Туристы из седьмого Б

               
               
      
       Значимые события  детства  глубоко  западают  в душу.  В  зрелости  о  них  вспоминаешь  не  так-то  часто,    но  к  старости  начинаешь  испытывать ностальгию.  Каким  я  был   в  четырнадцать  лет?   Какими  были  мои  друзья-товарищи?  Были  ли  мы  лучше  или  хуже  нынешней   детворы?   Эти  вопросы  возникают  сами  по себе, и школьная пора отчетливо всплывает в памяти. Рожденные  в  середине  прошлого  века  к  середине  шестидесятых, я и мои одноклассники  заметно повзрослели.  Жадно   познавали    удивительный   мир,   не  затуманенными  ложью  глазами  и  не  загубленной  пороками    душой.    Мы   жили    в   столице   оренбургского, хлеборобного  края.  Солнечного,  сытного,  среди трудолюбивых   и   добрых   людей.   Вместе   с    взрослыми   гордились    рекордными   урожаями,   радовались  открытию  крупнейшего  месторождения   природного   газа.  С  замиранием   сердца  смотрели  первые телепередачи.  А  между  тем  холодная  война  была  в  самом   разгаре.  Создавался  ядерный  щит страны.  Темными  ночам  по  спящему   Оренбургу   громыхали тягачи   с   зачехленными    ракетами.   В   небе   каждодневно  барражировали  военные  самолеты.  Недавние    курсанты  прославленного   летного  и   зенитно-ракетного  училищ  оттачивали   мастерство.  Но  мы,  четырнадцатилетние  подростки,   не  чувствовали   какой-либо   опасности,   жили  по  своим  детским,  во многом  наивным,  но  правильным  законам.
        Помню,  как   группа  учеников  средней  школы №22,   7 «Б»  класса,   в  котором  я  учился,  посетила  Бузулукский бор. Удивительный  лесной  заповедник,  зеленый   остров  среди   безбрежных   полей.  Произошло  это  событие   летом  шестьдесят   четвертого года. 
        Возглавляла  туристский  отряд  Елизавета Васильевна  Базлова,  преподаватель  английского  языка  и  классный  руководитель 7 «Б».  За  глаза   нашу наставницу  мы  звали  просто  Лиза.  В  ту  пору  ей  было  не   больше  тридцати  лет.  Эта   маленькая,   привлекательного  вида,   неприхотливая   в   быту   женщина   обладала   большой,   яркой,   настежь   открытой   ученикам  душой.  Лиза   редко  пользовалась  очками,  хотя  и  страдала  близорукостью.  Я  помню  ее  глаза  внимательные,  добрые,   искренне  желающие   проникнуть  в  глубину  не окрепших  детских душ. Одевалась   Базлова   всегда   подчеркнуто   скромно,   но  с  большим  вкусом.  Гладкие   рыжие   волосы   были тщательно  уложены  пучком   на  затылке.  Лиза   получила хорошее  воспитание  и  образование.   В   моральном  плане  была   чистым  человеком,  примером  для  подражания.  Со  слов  нашей  наставницы   мы  знали,  что  она   жила   когда-то   в  Мичуринске,   но   после   развода   с  мужем  переехала  в  Оренбург.  С  супругом   же   рассталась  в  виду  его  принадлежности  к     религиозной    секте.  Горький   опыт   замужества,    отчасти   невезение,   не   позволили   Елизавете   Васильевне  отыскать   свою  вторую  половину.  Поэтому  весь  жар  своей   души   она   отдавала   своему  четырехлетнему  сыну  и  нам.    Горящий   взгляд   учительницы   выдавал  ее  кипучую энергию. И действительно, она  была  инициативна   и   настойчива.  Когда   мы,  оболтусы,  не  понимали,  либо  не  желали  понимать  замыслов  Базловой,  то  она  волновалась   и   густо   краснела.  Излагая  свои  доводы,  была   красноречива.  Любила  торжественность   в   юбилеи   и   праздники,  радуя   молодую  поросль  искорками  смеха  в  глазах.
       В   туристский   поход   я  пошел  вместе  со своим  закадычным  другом  Левой  Коганом.  Дружили  мы  с  третьего  класса,  и  все  последующие  годы  были  неразлучны.  Надо признаться,  что я и Лева в четырнадцать лет были резвыми, шаловливыми  подростками.  Не   то   чтобы   хулиганами,  но  и  не  пай-мальчиками.  Наша  непоседливость,  бесшабашная  веселость  часто   раздражала  учителей,  в  том  числе  и Елизавету  Васильевну  Базлову.
       Лева   Коган  был  небольшого  роста,   чернявым   мальчиком   с  нежным,  приятным   лицом.  В  силу   детской  беспечности  и  приобретенной  лени  учился,  как  и  я,  посредственно. Но скрытые таланты  мог  проявить  в любую минуту   —  котелок   у  него  варил.  Физически     мой  приятель  был   развит  слабо.  При  нагрузках  его    кожа  покрывалась  розовыми  пятнами,  как   у   большинства  девчонок,  не  обремененных   занятием   спортом.  Драться  же  Лева   практически  не  умел,  но,  защищая  свою честь,  мастерски  царапался.  Именно  поэтому  от  одноклассников  получил  прозвище  Кошка.
