Защита от дурака

      Юлия Рожкова
      ЗАЩИТА  ОТ  ДУРАКА
      ...Теперь, возвращаясь назад, я думаю, что все, может быть, сложилось бы иначе, но такое уж неудачное выдалось утро. Ночью шел дождь, и снились кошмары. Глупости, что в дождь хорошо спится. Меня, например, звук стучащих по жести капель совсем не убаюкивает, а навевает грустные мысли, и я впадаю в безнадегу. И дело тут не только в Марине. Встав с постели и не обнаружив ее рядом, я не удивился. Сто к одному, что она сейчас с мужиком. Ну и плевать...
      Когда мать впервые увидела Марину, она, скрывая досаду, прошептала: «Эта будет тебе изменять...» Меня поразил не сам факт будущей измены, а то, как мать это сказала – с грустным сожалением. И вспоминая Марину тогдашнюю – высокую, с длинными светлыми волосами, я становлюсь сентиментальным идиотом. Особенно меня поразили тогда эти длинные волосы – такие ухоженные, летящие. Про себя я называл ее Белоснежкой, но только про себя – боялся насмешки – такой она казалась самоуверенной, твердо стоящей на ногах. Впрочем, хороши были и карие глаза, и круглая попка. Какой же я был дурак. Все было так радужно, а потом все стало плохо. Если уж быть совсем честным, то все было плохо с самого начала. Она считала меня неудачником, но я не был неудачником, ни тогда, ни теперь. Я был неплохим программистом и, зарабатывал неплохие деньги, а потом организовал бизнес с Лешкой Блякиным – сеть аптечных киосков, и потихонечку пошел в гору, продавая страждущим «Тампаксы», «Антипохмелин» и презервативы.
      Да, я не был крутым, но имел стабильный доход. Но когда тебе постоянно говорят, что ты неудачник, начинаешь потихонечку в это верить.
      Было утро. И в это утро я сказал себе, что мне наплевать. Наплевать на эту лживую суку (Ого, это я о Марине-то?), наплевать на весь мир. Я решил поехать в маленький ресторанчик на «Спортивной». Туда, где давно играл с Мариной клюквенную историю любви. Немного не доезжая, я решил пройтись пешком и через два шага увидел «вольво 911» – наш «вольво», на нем ездила Марина... Она сидела на открытой веранде ресторана. А этого фрукта я видел и раньше – однажды мне захотелось проследить за Мариной – это была не ревность, скорее любопытство. (Их love story началась года полтора назад, когда Марина вдруг сделалась неестественно возбужденной и начала носить короткие юбки и высокие каблуки, впрочем, она никогда не умела ходить на каблуках.) Крупный парень – а ля браток – почему-то тяготел к темным костюмам, носил их постоянно с темными футболками и горой золотых цепочек и печаток весом в тонну. На дона Карлсоне парень явно не тянул. А Марина выглядела сущей шлюхой со своими светлыми кудряшками (О, где вы, длинные волосы!) и голыми коленками. Что он в ней нашел? Но, черт возьми, что-то я сам в ней нашел. Захотелось подойти к ним и сказать с усмешкой что-нибудь вроде: «Здравствуй, Марина, познакомь меня с твоим молодым человеком», но самому вдруг стало смешно. Не подошел и не сказал, зачем людям портить досуг? Лишь немного поглазел издали. Вот вам и телепатия супружеских пар – жена моя и ухом не повела. Парень что-то увлеченно рассказывал – судя по гадкому выражению лица, сальный анекдот, а Марина угодливо улыбалась. (Тебе нравится подглядывать, да, девочка?) Во рту у парня, по-моему, блеснул золотой зуб. Мне бы хотелось, чтобы это было так.
      Я плюнул и пошел к своей машине. Сел за руль, но не поехал, а закурил.
      Тоненькая девушка шла по тротуару и несла тяжелую сумку. Что в ней? (Книги? Продукты? Золотые слитки?). Она мне понравилась – темненькая, коротко стриженная, в джинсах. Не удавалось рассмотреть цвет ее глаз – мешало солнце. И я загадал: карие – я с ней пересплю, серые, голубые – женюсь. На лицо девушки упала тень, и она глянула на меня в упор, видно почувствовала мой пристальный взгляд. И я увидел ярко-зеленые глаза (но не заметил отблеска линз, – неужели цвет натуральный?). Она уже проходила мимо, когда я распахнул дверь машины и предложил:
      – Позвольте, я вас подвезу.
      Она отпрянула, покачала головой и сказала (прошептала?):
      – Спасибо, нет...
      Мой голос стал вдруг сладким-сладким, и слова укладывались в витиевато-заманчивые фразы. Но уговорить москвичку (порядочную москвичку!) на такой вояж крайне сложно, хотя все же, думаю, мне бы удалось это сделать, но не хотелось тратить время (я был слегка расстроен), и пришлось воспользоваться одним приемом (Как же я себя ненавидел!), который действовал безотказно в критических ситуациях (к чести сказать, использовал его я крайне редко). Я заглянул ей не в глаза, нет, а в самые зрачки, как будто хотел через них увидеть ее мозг и прочитать ее мысли. Ее мысли... Сначала они предстали как череда красных светящихся точек, потом сформировались в бегущую строку, и я увидел буквы: «Какой красивый парень... не тороплюсь... я не такая...». А дальше все пошло как по маслу – она села в машину. Я не был профессиональным гипнотизером, но знал кое-что, и, как говорили, обладал большим потенциалом. Иногда мне казалось, что я мог бы быть властелином мира, не будь я столь ленивым сукиным сыном.
      Она представилась Сашей (никогда не одобрял мужских-женских имен, мне казалось это гермафродитизмом и извращением) и попросила подвезти ее на Кутузовский проспект. У меня было другое предложение, и я пригласил ее перекусить. Она согласилась, и я знал, что она согласится (это не было гипнозом, просто она уже смирилась с образом падшей девочки и позволила ситуации катиться по инерции). Я не возражал. Она была моложе меня на 7 лет, а выглядела еще моложе, дважды была замужем, детей не имела и жила на окраине Москвы в однокомнатной квартире, оставленной ей вторым мужем. Я спросил, что у нее в сумке. Она ответила, что ездила навестить в больнице подругу и везла ей передачу, но опоздала и ее не пустили. Я спросил, что с подругой, и она, мило краснея, пробормотала что-то про женские дела. (Боже, тебе и вправду под тридцать, детка?) Я не собирался везти ее в шикарный ресторан, учитывая ее джинсики и кроссовки, хотя ничего не имел против спортивного стиля и сам его предпочитал, но не хотел ставить ее в неловкое положение. Мне показалось, что она принадлежала к той породе женщин, которые испытывают чувство благодарности после приглашения в шикарный ресторан и готовы расплатиться натурой. Я не хотел ее унижать. Она не была сексуальной и даже сексапильной (тоненькая, легкая, плоская), по-настоящему прекрасными были лишь ее глаза: русалочьи, зеленые, опасные – они манили и обещали. Я удивлялся, что она ничего не спрашивает обо мне, но она явно нервничала. Хотелось побыстрее доехать до ресторана – расслабиться, выпить.
      Черт, довезу ее на такси, а потом заберу машину – глупо, конечно, – если машина и будет на месте, то со спущенными колесами или еще какой-нибудь пакостью, но такой уж выдался день.
      На повороте нас остановил гаишник – толстый и злой. Мне хотелось с ним  поругаться, очень хотелось, но я был предельно вежлив, что раздражало его еще больше. Я ему откровенно не нравился. Моя машина не была крутой и даже новой, у меня не было на запястье «Ролекса», и вообще я имел довольно помятый вид. (Ну, это уже стиль жизни – я чувствовал себя комфортно в майках и свитерах, джинсах, я как бы сросся со своей неряшливостью, и даже Марине изменить это было не под силу.) Но я был красив. Я всегда был красив. Я был красивым ребенком, красивым юношей, сейчас я был красивым мужчиной, потом буду красивым стариком. Но, моя красота была мужественной, без всяких там пидорских штучек. Женщин моя красота завораживала, но и отпугивала. Я уверен, многие из них представляли меня в своих сладких грезах, наряду с Ричардом Гиром и каким-нибудь там Сильвестром Сталлоне, наяву же держались на расстоянии, боясь приблизиться и сорвать запретный плод, ну да я не в обиде. Я всегда получал что хотел. Да и с внешностью мачо, потребности мои были достаточно скромными.
      Гаишнику я не нравился. Рядом со мной он выглядел жалким пигмеем-уродцем. Его раздражало во мне все: мой рост, мои плечи, моя улыбка в 32 зуба, мой профиль, мой взгляд. (Я считал, что взгляд у меня пронзительный, острый, Марина говорила – змеиный. Кстати ее я ни разу и не гипнотизировал, хотя чувствовал – она легко впадает в транс. Она была неинтересна мне как объект, теперь стала неинтересна как женщина.) Не нравилась гаишнику и моя зеленоглазая спутница. Он не хотел меня штрафовать, он хотел испортить мне настроение («Я хочу увидеть тебя вывалянным в дерьме, слизняк!») – отобрать права. Думаю, если бы у него был «Калашников», он, не задумываясь, прошелся бы по мне очередью, а потом поплясал на моем остывающем красивом теле. Я заплатил ему. Много. Он взял. Мы отъехали, но в зеркало заднего обзора я успел заметить, как шевелятся его губы. По-моему, он матерился.
      
      *   *   *
      
      Ресторан оказался обыкновенной третьеразрядной забегаловкой, впрочем, там было довольно чисто и уютно. Мы заказали мясо, закуски, а вот пить мне расхотелось. Саше заказал вина, она выпила легко, и мне это понравилось. Мы поболтали ни о чем. От вина ее глаза заблестели, и я все чаще ловил на себе ее пристальные взгляды, которые не понимал и не пытался разгадать. Я спросил, почему у нее нет детей. Саша сказала, так получилось, а потом, как бы спохватившись, стала заверять меня, что любит милых крошек и сожалеет, что их нет, но не теряет надежды обрести в будущем (еще один влажный взгляд). Я видел, что она врет и, в общем-то, все эти дети ей по фигу, но подыграл и сказал, что-то вроде того, какой же дурак откажется от счастья ощутить себя родителем кудрявого карапуза. (Вот черт, сразу почему-то вспомнился стих: «Когда был Ленин маленький с кудрявой головой».) Она тоже поняла, что я вру, и обиделась.
      Выяснилось, что она работает переводчицей в рекламном агентстве. А когда я попросил ее что-нибудь сказать на иностранном языке, не стала ломаться и быстро-быстро затараторила мелодичной скороговоркой.
      – Что ты сказала? Переведи.
      – Да так ерунда, не стоит.
      Но по тому, как она покраснела, я понял – сказала что-то обо мне, может, даже в любви призналась. В другой день мне было бы даже лестно, но сейчас не хотелось играть по правилам флирта. Ай, да Саша!..
      – Почему ты окликнул меня?
      – Ты мне понравилась.
      – Почему я села к тебе в машину?
      – Я захотел.
      – Ты всегда получаешь то, что хочешь?
      – Почти.
      – А что ты хочешь сейчас?
      По ее сценарию, я должен был ответить, что неплохо было бы познакомиться поближе и все такое. Я помолчал и закурил.
      – Провожу тебя, приеду домой, выпью, посмотрю телек, поболтаю с женой вообще-то я не хочу ее видеть, но надо до конца играть роль раздолбая) и спать – завтра на работу. Она посмотрела на меня, как на умалишенного (я бы на ее месте плеснул мне в лицо из бокала или дал по морде), и вдруг как-то сникнув, спросила уже скорее для порядка:
      – Мы еще увидимся?
      – Конечно, – я ничего не терял, но какой же я все-таки подонок – она же надеялась.
      На обратном пути я купил ей розы. Мне нравятся красные, но я купил белые, (Эти бабы такие дуры – еще вообразит что-нибудь про любовь с первого взгляда.) Она была так удивлена, что чуть не выронила букет. Я проводил ее до подъезда и помог донести сумку.
      – Зайдешь? – спросила с вызовом. (Парень, я даю тебе последний шанс.) Она мне нравилась, все больше нравилась, и я бы переспал с ней, но не сегодня, не сейчас, а когда-нибудь потом...
      Я видел, что произвел на нее впечатление и видел, как она мучается, играя эту унизительную роль – мою роль. Это я – коварный обольститель – должен был тянуть ее в койку. Пришлось ей помочь:
      – Знаешь, Саша, ты мне очень понравилась, правда, ты очень красивая. Я очень хочу познакомиться с тобой поближе, (Ага, вот оно, то, что должно было прозвучать еще в ресторане. Ладно, лучше позже, чем никогда.) но у меня важная встреча. То, что я тебе сказал в ресторане, ну, насчет выпить и спать, – это ерунда. (Вот вру, вот вру.) Я не прощаюсь, мы увидимся очень скоро, обещаю.
      Она слабо улыбнулась и опять покраснела. (Многовато для первого раза. Но ведь ты сам ее провоцируешь, супермен!) Я поцеловал ей руку и мы, обменявшись телефонами, расстались.
      Приехав домой, я не застал Марины. Может, она и звонила, но я отключил мобильник. Я знал почему она от меня не уходит. Ее держали не деньги (я видел машину ее приятеля, она стоила раза в три дороже наших двух), ей нравилось появляться со мной в тех местах, где женщины глазели на меня как на золотую рыбку, а ее провожали завистливыми взглядами. Марина была тщеславна.
      Неужели мне начинать разговор? Машинально принялся подсчитывать убытки: придется оставить ей квартиру, машину. Ну, тогда получается, что я какой-то лох (раньше бы это называлось благородством). Можно было бы судиться, но, представив, с каким удовольствием Марина будет прилюдно опускать меня ниже плинтуса, я содрогнулся. Обойдется. Пусть забирает дачу, и убирается к чертям. От этих мыслей стало так противно, что я пошел на кухню и выпил водки. Много. Почти стакан. (Эх, а ведь завтра на работу.)
      Да и гадкая она какая-то. Пошел в ванную, стал мыться. Поймав в зеркале свое отражение, так захотел дать себе в морду, что сил нет. Дать так, чтоб сломать нос, чтобы зубы посыпались на пол и чтоб глаз потом заплыл. В морду я себе не дал, хоть руки и чесались, а надел халат и вернулся в кухню. Еще немного выпил, уже пошло легче, хотя хмеля в башке еще не было, и стал мыть посуду. Посуды было много. Марина была неплохой хозяйкой, но ненавидела мыть посуду. Меня это почему-то особенно раздражало, и я орал. А сейчас сам стоял в халате посреди кухни и, дербалызнув водки, мыл посуду методично и тщательно. Как в плохом анекдоте. Для полноты картины я включил радио. «Битлы» пели «Esterday». Я затянул вместе с ними: «Йестурдей, олл май троблес симп со фо-р-увей...», ни хрена не понимая, выговаривал иностранные слова под музыку как заклинание вместе с «Битлами». Было так здорово, что я самозабвенно отдался этому занятию.
      В замке щелкнул ключ. Марина... Я выключил радио и затаился.
      – Пашка, ты дома? – спросила бодро, но почему-то сразу стало понятно, что надеялась на мое отсутствие.
      Я выглянул из кухни и увидел, как она идет по коридору, на ходу сбрасывая туфли. Идет крадучись, как нашкодившая кошка.
      – Ты что здесь де... – у нее отвисла челюсть, когда она увидела, чем я занимаюсь. Я представлял как она будет приятно удивлена. Удивлена? Ну, это мягко сказано, она ошалело посмотрела на меня, а потом заметила на столе бутылку «Столичной».
      – Ты пьян! – догадалась она. – Я так и знала... (Она знала! можно подумать я надираюсь каждый день.) Я хожу по магазинам...
      – На таких каблуках, – все-таки вставил я.
      Она насторожилась и подозрительно на меня глянула, но видимо решила направить мои мысли в другое русло.
      – Ладно, потом поговорим. Тебя кормить?
      – Ну, корми.
      Серьезный разговор откладывался, да и глупо было бы давать ей такой козырь. (Да, ты же был пьян, ты ничего не помнил.)
      Вечером позвонил Лешка Блякин и предложил поехать к нему на дачу.
      – Слушай, Пашка, раз фармакологи все равно перенесли встречу, давай завтра устроим себе выходной. Теще нужно помочь грядки вспахать, (Ничего себе выходной.) а потом посидим, выпьем, шашлычком закусим.
      – Блякин, ты, по-моему, совсем совесть потерял.
      – Ну, то есть приедешь? Давай часов в десять.
      – Ты что, рехнулся?
      – Ладно, черт с тобой, в два и ни секундой позже.
      С Лешкой Блякиным мы дружили давно, теперь мне кажется, что дружба может держаться на чем угодно. У нас с Лешкой дружба держалась на зависти. Он тихо завидовал мне – моей внешности, чувству юмора, моему философскому (раздолбайскому) подходу к жизни, моей удачливости в безнадежных делах – Лешка не знал моего маленького секрета. Я тихо завидовал ему – его коммуникабельности, его крепко сложенному семейному очагу. Мне нравилась его жена – толстая флегматичная Татьяна Блякина – спокойная и рассудительная. Его дети – горластые хулиганы Сенька и Ромка. Это была иллюстрация какой-то другой жизни. Но зависть эта была без злобы. Завидовали ли мы друг другу? Однозначно, да. Хотели бы поменяться местами? Однозначно, нет.
      Ночью у меня разболелся зуб. Боль накатами начиналась где-то в ухе, потом нарастала, захватывая скулу, затылок и глаз. Я, тихонько постанывая, разбудил Марину.
      – Ты чего?
      – Зуб болит.
      – Говорила же месяц назад – пойдем вместе. – Она принесла из кухни «анальгин». – На, выпей, завтра договорюсь с Зинулей.
      Марина так напряженно смотрела, как я глотаю лекарство, что у меня мелькнула мысль: «Не хочешь ли отравить меня, Дездемона?»
      – Марин, ты меня любишь?
      Она кивнула так быстро, будто всегда ждала именно этого вопроса:
      – Ты меня долго будешь любить?
      – Всю жизнь.
      Такая категоричность меня не убедила.
      – Ты меня долго будешь любить?
      – Можешь развить свою мысль, – милостиво разрешила она, поводя плечами.
      – Спокойной ночи, – сказал я, отворачиваясь к стене.
      – Какая же ты скотина, Сизов, видеть тебя не желаю, – прошипела Марина, поворачиваясь спиной.
      «Я тебя тоже», – мысленно добавил я.
      Утром Марина меня растолкала и, поджимая губы, сунула в руку бумажку с адресом и подробными инструкциями: к кому, куда, в какой кабинет подойти. Велела купить конфет и бутылку «Шампанского». Я спросил:
      – Слушай, а это не долго, а то мне в два часа к Лешке Блякину на дачу надо.
      – Успеешь к своему Лешке.
      Марина не любила Блякина, он платил ей тем же.
      – А может не ездить к нему? – пустил я пробный шар.
      Лицо Марины стало одновременно злым и несчастным:
      – Нет уж, поезжай, а то он потом скажет, что это я тебя не пустила.
      Похоже, Марина звонила утром не только стоматологу и очень рассчитывала на мое отсутствие. Я уже собирался уходить, но Марина крикнула мне вслед:
      – Слушай, вынь кур из морозильника. И обязательно позвони мне из поликлиники, когда все закончится. («Что закончится?» – поход к зубному наводил на меня ужас.)
      Я вынул кур, они были в пакете и в изморози... На пакете было написано: «Куриное царство». Я подивился размаху фантазии автора, вытер руки и еще раз проверил наличие носового платка (к зубному ведь надо с платком).
      Я вышел во двор. Было рано, но не пустынно. Женщина гуляла с собакой, парень в костюме «Адидас» делал пробежку, стайка детей спешила в школу, а прямо у подъезда стояли мужики. Мужиков было двое, я их знал. Один – маленький, пузатый Вован из 218-й квартиры – хитрый и вороватый – разговаривал с высоким бледным Колькой-алкашом из 195-й. На Воване была мятая кепка. Колька зимой и летом ходил в засаленной рыжей куртке, по тому, как она стояла колом, я думал, что она как минимум из свиной кожи или из кожи какого-нибудь чахоточного бегемота. Мужики стояли у раздолбанной шестерки Вована с поднятым капотом и увлеченно спорили, размахивая руками. У Кольки в руках был гаечный ключ, но это была только видимость работы, на самом деле они пили из маленьких стаканчиков, заметить которые можно было только приглядевшись. Мужики меня заметили:
      – Куда это так рано, а, Паш?
      – В поликлинику – зуб болит.
      Колька сочувственно покивал, а Вован засеменил ко мне на своих коротеньких ножках:
      – Слушай, Паш, дай червончик до завтра.
      Я улыбнулся – у Вована был свой кодекс чести, первым пунктом которого было – не отдавать долги. Впрочем, он никогда не просил больше десятки. Я давал ему через раз, иногда проходил мимо с каменным лицом, и тогда он тихо матерился, не в мой адрес, а так за жизнь. Сегодня дал. Вован хитро подмигнул, Колька остался безучастным.
      Пока Колька не спился, он был классным автомехаником. Говорили, что у Кольки было какое-то горе. Насколько я знал, никакого горя у Кольки не было, просто ему было скучно. Работать он любил, а вот зарабатывать не умел. Потому и пил, от неприкаянности.
      Поликлиника была недалеко. По дороге я купил коробку конфет и бутылку «Шампанского» – эдакий джентльменский набор. Народу было много, очередь, в основном, состояла из шустрых, востроглазых старух. Я сел у кабинета и сверился с марининой запиской. Врачиху мою звали Сейко Зинаида Васильевна. Очередь косилась на меня неприязненно – из полупрозрачного пакета ясно вырисовывались углы конфетной коробки и очертания бутылки – значит я блатной, а раз блатной – значит без очереди, а раз без очереди – остальным сидеть, как минимум, на полчаса дольше. Вызывали по селектору, звук был отвратительный, и когда выкрикивалась очередная фамилия, очередь замирала и превращалась в слух. Как ни странно, свою фамилию я услышал четко, и смело вошел в кабинет.
      Сейко Зинаида Васильевна оказалась чистенькой миловидной женщиной, худенькой и уставшей. От нее веяло угрозой. В кабинете пахло мышьяком (впрочем, могло пахнуть чем угодно, но уж такой стереотип: стоматолог – мышьяк). Я отдал ей пакет, и она кокетливо удивилась:
      – Ну, что вы, не надо. – Но по цепкому взгляду я понял, что очень даже надо...
      Она усадила меня в кресло, направила в лицо слепящий луч, и заглянула в рот. Потом дотронулась до зуба блестящей иголкой, и я взвыл... Впрочем, достаточно интеллигентно, хотелось закричать во весь голос, но в кабинете работало еще два врача и одна из них – дородная дама со сложно, и прической, неприязненно покосилась в мою сторону.
      – Надо удалять, это зуб мудрости, растущий неправильно.
      Мы переместились в соседний кабинет, где нас встретил веселый волосатый дядька в замызганном халате, оказавшийся хирургом. Он сделал мне укол куда-то в глотку, и у меня так онемела половина лица, что показалось, онемел мозг. Увидев огромные клещи в волосатой руке, я побледнел.
      – Вам плохо?
      Я подумал. Вроде бы плохо мне не было, а признаться в том, что страшно было стыдно и пришлось помотать головой.
      Во рту что-то произошло, по-моему хрустнула кость. И тут же перед глазами возник зуб – огромный и окровавленный в щипцах хирурга. Я побледнел еще больше, но все же от сознания того, что все закончилось, немного пришел в себя.
      – Сколько я вам должен?
      Доктор замялся:
      – Ну, вообще-то от Зинули... 500 рублей.
      Я расплатился. Получив деньги, доктор заметно повеселел, и даже снял запрет на курение и заботливо посоветовал быть осторожней за рулём. Так что расстались мы вполне довольные друг другом. Правда меня удивила логика: у меня отобрали мой зуб – прекрасный, костяной, вырвали клещами, и за это еще взяли 500 рублей.
      
      3
      
      К Лешке на дачу я приехал в половине третьего.
      – Ты где был? – набросился он на меня.
      – Зуб удалял.
      – А, ну бери лопату.
       Мальчики, начинайте с левого угла, – на террасу вышла блякинская теща – Раиса Ивановна – кокетка страшная. На ее грузное тело были натянуты черные треники. Необъятную грудь покрывала алая майка.
      Мы с Блякиным начали копать. Заморозка у меня уже отошла и десна поднывала. Но копание грядок отвлекало, и я целиком переключился на это занятие.
      Копали мы долго – целую вечность. Я ничего не имел против, хотя капли пота вовсю катились по усталым лицам. Раиса Ивановна опять вышла на крыльцо, на этот раз на ней были салатовые леггинсы и просторная зеленая блуза – да, стильная женщина:
      – Мальчики, я уезжаю в город, – пропела она, подмигнув мне, и мелькнула за забором своими пышными телесами.
      – Все. Отбой, – скомандовал Блякин, втыкая лопату в землю.
      Мы немного поплескались из шланга – удовольствие ниже среднего – холодно – и принялись за шашлыки.
      Пока я нанизывал на шампуры куски мяса вперемежку с колечками остро пахнущего лука, Блякин колдовал у мангала. Хороший у него мангал – большой, добротный.
      Наконец потянуло дымком, жареным мясом и мы налили по первой.
      Так уютно было сидеть у мангала под распускающимися яблонями, пить водку и смотреть на догорающий закат.
      Налили по второй.
      – Знаешь, мне Марина изменяет, – неожиданно выпалил я.
      Блякин отреагировал четко – глотнул водки и с чувством выдохнул:
      – Вот сука.
      Как я любил его в этот момент.
      – Ну, а ты ее того... любишь что ли?
      – Нет.
      – Ну, а чего тогда? Обидно?
      – Обидно.
      Блякин задумчиво повертел шампуры:
      – Ну, давай ему морду набьем.
      – Кому? – не понял я.
      – Ну, этому... кексу.
      Предложение было хорошим, учитывая, что в молодости мы с Лешкой занимались каратэ и достигли, между прочим, приличных результатов, но как-то все это походило на детскую выходку.
      – Из-за Маринки, что ли драться? Много чести. Ну ее к лешему.
      – Тогда плюнь, – он протянул мне шампур.
      – Я и плюнул.
      Мы задумчиво помолчали, вкусно хрустя шашлыками. Выпили. Закусили.
      Лешка взглянул на меня пьяновато:
      – А раньше ты ее любил?
      – Кого?
      – Марину?
      – Раньше я не помню, это давно было.
      – Знаешь, ты кто?
      – Кто?
      – Раздолбай.
      Мы немножко подрались.
      – Я знаешь, что думаю, Паша? Может, не все умеют любить, ну, то есть не всем это надо.
      – Я, значит, не умею, так?
      – Да, нет, не то, что не умеешь, может, тебе просто все по фигу.
      Я обиделся:
      – Если ты сейчас скажешь, что у вас с Татьяной любовь до гроба, я тебе врежу.
      – Не знаю, Паша, мне просто нравится о ней заботиться. Вот прихожу я домой, а она там. Ждет. А когда я руку сломал, помнишь? Переживала. И потом Ромка, Сенька у меня. Они такие... – Лешка не мог подобрать слова от избытка чувств.
      – Значит ты счастливый? – не унимался я.
      Лешка, смешно сморщившись, почесал нос:
      – Счастливый, – мрачно решил он. – И ты счастливый.
      – Это, еще почему?
      – Ну, у тебя есть хороший друг, а дружба, брат, дорогого стоит.
      Я изумленно воззрился на него:
      – Хороший друг – это ты?
      – Я.
      И тут я стал хохотать, и хохотал, пока у меня не выступили слезы.
      Лешка вытаращился на меня, а потом тоже расхохотался.
      – Ладно, весельчак, давай наливай.
      Мы выпили, потом обнялись и поцеловались.
      – Завтра на рыбалку махнем, – решил Блякин.
      – А работа?
      – А потом на работу.
      – А... тогда, может, еще выпьем?
      – Выпьем.
      Ночью я проснулся от мучительной жажды. Где-то сбоку на топчане храпел Лешка. Я свесил босые ноги и потопал ощупью, как мне казалось, в сторону кухни. Тьма была кромешная. Не пройдя и десяти шагов, я вдруг почувствовал резкую боль в правой ноге. Это было так неожиданно, что я заорал. Мне показалось, что от этого ультразвука лопнули мои голосовые связки, а заодно и стекла на окнах. Боковым зрением я заметил, что Лешка подпрыгнул на своем топчане, вскочил, но бросился не ко мне, а к выключателю. Врубив свет, он ошалело огляделся:
      – Чего ты орешь?
      – Меня укусили. За ногу, – пожаловался я.
      Лешка нагнулся и, щелкнув, отцепил от моей ноги мышеловку. Мы обалдело на нее уставились.
      – Что это?
      – Мышеловка.
      – Вижу, что не капкан на мамонта! Откуда она здесь?
      – Теща на мышей поставила. А куда ты ночью поперся? – заступился за тешу Лешка.
      – Приспичило.
      Наступила пауза – кончив орать, мы переводили дух.
      Пока Лешка оказывал мне первую помощь, я материл его, его толстозадую тещу, мышеловку, Марину и себя в придачу. Только тут я заметил, что вся моя одежда, да и одежда Блякина, покрыта зелено-коричневыми пятнами и подтеками, к тому же мокрая какая-то. Я указал на это Лешке:
      – Что случилось?
      – Так это... мы же на рыбалку ходили.
      – Что-нибудь поймали? – заинтересовался я.
      – Да, нет, мы же удочку сломали.
      – Как это?
      – Ну, я ее уронил, а ты наступил.
      – Ладно, это понятно, а одежда-то почему грязная?
      – Я в болото упал.
      – А у меня-то почему грязная?
      – Ты меня вытаскивал, а потом до дома нес.
      – Интересно... – я подозрительно посмотрел на Блякина, – ...а мы с тобой больше ничего не пили?
      – Конечно, нет, – его взгляд был незамутненным и ясным, как у младенца. – Ты сиди тут, а я пойду, воды принесу, чтобы ты не бродил по дому. Вернулся он минут через пять без воды, но с круглыми глазами:
      – Нас хотели ограбить.
      – С чего ты взял?
      – Там дыра в заборе.
      Слабое воспоминание забрезжило в моем сознании:
      – Это я сделал.
      – Ты сделал!? – заорал Блякин.
      – Ну, да, когда тебя нес. Я калитку не нашел, ну и пошел напрямик.
      – Меня теща убьет. Раиса Ивановна.
      – Да, ладно, не бзди. Завтра утром встанем и все поправим.
      – На работу не успеем.
      – Встанем пораньше.
      – В пять утра!?
      – Есть другие предложения?
      Других предложений не было.
      – Паша, у меня что-то голова болит.
      Я протянул ему упаковку.
      – Что это?
      – «Антипохмелин».
      – Откуда?
      – Из нашего аптечного киоска.
      – Не буду, – категорически отказался Блякин.
      Я легонько щелкнул его по носу:
      – Лешенька, я тебя обожаю.
      На этом мы заснули. Сон мой был некрепок и неглубок – Блякин храпит как бегемот. И только я стал забываться долгожданным сном, как что-то заорало на ухо блякинским голосом:
      – Ба, да это же Пашка Сизов – самый большой засранец из всех моих друзей!
      Я застонал и поднялся.
      На улице было холодно, роса лежала на траве. Минут сорок мы делали забор, и я все удивлялся. В принципе, я парень мощный, но не толстый. Дыра же была такая, будто в нее прошло стадо бизонов. Я с гордостью взглянул на плоды наших трудов. Все-таки быстро мы управились в четыре руки.
      Лешка вздохнул:
      – Как думаешь, теща заметит?
      – Не волнуйся, обязательно заметит, – ехидно сказал я.
      – Свинья ты, все-таки.
      Мы прошли в дом и выпили кофе. Мне заметно полегчало, Лешка же имел вид бледно-зеленый. Страдальчески поглядев на меня, он сказал:
      – Паша, я не могу сесть за руль.
      – Ну и оставайся, – бодро посоветовал я.
      – Паша, ты мне друг?
      – Поцелуй меня в задницу.
      Через полчаса я вез злого зеленого Блякина в сторону Москвы. Хорошо, что у него на даче нашлось во что переодеться, а то выглядели бы мы как парочка перепивших гомиков. Блякин все-таки выпил тройную дозу «Антипохмелина», и заметно повеселел.
      На работу в наш маленький офис на Фрунзенской мы приехали почти вовремя, и наша секретарша Лидочка, увидев нас, всплеснула руками, посмотрела на Блякина с ненавистью, на меня – с сожалением и отправилась варить кофе, Впрочем, кофе пить Блякин не стал, умчавшись на встречу с поставщиками. Я же засел за компьютер. Работы было много.
      – Мне никто не звонил? – спросил я Лидочку.
      – Нет, никто не звонил, Павел Ильич.
      «Ну, и стерва же ты, Марина!» – подумал я и тут же забыл о ней погрузившись в работу.
      
      4
      
      Всю неделю я работал. Мотался по городу, улаживая дела то с налоговой инспекцией, то с арендой, то с поставками. Но все время я готовился к разговору с Мариной. С каждым днем полоса отчуждения становилась все заметнее, и меня это все больше раздражало. Устраивала ее ситуация или нет, я не знал, но она держала меня за дурака, думая, что я настолько слеп и глух, что ничего не замечаю. Не замечаю ее поздних приходов домой, запаха вина и чужих сигарет. Да, она держала меня за дурака. Я и был дураком, и это бесило еще больше. Только круглый дурак мог связаться с этой дешевкой.
      Развязалось все глупо и просто. Я пришел домой с работы голодный и злой. У меня была важная встреча, на которую я надел костюм. К костюму полагались запонки. Одна из них и закатилась под кровать. Я еще раздумывал: лезть за ней или наплевать. Полез. Под кроватью, кроме запонки, я нашел тапок, журнал мод и черную тряпочку. Черная тряпочка оказалась трусами. Мужскими. Я тупо уставился на них, а потом начал хохотать. (Наш дружок покинул любовное гнездышко голозадым.)
      Марина обещала прийти к десяти. На часах было без трех минут десять. Я решил покурить, но не стал выходить на лоджию. Марина могла вернуться и спрятать мою улику, а потом доказывай («Где трусы?», «Какие трусы?»), нет уж, увольте. Я повесил трусы на спинку кресла, а сам закурил прямо в комнате. Марина не опоздала. Она вошла в квартиру и закричала с порога:
      – Сизов, ты что, куришь в комнате?
      – Да, я курю в комнате.
      – Ты совсем обнаглел, – начала она, и не закончила, потому что, войдя в комнату, сразу заметила мою находку, висящую на видном месте.
      Я не знаю, чего я ожидал – что она упадет в обморок или грохнется на колени, умоляя о пощаде, – но был разочарован. Она лишь побледнела и открыла рот.
      – Что это? – спросил я.
      Мне доставляло садистское удовольствие наблюдать, как она мечется в поисках ответа. Единственно правильного и достойного.
      – Так что это? – повторил я чуть громче.
      – Это... это...
      – Трусы, – подсказал я. – А чьи это трусы?
      – Ну твои, наверное, – догадалась она.
      Я аж подпрыгнул:
      – Да они же размера на два больше! Твой приятель, как выясняется, довольно толстозадый малый.
      – Давай поговорим, – устало предложила она.
      – Давай, – радостно согласился я.
      – Паша, мы давно уже не понимаем друг друга, – пафосно начала она, но я оборвал ее:
      – Нет, красотка, так не пойдет, ближе к делу – что ты предлагаешь? («Паша, прости, я была не права...», «...бес попутал...» «..он меня изнасиловал...»)
      – Давай разведемся, – сказала она неуверенно.
      Я был удивлен – вот не думал, что она так быстро согласится. Я не понял, обрадовало меня такое быстрое согласие или нет.
      – Будем судиться? – спросила она робко, и тут меня осенило, что по каким-то причинам она не заинтересована в таком решении проблемы, а может, обалдела от моего напора.
      – Будем, – тут же среагировал я.
      – А может, как-нибудь договоримся. Да я была не права, но ведь я любила тебя. (Наконец-то я услышал, что хотел. По-моему, ты переигрываешь, крошка.)
      – Ладно, давай: машина все равно на твое имя, ладно, бери. Сдачей потом решим. Собирай вещи и уе...й в Бирюлево, ты ведь там прописана?
      – Прямо сейчас? – ее лицо дернулось.
      – Ну, да, чего тянуть-то?
      Я ушел на кухню и слышал, как Марина яростно рвет с плечиков свои платья, открывает шкафы, что-то переворачивает. Мне показалось, что она немного поплакала. Недолго так, минут пять, и не от горя, а от злости. И я понимал почему. Она любила быть хозяйкой положения. Думаю, для этого разговора она и фразу подготовила, вроде: «Павел нам нужно расстаться, потому что я полюбила другого человека!» И наверняка ей виделось, как после подобного начала, я падаю на колени и умоляю ее остаться, заверяя в вечной любви. Фу, глупость какая! И все же она не хотела уйти так, не сказав ключевой фразы.
      Марина появилась на пороге кухни величественная и сказала с царственным видом вдовствующей королевы:
      – Павел, ты должен меня понять и простить, я полюбила другого человека, ты никогда меня не любил... – Она сделала паузу.
      Здесь мне полагалось сказать: «Что ты, Марина, я всегда любил тебя и всегда буду любить».
      Я не сказал, и она, сбившись с ритма, начала снова:
      – ...Ты никогда меня не любил, – она опять замолчала:  мне давалась еще одна попытка закончить ее фразу.
      Я молчал, и Марина злилась:
      – Павел, ты что, не слышишь?
      – Почему, я слышу. Я никогда тебя не любил.
      – И ты с этим согласен? – удивилась она.
      – Ну да. (Пора кончать этот спектакль.)
      Ее глаза стали и наполняться злыми слезами:
      – Ты эгоист, ты... – тут она сказала фразу, сложенную из такого витиеватого мата, каких слышать мне приходилось нечасто. Меня аж проняло, я не ожидал, что Марина умеет так ругаться. Она уже вновь гремела вещами в комнате.
      – Я ухожу, – крикнула она, и я вышел в прихожую.
      У ее ног стояли чемодан и сумка, выглядела Марина очень злой:
      – Вот ключи, потом зайду за остальными вещами. Я хочу сказать тебе, Паша, почему я ухожу. Ты эгоист, эгоист и импотент, а еще...
      – Остановимся на этом, позволь задать тебе один вопрос, Марина. Что такое случилось с твоим другом, что он вынужден был покидать эту квартиру без трусов?
      Ее нервы не выдержали – она кинулась на меня как тигрица, и если бы я не успел перехватить ее запястья, пощечина бы удалась на славу – все как в мелодраме. Я держал ее руки, а она вопила, слов было много. Разных. Я запомнил только, что я – подонок, сволочь, импотент, и она меня ненавидит. Но это далеко не полный список. Наконец, она выдохлась и сказала более-менее спокойно:
      – Отпусти, дурак, больно же.
      Я отпустил ее. Я готов был держать пари, что она мне плюнет в лицо, но ошибся, она лишь, уходя, громко хлопнула дверью.
      Я остался один. Отключил телефон, поплескался в ванной и лег спать. Заснул на удивление быстро.
      Через несколько дней она позвонила и велела явиться в загс для подачи заявления о разводе.
      – Зачем тебе это нужно, Марина?
      – Я выхожу замуж.
      – Имею я право узнать за кого? – фраза мне очень понравилась, я вычитал ее в каком-то бульварном романе.
      – Да, ты имеешь полное право это знать. Я выхожу замуж за Кукушкина Виктора Сергеевича, – театрально сказала она.
      – И ты будешь Кукушкина!?
      Она бросила трубку.
      
      * * *
      
      Когда я подъехал к загсу, Марина уже ждала меня у входа. В синем костюме, белой блузке. КРАСИВАЯ. Неподалеку я заметил черный джип, рядом покуривал мой старый знакомый – бритоголовый Кукушкин Виктор Сергеевич. Я радостно помахал ему рукой. Он сделал вид, что не заметил моей выходки.
      Тетка, которая занималась нашим бракоразводным процессом, была вся в мелких рыжих кудряшках. (Бракоразводный процесс! Это прелестно.) Она с ненавистью смотрела на меня (все они – такие кобели) и сочувственно на Марину (держись, держись, милочка). Сочувственно, с оттенком восхищения (и как ты его держала все эти 9 лет?). Нам велели прийти через месяц за бумагой, окончательно подтверждающей, что мы уже не муж и жена.
      – А побыстрее нельзя? – нагло спросил я.
      Тетка и Марина переглянулись, поглядели друг на друга с пониманием и симпатией, потом скрестили на мне свои гневные взоры.
      
      5
      
      Для меня началась полоса какой-то эйфории. Я упивался своей свободой, обжирался ею. Свою холостяцкую жизнь я начал с генеральной уборки, чтобы выветрить проклятый дух Марины из своего жилища. Вымести его с сором и пылью. Мысль о том, что я перечеркиваю 9 лет совместной жизни, приходила мне в голову, но я отмахивался от нее как от надоедливой мухи. Это была дешевая лирика. Тем более на все можно смотреть по-разному. Закончился один этап, начался следующий. (И так вся жизнь – по этапу...)
      Я купался в своем одиночестве, как в лучах весеннего солнца. Для меня будто кончились все запреты. Я накупил всякой техники (Марина относилась к ней подозрительно, считая пустой тратой денег): телефон со всякими там АОНами, музыкальный центр, компьютер... много всего.
      Квартира стала походить на студию звукозаписи. Освободил в стенке нишу и устроил бар. Мне всегда хотелось иметь бар, не для того, чтобы, придя с работы дербалызнуть рюмашку-другую. Это была нереализованная мечта, пришедшая из каких-то красивых западных фильмов (еще один категорический запрет Марины).
      Приходя с работы, я раздевался до трусов, врубал музыку и балдел, иногда пел. Громко. Затем садился к телевизору и смотрел какой-нибудь старый, но любимый боевик или легкую порнуху, или спорт. Политика меня не интересовала.
      Впрочем, мое радужное настроение длилось не долго. Как выяснилось: рубашка сама не станет чистой, а еда – готовой к употреблению. Конечно, нашлось бы десятка два барышень (без преувеличения), которые радостно взялись бы за обустройство моего жилища. После моего развода такие попытки предпринимались постоянно. Но пока я дорожил своей свободой и независимостью. Очень дорожил. Мысль о том, что представитель вражеского лагеря (женщина) вторгнется в мое жизненное пространство, наводила на меня ужас. Приходилось справляться своими силами.
      Я покупал мясо – килограммов пять или десять. (У меня был знакомый, продающий мне хорошее мясо, без балды.) Я клал мясо в большую ведерную кастрюлю и варил целый день (по выходным), снимая серые пенки. И потом несколько дней его ел.
      С рубашками было сложнее. Стиральную машину я освоил довольно быстро. А вот с утюгом у нас сразу возникла взаимная ненависть. После пары ожогов и прожженной манжеты, дело вроде бы пошло на лад. Лешка хохотал, замечая ненужные стрелочки на рукавах и воротничках, моих рубашек.
      Когда Марина ушла, я позвонил Лешке похвастаться:
      – Мы с Мариной разошлись.
      – Да ну, – присвистнул Блякин, – а мы с Татьяной спорили, чем дело кончится.
      – Ну и кто выиграл?
      – Татьяна.
      И все же быт потихоньку стал одолевать: я стал раздражительным и нервным. Впрочем, накопилась усталость последних месяцев – аврал на работе и вообще. Я стал как выжатый лимон. Захотелось в отпуск. На море, где под палящим солнцем, на лазурном берегу можно было бы предаваться любви с загорелой блондинкой. Когда я сказал об этом Блякину, у него челюсть отвисла, и он завопил:
      – Ты что ох...л?
      – Нет, – не согласился я с такой формулировкой, – я устал.
      – Устал он, ах, боже мой, – принц Флоризель! Скотина ты ленивая и все.
      Но меня уже понесло, и я сказал раздраженно:
      – Слушай, что у тебя за фамилия такая – Блякин? Это же полумат. Ну был бы какой-нибудь Вознесенский, Королев или на худой коней, хоть Джексон. Господин Джексон, а? А что это – господин БЛякин.
      – Паша, ты что заболел?
      – Ничего я не заболел, – разозлился я, – отпустишь в отпуск?
      – Нет, – отрезал Блякин, – я один не справлюсь, и потом, мы же договорились: поллета ты за меня работаешь, поллета – я за тебя. А сейчас – конец апреля.
      Он вдруг треснул кулаком по столу и заорал:
      – Бизнес летит к чертям собачьим, а он в отпуск захотел. Куда ты пойдешь, если прогорим? В Р1ауbоу, тьфу ты, Р1ауger1 трясти своей красивой мордой и тем, что между ног?
      – Почему, – удивился я, – я стану психоаналитиком или психиатром (учитывая мои скромные таланты).
      – Тебе самому надо к психиатру.
      Я направился к двери, а Блякин заорал мне в спину:
      – Чтоб завтра был на работе, тебе еще на Каховку ехать, к фармакологам, понял?
      Я помахал ему ручкой и послал воздушный поцелуй.
      Но была еще одна проблема, о которой я не говорил даже с Блякиным, в которой мне не хотелось признаваться даже себе. У меня чесались яйца. Да-да, самым натуральным образом. Обходиться подручными средствами было унизительно, а ввязываться в случайные связи не хотелось, не говоря уже о проститутке (это был один из моих глупых принципов). Мне нужна была любовница, именно любовница, не претендующая на статус жены.
      Придя домой, я занялся немедленным решением проблемы, перетряхивая свои записные книжки. Вариантов было много, но мятая бумажка «Саша» заинтересовала более других. Ну конечно, тоненькая, зеленоглазая Саша. Я набрал семь цифр:
      – Здравствуйте, могу я услышать Сашу?
      – Здравствуйте, Паша, я вас узнала.
      – Правда? – я был приятно удивлен.
      – Я ждала, что вы позвоните. Вы ведь прочитали мое сообщение на автоответчике?
      Автоответчик? Вот черт, дня три я уже не прослушивал записи.
      – Конечно. Саша, может, встретимся, сходим куда-нибудь, поболтаем. Мне бы очень хотелось тебя увидеть (ты даже не представляешь себе насколько). Я вспоминаю твои глаза (и бедра тоже), мне кажется ты нужна мне (очень нужна, иначе мои яйца просто взорвутся). Как на счет завтра, я мог бы заехать за тобой?
      – Хорошо, я освобожусь в восемь, ты помнишь, где я живу?
      – Конечно, помню (ни хрена я не помню), но лучше скажи мне точный адрес.
      Она продиктовала адрес, и мы распрощались. Мне стало интересно, что же она наговорила на автоответчик, и я начал проматывать пленку: «Пашка, если ты дома – возьми трубку», – это Блякин – не то, «Павлик, это Ирочка, я...» – не то, «Паша, на днях я зайду к тебе, кое-что забыла.» – Марина – дальше, ага, вот – «Здравствуйте, Павел, это Саша, вы как-то подвезли меня, помните? Мне бы хотелось еще раз вас увидеть, вы мне очень понравились...» – как трогательно. Я почувствовал себя похотливой сволочью и вновь набрал номер:
      – Саша, это снова я. Я хочу тебе кое-что сказать, после того как я это скажу, ты вряд ли захочешь меня видеть...
      – Тогда, может, не надо, – осторожно начала она.
      – Надо, – решил я. – Саша, если ты хочешь найти в моем лице близкого друга, то я не подхожу на эту роль. Я разошелся с женой. И мне нужна женщина для близких, но не глубоких отношений. Я –  тупое, похотливое животное, и я не собираюсь жениться ни на тебе, ни на ком-либо другом. Я хочу,  чтоб ты это знала.
      Трубка надолго замолчала.
      – Алло, Саша, я тебя не слышу.
      – Я молчу.
      – Ты плачешь? – заподозрил я.
      – Нет, я думаю.
      – Ладно, я готов выслушать, что ты обо мне думаешь, хотя лучше скажи просто, что я козел и повесь трубку. И забудь об этом.
      – Да нет, я согласна.
      – Что!?
      – Павел, ты слышал, что я сказала. Я согласна стать твоей любовницей и не метить в супруги.
      – Почему?
      – По-моему, ты еще более одинок, чем я. Но тогда придется перенести нашу встречу на начало следующей недели.
      – Какие-то проблемы?
      – Технические – не очень удачные дни месяца, – сказала просто. (Да, детка, похоже, я что-то в тебе не разглядел, но, черт возьми, мне нравился такой деловой подход.)
      – ОК, но больше недели я ждать не буду.
      – !?
      – НЕ вытерплю.
      Она рассмеялась и дала отбой. А у меня осталось смешанное чувство – с одной стороны, проблема, вроде бы, решалась сама собой, с другой – не люблю хитрожопых – эта Саша оказалась не так проста. Да, ловко она щелкнула тебя по носу, парень. Ты-то ведь считал, себя самым ловким, не так ли?
      
