мгновение он превратился в крысу, причем пятна на его шерсти на мой взгляд поменялись местами: черные стали белыми и - наоборот.

- Ты инвертировал...

- Ну, давай, превращайся, - нетерпеливо позвал он.

Я превратился. И мы ринулись в крысиную нору. Галопом, весело, неслись по узкому туннелю. Скорость и движение - это было похоже на жизнь. Толик отпускал какие-то шуточки, я не отставал от него, наступая порой на его лысый хвост. Вселенная была полным дерьмом, и ее стоило изменить. Или - ей изменить - не имело значения.

- Во блин! - воскликнул вдруг Толик и резко остановился.

Я ткнулся носом в его мохнатую задницу.

- Я кажется заблудился к хренам кошачьим, - заявил крысе-ныш.

Мы стояли в тесной норе, под ногами, лапами белая извест-ковая пыль, стены шершавые, как наждачка.

- Vocatio!!! - вдруг завопил Толик.

На нас посыпалась штукатурка.

- Ага - есть, - сказал крысеныш, прокашлявшись. - Это тут... Кажись...

Зара дома не было, зато здесь была Домина. В прозрачном, голубом пеньюаре она стояла посреди странной комнаты. Руки согнуты в локтях, запястья и кисти подняты вверх и разведены чуть в сторону.

- Мама! - еле слышно пискнул Толик, и я увидел то, что ви-дел он.

Черты лица женщины медленно "текли". Через десяток се-кунд это было лицо Лиит. Оно как будто светилось изнутри. Еще десять секунд и мы увидели детское личико Ксюши. И снова прежнее холодное лицо Домины.

Я перевел дыхание. Только сейчас заметил, что женщина стоит в центре круга, небрежно нарисованного на полу чем-то вроде охры. Я хотел было уже двинуть назад, но Толик остано-вил меня, показав мордой на женщину. Что-то изменилось. Да, она подняла руки к верху. Я с ужасом увидел, что из ее подмы-шек, растягивая кожу, выпячивается еще что-то. Тоже происхо-дило с верхушкой таза.

Как будто Шива возникал перед нами. Только не руками были эти лишние конечности. У женщины прямо на глазах вы-растали паучьи лапы.

Не сговариваясь, мы рванули в нору. Что-то гналось за на-ми.

Сейчас я бежал первым, и, честно говоря, мне было все рав-но, в какую сторону бежать. Позади тяжело дышал Толик, а еще дальше за ним, производя ровный шуршащий звук, следовало нечто.

- Быстрее! - крикнул Толик.

Я ждал хоть какой-нибудь норы, хотя бы какого-нибудь просвета, чтобы нырнуть туда и оказаться на открытой, так ска-зать, местности. Чтобы это ни было, но лучше встретиться с ним лицом к лицу. Если у него конечно есть лицо.

Сердце вырывалось из груди, лапы становились деревянны-ми. Сердце многострадальное. Все шишки сыплются на этот маленький орган. Сердце... Мое сердце бьется?.. Как же? Ведь я мертв...

Свет! Я резко повернул и нырнул в светящееся пятно. Мы снова оказались в той же странной комнате. Бег по кругу... Кры-синые гонки... Сейчас комната была освещена призрачно-синим светом, лившимся неизвестно откуда. В центре, там, где раньше стояла Домина, торчал веретенообразный, оплетенный паути-ной, кокон.

Кокон...

Кокон.

В синем, прожигающем сетчатку свете. В воздухе висел за-пах сгоревших перьев или волос. Толик замер рядом со мной. Нечто, ползущее за нами, приближалось. Я спохватился и при-нял свой нормальный вид. Толик также преобразился, снова стал похож на большую собаку, как тогда в доме Симкора. Ру-биновые глаза горели на хищной морде.

Звук ближе. Еще ближе...

Страх вцепился в мои ноги и начал карабкаться вверх по те-лу. Из норы выползало какое-то насекомое. Хотя я никогда не видел подобной твари, но в том, что это насекомое - сомнений не было. Страх уже успел заморозить все мое тело,  но я нашел выход. Оставив себя, охваченного столбняком ужаса, я сделал шаг вперед, поднял правую ногу и с силой наступил на тварь. От противного звука меня чуть не стошнило. В воздухе резко за-пахло паленым.

- Сдохла, гадина, - констатировал Толик.

- Нужно выбираться отсюда.

У меня было ощущение, что это еще не все. Я огляделся.

Комната имела шестиугольную форму, стены как будто изо льда. Потолок затянут паутиной. И кокон.

Кокон...

Мысли вязли в этой штуке, и это было стра...

...шно. Стра... Черт!

Мы с Толиком стояли посреди равнины, залитой зеленым бутылочным стеклом. Нам улыбался Сапфир. Его крылья чуть трепетали на мягком бодрящем сквозняке. Как пламя голубой свечи.

- Твоя работа? - задал я дурацкий вопрос.

Он улыбнулся.

- Уходи, - показал рукой куда-то в сторону. - Ты этого хотел.

Я посмотрел на Толика, он снова был всего лишь маленьким пегим зверьком с облезлым хвостом.

Долг? Или страх? Витафобия.

- Нет, - сказал я.

Сапфир улыбнулся. Он действительно чертовски красив. Светлые волосы шевелил ветер. Большие глаза с бархатными ресницами излучали свет.

- Может случиться так, что ты не сможешь уйти.

- Уходи, - сказал вдруг Толик. - Не глупи, уходи.

- Нет.

Кокон...

Я с трудом оторвал от него взгляд. Мы вернулись в стран-ную комнату.

- Вон там! - показал Толик.

- Вижу.

Я видел тусклое овальное пятно на полу. Похожее на пятно в бездне Аваддона. Подняв крысеныша на руки, ринулся туда. На кокон я старался на смо...

Кокон. Ко...

...тре... ть. Вперед, по большой дуге, к пятну. От стен веяло космическим холодом. Наконец я добрался туда. Шагнул. Мир стал черно-белым. Но больше ничего не изменилось. А дальше? Что-то тихо звякнуло рядом. Я взглянул и увидел валяющийся на полу медальон Симкора. Раскаленный докрасна. В пальто, на уровне кармана, прожженная дыра. Дрянь, он прожег карман.

- Ну иди же! - нетерпеливо подал голос Толик.

- Куда, мать твою?

- Куда угодно, подальше отсюда!

Я сделал шаг... и мы оказались на Проспекте... Прямо перед зданием, которого уже давно не было. Это была - та мастерская, которую Зеленый...

Он сидел на ступеньке крыльца и курил. Красный огонек ос-вещал его лицо. Я взглянул на яркие окна, и тупой дятел нос-тальгии клюнул сердце.

"Подойти или нет?"

Зеленый бросил сигарету, она очертила в воздухе плавную дугу и шлепнулась рядом. Он встал, потянулся и скрылся в доме.

Прошлое... Уходящее неизвестно куда и возникающее из не-откуда. Я шел по Проспекту, посадив Толика на плечо и кутаясь в свое легкое пальто с прожженным карманом.

Пена... Когда-нибудь это все надоест мне. Но пока... Долг... Или просто - повод? Повод остаться здесь. Никаких громких слов! И тихих тоже. Просто докопаться до истины, где бы она не была зарыта. Понять, что за тварь эта Домина-Ксюша-Лиит. По-бедить страх Симкора... Черт, к чему мне все это? Почему я просто не ушел, как предлагал Сапфир? Предлагал или - прого-нял?