       Коган  рос  и  воспитывался   в  интеллигентной семье. Его отец  был когда-то морским офицером  с  инженерным   образованием.  Служил   в   Китае  —  то  ли в  Порт-Артуре, то  ли  в  Дальнем,  где  Лева  и появился на свет. В  период  хрущевских реформ  был  изгнан  с  флота  и  пополнил  отряд  ИТР  одного  из  оренбургских  заводов.  Крутую  перемену  в  жизни  офицер  принял болезненно,    значительно  исчерпав  нервный  ресурс.  По   этой  причине   спустя  три  года  канул  в  небытие. Мать  моего  приятеля,  чрезвычайно   красивая   женщина,  была  учительницей.  Мне  часто доводилось  бывать  у  Когана   дома.  Он  жил  в  старом   кирпичном  доме  по улице  Пролетарской,  где  семья  занимала  небольшую   двухкомнатную  квартиру.  Все  хозяйство  вела  бабушка —  женщина  толстая, неуклюжая, но чрезвычайно общительная  и  словоохотливая.  Она  вечно  стояла   у   чадящей   кухонной  плиты   и,   страшно   коверкая   русскую  речь,  сетовала  на  жизнь.  Лева  и  его  младшая  сестра  Марина старались  не  замечать  надоедливую  родственницу,  поэтому  все бредни  пожилого  человека  нередко  выслушивал я.
       В   туристском   походе   Лева   Коган   был  крайне  необходим не  только  мне,  но  и  всему  нашему  отряду. Брат его матери был  профессиональным фотографом, передавшим   племяннику  часть  своих   навыков.   У  Кошки  был  шикарный  по  тому  времени фотоаппарат  «ФЭД»,  и  с  его   помощью   можно  было запечатлеть   все   значимые  события.  Что  касается  самого Левы,  то  значимым   событием  того  лета  для   него  могло  стать  сближение  с одноклассницей  Олей   Осинцевой.   В   Осинцеву   мой  товарищ  был  тайно  влюблен   и   уже   как   год   находился   в  неясном  томлении.   Надо  сказать,  что  у  Кошки  была   губа   не дура. Оля  привлекала  внимание  многих  ребят. Имела ладную фигуру,  премиленькие   косички   и  большие  красивые  глаза.  Хотя  когда  Осинка  (именно  так  мы  ее  называли)   тушевалась,  то  беспрестанно   ими   моргала.   В  отличие  от  Левы  я  не  строил  амурные планы  на  лето. Но  при случае  был  не  прочь   подружиться  со  своей  одноклассницей  Любой   Скляр  –   еще  одной  участницей   нашего  похода.  Крупная,    рослая,   рано  сформировавшаяся   девочка   была  миловидна,    доверчива   и   покладиста.    Особенно  хороша   была  ее  длинная   шелковистая   коса.  И   пусть   Люба   не   имела  яркую  внешность,  зато  дышала   свежестью   и   здоровьем.   Про   таких   девчат   обычно  говорят — кровь  с   молоком.    Дружба   со  Скляр   позволяла   мне  на  личном  опыте  познать ранее неведомое состояние,  называемое  влюбленностью.
       В состав нашего отряда, кроме того, входили: близкие   подруги  Любы  Скляр  —  Оля  Бородина и Женя  Шапиро;  неразлучные  друзья  Оли  Осинцевой — Таня  Озерьер  и  Наташа  Уварова.  Открытые,  общительные  девчонки,  но   не   героини   моего  и   Левы  Когана  романа.  Обособленный  дуэт  составляли  Оля Чернова  и  Лена  Мосалева.  Малообщительные,  не  в  меру  скрытные девицы. Хорошистки  и  чистюли, напоминающие  дорогостоящих   кукол,   к   которым  нельзя  прикасаться.  Особое  место  среди  нас  занимала  и  Лиля  Ежова –  девочка-заика  с  конопатым  лицом,  не  имеющая  друзей  в силу  чрезмерного любопытства и насмешливости.  Правда,  заиканием  она  страдала  не  всегда,  а  лишь  в  отдельных  случаях.  На  занятиях  по  основным   предметам  едва   шлепала   губами,   а  на уроке  пения  без  заикания  голосила  громче  всех.
Мальчишеский  состав  туристского  отряда  кроме  меня  и  Левы  Когана  был  представлен   Володей Вернигора  и  Витей   Сайгановым.   Вернигора   был   хорош   собой,   но   неуживчив,  задирист  и  ленив. Учился  он плохо,  а   за   вертлявость  на   уроках  получил  прозвище Вертигора.  Ему  все  было нипочем, в том числе и интересы  класса.  Дружил  он  со  всякой  шпаной.  С  раннего   возраста   покуривал,   неприлично   выражался   и   беспричинно   конфликтовал.  Седьмой    класс   закончил с  грехом  пополам  и  был  направлен  в  поход  вполне  приличными   родителями  с большой надеждой  на перевоспитание.  Витя  Сайганов  молчаливый  и спокойный   по  натуре  подросток   был   робок   и  инертен. Открывал  рот  лишь   в   случае  крайней  нужды. Постоянно  шмыгал  простуженным  носом. Легко  поддавался   чужому  влиянию.  И  надо  признать,  заметной  роли  в  классе  не  играл.
       Теперь,  когда  в общих чертах известны герои  моего  рассказа,  перехожу  к описанию  интригующих эпизодов  незабываемого  туристского  похода.               