      6
      
      На следующее утро хмурый Блякин сообщил мне:
      – Паша, на нас опять наезжают.
      – Правда? Значит, снова достаем черные пояса и кастеты?
      Когда мы только начали наш бизнес, на нас наехала шайка каких-то отморозков. Тогда проблему мы решили просто – двоих размазали по асфальту, остальных отметелили так, что тоже мало не показалось. Правда и нам досталось – Лешке сломали руку, мне – нос, ну и по мелочи. От нас отстали – выживает сильнейший. Правда, кое-кому мы все же платили – была у нас своя крыша, ну так это совсем другие ребята!
      – Да нет, тут дела посерьезнее.
      – Что хотят?
      – Подмять под себя, точку на «Цветном».
      – Зачем?
      – Откуда я знаю? Деньги отмывать, наркоту гнать, из презервативов шарики надувные делать.
      – Не заводись. Что решаем?
      – Надо с ними договориться. Ребята опасные, очень опасные.
      Нехорошие подозрения закрадывались мне в душу:
      – Леша, если это то, о чем я думаю, то дела хреновые.
      – Это именно то, о чем ты думаешь, и дела еще хреновей, чем ты можешь себе представить.
      Помолчали. Было о чем подумать. «Цветной» был нашим основным доходом. Не будет там точки – ничего не будет – жопа полная.
      Лешка закурил.
      – Ну что – жребий?
      – Ну, ты и дурак, Блякин. Дело ясно – мне идти. У тебя семья, пацанов двое...
      – Ты что сдурел? Хотя вообще-то тебе всегда везло больше. Ага, если б дело было только в везении, давно бы прогорели.
      – Пашка, засранец ты эдакий, ты самый лучший мой друг. (Я буду всегда тебя помнить и похороню среди берез в лучшем костюме.)
      Я чуть не расплакался.
      – Когда идти?
      – Через три дня.
      – ОК, только на эти три дня беру отгулы, – нагло сказал я.
      – Ты что, охренел?
      – А больничный?
      – Я лучше сейчас тебя убью.
      – Блякин, ну будь ты человеком, мне же надо подготовиться.
      – Это как? Задницу вазелином смазать? Или «Калашников» купить? – прищурился он.
      – Рубашку погладить.
      – Тогда отпущу. Только, Паша, ты – наша последняя надежда.
      – Ладно. Позвоню, когда все улажу.
      – Размажь этих говнюков по стенке, – прокричал мне вдогонку Блякин, потрясая кулаками.
      На следующий день я расхаживал в трусах по квартире и варил мясо. Вернее, оно само варилось, я лишь снимал пенки и периодически добавлял соли в мутное варево. В дверь позвонили. Я открыл и обалдел. На пороге стоял Виктор Сергеевич Кукушкин – будущий супруг Марины. В руке он держал бутылку коньяка. Держал прочно и как-то наперевес. У меня мелькнула мысль, что он сейчас хлобыстнет меня бутылкой по голове. Но ничего такого не произошло, вместо этого он протянул мне свободную руку и мрачно представился:
      – Витек.
      Я опасливо пожал эту руку и, поскольку, я не предлагал ему войти, а разглядывал как рождественскую елку, Витек прошел сам. Видно было, что быть в этой квартире ему не впервой – уверенно прошел на кухню, правда, может быть, он шел на запах мяса. Я поплелся следом.
      – Знаешь, зачем пришел? – времени на церемонии он не тратил. – Маринка послала. В шкафу, говорит, остались две золотые цепочки и еще какие-то квитанции.
      – Ну, бери... Стерва она все-таки, – не удержался я.
      – Стерва, – согласился Витек, но в его варианте это звучало как похвала.
      Минут сорок мы перерывали шкафы в поисках цепочек и глупых квитанций. Нашли. Комната выглядела как после обыска. Витек виновато на меня посмотрел, я махнул рукой.
      – Может, выпьем, коньяк хороший? – предложил Витек.
      – Давай, – согласился я
      – Ты Марину любишь? – спросил я после третьей.
      – Как это? – Такая формулировка была сложна для Витька.
      – Ну, она тебе нравится? – задал я наводящий вопрос.
      – А? Нравится. Сиськи хорошие и готовит классно. – Тут его мысли приняли иное направление, и он покрутил носом, но словесно оформить не смог.
      Пришлось помочь ему:
      – Мяса хочешь?
      Витек хотел мяса, но не хотел в этом признаваться. Я достал из кастрюли мясо, взял нож, который размерами мог посоперничать с каким-нибудь мачете, и стал отрезать (отрубать) огромными ломтями. Витек смотрел на меня с уважением. Я ему нравился, потому что был красивее, сильнее, на голову выше, а он увел у меня жену (причем я не устраивал по этому поводу никаких истерик, что тоже было достойно витькова уважения). Мне он тоже нравился, потому что избавил меня от этой напасти. Мы поели мяса и допили коньяк. Действительно, хороший коньяк, мне нравилось греть его в ладонях и по глоточкам смаковать букет, как какому-нибудь Джеймсу Бонду. Витек пил как водку – одним махом.
      – Ну, я пошел, – решил Витек. – Маринке передать что-нибудь?
      – Цепочки и квитанции, – напомнил я.
      – Ну, это да, – не понял юмора Витек. – Ладно, хороший ты мужик, Паша.
      – Ты мне тоже очень понравился.
      И опять Витек не понял, потоптался в прихожей и ушел. А я поплелся убирать разор в комнате. Правда, хватило моего энтузиазма ненадолго, я плюнул и, бросив все, как есть, вырубил телефон и устроился у телека.
      
      7
      
      Для встречи с нашими маленькими друзьями я оделся в джинсы и клетчатую рубашку. Солнце светило ярко, и пришлось нацепить, также, солнцезащитные очки (а ля шпион Гадюкин). Вообще во всем этом прикиде я походил на дешевого ковбоя из дрянного вестерна. Но мне совсем не хотелось на кого-то производить впечатление. Я задницей чуял, что без моих запрещенных приемов не обойтись. И это злило больше всего. Мне навязывалась какая-то чужая игра.
      Я вышел из дома, посвистывая, глупо полагая, что мой наигранный оптимизм заглушит трясущиеся где-то в глубине души поджилки. Мой метод работал только тет-а-тет. Но будет ли человек, с которым мне предстояло встретиться один, не известно. А сеансы массового гипноза мне проводить не приходилось. Смогу ли я? Это мне предстояло выяснить.
      Встречу назначили в Сокольниках. Вот свиньи, пилить мне туда минут тридцать, даже на машине. Вообще-то, я ощущал себя ужасно крутым, этаким Штирлицем во вражеском лагере. Мне нравилось думать, что вот я – Павел Сизов – крутой мужик, еду на встречу с еще более крутыми мужиками и ни хрена не боюсь (трясущиеся в глубине души поджилки не в счет). Мне нравилось думать, что многие на моем месте уже давно обмочили бы штаны. Мысль о том, что у кого-то могут быть более стальные нервы, я отбрасывал, как не вписывающуюся в образ супергероя. Я включил радио и стал подлялякивать Стингу. (Конечно, иногда, где-нибудь в сауне за кружкой пива с мужиками я люблю поорать дурным голосом: «Комбат, ба-атяня, батяня-а, комбат»  или что-нибудь вроде «Гоп-стоп», но, в принципе, больше тяготею к зарубежной эстраде. Она мне кажется более интеллектуальной, правда, может потому, что не особо задумываюсь над точным переводом.)
      В Сокольниках меня уже ждали двое хорошо одетых мужчин (естественно, в темных очках), которые дежурили у свежеотлакированного джипа. Они смешно вытягивали шеи, вглядываясь в номера проезжих машин. (Снимите очки, идиоты,  вы же стоите в тени, плохо же видно, в натуре). Я подъехал к ним. Они с удивлением оглядели мой «ковбойский» прикид. (А, вот, хрен вам). Мне предлагалось оставить машину на платной стоянке и прокатиться с ними (ОК). Но сначала один из «красавцев» похлопал меня по бокам, бедрам и голеням. Я удивленно на него воззрился.  (Если бы ты был повнимательнее, Братец Кролик, ты бы допёр, что рубашка на мне сидит, как влитая, да и джинсы обтягивают все выпуклости (моя гордость) и впадины так плотно, что я мог спрятать пистолет лишь из бумаги).
      Мы немного покатались по Сокольникам. Этот район всегда вызывал у меня благодатный трепет: его парк, узенькие улочки и старые дома, с другой стороны, слишком много здесь располагалось больниц и диспансеров. В этом была какая-то безнадега.
      Квартира, в которой я оказался, была большой и довольно пустынной. Похоже, здесь недавно сделали ремонт, и уют еще не успел здесь поселиться. А вот кабинетов котором я, в конце концов, оказался, поражал воображение. Здесь было много всего. Роскошные кресла, дубовый стол, компьютер (хороший компьютер!), ковры, мини-бар и даже рога на стене. Дорого, но безвкусно. За столом сидел дядька – толстый, лысый и не опасный. Правда, смотрел остро и как-то пронзительно. (Ладно, и не таких видали.) Он метнул в меня цепкий, холодный взгляд и, видя, что это не произвело впечатления (должного впечатления), улыбнулся, протягивая руку:
      – Воронов Иван Казимирович. (Казимирович, его!)
      – Сизов Павел Ильич, – церемонно представился я. Мои молчаливые спутники остались где-то снаружи, что меня несказанно порадовало.
      – Итак, господин Сизов, («Господин Сизов» меня как-то не обрадовал. В другой ситуации я бы не удержался и отколол что-нибудь вроде – господа все в Париже.) я предлагаю вам и вашему партнёру, сделку, выгодную сделку. (Можешь засунуть ее себе в задницу.) Мне нужна ваша точка на «Цветном», для каких дел можете не спрашивать. (Не суй свой нос в мои дела, парень.)
      – А я и не спрашиваю.
      Толстяк метнул в меня еще один ледяной взгляд – ему не понравилось, что его перебили.
      – Господин Сизов, я делаю вам одолжение. (Правда?) Я предлагаю вам деньги. Разумную сумму, на которую при правильной реализации, конечно, вы сможете открыть точку где-нибудь в другом месте. Вы ничего не теряете (Ты знаешь сколько уйдет на раскрутку, говнюк?).
      – Вы называете это одолжением, господин Воронов?
      – Конечно, господин Сизов. Впрочем, я могу объяснить.
      – Сделайте одолжение.
      – В принципе, я и так мог бы забрать эту точку и не разводить здесь эти церемонии. Но у меня есть свой кодекс чести (Скажите, пожалуйста!) и я – человек слова.
      – А я – человек дела, – все-таки вставил я.
      Толстяк разозлился, немного так.
      На самом деле я не был так беззаботен. Внутри меня все сжалось. Все пружины были натянуты, а гайки закручены. Я специально его провоцировал. Я искал ключ. Я искал...
      – Господин Сизов, у меня складывается впечатление, что вы не совсем правильно понимаете и оцениваете ситуацию. Надеюсь, расклад вам известен?
      Расклад был мне известен.
      – Господин Воронов, – в тон ему ответил я. – Я глубоко ценю ваше великодушие, на которое я, наверное, не в праве рассчитывать, но, вероятно, вы понимаете, что открытие новой точки, даже на ваши деньги, которые вы любезно готовы нам предоставить, связано с некоторыми, э-э, затруднениями. И если вы думаете, что после вашего предложения, я кинусь целовать вам ноги, обливаясь умильными слезами, вы ошибаетесь.
      Толстяк вытаращился на меня и вдруг, перегнувшись через стол, расхохотался так, что я аж подпрыгнул на месте. Звук был такой, как будто стадо мамонтов трубило в грозу в горном ущелье. Ничего подобного я в своей жизни не слышал, поэтому прибалдело уставился на него. Мои руки сложились невольно в некое подобие защитного блока. Я ожидал, что, перегнувшись через стол, Иван Казимирович врежет мне по переносице кастетом, но никак не этого.
      Я расслабился. Отсмеявшись, толстяк вперил в меня свои глазки-буравчики и сказал:
      – Вы мне нравитесь, Павел Сизов (А уж как ты мне не нравишься, задница ты лысая!), но означают ли ваши слова согласие?
      – Я и не знал, что у меня есть выбор, – опять выступил я. (Тянуть, тянуть время, я еще не знаю как. Но я узнаю, дери-раздери, узнаю!)
      И опять удар попал в цель:
      – Вы считаете себя очень умным? А, Павел Ильич?
      – Ну, не очень, а так, я думаю, в самый раз.
      – А вам известно, что я не люблю задрюченных умников, – начал заводиться толстяк. – И должно быть, вы догадываетесь, что в случае каких либо двойных игр, вы, в лучшем случае, отделаетесь тяжкими телесными повреждениями, в худшем – вас ждет морг и прозекторский стол. А пьяный патологоанатом будет подсчитывать сломанные кости и внутренние кровоизлияния, – подстегивал себя толстяк (описание моих сломанных костей доставляло ему особое удовольствие).
      – Ну, такие мысли приходили мне в голову, – поделился я с ним. (Пора начинать, пора начинать. Господи, помоги мне – трусливому засранцу не облажаться!») – Вы позволите закурить?
      – Пожалуйста, прошу вас, – позволил он.
      Я достал сигареты и блестящую металлическую зажигалку. Закурил.
      – Мне нравится, как вы держитесь, Павел Ильич, отличное чувство юмора (я курил, начиная вращать зажигалку между пальцами). Многие на вашем месте начинали орать, материться, угрожать или же напротив – раскисали (я все быстрее раскручивал зажигалку, поднимая ее все выше – на уровень его глаз). Быть может, когда мы решим этот вопрос, я сделаю вам предложение, выгодное предложение (вращения зажигалки учащались, и он зачарованно следил как мелькают мои пальцы и пляшут в них металлические блики), но только вам, ваш друг не...
      Он умолк, не в силах оторвать взгляд от зажигалки. Затем откинулся в кресле, его глаза стали пустыми, взгляд застыл.
      Я сосредоточился на его глазах и как бы начал перетекать через них в его мозг, проникая глубже, в подсознание. Его мысли не были похожи ни на светящиеся точки, ни на бегущую строку (как это было с Сашей, как это было почти всегда). Это был лабиринт – сплошные серые коридоры и двери. Много дверей. И таблички. (Я должен найти. О, Господи, помоги мне, я должен. Если он – не босс? Если нас слушает кто-то главный? Я чувствую что все не так просто. Я чувствую. А пауза затянулась. О, Господи. Спокойно, парень, спокойно, все получится.) Так, лабиринт, двери, таблички («Нюся», «Рейс 141», курс доллара, опять какие-то цифры. Ну, наконец-то – «Аптека на Цветном».) Я врываюсь – о-о-о Боже, и это он собирается сделать с нами! Ладно, нет времени. Так, стираем. Я мысленно представляю себе ластик, огромный. Я толкаю его по комнате с надписью «Аптека на Цветном» взад вперед. И взад, и вперед. В комнате остаются белые полосы. Затем я представляю себе компьютер – я печатаю. Я печатаю все, что хочу. Распечатываю информацию на воображаемом принтере. Затем наклеиваю на бумагу белые полосы.
      У меня закружилась голова, я каким-то рывком выпрыгнул из его сознания. Я очень устал, мне хотелось посидеть несколько минут расслабившись, но времени не было. Я щелкнул пальцами. От моего щелчка в его глазах как будто зажегся свет. Он дернулся в кресле и посмотрел на меня уже осмысленно. Я спокойно курил.
      – Павел Ильич, может быть, мы перенесем нашу встречу, я сейчас не располагаю временем. – Говорил он немного напряженно. (Но в целом неплохая работа.)
      Я выпустил дым:
      – Ну, я полагаю, основные вопросы мы обсудили? (Интересно как ты все это объяснишь своему начальству, если оно у тебя есть? Впрочем, я подкинул ему несколько идей.)
      – До встречи, Павел Ильич, – он нажал кнопку селектора. – Николай, проводи господина Сизова.
      – До встречи, Иван Казимирович. (Наша встреча никогда не состоится, господин Воронов, хрен тебе в жопу.)
      Те же двое ребят отвезли меня к стоянке, где я оставил свою машину. Они глядели на меня сочувственно (такая слабость накатила, что меня слегка пошатывало, но они, похоже, решили, что я наложил в штаны от общения с их шефом). Я с трудом доехал до дома, состояние было как с похмелья. Не покидало чувство какой-то нависшей угрозы. Я смутно догадывался от чего – даже такое редкое использование моих возможностей открывало какие-то темные горизонты. Моя сила крепла. Но я устал, очень устал. Из последних сил я позвонил Лешке и туманно отрапортовал, что мне удалось кое-что уладить. – Ни хрена себе! – воскликнул он. Настроение у меня поднялось, я прошлепал в комнату и, не раздеваясь, упал на кровать, постепенно расслабляясь и уплывая в желанные гавани крепкого сна.
      Вся эта история навела меня на странные мысли. Может я экстрасенс? Я попробовал заглянуть в будущее, не свое – Лешки Блякина. Ну, родят они с Татьяной еще одного ребёнка. Девочку. Назовут Светой. Чушь какая. Нет, пожалуй, я не экстрасенс.
      Иногда у меня бывают такие дни, когда обо всех людях я думаю очень плохо, хуже, чем они есть на самом деле. Я кажусь себе сволочью, но испытываю злобную радость. Иногда, мне кажется, что люди лучше, чем они видятся, но стесняются это обнаружить. Тогда мне кажется, что я – лох. Мне нравится, когда обо мне думают хуже, чем я есть. Что, вроде как есть во мне что-то хорошее, тонкое (на самом деде я белый и пушистый). Это утешает меня, потому что я просто ленивый мудак и мне все по фигу. Я никого не люблю и мне никто не нужен. Наверное, я тоже никому не нужен, но почему-то мне от этого не грустно и не страшно. Я – раздолбай, но не хочу ничего менять. Мне нравится имидж плохого парня.
      С утра машина не завелась. Колька-алкаш и Вован, которые как обычно толклись у подъезда, с интересом наблюдали, как я пытаюсь тронуться с места, громко матерясь и шлепая кулаками о руль. Наконец я сдался, и позвал их на помощь. Колька деловито открыл капот, покопался там и сообщил, что работы минут на сорок и надо менять какую-то фигню.
      – Сделаешь? – спросил я.
      – Сделаю, – ответил Колька. – Сколько?
      Он назвал цену.
      – Давай сейчас, – подшустрился Вован. Я поднес к его носу увесистую фигу.
      – Ждать будешь?
      – Нет, вечером рассчитаемся.
      Пришлось ехать на метро. Раньше, в студенческие годы я часто ездил на метро, и мне это нравилось. Теперь, закрутев, спускался в подземку не часто: поэтому слегка ошалел. В вагоне не стал садиться, а привалился спиной к дверям с надписью «Не прислоняться». На следующей остановке вошла девица. Красивая. Высокая, рыжая, в темно-синем брючном костюме. И как-то сразу уперевшись в меня взглядом, прямиком ко мне направилась
      – Давай познакомимся, – голос у нее был низкий, грудной, как у джазовых певиц, но какой-то прокуренный. А глаза темно синие, темные до черноты. Даже сквозь толстый слой макияжа (яркого, но умело наложенного) было видно, что девица молода, лет 19–20 не больше.
      – Давай, – согласился я. (Девица меня заинтересовала своим молодым напором, она была из другого поколения. Поколения, которое я не понимал. Поколения продвинутых, но совершенно безбашенных волчат. Глаза у нее были совершено ****ские.)
      – Нателла, – протянула она с каким-то придыханием.
      – Нателла? Здорово, – одобрил я. – Кто это тебя так назвал? Родители?
      – Почему родители? – удивилась она. – Это я себя так называю. А предки зовут Наташкой.
      – Павел, – сказал я (и подумал, что надо было представиться каким-нибудь Рафаэлем, к Нателле больше бы подошло).
      – Слушай, а ты не играл в фильме «Звездный ковбой»?
      Мне очень захотелось сказать, что я играл этого самого Звездного ковбоя.
      – Нет, не ты все-таки, тот помоложе был, – решила Нателла. – Слушай, давай встретимся, у меня хата свободная. (О, времена! О, нравы!)
      – Извини, подружка, ничего у нас с тобой не получится. (Меня откровенно снимала молоденькая потаскушка.)
      – Я хорошо делаю минет, – жарко зашептала Нателла, и у тетки, стоящей к нам спиной, стали наливаться краской уши и шея.
      – О, я не сомневаюсь.
      – Ну?
      – Ну, повезет твоему будущему мужу. Алкоголем от нее не пахло (а пахло «Шанелью № 5») и вдруг я допер, что девочка под кайфом (глаза казались черными из-за расширенных зрачков).
      – Ты чё, дурак? – громко спросила меня Нателла.
      – Послушай, девочка... – и тут я сказал ей кое-что такое, от чего у нее, похоже, прошел весь кайф. (То, что ты запомнишь это на долго я не сомневаюсь, ведь так, детка? Обламывать их надо такими, потом поздно становится.) Тетка рядом с нами готова была упасть в обморок. Была моя остановка, и я вышел. Сквозь стеклянные двери уходящего поезда я увидел, что Нателла бледная, со слезами на глазах, показывает мне поднятый кверху средний палец. Я помахал ей (прощай, беби).
      
      9
      
      – Как тебе это удалось? – спросил Блякин, не переставая считать на калькуляторе.
      – Я его обаял, – улыбнулся я.
      – Может и меня обаяешь? – посмотрел на меня Блякин поверх очков.
      – Расслабься, цыпленок, ты не в моем вкусе.
      – А все-таки, как?
      – Секрет фирмы.
      – Я горжусь тобой, Павел Сизов. (Я и сам собой гордился.) Слушай, майские гулять будем?
      – Будем, – решил я.
      – Кто бы сомневался, что ты – ленивый сукин сын – ответишь иначе. Может, на дачу ко мне махнем?
      – Нет, – отрезал я.
      – Подумаешь, – обиделся Блякин, – что ты будешь делать дома?
      – Я встречаюсь с женщиной.
      – Ну да. Все праздники?
      – Это уж как выйдет.
      – Здоровья не хватит, – усомнился Блякин.
      – Не твое дело. С этой работой у меня простой в сексуальной жизни, а это вредно для моего здоровья.
      – Иди, иди, Лидочка, – заорали мы с Бляки- ным в один голос, заметив нашу секретаршу, с интересом слушавшую интимные подробности моей жизни.
      –У него яйца чешутся, а мне одному грядки копать, – позавидовал Блякин.
      – Почему одному? Привлеки тещу – Раису Ивановну.
      – Мы поругались, – поделился Блякин.
      – Издержки семейной жизни, – посочувствовал я.
      – Ладно, если хочешь майские – марш за компьютер. Пора переходить на летний ассортимент – берем тампаксы вместо прокладок или как? Ну и все в таком же духе. А я поехал.
      – Куда это?
      – С тещей мириться.
      
      10
      
      На улице ко мне подошла интеллигентного вида женщина в светлом костюме, с пучком льняных волос на затылке. Подошла и огорошила вопросом:
      – Мужчина, вы не хотите сниматься в рекламе?
      – А что рекламировать? – заинтересовался я (я уже видел себя в рекламном ролике каких-нибудь крутых сигарет или виски).
      – Мужской антиперсперант.
      – А что это такое?
      – Средство для снижения потоотделения, – без запинки отчеканила интеллигентная женщина.
      – И что я должен буду делать?
      – Ну... как... потеть.
      – !?
      – Вы будете заниматься в спортзале на тренажере и потеть, а потом используете наше средство...
      – Спасибо, И до свидания.
      – Подождите, мужчина, а шампунь от перхоти? – предложила она другой вариант.
      – Милая женщина, а вы сами не хотели бы сняться в рекламе прокладок?
      – У меня нет данных, – отрезала она.
      – Уверяю вас, для такой рекламы у вас есть все данные, – я начал обходить ее сбоку.
      – Зря отказываетесь, мужчина, – скисла она.
      Я посвистывая направился дальше.
      
      11
      
      Позвонив Саше, я был готов к ее отказу, но этого не случилось. (Интересная девочка, рисковая.) Я заехал за ней часов в 8, как и было условлено, купив по дороге цветы. Глупая трата денег, но в данном случае я хотел соблюсти некие правила. В конце концов, она согласилась со мной переспать, и мне не хотелось, чтобы она чувствовала себя девочкой по вызову. В принципе, я люблю дарить женщинам цветы. Когда рядом идет женщина с цветами, и я держу ее под руку, приятно чувствовать, что и во мне остались молекулы джентльменства.
      Я подъехал к ее подъезду, и она появилась на пороге через несколько минут. В кремовом костюме, на высоких каблуках. Она понравилась мне, пожалуй, меньше, чем в прошлый раз, когда была проще. Сейчас она выглядела неприступной аритократкой. Довольно короткая юбка открывала длинные ноги. Узкие бедра и суховатые лодыжки. В ней чувствовалась порода. Она села в машину:
      – Здравствуй, – сказала напряженно, и мне вдруг показалось, что она совсем не шлюха. При всей простоте складывающихся отношений была в ней какая-то загадка и недосказанность (четко проступал второй план), и это мне понравилось. Я не был особым гурманом сексуальных отношений. Мог легко переспать с женщиной, не вникая в душевные переживания, довольствуясь лишь физиологией. Но когда возникал духовный контакт, секс приобретал какую-то многогранность, выходя за плоскость горизонтальных взаимоотношений. Я протянул цветы, тронул машину и положил руку ей на бедро (проверка готовности). Она напряглась, немного так, но улыбнулась (усмехнулась?). Мы поехали в ресторан. На сей раз дорогой. Глянув в зеркало при входе, я отметил, что мы – красивая пара, как с рекламы западного фильма. В отличие от Марины, Саша прекрасно ходила на каблуках. Мне нравилась ее походка – летящая, пружинистая   и   какая-то  упругая. Походка спортсменки. Я спросил ее об этом, и она ответила, что занимается фитнессом (нерегулярно) и немного играет в теннис. Мы заказали закуски.
      – Что-нибудь выпьешь? – спросил я у Саши.
      – Коньяк, пожалуй, – ответила она, глядя на меня своими зелеными глазами.
      Мы немного поболтали, я рассказал о себе (она слушала с интересом). Саша тоже, в свою очередь, рассказала о своей работе, в основном, но как-то сухо и коротко.
      – Ну, поедем ко мне? – спросил я. Ее лицо не дрогнуло, но глаза тревожно вспыхнули.
      – Если хочешь, я отвезу тебя домой, – она мне нравилась, и (черт возьми) я давал ей последнюю возможность к отступлению.
      – Поехали.
      У меня в квартире Саша огляделась с любопытством. (Да, моя милая, так выглядит берлога холостяка.) Возникла неловкая пауза. По идее, она пришла ко мне уже в качестве любовницы и (уж не знаю, как она все это представляла) секс должен был начаться прямо в прихожей. Я знаю мужчин, которые едва знакомых партнерш могут затащить в постель прямо с порога, я не из их числа. Поэтому я спросил, не будет ли она против, если я тоже выпью, и составит ли она мне компанию. Она согласилась.
      Похоже, мы оба волновались. Мы выпили и еще немного поболтали. Я включил музыку. Можно было бы немного потанцевать, так стало бы проще, но танцевать мне не хотелось. Мне хотелось секса. Желание я почувствовал с того самого момента, как положил руку ей на бедро, но в конце концов, это была наша первая встреча (не хотелось бы, чтоб она стала последней) и поэтому я не стал торопить события. Я поставил рюмку, обнял ее и поцеловал. В губы. Крепко и долго. Она не ответила на поцелуй, но и не отстранилась (впрочем, я бы ей и не позволил, поскольку был уже на взводе). Мои руки жили уже какой-то отдельной жизнью, снимая ее пиджак и расстегивая пуговички на блузке. Она была напряжена, очень напряжена. Но меня уже понесло, и ее скованность не имела никакого значения. Она была моим лекарством, релаксантом.
      Меня вдруг охватила какая-то жадность. Я расстегивал ее бюстгалтер, одновременно забираясь под юбку. Мои губы переместились уже на ее шею и, спустившись по плечу, целовали ее грудь. Напряжение ее еще не спало – не отвечая на мои ласки, она лишь позволяла себя ласкать. Моя рубашка полетела в сторону, и я ощутил на своей разгоряченной коже прикосновение ее грудей и твердость сосков. В каком-то безумии я сдирал с нее юбку, колготки (по-моему я их порвал), трусики. Я уже, не отдавая себе отчета, лапал, гладил, мял, целовал и вдыхал запах ее тела (пряный, сводящий с ума запах адреналина, стыда и желания). Мы переместились на кровать. Я не то бросил, не то уронил ее туда. И остатки моей одежды также оказались на полу. Ее зеленые глаза стали влажными и какими-то бесстыжими, что подстегивало меня еще больше. Она учащенно дышала приоткрытым ртом. (Похоже, завелась.) Я развел ее бедра и вошел в нее мощным толчком. Она слегка дернулась, а затем подалась вперед с каким-то хрипловатым вскриком. Я мощно работал над ней, распиная и плюща ее хрупкое тело. Мне нравилось смотреть на нее сверху и видеть ее зеленые, полные сладкой муки глаза и полуоткрытый перекошенный рот. Мне нравилось чувствовать, как она царапает мою спину ногтями. Мне нравилось прижимать ее к постели своим сильным телом. Я чувствовал себя самцом, и она была моей самкой.
      Мы занимались любовью долго, я никак не мог насытиться ею. Я кончал, но через несколько минут вновь ощущал мучительное, почти нестерпимое желание. Я обрушил на нее запас всей своей нерастраченной мужской энергии. Она была достаточно пассивна и совсем не опытна (а ведь дважды была замужем), но у нее было много энтузиазма, и она отдавалась мне полностью, вся без остатка. Пожалуй, это заводило меня больше всего. Она попросила пощады, и мы оба обессиленные, потные, в какой-то спертой атмосфере страсти, лежали голые рядышком на кровати. Я налил вина, и мы приникли разгоряченными ртами к бокалам. Я наблюдал за ней с интересом. Саша медленно приходила в себя, но уже очень скоро глядела на меня с какой-то усмешкой:
      – Не разочарован? – спросила она неуверенно.
      – Пожалуй, немного, – не стал врать я. Но, к моему удивлению, она не обиделась, а выглядела даже несколько удовлетворенной.
      – У тебя было много женщин? – я заметил, что она полностью расслабилась и разговаривает со вкусом и искренней заинтересованностью.
      – Много.
      – Ты любил их?
      – Нет, – обычный послепостельный треп, но то, как она спрашивала, не смущаясь, без обид, заставляло меня глядеть на нее попристальней. – Они мне нравились, – несколько смягчил я формулировку. Это была какая-то психологическая игра, правил которой я еще не разгадал, это будило мое любопытство.
      – Ты бы вышла за меня замуж? – неожиданно для самого себя выпалил я.
      – Это что, предложение? – улыбнулась она.
      – Нет, – испугался я.
      – Мой ответ «нет», – она спокойно пила коньяк маленькими глоточками.
      – Правда? – обрадовался я. – Можно узнать почему?
      – Ну, попробую объяснить. Помнишь сказку про Золушку? Ты знаешь, Паша, я переводчик и много раз читала эту сказку. И, понимаешь, везде описывается, какая Золушка была красивая, трудолюбивая, скромная. А про принца ничего не сказано. Он просто принц, понимаешь. Собирательный образ, иллюзия. Ты – мой принц. Ты очень красив, Паша, наверное, о тебе я мечтала долгими одинокими ночами. Это, как прикоснуться к мечте.
      – Вообще-то, они там в конце женятся. – Она сбила меня с толку какой-то наивной логикой (но она не глупа, черт возьми, не глупа.)
      – Точно. Но нигде не сказано, что они жили долго и счастливо.
      – Ты меня любишь? – самонадеянно спросил я. (Большинство моих знакомых тут же уверяли: «Конечно».)
      – Нет, я же тебя совсем не знаю. Но я влюблена в тебя, Паша, сильно влюблена. Но ведь это не совсем одно и тоже, правда?
      – Ну, кое-что ты про меня все же знаешь, – проворчал я. (Она начала психологически на меня поддавливать. Ай, да девочка!) – Ты поэтому согласилась переспать со мной?
      – Нет. (Я подсказывал ей нужные ответы, но не угадывал.)
      – А почему?
      – Тебе честно ответить или то, что ты хочешь услышать?
      – То, что я хочу услышать, – решил я.
      – Ты мне очень понравился, и я все-таки надеялась на какие-то длительные отношения, очень надеялась, – грустно сказала Саша.
      – Так, понятно, а если, честно?
      – Если честно, у меня давно не было мужчины, и я захотела с тобой переспать, просто потрахаться и все, – усмехнулась она.
      Мне захотелось ей врезать, (Одного поля ягодки!) врезать так, чтобы стереть улыбку с ее красивого лица, чтобы слезы потекли из ее зеленых глаз, а кровь – из разбитой губы – я прямо-таки видел это.
      – Злишься? – спросила она.
      – Злюсь, – процедил я, повалив ее на кровать. Я решил, что овладею ею жестко и грубо, изнасилую до крика. (Лучше бы ты этого не говорила, детка, я взбешен.) Она откинулась покорно и поглядела мне в глаза серьезно и отрешенно. Я стал целовать ее нежно и медленно...
      Утром я отвез Сашу домой.
      – Придешь еще? – спросил я, открывая дверцу машины.
      – Приду, – ответила она без колебаний, – а ты позовешь?
      – Не знаю, – мне хотелось нанести ответный удар, хотя я был почти уверен, что позвоню ей вновь. Почти, но не совсем.
      Она пожала плечами и все же оглянулась у самой двери подъезда, чем порадовала меня. Я медленно поехал домой – предстояли длинные праздники.
      
      12
      
      На следующий день я проснулся поздно. Покидав в микроволновку котлеты-полуфабрикаты, я решил немного прибраться. Помыл тарелки-рюмки, сдернул грязные простыни. (Надо будет как-нибудь сдать в прачечную. Знать бы только когда это «как-нибудь» наступит.) Под кроватью я заметил женские колготки. Сашины. (Что-то часто я стал находить чужие веши под своей кроватью, просто напасть какая-то.) Колготки были здорово порваны, поэтому она видно решила не надевать их (может, просто забыла или не нашла) и поехала прямо так – в туфлях на босую ногу (а я и не заметил). Я тупо глядел на них, вспоминая прошлую ночь, а потом зачем-то воровато понюхал. Колготки еще сохраняли запах – не запах Саши, а запах какой-то абстрактной женщины.
      Запах духов и чего-то запретного. Ну, вот, я становлюсь фетишистом, торопливо и даже с каким-то отвращением выбросил колготки в ведро.
      Я съел котлеты и выпил чай, потом еще немного поубирался, но вяловато, больше для порядке. Сделав в пространство несколько приемов каратэ (Брюс Ли, ё-моё.), я выбрал видеокассету с боевиком (много раз смотренным, но любимым) и стал смотреть, наслаждаясь бездельем и одиночеством.
      Праздники протекали тоскливо – пить мне не хотелось, общаться тоже (даже трахаться пока не тянуло) и я решил прогуляться по Арбату. Раньше я любил гулять по Арбату – с компанией, женщиной, пивом. Сейчас приехал один. Арбат мало изменился – те же значки, матрешки, шинели, дребедень «а-ля рюс», рассчитанная на слезливых иностранцев. Парень с голым торсом (слабовато, между прочим, накачанным) прыгал босыми ногами на битые стекла и предлагал желающим повторить этот трюк. Желающих не было. Металлисты в коже и заклепках пили пиво и пели хриплыми, прокуренными голосами под плохо настроенную гитару.
      Небольшой оркестрик – скрипки, свирели – играл «Чардаш» – хорошо играл, заводно, я постоял, послушал, дал денег. Было много художников – пейзажи всех времен года, обнаженная натура, натюрморты, абстракция, – но все, в большинстве своем, яркое, клюквенное и ненатуральное. Много портретистов – портреты черно-белые, цветные, красками, углем. Бородаты и дядька рисовал шаржи, смешные, но несколько угодливые. Желающих не было. Я сел к нему, и он начал рисовать меня радостно и страстно. Прохожие останавливались и смеялись. Я обижался и сгорал от любопытства. Дядька нарисовал меня в виде какого-то змея, выползающего почему-то из шляпы, с моей головой и ярко выраженными острыми глазами. По моему лицу дядька никак не мог понять обиделся я или нет (заплачу или нет?).
      – А почему змея? – спросил я.
      – Змея – символ сексуальности, – начал мутить дядька, видно решив мне таким образом польстить, – и потом, у вас взгляд гипнотический. (Вот, черт, в самую точку!)
      Я расплатился (дядька облегченно вздохнул), но через несколько шагов порвал пакостный рисунок (странное у некоторых чувство юмора, наверное, я все-таки обиделся, увидев себя в образе мерзкой змеи, пусть даже сексуальной и гипнотической).
      Вообще портретисты вели себя активно, зазывая прохожих и говоря каждому о его исключительности и красоте. Молодой парень-портретист сидел в тени под аркой, он никого не зазывал и как-то ежился. Я остановился поглазеть на его работы. Мне нравилось, в них было что-то стремительное.
      – Хотите, я вас нарисую? – робко предложил он.
      – А почему ты не зазываешь как другие? – поинтересовался я.
      – Я простужен, у меня голос сел, – пожаловался он.
      – Так денег не заработаешь, – строго сказал я, но парень был мне симпатичен.
      – Не заработаешь, – согласился он, – давайте я вас нарисую, а вы портрет на стенку повесите.
      – Да я этот портрет каждый день в зеркале вижу.
      – А я вас так нарисую, без денег.
      – А смысл?
      – Я себе портрет оставлю. У вас интересное лицо. Вы будете моей рекламой.
      – Валяй, – разрешил я.
      Парень усадил меня на маленькую табуреточку и стал рисовать. Лицо у него стало серьезное, сосредоточенное и очень взрослое.
      – Вы не могли бы улыбнуться? – попросил он.
      Я улыбнулся и стал глазеть по сторонам, замечая, как странно одета молодежь – в какие-то майки. Стиль унисекс. (Похоже, ты отстал от жизни, приятель.)
      Парень старался вовсю:
      – Почему вы не улыбаетесь? – строго спросил он.
      – У меня челюсть устала, – признался я.
      – Потерпите, еще немного осталось, – он говорил почти шепотом из-за севшего голоса.
      Еще немного растянулось на полчаса.
      – Ну, вот – готово!
      Я встал с табуреточки, разминая затекшее тело, глупая улыбка, по-моему, намертво приклеилась к моему лицу. Портрет мне понравился, я выглядел очень мужественно, выразительно и красиво. Я был похож. Если парень и приукрасил, то лишь чуть-чуть. Я заплатил ему деньги, больше, чем он просил и пошел дальше.
      – А портрет? – прохрипел он.
      – Оставь, для рекламы.
      – Спасибо.
      – Как тебя зовут? – зачем-то спросил я.
      – Гриша.
      Я ходил по Арбату до темноты, заходя во все бутики-магазины, медленно бродил. Я ни о чем не думал, просто глазел по сторонам и чувствовал себя таким же праздным пофигистом, как эти мальчики-девочки, которые так же бесцельно слонялись, попивали пиво, смеялись и балдели. Меня это устраивало. Домой я вернулся поздно...
      