Долг? Пена! Противно шуршащая пена Бытия.

Я шел по проспекту, а часы на давно не существующей башне били полночь. И сердце билось в такт этим ударам. Это смерть и жизнь бились во мне.

- Ты куда? - спросил Толик.

- Есть предложения?

- Пить хочется...

Я снял его с плеча и прижал к груди.

- Задавишь, придурок.

- Задавлю...

- Ксюша... Эта тварь ее абсорбировала...

- Ты думаешь? И Лиит тоже?

- Ага...

- Слушай, а горло-то промочить негде, - спохватился я. - По-моему мы в тех временах, когда о барах и кафе еще не слышали.

- Горло промочить в любые времена возможно.

Я засмеялся, чуть не упустив крысеныша.

- Крысеныш-алкаш, - и вдруг с болью вспомнил Оксанку и эти ее слова, и ту ночь...

- Успеется с горлом, - сказал я, - сейчас - другое.



Глава шестая



Увидев мое лицо, Симкор побледнел.

- Сядь, - кинул я, увидев, что он собирается встать.

Толкнул ему по воздуху поднос с водкой.

- Пей. Если думаешь возразить, сначала оставь завещание.

- Считаешь что я испугался? - спросил он, медленно приходя в себя.

- Все еще впереди.

- Ты меня не пугай! - вдруг заорал он, пустив при этом пару петухов.

- Ты не ори, - пригрозил я. - Иначе я этот ор назад в глотку тебе вобью. Вместе с зубами.

Неожиданно рядом со мной материализовалось какое-то чу-чело с множеством рук, похожих на кувалды. Я отскочил в сто-рону, Толик слетел с моего плеча и шлепнулся на пол. У чудо-вища была придурковатая голова обезьяны. Вероятно в спешке Симкору было не до эстетики.

А медальончика то не было... Но я обошелся. Выставил пе-ред собой ладонь с растопыренными пальцами и просто захотел, чтобы этой дряни здесь не было. И стало так. Аминь...

Тут же передо мной возникла другая напасть. Мерзкое и скользкое: какой-то моллюск, ростом с меня.

- Тебе нужно провериться у психиатра - порекомендовал я Симкору.

Моллюска постигла участь предыдущей креатуры.

- Разминка окончена, - сухо сказал я и залепил Симкору ку-лаком между глаз.

Он обмяк в кресле.

- Я - без фокусов, по рабоче-крестьянски, - сказал я зло. - За каждый фокус будешь получать меж очи. За точность не руча-юсь... Давай выкладывай все, что знаешь.

- Что?.. Что выкладывать?

- Хорошо, начнем сначала, какого черта от меня хотела Наа и компания?

Симкор растирал лоб, глядя перед собой. Наконец он поднял на меня глаза. В воздухе раздалось басовое гудение. Я замах-нулся, Симкор испуганно поднял руки.

- Это... - начал он, но я понял и опустил кулак.

- Ну давай, появляйся, - проговорил я, стиснув зубы. - Я тебя на кусочки разорву.

- Попробуй, - донесся из пространства низкий голос.

Голос принадлежал тому, невидимому. Я вдруг заметил, что Симкор тает. То есть... Он становился все более и более про-зрачным. Через него видно было кресло, в котором он сидел. И он что-то говорил, но голоса слышно не было. Жуткая картин-ка...

- Ну, появляйся же! - настаивал я.

- К сожалению это - невозможно. Я не отражаю свет, а толь-ко излучаю его.

- Кто ты?

- Ты спрашивал. Я - это ты.

- Ложь.

- Может... а может - нет. Что поделаешь, если ложь - основ-ная логика этого мира.

- Я вижу.

- И я вижу, что у тебя появилось желание переделать кое-что в Доме, не так ли?

Симкор исчез совсем. Толик куда-то запропастился. Я вел диалог с пустотой, как в "В ожидании Годо". Может быть это мне нужно провериться у психиатра?

- А тебя, вижу, все устраивает, так?

- Не все. Но не тебе это менять.

- А кому?

- Никому.

- Почему же? Мир как бред, сотканный из лжи, нелогичный, ненужный - так почему бы его капельку и не переделать?

Ответа не последовало.

- Смылся, - констатировал Толик. - И Симкора забрал.

- Кто это? - спросил я, нащупывая кресло позади себя.

- Почем я знаю? Невидимый... говорит, как Дарт Вердер... нос свой сует... А ты как думаешь?

- Думаю... Что я думаю... Тебе не кажется, что все они - одна бражка? И Ксюша...

- Только не Ксюша! - возразил Толик неожиданно горячо.

- Ты что, малыш? Неужто влюбился?

- Не твое кошачье дело! - отрезал он.

- Понятно...

Хотя ни хрена тут понятного нет. Просто какой-то сума-сшедший дом. Точнее - дом, сошедший с ума. Но нельзя не со-гласиться, в этом сумасшествии есть определенная логика. Это все походит на сон, когда тянешься к чему-то, а это что-то от тебя убегает, ускользает. Кажется разгадка рядом, только протя-ни руку, но в том то и дело, когда протягиваешь руку...

Мы с Толиком снова стояли возле того дома. Той мастер-ской из моего "вчера". Здесь тоже, на мой взгляд, была часть ответа на вопрос, интересующий меня. Какой вопрос? Не важно! Были бы ответы, вопросы всегда найдутся.

Окна светились только в мастерской Зеленого, у Макса, и у... ну, какое-то время там была моя мастерская. Недолгое вре-мя.

Возле двери в мастерскую Зеленого я остановился. Откуда-то слышались веселые женские голоса. Ну конечно же, из ателье Макса!

Повинуясь импульсу, я пошел туда. Макс восседал на ше-девре прикладного искусства, попросту говоря - на деревянной скульптуре, которая в промежутке между выставками терпеливо исполняла роль дежурной табуретки.

- Привет, - бросил мне Макс как старому приятелю. - Са-дись... на чем стоишь.

В любом случае он не мог узнать меня. Последний раз мы виделись с ним мельком почти двадцать лет назад, перед тем, как он уехал в Гамбург. Просто в том Доме Сквозняков были такие порядки: любой, в любое время мог получить здесь кров, кусок хлеба, чашку чая и беседу.

Мне тут же подали кружку с вином. Сейчас я был самым старым из присутствующих. Зеленый сидел как всегда в сторо-не, чему-то улыбался в бороду, потирал длинные, узловатые пальцы и курил папиросу. Вокруг Макса, как астероиды вокруг светила, юрилось десятка полтора девушек.

Я глотнул вина из кружки и поморщился: да... это не "рейн-фальц"... Макс изощрялся, нес ахинею, выделывая тошнотвор-ный винегрет из психоанализа, дзен-буддизма, В. И. Ленина, Эйнштейна и "Введения в искусствоведение" Бутырцевой. Его слушали, открыв рты.

В действительности из всего этого получался такой "сюр", от которого у Дали обвисли бы усы. Чудесный "сюр"!

Зеленый кивнул мне, а я снова глотнул из кружки отравы и принялся рассматривать присутствующих. Такие беседы в Доме могли идти сутками: сменялись ораторы, темы, зрители-слушатели, места. Иногда, бывало, ты, зайдя в мастерскую, ска-жем к Зеленому попадал в разгар спора, который сам же и зате-ял пару дней назад. Одно слово - Дом Сквозняков.