               
                * * *

       В  Бузулукский  бор  мы,  семиклассники,  ехали  спустя  десятилетие  после  Тоцких  войсковых  учений.  Понятное   дело,  откуда  нам  было  знать,  что  в нескольких десятках километров юго-восточнее Колтубанки  –   нашего  пункта  назначения,   была   взорвана   ядерная   бомба.   Ее  мощь  равнялась  суммарной   мощности   атомных    чудовищ,    примененных   в  Хиросиме  и  Нагасаки.  Взрыв был  произведен в атмосфере  на  малой  высоте,  и  смертоносный  осадок,  как   масло  в  бутерброде,  пропитал  твердь  российской  житницы.  Даже  спустя  десять   лет   продукты   распада   могли   представлять опасность  для  здоровья.  Но  кто  тогда  думал об этом.   Взрослое  население,  не  говоря  о  детях,  не было посвящено  в  секреты   государства.  Так  или  иначе,  ученики   средней  школы  №22,  7  «Б»  класса,   в   том   числе   и   я,   посетили   Бузулукский   бор,  за  что  впоследствии  получили  значки  «туриста  СССР».
      А  все  началось  с  тесного  и  душного  вагона пассажирского поезда. С замкнутого пространства, в котором  нам, подросткам,  пришлось  находиться   относительно  долгое   время.  В  пути  следования    Елизавета  Васильевна   убаюкивала   сына.   Раскисший  от  жары   Сайганов   тупо  смотрел   в  окно.  Вертигора   то и  дело шнырял  в  тамбур  перекурить.  Чернова и Мосалева  в который раз  разглядывали  альбом  для  гербария.  Ежова,  навострив уши,  ждала  сенсаций.  Я  же  и  Лева  пытались  развеселить  остальных  девчонок, изнывающих от вынужденного  безделья.  Помню,  как  Бородина,   устав  от   наших   глупых  шуток,  назидательно сказала:  «Ну   хватит  вам,  шуты  гороховые». Только  Ольга   могла  позволить   себе    такую    дерзкую    выходку,   не   будучи   за   это   наказанной.   Бородина   была   дочерью  нашего  учителя  труда  Николая  Ивановича  и  часто,  подражая ему,  проявляла  строгость.  Трудовика   между  себя   мы  звали   Кол   Ивановичем.  Бородину  было  около  пятидесяти.   Он   был  высокий,  прямой,   носил  прическу  клином.  Осиновый   кол,  да  и  только!  Прозвище   дали   не  со  зла,  а  повинуясь  детской  фантазии.  В  глубине  души   мы   уважали   мастера   трудового   воспитания.  Полковник   в  отставке,  фронтовик   повидал   на   своем  веку  немало  горя.  Добрый  и   несуетливый,  он   часто  закрывал   глаза  на  многие  наши  шалости  и  сердился  разве  что  для  порядка.  Уважение  к  старому  солдату   невольно  передалось  и  на  его  неразумное   дитя,  не способное  отличить   напускную  строгость  от   истинной.
Наше  путешествие  продолжалось.  За  окном  вагона  степной  ландшафт  постепенно  уступил  место  сплошной  полосе  лиственных  и  хвойных  лесов.  Поезд приближался  к  Бузулуку,  от  которого  до   Колтубанки  оставалось  всего  три  десятка  километров.   
      Под  вечер пионерский  отряд  (комсомольцем  никто из  нас  еще  не  был)   прибыл  к  месту  назначения.  Где-то  в  километре  от  железнодорожной  станции  на  песчаном   берегу   реки  Боровки   развернули  палатку.   Большую,  вместительную,   рассчитанную  на  весь  отряд.  Неописуемо  красивый  лес  был  рядом:  в  несколько  десятках  метров  от  стоянки.  За  неимением   лучшего  довольствовались   сухим  пайком,  а  затем, свалившись  от  усталости,  уснули   сном  праведников.
      Я   и   Лева  Коган  встали   рано.  Насилу  продрав глаза, стали  собирать  хворост  для  костра.  Светало.   Свежий   ветер   слегка   мерно  качал   верхушки   деревьев.  От  реки,  подернутой   голубым   туманом,  тянуло  прохладой.  Пахло  скошенной  травой  и  полевыми цветами.  А  вокруг  ни  души,  ни  звука.  Налюбовавшись прелестью  лесного  края,   разожгли  костер.  Долго  сидели,   прислушиваясь   к   потрескиванию  горящих  сучьев  и  набирающему  силу птичьему  гомону.
Вскоре  взошло  солнце, заметно потеплело.  На противоположном  берегу  затрещал  трактор,  нарушив устоявшуюся тишину. Первой вышла из  палатки  Осинцева.  Сладко  потянулась,  босиком  побежала  по росистой траве.  Затем  подошла  к  костру,  встала  в красивую  позу  и с  игривой  небрежностью  заявила:
     — Кто первым встает, тому и завтрак готовить.
Лева   был   готов   согласиться.  Душа   его  ликовала. Чувствительный  подросток  совсем  потерял  голову  от влюбленности.   Я  же,  опередив  его,  не  совсем  вежливо разъяснил:
     — Разевай   рот  шире!  Мужское  дело  заготовить  дрова,  разжечь  костер,  а  ваше,  женское, — кашеварить.