      13
      
      И все-таки праздники такие длинные и бестолковые выбивали меня из колеи. Я начинал слоняться (в основном, по квартире) и, в конце концов, маялся бездельем. (И вправду я – человек дела, а когда его нет, не знаю, куда себя деть.) Парад на Красной площади я проспал, а салют лишь слышал, не соизволив оторвать задницу от кресла, чтобы выглянуть в окно. В конце концов, я позвонил-таки Саше (но теперь уж вовсе от скуки, а не от желания. Вот такая я ленивая скотина). Она согласилась встретиться, пригласив меня к себе. Ее небольшая квартирка мне понравилась. Там было чистенько и уютно. Это не было тем гнездышком, которое так любят устраивать женщины-наседки со всякими там салфеточками, вазочками и прочей дребеденью. Все было продумано, удобно и современно, но с налетом того тепла, которым умеют окружать свои жилища лишь женщины. Она покормила меня каким-то обалденно вкусным мясом с острой подливкой и мелко нарубленными салатиками. И я вдруг понял, чего мне не хватало все это время. Домашней еды. Да, да, обычной домашней жрачки, которую готовят в маленьких кухнях все жены-хлопотушки. (Стоп, стоп, не углубляться.) Потом мы пили чай с пышными мягкими булочками. Да, женщине, которая печет такие булочки, никогда не быть одной. Так я Саше и сказал. После чего она объяснила мне со смехом, что булочки купила в соседней пекарне к моему приходу. Мы позанимались каким-то вязким и медленным сексом (вязким и медленным, потому что я был сыт и умиротворен, как, набивший утробу, удав). На столе под стеклом я увидел фотографии двух мужчин:
      – Кто это?
      – Мои трофеи, – улыбнулась Саша, – муж первый и муж второй. Мой второй муж был милиционером-опером. Он ушел от меня к женщине, которая родила ему ребенка. – Саша как-то нехорошо усмехнулась. – Знаешь, мы хотели детей, но у нас не получалось, долго не получалось. Я ходила к врачу, не к одному, ко многим врачам, и у меня ничего не нашли. Я здорова, абсолютно здорова. Мой муж отказывался в это верить. Не в то, что я здорова, а в то, что у него не все в порядке. Ну и завел себе женщину – так снимал стресс. Она забеременела, и он ушел к ней. Правда, оставил мне квартиру, – закончила она невесело, и внезапно добавила с какой-то неконтролируемой злостью:
      – И он думает, что это его ребенок. (На ее лице появился налет стервозности. Все бабы – стервы!)
      – А первый муж? – довольно вяло поинтересовался я, не люблю углублений во всякие душещипательные истории, но, в принципе, я был гость и обязан был проявить хоть каплю вежливости (особенно после такого ужина).
      – Никто.
      –!?
      – У него не было образования (ну кроме школы, конечно), не было постоянной работы, не было денег. У него не было ничего.
      – Зачем же ты за него вышла?
      – Любила, наверное... не знаю.
      – Он был красивый?
      – Обычный.
      – Умный?
      – Не особенно.
      – Тогда не понимаю.
      – Я тоже теперь не понимаю. Но знаешь, Паша, наверное, что-то было. И потом любят не всегда красивых, умных и удачливых.
      – Зачем же тогда развелась? – не улавливал ее логики я.
      Я устала. Устала мотаться по двум работам, чтоб дома был кусок хлеба. Устала от домашней каторги. Хотела посмотреть на другую жизнь. Жизнь, в которой есть добытчики-мужчины. А он был неудачником. (Я аж вздрогнул. Она повторяла слова Марины – по ее – Марининому мнению, я тоже был неудачником. Я третий раз видел эту женщину и второй раз захотел дать ей по морде. Многовато.)
      – Жалеешь, что разошлась с ним?
      – Жалею, – огорошила Саша.
      – Мне надоело болтать, и я позвал:
      – Иди сюда.
      Она приблизилась, и я вновь ее раздел, в который раз наблюдая ее юное и гибкое тело. Она была в хорошей форме, и не просто в хорошей форме, а как-то натренирована. Мне нравилось ласкать ее грудь. Грудь у нее была маленькая, но высокая и упругая. Я рывком раздвинул ее бедра, пробежался рукой по опушке лобка, раздвинул пальцами створки, проникая в самую глубину. Тепленькую, мокрую. Она слабо застонала. Я вошел в нее и на этот раз действовал более изощренно – меняя ритм, темп и глубину. В этот раз она была активнее, отвечая своим упругим телом на все мои изощрения (извращения?) и лаская достаточно неумело, но нежно и проникновенно.
      – Ты все еще влюблена в меня? – спросил я, насытившись.
      – Пожалуй, даже больше, – ответила Саша, запуская свои длинные пальцы мне в волосы,
      – Не думаю, что это хорошая идея. Ты же будешь огорчена, когда мы расстанемся, – предостерег я.
      – То есть, когда ты меня бросишь? – уточнила она. (Мне начинали нравиться ее, пока мной неразгаданная, усмешка и точные формулировки.) Я сделал неопределенный жест, не хотелось ей врать, но и разуверять не хотелось.
      – У меня в жизни было много разочарований. Одним больше, одним меньше, – пожала плечами Саша.
      – Ты серьезно? – я был поражен ее оптимизмом и какой-то трезвостью.
      – Пашенька, ты прелесть! Я же взрослая баба...
      – Слушай, ну я же тебя унижаю и использую.
      – Все мы кого-то используем, – философски начала она. – Что тебя собственно, удивляет? То, что, услышав, что меня используют как секс-тренажер, я не закатываю истерик и не начинаю биться в падучей?
      Я хотел ее перебить, но она сделала нетерпеливый жест:
      – Если ты думаешь, что я какая-нибудь извращенка и мазохистка, то ты ошибаешься. (Признаться, у меня мелькнула такая мысль о ней.) Но вот, что я тебе скажу, Паша. Я не знаю зачем, но ты хочешь казаться хуже, чем есть на самом деле. Но, может быть, сам того не желая, ведешь более честную игру, чем все эти козлы, (Козлы – это она о моих «однополчанах», собратьях по полу, мужчинах.) которые также бы использовали меня, уверяя при этом в вечной любви.
      – Браво! – воскликнул я, и Саша, захлебнувшись своим красноречием, недоуменно на меня уставилась. – Однако, не будем отвлекаться, – подытожил я...
      
      14
      
      Домой я вернулся к обеду следующего дня и обнаружил, что Блякин уже долгое время пытается меня найти. Но я не стал ему перезванивать (Пошел ты в баню, Леха!), а решил отоспаться. Праздники кончились, предстояли длинные трудовые будни.
      
      * * *
      
      Блякин вернулся с дачи злой. У него обгорело лицо и, по его словам, болело все тело, душа и мозг в придачу. К тому же он здорово вывихнул руку на своих сельхозработах. В общем, в ближайшие дни кататься по городу предстояло мне.
      – ...работаешь как вол, потеешь в 33 пота, а эта зараза – теща... – рассказывал раздраженный Блякин. Я его не слушал, но какое-то смутное воспоминание забрезжило в моем мозгу:
      – Блякин, ты бы хотел сняться в рекламе антиперсперанта для мужчин?
      – Хотел бы, – ответил не раздумывая, Блякин, поразив меня не только ответом, но и знанием, что такое антиперсперант.
      – Но это же противно! – удивился я.
      – Так ведь деньги заплатят! – в свою очередь удивился Блякин.
      – На панели, в стрип-клубах для геев тоже, знаешь, деньги платят.
      – Ну и дурак, это же не одно и то же. А что, меня приглашают сняться в рекламе?
      – Ни фига.
      – Почему это?
      – У тебя морда толстая.
      – Пошел ты, – беззлобно отозвался Блякин, опять погружаясь в мрачную меланхолию.
      Я носился по городу как Савраска. За время праздников народ много пил и разболтался. Никого нельзя было застать на рабочем месте во время. Приходилось ждать, теряя время и нервные клетки. Блякин категорически отказывался куда-либо ездить, напирая на свою вывихнутую руку и сидел в офисе (пару раз я заставал его играющим в компьютерные игры), но, если без дураков, сейчас была моя очередь шустрить, и я не возникал. Приходя домой, я валился с ног от усталости. Голодный и злой, глядя на себя в зеркало, я замечал, что похудел и как-то ободрался. Несколько раз слышал на автоответчике сашины послания, полные какой-то грустной иронии (Ты меня бросил? Бросил, да?), но не перезванивал. Мне нечего было ей сказать, нечего предложить. (Это проза жизни, детка.) Я не думал о ней, лишь иногда из памяти, помимо, моей воли, выплывали ее зеленые глаза и усмешка. Я с нетерпением ждал выходных, но лишь для того, чтобы отоспаться и кое-как разгрести тот хлев, в который превращалась квартира за неделю, мстительно думая о том, что Марина пришла бы в ужас. В один из таких не очень-то удачных деньков я мрачно обозревал пустой холодильник. Хотелось есть, а выходить из дома – нет. Мой взгляд упал на стол, на котором лежала луковица (я купил ее на днях у одной бабки). Луковица была большая, золотистая и глянцевая.
      Я решил расправиться с ней (какая никакая еда плюс витамины), а потом подумать, что делать дальше. Наскоро, пополам со слезой, ободрав прозрачную кожицу, я стал жадно кусать горько-сладкие бока. Никакой сытости, зато я весь пропах луком. Зазвонил телефон, я не хотел подходить, но звонок был такой пронзительный, что я снял трубку.
      – Сизов, ты совсем охамел? – (Фу ты, ну ты – Марина!). – Мы же сегодня разводимся, давай быстренько подъезжай к загсу, нам к шести.
      Можно было и не ехать, но я решил пойти на последнюю уступку. Марина была ослепительна в чем-то ярко-желтом и летящем. Я же выглядел, как только что выпущенный с нар вор-рецидивист.
      – Хорошо выглядишь, – искренне сказал я Марине.
      – А вот ты – паршиво, – отрезала она и, потянув носом, спросила: – Сизов, ты что вагоны с луком разгружал?
      – Нет, я его ел.
      – Докатился, – съехидничала она. Паспорта нам проштамповала та же тетка, которая кивнула Марине как старой знакомой (мол, видишь, во что он без тебя превратился).
      – Ну, вот и все, – радостно сказала Марина и захихикала. (Радость была неискренней.) Она решила усилить свой триумф:
      – Сизов, ты жалок. Посмотри на себя – худой, небритый, потасканный...
      – И еще от меня воняет луком, – подсказал я.
      – Да, и луком... Ты что загнал себя на сексодроме?
      – Уймись, Марина, ты же не полиция нравов, – вяло отбрыкнулся я.
      – Теперь ты смело можешь водить в квартиру своих шлюх, но я тебе советую...
      – Очень ценю совет такого эксперта в этом вопросе, как ты, дорогая – Марина.
      – Сизов, ты издеваешься? – звонко выкрикнула она. (Ну, что ты, я просто еру тебе на голову.) Видеть тебя не желаю, ты... (Ну, понеслось!) Да, свидетельство о разводе я оставлю у себя.
      – Можешь им подтереться, – порекомендовал я, (Все-таки вывела из себя проклятая баба.) и, развернувшись, пошел прочь. Мимо моего виска просвистела дамская сумочка. Повернувшись на 180 градусов, я подошел к Марине вплотную:
      – Поцелуемся на прощанье? – и глубоко выдохнул луковый перегар ей в лицо.
      – А-а-а, прочь от меня, – завизжала Марина, на нас стали обращать внимание. Я сел в машину и уехал.
      
      * * *
      
      Дня через три в парке, где по утрам и вечерам я делаю пробежки (поддерживаю форму), меня встретили трое отморозков. Они остановили меня и после вопроса: «Мужик, дай закурить!», я уже не сомневался в их намерениях. Я не испугался, мало того, мне последнее время просто хотелось набить кому-нибудь морду, прямо руки чесались.
      Но удар сзади по голове меня слегка накаутировал. Сразу же последовал удар (по-моему, кованным ботинком) в солнечное сплетение. Били сильно, от души, но непрофессионально. Все это сопровождалось какими-то шаблонными выкриками («Получай, гнида, членосос, мудак е...й...»). Я упал и, перекатившись, сделал подсечку третьему, который пока стоял безучастно, но представлял опасность, поскольку был крупнее и казался натренированным качком. Второму врезал в челюсть, почувствовав как мой кулак крошит ему зубы. (Копи, дружок, на металлокерамику.) Первый – самый хлипкий, оказался проворным – он саданул мне по яйцам, и я, взвыв и согнувшись пополам, шмякнулся на колени. Я понимал, что нужно встать (сейчас поднимутся эти двое и я в ауте), но боль была адская (кого пинали в мошонку – поймет). Но все же опыт был на моей стороне (ну, и чуть-чуть удачи, конечно). Амбала я вырубил сабельным ударом по сонной артерии (на тренировках нас не учили таким ударам, им я научился в другом месте и имел в запасе немало таких запрещенных приемов). Второй, увидев такой поворот событий, дал стрекача. Хлипкий хотел последовать его примеру, но я поймал его, и, заломив руку болевым приемом, заорал (но несколько приглушенно – общественное место все-таки):
      – Говори, сука, кто послал, убью.
      – Больно, козел.
      Я толкнул его, и он шлепнулся, пропахав землю носом. Я сел на него, придавив к земле всеми килограммами:
      – Считаю до трех, а потом буду тебя убивать, – я резко дернул его руку, что-то хрустнуло.
      – А-а-а-а, – заорал парень, – пусти-и-и.
      – Кончай визжать – язык вырву. Кто?
      – Тетка, белобрысая, платила, велела морду отциклевать.
      Марина. Я отпустил парня, он заскулил, и, сняв с себя майку с какими-то черепами, разглядывал свою руку.
      – Руку сломал, дурак, – вякнул он. Я схватил его за шиворот:
      – Заткнись и слушай. Я тебя запомнил. И ты меня запомни и знай – еще раз тебя увижу – по стенке размажу, понял?
      Парень майкой бинтовал сломанную руку.
      – Не слышу?
      – Да понял, понял...
      – И дружкам своим передай мой горячий привет.
      Я сунул руки в карманы и пошел домой легкой раскорякой... Придя домой, с интересом воззрился на себя в зеркало. Физиономия цвела сине-красными подтеками. Кулак был разбит о чьи-то зубы. Голова болела. Болела и поясница – если бы удар попал в цель, моя почка надолго бы выключилась. В паху все жгло каленым железом... Могло быть хуже. Ничего смертельного, поэтому к врачам я решил не обращаться. В баре стояла бутылка водки. Надо бы напиться. Я налил водки в стакан, выпил (сейчас бы луковица была кстати), немного подумал, а затем подошел к раковине и вылил водку из бутылки. Видя как утекает в канализацию живительная влага, я испытал злобное ликование. Пошел в ванную и встал под душ – мылся тщательно и долго. Адреналин еще бушевал в моей крови, поэтому я не лег спать, а рухнул в кресло перед телевизором.
      Все-таки не выдержала Марина и позвонила с утра:
      – Здравствуй, Паша, вот решила тебе позвонить.
      – Ну?
      – У тебя какой-то странный голос, ты не заболел? – подводила она меня к нужной мысли. (И как это по моему «ну» она определила странность голоса. Дура фантастическая.)
      – Все в норме.
      – И у тебя ничего не случилось? – не унималась Марина.
      – Что должно было случиться?
      Она не знала, как дальше продолжать разговор:
      – Значит у тебя все хорошо?
      – Все хорошо.
      – Ну, пока, – она ничего не поняла и была разочарована.
      – Пока.
      
      15
      
      Увидев меня, Блякин долго и ошалело молчал, потом выдавил:
      – Что это?
      – Подрался.
      – Кто?
      – Марина наняла каких-то придурков.
      – Врешь!
      – Бля буду.
      – А зачем?
      – Скучает без меня. Слушай, Блякин, у тебя ведь теща в санаторий уехала?
      – На три недели, а что?
      – Хочу у тебя на даче пожить.
      – А работать кто будет?
      –Ты. По-моему я стал импотентом, – поделился я с ним.
      – Как это?
      – По яйцам врезали, по-моему, они у меня там всмятку.
      – Серьезно?
      – Хочешь посмотреть? Блякин заржал:
      – Ладно, живи на даче, недели две тебе хватит, чтоб новые яйца отросли? А ты мне ключи от своей квартиры, идет?
      – Зачем?
      – Девок вводить, – нагло приосанился Блякин.
      Блякин с роду не изменял своей Татьяне, но в компании мужиков всегда рассказывал о каких-то безумно красивых несуществующих любовницах. Рассказывал правдиво. Ему верили, но просили меня подтвердить. Блякин делал страшные глаза, я – загадочно улыбался.
      – Интересно ты живешь. Паша, заказывают тебя... – позавидовал Блякин.
      – Я знаю одного человека, который с удовольствием бы тебя заказал.
      – Кто этот смелый человек? Татьяна?
      – Нет. Я.
      Блякин опять заржал и сделал в мою сторону несколько угрожающих и одновременно неприличных жестов. Мы обменялись ключами, и через несколько часов, загрузив машину шмотками и продуктами, я направлялся в сторону блякинской дачи.
      
      * * *
      
      Дни потекли в каком-то блаженстве. Без телевизора и телефона я чувствовал себя оторванным от цивилизации, но впал при этом в умиротворенное состояние. Отсутствие московской суеты лечило нервы. Вроде бы всего 100 км от Москвы, а уже совсем другой воздух. Я пил его жадными глотками, впитывая всеми порами запах молодой травы, ветра, цветущих яблонь, сирени. По ночам здесь пели соловьи и квакали лягушки. Какие-то светлые мысли приходили мне в голову. Правда, подлый Блякин написал мне целый список дел, которые я должен был переделать (поливать изредка грядки, на которых уже показалась какая-то  нежно-зеленая  поросль сантиметров пять в высоту, нарубить дров и сложить их в сарайчик за домом, подкосить траву).
      Пробездельничав пару дней, отдохнув душой и телом, я решил-таки заняться делом, решив вопрос в пользу травы. Вернее, ее отсутствия. (В детстве, да и в юности, когда жива была бабка, я ездил к ней в деревню и был знаком с сельскими работами.) Сначала дело не спорилось (не было сноровки, да и подзабыл кое-что), но вскоре пошло на лад. Я снял рубаху и работал полуголым. Солнце поднялось довольно высоко и пекло лопатки и шею. Струйки пота сбегали по спине, запах свежескошенной, нагретой солнцем травы сводил с ума.
      – Бог в помощь, Павел Ильич, – услышал я и, резко обернувшись, увидел мужчину, стоящего у моего забора. Мужчина был невысок, но крепок, однако имел внешность совершенно не запоминающуюся (без особых примет). Обычные джинсы, обычная рубашка, кроссовки. Он был мне незнаком.
      – Прошу, – пригласил я его на участок, – мы знакомы?
      Мужчина вошел в калитку и не слеша направился ко мне по дорожке. У него были мягкие плавные движения и походка пружинистая и бесшумная. Меня это почему-то насторожило.
      – Здравствуйте, Павел Ильич.
      Вблизи я рассмотрел его получше – русые волосы коротко и аккуратно подстрижены, правильные черты лица, насмешливый взгляд, умный и цепкий.
      – Мы с вами незнакомы. Пока. Но я имею к вам разговор, который, думаю, будет интересен нам обоим.
      – Ладно, можно и поговорить, если есть о чем, – согласился я.
      – Может быть, пройдем в дом? – предложил он, глядя на меня так же насмешливо.
      – Вы проходите, а я ополоснусь маленько.
      Он кивнул и прошел в дом, а я – к умывальнику. Ополоснувшись и набросив рубашку, я отправился следом. Мой странный гость расположился на кухне.
      – Чаю хотите? – светски спросил я.
      – Не откажусь, но лучше кофе.
      В другой раз мне показалось бы это верхом наглости, но почему-то не теперь.
      – Только растворимый.
      – Не важно.
      Я включил плиту и поставил чайник.
      – Может, все-таки представитесь? – напомнил я.
      – Обязательно. Да вы садитесь.
      Я действительно стоял посреди кухни как дурак. Я сел напротив и он начал:
      – Зовут меня Светлов Сергей Александрович, и я специально приехал из Москвы, чтобы кое-что обсудить с вами, Павел Ильич.
      – На чем это вы приехали? – подозрительно спросил я.
      Он глянул на меня как на неразумное дитя:
      – Я оставил машину за 2 км от дачного поселка.
      – Не боитесь, что угонят?
      – Ну, что вы, Павел Ильич. – И продолжил: – Организация, которую я представляю, заинтересована в сотрудничестве с вами.
      – Вы предлагаете мне работу? – удивился я.
      – Не совсем. А почему, собственно, вы решили, что я предлагаю вам работу?
      – Ну, может, вы заинтересованы в моих возможностях (не нравился мне этот разговор, очень не нравился. Я совершенно не понимал, куда он клонит. Меня нервировал его насмешливый взгляд. От него исходила скрытая угроза).
      – А у вас есть скрытые возможности? – улыбнулся он.
      – Раньше я был кандидатом в мастера спорта по каратэ. Вы хотите нанять меня телохранителем? – догадался я.
      – С вами не соскучишься, Павел Ильич, а впрочем, пойдемте.
      Он поднялся и вышел из дома, я, по-прежнему ничего не понимая, пошел за ним. (Бред какой-то. Почему я его слушаюсь? Куда я иду? Кто он вообще? Это была какая-то игра. Его игра. И какая мне отводилась роль, я еще не понял.)
      Мы вышли на лужайку, которую я только что скосил. Он огляделся, отошел на несколько шагов и встал ко мне лицом. Внезапно он сделал какое-то движение и резко выбросил вперед руку, я поставил блок по инерции, машинально. (Черт возьми, вот почему меня насторожила его походка. Так мягко ходят только каратисты. Эх ты, Сизов, а еще говорят, что рыбак рыбака... Ну, что ж, посмотрим.) Я включился в игру – ударил ему в корпус, затем в плечо. Все мои удары не достигали его. За какую-то секунду до того, как мой кулак должен был достигнуть цели, он уклонялся (и как уклонялся – виртуозно, мастерски), по-прежнему сохраняя насмешливое выражение лица. Я разозлился, включая в борьбу ноги, корпус, разворот плеч. Но вся моя мощь разбивалась о его ловкость. Несколько моих ударов прошли, но косо, смазано, плашмя, едва скользнув по его натренированному телу. Он дразнил меня. Я никак не мог его достать, хотя он находился в Глубокой защите. Я явно проигрывал в скорости. Тогда, сделав несколько обманных выпадов, я попробовал применить запрещенный прием (не честно, конечно, но уж очень он меня завел) и тут же почувствовал, что лечу куда-то вверх тормашками. Но все же, упав на землю, я успел перекатиться и сделать ему подсечку. Когда он упал рядом, я заметил его удивленное лицо (уже плюс), но лишь на мгновение. В следующую секунду он был уже на ногах и пытался взять меня на болевой прием. Но я-то был на ногах еще раньше (реакция у меня будь здоров) и врезал ему коронным ударом под дых, полагая, что вырублю его. Ни фига – он лишь охнул, шумно выдохнул и вдруг, резко перейдя из защиты в нападение, уложил меня сокрушительным ударом слева.
      – Сдаюсь, – сказал я, выплевывая траву, – отличная работа!
      Он усмехнулся и протянул мне руку, помогая подняться. Мы вошли в дом. Я дышал как паровоз, у него же дыхание сбилось лишь чуть-чуть, да и то, потому что мой удар под дых прошел. Я налил ему кофе.
      – Итак, к делу, – сказал он – Вас зовут Сизов Павел Ильич. Вы родились... учились... в таком-то году вы окончили... (Он знал про меня абсолютно все. Ну, разве что не знал, сколько раз я кончаю во время полового акта, где у меня родинки и какой анализ мочи. Впрочем, не знал он и мой маленький секрет.)
      – Здорово, – сказал я, он удивленно глянул, ожидая, видимо, более бурной реакции, – и что дальше?
      – Ничего не хотите добавить, Павел Ильич?
      – Пожалуй, мне и добавить-то нечего, Сергей Александрович, кроме того, что организация, которую вы представляете, может вами гордиться.
      – Ладно, – миролюбиво согласился он. – Говоря о своих секретных возможностях, вы ведь имели в виду не каратэ, не так ли? – цепко глянул он на меня.
      – Ничего другого, – не согласился я.
      – Павел Ильич, ну к чему это, неужели вы думаете, что зная про вас так много интересного, мы бы упустили из виду этот факт.
      – Думаю, вы меня с кем-то путаете, не понимаю, о чем идет речь.
      – Зря, Павел Ильич. Нам известно, что вы обладаете даром внушения и имеете также способности к гипнозу, очень хорошие способности. Ваша  методика  гипнотического  воздействия очень интересна...
      – Кого вы представляете, Сергей Александрович?
      – Я думаю вы догадываетесь, Павел Ильич. – Он уже не улыбался, а проницательно вглядывался мне в лицо. (Конечно, догадался, и хрен мне в жопу, если я ошибаюсь!)
      – Кое-какие соображения у меня есть, ладно, попробую угадать. Вы представляете некое частное лицо?
      Он покачал головой.
      – Неформальную организацию? Опять нет.
      – Третья попытка – «гэбэ»?
      Он улыбнулся:
      – Ну и выраженьица у вас. Скажем так, не совсем в точку, но близко. Моя организация занимается и государственной безопасностью и внешней разведкой. Я специализируюсь больше на экономических преступлениях, а так же террористических актах. Но, скажем так не напрямую, а как бы вам это объяснить, (Объяснить, чтоб выдать минимум информации, ах, ты хитрая задница.) я занимаюсь анализом информации и проверкой достоверности этой информации...
      – И чем же я могу вам помочь? (Как ты хочешь меня использовать, дружок?)
      – Дело в том, что люди, владеющие информацией, не всегда охотно ею делятся (Еще бы!). У нас много способов завладеть этой информацией...
      – Ну да, – силовые воздействия, шантаж, подстава, наркотики... – радостно перечислил я. Он поморщился:
      – Павел Ильич! Где вы этого набрались? Из американских боевиков или бульварных детективов?
      – Ах, простите, конечно, ваши методы более изощренные?
      – Вы даже не представляете насколько, – подтвердил он.
      – Боюсь, что представляю. И вы хотите, чтобы я на вас работал? (Дери-раздери, тебя вербуют, парень!)
      – Ну, что вы, мы хотим, чтобы вы изредка оказывали нам некоторые услуги.
      – Например?
      – Например, иногда трудно выудить информацию у человека... – начал он.
      – А как же детектор лжи, наркотик правды?
      – Все это неплохо, но таким способом, как правило, можно получить информацию, которую человек пытается утаить, ну и тогда можно действовать примитивно, не прибегая к специфическим талантам.  Но иногда человек становится свидетелем определенных событий или разговоров, он видит детали, фиксирует их в своей памяти, но не может воспроизвести и сформулировать и тогда никакой «наркотик правды» как вы его называете, – он улыбнулся, – не поможет. Вы понимаете, о чем я говорю?
      Я понимал. (Ты даже себе не можешь вообразить, насколько я понимаю.)
      – Вы хотите, чтобы я вытаскивал для вас информацию из подсознания определенных людей?
      – Можно сказать и так.
      – По-моему, вы что-то недоговариваете, Сергей Александрович, я не совсем понял, почему вы обратились именно ко мне. В Москве сотни, а может быть тысячи гипнотизеров, даже школы есть, И для того, чтобы делать для вас ту работу, о которой вы рассказываете, можно использовать любого из них.
      – Вы очень интересный человек, Павел Ильич, и вы правы. Но иногда нужно мысли человека несколько, э-э-э, подкорректировать...
      – И опять вы врете. (Он удивленно на меня глянул, но мне уже надоели эти приторно-вежливые игры.) Это обычное внушение. Вы уходите от ответа. Почему именно я?
      Он рассмеялся (мне нравился его опасный тихий смех) и поднял кверху обе руки, сдаваясь:
      – Ладно, объясню. Нас заинтересовали ваши методы внушения, очень заинтересовали. Вы работаете не только через слово, но и через образ, а это для нас особенно ценно. Похоже, вы сами не осознаете ваших возможностей, а ведь они огромны. Это и возможности кодирования и те возможности, которые лежат за чертой... за гранью...
      – Ну, хватит, – я разозлился, – за кого вы меня принимаете? Вы что хотите, чтобы я для вас зомбировал кого-то?
      – Зачем вы так? И потом откуда такая терминология? (Да, козленок, я мечтаю об этом, и ты это сделаешь.) Если вы думаете, что я вас вербую, (Именно так я и думаю, дружочек.) то ошибаетесь. Вы ведь можете и отказаться.
      – Именно это я и собираюсь сделать, – заверил его я.
      – Но почему?
      – Я не играю в эти игры. Мне наплевать на политику и, по большому счету, на это долбанное государство тоже, вместе с его идиотской системой, которую вы представляете и защищаете.
      Он продолжал улыбаться и даже как-то свободнее сел в кресле (я его зауважал – пуленепробиваемый мужик):
      – Даже не буду вас разуверять. Но мне казалось вам самому будет интересно познать всю глубину дара, которым вы обладаете, может быть, развить его. Это же самосовершенствование, а, Павел Ильич, или вы не согласны? (Что ж, умник, хитрый ход. Один – ноль в твою пользу. Нет, даже два – ноль, после того, как ты уложил меня на траве!)
      – Я хочу подумать, (Он радостно кивнул – конечно, но мне не хотелось обнадеживать его.) но склоняюсь к тому, чтобы послать вашу контору и вас с вашими предложениями подальше.
      Он в лице не изменился. (Мое уважение крепло.)
      – У меня есть также вопросы.
      – С удовольствием на все отвечу.
      – Как вы про меня узнали, я же нигде не светился или, как там у вас говорят, «не наследил»?
      – Это вы так думаете и ошибаетесь, Павел Ильич – наследили. Хотя, врать не буду, вы попали в наше поле зрения случайно. У Ворона, простите, Воронова Ивана Казимировича. Вы ведь ходили к нему на встречу. У него в кабинете стояла установленная нами аппаратура. Прослушав ваш разговор, мы несколько удивились, когда возникла пауза. (Ну, вот, не зря я тогда боялся. Да, Пашка – влип, здорово влип, по самое некуда.) А когда посмотрели запись, удивились еще больше. Но мы не стали заострять на этом внимание. В конце концов, каждый решает свои проблемы как умеет. Вы могли действительно оказаться дешевым гипнотизером. Но нам представился случай познакомиться с господином Вороновым поближе. Вот тогда-то и выяснилось, что ваши методы работы отличаются от классики, выгодно отличаются. Нас это заинтересовало. Поэтому, собственно я здесь.
      – Что будет, если я откажусь? – поинтересовался я.
      Этот вопрос его здорово позабавил:
      – Ничего не будет. Но думаю, вы не откажетесь.
      – Почему это?
      – Вы авантюрист, неглупый человек, с достаточно развитым любопытством. Исследователь, в некотором роде.
      – Так, это я понял. Но ведь любые услуги, уважаемый Сергей Александрович, как-то оплачиваются? Я ведь буду тратить на вас свое время.
      (Это была очередная проверка на вшивость. Его пауза была секундной, ух, молодец.)
      – Конечно, у вас будут кое-какие м-м, льготы.
      – Да что вы, – заинтересовался я, – и какие же? Льготный проезд на общественном транспорте или абонемент в платный туалет?
      – Хороший вопрос, Павел Ильич, – взял он небольшую паузу. – Мне импонирует ваша практичность и чувство юмора, я думаю, об этом мы поговорим позже, обсудим, так сказать, детали. (Ладно, выкрутился.)
      – Может, обсудим, а может, и нет, – я немного устал от этого типа, он постоянно пытался форсировать события. – Я ведь еще не дал своего согласия.
      – Конечно-конечно, – он взглянул на меня остро. (Нам и не нужно твое согласие, дружок, мы на тебя вышли и ты уже наш со всеми потрохами и всем своим дерьмом.)
      – Что ж, до свидания, Павел Ильич, очень приятно было с вами побеседовать, вы интересный человек. Я думаю, у нас получится Любопытный союз (я строго на него посмотрел), конечно, если вы согласитесь нам помочь, – тут же исправился он.
      – Вы кое-что забыли, – напомнил я.
      – Что же? – удивился он
      – Предупредить меня, чтоб я не рассказывал о нашем разговоре, а то у меня будут неприятности.
      Он рассмеялся:
      – Почему, можете рассказывать, но я уверен, вы этого не сделаете. (Ты чертовски прав, ковбой.)
      – Ага, как вы думаете, Сергей Александрович, могу я теперь представляться агентом 007?
      – Я все больше убеждаюсь, что вы нам подходите. Вы все делаете правильно – эти провокации изумительны, просто бесподобны (Ой, бля, ничем тебя не проймешь, ну, там посмотрим.) Мы еще встретимся, я уверен. (Не могу не согласиться. Ты, пожалуй, мою задницу из-под земли достанешь.) До свидания.
      – Гуд бай.
      Он ушел своей мягкой походкой, а я остался в мрачном раздумье. Обычно, куда бы ни клонилась ситуация, я находил решение, которое на первый взгляд могло показаться абсурдным, но впоследствии оказывалось единственно правильным. Не могу объяснить, почему так получалось, но действовал я, подчиняясь интуиции, а не логике. Разогрев несколько котлет, я покидал их в пустой желудок. Я не был голоден, но надеялся отвлечься набитым брюхом. Не помогло. На улице уже смеркалось, и я разложил костер под раскидистой яблоней, где мы обычно с Лешкой жарили шашлыки. Я сидел и курил, глядя на огонь. Поймал себя на том, что в голове крутится одна и та же мысль: «Чтоб ты сдох, чертов гебешник, чтоб ты провалился. Я хочу, чтобы ты попал в аварию, чтобы кирпич свалился на твою глупую голову, чтоб ты сдох».
      – Гебье, – громко сказал я, прибавив длинное грязное ругательство – полегчало.
      Злило не то, как быстро он развел меня на нужный разговор (работа профессионала), а то, что я повелся. Весь разговор шел как бы за кадром. (Ты никуда не денешься, голубчик. Да, никуда я не денусь!)
      Хотелось с кем-нибудь поговорить об этом. Блякин? Да, подчинись закону дружбы, он примчался бы сюда, куда угодно. Но не мог, не имел я права его впутывать в это дерьмо. Не думаю, что для меня была какая-то опасность (А если и была, кто о тебе пожалеет, придурок?), была неизвестность и проблемы. Саша? Этого только не хватало. Могло ли быть иначе? Вряд ли – все равно я бы поехал на эту встречу, все равно единственным оружием был мой дар, а если нет, мы бы уже пропадали. Конечно, я нашел бы работу (Проституткой? Жиголо? Стриптизером? Телохранителем?) в какой-нибудь компьютерной фирме, no problem. Хотел я этого? Нет. Так чего же мне тогда надо? (Ты не хочешь трясти своей тощей задницей ради системы.).
      Пожалуй, больше всего меня злило, что я был лишен права выбора (Это ты так решил, гебешный выскочка?). В конце концов, он прав – я авантюрист. Но свой талант я понес бы не туда. Сто к одному, что, скорее, я пошел бы к каким-нибудь мафиози (там хоть заплатят!). Я не любил грязные игры, но систему, государство я не любил еще больше (не терплю любых рамок). В принципе, я ничего не имел против абстрактного образа умного, подтянутого, смелого и удачливого гебиста (чекиста, особиста и т.д.). Но стереотип стереотипом, а быть среди них я не хотел. Не видел смысла (я – антиобщественник и ленивый раздолбай). Я хотел спокойной жизни (Ой ли?), где я мог бы зарабатывать деньги, а потом их тратить так, как сочту нужным (на женщин, водку, поездки и прочую муру). У меня не полностью отсутствовало чувство ответственности – 9 лет я был женат на женщине, о которой заботился и которую содержал, но сейчас оно несколько притупилось. Я еще не пресытился одиночеством, разбавляя его вином, сексом и глупым самоанализом. И потом, я, например, не мог сказать: мафиози, террористы – плохие, система – хорошая, эти – черные, а те – белые. Все превратилось в грязно-серое месиво, и в этом месиве я увяз по уши.
      Да и не хотел я развивать свой талант, (Врешь, Сизов, и кому врешь!) наоборот хотел запрятать его поглубже. Я ничего не имел против грубой силы, но после каждого сеанса психологического насилия с моей стороны, испытывал угрызения совести (с каждым разом все меньше и меньше). А самое главное я четко знал, что придет время, и меня спишут в тираж, выбросят как сломанную игрушку или использованный презерватив. (Никакой жалости, никакой благодарности – такие штучки по вашей части, ребята!)
      Стало совсем темно, а я все не мог оторвать взгляд от огня, он заворожил меня (Тоже гипнотизируешь, приятель?). Почему ты не проник в Его подсознание, Сизов, его – Светлова Сергея Александровича? Ответь мне почему? Он не ставил никакой защиты (и ты это знаешь), он не обладает твоим даром (и это тебе известно), тогда почему?
      Ответ был ясен и очевиден, я ХОТЕЛ быть с ними, я хотел подняться в эту гору без страховки. И я это сделаю. (Сделав шаг, ты не сможешь остановиться и пойдешь по головам, как это делают они. Хочешь потанцевать на костях, да, парень? Хочу, очень хочу, на их костях. Разве ты не знаешь, что никому не уйти от системы? Система тебя раздавит. А, вот, хрен. Я буду первым. Я чувствую, что смогу это сделать. Я чувствую.) С этими мыслями, я залил водой костерок, который уже еле тлел. Взметнулся столб искр и сизого дыма. Стало совсем темно. Я постоял немного на крыльце, вдыхая сырой холодный воздух, поглядел на звезды в черном небе. Затем вошел в дом.
      
      * * *
      
      Через несколько дней спокойной размеренной жизни я уже с улыбкой оглядывался на это происшествие. Запал мой прошел, и я воспринимал все как глупую шутку. В выходные приехал Блякин, – не один – со всем семейством. Мое одиночество было нарушено, но я не возражал. Татьяна Блякина напекла каких-то умопомрачительных блинов (опять подумалось, как мало мне надо для счастья – просто набить утробу чем-нибудь домашненьким), блякинские мальчишки – Сенька и Ромка – носились по участку, затевая какие-то дикие игры. А сам Блякин ходил среди всего этого как царь зверей – поглаживал Татьяну, орал на мальчишек, вызывая у меня усмешку.
      – Отдохнул? Теперь поработай, – сказал он мне, – через недельку этих спиногрызов отправляем в лагерь, а сами – на юга.
      – Неохота мне, – признался я.
      – Кто бы сомневался?
      Вечером, как обычно, решили организовать шашлыки. А незадолго до этого, ко мне подошла Татьяна:
      – Что мне делать? – спросила она.
      – А что? – не понял я.
      – Паша, по-моему, Лешка мне изменяет.
      Я чуть было не рассмеялся, но спохватился и сдержал улыбку, глядя в грустные татьянины глаза:
      – С чего ты взяла?
      – Паша, у него в кармане ключи от чужой квартиры.
      Я улыбнулся:
      – Так это же от моей, Танечка.
      – Зачем это?
      – Ну, как зачем? Цветы там поливать, газеты вытаскивать, помещение проветривать, – попробовал отшутиться я.
      – Зачем ты врешь, Паша? Лешку хочешь выгородить? Паша, я должна, должна знать! – с отчаяньем и даже каким-то надрывом воскликнула Татьяна. Я даже испугался. (Я подозревал отсутствие у Татьяны даже мало-мальского темперамента, настолько она была медлительной и флегматичной. И вдруг – откуда что взялось?):
      – Хочешь правду?
      Она обреченно кивнула.
      – Танечка, милая, ну хочется иногда мужику одному побыть. Он же работает, сама знаешь, крутится, надрывается, а домой придет, а там – светопредставление: теща ворчит, мальчишки носятся, у тебя голова болит или какие-нибудь дни критические, сама посуди. Да у него сроду никого не было, чем хочешь поклянусь. Ну, век воли не видать. Давай вместе ко мне поедем, увидишь, что ключи точно от моей квартиры.
      Она слушала жадно и с какой-то затаенной надеждой. А мне хотелось врезать Блякину – до чего бабу довел, кретин.
      – Паша, а мог он мне изменить, чтоб ты не знал? – спросила она, а я подивился наивности вопроса.
      – Ни в жизнь, – твердо ответил я.
      Татьяна глянула на меня такими ясными глазами, что мне стало неловко. Я просто чувствовал, что напряжение, в котором она, похоже, жила последнее время, отпускает. Она хорошела на глазах.
      Мы жарили шашлыки, сидя кружком у костра. Сенька и Ромка тыкали в костер какими-то палками, поднимая столбы искр, и в конце концов Блякин наорал на них и отправил спать. Мы остались втроем. Выпили. Участие Татьяны внесло обстоятельность в наш пикник. Появилась масса закуски, какие-то мисочки-тарелочки. Потом принесли гитару, Татьяна запела. У нее был глубокий грудной голос полный скрытого томления и страсти. Она пела длинные грустные песни, а мы с Блякиным слушали, затаив дыхание, боясь пропустить хотя бы звук. (Я не мог оторвать взгляд от ее лица. Некрасивая, белесая, толстая Татьяна пела так, что доставала до самого сердца. Она раскраснелась, влажно блестела глазами и казалась почти прекрасной.) Татьяна кончила петь, мы помолчали, обалдевшие, очарованные.
      Она рассмеялась смущенно:
      – Да ну вас совсем. Давайте еще по одной, да я спать пошла.
      Она ушла, мы посидели молча.
      – Хорошая тебе жена досталась, Лешка.
      – Хорошая, – согласился он. – Да ты, никак, завидуешь. Паша?
      – Конечно, завидую.
      – А помнишь, мы с тобой мечтали, как женимся на каких-нибудь грудастых блондинках. А я вот встретил Татьяну, она мне двух мальчишек родила. Знаешь, она ведь всегда была такая – ничего особенного... толстая...
      – Она думает, что ты ей изменяешь.
      – Да ну? – приятно удивился Блякин.
      – Дурак ты, Лешка, – укоризненно сказал я.
      – Дурак, – согласился он и вдруг заорал: – Я счастливый дурак!
      – Охренел? Разбудишь всех.
      – Ладно, пора на боковую.
      
      16
      
      Мой кратковременный отдых кончился, я вернулся в Москву. Через неделю Блякины уехали, и я остался один. Работы, казалось, было не много, но все равно я уставал, за день наколесившись по Москве. Пару раз звонил Саше, но ее не было дома, да и наплевать. Однако, оказалось, что мне не совсем наплевать, я хотел ее увидеть, но, подумав, что она взглянула трезво на наши отношения, махнул рукой. В конце концов, Саша позвонила сама (кто бы сомневался). Несколько раз мы встретились. Гуляли, ходили в ресторан (у нас появился определенный ресторан, меня это настораживало), ну и конечно, занимались любовью, потому что секс все-таки предполагает чистую физиологию. С другой стороны, мы все-таки ей ЗАНИМАЛИСЬ. Это была не любовь, лишь суррогат. (Все, как я хотел.) Саша меня удивляла.
      – Соскучилась по мне? – самоуверенно спросил я.
      – Соскучилась, – согласилась она, – но не по тебе, – по сексу с тобой. (В принципе, я вел эту психологическую игру, но эти ее едкие выпады были прелестны.)
      – Я ведь могу больше тебе не позвонить, – осадил я.
      – Позвонишь, – улыбнулась она, но зеленые глаза при этом беспокойно сверкнули, – ты скоро влюбишься в меня, это лишь вопрос времени.
      – Не думаю, – сказал я и был полностью в этом уверен.
      Она посмотрела на меня пристально, словно пытаясь разгадать мои мысли:
      – Почему я села к тебе в машину?
      – Это судьба, – ответил я с жаром и той убежденностью, которую она хотела слышать. (Знала бы ты, детка, о некоем психологическом насилии, под которое ты попала. Но ты, ведь, в этом не виновата, просто неудачный денек.)
      – Паша, если ты захочешь расстаться со мной, – она вдруг стала грустной и какой-то обреченно-серьезной (мне показалось она заплачет), то есть, если ты захочешь бросить меня, – более жестко поправила она, – ты просто скажи мне, я ведь ни на что не претендую, но мне нужна определенность, я имею на это право.
      Саша давила на жалость (ох, бабы!) и дешевое благородство (абсолютно невыигрышный ход).
      – Хорошо, я скажу, но, думаю, у тебя еще есть время – мне нравится с тобой спать. Пока нравится. (Эх, Пашка, ну и сволочь же ты!) Мне показалось она меня ударит, но она сказала тихо:
      – Прости меня. Не умею держать ситуацию под контролем. Наверное, я уже люблю тебя (А, вот этого не надо.), а должна смотреть на все, как на маленькое приключение. (Я опять ее зауважал. Она неплохо держалась и делала все правильно. Легко отдавая свое тело, ставила психологические заслоны и была честна. Я даже мысленно поаплодировал. Неглупа, неглупа и достойна... Стоп, стоп... Достойна чего?). Я вел себя как трус, боясь углубиться в эти отношения, боясь завязнуть в них. Она нравилась мне ровно настолько, чтобы иногда проводить с ней свободное время. Бегло читать как дешевую сенсацию. И пока я не был готов к тому, что она (или другая) оккупирует мое жизненное пространство.
      – Ты пришел сюда за дозой секса, стрелок, и ты ее получишь, – твердо сказала Саша. (Зачем же так прямолинейно, детка? Но она все больше повышала свой рейтинг в моих глазах, набирая очки. Сейчас она действовала в моем стиле – провоцировала.)
      – Думаю, у тебя есть шанс продлить отношения, – сказал я, запуская руку ей под юбку.
      – И я его не упущу, – прошептала она, подаваясь вперед.
      