На стене у Макса висела моя любимая работа "Круг вось-мой", которая, помнится, изрядно пострадала в то время, когда милиция разгоняла стихийную выставку под открытым небом возле театра драмы. Кажется в 85-м...

Я оторвал взгляд от изображенной на холсте черно-красной равнины и снова оглядел присутствующих. Толик заворочался в кармане, затем выполз оттуда и забрался мне на плечо.

- Что-то тут мне не нравится, - прошептал он мне на ухо.

На нас зашикали со всех сторон. Да, он прав, мне тоже не нравилось, но что, я понять не мог. На дальней стене висела "Черная перчатка" Зеленого: дама с черной широкополой шляпе с вуалью. Нет...

Нет, на Домину она не была похожа. Просто... Просто... Я никак не мог сосредоточиться... Зеленый встал и кивнул мне, приглашая. Как только мы вышли из комнаты, холодная волна ударила в мозг. Мысли четкие, ясные, логичные потекли мощ-ным Гольфстримом.

Зеленый предложил мне папиросу, но я отказался, и, приот-крыв дверь, снова заглянул в мастерскую Макса. Да, так оно и есть - что-то "не то".

Не то...

На плечо легла рука Зеленого.

Толик? Черт возьми, куда он подевался? Но крысеныш сно-ва сидел в кармане пальто.

- Да, хватит слушать этот бред! - сказал художник. - Пойдем, поможешь замесить глину.

Мы начали спускаться, и тут меня осенило.

- Постой, - я снова взлетел по лестнице и зашел к Максу.

Что-то или кто-то мешал мне рассмотреть присутствующих. Взгляд все время уползал то на картины, то в темное окно. Макс молчал и вся толпа с любопытством уставилась на меня. Кто-то нервно хихикнул. Я в упор рассматривал девушек.

Дверь открылась, и в мастерскую зашел Зеленый. Я пере-хватил взгляд, которым он обменялся с Максом.

- Одну минуту... - начал я, и тут Толик вывалился из моего кармана через дыру, прожженную медальоном Симкора.

Поднялся невообразимый визг. Но паралич, сковавший мои извилины, вдруг пропал.

... И я увидел то, что искал. Во-первых, девчат было всего только трое, во-вторых... Да... во-вторых.

- Значит это ты, - сказал я, ухватив девушку за руку.

- Пусти, псих! - крикнула она.

Это была Лена. Подруга Ксюши.

- Пусти, сейчас же! - она впилась в ладонь ногтями.

Я поднял свободную руку, и мы оказались на Проспекте.

- Без фокусов, - предупредил я сухо. - Нос расквашу.

Она беспомощно оглядывалась по сторонам. Пустынный, ночной Проспект того времени.

Какого? 84-й? 85-й? Что она делает в моем прошлом? Она с нескрываемой злостью смотрела на меня. Откуда эта злость, что я сделал этому маленькому существу?

- Кто ты такая и что здесь делаешь?

Она зло и нагло улыбнулась. Улыбка была скорее похожа на оскал.

На крыльце Дома показался Толик. В своем человеческом обличии. На этот раз на нем был белый мешковатый костюм, черная футболка и кроссовки.

- Как тебе это нравится? - спросил я его, закуривая.

- Кажется мы поймали рыбку, да, крошка? - он отмахнулся от дыма и шагнул к девушке. - Уйди вон, крыса, - прошипела та.

- Значит вся эта мелодраматическая история с трупами, вос-крешением - просто фарс?

Я отдавал себе отчет в том, что допрос в любой момент мог прерваться. Хотя бы тем, невидимым... Здесь. Но может быть его правила не работают в Доме. Ведь я еще ни разу не встре-чался с ним у себя. Может и к нему приемлемо правило: не яв-ляться пока я не позову?

Мы перенеслись в Дом. В старый добрый Дом Сквозняков с видом на шахтные отвалы и выходом на коктебельскую набе-режную. Теперь я просто переносился из места на место, мало того - из времени во время. Как это получалось - ума не прило-жу, но механика этого, признаться, меня мало заботила. Важен был результат.

Я взглянул на Лену и понял, что скоро кого-то убью. Дой-дет, ей Богу, до этого! Толик принес из кухни два гигантских бутерброда, и это было очень кстати. Я откусил приличный ку-сок и понял, что так вопроса задать не смогу. Лена, стоящая по-среди комнаты, вдруг совершенно неожиданно для меня захны-кала. Я с трудом проглотил еду.

- Ты чего ноешь? - поинтересовался Толик с набитым ртом.

Лена подошла к креслу и, беспомощно всхлипнув, опусти-лась в него. Белое - на черном. На ней была белая блузка и свет-лые широкие штаны, стянутые у щиколоток.

- Зачем был нужен весь этот спектакль?

Жалость и любопытство боролись во мне. Какой-то частью сознания я понимал, что она всего лишь пешка в игре, которую ведет кто-то иной, более сильный и мудрый. Но в чем смысл игры, могла знать и пешка.

- Я не буду повторять вопрос, - сказал я и принялся за бу-терброд.

Не переношу женские слезы. Давным-давно... Нет, не стоит об этом. Но с тех пор вид плачущей  женщины делает меня больным.

Через пять минут терпение иссякло, и я ушел на кухню. Бук-вы на копре мигали. Точнее, мигала только "я". Миг-миг-миг, миг, миг, миг, миг-миг-миг. Три точки, три тире, три точки - SOS. Спасите наши души.

С шахтного копра "я" подает сигнал бедствия. Почему я раньше до этого не додумался?

- Толян! - позвал я.

Крысеныш вошел и уставился в окно, на которое я ему пока-зал.

- Пи-пи-пи... - прочел Толик. - Ни хрена себе!

Я вышел в комнату. Лена была еще там, как это ни стран-но...

- А я думал, ты ушла...

- Отсюда никто не уйдет...

- Перестань нести эту эвфемистическую чушь! - разозлился я.

- Какую-какую чушь? - влез я разговор крысеныш.

- Сгинь!

- Или говори, или вали отсюда! - не выдержал я.

Она с опаской поглядела на меня.

- Ты меня отпускаешь?

- Нет, выгоняю!

- Совсем поехал... - пробурчал Толик.

- А ты - пасть закрой!!!

Уходя, Лена поцеловала меня в губы.

- Что мне, пытать ее, что ли?! - бросил я в ответ на ошале-лый взгляд Толика.

- Да... да она и не человек вовсе!

- Ты на себя посмотри!

Толик обиделся - ну и Бог с ним! Я сидел на балконе и злил-ся сам на себя. Вся жизнь - дурацкий калейдоскоп: фигура за фигурой - красиво, но без малейшего смысла. А я все кручу и кручу эту дурацкую трубу. Что я надеюсь там увидеть?..



Глава седьмая



Нельзя сказать, что я ничего не добился от Лены. Она под-твердила мою мысль, что вся эта чепуха с самого начала была кем-то устроена, точнее - подстроена, разыграна. Но, судя по всему, с нулевым результатом. И я был рад тому, что этот кто-то сел в калошу со своим замыслом.

Сквозняк... Тот, который свечи не задует, но жизнь оборвет. Но этот сквозняк таки задул свечу. Я полез за спичками и вспомнил, что их просто нет. Чье-то хриплое дыхание возникло рядом со мной. По спине пробежал холодок.

- Толик? - спросил я темноту.

- Не зажигай огня, - услышал я приглушенный голос кошки Ле.

- Ты чего приперлась? Я ведь не звал тебя?

Я посмотрел вверх и сделал свет. И стало светло. Наа пред-ставляла жалкое зрелище.