     — Ну   и  пожалуйста, —  ничуть  не  обидевшись,  согласилась  Осинка,  и  засеменила в палатку  будить отряд.  Лева же, оставшись недоволен моей грубостью, насупился.
       Вскоре  по  траве  стелился  аппетитный  дымок.  В котелке  варилась  наваристая  похлебка  с  тушенкой,  в  чайнике  закипал   душистый   чай.  Обязаны  этому   чуду  мы  были   Лизе –  классной  даме,  сумевшей  даже  природных  лентяев  приучить  к  работе.   Мальчишки  устроили  крепеж  для  котелка,  девчата  почистили  картошку.  Одним  словом,   работы  хватило  на  всех.   Приготовленная   еда  юным  туристам  пришлась  по   вкусу.  Еще долго  у  костра  не  смолкали  шутки  и  смех.
После завтрака  Лиза  вместе с Черновой  и  Мосалевой  пошли  в  лесничество  для  регистрации туристской  путевки  и  согласования  графика  экскурсий. В  течение   десяти   дней  нам  предстояло  совершить   ряд   экскурсий  по  уникальному   природному  заповеднику.  Оказавшись   без   присмотра,  Вернигора  и Сайганов  сразу   же  полезли в  реку.  Но  долго  пробыть  в прохладной,  не  согретой  солнцем  воде  им  оказалось не  под  силу.   Буквально  через  минуту   они   уже   носились  по поляне  за  рыжим  сусликом. Но  беглец  оказался  проворнее.  Забравшись  в  земляную  нору,  он затаился   и  не  подавал  признаков  жизни.  Попытки   двух   дуралеев  выманить  суслика   из   укрытия,   устроивши  потоп,  успеха  не  имели.
      Девчонки  также  мало-помалу  приобщались  к природе.  Люба  Скляр   с  подругами   водилась  с  Лизиным  ребенком.  Рыжеволосый,   как  и  мать,   худенький   мальчик   был    малоподвижен    и    не   по-детски   серьезен.  Няньки   выбивались  из  сил,   чтобы   хоть   как-то  его расшевелить.  Даже  удивительная   раскраска   бабочек   не   приводила   горемыку   в   восторг.   Осинцева,   Уварова   и   Озерьер,  расположившись   в  тени  палатки,  негромко обсуждали  рассказ  Максима Горького «Макар Чудра»:
     — Все  же  напрасно  скрипач   Лойко   зарезал Данилову  дочку  Раду, —  говорила  светловолосая  Таня Озерьер. Девочка   чрезмерно   развитая,   начитанная,   из  интеллигентной  семьи,  связанной  с  медициной.
     —  Ведь  не  развалился  бы,  поклонившись  красавице  в   ноги   и   поцеловав  ручку.  Зато  потом  жили  бы  они   в  любви,  мире  и  согласии.
     — Убил,   конечно,   зря,  —  соглашалась   Осинцева, — но  виновата  тут  сама  Рада.  Зачем  она  хотела выставить  Лойко  дураком  перед  табором.  Заставила   бы  его  покориться   в  укромном  месте,  а  тот  же  папаша  тайком  сфоткал  бы  все  это,  и  дело  с  концом.
     — Ну,  ты  скажешь:  сфоткал  бы!  Откуда  у  бедных цыган   фотоаппарат   бы   взялся?  —   удивленно  возражала  черноволосая  Наташа  Уварова.  Девочка  идейная,   трудолюбивая,   из   многодетной   рабочей  семьи.  Кстати,  начинающая  гимнастка,  стремящаяся  не только  к   физическому совершенству.  Цыганская   разборка из-за женской прихоти, закончившаяся  поножовщиной,   была   ей   не   понятна   и   даже   противна.
     — У  цыган   фотоаппарата,  может  быть, и не было,  а  у  нас он  найдется, —  смеялась  Осинка,   указывая   глазами   на   Леву.   В   это   время   мой  приятель,  взмокший  и измученный, выбирался из палатки. После трудоемкой операции по заправке фотопленки  в  кассету  вид  его  был  весьма  неприглядный.
     — Да  ты  я  вижу,  Левушка,  устал.  Отдохни,  пожалуйста, —  с   нежным   притворством   лепетала   Осинцева.  Она  наверняка     догадывалась   о  тайном    влечении  к  ней  отрядного  фотографа.  Вынашивала  дерзкий  план   выдрессировать  дикую  своевольную  Кошку,  сделав  ее  ручной  и послушной.  Принимая  ласковые  слова  за  чистую монету,  Лева блаженно улыбался.
      Вечером  наш  отряд  был  в полном  сборе. Уплетали   испеченную   в    костре    картошку,    запивая   обугленный  деликатес  принесенным   Лизой  парным  молоком.  Потом  купались  в  Боровке.  Речка   лениво  плескалась,  отдыхая  после  жгучего  зноя.  Лева  учил  Осинку  плавать,  хотя  и  по-собачьи,  но  с  большим   рвением.  Девчонка  шаловливо  вскрикивала,  билась в  его  руках,  как  пойманная  рыбка.  Будучи  очевидцем  этой  идиллии,  и  еще  не  зная,   что  она  фальшивая,  я  записал  в  своем  блокноте  первый,  кажущийся   вполне совершенным, стих:

       Сладость жизни велика —
       Истина несложная:
       Лимонадная река,
       Облако - мороженое.