      17
      
      На пару дней я взял отгул. Блякина не было и на фирме царил полный беспредел. Впрочем, особых напрягов не было, и я позволил себе расслабиться.
      ОНИ позвонили в понедельник (Ну, вот и поспорь с тем, что понедельник – день тяжелый.) И, черт возьми, я не был готов к разговору.
      – Здравствуйте, Павел Ильич, – тихий такой, вкрадчивый голос.
      – Здравствуйте, Сергей Александрович.
      – Рад, что вы узнали меня.
      – Я надолго запомнил ваш контрприем тогда, на даче.
      – Я думаю, времени для раздумий у вас было достаточно, – напрягся, но совсем немного, он.
      – Не могу с вами не согласиться, – церемонно сказал я.
      – Могу ли я узнать ваше решение? – вежливо осведомился он. (Завидую его выдержке. У меня, например, язык чесался послать его по матери.)
      – Конечно, Сергей Александрович, – выдержал паузу я (и леший меня раздери, если он не затаил дыхание), – мой ответ «да».
      – Тогда, может быть, встретимся? – его голос не дрогнул радостью (хотя она была, я чувствовал), не изменились интонации. Он назвал адрес.
      – Сергей Александрович, – предупредил я, – мое согласие еще не значит сотрудничество. Как я понимаю, я нужен вам, очень нужен. (Хоть ты и стараешься это скрыть, хитрец.) А вот нужны ли вы мне, это предстоит выяснить.
      – Ну, разумеется. Только не преувеличивайте значение своей персоны. (Я все-таки уделал его, немного так.) Впрочем, вы правы. (Исправился он тут же, без малейшей паузы.) До встречи.
      Встречу он назначил недалеко от моего дома. По дороге я купил пару хот-догов. Они воняли псиной, из чего я заключил, что хот-доги не только еда для собак, но и сделана из тех же собак. Но я на такие вещи внимания не обращаю, особенно когда голоден. Приехав в условленное место, я огляделся. Мой новый знакомый – Сергей Александрович Светлов, возник, неожиданно отделившись от стены (похоже, стоял в какой-нибудь подворотне и посмеивался над моим идиотским видом, покуривая). Он сел ко мне в машину, и мы поехали куда-то на окраину Москвы. Заметив мой удивленный вид, он спросил:
      – Вы чем-то удивлены, Павел Ильич?
      – Признаться, я думал, что мы поедем куда-нибудь в подвалы Лубянки, – не стал врать я. Опять этот тихий смешок:
      – Ну, что вы, у нас много точек. (У нас длинные руки – интонация та же.)
      – Вы уже придумали, как меня использовать? – спросил я развязно.
      – Нет, Павел Ильич, именно вас мы будем беречь, очень беречь. (Я не понял: пошутил он или нет, – забавный мужик.) Сегодня я хочу вас кое с кем познакомить.
      – Послушайте, Сергей Александрович, может, я опять мыслю стереотипами, но мне казалось, что в вашей системе работают люди морально устойчивые, без вредных привычек. А я, знаете, люблю выпить, люблю использовать женщин для удовлетворения, скажем, м-м, некоторых прихотей. Не умею и не люблю хранить секреты. Он как-то крякнул, и, похоже, был очень доволен:
      – Павел Ильич, все это нам известно, и все это ерунда. А насчет секретов, по-моему, вы преувеличиваете меру своей расхлябанности (Эк завернул! Чувствовалась в его словах скрытая угроза – только попробуй болтать, голубчик, и я не ограничусь контрприемом. Давно ли тебя били по почкам?)
      – В каком вы звании? – неожиданно залепил я.
      – Подполковник. (Выглядел он слишком молодо, может быть из за невысокого роста и какой- то сухости, да и седины у него было немного.)
      Поймав мой удивленный (но не уважительный) взгляд, он пояснил – недавно получил за особые заслуги. (Бог ты мой, какие мы патриоты.) На этом наш разговор окончился, потому что подъехали к некоему огороженному высоким забором зданию. Район Марьиной рощи. Я знал его неплохо. Но этот бетонный домик был расположен так неприметно среди нагромождения новостроек и хрущеб, что не бросался в глаза.
      Я загнал свою потрепанную «бээмвуху» на бетонный двор и поставил рядом с черной, абсолютно совковой «волгой», (А чего ты ожидал, приятель?) впрочем, поодаль стоял чистенький новый «мере». Мы вошли внутрь (ну и ничего интересного – коридоры, двери) и поднялись по лестнице на второй этаж. Это меня несколько порадовало, я почему-то представлял, что мы непременно должны будем спуститься в какой-нибудь подвал. Мы вошли в кабинет – стол, пара стульев, кресло, компьютер (неплохой, но несколько устаревший), несгораемый шкаф, решетки на окнах. (Вот оно.)
      – Располагайтесь, – сказал  мне Сергей Александрович, и когда я сел, сказал несколько слов по селектору.
      Через несколько минут в комнату вошел мужчина (немногим за сорок, так я для себя определил). Его внешность впечатляла. Наверное, так, именно так, должен был, в моем понятии, выглядеть маг-чернокнижник. Нерусского, то есть, не славянского типа – настоящий горец-абрек. Высокий, поджарый, сутулый. Смуглое, резковатое лицо, тонко вырезанный красивый рот. Глубокие, горячие, жаркие, с густым черным взглядом глаза.
      – Знакомьтесь, – сказал Светлов (подполковник Светлов!). Он представил меня и сделал жест в сторону вошедшего:
      – Серго (дальше последовало нечто среднее между Абдурахмановичем и Рахатлукумовичем). Я вытаращился.
      – Можно просто Серго, – махнул рукой Светлов.
      Мы обменялись рукопожатием. Серго хранил молчание.
      – Подождем даму, – предложил Светлов, я глянул заинтересованно.
      Серго молчал, но я чувствовал, что он исподтишка мечет в меня свои черные взгляды. Возникла пауза, во время которой Светлов как-то туманно намекал на важность поставленных задач. Мне стало скучно, не люблю вязких разговоров, без конкретики. (Признаться, я ждал большего, плохо вы меня развлекаете, ребята.) Я заметил, что Серго вздрогнул. Наконец, в коридоре застучали каблучки, и появилась она – дама. Маленькая, худенькая, в стоптанных кроссовках и больших очках.
      – А это наша Зиночка, – радостно представил ее Светлов, – Голубева Зинаида Михайловна.
      По тому, как Зиночка вспыхнула и глянула на Светлова кокетливо и подобострастно, я понял, что подполковник попал в ее сладкие грезы (почему-то я сразу решил, что Зиночка одинока), и он это знал. Но тут Зиночка заметила меня, и я понял, что на ближайшее время у нее появился новый объект обожания. Взгляд у нее был колючий и злой. Наверное, все соображения по поводу этой теплой компании отразились у меня на лице, потому что Светлов усмехнулся. Одновременно с этим я вдруг почувствовал, что нечто вторгается в мой мозг, пытаясь грубо вломиться в мои мысли. (Кто же так работает, ребята?). Ощущение отвратительное. (Да, этот черный хрен – Серго ломится в твое подсознание.) Меня в жизни не гипнотизировали и не подвергали каким-либо внушениям, но система защиты сработала мгновенно. Я представил, что на мне одеты черные очки – сам-то, в основном, проникал через глаза – как бы затонировал их. Не помогло. Темная волна продолжала вползать ко мне в мозг и, черт возьми, похоже, мне это нравилось... Тогда я представил, что моя черепная коробка обита изнутри свинцовой обшивкой, которая отражает любые воздействия. Отпустило. То есть что-то еще стучало извне, но я уже был недосягаем, я был в броне. (Поцелуйте меня в зад, недоумки.)
      Я повернулся и нахально глянул на Серго, в свою очередь устремив на него холодно-змеиный взгляд (гипнотизировать его я не собирался, хотел попугать). Серго опустил веки, пригасив пламень своих глаз, и вдруг как-то гортанно выдохнул:
      – Ка-а-х! – и улыбнулся широко и белозубо.
      Биополе Зиночки было очень слабым. Она таращила на меня свои злые колючие глазенки. Ее взгляды как снежинки тюкались в меня и таяли, таяли. (Впрочем, может она что-то и могла, да растерялась перед моей красивой наглой мордой).
      Светлов смотрел на все это, усмехаясь:
      – Ну, я вижу, все со всеми познакомились. (Устроил травлю, сука.)
      Мои новые интересные друзья молчали.
      – И что дальше? – спросил я за всех.
      – Ничего, можете ехать домой.
      – Что!? Ради этой канители вы вытащили меня из дома? – заорал я.
      Зиночка вздрогнула, Серго был непроницаем.
      – Павел Ильич, – каким-то металлическим голосом осадил меня Светлов, мой пыл немного поутих от его ледяного тона, – вы же понимаете, что небольшая проверка...
      – Да пошел ты ... – я хотел уточнить куда именно, но метнулась какая-то предостерегающая мысль (Серго). Впрочем, я и сам понял, что сказал достаточно.
      – Все в порядке, – отреагировал Светлов. – Ну, что ж, Павел Ильич, будем считать, что встреча прошла в теплой дружественной обстановке. Теперь мы все тут коллеги по работе. Впрочем, будет ли период адаптации долгим, целиком зависит от вас. Я думаю, вы подружитесь, – и Светлов – хитрый лис – одновременно подмигнул Зиночке и весело поглядел на меня (давая понять, что Зиночку не стоит принимать всерьез).
      – Могу я отказаться работать на вас? – снова уточнил я.
      Зиночка посмотрела на меня как-то странно, Серго разъедал взглядом пространство.
      – Вы не состоите в нашем штате, Павел Ильич, проще говоря, не работаете на нас. Мы нуждаемся в некоторой помощи с вашей стороны. А отказаться можете в любой момент (только попробуй, малышок). Но не думаю, что у вас возникнет, а главное окончательно оформится, это желание. Затягивает, знаете ли.
      На улицу мы вышли вместе с Серго, Зиночка задержалась со Светловым, и я успел услышать ее возмущенный щебет.
      – Как ты это делаешь? – спросил Серго. (Вернее, как ты это дэлаэшь? – в его исполнении, а глаза его жадно полыхали. – «Как? Как? Скажи мне как? Научи меня.» Эмоциональный парень.)
      – Если бы я знал, мой маленький принц, – честно признался я.
      – Врешь.
      – Нет, Серый, не вру, – он глянул на меня злобно.
      – И давно это у тебя? – я сначала даже не понял, не привык еще, что меня спрашивают о моем даре как о каком-нибудь сифилисе.
      – Всю жизнь, Серый, – опять кольнул я.
      – Зови меня Серго, – рыкнул он.
      – Знаешь, Серый, у нас свобода слова, и если мне взбредет в голову звать тебя Пафнутием Иудовичем или принцем Флоризелем, ты вряд ли сможешь мне помешать.
      Он готов был меня испепелить взглядом.
      – Расслабься. Что ты такой нервный? – подначил я.
      Серго сказал что-то на неизвестном мне языке, наверное, ругнулся по матери, перешел на русский:
      – Ладно, умник, живи. (Вот, спасибо. А то у меня аж колени задрожали.) Здесь тебя быстро обтешут. (Боюсь, боюсь.) – Он плюнул с досады.
      – Слушай, давай дружить, – предложил я и протянул руку.
      Он ошалело и как-то недоверчиво на нее уставился (наверное, думал что у меня в рукаве электрошокер, ну и дикий народ), затем осторожно пожал ее. И вдруг улыбнулся:
      – Занятный ты парень.
      Серго оказался владельцем новенького «мер-са», который я видел раньше.
      На крыльцо выпорхнула Зиночка:
      – Подвезете? – кокетливо спросила она.
      – Только до метро, – строго осадил я, и она обиженно поджала губки.
      В машине Зиночка болтала без умолку и пыталась меня склеить. (Какая наивность.) В конце концов, я сказал:
      – Зинаида Михайловна, опасно отвлекать водителя за рулем.
      – Ой, простите, – чирикнула она и покраснела. (Наверное, решила, что я с ней заигрываю. Вот дура.) Я высадил ее у метро.
      Дома обнаружил несколько сообщений на автоответчике. От Саши – проматываем, из конторы – туда же. Заинтересовало меня только сообщение от Блякина – он позвонил из самых Сочей и радостно делился впечатлениями, обзывая меня в конце сукиным сыном. Сначала я решил расчистить Авгиевы конюшни в своей квартире, потом мне стало лень, и я решил, что конюшни могут подождать несколько дней. Врубил телек, замутил яичницу из десятка яиц, покрошив туда все имеющиеся продукты, и устроился с бутылкой пива (купил по дороге) у голубого экрана.
      
      18
      
      В выходные подумалось, что неплохо бы сделать шоппинг. В холодильнике было шаром покати. (При Марине такого не было, но я начал помаленьку привыкать к этому беспределу.)
      Сказано – сделано. В магазинах я терялся. Покупал продукты, руководствуясь исключительно ценами (выше – лучше) и искоса поглядывая, что берут женщины-хозяйки. Загрузив машину всякими брикетами, пакетами, коробками и банками, потратив сумасшедшие деньги, я отправился домой в свою берлогу. И только я начал выгружать дома сумки и набивать холодильник, в дверь позвонили. На пороге стоял соседский мальчик Алеша. Очень хороший воспитанный мальчик:
      – Дядя Паша, у вас есть дрель?
      Дрель у меня была, но, леший ее знает, где. Вроде, где-то на антресолях.
      – Ты, Алексей, заходи пока, я поищу.
      Алеша мне нравился, нравилась и его мама – тихая интеллигентная Ольга. Они жили вдвоем. Я редко с ними общался. В основном, это делала Марина (ну, там занять соль, разменять деньги, поругать ЖЭК, когда внепланово отключали горячую воду). Марина называла Ольгу малохольной. Она действительно была немного не от мира сего, и все-таки она мне нравилась. Была в ней какая-то надежность. Однажды даже мелькнула шальная мысль – а не жениться ли мне на ней?
      Естественно, никаких шагов я не предпринял из трусости (боясь ответственности). Алеша меня поражал какой-то неиспорченностью, внутренней чистотой, он как бы светился изнутри. (Это не Сенька и Ромка – бесшабашные горлопаны – все в Блякина.) Мужчин рядом с Ольгой я не видел. Впрочем, начал было к ней ходить один тип, с лживой мордой и козлиной бородкой. От него веяло скользкой пакостью, мне хотелось спустить его с лестницы. Своими сальными ухмылками он отравлял воздух. Было жалко Ольгу – неужели она этого не замечает? (Или замечает, но не гнушается?). Но она замечала, и в один из вечеров я услышал разговор на повышенных тонах, доносящийся из соседней квартиры (стены-то картонные). Больше тип не появлялся. И Ольга продолжала жить в каком-то гордом одиночестве. Дрель я нашел, захотелось что-нибудь подарить Алеше, чем-нибудь угостить (ребенок все-таки). Порывшись в пакетах с покупками, я выудил бутылку пива и упаковку селедки (хорошей – в винном соусе). Это не годилось. Потом нащупал нечто, похожее на теннисный мяч (откуда это?) – апельсин. Порядок. Присовокупив пачку жевательной резинки, я вручил все это Алеше.
      – Спасибо, дядя Паша, – вежливо поблагодарил он.
      – Слушай, Алексей, зови меня Павел Ильич или просто – Павел, давай как мужик с мужиком, – отверг я дядю, – идет?
      – Идет Павел, – радостно согласился он, – Ильич, – добавил он, подумав.
      – Как жизнь, Алексей, как учишься и вообще?
      – Жизнь хорошо, – начал рассказывать Алеша – я уже на каникулах. И учусь я хорошо, правда, у меня две тройки вышло – по русскому и по этому, – он сморщил нос, – по черчению.
      – Ну, это ничего, – утешил я. Вспомнил свои школьные годы – сплошные тройки – учителя говорили, что я способный, неленивый. Все точно, способный и ленивый. На уроках мне, было скучно. Я неплохо воспринимал на слух материал, у меня была отличная память, но мне не нравилось обнаруживать эти знания. У доски я молчал, как пень – хотя знал правильные ответы. С письменными дела обстояли не лучше – мои мысли не успевали организоваться в фразы и я, оборвав начатое, рисовал корабли, машины, оружие. Ну, были у меня, конечно любимые предметы – информатика и физкультура. Мать ходила в школу, плакала, отец орал и грозил ремнем (только грозил). Когда я поступил в институт (сам поступил и довольно легко), все были в шоке от удивления, но от меня отстали.
      – Слушай, а зачем тебе дрель? – спросил я.
      – К маме брат приехал будем полки вешать.
      – А, ну добро.
      Алеша ушел, а я принялся разбирать сумки. Кое-как рассортировав продукты, я  покидал в микроволновку какие-то там то ли блинчики, то ли биточки и занялся уборкой. Противно это. Остановился на проведении уборки малой кровью – покидал белье в стиральную машину, ну и кое-где подмахнул пылесосом. И все равно потратил уйму времени. Зато, когда нанес пылесосом последний штрих, повалился в кресло довольный и усталый (сачок я все-таки). Неделя обещала быть бурной. Через неделю должен был вернуться Блякин, а у меня в офисе конь не валялся. Напряги особой не было, но кое-что я все-таки подзапустил. Была жара, ездить никуда не хотелось, и я бессовестно свалил все дела на Лидочку. Она, впрочем, не возражала. Вообще, в отсутствие Блякина, она проявляла повышенный интерес к работе. И я понимал почему – Лидочка закидывала удочки. (Она не была глубоководной акулой, но хотела ею казаться. Удавалось плохо.) Вот откуда все эти томные взгляды, голые коленки и умопомрачительные прически. Но все ее уловки разбивались о стену моего каменного равнодушия. Лидочка сдаваться не хотела, утраивая свои попытки обольщения, я был тверд как скала, впрочем, не отказывая себе в удовольствии, иногда смутить ее (твердым мужским взглядом, легкой двусмысленностью), поддразнить. Лидочка проявляла завидное рвение в работе (меня это только радовало, может, это и была эксплуатация, но лишь чуть-чуть), В конце концов, Лидочка смирилась и приняла правила игры – легкий флирт. И мы продолжали сотрудничать довольные друг другом.
      Неожиданно и резко похолодало. В офисе было противно и неуютно, и даже «Доброе тепло», принесенное Лидочкой, и мой старенький (пожарные отдыхают) рефлектор не разбавляли промозглой сырости. Мы читали дамские романы. Лидочка была любительница – весь ее стол был завален маленькими книжечками формата роЬе!-Ьоо/с в ярких мягких обложках, с выпадающими листами. Я читал от скуки (шпионский детектив, фантастика или, на худой конец, порнуха, пошли бы лучше – но как говорится, на безрыбье...). От этих бабских глупостей я пришел в ужас и одновременно развеселился. Расклад был такой – главная героиня (непременно умная и хитрая, красивая или хоть сексапильная) попадает благодаря своему любопытству (глупости?) в какие-то головокружительные переплеты, состоящие из нагромождения искусственно созданных случайностей. От совпадений рябило в глазах. Конечно, были «плохиши» (с пистолетами, стальным взглядом), которые пару раз пытались героиню изнасиловать (как правило, безуспешно). Вспомогательный герой (влюбляющийся в героиню) рисовался либо полным идиотом (но богатым идиотом), влюбленным по самые пятки (он разве что не рвался пополам до задницы, пытаясь затащить героиню в постель), либо крутым суперменом, прошибающим лбом стены (опять же во имя любви), В конце концов (где-то в середине повествования или ближе к концу), она его награждает половым актом (от чего он совсем терял голову), ну и наступает клюквенный хеппи-энд. Все это описывалось с претензией на юмор, отчего выглядело еще более жалким. Но дамы-читательницы, похоже, писали кипятком, читая подобные бредни. (Я в этом убеждался, глядя на пунцовую от удовольствия Лидочку.) Боже, и они (женщины) считают нас примитивными. Шекспир, Толстой, да, черт возьми, Кинг, Шелдон – все мужчины, где же вы? (Впрочем, в нашей стране мужчина-писатель равносилен гею. Наш русский мужик – пьющ, ленив, хотя и занят физическим, как правило, трудом. Короче, тупая рабочая скотина.) Правда, все эти Рожковы, Пашковы не занимались искусством ради искусства. Они зарабатывали деньги (чистая коммерция – достойное оправдание) или самовыражались от сексуальной неудовлетворенности – как я – глупые размышления теснили мой мозг только, когда был свободен от работы член. Конечно, нормальный мужик – грязная похотливая свинья (и дело тут не в гигиене и воспитании, дело в принципе и сути) – но очень умная свинья (а об этом почему-то забывалось). Но больше всего меня, пожалуй, угнетало, что эти графоманки лили в массы этот опиум совершенно бездумно и безнаказанно – и наши бабы, начитавшись романтической бредятины, начинали ждать сказочного принца, надеяться на сумасшедшую любовь, полную жарких египетских ночей (глупость какая), при этом задирали планки своих претензий куда-то в поднебесье. Да ни один мужик не будет выпрыгивать из штанов из-за бабы, если у него звез-дец на работе, если он голоден, да и просто все достали. Я, во всяком случае, такой, а если и есть другие, они просто притворяются. Я разозлился вконец, злобно посмотрел на увлеченно читающую Лидочку (И ты в это веришь, крошка?). Блин, и с работы не уйти – должен быть важный звонок. Так, злясь, и просидел до вечера – позвонили, заразы, под самую завязку.
      На улице было холодно, дома холодно (отключили горячую воду), и я решил замутить глинтвейн. С глинтвейном у меня были связаны приятные воспоминания еще со студенческих лет. Мы с Блякиным тогда учились курсе на втором-третьем. Однажды всей группой (человек десять) решили под Рождество завалиться на квартиру к Сашке Белову.
      Белов жил один в однокомнатной квартире (его папа был стоматолог, и Белову жилось не пыльно). Впрочем, он и сам подрабатывал (и успешно) барменом. Жил он в районе Динамо. Мороз был лютый, и мы не стали ждать автобуса (безнадега полная) и протопали пешком две остановки. В общем, когда добрались, большая часть нашей гоп-компании превратилась в сосульки, остальные получили обморожения различной степени тяжести. И тогда Белов сказал, что реанимирует нас глинтвейном. Он колдовал на кухне долго, смешивая красные вина, лимон, специи. Мы впали в уныние. Но когда он принес глинтвейн – ароматно-пряный, обжигающий в огнеупорных кружках, это было верхом блаженства. Теплый ток разливался по всем жилочкам, согревая, дурманя. Не хватило. Белов сделал еще. До сих пор не помню с кем я тогда до одури целовался под вешалкой в прихожей (только целовался – не люблю легкой добычи, и тогда не любил). Именно тогда Блякин расстался с комплексом девственника. Я не остался у Белова – уехал домой на такси (потратив всю стипендию, может, правда, хитрый водила прибавил). Пока ловил машину, стоял в расстегнутом нараспашку пальто (шапку я где-то посеял), снежинки падали на разгоряченное лицо, я ловил их ртом.
      У меня остался рецепт этого развеселого напитка, и я принялся за дело. В специальной посуде (была у меня такая, что в ней делала Марина для меня загадка – соль, что ли, выпаривала?) развел красное вино, добавил коньяка и поставил на медленный огонь. Выжал лимон, добавил корицу, гвоздику, кориандр, шафран и мяту (сыпанул побольше – люблю я ее) и стал ждать, помешивая. Когда, по моим подсчетам варево дошло до нужной кондиции, я перелил его в огнеупорный кувшинчик и, захватив с собой кружку, сел в кресло и врубил музыку. Попробовал. Дерьмо полное – но мне не хотелось в этом признаваться (все-таки мой первый опыт по приготовлению коктейлей). Но нужного эффекта я достиг – разогретое вино погнало теплые волны по моей крови. Был и ненужный, т.е. побочный, эффект – я жутко развеселился (когда я ловлю ха-ха – это все – тушите свет, сливайте воду – первый признак опьянения). Песни по радио были зажигательные, и я попрыгал немного как овцебык. Еще выпил. Меня качнуло (как интересно), и я сел. (Гадость все-таки этот глинтвейн. Видно подлый Белов раскрыл мне не все секреты его приготовления.) Зазвонил телефон – Саша:
      – Здравствуй, Паша, я соскучилась, может, увидимся, – начала она.
      – Не могу.
      – Почему?
      – Я напился, – радостно сообщил я.
      – Зачем? – не поняла она.
      – У нас воду отключили, я замерз, – пояснил я.
      – Водки? – зачем-то уточнила Саша.
      – Глинтвейна, – гордо похвалился я. Повисла пауза – Саша соображала хорошо это или плохо (вроде плохо что напился, но вроде и не водки, что хорошо).
      – Шутишь? – все-таки не поверила она.
      – Ни фига, – возразил я (аргумент, конечно, слабоватый, но ведь другого не было).
      – Мне приехать? – спросила она, а я подивился такой самоотверженности (переть на другой конец Москвы, в такую погоду, ради того, чтобы, мягко говоря, поддержать пьяного мужика).
      – Спасибо, не нужно, – не принял я жертвы, – Саша, ты когда-нибудь слышала наглого эгоистичного сукиного сына? – задал я провокационный вопрос.
      – Я не знаю, – осторожно ответила она.
      – Ты слушаешь его в эту секунду, – доверительно сообщил я.
      – Все-таки дурак ты, Пашка, может быть все же увидимся на днях?
      – Может быть, – ответил я, но тут же спохватился: – а может, быть и нет. Чао, бомбино, сорри.
      Я поглядел на оставшийся глинтвейн – допивать не хватало здоровья, выливать – жалко, поставил в холодильник, подумав, что завтра, скорее всего, вылью эту чертову стряпню. Поглядел телек – хорошие парни ловили плохих парней (которые были удачливее и на данный момент побеждали), ничего не понял. Лег на диван не раздеваясь (свинство какое), завернулся в плед как в кокон и проспал пьяным мертвецким сном до утра.
      
      19
      
      Меня задолбала реклама – весь день я ходил и напевал: «Вкусная, отличная вермишель яичная!». Но вообще-то настроение у меня было препоганое. И работа, и погода, и собственные мысли – все раздражало. Хотелось с кем-нибудь потрепаться. Перелистав записную книжку, нашел номер Нины. Нинка Деревянко была моей одноклассницей. Мы дружили до сих пор.
      Нинка поражала меня всегда. Ее энергией можно было напитать электростанцию и освещать пол-Москвы неделю. Она всегда была такой. Сейчас она была замужем четвертый раз, («Стало быть, она не Деревянко уже», – запоздало подумал я.) имела троих детей (плюс собака, кошка и какие-то там птички-рыбки) и работала на двух работах. Кроме того, всегда имела под боком пару любовников (это я знал точно. Сам некоторое время – очень короткое – был им. Но потом мы оба решили, что дружеское общение подходит для нас больше). В ее квартире постоянно происходили какие-то ремонты и перестановки. Как у нее на все это хватало времени я удивлялся, но она была настолько жизнелюбива и оптимистична, что я ее обожал. У нее всегда было no problems. Позвонив ей, я получил приглашение на обед («Только не опаздывай, Павло, желающих много», – имелись в виду мужья-дети-собаки).
      Она жила в районе Таганки. Когда Нинка открыла мне дверь, я обалдел – толстая коротко стриженная брюнетка, превратилась в толстую блондинку с роскошными локонами.
      – Нинка, кто это? – опешил я.
      – Это я. Ну, как? – спросила она, подбочениваясь.
      – Шокирующе.
      – Не боись, это я в парике, хочу сменить имидж, а ты чего стоишь в столбняке? Заходи. – командовала Нинка, снимая парик, доставая тапки. Из кухни доносились божественные ароматы. – Давай, Павло, в темпе – борщ стынет. Нинка налила мне тарелку борща и завертелась вихрем по кухне (это при ее комплекции), – шинковала лук, кричала что-то в телефонную трубку, отпихивала коленом собаку, которая тыкалась мордой (судя по размерам собаки – помесь волкодава с собакой Баскервилей) и болтала со мной:
      – Ты чего это, Павло, развелся?
      – Надоело. А откуда знаешь? – наторожился я.
      – Ходят слухи, – туманно бросила она. – А я замуж собираюсь.
      – Так ты же замужем, – поразился я.
      – Ну и что, мужа как машину надо менять раз в пять лет, а лучше в три года, – отрезала Нинка.
      – А любовь?
      – А что любовь? Я их люблю.
      – Тебе замуж как на базар сходить, – недовольно отозвался я, – купил – съел, купил вновь.
      – Так оно и есть, Павло. Между прочим, ты, не будь таким ленивым, уже давно бы пол-Москвы перетрахал, так в чем же разница? – спросила эта язва Нинка.
      Я просто физически ощущал ее энергию – плотное мощное поле, вихрящееся вокруг нее маленькими ураганами. Она бросила телефонную трубку на рычаг:
      – Все,  перекур. Слушай, у меня сигары есть – давай попробуем – моему подарили, – заговорщицки подмигнула Нинка.
      – А ты умеешь?
      – Невелика премудрость, – убежденно ответила она, и я, между прочим, ни на секунду не усомнился, что у нее получится. Как и все в этой жизни. Она чего-то там подвернула, завернула, отстригла и задымила так лихо, что я только диву дался. У меня не получилось ни черта и, бросив это дело; я закурил сигарету.
      – Плохо выглядишь, Павло, – глубокомысленно изрекла Нинка, пуская колечки ароматного дыма.
      – А, – неопределенно махнул рукой я, – в отпуск скоро.
      – Куда?
      – На юг поеду. Там тепло. А здесь – холод, воду горячую отобрали на три недели.
      – Почему не заграницу? – удивилась Нинка.
      – Одному там скучно.
      – А поехать не с кем, – не поверила она.
      – Да есть... настроение ни к черту.
      – Это все блажь, блажь и лень, – подвела итог она. – Ну, на юге тоже неплохо. Я ведь недавно на юг ездила – в Анапу.
– С мужем?
      – Зачем? С подругой, на неделю. Так представляешь, в первый же день нас с ней обокрали. Обокрали, в натуре, прямо на вокзале.
– И как же?
      – Ну, ты слушай. Нашелся один додик, ну, вернее, я его нашла. Всю неделю жили припеваючи.
      —  Не понял?
      —  Ну, чего ты не понял? Пару минут минета и дело с концом.
      У меня начиналась истерика:
      —  Кто минет-то делал?
      —  Я, конечно, а подруга на стреме стояла.
      Я так хохотал, что чуть со стула не свалился, в кухню даже кто-то заглянул.
      —  Сколько тебе лет, Нинка?
      —  Много, Павло, много. Что ни есть, все мои. Я вот что думаю – на третью работу пойти, тут предлагают...
      – А выдержишь? – с сомнением спросил я.
      Нинка поглядела на меня снисходительно, и такие глупые вопросы у меня больше не возникали. Мы еще немного поболтали, и настроение у меня заметно улучшилось. Нинка всегда вызывала у меня чувство восхищения и какой-то зависти. Она умела все, у нее не было никаких комплексов, и проблем. (Хотя я знал, что жизнь ее была далеко не безоблачна. И были просто безвыходные ситуации – когда сгорела ее дача, в которую Нинка вложила кучу денег, половину из которых взяла в долг... Когда дочь сбила машина, и девочка была при смерти.) При всей Нинкиной экстремальности и показной вульгарности (Она не была такой, но хотела казаться такой. В этом мы были похожи – я тоже любил казаться хуже, чем я есть, и Саша это разглядела. Причем, у Нинки это был стиль кокетства, у меня – стиль жизни), она была человеком не только широкой души и золотого сердца. Она была умна. Умна и безумно деловита. Вот почему я иногда наведывался в ее суматошный дом, где меня вообще-то не ждали, но всегда принимаем с радостью. Я был Нинкиной слабостью, и знал это. Где-то по манере общения мы были схожи. Но вокруг нее жизнь бурлила и неслась со страшной скоростью, в вихре, ею же рожденном. Вокруг меня – текла, размеренно и степенно. В этом мы были диаметрально противоположны, по принципу: трудоголик-лентяй, она – спешила жить, я – не торопился.
      
      20
      
      На работе дни текли спокойно и скучно – похожие один на другой. Я работал уже по инерции – до возвращения Блякина, и, следовательно, моего отпуска оставались считанные часы. Блякин вернулся из отпуска (о чем сообщил мне по телефону) и на следующий день заявился на/ работу в умопомрачительной попугайской рубахе – загорелый и с облупленным носом. Полдня ушло на блякинские рассказы об отдыхе и просмотр фотографий (где Блякин ужасно напыщенный, обнимал толстую рыхлую Татьяну, облаченную в синий купальник). Кончилось дело тем, что он уговорил меня ехать в тот же пансионат, где отдыхал сам (по-моему, слишком дорогой), правда, Блякин уверял, что зато, мол, приличный и с насыщенной культурной программой. Я спросил, что за программа, он начал расписывать прогулки в горы и экскурсии. И я решился.
      
      * * *
      
      Собрался я довольно быстро – пара рубашек, маек, шорты, брюки, ну и всякая подобная дребедень уместилась в объемной спортивной сумке. Сумка была синяя, легкая и удобная (Марина ее ненавидела, считая, что солидные и порядочные люди – я, очевидно, не входил в их число – ездят на отдых с чемоданом). Заехав в офис к Блякину, отдал ему ключи от квартиры и направился в аэропорт. Если честно, то летать на самолетах я не люблю, а если совсем честно, то – ненавижу. Я неплохо переношу самолет и все эти перегрузки, будь они неладны. Но в полете меня охватывает чувство незащищенности и безысходности. И, потом, вся эта статистика авиакатастроф удручала. Не то чтобы я видел себя в числе потенциальных жертв, но почему-то всегда представлял какой ужас, должно быть, испытывали эти несчастные люди в последние минуты жизни. Можно было отправиться поездом, но это было довольно глупо (два дня потерянного времени под лязганье железок, прозябание у мутного окошка с чаем в подстаканнике). Поэтому вопрос был решен в пользу самолета. Перелет был отвратительным (другого я и не ожидал) – мы все время попадали в какие-то воздушные ямы, и у меня закладывало уши. В начале салона кого-то рвало, а тихий старичок рядом со мной, по-моему, молился, зажмурив глаза. Наконец, мы приземлились, и я был рад уже тому, что выжил. Добрался до отеля-пансионата. Он меня не разочаровал (во всяком случае, стоил тех денег, которые я заплатил за путевку). Огороженная территория, солидное здание, роскошный номер. Швырнув сумку на кровать, я прошел в душ и долго с наслаждением (О, боги! Горячая вода.) смывал с себя дорожную пыль и пережитые волнения. Выйдя из ванной, я обнаружил, что все мои вещи аккуратненько развешаны и разложены в шкафу. Я (как какой-нибудь провинциальный лох) кинулся к бумажнику. Все на месте. Я проспал полдня, потом вышел на балкон – покурить и с высоты пятого этажа обозревал, как вокруг отеля гуляют красивые, хорошо одетые люди. Вдалеке синело море. Я спустился вниз.
      В белой рубашке с коротким рукавом, кремовых брюках и мокасинах в дырочку я выглядел каким-то неприлично красивым пижоном. Люди на меня глазели, поэтому пришлось вернуться и одеться попроще.
      Я сходил на море, искупался до посинения, затем сходил на разведку. Вскоре я знал все ближайшие рестораны-бары-дискоклубы (К черту экскурсии!), расписание всех секций и оздоровительных мероприятий. Правда, поначалу случались некоторые осечки. Так, например, я решил прокатиться на лошади. Прослушав короткий инструктаж, я взобрался (с трудом) на лошадь (какая она все-таки огромная) и, почувствовав себя заправским ковбоем, прокатился по парку в спокойном темпе. Мне показалось медленно (тем более что во всех вестернах крутые парни неслись по прериям во весь опор, успевая при этом белозубо улыбаться встречным красавицам и палить из какого-нибудь кольта или винчестера). Я натянул поводья (или что это там у них?) и легонько ударил кобылу пятками в бока (пришпорил?). Эффект превзошел все мои ожидания. Кобыла фыркнула, выждала паузу и помчалась. От неожиданности я чуть не вывалился из седла. (Не вывалился!) Я заорал, все завертелось у меня перед глазами. Инструктор что-то кричал мне. Но я никак не мог остановить глупую скотину (напрочь забыл все эти «тпру» да «но») В конце концов, меня поймали и остановили. По-моему, я поседел, к тому же напрочь отбил задницу. Инструктор на меня наорал (причем жалел он не меня, а «бедную лошадку»), я наорал на него, на том и расстались.
      С теннисом получилось более удачно. Я люблю играть в теннис, и играл бы очень неплохо, но у меня не хватает терпения, поэтому я не всегда попадаю в корт. А просто заколачиваю мячи с такой силой, что аж ракетка трещит. Парень, который руководил всем этим делом (кортами, реквизитом), учил играть тех, которые не умели, был спарринг партнером для тех, кто умел (Странно это – спарринг-партнер! Или, может, я такой извращенец.), неплохо играл, и я стал ходить на корт почти каждый день. Появились зрители (любит наш народ поглазеть, да потусоваться) и организовалось даже нечто вроде тотализатора. Парень-инструктор играл хорошо, но публика, в основном, болела за меня. Я проигрывал, а проигравшего, как известно, жалко. Парень был местный и за сеанс-партию в теннис брал недешево, поэтому его стоило проучить. К тому же, когда я появлялся на корте со своей ослепительной улыбкой, широкими плечами, в белых шортах и синей бейсболке, симпатии сразу были на моей стороне. А когда я пропустил несколько дней, парень-теннисист встретил меня в фойе и предложил сделку. Я прихожу каждый день и играю совершенно бесплатно, так как с моим появлением рейтинг его секции заметно вырос (выросла, подозреваю, и его зарплата) Сделка была выгодной, но я отказался. (Павел Сизов не продается.) Он приуныл, но я сказал, что буду приходить, потому что это доставляет мне удовольствие. К тому же я просто чувствовал как силой и энергией наполняется все мое тело.
      Конечно же, целыми днями я пропадал на пляже и в море. Это был какой-то солнечный рай. Правда, солнце было слишком ярким и каким-то слепящим (белое солнце пустыни), а воздух горячим и сухим, как в сауне. Я ровно и шоколадно загорел и уже ничем не отличался от тех накаченных бронзовоторсых спасателей, которые со скучающим видом дежурили на берегу и лениво клеили проходящих мимо девиц в открытых купальниках. На спасателях были тяжелые золотые цепочки, ярко блестевшие на солнце. Я тоже завел себе такую цепочку. (Хотя на самом деле не люблю золото. Мужчина с золотыми украшениями мне сразу кажется каким-то Хреном Педерастовичем. Но тут это было как-то к месту.) В результате, я потерял эту дурацкую цепочку на пляже, и весь персонал отеля, как артель старателей просеивали песок на берегу. Цепочку нашли, но я больше не носил ее, зашвырнув куда-то на дно сумки. Естественно, моря вина и любви меня не миновали. Вина здесь были изумительные. Пилось легко и приятно. Мне нравилось пить на открытой террасе отеля или в ближайшем кафе, где готовили, к тому же, потрясающий шашлык (не то что мы с Блякиным). Много было и романтических знакомств. Женщины падали в мои объятия пачками – только шире раскрывай. Особенно, после того как я загорел и выглядел уже не бледной немочью как в первые дни. Я был довольно разборчив. Во-первых, не хотелось нарваться на какую-нибудь пляжную обольстительницу, которая впоследствии могла оказаться банальной клофелинщицей и стибрить всю наличность. И, конечно же, не хотелось привезти домой какую-нибудь нехорошую болячку. Но даже при таком раскладе, недостатка в любовных приключениях и удовлетворении сексуальных потребностей, я не испытывал. Были тут и цветы, и перелезания на чужой балкон (вот до чего дошел), и купания голышом при лунном свете с бутылкой шампанского, и ласки на песке. (Очень кстати неудобно – все прилипает, колется, чешется. Подлые комары так и норовят укусить за задницу. Короче, не рекомендую.) Ночные купания, кстати, тоже небезопасны – так и ждешь, что какая-нибудь студенистая медуза ухватит за самое сокровенное. Доходило до курьезов – пару раз меня самого принимали за пляжного обольстителя (что неудивительно при красивой расслабонистой морде) и делали нескромные предложения за деньги (очень приличные деньги). Но не на того напали. Я их посылал. Однако, посылал очень вежливо (черт этих баб разберет, нарвешься на какую-нибудь истеричную красотулю, вроде Марины, и будешь соскребать мозги с асфальта, а оно мне надо?) Позвонил Блякин:
      —  Ну, что. Пашка, ты там всех с ума свел?
      —  Почти...
      Это был какой-то праздник жизни. Но в этой среде я еще больше развратился и разболтался. Вскоре приехала компания каких-то «новых русских». Три здоровенных бугая, которые с утра до вечера пили, орали песни дурными голосами, лапали и кадрили девок. (Без особого успеха, ведь здесь отдыхал такой профи, как я, – не выдерживали конкуренции.) У меня с ними вышла пара столкновений. То с одним, то с другим возникали матерные перебранки (и вновь я был изощреннее, чем мои приятели). Весь отель притих как перед бурей. Наконец, мы таки подрались в дискобаре отеля, раскокав люстру. Но подрались так, для порядка. (Кто в доме хозяин?) Я уложил этих субчиков одного за другим. А потом мы помирились, выпили, разговорились. Оказались они очень милыми ребятами из Питера. Остаток отпуска я провел в их компании. Мы ходили в баню, бассейн, казино, рестораны. Я, конечно, совершал и одиночные вылазки – на корт (ребята были не любители), в качалку (им было лень), иногда на пляж ловить очередную жертву моего любовного (сексуального) томления.
      Не обошлось без дурацкого несчастного случая. Однажды утром мы всей компанией решили поплавать в бассейне спозаранку (часов в пять-шесть утра) – кто придумал такое идиотство, я не помню. Короче, приперлись мы в бассейн в трусах, все как положено. Ну, я и прыгнул (хорошо, не ласточкой, а спустившись на несколько ступенек по лесенке), за мной еще один. Почувствовав сокрушительный удар о кафель, я ошалел от боли. Рядом вопил мой товарищ по несчастью. Оказывается никакой воды в бассейне не было (накануне было объявление по радио, которое, естественно, мы пропустили, да и кто это слушает вообще, что бассейн будут подвергать санитарной обработке, для чего спустят воду). Я отключился, успев, правда, немного поматериться...
      Когда я очнулся, надо мной колдовала молодая врачиха в полурасстегнутом халате. От нее я узнал, что мне, оказывается, повезло, и я отделался лишь небольшим сотрясением и рваной раной на затылке, которую уже зашили. (Сказочное везение, нечего сказать. Эх, Сизов – чугунная башка.) Мой товарищ получил несколько ушибов и трещину руки. Врачиха вела себя напряженно и неестественно, наклоняясь ко мне распахивающимся халатом, показывая кремовую грудь. Я взялся за эту грудь, но не ощутил желания (люди в белых халатах меня всегда напрягают) и притворился обессиленным и уставшим. Она вышла (не сильно разочарованная), а через несколько минут передо мной стоял бледный, трясущийся хозяин отеля. Он долго извинялся и долго мне что-то объяснял. Из его слов я понял только одно, что по правилам (ну если через суд) он, по идее, должен отдать мне весь свой чертов отель со всеми потрохами, что естественно делать не хотел. Он предлагал денежную компенсацию в разумных пределах, а для моих «друзей» полную свободу действий и бесплатное проживание на весь оставшийся отпуск. Я немного поторговался и взял деньги (пусть будут).
      Он был так счастлив, что разве что не выпрыгивал из штанов. Приглашал меня приезжать на следующий год (не очень настойчиво!). Мои приятели, узнав о предоставленных льготах, чуть не разнесли весь отель. С жадности ели за троих (пили за десятерых) и посещали все мероприятия (Вот, она – халява), разве что не висели на пальмах (отрывались ребята по полной программе). За два дня до моего отъезда, раздался звонок на мобильник, я думал, Лешка, но услышал в трубке:
      – Павэл.
      Я узнал голос Серго. (Ну и что, ты горд тем, что достал меня из-под земли, дружок?) Несмотря на то, что я его узнал – немного попридуривался – Кто? Да что? Уж очень нравилось мне как он говорил «Павэл, Павэл» – что-то было в этом итальянское.
      – Когда ты будешь в Москве, есть срочное дело?
      – Дня через два.
      – Приезжай пораньше, дело важное. (А вот хрен тебе.):
      —  Извини, Серый, я в отпуске. И буду здесь еще два дня, а захочу, так и больше. Подождет твое дело.
      —  Нэ приедешь? – уточнил он.
      —  Нэт – передразнил я.
      На этот счет его, похоже, не проинструктировали и Серго мучался, сопя в трубку.
      —  Ладно, но как приедешь, позвони мне, – он продиктовал номер.
      —  Непременно, дружок.
      Вырубив мобильник, я подумал, что жизнь продолжается. Внезапно меня поразила догадка: а что если я так треснулся башкой о проклятый бассейн, что растерял всю силу. Такое бывает, я слышал. Надо было срочно проверить. Я выскочил на балкон, и увидел на соседнем балконе мужика в семейных трусах. Через пять минут он смотрел мне в глаза как зачарованный. Я видел его мерно текущие, но довольно грязные мысли. Я вздохнул и перекрестился (мысленно!). Сила была, она не исчезла. Да, жизнь продолжается! Я был очень рад, хотя, по большому счету, провел отпуск как клоун.
      