- Выключи... Ну, пожалуйста, - слезно попросила она и я вы-ключил.

Смотреть на мокрую облезшую кошку - удовольствие не-большое. А именно такой вид сейчас был у некогда блестящей Ле.

- Что случилось? И как ты все-таки сюда попала без зова?

- Дай мне что-нибудь теплое одеть... и выпить.

Я сдернул с дивана шерстяной плед и протянул ей.

- Что пить будешь?

- Молоко. Теплое молоко, пожалуйста...

Я протянул ей стакан, возникший в моей руке.

- Спасибо, - произнесла она тихо. - Ты, я вижу, уже многому научился.

Я сел на диван и закурил, добыв огонь так, как некогда это сделал Сайто - между пальцами. Очень удобно, кстати - не нуж-но лезть в карман за спичками. Сделал пару затяжек. Торопить здешних обитателей или задавать им вопросы - бесполезное за-нятие.

- Никогда не думала, что придется прятаться у тебя...

Я чуть было не задал вопрос. Но сдержался. Сделал еще од-ну затяжку и медленно выпустил дым в темноту.

- Ты можешь просто дать мне убежище, не задавая вопро-сов?

- Нет, - безжалостно ответил я.

Я услышал ее глоток и тяжелое дыхание.

- Хорошо, я тебе скажу одну вещь: я, Лиит и Лена - одно существо. Точнее... Я какое-то время была и той, и другой.

- Чушь! И разделялась при этом?

- Нет, ты не понял - тогда они были теми, кем были. Это по-том...

Голова сделала пару предательских оборотов. Я взял себя в руки. Сигарета обожгла пальцы. Я швырнул ее на пол.

- Ты подменяла их, правильно я понял?

- Да, правильно...

- Ишь паинька какая, - вдруг раздался голос Толика, - когда хвост прижали...

- Кстати, насчет хвоста... Кто это тебя так?

- Ну, пожалуйста... не нужно. Ты ведь уже знаешь, что про-исходит, когда ты начинаешь настаивать.

- Ладно, - согласился я, действительно опасаясь, что все опять может выйти из-под контроля. - Только скажи, когда именно ты их подменяла?..

- Я знаю, о чем ты, - откликнулась она. - Да, именно тогда, когда... ну, вы были близки - я была в их обличии...

Она сказала не "мы были близки", а "вы...". Лжет? Или объ-яснение сложнее? Глубже?

Наа истолковала мою задумчивость по-своему.

- Не переживай, я - женщина, если конечно тебя это волнует. По крайней мере я - существо женского пола.

- Корова - тоже женского пола, - вклинился в диалог Толик.

- Цыц! - я топнул ногой.

- Да я так, к слову...

- Цыц - я сказал!

Чье-то дыхание слышалось рядом. Кто-то еще был в комна-те. Кто-то чужой. Не только дыхание, но что-то тяжелое, свин-цовое, выдавало его присутствие. Кто же это?

- Я... - начала Наа, но я прервал ее.

- Подожди, мы не одни... Кто здесь?

- Это я... - раздался несмелый голос, и в воздухе резко за-пахло камфарой.

- Сайто, дружище! - обрадовано воскликнул Толик.

- Еще один... - пробурчал я. - Ты то каким ветром, то бишь - сквозняком?

- Никаким... Я вообще здесь - с боку припеку. Неизвестно зачем, кому и для чего...

Тирада послала меня в нокаут. Нет, в трезвую голову такая информация не помещается...

- Толян, - попросил я, - сообрази что-нибудь выпить, у тебя это лучше получается! Ничего, - успокоил я Сайто, - по меньшей мере будешь третьим.

Сайто выругался. Длинно и грязно.

- Ну зачем же так, при дамах?..

- Шел бы ты отсюда, - сказала вдруг Ле Наа. Я понял, что она обращается к монстру. - Ты же понимаешь, чем это может кончиться...

- Стоп! - прервал я их. - Что еще грядет? Ну-ка выкладывай-те!

Они молчали. Толик разлил коньяк по маленьким рюмкам, подал и сообщил:

- Ну понятное дело: девка сбежала - грядут неприятности!

- Заткнись, черт возьми!

- Чего ты на меня все время орешь?! - взбеленился крысе-ныш. - Что я тебе?!. Громоотвод, что ли?!.

- Ладно, извини, малыш...

- Я сейчас обоссусь от умиления, - пробурчал Сайто.

Он выплеснул из рюмки коньяк, поднял ее и прямо из воз-духа наполнил белой как молоко остро пахнущей жидкостью.

- Мастер! - восхищенно присвистнул крысеныш.

Я улыбнулся. Не получалось оставаться серьезным.

- Ладно, пойди наверное в ванну, - сказал я Ле, - почисть пе-рышки... или что там у тебя...

Да... и веселым быть особого настроя не было. Наа ушла в ванную, а я на кухню.

Суета... Или пена. Но это - жизнь, другой нет.

"Я" на копре все еще посылала в пространство сигналы бед-ствия.

Наплел я Снеже... Это сердце всю жизнь выстукивает эти три точки... Долгие годы... И останавливается, так никем не ус-лышанное. Даже если от человека останется только один нерв, все равно и он будет болеть той, непонятной иным, вселенской болью. Как струна, настроенная в унисон с Мирозданием.

Маленькая рюмка с янтарной жидкостью передо мной на белом кухонном столе, в хрустале отражается живой огонек све-чи, стоящей на окне. Старый обычай: когда ждешь кого-то, ста-вишь свечу на окно.

Тогда я ждал ее каждый день. И так же оставлял свечу на окне. Но Вселенная была между нами, и мы заблудились в ней. А свеча горела, призывая. Струна звучала, а сердце билось. И никто его не слышал.

Дверь скрипнула, вошла Наа. От нее пахло свежестью, и с ней все было в порядке.

- Это твоя настоящая внешность? - спросил я.

- Уже да, - ответила она, но в голосе ее прозвучало сомне-ние.

Я не стал углубляться в эту тему. Спросил о другом.

- А Домина? Кто она?

- Душа дома - ты же знаешь...

 И опять в ее голосе прозвучало что-то, заставившее меня насторожиться. Часто, чтобы узнать что-то о человеке, нужно заставить его говорить о других.

- Что-то не то, так? - спросил я.

- Ну ради Бога - не надо..

- Тебе грозит опасность?

- Если это можно так назвать... Подожди, - она увидела, что я пытаюсь сказать. Протянула руку и положила холодные паль-цы на мои губы. - Попробуй понять. Я была с тобой для того... ну... чтобы взять часть тебя. Часть твоего "я". По крайней мере так должно было быть. Но вышло по-другому. Взаимопроник-новение. С каждым разом я становилась больше человеком, а ты - нет.

- А кем я становился? - я убрал ее холодную как смерть ла-донь.

- Мной.

- То есть?

- Понимаю тебя... - она встала, подошла к холодильнику и взяла бутылку "рейнского". - Будешь?

Я мотнул головой, она налила себе. Свет свечи играл в золо-те ее бокала.

- Я осознала себя только после того, как переспала с тобой... Осознала, растерялась, запуталась. Вообразила себя Лиит. Со всем: проблемами, мужем, тобой... А она, как ты любишь выра-жаться, лишь виртуальное существо. Виртуальная подруга, при-думанная спятившим от одиночества программистом.

Где гарантия, что это не очередная дурацкая ложь, - думал я.