       Солнце - желтый леденец,
       А девчонка – пряник,
       Скушай Олю, наконец,
       Лева - славный мальчик!
               
               
                * * *


      Третий   день   нашего   пребывания   в   Колтубанке  был   заполнен  до  отказа.  С   раннего   утра   туристский отряд своим ходом  направился в Боровое опытное лесничество,  точнее  в  дендросад  опытной  станции. В  палатке   остался   Вернигора,    намеревавшийся    улизнуть в соседнюю   деревню  за  куревом,   и   Ежова,  вызвавшаяся  понянчиться  с  чилдреном  Лизы.  Заодно  ей  надлежало приготовить ужин. Володю Вернигора и Лилю Ежову флора и фауна Бузулукского бора  интересовали  лишь  постольку-поскольку. 
      Веселой  гурьбою   мы   шли    по  проторенной  лесной   тропинке,  вдыхая  свежий   воздух  и  смеясь от переполнявшей  сердца   радости.  На  цветном   ковре   приветливой   поляны  сделали  привал.  Подкрепившись   и  испив  студеной  воды  из  родника,  снова  отправились  в путь.  Лесная   тропинка   цеплялась   за   ноги.   Таежный   мох   и   лишайники   прилипали   к   подошвам  обуви.  Нам  грезился  хаос  бурелома,  непроходимые болота,   дикие  звери, но ничего этого не было. И все равно мы с  повышенным  энтузиазмом  ожидали  приключений.
     В  дендросаде  ученого  вида  старикан  долго  и  утомительно  распинался  об  истории  Бузулукского  бора. Теперь  мы  знали,  что  возник  он  еще  в  послеледниковый период. Спустя  каких-то  три  тысяч  лет  окончательно сформировался в сосновый массив с лиственным подлеском.  Общий  список  зверей и птиц,  обитающих  в бору,  равнялся   почти  двумстам  видам.  И  это,  не  считая земноводных,  пресмыкающихся, насекомых и тех, которые с плавниками. Уникальная растительность и живность  поражали  детское  воображение,  но  не  настолько,  чтобы  забыть  про амурные  дела.
      На  экскурсии  Кошка  все  время   вертелся   около  Осинцевой.   Я  же,   по- хорошему  завидуя  его   любовным  успехам,  старался   добиться   расположения  Любы  Скляр.  Надо  сказать,  что  девочка  не  отвергала   моих  ухаживаний.  Весело  смеялась,  когда  я  гримасничал  и нес  всякую околесицу.  Не  знаю почему,  но  подобное глупое  поведение  мне  казалось тогда  самым  подходящим   для   завязывания  более  близкого знакомства.  Оля   Бородина   и   Женя  Шапиро  осуждающе  смотрели  на  нас  обоих,  но  терпеливо  молчали.  Строгая  Бородина   и  не менее  серьезная  Шапиро   были   удивлены   внезапным   проявлением  моих   чувств,   и   еще  больше  — ответной,  положительной  реакцией  со  стороны   своей  подруги.  Пышка  Оля   и  худышка   Женя   были  по-своему  симпатичны  и  милы,    но  не  так   популярны  среди  одноклассников  как  Скляр   и  наверняка   завидовали  Любе.
      Возвращаясь  в Колтубанку,  я  только  и  делал,  что  переглядывался   с раскрасневшейся  от  волнения  девочкой,  а  затем,  совсем  осмелев,   пригласил   ее  утром   следующего  дня  на  рыбалку.  Сзади  шел  Сайганов,   шмыгая   простуженным  носом.  Потом  оказалось,  что он  все  это  слышал  и  намотал  себе на  ус.  Прошла  ночь,  и  утро  следующего  дня  наступило.
      Сонная  Боровка  дышала  свежестью,  тихо  шелестел   камыш.   Вода,   подернутая  мелкой рябью,  была  чиста  и  прозрачна.  Я  и  Люба,    поеживаясь    от  прохлады,   битый  час  сидели   с   удочкой   на  песчаном  берегу.  Невдалеке   в  тумане   белела  наша  палатка.  Первое  свидание  не  показалось  мне  романтичным.  Сначала  притихшая   девочка  следила  за  поплавком.  Сообразив,  что  улова  не  будет,  стала  шумно  грызть  семечки  и  отгонять  комаров. Увы,  Люба  оказалась  неспособной   на   телячьи   нежности.  А   тут   еще  явился  Сайганов.  Узнав  о  предстоящей  рыбалке,   этот    каналья    решил   составить  нам   компанию.  С   появлением    Витьки    все   пошло   шиворот-навыворот.   Бросив   снасти  и   наживку,  отказавшись  от  желания   познать влюбленность,   я  отвел   свою  подружку  в  палатку   и  задал  храпака  до  самого  полудня.  В обед,  наевшись  от  пуза,  почти  что  забыл  о  неудачном  рандеву.
      Лишь   вечером   о   своем   приключении   я   поведал   Когану.  Но  в  отличие  от  меня   Лева  был  оптимистичен  и  полагал,   что  непременно  сумеет  добиться    расположения  Осинки:
      — Оля  хочет  со  мною  дружить, —  немного  смущаясь, признался приятель, — правда,  надо  выполнить  одно ее  условие.