      21
      
      В Москве стояли какие-то тропики. По утрам и до полудня парило. Ближе к вечеру обязательно проливался дождь, следы которого мгновенно высыхали на раскаленном асфальте. После пронзительной синевы юга, московское небо казалось блеклым и вылинявшим. Сухой зной Сочей сменился влажной московской жарой. Приехав домой, я позвонил Блякину и сказал, что выйду на работу через пару дней.
      – Это еще почему?
      – Ну, акклиматизация, то-се, – покрутил хвостом я.
      —  Я тебе дам – то-се, – завелся Блякин.
      —  Лешенька, где твое милосердие? – воззвал я к светлой стороне блякинской души.
      —  Бог подаст.
      Но все-таки я выклянчил себе несколько дней. По дороге из аэропорта накупил еды, подозревая, что ленивый Блякин не соизволил набить холодильник к моему приезду (так это и было), заехал в офис за ключами (мне повезло и Лешки на месте не было, зато Лидочка забилась в экстазе от моего загара). Приехав в квартиру, я обнаружил сантиметровый слой пыли (что опять же говорило о том, что Блякин халтурил). Пахло затхлостью. Открыв все окна, я поделил купленные продукты на неравные части. Большую кинул в холодильник, остальное – в микроволновку. Пустил в ванной воду (горячая появилась к моему приезду). Начал разбирать сумку – рубашки-майки были в плачевном состоянии – кое-где в пятнах помады и неопознанных мною подтеках. Все это даже пахло каким-то развратом. Появилась мысль – взять все это и сжечь во дворе ночью (проще, чем возиться со стиркой, да и веселее). Победила жадность (да и потом вещи были хоть и не новые, но любимые), поэтому вывалил всю кучу у стиральной машины. Потом залез в ванную и забалдел, а затем как какой-нибудь жутко деловой умник набрал по мобильному номер Серго. Он, как будто обрадовался, услышав мой голос (до конца я не был уверен), во всяком случае, в его голосе звучало облегчение.
      —  Хеллоу, Серый, вот я и прибыл – шикарно загоревший и полный сил.
      —  Это хорошо, я за тобой заеду, Павэл. (Опять Павэл – полный восторг!)
      —  Заедешь? Когда?
      —  Сегодня.
      Я решил покапризничать:
      – Сегодня? Вообще-то я с дороги...
      – Сегодня, – отрезал он – к вечеру, – немного пожалел он меня.
      Надо было позвонить и Саше, я ведь даже не простился, но не хотелось. (Ах, ты трусливый недоносок!) Позвонил, она долго не подходила (и я было порадовался), но наконец подошла.
      – Паша? – спросила так осторожно, будто проверяла горячий ли чай, боясь обжечься.
      —  Здравствуй, девочка, вот я и вернулся. (Дерьмовенькая фразочка, между прочим, очень дерьмовенькая, как из дешевого фильма.) Помолчали. И я продолжил:
      —  Я был в отпуске. Ты извини, что не простился, как-то замотался. (И чего это я взялся оправдываться.)
      Опять повисла напряженная тишина, на сей раз она первая нарушила молчание:
      —  Паша, я... Наверное, так будет лучше. Давай расстанемся, – выпалила Саша, похоже, неожиданно для себя самой. (Ты ведь не думаешь так на самом деле? Конечно же, нет?)
      —  Конечно. (Я еще не понял, обрадовался или нет. Такая развязка не была для меня неожиданностью.) Не мучайся, Саша, ты делаешь все правильно. (Гони меня, гони.) Пока. (Можно было сказать, как мне было с ней хорошо или пообещать, что не буду ее беспокоить – но не сказал ни того, ни другого.)
      —  Подожди! – выкрикнула Саша в трубку. – Я... я... не хотела этого сказать. Просто я волновалась, – она мучительно подбирала слова, – мне бы не хотелось заканчивать наши отношения вот так, – сказала уже с вызовом. (Ты это хотел услышать? Да? Это, подонок?)
      —  Как скажешь, – пожалуй, я скорее обрадовался такому повороту.
      —  Я соскучилась, – призналась она.
      —  Я тоже, – соврал я.
      —  Врешь? – не поверила Саша.
      —  Вру, – согласился я.
      – Как отдохнул? – к ней возвращалась обычная ироничная манера общения.
      – На пять баллов. Пьянки и романтика (****ство), море и солнце. (А также растряс задницу на лошади и мозги в пустом бассейне.) Я ведь тебе там изменял, Саша, – не подумав, брякнул я.
      —  А зачем ты это говоришь?
      —  Я не знаю, наверное, я ненормальный. (Очень похоже.)
      —  Зря ты так, – грустно сказала Саша, – я ведь люблю тебя (Оба-на, похоже пора сваливать. Врешь ты все, Сизов, тебе ведь приятно это слышать и особенно, почему-то, от Саши.)
      —  Не может быть? – для порядка не поверил я, набивая цену. (Вообще-то, я поверил, сразу поверил.)
      —  Да, люблю... иногда, а во все остальное время – ненавижу, – спокойно сказала Саша, пленяя меня твердостью нервной системы (редкое качество у женщин и очень ценное).
      – Принимается, – обрадовался я. (Главное она не ждала от меня ответной реплики, какая умница.) – Увидимся на днях?
      – Принимается. (О, это уже высший пилотаж.) Немного поплескавшись в ванной, я вытерся, голышом прошлепал в комнату и лег на кровать, соснуть часок-другой до прихода Серго. (Черт его знает, когда у него начинается «к вечеру», а сейчас был четвертый час.)
      В дверь позвонили в пол-седьмого. Я поплелся открывать сонный, но, сообразив, что не совсем одет (точнее совсем не одет), завернулся в простыню, под которой спал (по причине жары). Распахнул дверь. Ну, конечно же, Серго – стоял на пороге и угольно сверкал глазами:
      —  Павэл, ты почему не одет? (Тебе забыл доложить.)
      —  Я, видишь ли, голубчик, спал.
      —  Поехали.
      —  Прямо так?
      – Одевайся, – разрешил Серго. (А где – пять минут на сборы?)
      Мы помчались по улицам Москвы, которые были довольно пустынны по причине выходного дня, да и периода отпусков, конечно. (Какой дурак, имея возможность уехать, останется в этой душегубке?). Еще в первую нашу встречу я обратил внимание на чистенький «мере» Серго. Машина была в отличном состоянии. Водил Серго лихо, но нервно. (Знаешь ли ты о том, что мог бы заменить Михаэля Шумахера?) И вообще он был как-то напряжен (Не нервничай, дружок!) Мне захотелось немного поболтать:
      – Как живешь, Серго?
      Он поднял кверху большой палец (всем своим видом показывая, как это далеко от истины) и продолжал бешено гнать машину.
      – У тебя семья есть? – вновь задал я вежливый вопрос.
      —  Нэт, – его раздражало мое любопытство. (Но одновременно я чувствовал, что он изучает меня, прощупывает почву. Но для чего? Для чего?)
      —  Ты не очень-то разговорчив. Серый, бережешь энергию для дела? Давно ты в этой команде?
      —  Всю жизнь, – ответил он, и в интонации мелькнуло что-то (что-то за кадром).
      Мы подъехали к тому же серому домику, который выглядел еще более убого и уныло. (Совковая архитектура.). В одной из комнат нас встретил самый хитрый из всех засранцев, встречавшихся в последнее время на моем пути, – подполковник Светлов. Я радостно его поприветствовал:
      – Сергей Александрович!
      Он как-то вымученно мне улыбнулся:
      —  Прекрасно выглядите, Павел Ильич.
      —  Не могу ответить вам тем же, – и это была чистая правда. Он выглядел уставшим и невыспавшимся со своими красными глазами, обведенными  синим  ободком,  впалыми  щеками и пробивающийся кое-где щетиной.
      – Работа, – коротко ответил он, как будто это что-то объясняло.
      (Меняй ее, подполковник. Пей, люби, отрывайся – живи как человек. И вообще, по моему сценарию ты должен был сказать: «паршивая работа». Так отвечают все крутые парни, разве ты не знаешь? Правда, крутые парни никогда так дерьмово не выглядят...)
      Серго смотрел на меня пристально, казалось, он уловил ход моих мыслей (точной уверенности у меня не было).
      —  К делу, – продолжил Светлов. (Какой ты деловой у нас, просто ужас.) – Мы очень огорчились, узнав, что вы не можете (не хотите) приехать раньше – дело срочное, а время дорого. Мы не можем заставить вас силой помогать нам (Хоть и очень хочется – я бы надрал тебе яйца, весельчак!), поскольку ваш талант очень деликатен. Скажу честно, вы – наша последняя надежда.
      —  Подробнее.
      —  Один человек согласился нам помочь в одном деле. (Эк, как завернул – без подробностей, а не придерешься. Впрочем, это не мое дело.) Он – этот человек – сдал нам кое-каких людей и передал кое-какие бумаги, разговоры. Но это все не важно. – Сергей Александрович с досады хлопнул рукой по столу. (Спокойнее, подполковник, спокойнее, а то не быть тебе полковником!) – В общем, он присутствовал при одном разговоре, где кроме него участвовало еще три человека. Но был там и четвертый, мы это выяснили, – он глянул на Серго, который был непроницаем.
      —  Не допираю, – сказал я
      —  Этот четвертый нам очень важен, он мелькнул при разговоре на несколько секунд, но он очень важен, поверьте, – нервничал Светлов.
      —  Да я верю, верю, но не понимаю, чего конкретно вы от меня ждете?
      —  Информации, любой информации.
      —  Что же, Серго облажался? – нагло спросил я.
      Светлов был спокоен, да и Серго тоже. (Молодцы, ребята!)
      Заговорил Серго, и опять мне показалось, что за жарким взглядом мелькнуло что-то болезненное. (Будь внимательнее, Пашка.):
      —  Павэл, парня зовут Марат, и он не врет. Он знает, знает что-то, чего сам не осознает, я не могу так глубоко залезть в его подсознание. А ты можешь, я чувствую.
      —  Ваша вера в мои способности умиляет меня до глубины души, но я попробую. – Мне стало интересно. (А где же красотка Зиночка, – вспомнил я.)
      Серго вышел и вернулся в сопровождении парня Марата. Марат был худ, сутул и молод. У него было хитрое раскосое лицо и ровненькая черная челка.
      – Я вам все рассказал, – заныл он с порога. (Здорово напуган, но стреляет глазами.)
      —  Да, Марат, мы знаем, – металлическим голосом начал Светлов, – но придется тебе повторить для товарища, – он сделал широкий жест в мою сторону. (Вот тебе и здрасьте – всегда мечтал о таком товарище, дорогой подполковник.)
      —  Сто раз уже рассказывал,– парень ныл на отработанной ноте. (Но боялся все сильнее, я чувствовал, что он сдерживается из последних сил, чтобы не надуть в штаны. Да, здорово над тобой поработали, сынок.)
      —  Придется, – повторил с нажимом Светлов, и мне – начинайте, Павел Ильич.
      —  Выйдите, – скомандовал я (стеснялся работать на публике, да и покомандовать хотелось).
      —  Серго останется, – сказал Светлов и вышел.
      —  Что вы будете со мной делать? – истерично крикнул Марат.
      – Ничего не буду делать, просто поговорим, – успокоил я, но он разнервничался еще больше.
      —  Отпустите меня, я же все сказал. Он начинал мне действовать на нервы:
      —  Хватит скулить, давай рассказывай.
      Марат начал торопливо рассказывать какую-то длинную нудную историю про какие-то деньги, которые кто-то кому-то не заплатил, и как кто-то на это обиделся. Я слушал вполуха, а сам ловил его бегающий взгляд. Поймал. Он вырубился через минуту. (Быстро. Истеричный тип.). И я на удивление легко был уже в нем. В его пустой черепной коробке. Я уже как по болоту пробирался по дебрям его путаных мыслей. Но меня будто что-то вело. (Что-то. Не бери на себя много, Сизов. С ним уже Серго работал, да и Зиночка наверняка тоже.) Я как бы стал смотреть видеофильм (плохого качества и резкости) – вот Марат выпивает за столом с тремя мужиками. Кавказцами. Разговор накаляется и стихает, накаляется и стихает. Марат нервничает, очень нервничает (Опять?) и от этого ведет себя развязно и неестественно. Я не слышу о чем разговор. (Да, нет слышу, но не понимаю – тарабанят не по-нашему). Ага, вот оно – на мгновение дверь в помещение открывается, в комнату просачивается некто в сером костюме. Мгновение... и снова застолье. Нет, так не пойдет. Я на своем воображаемом видаке прокручиваю пленку назад. Стоп. Открывается дверь – серая фигура – застолье. Перемотка. Дверь – фигура... Ага, у фигуры в руках пакет. Я сосредотачиваюсь на ощущениях Марата, Марат не смотрит на дверь, он сидит спиной. И все же что-то было. (И я это что-то найду.) Марат сидит спиной. Спиной. Но все же замечает фигуру в сером боковым зрением, отворачивается. Но за ту секунду, что Марат отвернулся, а «серый» скрылся, что-то мелькнуло в его сознании. Что-то мимолетное и страшное. Я пытаюсь проникнуть глубже (Давай, Сизов, уже близко), но Марат сопротивляется, гонит от себя неприятное воспоминание, блокирует свою память. (Я этого не видел, правда, не видел.). Но я настойчив. На воображаемом видаке настраиваю резкость. Ставлю на паузу эпизод с «серой фигурой» и сажаю перед экраном Марата. Насильно. Привязав к креслу. (Ремнями? Цепями? Веревками? Изолентой?). Он сопротивляется (О, как он сопротивляется!), не хочет ни видеть, ни вспоминать. Я понукаю, тороплю его, и он ломается. (Нет-нет-нет, не хочу-не хочу-не хочу!) В его подсознании на миг вспыхивает имя – Мирза (пакет, пакет, пакет.) Экран начинает гаснуть, но я успеваю протянуть какую-то нить к загадочному Мирзе, затем как пробка из бутылки вылетаю из сознания Марата. Марат по-прежнему был в отключке, я переводил дух. Серго так же сидел в кресле и смотрел на меня со смесью восхищения и ненависти. (Но было что-то еще, но думать об этом сейчас я не мог.) Я вывел из транса Марата, и он, качнувшись, странно на меня смотрел. Его глаза больше не бегали.
      —  Ну, что? – спросил он, похоже, так и не поняв, что с ним происходило.
      —  Порядок, – уверил я.
      —  И меня отпустят? – уточнил он.
      – Возможно, – встрял Серго.
      Что-то изменилось в облике Марата, и я не сразу понял, что – по джинсам парня расползалось мокрое пятно – парень обоссался. Произошла небольшая рокировка – Марата увел кто-то в форме, а в комнате возник Светлов.
      – Ну что? – жадно спросил он. – Ну что?
      Я чувствовал себя этаким знатоком-экспертом, хотя и не знал точно, удалось мне что-то или нет. Я начал рассказывать. Про фигуру в сером и про пакет.
      Светлов слушал как-то нетерпеливо:
      – Кто он? Кто? Кто?
      —  Точно не знаю, но зовут его – Мирза.
      —  Мирза? – вскрикнул Светлов.
      —  Мирза? – выдохнул Серго.
      —  Выходит так.
      Светлов ругнулся витиеватым матом (чем меня порадовал – нормальный мужик), он начал тереть виски, будто у него болела голова, и опять жахнул кулаком по столу:
      —  Эх, знать бы, что в пакете.
      —  Я могу вам сказать, – подбодрил его я.
      – Что!? – выкрикнули Светлов и Серго в один голос.
      – Да что вы так разорались? Впрочем, может у вас и есть повод для беспокойства, – там пластиковая взрывчатка.
      – О, нет, – театрально вскрикнул Светлов, начал бледнеть (я подумал, что его хватит удар) и кинулся одновременно к телефону и компьютеру (ловкий парень!). Светлов бегал, орал в телефонную трубку и щелкал  на компьютере («Здорово!»). Серго сидел молча, погруженный в свои жаркие мысли. Я, не спрашивая никого разрешения, закурил и наблюдал всю эту сиену. Я был рад. Я был горд. И все же какое-то неприятное чувство проскальзывало – этот Марат намочил в штаны (со мной случилось бы такое же, будь я на его месте), это было психологическое изнасилование. (Ты доволен собой, Сизов? Доволен?)
      Светлов закончил свою беготню и устало опустился на стул, его плечи были опущены, но выглядел он довольным сукиным сыном. Я решил обратить на себя внимание:
      – Кхе, кхе...
      Светлов, вздрогнул:
      —  Павел Ильич, дорогой вы мой. (Какая сентиментальность. Что зарабатываешь себе на новую звезду, гебист? В этом смысл твоей дрянной, продажной жизни? Твоего дешевого патриотизма?) Вам удалось, – выдохнул он.
      —  Похоже на то, – пожал плечами я, – хотелось бы ближе к оплате.
      —  Павел Ильич, – с сожалением воскликнул он, но понял, что я прикалываюсь, – будьте милосердны.
      —  И не надейтесь. Вопрос открыт. Вообще-то, я не собираюсь здесь ночевать.
      —  Конечно, – засуетился Светлов, – Серго вас подбросит. Я надеюсь на дальнейшее сотрудничество.
      —  Не обещаю, – пригрозил я. (Но он знал, что это – сотрясение воздуха, да и я это знал. Ладно, там видно будет.)
      Сидя в машине, Серго как-то напрягался – стучал пальцами по приборной доске, никак не мог завестись.
      – Не мучайся, Серго, хочешь что-то сказать – скажи, – подбодрил я.
      – Нэт, – отрезал он, но я видел – сказать хочет и... не может. (Ладно, время терпит.)
      Он хотел отвезти меня домой, но я притормозил его у ресторана – жрать хотелось жутко (расход энергии).
      В ресторане я сидел долго. Очень долго. И ел. Много ел. В конце концов, молоденький официант робко поинтересовался, есть ли у меня деньги (я его понял – вид у меня был довольно задрипанный), косясь в сторону быка-вышибалы. Я показал деньги и он расслабился. Я ел. И пил. И ни о чем не думал.
      
      22
      
      Наш с Блякиным бизнес креп и процветал. Именно поэтому возникла идея открыть новую точку в районе Киевского вокзала. (Местечко бойкое – приезжающие-отъезжающие всегда активно раскупают таблетки от головы, желудка, презервативы и всякую такую ерунду для походной аптечки. Кроме того, цена за аренду помещения вполне разумная.) Правда, была одна проблема – желающих на такой лакомый кусок было многовато. Узнав о количестве конкурентов, я приуныл. Блякин был настроен более оптимистично:
      —  Не трусь, Павлуха, мы их всех раскидаем. Необходимо было встретиться с бывшими владельцами, которые по каким-то причинам сматывали удочки. (Нас, впрочем, это не волновало.) Я прибыл в офис облаченный в светло-коричневый костюм (кофейный) и кремовую (сливки к кофе) рубашку. Вид у меня был ослепительный и какой-то убийственно-роскошный. Блякин в своей темно-серой паре смотрелся преуспевающим совком – кургузым и нескладным. (Да еще эта золотая булавка в полосатом галстуке.) Мы неодобрительно посмотрели друг на друга.
– М-мда, – протянул Блякин, ошарашенный моим великолепием.
      – На себя посмотри, – парировал я.
      Зато Блякин сменил машину и хвастливо распахнул передо мной дверцу нового! «джипа-паджеры»:
– Ну как? – поинтересовался он.
      – Потянет, – ответил я, честно говоря не очень-то впечатлившись. (Был в этом какой-то кич. Я с непониманием и неприятием относился к громоздким машинам. Джипы напоминали мне трактора. Мне бы тоже не мешало поменять машину, но очень уж привык к своей старенькой «бээмвухе», в которой знал, нет, чувствовал каждый винтик.)
      —  Потянет, – обиженно протянул Блякин. – Знал бы, сколько косарей на нее брошено.
      —  Ну, приблизительно догадываюсь.
      —  Понимал бы чего.
      Блякин не вполне освоился еще с новой машиной и вел неуверенно и рывками, ругая попутно менее габаритные легковушки, путающиеся под ногами. То есть под колесами его динозавра. Вобщем, все складывалось пока удачно, поскольку на встречу Блякин прибыл уже порядком взвинченный. А взвинченный Блякин может убедить кого угодно в какой угодно сделке. (Не то что я. Когда я раздражен, мне, например, хочется ругаться и даже драться. Это плохо.)
      Наших оппонентов было трое (численный перевес), двое из них отличались внешним сходством. Переговоры проходили долго. И скучно. И долго. Наши противники (конкуренты) набивали цену. Мы торговались. Они пугали нас тем, что есть, мол, и другие покупатели. Мы делали вид, что пугаемся (таковы правила) и немножечко набавляли цену. Блякин горячился (хороший признак), я – урезонивал, ослепительно улыбаясь... Короче, каждый тянул одеяло в свою сторону. Мы утроили усилия. Они дрогнули. Мы атаковали вновь, он и надломились (не сломались). В конце концов, сделка состоялась – мы переплатили, но совсем чуть-чуть (пусть ребята порадуются). Да и дело стоило того. Еще полтора часа утрясали документы у нотариуса, сверяли отчетности. Наконец распрощались. Это мероприятие (хоть Блякин и за рулем) сбрызнули в ресторане. Потом немножко помечтали о, небесных кренделях и начинающейся радужной жизни и разъехались по домам.
      А вечером позвонила Саша. Я даже не узнал ее сначала, такой у нее был голос – испуганный и срывающийся:
      —  Паша, мне нужна твоя помощь. Пожалуйста, мне просто больше не к кому обратиться.
      —  Что случилось? – насторожился я.
      —  Понимаешь. Слава... умер... это мой первый муж. Завтра похороны. Его сестра позвонила и попросила меня приехать. Я боюсь. Ты... ты не мог бы поехать со мной? Это ненадолго, обещаю. Я просто очень боюсь. Одна... – у нее, похоже, начиналась истерика.
      —  Я (Не могу, занят, нездоров, не хочу, не люблю покойников, боюсь.) приеду.
      —  Спасибо, Паша, – облегченно вздохнула она в трубку.
      Настроение у меня моментально испортилось. На похоронах я был пару-тройку раз. Но не хоронил близких людей. Когда умерла мама (она поехала в деревню, и что-то случилось с сердцем) была нелетная погода и пока я добрался, ее уже похоронили. Отец ушел от нас за год до этого – не знаю жив ли он (мы не общались). Так, хоронил, конечно, каких-то общих знакомых. Тяжело все это, противно и грустно. И никуда не денешься. Не хотелось идти. Тем более утешать Сашу (а она, очевидно, нуждалась в этом). Но позвонить и отказаться было стыдно. И подло. Поэтому на следующий день, надев черные брюки и рубашку (это в такую-то жару), я заехал за Сашей. В черном костюме она выглядела строгой и далекой. Ее глаза, промытые слезами, смотрелись неприлично зелено. (Распутно?)
      Поехали на Востряковское кладбище. Саша молчала, боясь расплескать свою скорбь. Я тоже не настаивал на разговоре, да и что я мог сказать. Остановив машину у кладбищенских ворот, я вышелпокурить. Саша осталасьв машине. Похоже,мы приехали рано. Я позвонил Бякину:
      – Леха, сегодня не жди.
      – Чего? Ты где?
      – На кладбище.
      – !?
      – Просили помочь.
      – Не сотроумно.
      – А я не шучу.
      – Ладно, сочувствую, когда появишься?
      – Завтра.
      Отбой.
      Показася траурный автобус, за ним вереница машин.Еще полчаса сгружали гроб (закрытый) и люди в черном выгружались из машин. Вышла и Саша. Мы пристроились к концу процессии и побрели… Саша кивнула высокой блондинке в черном:
      – Его сестра, – шепотом сказала Саша. Рядом с гробом шла толстая тетка и рыдала. Но рыдала без слез (может, они кончились), громко завывала и звала:
      – Слава, Сла-а-вочка.
      Я тихо сходил с ума.Жара была страшная, но Саша куталась в пиджак, ее бил озноб. Наконец добрели до ямы, в которую опустили гроб и мужики, стоящие с лопатами наготове, начали споро работать.
      А потом разыгралась безобразная сцена. Толстая тетка (как выяснилось, мать усопшего), заметив в толпе (довольно редкой, кстати) Сашу, простерла в ее сторону руку (как на сцене) и завопила:
      – А ты – сука, зачем сюда явилась? Ты, ты – это все из-за тебя. (У Саши побелели щеки, она качнулась, но устояла на ногах и как-то даже выпрямилась.) Он… Сла-а-вочка любил тебя – дрянь, а ты его бросила. Бросила ради мента. Поганого, грязного, паскудного мента.
      – Мама, – предостерегающе сказала блондинка, остальные глазели с нездоровым интересом.
      – Что, мама? – взвизгнула толстуха. – Это она его убила. Если бы не эта б…ь, он не лежал бы сейчас в яме, – она бурно зарыдала.
      – Пойдем отсюда, – скал я Саше, но она пребывала в полушоковом состоянии. Послушалась, пошла, опираясь на мою руку. (Она не плакала – шок высушил слезы. Это было плохо.) Мы немного поплутали по кладбищу, я никак не мог найти выход. Саша шла, как зомби. Наконец добрались до машины, я усадил Сашу и тут заметил, что высокая блондинка машет мне рукой. Она подошла, сказала Саше:
      – Простите маму, Александра Васильевна, простите, она не в себе.
      Саша пусто смотрела перед собой, похоже не услышала. (Я опять эгоистично подумал, что придется-таки ехать к ней домой и утешать, а то и «скорую» вызывать. Да, ничего не поделаешь.)
      —  Что с ним случилось? – задал я идиотский и бестактный вопрос. Блондинка глянула на меня, будто увидев впервые, и мелькнул в ее взгляде чисто женский интерес.
      —  Слава много пил в последнее время, – грустно и устало начала она, – где и как он жил мы не знаем.  Иногда он приходил. За деньгами. Пропадал неделями, месяцами. А потом его нашли на улице, на тротуаре (под забором). Кто-то сильно избил его, и он умер от внутренних кровоизлияний. Так врач сказал.
      Внезапно блондинка наклонилась к Саше и доверительно (мстительно, злорадно. Зачем я только поехал?) добавила:
      – Врач еще сказал, что Слава не сразу умер. Он жил еще какое-то время и, скорее всего, даже звал на помощь. Но ему никто не помог. Он жил еще несколько часов. И страдал. И умирал, – она повернулась и зашагала прочь. Ей тяжело было идти. Я заметил, что туфли у нее черные лакированные на шпильках. (Вот почему она казалась высокой.) Шпильки увязали в земле. Она шла, поникшая.
      Мы поехали. Наконец-то Саша горько заплакала. Горько и совершенно беззвучно. Слезы текли из ее зеленых глаз и отливали зеленой скорбью.
      – Хочешь поговорить? – спросил я.
      Она покачала головой, затем как-то подобравшись, проговорила (через силу, тяжело):
      – Прости меня, Паша, я не должна была тебя впутывать в это дело, – она вздохнула, удерживая слезы. Не удержала и разрыдалась безутешно... Пришлось мне остановить машину и прижать Сашу к своему плечу. (Отвратительная сцена.) Ее плечи вздрагивали под моими руками, и в этом не было ничего привлекательного. Рубашка моя намокла. Рыдания ее немного поутихли, но не прекратились совсем. (Вообще держалась она молодцом. Я бы на ее месте закопал бы толстуху в той же могиле, да и блондинку в придачу). Ее губы набухли и беззвучно шевелились.
      Я довез ее и поднялся к ней в квартиру. На ватных ногах она дошла до кресла, ноги подкосились, и она рухнула в него. Я не знал, что делать. Принес ей воды. Она отпила, давясь.
      Не мог я всего этого видеть и решился. (Ты не должен этого делать, не должен. Ты не имеешь права вмешиваться. Остановись, Сизов, пока не поздно.). Но мои глаза уже ловили ее изумрудно-отсутствующий взгляд, уже впивались пытливо (привычно?) в темную тьму ее зрачков.
      Она медленно уплывала, отключалась. Я не хотел читать ее мысли, но видел ее эмоции. Огромное море. Черное вязкое море скорби. Безграничной, безбожной скорби с яркими красными всполохами вины. Вины – кровавой, алой, убывающей. У меня заныла душа. Я медленно погружался в эту темную, едкую боль. Уходил все глубже и глубже. Я знал, что должен пройти до конца. До самого конца. Иначе все не имело бы смысла. Слезы, выкатывающиеся из ее глаз, были лишь крошками грозного айсбега. Я даже не подозревал, что людская бол может быть так материальна и бездонна. В самом низу этой черной глубины засветился белый экран. Совершенно белый. На нем были буквы. Белые. Я е видел букв, но я из чувствовал, и мог прочитать. И прочитал. Там было два слова. То есть слово было дно, но написанное дважды: «Самоубийство. Самоубийство.» Меня словно прошил электрический заряд. Слова были написаны одно над другим. Верхнее – прописью, корявой, неуверенной рукой. Нижнее (похоже написано недавно) – четкими печатными буквами. (О, Боже! О, Боже! О, Боже!). Я хотел стереть страшное слово, уничтожить белый экран и… не мог. У меня не хватило силы, но было желание. Но было Нечто. Нечто за гранью. За гранью возможностей, понимания, пространства (мироздания?). Я не мог противиться этому Нечто (Запрет, запрет, запрет.) Поэтому я запрятал белый крана самую глубину, задвинул на дно колодца. Затем выплыл на поверхность моря. Я представил краски. И начал закрашивать черноту. Синим (цвет печали). Закрасив черное синим, я так и написал на нем «Печаль». Затем раскрасил красные сполохи зеленым. И написал «Надежда». (Можно было все разукрасить розовым или золотым, но меня вела интуиция – интуиция ли?)
      Я вывел Сашу из транса и спросил:
      – Как ты?
      Она пожала плечами, подыскивая слова своему состоянию:
      – Мне лучше, правда лучше (Еще бы!), а было так плохо. Я не знаю, что бы со мной было… без тебя. (Зато я знаю, детка – лежала бы в ванной с перерезанными венами или болталась бы на намыленной веревке. Правда опасность это не вполне еще миновала, но… я сделал все, что мог).
      Она доверчиво ко мне прижалась (И, черт возьми, я не только был горд тем, что сделал, мне было просто приятно). Она тихо засмеялась:
      – Мне хорошо с тобой. Как мне хорошо с тобой, Паша. («Мне тоже» – должен был сказать я, но опять трусливо промолчал, не готовый сжигать мосты).
      —  Мне остаться? – спросил я. Спросил опасливо, оставаться мне не хотелось, довольно на сегодня я нахлебался чужого горя. (Так-таки и чужого?). Она покачала головой.
      —  Мне уйти? – уточнил я.
      —  Мне надо побыть одной. Но ты ведь уйдешь ненадолго?
      —  Думаю, что пока не навсегда.
      —  Спасибо, Паша. – Ее зеленые глаза налились тоской, но посветлели. (Я люблю тебя. Люблю. Люблю. Тебя.).
      Я поцеловал ее в уголок соленых губ. Поехал. На душе было неприкаянно и пусто.
      Приехав домой, стал чистить картошку. Много картошки. Монотонная работа меня успокоила. Чистил старательно, но плохо – срезал по пол картофелины (не умею скоблить тонкую кожицу). Потом ее жарил. С салом и луком. Почти совсем успокоился. Потом ел. Жадно, спешил, обжигался. Под конец выпил полстакана коньяка и почти вернул себе благодушное настроение. Почти.
      
      23
      
      По телеку передавали концерт. Полуголые парни и девки танцевали ломбаду. Здорово танцевали. Я тоже радостно и в раскаряку покрутил задницей, облаченной в синие шелковые боксеры. Московский зной проникал даже в квартиру. Я спасался холодным душем. Развлечение не для слабонервных. Я вставал в холодную ванну, собирался несколько секунд и с криком: «а-а-а», обрушивал на себя поток ледяной воды. Хватало ненадолго, но тонизировало. Тонизировали не столько ледяные струи, сколько экстремальность ситуации.
      В моей жизни наступила полоса какого-то размеренного затишья.
      
      * * *
      
      Из всех выпускников нашего вуза наибольшей известности, пожалуй, достиг Жека Загребальский, который стал писателем и издавал неплохие детективы под псевдонимом Евгений Туманов. (Да, для писателя – Загребальский – это чересчур.) Мне нравились его детективы, была в них интрига, сюжетная линия, юмор. Жека всегда был ядовит и циничен. Иногда я заезжал к нему в его холостяцкую квартиру на Чистых прудах, как правило, за автографом для Марины. (Марина не любила детективы, но Жека был модным писателем, и она не упускала случая похвалиться его автографом и намекнуть вскользь о дружбе с ним.) Приезжая к нему, я всегда интересовался: «Ну, как новая книжка?». «Пишется сама собой», – неизменно отвечал он. У него все так получалось – само собой. Я завидовал этому, потому что такой расклад больше подошел бы мне, по стилю моей разгильдяйской жизни. Ну, да я не в обиде. И все же в его книгах чего-то не хватало, чего-то, без чего он никак не мог выйти на мировой (хотя это, наверное, чересчур). НУ хотя бы на другой, более высокий уровень. Я долго не мог понять, потом сообразил – не было в его повествованиях того налета эротизма (хотя бы минимального), который так необходим, что бы одушевить (приблизить к народу) образ крутого хитроумного сыщика-супергероя, которого Жека воспевал во всех романах. Однажды мы с Жекой гуляли с его собакой Норой (здоровенный ньюф) по парку, и я спросил его об этом. Жека смутился и сказал:
      – Понимаешь, Паша, я ведь даже целоваться-то как следует не умею, а чего писать о том, чего не знаешь. (Меня аж проняло. Впрочем, немудрено – Жека всю жизнь жил один, никогда не был женат. Насколько я помню, у него и девушки-то никогда не было, такой он всегда был долговязый четырехглазый додик. Сейчас, когда он был богат и знаменит, на раутах появлялся с какими-то красотками, но это так – для понтов. Чтобы не заподозрили в голубизне.)
      —  Ты шутишь? – не поверил я. (На самом деле я сразу поверил. Конечно в его книгах супергерой не обходился без роковой красавицы. Но все постельные сцены были смазаны. А половой акт описывался так, будто автор с трудом представлял как размножаются.)
      —  Нет, – грустно покачал лохматой головой Жека, – ты будешь смеяться, но я – последний старый девственник Москвы.
      —  Я не смеюсь. – На самом деле я едва сдерживался, чтобы не прыснуть, смех клокотал во мне неприличным образом.
      —  Представляешь, – продолжал Жека, – прочитал брошюру для подростков как целоваться и все такое. Ну, вот объясни мне как это: «Приблизить губы к губам партнерши. Губы при этом приоткрываются и складываются дудочкой как для свиста. Язык, свернутый в трубочку находится в положении № 1 – у основания твердого неба...»
      Он не успел закончить, потому что я захохотал. Я хохотал как безумный – до слез:
      —  Ой, Жека, ой, не могу.
Отсмеявшись, я сказал:
      —  Посмотрим, что можно сделать.
      —  Может, мне лучше сходить к сексопатологу? – испугался моего порыва Жека.
      —  Тебя в психушку упекут. Уж поверь профессионалу. Начнем с теории... – ну, в общем обучил его некоторым приемам, – ... и главное, говори, говори побольше о ней – какие у нее ножки, глазки, ну и все прочее. Для тебя это самая легкая часть, ты же у нас писатель.
      Жека глядел на меня недоверчиво, но жадный интерес все-таки проглядывал за стеклами его очков.
      —  Переходим к практике, – ошарашил его я.
      —  Как это? – удивился Жека.
      —  Ну, представь, что это девушка, – я выбрал красивую кудрявую березу, – вот ты подходишь к ней и говоришь: «Галина...»
      —  Почему – Галина?
      —  Ну, Лариса или там Иветта, – попробовал я удовлетворить его тонкий писательский вкус.
      —  Олеся, – решил он и обнял березу.
      —  Ну, дальше, дальше, – торопил я, – теряешь время: клади руку ей на бедро...
      —  А где у нее бедро? – не понял Жека.
      —  Не сачкуй, – строго сказал я. Жека послушно передвинул руку ниже.
      —  Теперь целуй, – руководил я.
      —  Я в восторге от твоих золотистых кос, тонкого стана («Молодец», – одобрил я), длинных ног, – бубнил Жека.
      —  Ну, целуй же, она уже вся трепещет.
      —  Да? – обрадовался Жека и впился губами в белую кору.
      На опушке рощицы стояла рыженькая девушка в красной бейсболке, держа за ошейник черно-белую колли. Широко открыв глаза она смотрела на Жеку и тихо обалдевала. Жека увлекся и никак не мог оторваться от березы-Олеси, пришлось его пнуть. Жека отлип от придуманного мною тренажера и впал в столбняк, увидев девушку. Он медленно краснел.
      —  Девушка, – крикнул я – перед вами известный писатель Евгений Туманов, который будет сниматься в рекламе пастилок, освежающих дыхание. За неимением на данном жизненном этапе достойной спутницы, он остроумно прибегнул к этому нехитрому и экономичному способу. А вы что подумали?
      —  Ой, – вскрикнула девушка, – а я все думаю, где я его видела. Я же ваши книги читаю, Евгений Валерьевич.
      Жека стоял как пень, пришлось его еще раз пнуть. Он изобразил на лице улыбку (плохо вышло) и выдавил:
      —  Я счастлив.
      —  А вы правда будете сниматься в рекламе, может я смогу вам помочь? – лукавые ямочки появились на ее щеках. («Молодец, девчонка».)
      Жека впал в тихую панику, но я зашипел ему:
      —  Иди немедленно. У тебя все получится.
      —  А ты? – с ужасом простонал Жека.
      —  А мне пора, – нагло соврал я и, сунув руки в карманы (предварительно махнув девушке рукой), зашагал прочь. У границы парка я обернулся. Жека как аист вышагивал рядом с рыженькой девушкой, что-то рассказывал, размахивая руками так, что мог вполне заехать ей в лоб. Она смеялась. Что ж, для него, похоже, не все потеряно. Я почувствовал себя миротворцем. Посмеялся немного над нашими экспериментами с березой, сел в машину и только тут заметил, что забыл взять у него автограф (на сей раз для Лидочки). Придется приезжать еще раз. Интересно, чем мы тогда займемся? Будем трахать скамейки?
      
      24
      
      Когда на следующий день я вышел из дома глаза бросилось нечто знакомое – в тенечке стояла наша (Маринина?) «вольво». Сама Марина стояла рядом, оперевшись рукой о капот, и курила длинную ментоловую сигарету. (Она, вообще-то курила редко. Но когда делала это, то непременно длинные ментоловые сигареты. Марина считала, что это придает ей определенный шарм и была бы права, если бы курила ради процесса. А так – выглядела заводной куклой, делающей заученные механические жесты.) Я хотел кивнуть ей и пройти мимо, но Марина сама пошла мне навстречу. («Да она же меня ждала!» – запоздало подумал я). Смотрелась Марина неплохо, даже очень неплохо – какой-то обтягивающий оранжевый сарафан, сандалии, минимум косметики. Нет, конечно, я ни о чем не пожалел, и уж тем более она ничем таким меня не поразила. Просто этот образ соответствовал моим эстетическим соображениям о женщине, а в совместной жизни Марина почему-то принимала этот образ крайне редко. (Может это месть? Смотри, мол, и облизывайся.) Марина подошла, взяла меня под руку и, посмотрев на меня незнакомым взглядом, сказала:
      – Я тебя жду, мне нужно с тобой поговорить. (Тут я чуть не рассмеялся. Из Марины вышел бы отличный дипломат – любые ситуации, разборки, проблемы она начинала словами – нам нужно поговорить...)
      —  Можно и поговорить – согласился я, – если есть о чем, только у меня мало времени. И потом, чего это ты не зашла?
      —  Ну, может, ты там был не один, – застеснялась Марина. (Фу ты, ну ты, раньше я что-то не замечал такой деликатности.) – Поехали в наш ресторанчик. (Наш ресторанчик! Как трогательно. Я прям сейчас расплачусь. Ах ты, наглая скотина, не тот ли, где ты встречалась со своим тупорылым   Витьком?   Оказалось   –   тот.)   Мы расположились на открытой террасе. Марина заказала чашечку кофе. (Это в такую-то жару. Похоже, до конца решила сыграть светскую львицу.) Я – какую-то безалкогольную шипучку со льдом. (Лорд Павел за коктейлем, но надо же соответствовать.)
      —  Ты хорошо выглядишь, Паша, загорел и вообще, – осторожно и как-то издалека начала Марина.
      —  Стараюсь. На юг ездил, – пояснил я свой цветущий вид, правда, уже начавший блекнуть. (Видела бы ты, крошка, каким плейбоем я смотрелся в первые дни после возвращения.)
      —  Один ездил? – хотела удержаться (уже плюс), но все-таки спросила Марина.
      —  Секрет фирмы, – усмехнулся я, а она покраснела.
      —  Знаешь, Паша, – она пробежала наманикюренными   ноготками  по  полировке  стола (Нервы?), – я много думала (Неужели?) и пришла к выводу, что мне не хватает тебя («Что? Что? Что? Неужто хочет вернуться?» – подумал я и ошибся: все было гораздо изощреннее.)
      —  Ну, дальше, – подбодрил я.
      —  Разве ты не скучаешь? – перешла она в контрнаступление.
      —  Нет, – признался я. (Наоборот, я очень счастлив, что избавился от тебя и получил свободу, новые интересные знакомства – ага, с гебистами.)
      —  Но мы ведь прожили с тобой 9 лет, – воскликнула она.
      —  Марина, – осадил я, – зачем, черт возьми, ты вытащила меня в этот ресторан? Чтобы взывать к моей заблудшей душе? Это старый трюк и он уже не проходит. Говори, что тебе надо, да я поехал. Нет времени, знаешь ли на дешевую лирику.
      —  Ты стал злой, Паша, очень злой. Но... но я (Если скажет – люблю – плюну и уйду.) скучаю без тебя.
      —  Настолько скучаешь, что послала каких-то сопляков меня отметелить?
      Марина немножко побледнела (не испугалась, нет просто взяла паузу).
      – Прости, я не хотела. Но я так злилась, ничего не могла с собой поделать, прямо не знаю, что на меня нашло.
      —  Ладно, прощаю. Может, все-таки скажешь, чего ты от меня хочешь?
      —  Я все время думаю о тебе, просто наваждение какое-то. Виктор – он хороший, но он... он мужлан. (Ты это только сейчас разглядела? Да от него за версту несет скотобазой. Ты получила, что хотела, любительница экзотики.) А я вспоминаю твой запах, твои руки... тебя. (Так, интересно.)
      Мне надоели эти шекспировские страсти, и я прямо спросил:
      – Ты что хочешь вернуться?
      —  Нет, – вскрикнула она с испугом.
      —  Чего же? – я терял терпение, правда, кажется уже догадался.
      —  Я думаю, ты не откажешься стать моим любовником? – с вызовом сказала Марина.
      Я давно так не злился. (Как была шлюхой, так и осталась, да к тому же наглой шлюхой.)
      – Какие оригинальные идеи посещают твою голову, дорогая Марина. Честно говоря, я не раз сомневался в твоей нормальности. (Она поднялась, намереваясь плеснуть мне в лицо кофе, как в рекламе, но я разгадал ее намерения.) Только попробуй, – рыкнул я, и она села. – Если ты думаешь, что секс с тобой был чем-то феерическим,– ты ошибаешься. Если ты думаешь, что я не смогу найти постоянную партнершу – опять ошибка. За кого ты меня принимаешь? За мальчика по вызову? Хочу дать тебе один совет – не встревай в мою жизнь. – Я передохнул и добавил тихо: – а то пожалеешь. («Я тебе мозги расплавлю, с-сука» – полыхнуло в голове, и я испугался, очень испугался. Эта мысль была опасной, очень опасной, смертельно...)
      Видимо, что-то такое мелькнуло в моем взгляде, что-то очень нехорошее, потому что Марина не проронив ни слова, сидела застывшая. Я уже успокоился и, бросив деньги на стол, пошел к выходу:
      – Прощай, мадам Кукушкина.
      Я зашагал к метро, думая о том, что, хорошо зная Марину, я продолжаю наступать на те же грабли. Промелькнувшая вспышка ярости меня напугала, потому что я знал, что смогу реализовать свою угрозу. (Это черта, парень, черта за которую ты не можешь, не имеешь права переступать.) Я должен завязать с этим. Эти игры опасны. (Я опасен!). Нельзя развивать эти способности, нельзя тревожить силу. Не хочу помогать Светлову (работать на него?), не хочу в этом участвовать. Но это была ложь. Я хотел заглянуть внутрь, проникнуть в самую суть (Ах, как же ты был прав, подполковник, говоря, что это затягивает.) Меня уже затянуло (как бы я там не миндальничал), я уже сделал этот (роковой?) выбор и не хотел (не хотел!) другой дороги. Я вошел в метро и смешался с толпой.
      