Паутина лжи, а в центре - Кокон. Да, Кокон... Коко...

Я ощутил холодные пальцы на своей руке. И понял, что опять чуть было не провалился в гипнотический транс. В вос-точных глазах Ле светился страх. Светился страшным, холод-ным светом.

- Кто ты? - спросил я. - Кем ты была до всего этого?

- Кошкой... Мне кажется... Я... я... не помню! Боже!

Мне показалось, что она вот-вот расплачется. Но Наа только выпрямила спину и крепче стиснула бокал своими тонкими пальцами.

- Беда не в том, кем я была, - проговорила она, и от ее слов повеяло холодом. - Вопрос - кто я сейчас? Или что?

- Зачем я был нужен... - начал я, но она резко встала.

- Все. Больше - ничего. Если хочешь - можешь выставить меня, но разговор окончен. И... и я хочу спать.

Я задумчиво почесал бороду. Впрочем, еле сдерживая улыб-ку.

- Иди ложись, - пожал плечами. - Выгони придурков и ло-жись. А лучше - ложись в спальной.

- Нет! - неожиданно резко отказалась она. - Нет, я с тобой.

Я вылупился на нее.

- Настораживающее заявление, ты не находишь?

- Я... я хотела сказать... Я должна быть рядом с тобой. Нам не обязательно спать вместе...

Я снова поскреб бороду.

- Снежей ты тоже была?

- Кем-кем?

- Ладно, иди спать. Я буду неподалеку.

Она ушла, на кухне появился Сайто с Толиком в руке.

- Собрание неприкаянных душ объявляю открытым, - бурк-нул я.



В баре за столиком у окна сидели Сапфир с Аваддоном. По-следний неодобрительно оглядывал шумную, суетную обста-новку заведения. На Страже Дома были джинсы и мягкий свитер из белой ангоры. За спиной не привлекающий внимания кожа-ный рюкзачок "Rubby Rouse", светлые волосы сложены вдвое и стянуты в хвост.

На Аваддоне неизменный черный двубортый костюм, ко-роткий седой ежик на черепе ящера. Сегодня он был в очках с тонкой золотой оправой и странно отсвечивающими радужными стеклами.

Сапфир пил белый ананасовый крем-ликер, Авви - пиво. Между ними на столе лежала маленькая, не больше открытки, плоская белая дощечка. На ней не было ни клеток, ни иного ка-кого деления, тем не менее на ней лежало с две дюжины кро-хотных как бисер фишек.

Время от времени кто-то делал ход. Впрочем особой оче-редности не соблюдалось, порой один из играющих делал не-сколько ходов подряд. Выигрывал Сапфир, Авви злился, хотя и не подавал вида. За два столика от них сидели две тонкие деви-цы и пожирали играющих глазами. Их можно было понять: в баре было не так много народа. Кроме них - еще пятеро. Трое, похоже, подгулявшие работяги, случайно попавшие в шикарное заведение, и из принципа не желающие уходить. Они испуганно стреляли по сторонам глазами, как судного дня ожидая прихода официанта со счетом.

Еще двое - пара, празднующая какую-то только им ведомую дату.

Возле столика Авви и Сапфира материализовался официант с блокнотом.

- Кушать будете? - спросил он лакейским голосом. - Кухня в десять закрывается, так что...

Аваддон вопросительно посмотрел на Сапфира.

- У нас сегодня прекрасная птица... - начал официант, но по-сле взгляда Аваддона звуки запутались в его голосовых связках.

- Спасибо, - сказал Сапфир. - Принесите яблок, пожалуйста.

- Я... - связки не хотели слушаться официанта.

 - ...блок, - помог ему Аваддон.

Официант дематериализовался.

Сапфир сделал очередной ход, радужные очки Аваддона зло сверкнули линзами.

- Огоньку не найдется? - одна из тонких девиц решилась, на-конец, брать быка за рога.

- Огонька? - рассеянно переспросил Ангел Бездны.

Перед девицей в воздухе возник шар огня размером с апель-син, опалив при этом девичьи ресницы. Сигарета выпала из ее пальцев. Шар лопнул с глухим звуком. Бармен и официант о чем-то оживленно зашептались. Девица удалилась, размазывая по опаленным щекам тушь.

- Нас опять выгонят, - констатировал Сапфир. - И все из-за твоих первобытных манер. Может пойдем?

- Нет, сначала доиграем, - упрямо заявил Авви.

- Ты уже в 36-й раз повторяешь один и тот же ход. Может сдашься?

- В 36-й? Неужели? - Авви озабоченно снял очки. - Может - ничья?

- Хорошо - ничья, - согласился Сапфир. - Только пойдем.

В дверях бара они столкнулись с вышибалой. Тот как раз бе-гал отлить - туалет в заведении не работал.

Вышибала грубо толкнул шедшего первым Сапфира и ос-толбенело застыл: через мягкую ткань он ощутил тугую жен-скую грудь. Сапфир пробормотал "Извините" и вышел на улицу, Аваддон задержался. Он развернулся всем телом к вышибале, поднял левую руку и начертал на пузе амбала "ключ Тота". Раз-вернулся и вышел вслед за Стражем Дома.

У вышибалы отвисла челюсть. Он посмотрел на свой живот. Шикарная импортная "толстовка" чернела там, где Авви провел пальцем. Неожиданно вся одежда парня начала расползаться как мокрая бумага.

Тело его почему-то перестало держаться на костях. Куски отваливались от него и шлепались на пол. Не прошло и десятка секунд, как в тамбуре бара остался лишь скелет, стоящий среди кучи гниющего мяса. Скелет покачнулся, но устоял на ногах. Он нагнул голову, посмотрел вниз, потом оглядел себя и озадаченно почесал затылок.



Глава восьмая



Мир окутан черной паутиной. И мы висим в ней, там, где нет ни верха, ни низа. Ни света, ни тьмы. Где радость и боль синонимы, где в сосуде кислота и щелочь разъедают стекло. Где паутина...

Где паутина - основа Мироздания. Где Смысл вместе с нами Висит, Запутавшись в черных нитях. Мы там, где и должны быть - это наше место. Это наше состояние. Состояние сна. Вечного сна духа. В черной паутине мы - живые сновидения Создателя.



В палату вошел доктор, сопровождаемый сестричкой в мар-левой маске.

- Ну как вы себя чувствуете?

- Как в морге.

Доктор вежливо хохотнул, взглянув на медсестру.

- Как сердце? - спросил он, присаживаясь на стул рядом с моей кроватью.

- А его разве не ампутировали?

- Шутите - это хорошо... Это - очень хорошо. А почему не кушаете? Нужно кушать, поправляться...

- Зачем?

- В смысле - зачем? Зачем поправляться или зачем кушать?

- Да...

Доктор на этот раз озабоченно взглянул на сестру.

- Скажите, доктор, - спросил я, пытаясь подняться выше на подушке, - а можно при инфаркте сойти с ума?

- Как сойти с ума? - не понял он. - Вас что-то беспокоит? Есть какие-то жалобы?

- Этого добра навалом...

- Ну, например? На что вы жалуетесь?

- На... ну, на пауков, к примеру.

- Вы на учете у психиатра не стоите?

Интересно, чтобы он сказал, если бы Сайто предложил ему выпить?..

... Сайто налил полные стаканы какой-то мутной гадости. Голова "плыла". Точнее - плыли мысли... Хотя какие к хренам мысли?

- А у тебя - это настоящая внешность? - спросил я его.

