Мело с самого утра. Природе, видимо, хотелось поскорее самой избавиться от той грязи, которую развезла эта неряха-осень, в спешке покидая сцену. Чистюля-зима набрасывала целые пуховые одеяла, но те быстро промокали, становились волглыми и грязными, и ей приходилось вываливать из небесных запасников все новые и новые порции пуха.
Вовка Шляпников, по прозвищу «Шаляпин», собирался домой в превосходном расположении духа.
Еще бы!
Во-первых, выиграл на спор целый «пузырь», да не какой-нибудь «гнилушки», которую Вовка не уважал, а самой настоящей «казенной», чистой, как слеза, и согревающей душу своим веселящим теплом.
Во-вторых, гордостью Вовки был сам предмет спора. Он доказал-таки, что, войдя со станком в резонанс, можно пением изменить скорость вращения детали в станке, и тогда голосом можно запросто сломать резец. Разумеется, заготовка при этом тоже приходила в негодность, но это уже ерунда, детали, не стоящие внимания.
Ребята распили бутылочку втихаря после смены в раздевалке, и уже было собирались идти домой, как неожиданно появился сменный мастер и напомнил, что сегодня дежурство – патрулирование на улицах, помощь местной милиции.
Парни чертыхнулись – они совсем забыли про это одиннадцатое число! Теперь придется таскаться по улицам в метель. Однако возражать не стали и подтянулись дружно к зданию пункта охраны общественного порядка. По дороге, разумеется, прихватив «добавки» - кто это дежурит без подогрева, да еще зимой, да еще когда так метет?
И парни пошли, весело переговариваясь, по улицам родного Владика, и лишь красные повязки с надписью «ДНД» говорили о том, что они сегодня – дружинники. Они спускались по Светланской, когда услышали, как что-то довольно громко кричит женщина или девушка, и подумали, что их помощь может понадобиться. Но, подойдя поближе, они услышали:
- Ну, кто ты такой? Ты – космонавт? Юрий Гагарин, может быть? Герман Титов?
Или, хотя бы, капитан дальнего плавания?
А ты можешь ради меня спрыгнуть с фуникулера? Или хотя бы спеть арию Хозе из оперы Кармен? Нет?
Ты – самый обыкновенный, а мне необыкновенный нужен. В общем, хватит за мной ходить…
Ребята потихоньку отступили, и долго молчали. Наконец, Валерка произнес:
- Слышь, ребя, но чо ей надо? С фуникулера прыгать, ну, не дура, а?
Вовка Шляпников сказал:
- Да просто она его не любит, вот и все!
- Ясен пень! Слышь, Шаляпин, а ты все-таки рассказал бы нам об искусстве, а?
- Зачем?
- Ну, если честно, то шоб бабам лапши на уши навешать. Шоб ария Хозе из оперы Бизе и все такое. А то без Хозе, блин, им в койку лезть западло…
Вовка, мастак ходить по бабам, рассмеялся.
- Так это они фасонят так! Думаешь, они сами что-нибудь в том искусстве понимают? Ты просто ей скажи, если черненькая, мол, что она – вылитая Кармен из оперы Бизе. Ну, а если беленькая – что нежная, как Дездемона, и она – твоя. Еще надо ей сказать, что только она, с ее умом и вкусом, смогла понять и оценить тебя, и тогда все твои недостатки тут же превратятся в твои достоинства – ей уже самой не захочется тебя разочаровать и попасть в категорию «непонимающих». Парни заржали и распили то, что осталось. Время их дежурства подошло к концу, и они, отметившись в пункте охраны порядка, разбежались по домам, оставив Вовку со своими повязками – завязали все три ему на руку, чтоб не забыл отдать завтра сменному – Вовка жил в общежитии, ему было это сделать удобнее всего.
Он шел, слегка под хмельком, снег все валил, оказаться дома, то есть у себя в общежитии, хотелось скорее, и заметив вдали машину, он решил проголосовать.
- Орлы, подвезете? – спросил он сидящих в машине, не обратив никакого внимания, что тормознул он дежурный милицейский «Газик».
Те развеселились:
- Отчего же не подвезти? Садись! А ты откуда такой хороший?
- С дежурства! Вон, видите – и продемонстрировал четыре повязки «ДНД» на рукаве.
Менты прыснули:
- Герой! – и повезли его прямым ходом в вытрезвитель.
По дороге им стало скучно ехать молча, и они давай расспрашивать Вовку, кто он такой, да откуда.
- Шаляпин я, то есть, Шляпников, а Шаляпиным меня ребята прозвали, за то, что пою.
- Ну-ка, спой, светик, не стыдись!
И Вовка запел.
Чего-чего, а этого менты никак не ожидали: голос у Вовки оказался сильным и чистым.
Он начал, как бы издали:
- Во субботу, в день ненастный…
Голос крепчал и разворачивался. Это был красивый полетный баритон, и вскоре он поплыл и заполнил все пространство «Газика»:
- Нельзя в поле, в поле работать…
Песня была русская, старинная, требовавшая неоглядной шири степей…
- Ой, да ни боронить, ни пахать!
Дальше были слова о том, что «можно только в зелен сад гулять», прозвеневшие в полной тишине – разве что рев мотора слегка пробивался…
Красиво, с рокочущими низами, Вовка пропел:
Нам сейчас
Не до вас –
Прощайте, девки, прощайте бабы!
На зеленый на Кавказ
Угоняют нас от вас…
Сидевшие в машине вдруг почувствовали, что басы его отзываются где-то в глубине тела, что все печенки-кишки Вовкиным низким нотам резонируют, и обалдело раскрыли рты.
- Мда…Шаляпин...
Старший лейтенант, служивший не так давно на Доманском и получивший там контузию, быстро понял, что это рекрутская песня, и какое-то родство вдруг с ней почувствовал.
- Слышь, Шаляпин, тебе куда? К общежитию Дальзавода?
- Саш, поворачивай! – сказал он шоферу, и тот послушно развернул машину, чтобы отвезти нашего героя, который незаметно для себя быстро уснул, и снилась ему гордая девушка, которая громко объявляла:
- Ария Хозе из оперы Бизе. Поет Дездемона!
А газик все летел к общежитию сквозь пелену снега, и улицы, расставшиеся, наконец, с осенней распутицей, будто покрылись белоснежной муслиновой драпировкой – совсем такой, как занавес в любимом Вовкином Оперном театре…