      25
      
      Саша уехала в отпуск, куда-то в деревню к тетке под Нижний Новгород. Вот уж не думал, что буду скучать. Правда, я не совсем скучал, но было как-то не так. Мы с Блякиным работали. Все складывалось удачно – точка на Киевском работала исправно.
      Звонок от Светлова (надо же – сам позвонил, не через Серго) застал меня несколько врасплох, но обрадовал. Он ждал меня на улице, в двух кварталах от моего дома, и, пока мы добирались до нашей бетонной резиденции, рассказал, что к чему.
      —  Вы очень помогли нам в прошлый раз, Павел Ильич, сегодня задание для ваших замечательных способностей (Ах, ты подлиза.) будет вовсе простым.
      —  И что это за задание? – поинтересовался я.
      —  Просто пообщаетесь с некоторыми людьми. (Это называется пообщаетесь!?) И мы сравним то, что вы узнаете, с тем, что известно нам о них. А известно нам многое. (Что-то ты темнишь, подполковник.)
      —  Кстати, оба объекта (Объекта, ну ты подумай, какие шпионские страсти.) благополучно прошли детектор лжи, так что проблем никаких.
      —  Зачем тогда я? – Честно сказать, я пока не врубился в интригу.
      —  Это будет небольшой экзамен.
      —  Мне?
      —  И вам.
      Ни хрена я не понял (разберусь на месте). В кабинете, где я уже не раз бывал, сидели Зиночка и Серго. Зиночка с розовой помадой и в блестящих серьгах, зыркнула на меня (может, думала, что именно так стреляют глазами?) и неуверенно улыбнулась.  Серго приветствовал молчаливым рукопожатием и упорно на меня не глядел.
      —  Ну вот и Павел Ильич, – с каким-то нажимом начал Светлов, – может быть кто-то что-то хочет сказать? Зинаида Михайловна?
      —  Ничего, – поджала розовые губы Зиночка.
      —  Серго?
      Ответа не последовало.
      – Хорошо. Пройдемте, Павел Ильич, сегодня вы будете работать один.
      Моим первым «объектом» оказался дряхлый старик-азиат с плоским морщинистым лицом и недобрыми косыми глазами. Я легко вошел в контакт. Подсознание старика было бурым, медленным и каким-то поржавелым. Старик был наркодельцом. Забираясь в него поглубже, я увидел поля нежно-зеленой конопли и белые пустыни кокаина (так, наверное, выглядел, по его мнению, рай). Дальше шли серые переплетения из нагромождения цифр и сложных цепочек людей. В общем, ничего интересного. Старик не противился контакту, ничего не скрывал и где-то даже раскаивался (пожалуй, он не знал что такое раскаяние, поскольку ничего больше не умел в своей длинной, отравленной наркотой жизни). Наркотиками занимались его отец, его дед (такой вот фамильный бизнес). Он сам пришел, сам признался. (Но не от сожаления, а просто он был уже стар. Передавать кому-то свой бизнес было жалко, да и некому – он никому не доверял.) Поэтому он пришел и всех сдал. Всех до одного. Не было смысла в нем копаться. Впрочем, я видел, что кто-то в нем уже покопался до меня. Добросовестно покопался – выгребая наружу все его мысли. Хорошая работа, но без фантазии и без размаха. Я раздвинул заросли конопли и всмотрелся подальше. А дальше была радость – злобная радость. Он представлял себя владыкой мира (Ах, ты старый хрен.) и он просто видел, как умирает от его зелья молодежь. (Молодежь, это ненадолго, я позабочусь об этом.) Он сам был смертельно болен. В его гниющем теле жил рак и разъедал его стареющую плоть и его маразматический мозг. Ни фига он не раскаивался. Он радовался, что все его друзья-подельники будут сидеть на нарах, мотая сроки, и многие умрут в тюрьме (без наркоты). Он это знал, и его это устраивало на все сто. Сеанс кончился. Старика увели. Пришел Светлов и передал мне папку:
      – Посмотрите, сравните со своими ощущениями. Черновой вариант вашего ответа мне нужен сейчас, потом можете ознакомиться подробнее.
      Полчаса я изучал печатные строчки. Все верно. Ничего не упущено. Правда, автор отчета считал, что старик раскаивался и сожалел о содеянном. (Какая наивность. Да, добросовестно, но поверхностно.) Но Светлова интересовали факты, так он сказал вначале. Что ж, с фактами ажур, так я ему и сказал. Он обрадовался, но, по-моему, ждал большего.
      Следующим объектом была молодая (когда-то симпатичная) сейчас измотанная и испуганная женщина с грустными прозрачными глазами. В ее подсознании было интереснее. Ее муж – работник системы, хранил дома какие-то документы. Ну и она их передала заинтересованным лицам. Все раскрылось, и она попала сюда, разгильдяя мужа тоже наказали. У нее была дочка, дочка болела, и нужны были... Здесь фраза обрывалась, грубо обрывалась. Кто-то очень хорошо поработал над этим подсознанием, грубо внушив (грубо и очень торопливо, боясь опоздать) другую легенду. Женщине угрожали смертью дочери. И, используя силовые методы, вынудили ее передать документы. Вынудили. Впрочем, для меня это не составило труда – я представил рентгеновский луч и вскоре знал всю правду. Историю, которую теперь (после внушения) не знала она сама (вот почему прошла детектор). И красной нитью в этой истории проходило – материнская любовь, материнская любовь любой ценой, любыми жертвами – материнская любовь. Мне вновь принесли отчет, и там была та история – исправленная. (Очень интересно.)
      – Что с ней будет? – спросил я, делая вид, что все еще просматриваю записи.
      – Ничего, – спокойно ответил Светлов. (Ничего хорошего, так это надо понимать, дружок?) – Впрочем, не знаю, это лишь определенный этап. Мне поручили сделать эту работу, и я ее сделал. (Ах, ты сволочь.) Что с отчетом?
      – Все сходится, – равнодушно сказал я, отдавая листы. Он поверил, впрочем, у него не было оснований мне не верить, я – лицо незаинтересованное. (Ошибка сто процентов. Это теперь и моя игра.)
      Я опять вошел в кабинет, где сидели Зиночка и Серго. Уже более расслабленно. И тут меня осенило – это же их пациенты, тьфу ты черт, объекты. (Ну, и кто из вас наврал? У кого двойное дно? И почему?)
      —  Позвольте задать вам один вопрос, Сергей Александрович. (Ты ответишь мне за то, что хотел сделать из меня стукача. Хотя, уже ответил.)
      —  Разумеется, Павел Ильич.
      – Меня тоже проверяют? – Серго и Зиночка подались вперед, ответ подполковника их заинтересовал. (И я знал почему. Кто-то из них играет крапленой колодой.)
      – Конечно, – мгновенно  отреагировал Светлов. (Но я понял, что он врет.)
      На улицу мы вышли все втроем. Я, Серго, Зиночка.
      – Я по магазинам, – улыбнулась (мне в основном) Зиночка и пошла к воротам.
      Серго подошел к своему «мерсу», я – к «бээм-вухе». Стоя спиной, я почувствовал телепатический сигнал, который, не имея силы проникнуть в подсознание (Кто бы сомневался!), долбил как призыв – «Спасибо! Спасибо! Спасибо!». Я резко обернулся – Зиночка от самых ворот смотрела на меня через плечо. До Серго я добрался взглядом слишком поздно, он уже сел в машину. Да, ситуация становилась все более занимательной. (Будь осторожнее, весельчак.) Но меня охватил азарт.
      
      26
      
      Из деревни мне позвонила Саша и предложила погостить у нее недельку. Странно, но факт – я согласился. Еще более странно, что согласился меня отпустить Блякин. Дело в том, что его мальчишки – Сенька и Ромка – вернулись из лагеря и теперь торчали дома. Теща – Раиса Ивановна наотрез отказывалась брать их на дачу. «Сам езжай и сиди с ними или Татьяна пусть едет». Желающих пока не было.
      – Представляешь... – жаловался мне Блякин, – эти паразиты окно вчера раскокали. Сводил их на «Гарри Поттера», так они в этого Поттера стали играть... Дома – палата № 6. Я ору, Татьяна нервничает – в общем полный атас. Так, что езжай к своей «подружке», пока у меня тут все утрясется, а пока я к себе домой ни ногой, иначе точно кого-нибудь убью.
      Я и поехал. На машине (немного поплутав) добрался за девять часов. Но для меня это не было проблемой. Люблю сидеть за рулем (это здорово успокаивает), люблю трассу, люблю гнать по этой трассе за 200 км/час и слушать музыку.
      Саша встречала меня в белом платочке на голове. Именно этот платочек меня больше всего умилил и растрогал.
      Здесь было чудесно, и я ни на минуту не пожалел, что приехал. Деревенька была небольшой – два десятка домов плюс баньки, сараюшки и прочие хозяйственные постройки. Здесь пахло скошенной травой и нагретыми на солнце досками. Здесь текла совсем другая – размеренная и спокойная жизнь. И мысли здесь текли плавно и неспешно. Все проблемы здесь были насущны – не было ни мировой экономики, ни системы, ни политики – одно сплошное натуральное хозяйство.
      Сашина тетка вначале поглядывала на меня – городского пижона – неодобрительно. Но очень быстро нашла мне применение. Тетка будила нас рано. Но я и сам был не прочь пройтись босиком по росе и увидеть собственными глазами как рассеянное утреннее солнце начинает подниматься, завязнув мутными лучами в сыром клочковатом тумане. Услышать как перекликаются друг с другом утренние петухи. Мы с теткой шли на какие-то дальние покосы и косили там до изнеможения, пока солнце не начинало жарко палить над головой. Саша готовила еду. Потом мы все вместе завтракали – картошка, хлеб, яйца, молоко.
      Тетка придумывала все новые дела в виде покосившегося забора или громадной кучи дров, но мы сбегали на Волгу, которая к этому времени уже кишела детворой. Мы купались и валялись на песке, глядя в синее небо. Я играл с местными мальчишками в карты и ни разу не выиграл в странную игру под названием «Железяка». Потом мы обедали, а тетка метала на нас – лентяев – гневные взгляды. После обеда немного еще шустрили по хозяйству. А потом вновь купались – расслабленно и неторопливо под неяркими лучами красного предзакатного солнца. Или ели малину в огороде – крупную и душистую. Или ходили за грибами. (Все почему-то ходили за грибами с утра. Но так рано вставать нам было лень, поэтому мы ходили к вечеру и, между прочим, с тем же успехом.) Саша просто чувствовала грибы. Я тоже неплохо искал и разбирался в них.
      Но у Саши с грибами была, похоже, установлена какая-то связь – она просто знала, где должен быть гриб.
      По вечерам мы уходили далеко по песчаной кромке Волги и разжигали костер. Сидели рядышком и молчали, глядя как на западе догорает алая полоска заката. Красное марево всегда навевало на меня тоску. Мы сидели долго-долго, пока не становилось совсем темно и на звездном небе появлялась луна и высвечивала на темной поверхности воды серебряную чешую лунной дорожки. Мы расстилали телогрейки прямо на песке и занимались любовью долго и утомительно, пока не изнуряли друг друга ласками. (Саша делала поразительные успехи.) Потом лежали голые, считая огоньки проплывающих барж на противоположном берегу, пока ветер с реки не начинал холодить разгоряченные тела. Мы мало разговаривали, боясь нарушить величественную красоту, окружавшую со всех сторон. Мы были одни в целом свете. Это был наш рай и наше совместное одиночество. Мы слышали отдаленный лай собак и шорох ночного леса, который подступал совсем близко. Я ощущал одновременно безумное счастье и пронизывающую тоску.
      Мы возвращались в деревню, когда костер превращался в мерцающие уголья и запах дыма смешивался с запахом подползающего тумана.
      Когда небо на востоке начинало зеленеть, находя зеленый отблеск в Сашиных глазах, мы входили в деревню. Шли, крадучись, боясь нарушить тишину. Спали на сеновале, где душный запах прелого сена и пыли сводил с ума. Здесь мы снова любили друг друга, но уже пронзительно и жадно как два наркомана, боящиеся передозировки, но стремящиеся к ней. А затем проваливались в глубокий крепкий сон часа на три-четыре. И уже скоро слышали теткино покашливание у дверей сарая, а не просыпались – так крепкий окрик. Я вставал, стараясь не разбудить Сашу, спускался вниз, как ни странно выспавшийся. С сеном в волосах. Наблюдал как посверкивают редкие капли росы на кустах, чуть подсвеченных просыпающимся солнцем. Саша выходила следом, зябко поводя плечами.
      За эту неделю я отдохнул душой и воспрял. Пора было возвращаться. Саша оставалась еще на неделю и с грустью провожала меня. Мне было хорошо с ней. Но не могу сказать, что я к ней привязался. Просто это был некий другой уровень понимания и единения с природой. Первобытная необузданная энергия. Саша тоже понимала это, понимала и не требовала от меня слов любви. И никаких обещаний, никаких обязательств.
      Вернувшись в город, я понял, что все-таки я – городской житель. Оказывается, мне не хватало телевизора, компьютера, мобильника, горячей воды в ванной, наконец. Я – человек любящий комфорт (несмотря на большую выживаемость и в экстремальных условиях).
      Мне не хватало московской суеты и деловитости. Работящая, мудрая и все же однообразная и глубоко пьющая деревня была чужда и непонятна мне.
      Теперь Блякин взял пару недель и поехал-таки с пацанами на дачу. Накопилось много работы. Народ возвращался из отпусков – начиналась акклиматизация, обострялись болячки – требовались лекарства. Стараясь не отстать от фармакологических новинок, я ходил на лекции разных фирм, встречался с фармакологами, лазил по Интернету. Делал заказы, заключал договора. Загружался по полной программе. Но мне нравился этот темп. Я приходил домой уставший, но охранная система моего организма отключала мозг, вырубая полностью мыслительную деятельность как вилку из розетки. Пару раз видел на автоответчике номер Серго (без текста – он не хотел или не умел говорить на автоответчик), но не перезванивал ему. Не хотелось. Пока. Я отдавал себя работе и чувствовал удовлетворение. Не от прибылей, текущих в карманы, а от самого процесса. (Может, я извращенец?) Я работал. И старался не думать. Не думать.
      Конечно, долго я не смог удержать этот темп. Все чаще стали накатывать приступы мрачной меланхолии и одиночества. Одиночество, к которому я так стремился, сейчас било по обнаженным нервам. Впрочем, я был еще силен. Я привык мыслить образами. Мое одиночество тоже имело смутные очертания, В моем одиночестве я всегда шагал по ночной улице. Один. Меня окружало много домов. Хрущобы и многоэтажки, дома под снос и новостройки. В них яркими светлячками горели окна. Миллионы окон. А за окнами были люди. Они жили своей жизнью – смеялись и грустили, спорили, разговаривали. А я шел по темной улице один. Но я точно знал, что в одном из этих светящихся окон есть человек, которому я нужен и который меня ждет. (Мое одиночество не было безнадежным!)
      Вот и сейчас, приехав с работы и ощутив приближение такой ненужной грусти, я достал из холодильника апельсины. Много – килограмм или два и начал их есть. Кромсал ногтями оранжевую шкуру, вдыхал острый эфирный запах, не деля на мелкие дольки (чего мелочиться?), четвертинами отправлял в рот. Я любил апельсины, но сейчас вгрызался в них жадно, жрал по принципу «красиво жить не запретишь». Процесс поглощения цитрусовых захватил меня целиком. На столе росла горка оранжевых корок и бежевых косточек. Набив утробу изысканной пищей, я воровато сделал пару глотков (маленьких) водки и представил, что в животе у меня получается апельсиновая настойка. Тут я заметил принесенное из прачечной белье и решил облагородить свою постель. Чертыхаясь и путаясь в полотнищах крахмального белья, я вдел одеяло в пододеяльник. Получилось комковато. Я попинал его и потряс – без особого результата. (У Марины все это получалось быстро и ловко.) Может, мне завести какую-нибудь экономку или как там ее? На ум приходила только консьержка, но я знал, что это не то. И потом, сама мысль, что кто-то чужой будет копошиться в моей квартире, вызывала протест. «Какая ты все-таки бестолочь, Сизов», – обругал я себя, придя таким образом к консенсусу со своей совестью. Я валился с ног от усталости, поэтому, наплевав на душ (лишь слегка повозив во рту зубной щеткой, да маленько потоптавшись в тепленькой лужице на дне ванной), я завалился спать. Злой, поскольку как ни крути, одеяло так и осталось комковатым. Но видно такой уж я толстокожий чурбан – спалось мне на редкость крепко.
      Очередной звонок от моих новых вострошарых приятелей меня обрадовал (становилось все интереснее). Позвонил сам Светлов. (Товарищ подполковник стал мне уже как родной, а может он – гражданин подполковник, надо бы при случае поинтересоваться?). К тому же очень меня занимал вопрос, кто из моих напарников (подельников? сотрудников?) оказался фальшивой монетой. С другой стороны, мысль о том, что это какая-нибудь подлая провокация приходила мне в голову. Но так далеко мне не хотелось заглядывать. На данном этапе я не контролировал ситуацию (доверился интуиции) и она катилась сама по себе – куда вырулит.
      —  Павел Ильич, – тихо начал Светлов (его вкрадчивая манера разговора одновременно и раздражала и восхищала меня), – если хотите поучаствовать, можете приезжать.
      —  Не понял?
      —  Дело в том, что никаких конкретных пожеланий у меня нет. Но объект очень интересен.
      —  Пожалуй, вам удалось меня заинтриговать. (Есть у меня еще одно дельце, о котором знать тебе – сладкоголосый дружок, не следует.)
      До места я добрался не так быстро, как хотелось бы – постоял кое-где в пробках. Обычно, такая ерунда, как пробка на дороге, никак не влияет на мою нервную систему. Я настраиваюсь на философский лад, врубаю музыку погромче и тихо ползу в бесконечном потоке машин. Но сегодня я нервничал. (Хотелось думать, что Светлов предоставит мне действительно что-нибудь интересное. Была вероятность, что этот звонок и вообще все это дело – приманка в некую ловушку, ведь в прошлый раз я действовал достаточно бесшабашно. Да и хрен с ним. Выбор сделан.)
      «Мере» Серго стоял припаркованный у подъезда. Так – один здесь. Жаль у Зиночки нет машины, и я не могу вычислить ее присутствие заранее. Светлов был в кабинете один – убирал какие-то бумаги в сейф. Ни Серго. Ни Зиночки. А жаль.
      – Рад вас видеть. Павел Ильич.
      Я сдержанно кивнул, пожав ему руку. (Следовало бы ответить на любезность, но я не был уверен, что рад его видеть.)
      —  Сожалею, если оторвал вас от важных дел. – Опять эта тонкая улыбочка (очень поганая улыбочка) – он прекрасно знал, что никаких глобальных планов на этот вечер, кроме видака и холостяцкого ужина, у меня не было.
      —  Видите ли, человек, с которым вы, не то что бы познакомитесь, ну во всяком случае, пообщаетесь, очень интересен. Для вас. С точки зрения психологии, простите, не владею терминологией. (Может, терминологией ты и не владеешь, но превосходным образом используешь это дело в своих интересах, хитрый сукин сын.) Это не наш клиент. Нас лишь слегка коснулось это дело, поскольку, пострадала семья одного нашего сотрудника. (Ага, вендетта.) Впрочем, вы сами все поймете. Только ничему не удивляйтесь, Павел Ильич, ничего не предпринимайте. (Я ничего не понял, но загорелся желанием увидеть субчика, которому делалась такая реклама.)
      Мы прошли в маленькую комнатку – без окон, без мебели – лишь два стула скромно стояли у стены. На одном сидел человек. Мужчина под полтинник или чуть больше. В наручниках. В наножниках (или, как там они называются, кандалы?). Рот заклеен изолентой (довольно грубо заклеен). Синяк под глазом (и, сдается мне, под одеждой тоже есть, мягко говоря, телесные повреждения) Да, приятель, что ж ты натворил такого, что тебя так связали (не иначе какой-нибудь террорист-рецидивист). Его маленькие темные глазки впились в меня любопытно и злобно.
      Светлов исчез за дверью, сказав:
      – Я буду неподалеку.
      И я опять не понял.
      Я сел и начал сеанс. Мужик оказался крепким и практически невнушаемым. Он сопротивлялся моему воздействию (правда, глаза не закрывал). Я достал брелок от ключей – он у меня в виде блестящего металлического круга и начал раскачивать его как маятник. Никакой реакции. Ну, давай же, голубчик. Я уже начал впадать в отчаяние, но тут он отключился – резко, как сознание потерял, я даже испугался. Я начал перетекать в его мозг. Его мозг. О, господи черное, все черное. Чернота была вязкой и липкой, она обступала со всех сторон. Она была материальна и опасна. Все было пропитано злобой, страшной звериной злобой. И жестокостью, жестокостью, которая была ему в радость. Жестокостью, которая приносила наслаждение. Ни с чем не сравнимое наслаждение, смешанное с соленым медным привкусом крови. Жаркой крови. Красной крови. Крови, в которую можно погрузиться, ощущая удушливый смрад ее тепленького разложения. И запах. Запах смерти (у меня закружилась голова).
      Но было что-то еще, что-то главное. Какой-то пусковой механизм всего этого кошмара. И это был страх. Чужой страх. Страх, дающий энергию. Страх, толкавший на безумства. Только страх мог утолить этот голод. Внезапно передо мной замелькали картинки. Много картинок и очень быстро. Но я видел (О господи, видел!) все очень подробно («Нет, нет, нет!»). Маленький толстенький щенок, повиливая крошечным хвостиком жмется к его (моим) ногам. Он (я) ласкает его, поднимает под беззащитное брюшко. Достает длинную острую спицу, подносит к доверчивому глазу и...
      Маленькая белокурая девочка потерялась, отстала от мамы (Страх, страх, СТРАХ), он берёт ее за руку, ласково, участливо заговаривает, недобро глядя в глаза, уводит в подворотню сдергивает трусики, и...
      Женщина с тяжелой сумкой возвращается домой. Вечереет, цок-цок каблучки, цок-цок (Я уже вижу тебя, я уже иду за тобой. Тебе остается жить несколько минут.) Он хватает ее за плечо. Сумка падает, из нее выкатывается банка зеленого горошка. (Эту банку с каплями крови потом найдут. Потом.). Женщина хочет кричать, но она парализована страхом (Страх!). Он валит ее, ударяя головой об асфальт. Потом достает нож, и...
      Новая жертва, и....
      Еще одна, и...
      Сотни жертв – море крови (внутренностей, частей тела, кусков мяса, обрывков кожи...) и море страха. (Меня мутит, но я не могу оторваться, будто этот упырь держит меня, решив показать все до конца. Я не хочу, не могу это видеть, нет!) В моей голове звучат голоса – люди кричат, стонут, плачут, зовут. Мужские, женские («О господи!), детские голоса. – «Помогите, помоги-и-те же...», «Мама, мамочка, мама...», «Больно, бочю-о...», «Нет, нет, пожалуйста, не надо...», «Не убивай меня...», «О-о-о-о...», «За что, за что, я...», «Пусти меня, пусти...», «Я хочу жить», «Господи – это кровь, моя кровь...», «Умираю! Уми....»
      Визги, крики, хрипы, стоны (мне показалось, что я схожу с ума).
      – Нет, – крикнул я, и голоса замолкли.
      Последнее, что я увидел в сознании этого зверя – натянутые струны – пять штук – расположенные вертикально. Я не знал, (но догадывался), что это такое. И, представив большие (очень большие) ножницы по металлу с наслаждением начал их перерезать. Пинк-пинк-пинк. Как же он сопротивлялся. Всей своей темной нежитью выталкивал меня из своего нутра. Пинк. Я был сильнее. Осталась одна. И тут встал невидимый барьер. Я должен был это сделать (и хотел) и не мог. Я выполз из его сознания. Меня трясло. Меня мутило. У меня кружилась голова. На ватных ногах я доковылял до двери и вывалился наружу.
      Кто-то поддержал меня – Светлов. Он смотрел на меня испуганно и молча (Что случилось? Что там было? Что? Я хочу знать? И я должен знать.)
      —  Где туалет? – хрипло спросил я.
      Он махнул в пространство:
      —  А дойдете?
      – Не знаю, – признался я, но пошел, шатаясь и спотыкаясь. В туалете я глянул на себя в зеркало. (Да, видок.) Зеленоватая бледность заливала мое лицо. Глаза горели, а руки тряслись. Меня колотил озноб. Замутило сильнее. Я добрел до кабинки и меня вывернуло наизнанку. Снова и снова.  Еле-еле удалось унять болезненные спазмы в желудке, но полегчало. Я подошел к раковине и сунул голову под струю воды. Выйдя из туалета,- я наткнулся на Светлова, он ждал меня в коридоре.
      (Если сейчас ты мне что-нибудь скажешь, хоть что-нибудь, я тебе врежу. Так врежу, что посыпятся зубы и закроется глаз, уж поверь мне, не будь я – Павел Сизов.)
      Мы прошли в кабинет, где в кресле сидел Серго, который молча мне кивнул. Помолчали. Светлов протянул мне сигарету. Я закурил, руки еще тряслись. Серго поглядывал на меня с интересом.
      Молчание нарушил Светлов:
      – Простите, Павел Ильич (Чего? Простите!?). Мы не думали, что вам так близко удастся познакомиться с нашим подопечным. Не думали, потому что Серго не сумел вступить с ним в контакт. Зиночке – это удалось, но через десять секунд она потеряла сознание. (Он вправду казался смущенным.)
      Потихоньку я приходил в себя. И первым был вопрос:
      —  Водки нет?
      —  Водки нет, но коньяк найдется. Вы ничего не имеете против коньяка? Я отвезу вас домой. (Ты что, дурак что ли, мне сейчас и антифриз сгодится.)
      Он достал коньяк из ящика стола. Налил. Я выпил. (Дерьмовый коньяк у вас, товарищ подполковник. Правда сейчас это не имеет значения. Да и что ожидать от тебя, нищая дура-спецура, шкура-спецура.) Я уже позабыл о том, что хотел узнать, кого я прикрыл в прошлый раз. Было не до того. Светлов отвез меня домой. Машину вел уверенно и плавно. По дороге мы не разговаривали. Только у самого дома я спросил:
      – Что ему будет?
      – Расстреляют, – спокойно ответил Светлов. – Правда, не так быстро. У нас церемонятся с маньяками-убийцами, изучают... Будут психиатрические экспертизы. Несколько уже было и все они показали, что он вменяем. Абсолютно вменяем. И все равно процесс может растянуться на годы. Жаль, что это от нас не зависит. (Это от тебя не зависит, подполковник, я-то позаботился о том, чтобы этот звереныш закончил свое существование на этом свете как можно быстрее. И он помучается напоследок, уж это я тебе обещаю.) Поднявшись в квартиру, я еще немного выпил, но никак не мог согреться. Тогда принял обжигающую ванну и лег спать. Всю ночь меня мучили кошмары.
      
      28
      
      Блякин вернулся со своей дачи посвежевший и веселый. И на его фоне я еще больше чувствовал свое мрачное одиночество. Я попал в какой то клинч. Мне просто необходимо было с кем-то поговорить, поделиться (для этого и нужны друзья, не так ли?) Я хотел и не мог (мой запрет, мой зарок). И через несколько дней, когда выдалась свободная минутка, а Лидочка упорхнула по делам, мы остались с Лехой одни. Я чувствовал, что назревает разговор и тянул время, избегая таких тет-а-тетов. На сей раз я тоже хотел улизнуть, но Лешка удержал меня за рукав:
      —  Что происходит, Паша? – напрямик спросил он.
      —  О чем ты? – повалял дурака я.
      —  Слушай, ковбой, ну не надо. Говори прямо, в какое дерьмо ты вляпался?
      —  С чего ты взял? – опять вильнул я.
      —  Давай начистоту, Паша, если мы друзья – не одну ведь цистерну водки за все эти годы выпили, давай-ка не крути.
      —  Не очень-то удачное выдалось время, Леха.
      —  Проблемы?
      —  Проблемы.
      – Расскажешь?
      – Нет.
      – Нет?
      —  Не могу, Леша, ей-богу, не могу. Но ты прав, я в таком дерьме, что боюсь чистым не выбраться, только если очень повезет. (На что я очень надеюсь.)
      —  Это то, о чем я думаю?
      Я кивнул. (Не знаю о чем ты думаешь, Леха, но боюсь прогноз неблагоприятный. Увяз я, Леха, по самое некуда. И где-то я уже надломился. Не сломался, нет, до этого еще далеко. Я пока еще силен, очень силен. И опасен, даже более опасен, чем был вначале. Это-то и плохо.)
      – Хочешь уехать? – Леха нервничал, но все равно он молодец, я гордился им и ненавидел себя. (Ты просто самонадеянней идиот, Сизов, и получаешь по заслугам. Правда, несколько козырных карт в рукаве у меня было. Вам будет со мной непросто, товарищ подполковник, очень непросто. Может, вы и думаете, что я на вас работаю. И так оно и есть. Но в случае чего я смогу устроить вам настоящий ад.)
      —  Нет. Да и куда мне ехать?
      —  Ладно, как скажешь. И вот, что я тебе скажу, ковбой, сколько я тебя знаю, ты всегда ищешь приключений на свою тощую задницу, но за это я и люблю тебя. Но если тебе понадобится помощь, любая, я, пожалуй, окажу тебе услугу. И знаешь почему? Потому что я привык к тебе, хоть ты и большой недоумок и кретин. И потому что ты мне друг. И еще, потому что я не хочу получить раньше времени инфаркт или потерять потенцию, вникая и принимая близко к сердцу твои проблемы. – Лешка яростно сверкнул глазами. (Как же я любил его в этот момент и не мог ничего достойного ответить.)
      —  Спасибо, ты сказал как раз то, что я хотел услышать, – с чувством сказал я.
      —  Да ну? А теперь я скажу то, что ты, небось, и не ожидаешь услышать. Ты хочешь сам разобраться со своими скелетами в шкафу? Ладно. Блякин отдохнет. То, что ты – ненормальный факт давно доказанный. (Мое настроение резко повышалось, похоже, Блякин это знал, нет – чувствовал.) Но запомни, красавчик, если в ближайшее время ты не отмахаешься от всех своих проблем, я тебя придушу. Не могу видеть твою протухшую физиономию. Так и хочется вломить тебе звездюлей для профилактики. Я расхохотался:
      —  Лешенька, я обожаю тебя.
      —  Можешь не напрягаться, я предпочитаю блондинов, – парировал Блякин.
      —  Я перекрашусь.
      —  От твоих проблем воняет, попробуй догадаться чем?
      —  Сдается мне, не «Шанелью № 5».
      —  Верх проницательности...
      Именно в этот момент я почувствовал, что у меня все получится. Может, не так быстро как хотелось бы, но я буду победителем.
      Светлов и вся его система были мелки. Не осталось никаких сомнений, я просто знал, что все хорошо закончится. (Эта уверенность была во мне раньше, она была всегда, но так глубоко, что я не замечал ее. И Блякин дал мне этот толчок. Я знал ЧТО, но пока не знал КАК. Пока еще я не был на крючке, но догадывался, как сажают на него, и уже начал заглатывать приманку. Теперь мне предстояло выяснить, как же соскочить с крючка. И я выясню. Черт возьми, нет ничего невозможного для человека с интеллектом. Тогда еще я в это свято верил. Время показало, что я был недалек от истины. А может быть, мне просто повезло?)
      
      * * *
      
      Так или иначе, в один из чудесных летних вечеров я, как обычно, решил размяться в парке (печально памятном глупой дракой). Народу в парке было много, поскольку погода располагала: стайками гуртовались подростки с грудастыми хихикающими девицами и бесконечными бутылками пива в руках. Собачники со своими питомцами. Детвора, несмотря на поздний час (каникулы же). Среди всей этой расслабленной тусовки я выглядел как одинокий придурок-архаровец. (Ну, меня это особо не волновало. Как сказал бы кто-нибудь из этих синтетических тинейджеров – мне было фиолетово. Мне особенно понравилось такое определение в надвигающихся сиреневых сумерках.) Закончив пробежку и сунув в рот пару пластинок «Орбита», я, как молодой бог, пружинистой походкой направился к выходу из парка, мечтая о душе, телеке и, ладно брюшко пока не намечалось, бутылке хорошего темного пива.
      – Павэл, – услышал я. Этот голос и этот нацменовский акцент последнее время мне сложно было перепутать – Серго. (Так, нарисовался, голубчик. Только ничего у тебя не выйдет – теперь будем играть по моим правилам, а нет – так, от винта.)
      —  Нет, – отрезал я сразу и пошел дальше, не оборачиваясь, руки в карманы.
      —  Павэл, – рука легла мне на плечо (не терплю я такой фамильярности), пришлось развернуться на 180 градусов, одновременно сбрасывая (легким движением плеча) назойливую руку. Конечно, наш смуглолицый красавчик стоял передо мной собственной персоной. Кстати, одет он был довольно тепло для такого душного вечерочка – рубашка, джинсы, кожаная куртка (все черное, кто бы ожидал другого).
      —  Я сказал – нет, – металлическим голосом повторил я, не переставая жевать резинку.
      —  Мне нужно поговорить с тобой, очень нужно, – жарко заговорил он, усиливая свой акцент.
      —  У меня на этот вечер другие планы, так что зря ты, Серый, здесь нарисовался.
      —  Это очень важно, Павэл... – настаивал он.
      —  Пошел на х... – грубо оборвал я, обходя его как досадное препятствие. Я чувствовал, что он смотрит мне в спину (неприятное ощущение, Ну да переживу). Меня настиг его голос, полный грустного отчаянья:
      —  Прошу тебя, Павэл, пожалуйста...
       (Ладно, я дам тебе шанс. Тем более не стал бы ты – гордый сын Кавказа – так унижаться. Видно приперло тебя не слабо.)
      Я развернулся и подошел к нему:
      —  У тебя есть три минуты.
      —  Я не могу разговаривать здесь! – испугался Серго.
      —  Правда? Ты что забыл, кто здесь ставит условия? Может, рассчитываешь на чашку кофе? – возмутился я.
      — Пожалуйста, поехали со мной, здесь недалеко? и я не задержу тебя. Тем более, что тебя, Павэл, это тоже касается.
      —  Вот что, парень, я хотел тебя выслушать, сейчас желание это сильно поубавилось. Надоело терять время.
      —  Ладно, – он начал злиться. (Он давно бы уже впал в неконтролируемую восточную ярость, не будь я ему так нужен.) – Можешь меня посылать, опускать ниже плинтуса или еще в какую клоаку, у меня нет выбора, но я прошу тебя, Павэл, выслушай меня. Один раз. Всего один раз. А там решишь, что делать. («Что ж, хороший текст» – одобрил я.). Ты должен это сделать («А вот это лишнее.»)
      —  Хорошо, Серго, – кончил ломаться я. (Конечно, мне было интересно, но хотелось выяснить меру его заинтересованности во мне. Похоже, ставки на мою скромную персону росли в геометрической прогрессии) – Поехали.
      —  Спасибо, Павэл, – облегченно выдохнул он, – но есть несколько условий. (Ах, ты, поганец, – условия у него.)
      —  Валяй.
      —  В машине разговаривать не будем. Впрочем, мы вообще с тобой разговаривать не будем. (Да? А что мы будем делать? Неужели петь дуэтом?) Я попытаюсь объяснить тебе кое-что на нашем уровне. (Чего? Чего? У нас разные уровни, господин волшебник!) Я слаб, не так как ты, – не стал кривить душой Серго, и я его зауважал (немного так), – но думаю меня хватит. То место, куда мы поедем может тебя шокировать. (Неужели? Немного найдется мест, которые могут меня шокировать – раздолбая со стажем.) Пожалуйста, ничему не удивляйся.
      —  Слушаюсь, гражданин начальник.
      —  Трудно будет нам с тобой, Павэл.
      —  Это – предложение руки и сердца? – поинтересовался на всякий случай я.
      —  Почти, – слабо улыбнулся Серго и, честное слово, выиграл первое (но, может быть, самое главное) очко в этом гейме.
      —  Вперед, – скомандовал я, и мы пошли к его машине.
      Нравится мне ездить по ночной Москве, когда разноцветным фейерверком светятся неоновые вывески казино, ресторанов, ночных магазинов. Мерцают огоньки рекламы, горят фонари и фары машин. Серго громко врубил радио – «Радио-Шансон». Какой-то мужик с надрывом запел длинную грустную песню о лесоповале, собачьей жизни, вспотевшем ватнике и несчастной любви к белокурой марухе, которая не дождалась его на воле, о женской подлости вообще и хриплых страданиях наедине с семиструнной гитарой. Меня охватило тоскливое отвращение. Ехали мы действительно не долго, но я уже перестал узнавать улицы и переулки. (Это я-то – москвич и водитель со стажем!), потому что Серго гнал свой «мере» по каким-то темным похабным подворотням, где иллюминация отсутствовала почти полностью. Гнал, не сбавляя скорости, как какой-нибудь Sреесdу – гонщик (Может, боялся, что я выпрыгну из машины?), каким-то шестым (восьмым?) чувством угадывая дорогу, объезжая колдобины и ржавые мусорные контейнеры. Наконец остановил машину перед невзрачным зданием. Я заметил слабо мерцающую вывеску и лесенку, ведущую в подвальное (полуподвальное?) помещение.
      Я уже собрался вылезать из машины, но Серго удержал меня за рукав. После этого я стал впадать в полушоковое состояние, потому что Серго открыл бардачок, порылся там, достал патрончик губной помады и начал красить губы. У меня глаза полезли на лоб и отвалилась челюсть. Но Серго приложил палец к губам, призывая к молчанию, и продолжал красить губы (ровненько довольно-таки, но все равно отвратительно), затем снял кожаную куртку и расстегнул несколько пуговиц на рубашке (на лице его было страдание). Из того же бардачка Серго достал пару блестящих мишурных клипсов. Одел. У меня, похоже, поехала крыша. Серго сделал знак, и мы вышли из машины. При Серго, таком Серго, я чувствовал себя законченным педерастом. Гейклуб. (Как все погано!).
      У входа стоял здоровенный бычара совсем не гейского вида. Серго показал ему какую-то бумагу. (Ого, вход по пригласительным.) Мы вошли внутрь. Довольно чистенько и довольно богато (не роскошно, но вложенные деньги ощущались) Народу много. Явные «голубые» – в помаде, бабском прикиде, манерно и демонстративно виляющие бедрами. (Уха-а-ди пра-а-тив-ный.). Не явные – в коже, бритые, татуированные (но тоже ублюдковатого вида). Несколько дамочек-девиц у стойки бара и танцующих на маленькой сцене топ-лесс – на них глядели без интереса, точнее вообще не глядели. Да, девочки явно с эксгибиционистскими наклонностями. На женщин здесь не глядели. Зато на меня уставились как на золотую рыбку. (У меня непроизвольно сжались кулаки.) Сразу подвалил патлатый разукрашенный тип, похожий на самую уродливую проститутку и пропел:
      —  Потанцуем, птенчик?
      —  Отвали, не твое, – рявкнул Серго. Тип глянул на него злобно и похотливо подмигнул мне. От него за версту несло вазелином (Я убью, убью тебя, Серго.). Возник кожаный амбал и, чмокнув губами, вы дохнул мне:
      —  Познакомимся, сладенький?
      —  Обязательно, пупсик, мой кулак просто жаждет поближе узнать твою челюсть, надеюсь, твои зубы уже трепещут? (Немного выпустил я пар.) А вообще-то, я здесь с «девочкой» – я приобнял Серго. Мы сели за столик у стены. Столик на двоих. Вообще, большинство столиков здесь было на двоих.
      —  Давай, Серго, выкладывай, пока я не потерял сознание от новых впечатлений. Местечка погаже ты не мог выбрать? Я сейчас блевану.
      —  Прости, сейчас ты все поймешь, но только помоги мне.
      —  Попробую.
      Его жаркие черные глаза фаната встретились с моими серыми глазами наемника. Наши взгляды скрестились. Горячий, обжигающий – его; змеиный, холодный – мой. Я снял защиту, но не совсем (я ему не верил), немного приоткрыл жалюзи, чтобы, в случае чего, забронировать свой мозг. Я услышал в мозгу слабенький такой сигнал – пульсацию – позывные Серго. Мне было проще – я уже был в нем, моментально поймав волну. Мы начали наше удивительное телепатическое общение:
      —  Что тебе нужно? – я.
      —  Павел, мне нужна твоя помощь. Я хочу выйти из игры, – он.
      —  Причем здесь я?
      —  Помоги мне, я не справлюсь один.
      —  Не вижу смысла.
      —  Ты помог мне однажды – не выдал меня.
      —  С отчетом – твоя работа?
      —  Да. Помоги мне. Ты ведь тоже хочешь уйти, я знаю. (Стоп. Опускаю шлюз, этого тебе знать не нужно, мой маленький накрашенный принц.)
      —  Я тебе не верю.
      —  Так загляни в меня глубже, ты ведь можешь. Загляни. И я заглянул. Он не врал, черт возьми, не врал. (Правда, морщился как от боли, когда я, достаточно бесцеремонно, копался в его мыслях. Ага, не нравится, дружок, когда с тобой поступают так же. Терпи, сам напросился.)
      —  Что дальше?
      —  Павел, я не могу так общаться долго. Если ты мне поверил, (Поверил, поверил, не сомневайся.) вот адрес – он дважды повторил. Это дача знакомой, которая сейчас за границей – единственное место, где я в безопасности. Пока. Мой виртуальный мир. Если ты веришь мне, приезжай туда в выходные, я все расскажу тебе – его сигнал слабел.
      —  За мной не следят?
      —  Не думаю, – похоже, он производил какие-то вычисления, – нет, точно не следят.
      —  Я подумаю.
      Серго уже почти совсем не держал связь (Да, слабовато.) и медленно выплывал из моего сознания. Тут я впервые подумал, что место (мерзостный клуб) было выбрано идеально. Мы сидели и пялились друг другу в глаза, как сладкая парочка. Так же, не говоря ни слова, мы вышли из клуба. (По-моему, я весь просалился липкими взглядами. Ох, и паршиво.). Серго, сев за руль, с отвращением стер ладонью пакостную помаду, а отъехав немного, сдернул клипсы и выбросил в окно. И как-то даже повеселел, очистившись от скверны. Не доезжая пол квартала до моего дома, он остановил машину. Я протянул ему руку, и мы обменялись крепким мужским рукопожатием (еще не дружеским, но где-то близко, что уже не плохо):
      Стояла ночь – черная, бархатная. Нагретый за день воздух еще не успел пропитаться благодатной прохладой. С шумом проносились машины, где-то хохотали люди, ревела сигнализация, лаяли собаки, выла сирена. Город жил своей жизнью. Я не спеша направился к дому. Мне надо было подумать, хотя я уже все решил. Я точно знал, что поеду на эту дачу и встречусь с Серго. У меня было много вопросов и я хотел получить ответы. Я уже знал свой следующий шаг. И шаг этот был болезнен.
      
      29
      
      Что-то такое со мной происходило. Меня охватило какое-то нездоровое возбуждение, азарт и жажда событий (хотя никто, между прочим, не обещал, что перемены, которые непременно принесут эти события, будут к лучшему). Я весь бурлил, захлебываясь предвкушением. Меня аж распирало изнутри. Даже на работе открылось второе (если не третье) дыхание.
      —  Паша, ты что с цепи сорвался? – спросил озадаченный Блякин.
      —  С чего это ты взял? – подозрительно поинтересовался я.
      —  У тебя глаз горит.
      —  Так это здорово.
      —  Дурным огнем горит. Сдается мне, ты что- то задумал. Что-то очень нехорошее.
      —  Да ты у нас оказывается рентген. Не дергайся, – несколько раздраженно бросил я.
      —  Правда? – вытаращился он – У тебя мания величия. Разве я за тебя волнуюсь? Просто последнее время ты ходишь такой взрывоопасный, что дрожу я за свою ценную шкуру.
      —  Паразит ты и свинья, – обиделся я.
      А через несколько дней у Блякина ограбили дачу. Теща его была в городе, ну и влезли. На самом деле, там и брать-то особо нечего. Но унесли-таки ложки-плошки, ну и так, разорили да потоптались. Противно. Блякин был зол как черт. Конечно, не барахла жалел, но его бабы выли в голос (насчет тещи – Раисы Ивановны – кто бы сомневался, но истерика Татьяны мне была в новинку, похоже – Блякину тоже).
      Опять я работал один, но дело было не в этом. Разумеется, все эти дела с блякинской дачей не имели ко мне (всей этой дрянной истории) никакого отношения. Но это послужило неким сигналом к действию. Тем более, что приближались выходные, и я должен был встретиться с Серго. Но остался еще один штрих. Подлый и неприятный такой штришок. Возвращаясь с работы, я позвонил Саше и сказал, что заеду к ней. Она удивилась и заинтриговалась (Бедняжка!).
      Саша встретила меня такая зеленоглазая и желанная:
      —  Поужинаем? – спросила.
      —  Нет, я пришел поговорить, – честное слово, я не знал, с чего начинать и мучался, но все же должен был довести до конца.
      —  Остынет, – огорченно сказала Саша, но махнула рукой, увидев мое выражение лица. – Хорошо, пошли, поговорим.
      Она была радостно возбуждена (Может, решила, что я пришел делать предложение?) и от этого мне было совсем худо, паскудно в общем.
      – Саша, пришло время... – я сделал паузу, глотнул, подвигал кадыком и прочно замолчал, не зная, что сказать дальше.
      Саша тонко улыбалась, мерцая зелеными глазами.
      – ...пришло время завершить наши отношения, – снова начал я. (Она продолжала улыбаться, потому что после такого начала фразы должно было последовать что-нибудь вроде – пора перевести их на новый виток.., пора прекратить наше холостяцкое существование.., пора понять, что нам хорошо вместе.., пора пожениться.., пора...) Нам нужно расстаться, – выдохнул я.
      Улыбка не исчезла с ее лица (Заморозилась?):
      —  Ты меня бросаешь? – спросила она. Спросила нервно. (Что ж, все правильно, могло быть и хуже, Сизов.)
      —  Да, я тебя бросаю,– ровным голосом сказал я, глядя в ее зеленые глаза, в которых мелькнуло что-то, может быть боль, которая резанула меня по сердцу. (Это при том, что я знал ее боль на вкус и цвет. К этому невозможно привыкнуть, а может, и не нужно.)
      Саша подошла ко мне вплотную и посмотрела в глаза. Молча и долго. Затем, встряхнувшись, ударила меня. Пощечина получилась звонкой и хлесткой (Здорово, как в кино. А, собственно, чего ты ожидал, может рюмочку бенедиктинового ликера?), моя голова непроизвольно дернулась, а Саша с испугом смотрела на свою руку. (Все верно, детка, все верно, ты должна была это сделать гораздо раньше. Тогда не было бы так больно... В твоей жизни я – лишь еще один халявщик-козел, и это правда.) Саша на минуту прикрыла глаза, притушая боль, затем вновь взглянула на меня (Она хорошо держалась, я восхищался ею), слез не было, а зря.
      – Что я сделала не так? – спросила она тихо.
      – Ну что ты, все было замечательно. Мне очень жаль, правда, жаль.
      – Но я... – у Саши перехватило дыхание, а я подумал, что если она сейчас скажет, что беременна, я просто расхохочусь,  – ...почему ты улыбаешься? – удивленно-горько спросила она.
      – Прости, я,  наверное,  выгляжу полным идиотом. Ты... нет даже говорить не стоит, в общем мне показалось, что ты скажешь о своей беременности от меня или еще что.
      Саша уставилась на меня как на умалишенного (Кретин ты, Сизов, полный кретин.) и вдруг рассмеялась нервным смехом (я опасался, что смех перейдет в рыдания, но истерики не случилось):
      – Ну, ты и дурак, Паша. Почему ты не можешь понять, что ты не персона номер один в этом мире. Я люблю тебя, Паша, очень люблю, но прибегать к дешевым уловкам не буду. Все ведь было оговорено с самого начала. Я приняла твои условия, а ты мне ничего не обещал и ничего не должен. (И это говорит мне она, это же мой текст!? Все ее нутро рыдает, а она так спокойна. И ты теряешь ее, Сизов, боже праведный, ты ее теряешь. И ничего поделать нельзя. Это – твой выбор.) Моя любовь – моя проблема. Насколько эта рана глубока, пока не знаю. Но я справлюсь, это дело времени. И потом я уже давно большая девочка («Большая девочка» от слова боль?), – Саша не успела договорить, потому что я подошел, обнял ее за хрупкие (но такие несгибаемые) плечи и поцеловал со всей прорвавшейся наружу страстью. (Благодарностью?). Она отдалась мне в этом поцелуе без остатка. И я пил ее. Ее боль. Ее любовь. Ее страсть. Ее надежды. Мой мозг уже переместился между ног и жаждал продолжения. (Ничего не могу с собой поделать). Но Саша отстранилась. Она утолила свою печаль:
      —  Ты уходишь навсегда?
      – Да.
      —  Мы больше не увидимся?
      Ее глаза блестели перламутром. В них стояли слезы, преломляя свет. Она не пускала их наружу. (Как я любил ее в этот миг! Как я желал ее!)
      —  Скорее всего, так.
      —  Причина во мне?
      —  Нет, во мне.
      —  Что же делать?
      – Жить.
      —  Как жить, Паша? – ее голос звенел отчаяньем.
      —  Как жила раньше, до меня, – посоветовал (но не посочувствовал) я.
      —  Теперь мне кажется, что до тебя я не жила.
      —  Не надо, Саша, все это ерунда, дешевая лирика – фразы из пошленьких дамских романов. Поверь мне, я совершенно не стою не то что твоей любви, но даже твоих слез. И кончим на этом. Прощай. (Подонок, жесткий, жестокий, злобный подонок.) Она побледнела, и я просто чувствовал, что сейчас брызнут слезы вместе с мольбами, проклятьями, жалобами: «Нет, нет, не уходи... Я люблю тебя... Я умру без тебя... Ты не можешь так со мной поступить... Пожалуйста, Паша... Не бросай меня... Нет...» Ничего подобного. (От этого стало совсем погано. Кремень-баба. Если бы она закричала-заплакала мне было бы легче. Все легче. Легче уйти, легче развязать. Но видимо легкой развязки я не заслужил.)
      – Прощай, Павел Сизов, – сказала Саша спокойно. (И никаких тебе слез, никаких заламываний рук. Может это и есть настоящая любовь?) У двери я оглянулся. Саша глядела на меня спокойно, почти равнодушно и как-то даже отчужденно. Улыбнулась чуть-чуть ободряюще (Черт, черт, черт.).
      Я знал, что когда уйду еще будут стенания и потоки слез (только бы не что-нибудь похуже), но предназначались эти переживания, увы, уже не мне. Хотя и были по мне (как панихида). Пожалуй, я любил ее, может, просто был влюблен в нее, увлечен ею. Я не мог определить меру своей заинтересованности в Саше. Поскольку вообще был неспособен чувствовать глубоко (я хладнокровен как лягушка). И все-таки было грустно. И пусто. Может, я и не любил ее, но она была той женщиной, которая была мне нужна, и, может быть, единственной, с которой я мог бы ужиться. (Что-то в этой жизни я упускал. Что-то проплывало мимо, а я вместо того, чтобы ловить, печально смотрел вслед. С другой стороны, все это могло оказаться последней и самой главной проверкой. Если любит – сбережет эту любовь, не будет убивать и дождется. Кого? Неужели меня – злобную эгоистичную сволочь? Чего? Окончания всей этой истории, в которую я не хотел ее втягивать? Я не знал. И все же несколько утешился. Се ля ви. И складывалась эта «ля ви» препогано. Пора брать бразды правления в свои руки, Сизов.)
      