- Чем тебе моя внешность не нравится? - спросил он с угро-зой.

Толик громко икнул и что-то забормотал во сне. Монстр по-гладил его своим уродливым пальцем.

- Единственный нормальный человек в этом засраном ми-ре... - сказал он ласково.

Я благоразумно промолчал. Сайто одним глотком осушил свой стакан. Я взял свой, но снова поставил его на место.

- Сопьюсь... Живой не спился, мертвый - точно сопьюсь. Спившийся зомби, а?

- Какой ты мертвый? - спросил монстр с пьяной злобой. - Тоже мне - "живой труп"... Ты - как заноза в заднице - застрял между жизнью и смертью - ни туда, ни сюда. Вон твоя драго-ценная уже хмыря себе нового нашла пока ты тут...

От греха подальше я ушел из кухни, вышел на улицу.

Смерть - это бегство? Избавление? Награда? Наказание?

Собственно, зачем нам Вечность? Что делать с этой грома-диной? Как подумаешь, что впереди вечность, хочется сесть на грядку и стать обычным нормальным овощем. Оказывается - смерть придает жизни смысл!



- Конечность - это смерть? - спросил я Аваддона.

Он пожал плечами и повернулся к клубящемуся серому ту-ману.

- Похоже на водопад, - задумчиво проговорил Аваддон. - Или на огонь... Вода и огонь - суть одна, но вечные враги.

- Что такое смерть?

- Ты хочешь сказать, что пришел умереть? Не верю.

Он нагнулся, зачерпнул ладонью горсть пыли и швырнул в бездну. Стряхнул пыль с руки и повернулся ко мне.

- Нет. Ты пришел не умереть, ты пришел за ответами. А от-веты там, - он показал большим  пальцем за спину, туда, где клубилась бесформенная серость. - Иди туда и возьми их или... Или не морочь мне голову.

Я подошел вплотную к краю и заглянул в Бездну.

Там...

Там?

Когда-нибудь... Не сейчас. Не сегодня... Не в этой жизни.

Я плюнул в бездну и отошел от края. Аваддона не было. Где-то возле Альфы Кентавра улетала большая черная птица.

Нет - не время. Всему время - но не этому.

...Версинский заглянул в ординаторскую, но заходить туда не стал. Слава Богу, в этом нет необходимости. Слава Богу... Он прошел в свой маленький уютный кабинетик в конце коридора. Навстречу ему попался Пильман. Они вежливо раскланялись. Открывая дверь, Версинский задумался. "Интересно, кому в отделении понадобилась консультация психиатра"?

О том, чтобы Пильман поднял свой толстый зад и от нечего делать стал прохаживаться по этажам, не могло быть и речи. Вообще зачем в кардиологической больнице психиатр? Он здесь, как причетник на еврейской свадьбе. Прости, Господи, конечно...

Версинский вгляделся: Пильман остановился почти у входа в галерею. Одно мгновение ему казалось, что психиатр пойдет по галерее, связывающей поликлинический корпус и стационар. Но тот открыл белые стеклянные двери "интенсивки".

"С ума сошли! - Версинский бросился по коридору. - Совсем с ума сошли, прости, Господи! Консультировать больного в "ин-тенсивке", да еще и - Пильман! Тогда уж лучше сразу ввести больному десять кубиков хлорида морфия!"

Он скрылся за непрозрачными дверьми палаты интенсивной терапии. Коридор опустел.

Коридор опустел...

Коридор опустел.

Белая, в белом тень брела по опустевшему коридору первого отделения городской кардиологической больницы. В руке фо-нарь "летучая мышь". Лица не видно, потому что его нет.

Тень двигалась медленно, так медленно, что ее силуэт порой распадался в рапиде на несколько смазанных. Там, где она сту-пала, начиналась ночь и останавливалось время. Мелкие шести-угольники снежинок кружились возле белой нереальности. Кру-жились, падали, таяли, исчезали...

Тень открыла одну из дверей и посветила в палату фонарем. Блеклый силуэт на какое-то неуловимое мгновение стал радуж-ным, затем снова белым. Она осторожно прикрыла дверь и про-должила свой медленный ход по коридору.

По коридору.

"Sans rancune...", - кто-то тихо прошептал в темноте...

Страшно болела голова. Хотелось курить и послать всех к первой попавшей матери. Доктора о чем-то спорили, толстый психиатр отчаянно брызгал слюной. Поодаль - сиротливо стояла медсестра в своей неизменной маске.

Я поманил ее пальцем так, чтобы врачи не видели. Она по-дошла, и от нее неожиданно пахнуло ландышем.

- Солнышко, - попросил я, - достань, ради всего святого си-гарет. Курить хочется как перед смертью.

- Да вы что?! - шепотом возмутилась она. - Да нельзя же вам!

- Ну, я тебя умоляю.

Что-то в ее внешности... Глаза?

Дверь тихо, совсем тихо, почти неслышно - скрипнула. В проеме показалась тьма, затем тусклый свет, затем рука, держа-щая фонарь, затем белая тень.

Я увидел, что медсестра также смотрит туда. Белое в белом, без лица, но улыбнулась мне и тихо закрыла дверь. Я помахал ей вслед рукой.

Не сейчас, не сегодня, не в этой жизни...



...В Доме играла музыка. Я с удивлением узнал "Solar Fire" Манфреда. Наа была одна.

- Ты извини, - сообщила она, - но я их выгнала. Крыс я во-обще терпеть не могу, а этот монстр... Запах от него - больнич-ный... Ты не обижаешься?

Я пожал плечами.

- Кстати, как ты думаешь - кто он, этот урод?

Я посмотрел на нее - нет, сейчас она не обманывала. Она поняла мои сомнения.

- Поверь, я может быть и знала это... раньше. Но теперь... Все изменилось, все меняется.

- Выспалась? - спросил я.

- Ты опять хочешь засыпать меня дурацкими вопросами?.. Лучше - не нужно. Оставь все как есть. Не нужно ничего менять к лучшему, завтра может оказаться, что сегодняшнее "плохо" лучше, чем завтрашнее "хорошо".

Я обнял ее за плечи.

- Философ ты кухонный.

Она уткнулась носом в мою грудь.

Я... я думала... Нет - ничего.

Я взял ее за подбородок, в больших китайских глазах стояли слезы.

- Ну чего ты, киска?

- Я думала... Что после того, что ты узнал... уже никогда...

- Никогда не говори "никогда".

- Но я же...

- А я - извращенец. Я тебе уже говорил.

Она неожиданно крепко прижалась ко мне.

- Я... я тебя люблю.

- Лгунишка. Маленькая киска-лгунишка.

- Нет... Да... Я не знаю. Я так хочу любить.

- Малышка, любить - это так больно!

- Ты любишь, я знаю, - она вдруг шмыгнула носом. - И ты уйдешь к ней.

- Вот черт! Не устраивай тут бразильских мелодрам! Куда я, в задницу, уйду! Я уже ушел.

- Я... я хочу быть с тобой.

- У тебя тут, - я коснулся ее лба, - и тут, - груди, - каша. Ты не знаешь, чего ты хочешь и хочешь ли вообще.

- А ты знаешь?

Да... удар по всем правилам, но... ниже пояса.

- Знаю... Знаю! Есть хочу.

- Что? - не поняла она.

- Есть - понимаешь?

- Я... я сейчас. Что-нибудь приготовлю.