      — Какое  такое условие? —  спросил  я,  предчувствуя  неладное.
      —  Она  просит, чтобы я встал на колени  и  поцеловал  ее  руку.  Сделал  бы  то,  от  чего когда-то отказался скрипач Лойко Забар. Помнишь, рассказ Максима Горького?  Осинка горда и своевольна, как цыганка Рада!
      Рассказ  то,  конечно,  я помнил,  но  нынешняя,  любовная  ситуация  не очень-то мне нравилась. Природное   стремление  к  подражанию,   обнаружившееся  у  гордой  девчонки,  вызывало  желание  всыпать  ей  по первое число. Но свое намерение я не озвучил,  уважая   светлое  чувство  товарища.  Я  бы предпочел, чтобы он был на месте Атоса, а миледи, т.е. Осинцева, коленопреклоненно  молила  бы  о  прощении. Роман Александра Дюма  «Три мушкетера»  я  знал  почти  наизусть  еще  с пятого класса.
      —  Оля  согласна,   чтобы  все  это произошло наедине,  —   продолжал   одурманенный  светлым чувством Лева, —  но издали кто-то  должен  нас  сфотографировать.  Ты  сможешь? 
      Мне  ничего  не  оставалось,   как согласиться. Потрясающее  детские  умы  событие  должно  было  состояться   в  полдень  пятого  туристского  дня.
      День  выдался  чудесным.  В  небольшой  овраг, расположенный  по  дороге  на  железнодорожную  станцию,   Коган  и  Осинцева  шли  вместе. Лева  был одет  в  спортивный  костюм  и  тщательно  расчесан.  Оля  принаряжена   в   белое   платье,  а   в  косичках    голубые  ленточки.  Я  крался  следом,  держа  в  руках   «ФЭД»   моего  приятеля.  Несколько   в  стороне,  прячась  за  деревьями,   пробиралась Озерьер,  увязавшись   за   нами   не   без  согласия  подруги.  Я  и  белокурая  Таня   невольно   оказались   участниками   запредельного,   взволновавшего   еще  не  растревоженные  юные  сердца,  события.
      Вот   и   заросший   густой   ежевикой   овраг.  Я  был  готов   запечатлеть   потрясающую  сцену.  Озерьер,  прячась за моей спиной,  сгорала  от  любопытства.  Влюбленные  долго  медлили.  Наконец,   Лева  бухнулся  в  ноги   Осинке   и  ткнулся  лицом  в  ее  руку.  Затем вскочил,   точно  на  пружине,  и  понесся  ко  мне.  Нос  моего  друга   был    поцарапан    давно   не  стриженными    ногтями  гордячки.  Вытирая  слегка  кровоточащую переносицу,  Лева  живо поинтересовался:
      — Ну что, сфоткал?  И не дожидаясь ответа, радостно  выпалил: — Вот  здорово!  Все  получилось!
      Простофиля!  Он  тогда  еще  не  знал  всех   превратностей  жизни.  Не  испытал  на  себе  женского  непостоянства   и   коварства.   Преклоняя   колени   перед  хитрой  бестией   Осинцевой,  Лева  не   унижался,  а  благоговел  перед   девичьей  красотой.  Жаль,  что  благородный   порыв  моего  друга   так  и  остался   не   понятым.   Именно   тогда   я   записал  в  блокнот  очередной  злободневный  стих:

      Преклоненный  Лева поцарапал  нос,
      Ногти  у Осинки всех острее кос.
      Рученьку  гордячке он  поцеловал,
      Но  любовь  девичью так  и  не узнал!

      Предчувствие  меня  не  обмануло.  В  тот  же  день весь  туристский  отряд  знал  о  сногсшибательном  приколе.  Ближайшие  подруги  Осинцевой  загадочно  перешептывались.  Сама  Осинка  вместо  того,  чтобы  подбодрить  Леву,  лишь изредка озорно поглядывала.   Девочка-заика  Лиля  Ежова  назойливо спрашивала  Сайганова:   «Что, Кошку-то, правда,  Осинцева  приручила?»  На   что   обычно  инертный мальчик  чересчур  эмоционально  отвечал:  «А  ты  как  думала? Ко-ко-ко-нечно!».  Остальные  ребята  также  пытались что-то  разузнать.  При  этом   каждый   из   них   по-своему реагировал  на  происшедшее  событие.  Чернова  и  Мосалева    недоуменно   вскидывали   брови.   Бородина  и   Шапиро  сердито   хмурились.  Сайганов  шмыгал  носом,  а  Вернигора   смачно  сплевывал   на   землю.  Под  его правым  глазом  красовался   синяк.   Посещение   деревни,   и   общение   с   местными   пацанами   не  прошли  бесследно.  Классная   наставница   уже   пропесочила   Вертигору,   но  так  и  не   добилась  от  него  правды. В  данной   ситуации   Елизавете  Васильевне  было  не   до   безобидных  детских  романов.  Хотя,   без сомнения,   они   бы  ее  позабавили.  Принято  думать,  что  если  чувства  растрачены  впустую, то это трагедия. К  счастью,   Лева   Коган  достойно   вышел   из  жизненного испытания  и  даже  согласился  с  моим  предложением   через   денек-другой   чем-нибудь   досадить  Осинке,  а  заодно  и  остальным  девчонкам.  Удобный  случай  для  этого  нам  вскоре  представился.