      30
      
      Вечером позвонил Светлов. Я ждал его звонка. Осталось выяснить кое-какие детали, до того момента как начну действовать.
      —  Добрый вечер, Павел Ильич, – услышал я в трубке тихий бархатный голос подполковника.
      —  Для кого как, Сергей Александрович, – осторожно парировал я.
      —  Хотелось бы увидеть вас в ближайшее время, Павел Ильич. Завтра. (Ничего себе заявочки в приказном порядке.):
      – Боюсь, что завтра я буду занят, Сергей Александрович.
      – Видите ли, дело не терпит отлагательств, мы вынуждены воспользоваться вашими услугами.
      —  Сожалею, Сергей Александрович, – тянул я время, пытаясь понять его настроение.
      —  Как это понимать?
      —  Как отказ, – ответил я. (Как понимать? Это следует понимать, что я тебя посылаю, заметь очень изящно. Пока.)
      —  Вы отдаете себе отчет... – резко начал он, но я оборвал:
      —  Не забывайтесь, подполковник, я вам не подчиненный.
      —  Хватит играть в эти игры. (Да, что ты, мы же только начали.). Я слышал у вас кое-какие неприятности.
      – Правда? Какие? (Давай, подполковник, шевелись, мне нужно знать.)
      —  Вы поссорились с девушкой.
      —  Ошибка сто процентов. Я бросил ее. Мало ли в Москве девушек?
      —  Согласен, – не очень уверенно протянул он, недовольный своей недостаточной прозорливостью.
      —  Попробуйте еще, Сергей Александрович, – нагло предложил я (нагло, потому что он знал Павла Сизова таким – хамоватым и не слишком-то далеким.)
      —  У вашего друга неприятности на даче...
      —  Это правда, пожалуй, я даже огорчен. Я что у вас под колпаком? Следите, а, Сергей Александрович?
      —  Следим, – не стал врать он, – как выясняется вы – ценный работник, очень ценный. Мы должны быть в курсе всего.
      —  Ага, хотите сказать, что дача Блякина – ваша работа?
      —  Ну, – он замялся, потому что работа была не их, я это знал, и он знал, что я знаю.
      —  Не мучайтесь, Сергей Александрович. Можете не отвечать, потому что в данном случае блеф ваш не пройдет.
      —  Браво, Павел Ильич, с вами трудно разговаривать, но очень занятно.
      —  Я польщен. (Чем бы еще тебя позабавить, голубок?). Все равно не приеду.
      —  Уверены?
      —  На все сто, – подтвердил я.
      – Ох, Павел Ильич. Крепкий вы орешек. (Стараюсь.), с женой вы развелись, что впрочем может ничего и не означать, с девушкой поссорились, ну это ладно. Но у вас есть друзья и вообще дорогие вам люди. Не хотелось бы оказывать на вас давление...
      —  Вы мне угрожаете!? – обалдел (почти натурально) я.
      —  Господь с вами. (Конечно, угрожаю, а ты не понял, дурачок? Я указываю тебе место, так что заткнись и слушай. Я дважды не повторяю.) Это мысли вслух.
      (Ага и информация к размышлению.)
      —  Это шантаж, Сергей Александрович?
      —  Да, это шантаж, Павел Ильич, – подтвердил он.
      (Ох и нравился мне этот мужик, так нравился, что хотелось пнуть его в яйца.)
      – А если я буду таким тупым упрямцем, что все равно откажусь, что будет? – поинтересовался я.
      (Давай, Светлов – определяйся до конца.)
      – Не будем доводить до крайностей, – урезонил он, с тихой угрозой.
      —  Вы меня убедили. Что ж, разговор прошел в атмосфере полного взаимопонимания, не так ли?
      —  Разумеется, – подтвердил он, а я просто видел его отравленную улыбочку.
      —  До встречи, Сергей Александрович.
      —  Никогда не сомневался в разумности ваших решений, дорогой Павел Ильич. (Поцелуй меня в задницу и себя, если хочешь.) И до встречи.
      Ну, в общем, все ожидаемое и прогнозируемое свершалось – ничего удивительного. Наверное, ты считаешь себя самым умным и хитрым, подполковник Светлов. Может быть до этого момента, так оно и было. И уж наверняка ты считаешь, что заполучил еще одну шестерку в свою упряжку. Что ж, не буду тебя разочаровывать до поры до времени. Посмотрим, какие развлечения ты приготовил мне на завтра.
      В выходные я встречусь с Серго. (А если следят? Окстись, Сизов, кому ты нужен со своим дерьмом и дешевыми потрохами? Может, и натыкали «жучков» в квартире, но это максимум. Любуйтесь, ребятки, как я сижу на унитазе или грею задницу в ванной, или нет, любоваться вы вряд ли сможете, ладно, тогда слушайте как я пукаю. Впрочем, особо веселиться пока не стоило.). Принимать Светлова за дурака, значит, самому быть дураком. Но у меня была Сила, и ты даже не можешь представить, подполковник, своим компьютерным умом, ее размах. Даже я сам не знал ее глубины. Но это – моя козырная карта, и тебе не удастся побить ее, мой глубокомысленный дружок. Я был самым последним недоумком, связавшись с тобой, но настало время исправлять ошибки пока не поздно.
      Вперед!
      
      31
      
      Жара стояла страшная. Покопавшись в своем гардеробе, мне удалось выудить песочного цвета брюки, не требующие утюга. С верхом обстояло сложнее – майку не хотелось, не тот настрой. А все рубашки с коротким рукавом оказались либо грязными, либо мятыми (подлянка какая). Пришлось у белой длиннорукавной рубашки рукава закатать. Одел бейсболку. Но чего-то не хватало для образа расслабонистого братка. На дне сумки, с которой я ездил на юг, обнаружилась злополучная золотая цепочка. Я одел ее – ага, ну все – «Красота – страшная сила!» В общем-то, на встречу со Светловым я не особо торопился. Все роли мы обыграли, и пара часов ничего не решала.
      Заехал в офис, поработал на компьютере, сделал пару звонков, в том числе и Блякину, который все еще косил под эту дачную сурдину и на работу не торопился. Потом перекусил в ближайшем кофейнике и, наконец, соизволил направить свои стопы к товарищу Светлову. Подполковник предпочел проигнорировать мое бессовестное опоздание (Чем меня удивил и приятно порадовал. Молодец, мальчик.) давая понять, что снисходителен к моим бесцеремонным выходкам.
      – Приветствую, Сергей Александрович, – бодро поздоровался я, не считая нужным извиняться, – начнем, пожалуй.
      —  Придется подождать Зинаиду Михайловну, она несколько задерживается, – озадачил меня Светлов.
      —  Послушайте, Светлов, – развязно начал я, – вы звоните мне домой вечером, шантажируете, уверяя, что дело срочное. Я приезжаю, заметьте, отложив свои дела, которые приносят мне гораздо больше материальной пользы, и тут выясняется, что я должен ждать какую-то Зинаиду Михайловну?
      Светлов смотрел на меня с усмешкой, скрестив руки на груди. Вообще-то, он неплохо смотрелся в своих серых джинсах (дорогих джинсах) и рубашке с погончиками. Ладный, стройный. Но, по моему мнению, подполковнику больше бы пошел офисный стиль.
      Он заметил мой недовольный взгляд:
      —  Что-нибудь не так, Павел Ильич?
      —  Мне не нравиться как вы одеты, – сообщил я ему.
      Светлов рассмеялся тихо и вдруг спросил:
      – Вы видели когда-нибудь детектор лжи? Я пожал плечами:
      – Конечно, видел – в американских боевиках.
      —  А своими глазами?
      —  В натуре? Нет.
      —  Хотите взглянуть?
      —  Что угодно я ожидал, но только не этого. (Осторожнее, Пашка, похоже, Зиночка задерживается неспроста.) Отказываться не имело смысла, поэтому я, изобразив на лице жуткий интерес (разве что не плясал на трубе от восторга), сказал:
      —  Конечно, хочу.
      —  Пошли.
      Мы поднялись этажом выше и очутились в небольшой комнатке, поделенной на два отсека перегородкой. В одном отсеке – стол с микрофоном, прибор – провода, лампочки, датчики и стул. В другом тоже стол и стул и, похоже, компьютер.
      —  И это все? – удивился я
      —  И все, – подтвердил Светлов, – хотите попробовать?
      —  Попробовать что? – вроде как не понял я. (Ах ты, пес!)
      —  Ну, протестироваться, определить процент невынужденной (и, конечно же, вынужденной) м...м неправды?
      —  Могу я отказаться? – на всякий случай поинтересовался я. (Отказываться я не собирался.)
      —  Разумеется, почему нет? С вами очень непросто общаться, Павел Ильич, вы постоянно меня подозреваете бог знает в чем, – опять его нехорошая улыбочка. (Только попробуй отказаться, плейбой, только попробуй.)
      —  Да нет, давайте попробуем, скрывать мне нечего. (Терять тоже.) Валяйте, – разрешил я.
      Светлов усадил меня перед микрофоном и где приклеил, где присосал датчики – к пульсу, голове – везде, разве что на член не навесил. Хорошо, сыграем в ваши виртуальные игры. Включил аппаратуру – кое-где забегали разноцветные лампочки, и скрылся в соседнем отсеке. Через некоторое время я услышал его тихий, но четко звучащий голос:
      —  Вам удобно, Павел Ильич?
      —  Честно говоря, не очень, со всей этой фигней, подключенной ко мне, чувствую себя подопытной крысой.
      Его тихий смешок:
      – Как вы находите нашу организацию?
      – Вашу контору? Да дерьмо полное, – не стал кривить душой я. (Отвечай, не думая, отвечай, не думая, но будь очень осторожен, парень. Не дай этому волку заподозрить обман. Ты сумеешь, конечно, сумеешь.)
      – Хотите прекратить сотрудничество? – как-то насмешливо поинтересовался Светлов.
      – Конечно, хочу, но кое в чем вы были правы, Сергей Александрович, это затягивает. Думаю, что сейчас я хочу развязать с вами менее, чем раньше.
      – Почему вы разошлись с женой,  Павел Ильич?
      —  Я должен отвечать?
      —  Как хотите.
      —  Она изменяла мне.
      —  Разве она не изменяла вам раньше?
      Я немного подумал (Вообще-то, тебя это совершенно не касается, мой любопытный дружок, с другой стороны – никакого секрета.):
      —  Изменяла.
      —  Почему же именно сейчас? – настаивал он.
      —  Мне стало скучно с ней. Мне нравится жить одному. (Надоело быть рогатым посмешищем.)
      —  Что вы думаете о Серго?
      —  Недалекий.
      —  Как вам Зиночка?
      – Вертушка. («По****ушка.») По-моему, она с вами спит, – выдал я и услышал как он расхохотался.
      – Если бы я представлял другую систему, вы бы согласились работать (сотрудничать) со мной?
      – Не думаю.
      —  Почему?
      —  То, что я делаю для вас, да и иногда для себя, кажется мне психологическим насилием (изнасилованием). Мне противно.
      —  У вас много друзей, Павел Ильич?
      —  Нет, но все надежные ребята.
      —  Вы дорожите ими?
      —  Да.
      —  У вас есть любимая женщина?
      —  Нет.
      —  Почему?
      —  Не встретил достойную – это то, что вы хотите услышать, на самом деле, женщина нужна лишь для секса. А такую женщину я всегда найду.
      —  Вы добросовестный человек?
      —  Вряд ли.
      —  Но вы хорошо делаете свою работу?
      —  Стараюсь, поскольку люблю вкусно поесть, выпить, дарить женщинам подарки и глупые цветы, а на это нужны деньги.
      —  Вы хорошо делаете работу, которую я вам поручаю?
      —  Не знаю, – честно признался я. – Это зависит не только от меня, не всегда я могу контролировать свои способности. Но я стараюсь, поскольку мне самому интересно.
      —  Что вы думаете обо мне?
      – Что вы самая хитрая задница, – немного оторвался я (очень хотелось развить свою мысль).
      Он опять рассмеялся, но уже с опасными нотками.
      —  Вы патриот, Павел Ильич?
      —  Вы хорошо себя чувствуете, Сергей Александрович? – поборзел я.
      —  Ответьте, пожалуйста.
      —  Нет, я не патриот.
      —  Но вам ведь неплохо живется в этой стране?
      —  Неплохо, – согласился я, – но хуже, чем в любой другой, где гораздо выше оценили бы мои знания, мою внешность и мои таланты. За работу, что я делаю для вас, на Западе, мне бы платили очень неплохо. Так что я думаю, не предложить ли мне свои услуги ЦРУ или Интерполу?
      —  Вы боитесь чего-нибудь? Смерти?
      —  Своей – нет. А так много чего. Послушайте, Светлов, мне надоело. У вас, небось, целая куча таких заковыристых вопросиков. Наверняка, вам не терпится узнать какие у меня комплексы, сколько раз я хожу по большому за день, каков размер моего члена в состоянии эрекции, я с большим удовольствием отвечу, но в другой раз, – я начал отлеплять ото лба присоски. Светлов пришел ко мне и помог, отключая аппараты. Похоже, он был очень доволен.
      – Ну, как мои результаты? – поинтересовался я.
      —  Изумительно. Держались вы молодцом (Еще бы!) очень уверенно. Такие емкие характеристики.
      —  Но я не врал? – несколько напряженно спросил я. (Ответь на главный вопрос, Братец Кролик.)
      —  Нет. Очень хорошие показатели. Ну, может, чуть-чуть, в допустимых пределах, может, даже чуть ниже нормы.
      —  Конечно, я сразу сказал, что чист как младенец.
      —  Пойдемте, Зинаида Михайловна уже наверняка приехала. (Приехала, приехала, я просто уверен в этом.)
      Я пошел по коридору за ним следом и почувствовал, что моя рубашка прилипла к спине. (Ох, черт, только бы он не заметил, как здорово я струхнул. Да, надо было сняться в рекламе антиперсперанта, но кто же знал?)
      Зиночка была на месте. На ней была мини-юбка да еще разрезами. И выяснилось, что ножки у Зиночки очень даже ничего. Стройные бедра, округлые колени. Она сладко улыбнулась нам, больше даже мне, нежели Светлову. Светлов кивнул ей едва заметно. (Но я заметил, значит, весь спектакль действительно разыгрывали специально для меня, ах, какая честь.)
      —  Задача следующая, – перешел к делу Светлов, – человек, который нам нужен, мягко говоря, покалечен, у него нет языка, его лицо обожжено, глаза, правда, не пострадали, но ждать, пока снимут повязку мы не можем. Он практически лишен слуха, говорит на мало известном тюркском наречии. Но он очень много знает. Нам презло, что он выжил. (Вам-то повезло, а вот парню навряд ли. Он-то выжил, но теперь вы выжмете из него все и даже больше. И ты будешь в этом участвовать, Сизов!)
      —  Но если у него на глазах повязка, я вряд ли смогу вступить с ним в контакт, – возразил я.
      —  А вы попробуйте, – посоветовал (приказал?) Светлов.
      —  Он очень внушаем, – подтвердила Зиночка.
      —  Ладно!
      Человек, с которым мне предстояло работать (Зачем? Зачем я в это ввязался? Надо же быть таким кретином. Ради чего?) представлял собой плачевное зрелище, будто вышел из гестаповской камеры пыток. Полностью в гипсе. Лицо покрыто струпьями ожога, на глазах бинты. Он меня не видел, не слышал, это было ужасно. Я не знал с чего начать. Закрыл глаза (зрительный контакт теперь не нужен), глубоко вдохнул, мне нужен был тот релакс, который позволил бы достичь того уровня прострации, на котором находился этот бедолага.
      В принципе, можно было просто тихонечко посидеть с ним наедине, а потом сказать, что опыт не удался. Но я чувствовал, что должен поддерживать у Светлова важность своей персоны. (Я чувствовал. Поэтому, привыкнув слушать свою интуицию, я честно старался.) С другой стороны, очень не понравились мне интонации товарища подполковника, что-то крылось за его словами очень нехорошее (я знал, что как только вытяну из этого несчастного страдальца всю информацию, он станет не нужен. Разумеется «ге-бе» не станет тратиться на дорогостоящее лечение, когда есть простой способ избежать затрат. Получалась вилка, и эта вилка очень меня пугала. Единственным способом выкрутиться было вступление с погорельцем в контакт. Если бы я еще, черт возьми, знал как. Зиночке, похоже, это удалось. Но если она профессиональный гипнотизер, то наверняка знает какие-нибудь кодовые слова, вербальные фразы и прочие штучки-дрючки-закорючки. Но ей не хватало таланта, мне – знаний. (Работай, Сизов, работай. Я занервничал, это могло только помешать. Спокойнее, парень, спокойнее. Не дергайся. Были ситуации и похуже.)
      Раз три поросенка. Два три поросенка. Три три поросенка... Это был мой аутотренинг. Дойдя до 15 я успокоился. Мои мысли постепенно отключались, оставались чувства. Чувства. Они обострились. Я не видел забинтованного человека, но я его чувствовал. Его окружал грязно-серый мерцающий ореол. (Как все запущено!) И запах – резкий запах аммиака и, может быть, ...розы. У него болело все. Боль была физической, реальной. Пришло на ум слово – ломка. Я не знал почему. (Не какая-нибудь наркотическая ломка – абстинентный синдром. А просто ломка.) Парень ужасно страдал. У него саднило лицо. Под гипсовыми повязками надрывались от боли мышцы и нервы. Ломило кости. Обожженные глаза ныли. Во рту горел огнем обрубок (Откушенного? Отрезанного?) языка. Я начал перетекать в его сознание. (Ну и дура же ты, Зиночка. Парень отнюдь не был таким уж внушаемым, просто у него не осталось сил ни физических, ни психических, чтобы сопротивляться ни Зиночке, ни, тем более, мне.) Но он хотел жить. Он был искалечен и измучен, но он хотел жить. И это стремление было огромно. Я не знал, что делать, в его сознании – много коробок. Разных. Подписанных? Все надписи на незнакомом мне языке. (Ну, и что я должен искать? Не расслабляйся, напрягись, Сизов.) Коробки, коробки. Ага, а это что? На верхней полке одна коробочка стояла особняком, перевязанная крест-накрест красными лентами. (Похоже, нашел.) Ну и что дальше. (Фантазируй, Сизов, е... твою мать, работай творчески.) Я распечатал коробку – кипа листов, исписанная каракулями совершенно нечитаемыми (по причине незнания языка), половину листов я убрал обратно в коробку. Снова аккуратно заклеил ее и поставил на место. Другую половину бросил и протянул от нее нить (подумал, исправил на струну – металлическую гитарную струну) к обожженной забинтованной руке парня. Чувствовал я себя подлецом самого сволочного порядка, поскольку, по сути, я терзал умирающего человека, усугубляя его и без того страшные страдания.
      Я должен был сделать что-то еще. Практически не перенапрягаясь, я перепрыгнул на другой уровень его сознания: серое дымное небо. Пустыня. Черный колодец физической боли. Вода в нем отравлена. Вода в нем пахнет аммиаком. Я обвел колодец прерывистой красной линией (не блокируя, но как бы переключая и приглушая его боль). Недалеко от колодца росла роза. Прекрасная, когда-то алая, теперь блекло-лиловая. Роза его надежды. Роза стремления к жизни. Она высыхала, она умирала под палящим дымным солнцем. Нижние лепестки венчика уже свернулись, другие поникли. Я накрыл розу стеклянным колпаком. Я сделал все, что мог.
      Отцепился от него и стукнул в дверь.
      Светлов появился почти мгновенно. (Небось, стоял за дверью да в глазок подглядывал, почему-то решил я, хотя никакого глазка на двери не было.)
      Он смотрел на меня как одержимый.
      —  Все, – сказал я.
      —  Ну, говорите, говорите, – торопил он, – что-нибудь удалось узнать?
      —  Дайте ему ручку и бумагу.
      —  И что будет?
      —  Не знаю. Напишет что-нибудь или нарисует.
      —  Как вы это делаете? – с восторгом спросил он.
      – Не скажу, – ответил я. (Не дай бог тебе оказаться на месте этого парня. Я ненавижу тебя, Светлов. Пожалуй, тебя оправдывает лишь то, что ты даже не предполагаешь всей убийственной жестокости своих деяний.)
      Я вышел на улицу. Солнце палило нещадно, даже бейсболка не спасала.
      
      Все – никакой работы. Домой, в душ, пивка холодненького, ну и дальше – под настроение... Хлопнула дверь. Зиночка.
      – Подвезете?
      Я пожал плечами:
      – Садись.
      Она впорхнула на сидение, и мы тронулись. И опять я обратил внимание на ее классные ноги – ровненькие, кремовые, точеные. (Зачем тебе при таком лице, такие ноги? Или ими ты делаешь карьеру? Можно наоборот – что ты делаешь в этой конторе с такими ногами?) Она поймала мой заинтересованный взгляд. (А почему бы, собственно, и нет? Я – нормальный мужик. Конечно, меня привлекает то, что красиво и лакомо. Могу и попускать немного слюни.)
      Она оглядела свои ноги.
      —  Нравится?
      —  Нравится, – подтвердил я, облизнувшись.
      —  И вы бы не прочь...? – поддразнила она, сделав неопределенный жест.
      —  Не прочь, – сказал я, хотя с каждой минутой Зиночка нравилась мне все меньше, и если бы дошло до дела – я бы отказался (наплевав на все приличия).
      —  Похоже, вы хотите забраться в мою постель, а, Павел Ильич? (Нужна ты) Но она узка (Как и твой лобик, детка.)
      —  Нет. Но варианты могут быть разные, – я  уже  провоцировал   (прощупывал?)  ее  по инерции. Желание, не успев возникнуть, завяло. Пропал и тот неуловимый флер эротизма, который я так ценил на первых порах свиданий. Теперь бросались в глаза не ее роскошные ноги, а колючий взгляд и ярко накрашенный ехидный рот.
      —  Правда? – манерно протянула она.
      —  Затащить вас в свою постель, – воткнул шпильку я.
      —  О-о-о, – выдохнула Зиночка, выгибаясь.
      —  Но в другой раз, – оборвал я ненужный порыв.
      —  Отчего же?
      Надо было сказать: «дела.., занят.., нет времени.., важная встреча.., жду звонка.., договорился с другом...» Но такой уж видно я дурак, которому нравиться лезть в бутылку:
      —  Пропало желание.
      —  Не стоит? – сочувственно и вульгарно спросила Зиночка.
      – Всегда и как штык, – похвастался я, – но в данном конкретном случае...
      – Эту ситуацию можно поправить, – хрипло и низко сказала Зиночка, вытягивая свои распутные ноги.
      —  Да, пожалуй, такая ситуация меня устраивает более чем.
      —  Что!? – пронзительно выкрикнула она. – Останови машину.
      – С превеликим удовольствием,  мэм,  – откликнулся я, затормозив.
      Она выскочила из машины красная и злая:
      —  Импотент, импотент и дурак (Шлюха!), – высоко, даже на каком-то ультразвуке вопила она.
      —  Пожалуйста, не надо так визжать. И не стоит расстраиваться, с такими ножками вы очень быстро найдете желающего прыгнуть в вашу узкую койку. Всего вам доброго.
      Мне показалось, что она сейчас бросится на меня прямо через лобовое стекло, поэтому я спешно поехал.
      Колупаясь с ключами перед дверью, я услышал, как надрывается телефон. Я вошел и снял трубку – Светлов. (А ты догадываешься, что достал меня сегодня. Уймись, подполковник.)
      – Павел Ильич, это потясающе! Информация бесценна. (Не ожидал от вас такой патетики, Сергей Александрович.) Объект оборвал запись... Мы вынуждены... (И не мечтай, козел.)
      —  Сергей Александрович, я сделал все, что мог. Могу попробовать еще раз, но не сейчас и не завтра, а через месяц, а то и два.
      —  Но мы не можем так долго ждать!?
      —  А придется, дорогой Сергей Александрович. Он не напишет больше ни слова, поскольку уже на пределе. Может быть, через месяц что-нибудь и получится, а сейчас его мозг может разлететься как орех, тогда хрен вы что узнаете.
      —  Но нам придется целый месяц тянуть его! – возмутился (Ах, ты гнида!) Светлов.
      —  Вот именно, – подтвердил я. (Ты будешь лечить его, гнусный паршивец, будешь, если хочешь зарабатывать звезды на свои сраные погоны.)
      —  Хорошо, – устало сдался он. (Ни одной нотки разочарования – железный мужик.) – Но гарантии?
      — Никаких.
      — Что ж, спасибо вам. Всего доброго. Отдыхайте. (Да что ты? Неужели команда – отбой?)
      Наконец-то я снял с себя липкую одежду и похабную цепочку. Голышом прошлепал в душ, потом сидел с бутылкой пива, завернувшись в бордовый купальный халат, слушал музыку, грыз ногти (ничего не могу поделать) и ни о чем не думал. Не думал.
      
      32
      
      Похоже, я становился протухшей кислятиной. Зиночка хотела мне показать небо в алмазах – отказался. Что мне надо? Чего я хочу? Куда я иду? Да, чудненькая вырисовывается картинка. Не хотелось считать себя инфантилом, но, наверное, я им был.
      Пора, Сизов, смотреть правде в глаза хотя бы изредка.
      Проснулся я очень рано. На улице лил дождь, хлестая струями по стеклам. И так уютно было смотреть на него из теплой квартиры. Я открыл окно и до меня долетели брызги и запах свежей умытой листвы, озона и мокрого асфальта. Открыв окно, я впустил дождь к себе – давай заходи, приятель!
      Рано. Сквозь пасмурный сумрак едва пробивались отблески серенького утра, глянцево блестели тротуары. Все еще спят, а я уже здесь – в новом дне и знаю его мокрую тайну. Никогда не считал себя романтиком или лириком, поэтому, размышляя таким образом о дожде, я усомнился в своей нормальности. (Мужик должен думать о деньгах, работе, бабах или отдельных частях этих баб, водке, мужской дружбе или иллюзиях этой дружбы, называемых мужскими сплетнями, но мне все это обрыдло. Разумеется ненадолго.) Просто в этот момент мне хотелось дышать сыростью, подставляя помятое от сна лицо под холодные брызги дождя. Сейчас, конечно, проблески романтизма казались плоскими и неуместными. На самом деле в недалеком (или уже далеком) прошлом я был бело-розовым романтиком чистой воды.
      В ту зиму, когда мыс Мариной ездили на дачу бушевала метель, трещал мороз, белели молчаливые сугробы. А мы зажигали в комнате камин, пили вино, сидели перед огнем на мягкой шкуре медведя и целовалась до одури, до пьяна. А потом Марина обнаженная, прекрасная лежала, раскинувшись, разметав золотые локоны, на буром мехе, а я босой и без рубашки медленно, медленно расстегивал ремень брюк и смотрел. Смотрел на ее подрагивающие от учащенного дыхания соски, полураскрытые влажные губы, чуть разведенные бедра. Мой взгляд смущал ее и будоражил. Все это было (А было ли?), но давно. Я обнулил эти девять лет. И не жалел. Все умерло. Мы виноваты в этом оба. Мы оба убивали романтизм, кроша его, развеивая в прах, теряя в день по капле, по песчинке.
      Теперь я смотрел на это с циничной усмешкой и думал, что все эти девять лет я просто удовлетворял свое любопытство. Да и Марина играла в некую игру, примеряя статус замужней дамы как новые трусики (жмут, не жмут?).
      Я по-прежнему стоял перед открытым окном, но никакой прелести я больше не ощущал. Мурашки побежали по коже, пришлось забраться обратно в постель.
      Пронзительно заверещал телефон, я протянул руку, но не к трубке, а к шнуру и выдернул его, к чертовой матери, из розетки. Полежал, согрелся, накатила дрема, блеклый день замаячил над городом. Мои мысли потекли медленно, ровно и не оформлено. Оборвались. Я спал...
      
      * * *
      
      Проснулся я в странном состоянии. Скосил глаза на часы – 12!? Оба-на. Попробовал встать, но тело не слушалось, налитое свинцовой слабостью и ленью. Как-то ломало. Во рту стоял сухой мерзкий вкус. Где-то вдалеке тренькал мобильник. На ватных ногах я дотащился до кресла. Из кучи сваленной одежды доносился звук. Отыскал трубку.
      —  Ты что охренел? – услышал я разгневанный голос Блякина.
      —  Нет, проспал, – вяло пооправдывался я.
      —  Мы же с фирмачами договорились, я тебя убью.
      —  Боюсь, что «двину кони» раньше, – поубавил я его пыл.
      —  Не понял?
      —  Да что-то ломает меня, заболел, короче.
      —  Не врешь? – не поверил Блякин.
      —  Вру, – сказал я и дал отбой.
      Через полчаса раздался звонок в дверь, я поплелся открывать. Раньше, почему-то, путь из комнаты в прихожую не казался мне таким бесконечно длинным. Я ослабел. В дверях стоял Блякин:
      —  Паршиво выглядишь, Паша, – сообщил он, глянув на меня.
      —  Чувствую еще хуже, – поделился я.
      —  Что у тебя болит? Может, от полового воздержания яйца протухли?
      Я задумался:
      —  Да яйца-то на месте. И не болит, вроде, ничего, размяк как валенок.
      —  Температура?
      —  Не мерил, но думаю 126,6.
      Блякин уложил меня в постель и начал выгружать из сумки фрукты: яблоки, апельсины, черешню, абрикосы, бананы, ананас...
      Я наблюдал за ним, как за фокусником. Затем Блякин принялся за свои карманы – оттуда он извлек таблетки, драже, капли, витамины, мазь, бинт, лейкопластырь... Он посмотрел на меня с гордостью и сказал:
      —  Теперь будем тебя лечить.
      —  Афирмачи?
      —  В жопу, – отрезал Блякин. – Здоровье дороже.
      Я сунул подмышку градусник, и через некоторое время мы с интересом глядели на ртутный столбик, остановившийся у отметки 38,3. Тут мне поплохело по-настоящему, я закатил глаза и прошептал:
      —  Все, Леха, помираю, звони в «скорую»...
      —  Есть средство получше. Как у тебя с сердцем?
      —  Стучит.
      —  Ну и чудненько, – Блякин пошарил у меня в баре, налил стакан водки и насыпал горсть таблеток.
      —  Что это? – простонал я.
      —  Эвтаназию будем тебе делать, – подмигнул он.
      Я выпил водки, закусил таблетками, и мы стали ждать.
      —  Полегчало? – спросил он.
      —  Не знаю.
      —  Тогда еще по одной. Хотя, нет, тебе хватит. Не боись, мы тебя быстро поставим на ноги. У меня двоюродный брательник – врач в Питере. Так что я знаю, как лечить такие вещи. Не помрешь. Это у тебя переутомление. (А вот это в самую точку. За последнее время из меня вылили энергии – тонну.) Разрешил свои проблемы? – спросил Блякин, нарезая ананас. (Здорово: водка + аспирин + ананас.)
      Я быстро приложил палец к губам, на что Блякин поднял брови.
      – Да какие проблемы, Леха? Вот решил сменить любовницу, да ноги не носят. Старый стал.
      Я взял блокнот с ручкой и написал: «Мне надо в субботу отъехать. Посиди у меня в квартире – музыку послушай или еще что. Пошуми, в общем. Вроде как я дома».
      Блякин вытаращился на меня: «Что так все плохо?».
      «Полный п...ц» – написал я, а Блякин расхохотался так, что у него выступили слезы.
      «ОК.», – написал он, я смял листок и сжег его в пепельнице.
      —  Что у тебя с дачей? – спросил я.
      —  А что с ней будет? Стоит. Теща теперь оттуда ни на шаг. Спит в обнимку с берданкой – грядки караулит. Давай тебе еще температуру смерим.
      —  Да ну ее.
      Слабость оставалась и даже как то усилилась, но присутствие Блякина меня здорово воодушевило.
      – А, между прочим, ты в курсе как на западе мерят температуру? – лукаво спросил он.
      —  Конечно, в курсе – градусник в рот берут или еще такие пластинки на жидких кристаллах на лоб клеют, я по телеку видел.
      —  Ни фита. Они градусник не в рот вставляют, а в задницу. Чтоб погорячее. А ты, небось, не знал? Тюфячок ты, Сизов.
      Тут уж расхохотался я, чуть не раскокав градусник. Блякин был очень доволен.
      —  Как Татьяна? – спросил я.
      —  Работать хочет, но пока ничего не нашла и сидит дома. Сериалы смотрит. Про любовь хуанит и леонсиев. А тут недавно на концерт Иглесиаса ходила. А ты знаешь, Паша, как Иглесиаса зовут.
      Я знал, но спросил заинтересованно:
      —  Ну и как?
      —  Хулио. Повезло парню, правда?
      Я опять прыснул, подавившись ананасом. Блякин стал собираться:
      – Ладно, Пафнутий, пора мне.
      —  Погоди, Леха, я тут подумал, знаешь, что может быть круче Хулио?
      —  И что? – подозрительно спросил он, догадываясь.
      —  Хулио Блякин, – просветил я.
      Тут уж мы ржали не менее пяти минут, температура у меня, похоже, подскочила градусов до сорока, но мне было по фигу.
      —  У тебя пожрать-то есть чего?
      —  Найду.
      —  Тогда я побежал. Позвоню вечером.
      Блякин ушел, мне здорово полегчало от его прихода, и, съев пару бананов, я заснул, завернувшись в одеяло и похохатывая.
      
      33
      
      На следующее утро (это было субботнее утро) я проснулся здоровым. То есть абсолютно здоровым. (Оказывается и нужно-то было всего ничего – отоспаться.). Я встал (и никакой слабости), оделся, сделал для скорости яичницу, покрошив в нее колбасы, поел и выглянул в окно. Блякинский джип уже маячил у подъезда. Я вышел на улицу, мы обменялись приветствиями и ключами (я ему от квартиры, он мне – от машины). Непривычно это – ездить на чужой машине, даже на очень крутой машине. Блякинский джип шел ходко и плавно, но казался неповоротливым как динозавр. (Моя «бээмву-ха» куда маневреннее.)
      Дача, на которой мне предстояло встретиться с Серго, находилась километрах в 60 по Ленинградскому шоссе. Я плохо знал это направление, поэтому дважды был оштрафован за превышение (гаишники прятались в засаде и выцепляли крутые машины), а блякинская была как раз такой – крутой и новой.
      Побазарив с гаишником на первой засаде, но потеряв немного времени, я прочно влип на втором кордоне, где молоденький лейтенант долго сверял доверенности, номерные знаки и я уже заопасался, как бы мне не пришлось сдавать пробы на алкоголь. (Или мочу на анализ. Давай, представитель закона, проверь, не припрятан ли «Калаш» в багажнике, и не везу ли я в запаске килограммчик марихуаны? А может, взрывчатка в обшивке сидений, как тебе такая идея, командир?) Я начал терять терпение, но быстро просек, что если открою рот, простою здесь еще полдня, поэтому смиренно ждал, пока мент заполнит квитанцию за превышение, и кучу дубликатов. Когда вся эта бодяга кончилась, опаздывал я уже прилично (ну, то есть неприлично, конечно же).
      Ничего себе дачный поселок. Сплошь кирпичные многоэтажные коттеджи. Я нашел нужный дом. (Инересно, дождался ли меня Серго или плюнул? Хотя, ему же надо.). Два этажа, веранды, балкончики. (Да-а, это тебе не блякинская хибара, да и не бывший твой пряничный домик. Хоромы!) «Мере» Серго отдыхал, припаркованный у крыльца. Я поставил блякинский джип, рядышком с иномарками составляющий довольно живописную группу.
      Вышедший на крыльцо Серго, слегка удивился тому, что я прибыл не на своей развалюхе. А что? Знай наших! Поручкались.
      – Заходи, – пригласил Серго.
      В доме было круто. Но сразу видно – женская дачка. Ни тебе бильярда, ни бара, зато сплошные подушечки-занавесочки-фенечки. Куча ненужного барахла.
      Мы прошли в гостиную. Мне понравилось, несмотря на некую искусственность интерьера. На улице жара – градусов 50, но Серго затопил камин (Роскошный камин, надо сказать. Как в Букингемском дворце. По сравнению с этим камином, мой на даче выглядел печкой-буржуйкой.), правда, все уравновешивалось кондиционером. И я оценил всю прелесть сочетания. Здорово было сидеть на мягких креслах в прохладной комнате и смотреть на живой огонь.
      Серго накрыл «поляну» – с шашлыками, зеленью, сыром и дорогим красным вином. Заманчиво. Но мне нужно было, кровь из носу, вернуть Блякину машину к вечеру (без единой царапины, иначе смерть), да и самого его отпустить, поэтому пить я отказался. Однако закусил с удовольствием. (Это вам, господа, не яичница с колбасой.) Серго никак не мог начать, я понимал его. (Очень много, порой, зависит от первой фразы.)
      —  Я слушаю, – поторопил (подбодрил?) я.
      —  Даже не знаю с чего начать. (Ну, это я понял.) Для меня настали трудные дни и мне нужна твоя помощь.
      Я разозлился:
      —  Послушай, приятель, если ты намерен вести вязкие разговоры, то обратился не по адресу. Это не ко мне. Либо ты выкладываешь все честно и конкретно, либо – распрощаемся.
      —  Ну, хорошо, ты прав, Павэл. Но это нелегко. (Никто и не говорил, что будет легко, а потом ты сам это начал, дружок.) Я в системе 7 лет, но мне кажется, что всю жизнь. И это отнюдь не лучшая часть моей жизни... – Он закурил.
      —  Как ты попал к Светлову?
      —  Как они меня зацепили? Это не так важно, – он пронзительно глянул.
      —  Минуточку, так не пойдет. Все или ничего. Ты пойми, Серега, это не праздное любопытство. (Я набивал себе цену – это было именно любопытство и ничего больше.) Мне кажется, ты должен   заинтересовать   меня   своим   рассказом (Напугать? Удивить?), иначе помогать тебе глупо.
      Серго улыбнулся:
      —  Блефуешь, Павэл. Можно было бы начать с главного, тогда ты бы понял, что и тебя все это касается напрямую. Но, будь по-твоему. У меня была семья – жена, дочка. Я работал психиатром (Никогда бы не подумал, что у тебя высшее образование, малыш.) в одной из больниц Тбилиси.
      —  Так ты грузин? – зачем-то спросил я. (На грузина, в моем представлении – джигит, тамада и все такое – он не тянул.)
      —  Нет. Но работал я там. Моя жена работала там же. Она тоже врач-психиатр. Все было неплохо, до поры до времени. Я – дурак – лечил гипнозом и внушением. Внедрял, так сказать, новые технологии. А потом началась долгая, грязная история. Моя жена, якобы, помогала откосить от армии и выдавала заключения на ношение оружия психам и наркоманам. Подтасовывала результаты психиатрических экспертиз. За большие деньги. Я не верил. Но были факты. И были люди. Свидетели. И все складывалось очень плохо. Это потом я понял, что все было подставой чистой воды. Все было сфабриковано. Но я был молодой дурак-идеалист, который верил в справедливость. Моей жене грозил суд. И срок. Надолго. Это был капкан. И тогда появился Светлов.
      —  Печальная история, – довольно неискренне посочувствовал я. (Пока все было очень банально. Но пришла в голову нехорошая мысль – если бы я отказался сотрудничать, что предпринял бы Светлов – сжег до тла дачу Блякина? Прислал пальцы Марины? Подвесил меня за яйца с паяльником в жопе?) – Что дальше?
      – А дальше мне деликатно предложили помощь, в обмен на сотрудничество.
      – Поганая сделка, – прокомментировал я.
      Серго кивнул:
      – У меня не было выхода! – горячо воскликнул он и соврал. (Я почувствовал, что за этой фразой он прячется все эти годы как за щитом. «Нет выхода!» – дрянная уловка. Дрянная дешевая уловка.) Дело замяли. Было это нелегко, поскольку история уже получила огласку. Лику – это моя жена – отпустили, даже суда не было. Конечно, из Тбилиси ей пришлось уехать. Но она неплохо устроилась. А я стал работать на Светлова.
      —  Так, с этим понятно. Но что такое случилось сейчас, что ты захотел разорвать контракт?
      —  Пожалуй, это самый трудный вопрос. Скажи, Павэл, почему ты стал работать на Светлова? Я – да, почему – ты?
      Я не знал, то есть не знал до конца:
      —  Ну, мне стало интересно...
      —  Вот. Для тебя, Павэл – это игра. Для Светлова – жизнь. Для меня – пытка. Пытка, которая становится мучительнее день ото дня.
      – А Зиночка? – заинтересовался я.
      Серго пожал плечами:
      – Она была до меня. Опасная девочка. Очень опасная. И себе на уме. Ты берешь талантом, я – знаниями, она – напором и злостью.
      – Она спит со Светловым? – этот вопрос не давал мне покоя. (Хотелось одновременно проверить свою проницательность: Зиночка – хитрая шлюха, Светлов – безвкусный дурак.)
      – С чего ты взял?
      – Я... я не знаю.
      – Думаю, да, хотя Светлов не такой дурак, чтобы подставляться. Он – честный служака. И очень упорный.
      – Он владеет даром? – этот вопрос интересовал меня больше всего. (Ответ я знал, но вдруг он еще более изощрен, еще более за гранью?)
      – Нет, но он психолог. Я редко встречал людей, которые так тонко и больно умеют играть на человеческих слабостях. Иногда я восхищаюсь им.
      – Как он смог собрать группу? – не понял я.
      – До нас тоже были люди. Они были всегда. Старые износились, но перед тем, как они ушли (Убрали. Их ведь убрали, ты это хотел сказать, дружок, не так ли?), они помогли набрать новую группу и Светлов ее возглавил.
      Что-то в рассказе Серго мне определенно не нравилось, что-то он не договаривал, что-то очень важное и нехорошее. Я пока не знал, что, не мог сформулировать. Но догадка брезжила близко. И очень не хотелось мне эту загадку разгадывать.
      – Сколько человек в группе? – спросил я.
      – У Светлова – мы трое. Но ты один, Павэл, стоишь очень многих. (Да знаю я это). Однако, групп несколько.
      – Группы общаются между собой?
      – Нет. Для Светлова мы – рабочие лошадки. Но очень ценные, хлебные лошадки, которые хватают звезды с небес ему на погоны. Он нас не сдаст, пока мы его кормим. (Это хорошо, это шанс. Небольшой, но реальный.)
      Тут меня осенило. Я пристально посмотрел на Серго и медленно спросил:
      – Кто порекомендовал Светлову использовать меня?
      Серго болезненно передернулся:
      – Я.
      Конечно, все встало на свои места:
      – Ах, ты сука! – тихо сказал я, вставая. Серго тоже поднялся и тут же получил от меня удар в скулу. (Глупости для маменькиных сынков, что человека по лицу нельзя ударить). Я бил его справа и слева, а он лишь защищался. (Очень профессионально, между прочим. Этому тебя тоже научили в твоей гребанной конторе, паскуда?).
      Наконец, он выпрямился, отнял руки от лица и посмотрел мне в глаза. В самую душу. И мой кулак затормозил в сантиметре от его подбородка. С минуту мы смотрели друг на друга. (Забавная сценка для супербоевика.)
      Потом я сел и налил себе вина, (К черту гаишников, доеду.) а Серго пошел в ванную мочить полотенце. (Я разбил ему губу, да и из носа кровь капала.)
      Он вернулся припухший, но довольно-таки в приличном виде. Мы молча выпили.
      – Мир? – спросил он.
      – Мир, – ответил я.
      – Пойми, Павэл, ты – мой единственный шанс. Скажи мне, ты хочешь здесь остаться?
      Я долго изучающе смотрел на Серго, обдумывая ответ:
      – Нет.
      – Почему? Не знаешь?
      – Я знаю. Эти люди. Я не могу с ними работать по типу своей нервной системы. Я чувствую их страх, их боль, их безнадежную усталость, их жажду убивать... Это находится за гранью моего сознания. (Врешь, Сизов – НА грани. И если ты не слиняешь быстро, ты сам переступишь эту черту. Скурвишься. Пойдешь по голова и по трупам. С твоих рук еще не капает кровь? Нет? Ну так еще не вечер.) Наверное, я – слабак, – закончил я.
      – Нет. Ты не слабак, а нормальный человек. Ты говоришь люди? За семь лет я видел столько. Впрочем, ты видишь глубже и тебе еще тяжелее. Беги, Павэл, беги пока не поздно. Я весь замаран в грязи, облит кровью и умыт слезами. Своими, чужими...
      Я опять вспылил:
      – Ты говоришь – беги, да, умник, а кто втравил меня в это дерьмо? Одному-то пачкаться скучно?
      Он поднял руки, осаждая меня:
      – Ты нужен мне. Мне не справиться. Пойми, я был в капкане, а сейчас петля затягивается. Я становлюсь не нужен, – грустно сказал он, – и я боюсь... очень боюсь.
      – Но, если бы ты не привлек меня, ты был бы нужен, просто незаменим, – резонно заметил я.
      – Разумеется, но я не могу больше. Ты спросил, почему я решил выйти из игры сейчас? Когда я начинал, я думал, помогу Лике, дочке и вернусь. И все будет по-прежнему. Теперь у меня нет ни жены, ни дочери...
      – Умерли? – удивился я.
      – Почему – умерли? Живы. Лика вышла замуж за другого. За майора ФСБ. Дочка меня презирает, считая, что я их бросил и предал. Я – предал!?
      – Это может быть совпадением, – пожал плечами я, – слишком уж мелодраматично звучит.
      – Да? Ты так считаешь? Я тоже так долго думал и утешался этим. Не мог поверить в предательство Лики. Казалось, ее заставили, не могла она по своей воле, ведь она любила меня. – Он выпил. – Но я узнал, все узнал. Я думал, что Лику подставили тогда в Тбилиси, но оказалось, она была лишь приманкой. Я радовался как кретин, думал, что держу гебешников за горло, а вышло, что за горло держат меня. – Он невесело улыбнулся. – Светлов помог мне выяснить эти подробности, и в этом был его промах. Он хотел привязать меня покрепче – ну, типа того: есть федералы плохие, есть – хорошие. Он – хороший! Но ошибся. Я хотел убить его, дурак. Просто убить. И что дальше? Ну, свершил бы я вендетту, порадовался, а потом бы убили меня. Я устал, Павэл, хочу просто уйти, черт с ним со Светловым.
      Я мрачно смотрел на огонь в камине – я понимал Серго, но не понимал себя. (У меня не было причин ввязываться в это дело, но и не было особых причин выходить из него. Ты что хочешь продолжить? Хочешь, да? Ты знаешь, чем это кончится? Да ты скурвишься, Сизов. Станешь тупой сытой сволочью. Получишь сдвиг по фазе, а потом пулю в лоб или укол в вену – на выбор.)
      – Я помогу тебе – решил я. (Решение пришло не от разума, а от какой-то спонтанности момента.) – Ты знаешь как?
      – Почти. Мое понимание ситуации плюс твоя сила.
      – И все?
      – И все. Нас в группе четверо, со Светловым. Теоретически все просто. Ты «стерилизуешь» мозги Светлова и Зиночки, я – вытираю компьютер. Практически – почти невыполнимо.
      – Почему?
      – Светлов хитер, да и с Зиночкой будет непросто.
      – Зиночка – интересная женщина, – поделился я, рассказав о нашей последней встрече. Серго задумался:
      – Странно, почему она опять была не на машине?
      – Зиночка умеет водить машину? – поразился я.
      – Она водитель со стажем, начинала с мотоцикла. Она много чего умеет. Разряд по легкой атлетике (Ага, вот откуда ножки у этой крошки!), по спортивной ходьбе, составляет кроссворды, неплохо стреляет.
      – Ай, да Зиночка. Ты забыл еще один разряд.
      – Какой?
      – По трахтенболу, – невозмутимо ответил я, и Серго рассмеялся. В первый раз за время нашего разговора.
      – Когда начнем? – поинтересовался я. У меня возникла готовность номер один, я хотел ринуться в бой немедленно.
      – Скоро. Очень скоро. Теперь медлить нельзя. Тебя будут подсаживать еше прочнее. Ты знаешь, что такое «Проект А»?
      – Думаю, ты мне расскажешь.
      – Психотронное оружие...
      – «Зомби»?
      – Не только. Психопаты-наркоманы-камикадзе.
      – Террористы-анашисты?
      – Зря смеешься, Павэл. Я не могу этого сделать, Зиночка не может, а ты – можешь, и это страшно. У разведки много грязных методов. Может это все и на благо государства, хотя...
      – Я понял: руки, которые это делают по локоть в чем-то красном и липком?
      – И это наши руки!
      – Что ж, приступим. За успех! – мы скрестили бокалы.
      