- Ну уж нет! - категорически заявил я. - Оставь эти человече-ские заморочки! Будем Ужинать, понимаешь? Ужинать, а? Вы-бирай - Париж? Рим? Может где-нибудь на задворках Кейптау-на? Ну же! Шевели своими кошачьими мозгами!

- Смотри-ка, разошелся, - донесся знакомый скрипучий го-лосок. - Как Дракула в гематологии...

- Ах ты дрянь такая! - вскричал я. - Ну-ка вылезай, живо! Я тебе сейчас хвост бантиком завяжу.

- Фиг тебе, - раздалось из-под дивана.

- Ты же сказала, что выгнала их?

- Приполз, зараза, - буркнула Наа.

- Ладно, объявляю амнистию - идем ужинать вместе.

- Ну уж нет, - заявил крысеныш. - У меня и так башка тре-щит, увольте.

За Карадагом, там, где местность напоминает фантастиче-ский инопланетный пейзаж, на крутом обрыве с видом на Игольное Ушко - могила. На ней - семь акаций с колючками величиной с ладонь. Это - моя могила.

Семь акаций - это семь отправных точек, семь начал и семь оконечностей бытия. Почему именно семь? Акация - капризное, влаголюбивое дерево. Сначала из было девять. Но два саженца погибли уже давно и забредшие туристы сломали их на дрова для шашлыков. Глупо - акация горит, примерно как железное дерево...

Когда встает солнце, в один краткий миг его диск как бы за-стревает в каменной арке Игольного Ушка, и тогда оно стано-вится похожим на сумасшедший бриллиант в каменной оправе.

Сияй, безумный бриллиант!

Мало кто знает, что каждый год в один и тот же день в пол-ночь к этому берегу подходит дельфинья стая. Они подходят совсем близко к гигантским валунам, которыми усеяны при-брежные воды.

Когда где-то, в другом мире, часы отбивают двенадцать раз, дельфины начинают то ли танец, то ли игру. Черные жемчужи-ны на черном атласе моря. Они высоко подпрыгивают, как буд-то собираются улететь к сверкающим бриллиантам, которыми усеяно небо. Но это - всего лишь игра. И этот прыжок всего лишь для того, чтобы разбудить воображение непредвиденного зрителя.

Это время - сезон любви у дельфинов. И этот танец-игра по-священ любви. Точнее - друг другу. А может в какой-то мере и мне, лежащему тут под ласковым крымским небом, как вечный курортник.

Когда восходит полная луна, дельфины начинают петь. Их голоса пронзительны, и прокалывают ухо, доставая до мозга. Они не знают ритма, потому что им ничего неизвестно о време-ни. Их метроном - это стук бьющегося в любовном восторге сердца.

В текстах их песен нет рифмы, нет метафор, нет гипербол - в них вообще нет слов. Вариации одного единственного звука - это их песня. Этот звук - звук боли и наслаждения. Это звук, с которым прерывается дыхание девственницы, теряющей невин-ность, звук первого вздоха младенца или последнего выдоха умирающего старика - боль и наслаждение. С этим чувством, наверное, то, что называется душой расстается с телом. Тюрь-мой, в которую она была заключена на долгие годы.

Ночь перебирает бисеринки секунд, похожие на маленькие пузырьки радужной пены. Перебирает и бросает в серое, клубя-щееся ничто небытия.

Луна, как усталый глаз, прячется за горизонтом, и акации тихо поворачивают ладошки своих листьев к востоку.

Дельфины, вдоволь наигравшись, накричавшись и налю-бившись, выстраиваются в бестолковую линию и делают широ-кий прощальный круг по бухте. Акации машут им вслед, и те уплывают к светлеющему горизонту.

Уплывают, чтобы через год вернуться сюда вновь. В день моей смерти.



Глава девятая



- Как Домина может быть женой Зара?

- Не пойму сути твоего вопроса.

Машина шла мягко, шума двигателя почти не было слышно, только свист ветра.

- Зар же не совсем существо, насколько я понял.

Наа мило пожала плечами.

- Мало ли кто не ком женится...

Я улыбнулся: действительно, это начинает мне нравиться. Все - нравится: и изящная нелогичность поступков и событий в Доме, и эта вечная ночь, которая настраивает мысли в минор-ный лад. И эта дорога... Кому бы пришла идея смотаться на ужин в Бангкок? По быстрому, на автомобиле. По ближайшей дороге.

- А ты давно знаешь Зеленого? - мои мысли чуть изменили направление.

- Зеленого? А кто это?

- Он был тогда, в мастерской у Макса.

Она озабоченно взглянула на меня.

- Я... я совсем этого не помню... Когда это было?

- По-моему ты, малышка, слишком неумело лжешь. Не пом-нишь, что было несколько часов назад?

Не отрывая взгляда от дороги, я напомнил ей эту историю.

- Лена? - переспросила она, и я повернулся к девушке.

В ее голосе звучал страх. Озабоченность исчезла, уступив место ужасу.

- Это была не я...

- Ага, тень отца Гамлета, да?

Я увидел, что бледность залила ее лицо. На нем по-кошачьи фосфором светились глаза. Сейчас она даже не старалась похо-дить на человека. Тем не менее мне почему-то стало жаль ее. Одной рукой я успокаивающе сжал ее кисть. Она метнула в меня испуганный взгляд, но через мгновение расслабилась.

Машина летела над предгорьями Тибета. От панорамы за-хватывало дыхание.

- Где-то здесь - Шамбала, - вспомнил я.

Шамбала...

Ее звали Светлана, одну из подруг Макса. Сначала она про-сто приходила на бесчисленные "сейшен" художников, потом как-то осталась ночевать у Макса, и с того дня, то бишь ночи, стала жильцом Дома Сквозняков. Макс тогда жил в мастерской.

По-моему она была с ним где-то полгода. Художник особо не жаловал ее тогда, в рассвете своей популярности. Вокруг не-го всегда вертелось много особей женского пола, а в те дни - как никогда. Макса пригласили сниматься в кино, и он вот-вот дол-жен был укатить куда-то во Францию.

Однажды я шел утром в мастерскую и встретил Светлану стоящей на Проспекте возле Дома.

- Они сегодня прилетят, - доверительно сообщила она мне.

- Кто - прилетит? - без интереса спросил я, предполагая, что речь идет о ком-то из нашей художественной артели.

- Они... - шепотом сообщила Светлана, и я насторожился.

- Сегодня я улетаю с ними в Шамбалу.

В этот день какая-то лихорадка била обитателей Дома Сквозняков. Лишь Макс с каменным лицом, равнодушный ко всему, работал у себя в мастерской. Светлана ждала на улице до позднего вечера. На следующий день ее положили в больницу. В "психушку".

- Шамбала, - повторила Наа, и взор ее затуманился.

Может все они оттуда? А может быть я сам там?

- Еще одна сказка... - Наа смотрела вниз на появившиеся из-за горизонта снежные пики.

Они сверкали, отражая лунный свет, словно кристаллы. В черных зеркалах озер подмигивал серп ущербного месяца.

- Как Эдем, Авалон, Валгала...

- Знаешь, - сказал я, - по-моему никакая это не сказка. Все это - внутри нас...

Ведь улетела Светлана в свою Шамбалу. Пусть врачи назы-вают это аутизмом, бегством в себя, но где еще можно найти покой, кроме как в Доме, который создал сам, в Саду, который сам взрастил внутри себя.

Мы шли среди цветущих слив мэйхуа. В месте и времени, которое выбрала Наа. Для меня это была не просто экзотика. Это была другая планета.