               
                * * *

      На  шестой  день  пребывания   в   Бузулукском бору  наш   туристский   отряд   посетил   место  ядерного взрыва  под   селом   Тоцкое.   Добирались   туда   на  автобусе, предоставленным в наше распоряжение опытным  лесничеством. Погода была нежаркая, благоприятствующая   очередной  экскурсии.  Солнце  лишь  изредка   выглядывало  из-за   гряды  густых  и белых облаков.  Небольшой  ветерок  способствовал поддержанию  бодрого  настроения.
      Местность   на   месте  взрыва  была  самая  обычная:  перелески  с полянами,  заросшими  густой травой  и  кустарником.   Об   учениях   на   полигоне  Южно-Уральского   военного  округа   напоминала   лишь  стела  с   памятной   доской.  А  ведь  здесь  когда-то бушевал   атомный  джин.  И  это, — в сердцевине  советской  державы,  на  плодородных  землях оренбургской  житницы,  в заповедных, живописных местах  Южного  Урала.   По  совести  говоря,   ни  я, ни мои  одноклассники  в  шестьдесят  четвертом  году  не имели  каких-либо суждений о целесообразности указанного  военного  мероприятия.  Факт  испытания  ядерного   оружия  воспринимали  с  гордостью,  как великое  достижение страны,  в которой  родились  и здравствовали.
Во  время  экскурсии  Лева  Коган  был  в  какой-то прострации.  Без   разбора   всех    подряд   фотографировал. но  уже  без  интереса  и  прежнего  азарта.   Видимо,   гадкая   насмешка   Осинцевой   все  же  сверлила  ему  мозги.  Я  же  был  сыт  по  горло   любовными  интригами,  не  имеющими  шансов  на  успех.
      Экскурсия    закончилась,    прошло    время    обеда,  но  автобус   все  не  появлялся.  Чтобы  хоть  как-то  утолить  голод,  запасливая  Лиза  предложила  юным  туристам  сухари   и   сгущенное   молоко.   По  сухарику   мне   и  Леве   перепало,  но  до сгущенки  дело  не  дошло.  После  вскрытия  банок  девчонки  с завидной прытью опустошили  их  содержимое. При   этом  использовали заранее  приготовленные  ложки,   которых  у  меня  с приятелем    не   было.   Отмеченная    нами    прожорливость прекрасного  пола  усугубила  прежнюю  обиду.  По   возвращении  с  экскурсии  я  и  Лева   решили  стырить  одну  банку  со сладостью,   возместив  тем  самым  причиненный   ущерб.
      —  В  конце концов  миром  правит желудок, — мудро  изрек  Кошка.
      — Шальная  мысль, но очень верная, —  незамедлительно  подтвердил  я. 
      На   следующий    день   случилось    то,   что   и  должно  было   случиться.  Одна   из   банок    со   сгущенным     молоком      исчезла    из    продовольственного запаса  отряда.  На  большее  количество  ни  я,  ни  Лева  не  претендовали;   здравомыслия  в   нас   было  достаточно.    Оказалось,    что   сложные    вопросы    решаются  самым   простым   способом.   В  зарослях   камыша    вниз   по  течению   Боровки   содержимое   банки    перекочевало   в  наши   ненасытные   желудки.   Приобщение   к  сладкой   жизни    доставило   удовольствие,      умиротворило.  От   недавней   злости   на   одноклассниц   осталось   одно   воспоминание.   Выбираясь    из    камыша,    я   и    Кошка   наткнулись    на   прибитую  к  берегу  лодку,   но  значения  этому  не  придали.    Добравшись   до   железнодорожной   станции,  мы   залезли   на   крышу   товарного   вагона   и   долго  лежали,   бездумно   глядя   в  небо.   Где-то   рядом   неистово    долбил   непробиваемую  сосну   дятел,  а   вдали   никак  не   унималась   растерявшая   детей   кукушка.
      Несмотря   на   мое  и   Левы   убеждение,  что   все  пройдет    гладко,  в  лагере   началась   суматоха.  Оказалось,   что   пропала   не  одна,  а  четыре  банки   со  сгущенкой.    К   нашему   удивлению,   припертый  к  стенке   Вернигора,  сразу  же   сознался   даже  в  том,  чего   не   совершал.   Но  сначала   он   рассказал  о  посещении  деревни,  завладении   чужой   лодкой   (с   целью  покататься)   и  о  потере  плоскодонки  по   независящей    причине.   По   словам    Вовки,   лодку  унесло   течением,    и    возвратить   ее   к   месту   швартовки оказалось   невозможным.   Из-за   этого    деревенские  ребята  его  поймали  и   отдубасили,   но  вероятность  повторной   экзекуции  не  исключалась.  Что  касается  сгущенки,  то  воришка   не  отрицал,   что   при   всяком   удобном   случае   вскрывал   банки,   но  счет   их   не   вел.   Услышав   это,   я   и   мой  друг,   облегченно   вздохнули,   но   до  поры   до   времени   решили   держать  язык  за  зубами.    Поэтому   умолчали   мы   и   о   лодке-плоскодонке,   обнаруженной   нами  в   зарослях   камыша  вниз  по  течению  Боровки.
  Густо  покрасневшая  Лиза была красноречива:               
      — Эти легкомысленные  выходки  могут  обернуться  большой  неприятностью, — возмущенно  говорила  она.
      —   Бог  с  ней  со сгущенкой,  но  что мы  будем делать,  если   явятся   хулиганы,   устроят   погром,  драку?
— Дра-дра-драку, — вторила  ей,  как  кукушка, насмерть  перепуганная   Ежова.   Остальные   ребята  молча  взирали на  кающегося  Вовку,  сбившего  спесь  после   мордобоя.  И  тогда  я  вновь  проявил  свои  недюжие  стихотворные  способности:

       Вернигора, Вертигора,
       Ты хулиганом был вчера,
       А нынче ты - побитый пес,
       Сгущенкой вымазавший нос.
       И мы девчонкам отомстили,
       Сгущенку тоже пригубили,               
       Обиженных нельзя винить,
       И, значит, так тому и быть!

       В   восьмой   и   девятый   дни  похода  погода  стояла  прескверная.  Дождь  лил,  как  из  ведра.  Волей-неволей   приходилось  безвылазно   прозябать   в   палатке, опасаясь  высунуть  нос  наружу.   Девчонки,  облепив Лизу,   как   цыплята    курицу-наседку,   слушали   ее   рассказ   о   прежней   жизни   в    Мичуринске,     неудачном  замужестве.  Обычно   горящий    взгляд   нашей наставницы   на   этот  раз  был    тусклым,   что   не   вязалось   с   ее   кипучей   натурой.   Юные   слушательницы   охали   и   ахали,    мальчишки   же,  пропуская    женские   россказни   мимо   ушей,   занимались  своими   делами.   Вернигора   и  Сайганов   играли  в  нарды,   Кошка  детально   изучал   злополучный   рассказ   «Макар Чудра»,  а  я  пребывал  в  дреме.               
      Между  тем  ливень  с  грозами  и глухим рокотанием  грома продолжался и ночью. В лесу устрашающе   ухал   филин.  Многие  из  нас  не  смыкали  глаз,  особенно пугливые девчата.   
      Холодок  пробежал  по  коже,  когда  в  одну  из ночей   пришли   деревенские   ребята.  И  в   этот   грозный  час  я  и  Лева оказались  на  высоте.  Поборов страх, выбрались  из  палатки   и  объяснили,  в  общем-то,   нормальным  пацанам,  где  найти  потерянную   лодку.  На   этом   неприятный    инцидент   был  полностью исчерпан.   В  результате   я   и   Кошка   стали   выглядеть в  глазах   слабой   половины   отряда   героями,  а  Вернигора  спасен  от  очередной  расправы.
      На десятый день похода дождь внезапно прекратился.  Выглянуло  солнце  и  начало  нещадно уничтожать  излишнюю  сырость.  Этот   последний   день   пребывания   в   Колтубанке  Елизаветой  Васильевной   был  объявлен  праздником.  И  как  обычно  в  подобных случаях,  она  не  смогла   избежать  излюбленной   торжественности,  радуя  молодую  поросль  искорками смеха  в  глазах.
      Прощальный   вечер  был   великолепен.  Огонь   костра  рвался  в  небо,  над   лесом   звенела   песня.   Одна    из   любимых  — в  духе  советского   времени.  Тон  задавала  конопатая   Ежова.  После  чаепития  все  без  умолку  шутили,  о  чем-то  спорили.   На  удивление,  смеялся    даже   Лизин  чилдрен.   Лева   сидел    рядом   с   Осинцевой,  а   я  —  со   Скляр   как   будто   и   не   было  между  нами  никакого  разлада.  Отчуждение  прошло,  а  для    близости   требовалось  время.   Ведь   мы,   по  сути,   все   еще   оставались    детьми,    жадно    познающими   окружающий     удивительный    мир,    не    затуманенными    ложью   глазами,   и   не  загубленной  пороками   душой.  Русские,   украинцы,    белорусы,   евреи,   татары:     граждане  великой   многонациональной  страны.   
      Туристский  поход  в   Бузулукский   бор  не  мог  продолжаться   бесконечно.  На  следующее  утро  юные  туристы  вновь оказались  в  тесном  и  душном  вагоне  пассажирского   поезда,   следовавшего  в  столицу  степного   хлеборобного  края — Оренбург.  Во  время  относительно долгого  пути  Лиза   убаюкивала  сына.   Раскисший   от   жары   Сайганов  тупо смотрел  в окно.  Вертигора  то  и  дело   шнырял   в  тамбур  перекурить.  Чернова  и  Мосалева  в  который   раз  разглядывали  собранный   гербарий.   Ежова,   навострив   уши,   ждала   сенсаций.   Я   и    Лева    пытались   развеселить  остальных  девчонок,  изнывающих   от   вынужденного   безделья.   Оля   Осинцева,  глядя   на   нас,   виновато  моргала   большими   красивыми   глазами.  Люба  Скляр  с   показным   равнодушием   заплетала   длинную   шелковистую    косу.  А  неразумно-строгая    Оля   Бородина,   устав  от   глупых  шуток,  назидательно говорила:  «Ну  хватит  вам,  шуты  гороховые...»
 
       Рассказ мною опубликован в газете «Уральские военные вести» в ноябре 2009 года.