Подножья горбатых холмов терялись в фиолетовом тумане. Где-то рядом водопад играл на серебряных струнах. Плес реки, как золотое зеркало, отражал многочисленные острова.

Светляки носились в воздухе, и реальность от этого зрелища рассыпалась пузырьками радужной пены. И сливы... Цветущие сливы. Здесь нельзя было родиться не художником или поэтом.

"Мой сон

нашел мысль,

забытую тобою

на дне

Лазурного колодца

весны..."

Казалось мир Аваддона, Зара и Домины был за миллионы миль отсюда. Мы сидели в маленьком, почти игрушечном саду, освещенном бумажными фонарями. Низкий столик, шелковые подушки вместо стульев. Нам прислуживали две девушки в се-ребристых джинсах-лосинах и просторных белых блузах.

- Лиса Ки и лиса Льо, - представила их Наа.

- Опять - чертовщина?

Но она только загадочно улыбнулась в ответ.

Все было немыслимо вкусно, правда, я не решился спро-сить, из чего приготовлена вся эта вкуснотища. Ки или может Льо принесла какой-то струнный инструмент и, устроившись под сливой, запела.

Сиреневые лепестки падали ей на плечи, и я еле заставил се-бя закрыть рот.

Вторая лиса стояла позади нас и курила длинную сигарету с весьма подозрительным запахом. Тихий ветерок нес свежесть реки и еще тысячу разных запахов-ощущений. Казалось, посиди здесь под сливами какие-то четверть часа и не уйдешь отсюда никогда.

Наа коснулась губами моего уха.

- Идем?

Любовь здесь должна быть такой же на вкус, как те неверо-ятные напитки, которые мне подавали... Где-то далеко крикнула сова. Мы шли через сад к дому Ле.

Был ли это на самом деле ее дом - не знаю. Кошка Наа слы-ла мастерицей иллюзий. Даже если поверить в то, что она как бы "очеловечивалась", все равно часть ее былого умения наверное оставалась с ней.

- По нашим обычаям, - сказала Наа, - с дорогим гостем обя-заны разделить ложе все женщины, которые есть в доме.

- Круто.



Этот холм, где мы с дочерью видели белую лошадь, я облю-бовал для работы. Вытаскивал сюда свой беспокойный организм вместе с этюдником и, пока остальные сохли на пляже, писал. Море, горы. Горы и море. Море и горы. Иногда - небо. Но реже - надо мной довлела давняя мечта Зеленого. Он когда-то сооб-щил мне, что задумал серию картин. Больших, гигантских поло-тен 10 на 10 метров, картин с облаками. Облака и больше ниче-го.

Мне достаточно было гор и моря.

В тот день я рисовал мыс Хамелеон. Его меняющиеся крас-ки производили поистине гипнотический эффект. Но положить их на бумагу было почти невозможно. В конце концов мне на-доело гоняться за постоянно меняющейся светотенью, и я, оста-вив этюдник, полез вверх по холмам.

В мою голову пришла дурацкая мысль поискать здесь эдельвейсы. На самом верху холма, там, где он переходит в не-большое плато, я нашел красивый цветок с острыми лепестками. Цветок был чудесный: цвет лепестков томно перетекал от голу-бого к сиреневому. Но это был явно не эдельвейс. Я понюхал его и ругнулся на весь Коктебель. Запах у него оказался убийст-венным.

Вдруг на другом конце плато я увидел двух орлов. Громад-ные птицы висели где-то в метре над землей. Висели почти не-подвижно - зрелище настолько необычное, я бы сказал - неверо-ятное. Только подойдя поближе, я увидел, что там плато закан-чивается крутым обрывом. И птицы парят в потоке теплого воз-духа, поднимающегося оттуда. Я заглянул в пропасть и увидел далеко внизу маленькие домики, поселок, который спрятался от остального мира на дне пропасти.



Единственный желтый фонарь освещал спальную. Окна и ширмы из тонкой бумаги, на них каллиграфичной кистью изо-бражены птицы и рыбы. Радужные разводы туши в желтом свете смотрелись тепло и вкусно. В комнате прохладный аромат жас-мина и сладковатый запах пионов, исходивший от женских тел.

Женских?

Кто эти существа, которые хотят, чтобы я считал их мифо-логическими восточными соблазнительницами?

Низкая кровать могла бы вместить взвод пехотинцев и при этом они бы не мешали друг другу спать. Я лежал на спине, гля-дел на мигающий огонек фонаря и думал о любви. О телесной любви.

Не удивительно, что "Камасутра" написана где-то в этих краях. Как все-таки отличается наш европейский "перетрах" от того действа, которое происходило здесь этой ночью.

Желтый фонарь освещал обнаженные желтые тела спящих женщин. Возле кровати в тонком, почти прозрачном фарфоро-вом блюде яблоки и черные блестящие сливы. Ярко-зеленая ящерица с маленькими опаловыми бусинками глаз сидела на большом красном яблоке.

Контрасты, рефлексы, тени, блики.

По желтой с зеленым бумаге ширмы взбирался черный глянцевый скорпион, а мне неожиданно вспомнилась Аять. Нет, совсем не неожиданно!

Станция, остановка в пути... На ней можно замерзнуть, а можно предаться любви с очаровательными лисами, и неизвест-но, что из этого хуже, смертоносней. Передышка, в которой можно потерять дыхание. Промежуточная станция, которая в любой момент может оказаться конечной.

Я осторожно встал и как был голым вышел в сад, захватив попутно сигареты и зажигалку. Ночь становилась влажной и душной. Где-то за горизонтом бушевала гроза. Отблески молний робко освещали небо.

Сигареты были не моими - Льо или Ки - не знаю. Мне каза-лось, что дым светился в темноте седым потусторонним светом.

Что есть любовь без любви?

Не говори, малыш, ничего. Она есть - и этого вполне доста-точно. Вытри слезы и смело войди в ночь. Ведь получает только тот, кто просит.

Пусть путь твой будет устлан лепестками цветов мейхуа. Пусть ноздри дразнит пьянящий аромат жасмина. Воздух укроет твою наготу и сиреневый туман обует твои ноги. Иди в ночь, дитя мое. Не бойся. Я жду тебя на окраине тьмы.

Где-то, по ту сторону ночи, снова кричит сова, и я отвечаю ей облаком флюоресцирующего дыма. Смерть - как остановка в пути - интересная концепция. А может... Жизнь - это всего лишь передышка вечно странствующего духа?

Я был гол как Адам, но я понимал, что Эдем - не для меня. Зашвырнув окурок подальше, я шагнул в темноту. Сливы пре-достерегающе качали ветвями и сыпали хлопьями душистого цвета.

Она догнала меня возле реки. Лиса Ке, а может - лиса Льо. На ней была только одна белая блуза. Нефритовая кожа свети-лась в темноте.

Не говоря ни слова, она протянула мне что-то зажатое в ма-леньком кулачке. Я взял. Она, стыдливо опустив глаза, сделала шаг назад.

- Подожди, не уходи, - попросил я.

Она вдруг показала на уши и сделала отрицательный жест. Потом быстро поклонилась и исчезла в темноте.

Мотив прощания

напомнит

убегающая свежесть

реки.

Запах цветущей

сливы

скрасит

Горечь вечной разлуки...

Высоко в небе ухнул гром, и на листья упали первые капли. Я разжал ладонь и посмотрел на девять глянцевых зерен акации, подаренных лисой.