      * * *
      
      Домой я добрался без происшествий. Блякина в квартире не было (сачканул-таки), пришлось отгонять ему машину и за семейным ужином выслушивать его ворчание. До квартиры я добрался поздно, переступил порог и сразу понял, что у меня побывали гости. Нет, все было на своих местах, ничего не сдвинуто, не разбросано. Чин-чин. Однако, я чувствовал.
      (Ну и что ты искал у меня, подполковник? Порнокассеты? Использованные презервативы? Золотые слитки?)
      Игра началась. Я был этому рад. Это была игра без правил и с плохим концом (Ну, нет – герои не умирают), а мне это нравилось. (Ты – ненормальный, Сизов!)
      
      34
      
      На следующий день я ехал на работу и размышлял о том, что разговор с Серго получился скомканным и пафосным. Много, фальши и штампов. Но ведь ты ему поверил? Поверил, не так ли? Я не задал и половины вопросов, которые меня интересовали и злился на себя, поскольку выглядел полным лохом.
      У обочины голосовала красивая грустная женщина с большим букетом. Я затормозил. Она попросила подбросить ее до метро, спросила цену... Нам было по пути.
      – Не боитесь так садиться в машину? – спросил я.
      – Надеюсь, вы не маньяк? – задала она встречный вопрос.
      – Я то же на это надеюсь, – признался я. Она была молода – невысокая шатенка с тонким благородным лицом. Букет в ее руках был роскошным, состоящим из множества алых роз вперемежку с ветками аспарагуса и чем-то еще мной не опознанным. Но ее выражение лица не вязалось с цветами. Она была грустна, как-то даже отчаянно, трагически грустна.
      – Красивый букет, – сказал я, скосив глаза.
      – Красивый, – согласилась она.
      – У вашего друга хороший вкус.
      Она поморщилась:
      – Я преподаватель в вузе. Цветы подарили студенты.
      Все встало на свои места. Нет у тебя, красавица, никакого друга. И цветы – не знак восхищения мужчины, а взятка сопливых двоечников-первокурсников. Грустно, когда такая эффектная женщина без кавалера... При другом раскладе, я бы познакомился с ней, взял телефон и все такое.
      Все такое произошло бы непременно, учитывая ее породистое лицо, несмотря даже на плосковатость.
      – Что вы преподаете? – спросил я, чтобы отвлечь ее от грустных мыслей.
      – Международное право, – с некоторым пафосом сказала (похвасталась) она.
      – Интересно, наверное, – позавидовал я, потому что «международное право» звучало солидно и респектабельно.
      – Конечно, интересно, – устало отозвалась она, и стало понятно, что осточертело ей и «право» и дурацкое преподавание (осточертело до тошноты от студенческих букетов). Я увидел, что не так уж она и молода.
      – Меня зовут Людмила, – неожиданно представилась она.
      – Андрей, – соврал я.
      – Вы женаты, Андрей? – спросила она и передернула плечами. (Похоже, ты стоишь на той грани, когда вопросы в лоб не имеют значения. Еще бы, молода, красива, интересна, истекаешь соком желания, а желающих-то и нет. Я бы утешил тебя. Как-нибудь. В другой раз. Эх, ты детка-конфетка.)
      – Женат.
      Я затормозил у метро, она стала совать мне деньги.
      – Я не, таксист, Люда.
      – Спасибо, – она медлила. (Все еще надеешься на ту чашку кофе? Все еще ждешь вопроса о номере твоего телефона? Прости.) – До свидания.
      
      * * *
      
      В офисе меня ждал обеспокоенный Блякин:
      – На нас подают в суд.
      – ?!
      – Одной истеричной особе показалось, что наша долбанная фирма торгует некачественной продукцией.
      – Основания?
      – Обожралась витаминов или там глистов от похудания.
      – А мы этим торгуем? – поразился я.
      – Торгуем.
      – И оно некачественное?
      – А шут его знает, я не пробовал.
      – Что с дамой?
      – Взяла справку об отравлении.
      – Слушай, Леш, а чего она на нас наезжает, а не на фирму-производителя? – не понял я.
      – Ты чего дурак, Сизов? Где фирма, а где мы? Ей же денег надо. С нас поиметь проще.
      – Ну, и мы заплатим? – глуповато спросил я.
      – Ни-ког-да.
      – Дама-то крутая?
      – Да не крутая, но очень настырная. По судам затаскает, мало не покажется.
      – Симпатичная? – заинтересовался я, подумав о грустной Людмиле. (Какой же ты похотливый кобель, Сизов!)
      – О-о, боги! – простонал Блякин. – Кто о чем, а Паша все о бабах. Хочешь ее трахнуть вместо отступного?
      – Я тебя умоляю...
      – Это ты судей будешь умолять, мой мальчик, – наставительно сказал Блякин.
      – А чего ты дергаешься, в первый раз что ли судимся?
      – Может, съездишь? – без особой надежды попросил Блякин.
      – И не мечтай.
      – Паша...
      – У меня уважительная причина – мне нельзя волноваться после болезни. У меня этот... постпродромальный период.
      – Кончай базар, Сизов. Сдается мне, что у тебя осложнения на голову, – разозлился Блякин.
      – Ну дак кто лечил? – возразил я.
      – Может, все-таки вместе. Вместе веселее, – выдвинул свой аргумент Блякин.
      – Отвянь!
      – Ладно, – мстительно протянул Блякин, – но чтоб был на месте. И чтоб распечатки по бухгалтерии сделал, понял, подлюка?
      – Леша, не путай меня с Папой Карло.
      – Работай, умник.
      – Ладно.
      Что ж, на сей раз я честно отрабатывал свою зарплату, полностью погрузившись в компьютер. Несколько часов я сидел, вперившись в монитор – печатал, распечатывал, считал, анализировал... Да, наша бухгалтерия (Иногда двойная, иногда тройная. Мы, конечно, академиев не кончали, но кое-какие приемы против ребят из налоговой службы имеем.) довольно-таки разболталась. Последнее время мы с Лешкой работали спустя рукава – у него проблемы, у меня. У меня зарябило в глазах и затекла спина, но нужно было закончить, я даже отмахнулся от Лидочки с какими-то там бутербродами, хотя желудок уже давно выражал голодное недовольство. Блякин вернулся не скоро, злой, но жутко довольный:
      – Готовь задницу для порки, Сизов.
      – Обсудим это после, ковбой – сказал я, не переставая щелкать мышью.
      – Бросай все, – сказал Блякин, ему не терпелось поделиться результатами поездки.
      – Ну?
      – Первый раунд за нами, – отрапортовал он.
      – Тебя так долго не было, та сНеп, что я надеялся, что ты замазал дело.
      – Ты спятил, – обиделся Блякин, – там такие волки...
      – И как прошло?
      – Попытался перевести стрелки на фирму- производителя.
      – Удалось?
      – Не-а, говорил, надо было вместе ехать. Вместе мы бы их быстро раскидали. Ты бы их там всех очаровал. Главный судья – баба... – рассказывал Блякин.
      – И что же дальше? – не унимался я.
      – Будем динамить, – скромно улыбнулся Блякин.
      Наш старый проверенный ход. (Было еще, конечно, несколько нехитрых уловок, на которых некоторые прокалывались как дети. Ну и, естественно, было несколько хитрых. Эти суперходы мы использовали для объегоривания остальных умников. Пока срабатывало. Хотя, вообще-то, мы с Лехой были птички-невелички в столичном бизнесе. С особыми волкодавами не связывались.)
      – Так что следующее заседание в конце недели. (Да-а, правосудие у нас неторопливо. К счастью!) Пойдешь, Павло?
      Я молчал.
      – Я задал вопрос? – нервно торопил Блякин.
      – Если я скажу – нет, что-нибудь изменится? – осведомился я.
      – Конечно, изменится, – уверил меня Блякин, – я дам тебе в глаз, а потом все равно поедешь – подсвеченный фонарем.
      – Как добр ты сегодня, Леша, – подивился я.
      – Впрочем, как обычно, – застеснялся он.
      
      35
      
      Вернувшись домой, я решил сварить какао. Иногда у меня случались моменты кулинарного безумия, и я принимался за приготовление чего-нибудь с изысканным названием – жульен, глинтвейн, коктейль... Выходило хреново.
      Я поставил молоко на плиту, а сам пошел переодеться. Однако вспомнив, что подлое молоко имело привычку убегать, бегом вернулся на кухню. Подозрительные пузыри появились на белой поверхности. Вроде бы, не убегало, однако попахивало гарью. Ничего хорошего это не предвещало. (Еще бы, какао ему захотелось, нежности какие.) Я всыпал какао-порошок в кастрюльку и, помешивая, наблюдал за зигзагообразными перетеканиями белого цвета в сливочный, кремовый и, наконец, шоколадный. Похоже, готово. Я попробовал. Пригорело, но пить можно. Я обжег язык. Можно было и охладить, но тогда на поверхности образуется мерзкая пенка, которую я не уважаю.
      Зазвонил телефон. В последнее время я не ждал от таких поздних звонков ничего хорошего, но снял трубку.
      – Павел Ильич? – осведомилась трубка голосом (Е-мое!) Светлова.
      – Нет, Владимир Владимирович Путин.
      – Смешно, – спокойно ответил он.
      – Смешно, – согласился я, – чем обязан? (А то, ты не знаешь, братан?)
      – Есть дело... – начал он.
      – Да ну? – выступил я. – Неоригинально, Сергей Александрович, я-то думал: на уик-енд позовете – рыбалка там, сауна...
      – Пожалуйста, Павел Ильич, – холодно осадил меня Светлов.
      – Я – весь внимание.
      – Не могли бы вы подъехать завтра?
      – Очень сожалею, но у меня неприятности на работе,  впрочем, вы, возможно, в курсе. (Ну, разумеется.)
      – Вы заняты? – догадался Светлов.
      – Ага, пью какао, – похвалился я. Возникла небольшая заминка, даже не пауза, так – секундный пробел.
      Он не понял, шучу я или нет и, насторожившись, сбился с ритма.
      – Дело хорошее, – похвалил он, – так что с завтрашним днем?
      – Вы слышали, что я сказал, Сергей Александрович. И вот, что я скажу вам, подполковник, вы решаете свои проблемы, я – свои. Но мне очень не нравится, когда в мое отсутствие незваные гости наведываются в мою квартиру. Не надо держать меня за дурака. Я с удовольствием пригласил бы вас к себе в гости и показал, где валяется мое грязное белье, чтобы вы смогли в нем покопаться. (Мне хотелось вывести его из себя, очень хотелось. Ноль эмоций. Я горжусь тобой, подполковник!)
      – Хорошо, я понял и учел. (Извини, браток, работа ни к черту.) Хотите сделку?
      – Хочу, – сказал я, – но если опять шантаж или что-нибудь в этом роде, то предупреждаю, это будет очень большой ошибкой.
      – Ни в коем случае. (Ну да, надо же чередовать приемы. Кнут и пряник. Горькое и сладкое. Дерьмо и клубничный торт.). Я попытаюсь уладить ваши неприятности на работе, вы – помогаете мне. (Ну и хитрец!) Идет?
      – Отсоси, – сказал я, прикрыв трубку рукой. (Забыв о том, что если была прослушка, то он все равно   уловил   мою   непроизвольную   грубую злость.)
      – Вы что-то сказали? – осведомился он, и я понял, что он услышал и понял, что он улыбается. (Ты ответишь мне за эти слова, герой. Ты проглотишь их.)
      – Да, подполковник, сказал, но вам лучше этого не знать. (Конечно, ты и не такое слышал, но хочется думать, что тебя покоробило, хоть немножко.) Ваше интересное предложение стоит обдумать.
      – Понимать это как согласие? – с тихим смешком спросил Светлов. (Мои шпильки ломались о стену его спокойствия.)
      – Пожалуй, – не стал юлить я.
      – Смелый вы человек, Павел Ильич. (И глупый, ох, какой глупый!)
      – Это угроза?
      – Нет, комплимент.
      – Завидую вашей деликатности. (И хладнокровию.)
      – Я тоже кое-чему завидую, Павел Ильич, но быть может, мы обсудим это позже. У нас будет еще много времени, очень много. (Это ты так думаешь, стрелок!)
      – До завтра, – попрощался я.
      – Приятно вам допить .ваш горячий шоколад. (Ой, блин!). – Он повесил трубку.
      
      36
      
      На следующий день в офис я приехал поздно. На сей раз проспал. Лешка был оживлен и весел.
      – Ты чего это носишься, будто в задницу укушенный? – осведомился я довольно-таки хмуро.
      – Слушай, Паша, ты мне не нравишься последнее время. Где твое – с добрым утром или вот так еще хорошо – приветствую тебя, дорогой друг. А ты – задница... – укорил меня Блякин.
      – Да ладно. Случилось чего?
      – Случилось, – Блякин выдержал эффектную паузу. – Наша уважаемая истица забрала свои грязные бумажки. В общем, дело закрыли. Чудеса.
      – Чудеса, – задумчиво протянул я. (Да-а, быстро работают, гады.). А кто это – истица?
      – Ну, тетка, что на нас кляузу накатала.
      – А мы тогда кто?
      – Ответчики, – разъяснил Блякин.
      – С ума сойти. И дело, говоришь, закрыли? Жаль... А я-то уже начал сухари сушить да на нары собираться, – помечтал я.
      – Ага, точно, там знаешь как любят таких красавцев... даже несмотря на твой черный пояс. Сизов – мой друг, не бойся лома – один удар – три перелома, – пропел Блякин.
      – Один, один, – подмигнул я Блякину – слушай, мне свалить надо на пару часов.
      Блякин открыл было рот, но я покачал головой.
      – Ладно, прогульщик, но потом ты за меня три дня отработаешь.
      – Чего-чего!? Три дня!?
      – А ты как думал? Дорога ложка к обеду. Экономист хренов.
      – Я тебе припомню, – мстительно сказал я, а Лешка захихикал.
      Подъезжая к резиденции господина Светлова, я мурлыкал старую и довольно дурацкую песню «Дюны»: «Привет с Большого Бодуна». В кабинете сидели Светлов и Зиночка. Я поприветствовал Светлова довольно опасливо. (Памятуя о вчерашней выходке. Сейчас накал страстей был бы совсем некстати.) На его лице, как обычно, ничего не отразилось. (Или я не сумел понять его замороженных эмоций.) Зиночка демонстративно отвернулась. От Светлова это не укрылось, и он улыбнулся как бы про себя (И в себе), как Чеширский кот.
      – Павел Ильич, сегодня у вас очень интересное задание. Любопытное. В вашем, так сказать, вкусе и амплуа.
      – Не понял?
      – Ну, женщина, с которой вам предстоит познакомиться, очень неординарна. (Зиночка поморщилась.) Помните первую услугу, которую вы нам оказали.  Молодой человек – Марат? Еще бы мне не помнить, когда парень надул в штаны от страха.
      – Все это связано с человеком по имени Мирза. Нас очень интересует этот человек...
      – Кто это? – все-таки встрял я.
      – Террорист, впрочем, не только. Важная военно-политическая фигура. Опасная фигура. Мы мало знаем о нем, а он – много о нас. (И откуда хотел бы я знать?) Нам нужна любая информация о нем, буквально любая. Возраст, цвет глаз, волос, место рождения, родственные связи...
      – Неужели ничего не известно?
      – Практически нет.
      – Для вас эта задача невыполнима, подполковник ФСБ, может, поручим разгадку мистера Икса Интерполу?
      Зиночка метнула в меня полный ненависти взгляд. Светлов был невозмутим:
      – Мысль дельная, но, думаю, для начала попробуем управиться своими силами.
      – Помогу, чем смогу.
      – Так вот, объект – женщина. Она знает Мирзу, очень хорошо знает. Точнее знала... Видите ли, Павел Ильич, кто-то очень хорошо и очень профессионально поработал с ее памятью. Вытер ее до стерильного состояния. Она не помнит даже имени Мирзы, тем не менее, нам известно, что какое-то время они были близки. Я запустил пальцы в волосы:
      – Что-то вроде дешифратора. Только сложно все это. Кому понадобилось что-то делать с памятью компьютера, когда гораздо проще отключить питание – выдернуть из розетки?
      – Логично и в самую точку. У меня нет пока ответа, но есть кое-какие соображения...
      – Поделитесь?
      – Непременно, но позже. Пора взглянуть на объект.
      Мы перешли в другую комнату. Зиночка осталась на месте, пусто глядя в окно.
      Когда я увидел эту женщину, у меня помутился разум, потемнело в глазах и перехватило дыхание. Такой потрясающей красавицы я не видел ни разу. Ни в кино, ни в рекламных проспектах, ни на конкурсах красоты или там страницах «Р1ауbоу». Я прилип к полу, у меня отвисла челюсть и лопалась ширинка от острого внезапного желания. (Мужики меня поймут!) Рядом потел Светлов. Я даже не мог предположить, что природа (или Бог?) способна создать такое. У нее были яркие синие глаза, ясные и прозрачные. Медовые волосы – пышные, тяжелые. Кремовая кожа. А тело (О-о-о!) – роскошное, спелое, атласно-лакомовое, высокая тяжелая грудь, длинные шоколадные ноги, узкая талия. Я возжелал ее тут же и сильно. Такую светловолосую и невыразимо прекрасную. Затылком я чувствовал учащенное дыхание Светлова, который с тихим протяжным стоном, исчез за дверью. Красавица смотрела на меня насмешливо. На ней было короткое темно-синее платье с серебристым пояском и такие же серебристые босоножки на шпильках.
      – Анжела, – представилась она.
      –  Павел, – низко и хрипло отрекомендовался я. (Низко и хрипло, поскольку желание клокотало у меня уже в горле.)
      – Да вы садитесь, – предложила Анжела (голос у нее был приглушенный, волнующий, мягкий), – вам ведь со мной работать?
      Я не сел, а просто рухнул настоящий напротив нее стул, поскольку ноги меня не держали. (Работать? Какая работа? Я хочу любить тебя! Я хочу иметь тебя. О! Это невыносимо!)
      – Начинайте, Павел, но я, правда, не знаю никакого Мирзы. Меня уже спрашивали об этом и Светлов, и Зинаида Михайловна, кажется, и еще такой мужчина… нерусский.
      – Я попробую, – простонал я, – расслабьтесь.
      – Да я спокойна, – возразила Анжела, – мне кажется, это вы несколько напряжены? Нет? – иона одарила меня ослепительной улыбкой и таким ясным взглядом, что сладкая истома прокатилась по моему телу, туманя мозг и наполняя адреналиновым возбуждением все мои органы (а один, так вообще, терпеть нет мочи).
      Сосредоточиться было трудно, но со второй или третьей попытки (может десятой) я сконцентрировался на ее глазах ярких, пронзительно-синих. (Это было трудно. Смотреть хотелось на губы, на грудь, на бедра, на…) Она не сопротивлялась, легко впадая в транс. Глаза ее застыли, стеклянея.
      Она поплыла. Ее мысли были мне ясными и четкими. Она ставила цели и добивалась их. (И никакого Мирзы. Никакого…). Диссонанс все же был. Был. Что-то свербило на высшей границе моего восприятия. Где-то за гранью диапозона. Как фальшивый звук. И я пошел на этот звук, ощущая неприятное ноющее чувство дисгармонии, нарушающей красоту. Ее сознании было витиевато. (Непростая девочка, о, непростая. О, господи, еще бы!) Оно состояло из причудливых гротов, затененных пещер, где жили ее эмоции, ее комплексы, (Какие комплексы?) ее переживания. Богатый внутренний мир, наверное это называется. «Мирза!» – позвал я в один из таких гротов и тут же образовался провал в памяти. «Мирза!» – и тень накрыла солнечную поляну ее юношеского расцвета. Да, она знала его и знала хорошо, но кто-то (Кто-то?) старательно заблокировал все воспоминания, связанные с ним. Я пошел дальше (глубже?), неприятный звук усилился. И тут, преодолев невидимый барьер, я попал в зону. Здесь было нечто, излучающее волны. Пустота. Но что-то крылось в этой пустоте, что-то было за пустотой.
      Я сосредоточился – нет реакции. Еще раз – нет реакции. Я напрягался, цепляясь за пустоту. (Она, однако, как ни пародоксально, была чем-то наполнена. Чем-то странным и вязким как кисель.)
      Еще раз – я ухнул в какие-то глубины, но внезапно стал видеть сквозь пустоту. Неясно, нечетко. Какие-то тени, образы, все как сквозь целлофан. Имя «Мирза» – составленное из дымных струй, оно меняло очертания, распадаясь, составлялось вновь. (Кто он? Скажи мне? Покажи мне его? Ты должна вспомнить, Анжела!). Что-то происходило с именем «Анжела» – это имя, написанное на обертке шоколада. (А что внутри?) Я приказывал, просил, умолял – и чувствовал ее внутреннюю борьбу. Она хотела вспомнить и.... не могла. (Запрет – смерть, запрет– смерть.)
      Выплыл образ. Мужчина в сером. Его руки, нервные пальцы. (Мужчина зол, мужчина опасен, мужчина причинит тебе боль). Я хочу увидеть его лицо. Я вижу. Но нет. Его лицо в тени. (Анжела, Анжела – позвал я, – помоги мне, Анжела). Но на мой призыв образ мужчины потускнел, отступил в темноту. Что-то происходило с ее именем. (Нет, с их именами). Она была закодирована чем-то личным, чем-то, чего я не знал, не мог знать (не имел доступа). И она была слишком спокойна, чтобы... (Что бы что? Что бы что?). «Мирза, ты здесь?» – заорал я. Что-то рухнуло, крошась в пыль и грохоча по глубинам ее подсознания. Я знал, что смогу понять, но не сейчас, позже... Я вышел из нее. (Вышел из нее!), дотронулся до ее руки, и она распахнула глаза. В них были смятение, ужас и какое-то сомнение (раскаянье?). Анжела дрожала крупной дрожью:
      – Что это было?
      – Я не знаю.
      – Удалось что-нибудь выяснить?
      – Нет.
      – Значит, я не знаю этого Мирзу? – его имя она как-то брезгливо выплюнула.
      – Знаете.
      – Нет, нет, этого не может быть. Я ничего не помню, – выкрикнула она и разрыдалась бурно и горько.
      Прибежал Светлов и еще кто-то. Рыдающую Анжелу увели.
      – Ну что? – спросил Светлов.
      – Ничего.
      – Совсем ничего?
      – Совсем ничего.
      – Но она его знает?
      – Знает. На сей раз осечка, Сергей Александрович. Я не смог. Кто-то закодировал ее так, что я пока не знаю как раскодировать.
      – То есть еще может получиться? – резко перебил меня подполковник.
      – Я почти уверен, что смогу узнать. И очень скоро.
      – Сколько нужно времени?
      – Дня четыре.
      – Что ж, – задумчиво протянул он, – не то что бы, время терпит, но у нас нет выбора. На вас вся надежда, Павел Ильич.
      
      * * *
      
      Выйдя на улицу, я заметил, что Зиночка направляется к машине. У нашей крошки оказались коричневые «жигули». В ворота въезжал «мере» Серго. Припарковавшись, Серго вылезал из машины. Повозился в ней немного, вышел и, поравнявшись со мной, спросил закурить. Пока я рылся в карманах, он протянул мне ладонь. На его ладони шариковой ручкой было написано: «В воскресенье в 14.00 на даче». На меня он не глянул, взял сигарету и прошел в здание. Я направился к своей машине, поймал на себе пристальный взгляд. Обернулся. Зиночка настороженно смотрела на меня. Я улыбнулся и помахал ей рукой. Она села в машину и, громко хлопнув дверцей, умчалась. Да, прав Серго, «водила» она, что надо!
      
      * * *
      
      Вечером мне позвонил Светлов:
      – Твоя работа? – зло спросил он вместо приветствия, и я понял, что что-то случилось. То, что никак не входило в планы подполковника.
      – Что произошло? – изумленно спросил я.
      – Анжела повесилась.
      – Что!?
      – Ты слышал, Павел Сизов, – угрожающе сказал он.
      Я замолчал подавленно, переваривая услышанное:
      – Я ни при чем, – заорал я. – я не единственный, кто с ней работал!
      – Да работали. И Зиночка. И Серго. И еще кое-кто.
      – Ну?
      – Ты был последним.
      – Ну и что. Какой смысл мне... – я не закончил.
      – Пока не знаю, – зловеще протянул Светлов, – но я узнаю. (Ну, ты смотри, как у него хорошо получается!)
      – Поверь мне, подполковник, это не я, ты должен мне поверить! – крикнул я в трубку. (Я сам в шоке, ты что, не видишь? То есть не слышишь?)
      – Эх... – Светлов длинно и грязно выругался. (И это поразило меня больше всего. Это была досада и растерянность. Первый раз он был таким. И он мне таким... нравился.)
      – И знаешь, что самое поганое, Павел Сизов? – он опять говорил тихо, ровно, спокойно, без эмоций, – То, что я тебе верю.
      Он дал отбой, а я еще долго не мог повесить трубку, слушая длинные назойливые гудки, но понемногу приходя в себя от их монотонности. Вот черт. Надо линять. Не могу я больше жить этой страшной, непонятной жизнью. (Снова и снова вставала передо мной красивая Анжела. И живая. Я теперь не узнаю, как выглядит она без одежды, каковы ее губы на вкус, а тело на ощупь. Никто не узнает). Эх, Серго, на тебя вся надежда. Бежать. Ну да недолго осталось. .Воскресенье. Сдается мне, денек этот будет очень жарким.
      
      37
      
      Блякин позвонил мне на мобильник и сообщил, что завтрашний день объявляется выходным, по случаю успешного завершения всех дел и, что мы всей компанией пойдем в баню. Традиция сложилась давно, но поддерживалась нерегулярно, поскольку собрать компанию с каждым годом становилось все труднее. Хотя и компания наша банная была невелика – мы с Блякиным, Жека, Юрка Вирховский да Стасик Быков. Все мои приятели со времен студенчества.
      Одно время мы любили всей шоблой выезжать на трех машинах куда-нибудь за город на шашлыки или рыбалку, ходили по ночным клубам («Мы – клубни!» – говорил тогда Стасик). Но постепенно наша теплая компания распадалась. Семьи, дети, работа. У меня появилась Марина. (Она брезгливо морщила носик и говорила недовольно: «Иди, тебя твой Юрка спрашивает».) Юрка Вирховский сейчас занимался составлением компьютерных программ для фирм, иногда халтурил – помогал нерадивым богатеньким студентам, имел толстую жену-лимитчицу и трех кошек.
      Стасик работал в банке.
      Да, золотое было времечко, теперь мы встречались раз-два в год на банных посиделках. Наш квартет. Вообще-то, нас было пятеро, но Жека всегда стоял особняком. Идея сходить в баньку мне понравилась. (Опять же, не работать.) Очень хотелось смыть с себя всю накипь последних дней. Вылить с потом шлаки и проблемы, и выйти в мир чистым и незамутненным как Апполон. Я стал лихорадочно соображать, что мне понадобится для банного похода. Проблема казалась неразрешимой, потому что последние годы собирала меня Марина. А теперь я стоял посреди комнаты как дурак, соображая где л ежат сланцы, войлочная шапка, большое белое (мое любимое!) полотенце, ну и всякие там носки-мочалки. Поэтому полдня я лазил по антресолям, шкафам и ящикам. Наконец сумка была собрана, и я выбежал из дома, поскольку уже опаздывал. Наша тусовочная баня-сауна, которая становилась дороже с каждым годом, но, правда, и комфортабельнее, располагалась у метро «Динамо». Поэтому я гнал машину, что было мочи. Еще издали я заметил блякинский джип и юркину «ауди».
      – Привет, – поздоровался, – как неужели есть еще опоздавшие? – поразился я.
      – А как же? – подмигнул Юрка. Блякин взял с собой мальчишек.
      – Зачем младенцев притащил? – осведомился я, после того как Сенька и Ромка повисли на мне с двух сторон.
      – Татьяна велела, она едет к тетке, оставить не с кем.
      – А теща?
      – У тещи от них уже инфаркт, – сконфуженно поделился Блякин.
      – Ба-а, Стас опять сменил машину! – восторженно заорал Юрка, указывая на новенькую «тойоту», которая, поблескивая серебристыми боками, парковалась рядом с моей «бээмвухой». Толстый Стасик бочком вылезал из машины, улыбаясь и помахивая нам ручкой.
      – Вот и наш банкир, – сказал Блякин.
      – Мужики, кого ждем? – спросил Стасик.
      – Писателя – усмехнулся я.
      Жека приехал на такси. Вообще-то у него были права, да и машина тоже, но он не любил садиться за руль. Он не испытывал кайфа от дороги как, допустим, я. Жека извинился, виновато поблескивая очками, и банный день был объявлен открытым. В раздевалке они всё на меня таращились.
      – Да-а, – протянул Стасик, – неплохо сохранился, в качалку ходишь?
      – Иногда, – смущенно поделился я.
      – Везет дуракам – время есть, – позавидовал Юрка, поглаживая свой пивной животик.
      – Так он с Маринкой разошелся, – бестактно встрял Блякин.
      – Врешь, – нацелился на меня очками Жека.
      – Да нет, правда.
      – Молодец, – похвалил Юрка.
      – Не знаю, не знаю, – осторожно посомневался Стасик.
      Мы прошлепали в парилку, нацепив идиотские войлочные шапочки. Нас уже ждали, поскольку зал мы забронировали на весь вечер. Банщиков было двое – красномордый вороватый Ванька и мрачный здоровенный мужик Дмитрич. Сегодня дежурил Дмитрич. Он велел нам лечь и мы, покрякивая, растянулись на топчанах. Жарко, ух, жарко, духота – влажная, ароматная. Нас окутало плотным горячим паром. Блякинские мальчишки, посидев минут 5, покинули парную и верещали уже где-то в бассейне. Я чувствовал, что начинаю сочиться потом из всех пор.
      – Э-эх, мужики, хорошо, – выдохнул Блякин. Но тут Дмитрич взялся за веники, (У-ау!). Листья хлестали, обжигали, щекотали. Жаркий пар плавил тела, которые растекались по топчанам теплой истомой. Первым не выдержал Стае. Жалобно хрюкнув, он выскочил из парной, и через секунду раздался пронзительный визг и плеск воды в бассейне. Юрка и Блякин ретировались почти одновременно, отдуваясь и отплевываясь.
      – А-а-а-а, – орал Юрка.
      – Впериот, – вторил Блякин.
      И еще две туши плюхнулись в воду. Я почувствовал, что если останусь здесь, через минуту растекусь по полу как пластилин и выбежал из парилки. – И-и-ех? – издал я победный клич и бултыхнулся в ледяную воду.
      Дольше всех в парилке продержался Жека, который грел и прокаливал свои кости, несмотря на жару. Мы даже поспорили сколько Жека еще протянет в парилке. Протянул он долго, да и то, по-моему, Дмитрич его вытолкал, соблюдая ритуал. Жека поплескался в бассейне недолго, так для приличия.
      Наконец, завернувшись в простыни, мы расселись за деревянным столом в предбаннике. Потные, красные и жутко довольные. По-быстрому распределили кто кого повезет домой. Впрочем, вариант был только один – Жека везет Блякина, поскольку тот с детьми. Налили по пиву – каждый пил свое. Блякин с Юркой – «Балтику № 3», мы со Стасиком – импортное, Стасик пил «Будвайзер», я – темный «Хольстен». Жека хлебал какое-то безалкогольное, поскольку язва, да и Блякина с мальчишками везти.
      – Господа, – начал Стасик, – наконец-то мы, отложив дела, встретились здесь, за этим столом и можем отдать дань нашей крепкой мужской дружбе и солидарности.
      Я смахнул шутливую слезу, Жека зааплодировал, а Блякин восторженно заржал. Выпили и ударились в воспоминания – вспомнили институтские годы, студенческие пьянки, прогулянные лекции, дискотечные походы, шашлычные безумства. Перешли на настоящее – кто где работает. Блякин выставил меня ленивым идиотом, но я не обиделся. Это был добрый юмор, да и все свои. Мне стало хорошо и весело. Моя душа нашла, наконец, приют – здесь, среди друзей. Мы еще раз сходили в парилку, выгоняя прокравшийся в наши тела хмель, и продолжили застолье. Разговоры стали душевнее, перешли, естественно, на женщин, секс и обычные мужские сплетни.
      – Мне нравятся крупные блондинки как Шарон Стоун, – мечтательно начал Юрка, – чтобы сиськи большие и ноги...
      – Что, то же большие? – удивился Стасик.
      – Да не – длинные...
      – Была у меня одна любовница... – начал Блякин, и, заметив хитрые рожицы Сеньки и Ромки, заорал, – а, ну брысь отсюда, марш в бассейн...
      – Если уж говорить об американских телках, – поддержал тему Стасик, – мне больше нравиться Деми Мур. Фигурка что надо, э-эх, я бы с ней...
      – Моя последняя любовница была как раз такая, – опять встрял Блякин, – горячая... Тамара.
      – Во врет, – присвистнул Юрка.
      – Не веришь, не надо, – обиделся Блякин.
      – Пусть Пашка расскажет, он у нас спец, – предложил Жека.
      – Во-во, как ты без Маринки-то обходишься? – поддержал Стасик.
      – Ну, у этого быка-осеменителя игрунчик не залежится, – сказал Юрка.
      – Ты чертовски  прав,  мой любопытный друг, – скромно ответил я.
      – Мне бы твою внешность, Павлик, – помечтал Стас, – а то с моей лысиной пока бабу раскрутишь, уж и трахать не захочешь.
      – Стасик, у тебя жена, – трезво возмутился Жека.
      – Вот именно, и жена... – вроде бы понял его Стае.
      – Ну вот скажи, Пафик, вот ты познакомился и как... сразу в койку тянешь? – не унимался Юрка.
      – Хотите, я расскажу, – выступил Блякин.
      – Погоди, Леха, – рассердился Юрка.
      – Конечно, сразу, – ответил я, – чего тянуть-то?
      – Силен, – с уважением протянул Юрка.
      – Завидую я тебе, Паша, – ласково сказал Стасик.
      – А ты чего молчишь? – обратился Блякин к Жеке, и тот беспокойно на меня зыркнул, – когда женишься, писатель?
      – Мне нужна творческая свобода... – пафосно начал Жека.
      – А яйца? – спросил Стасик.
      – Чего яйца? – не понял Жека.
      – Ну, не слежатся.
      Жека заерзал и захлопал глазами, а я пришел к нему на выручку:
      – Ты чего, Стас, что б такой мужик как Жека да не нашел где яйца почесать? У него же поклонницы.
      – Вообще-то, да, – принял мой аргумент Стасик.
      –А я вот чего боюсь, мужики, – начал Юрка, – скоро нам по сорок стукнет и долго ли блудить останется – лет пять-десять? А потом все – в тираж.
      – Да ладно тебе, – отмахнулся Блякин.
      – А чего, он дело говорит, – вступился Стасик. – Сколько у нас еще мужской силы осталось? А потом – импотенция. Блякин вытаращил глаза и перекрестился:
      – Свят, свят, свят.
      Я расхохотался:
      – Рановато сушишь весла, Стасик!
      – Тебе хорошо говорить.
      – Вот именно, – отозвался Юрка, – ты-то дольше всех протянешь, котяра.
      – Кончай базар, мужики, пиво нагревается, – оборвал тягостную тему Блякин, и мы выпили.
      – Пойду погреюсь, – сказал Жека, – кто со мной?
      Желающих не нашлось, а Стасик даже сказал:
      – Ты прям какой-то огнеупорный.
      Жека ушел, а мы вздрогнули. Разморило. Блякин и Стасик обнялись и запели: «На поле танки грохота-а-а-ли...», Юрка, подавившись, водкой, чуть не упал со стула, а я вступил: «...Солдаты шли в последний бой..», «А моло-до-ова команди-и-ра»– заорал Юрка, перекрыв весь наш хор. «Несли с пробитой головой» – допели мы уже вместе.
      Появился Жека и застыл в дверях, ошалело глядя на нашу радостно ревущую гоп-компанию. Ему тоже хотелось петь, но было неудобно, поскольку он был трезвый. Но, махнув рукой, он обнял одной рукой меня, другой Юрку и завыл: «И моло-да-а-я не узна-а-ет, какой у парня был конец». Мы выпили из уважения к концу парня, и Блякин даже заржал от удовольствия. Потом мы спели еще пару песен про «Батяню-комбата» и «Есаула». Подсели блякинские мальчишки и, заразившись общим весельем и мужским братством, тоненько подтянули песню про «Борьку-бабника». При этом все дружно косились на меня и хихикали, будто я этот самый Борька-бабник и есть.
      – Хорошо-то как, – расслабленно протянул Юрка.
      – Да-а, мужики, почаще бы. Разве есть у баб такая дружба? – спросил Стасик, сияя всей своей распаренной красной мордой.
      – Абсолютно, нет, – категорично отозвался Жека.
      – Павлик, Лешенька, как ваш бизнес? – осведомился Стасик.
      – Да Блякин мне как брат названный, – убежденно сказал я.
      – Дай я тебя поцелую, братан, – поддержал Леха, и мы поцеловались.
      – Скорее корреспондента «Спид-инфо» сюда, – заорал Юрка, а Жека схватился за голову руками.
      В общем, много было в этот вечер выпито, переговорено, обещано. Расходились поздно. Я тащил на себе разомлевшего Блякина, который все порывался что-то сказать, но лишь шумно выдыхал: «Мужики, эх, мужики...» Жека волок сумки, ему помогали Сенька и Ромка Блякины. Стасик с Юркой шли обнявшись и пошатываясь. Кончилось тем, что Жека повез Блякиных, а я, отвезя домой Стасика, оставил Юрку ночевать у себя. На поздние поездки я убил полночи, поскольку сам был не слишком трезв, а рисковать правами не хотел и ехал медленно-медленно, по возможности объезжая посты ГАИ.
      Утром я растолкал дрыхнувшего на диване Юрку:
      – Проснись и пой, Юрок. Тебе что, на работу не надо?
      – А сколько времени? – спросил Юрка, продирая глаза.
      – 7.00.
      – Ой, бля! У меня, наверное, Наташка дома с ума сходит.
      – Не боись, позвонил я вчера твоей Наташке.
      – Да? И что?
      – Получишь сегодня. Ладно, давай по кофею и побежали.
      Мы выпили какой-то дерьмовый растворимый суррогат (ну, не варить же спозаранку!), а все равно хорошо пошло.
      – А хорошо мы вчера посидели, правда, Паша?
      – Да, хорошо.
      – Правильно вчера Стасик сказал – почаще бы. А то когда теперь увидимся.
      – А ты помнишь, что Стасик говорил? – с усмешкой спросил я.
      – Обижаешь, Паша!
      – Погнали, я тебя до метро подброшу.
      – Черт, еще машину забирать. Эх, жизнь моя жестянка.
      Я подбросил его до метро, мы обнялись и расстались довольные друг другом. Какой был чудесный денек!
      
      38
      
      Воскресенье обрушилось на меня неожиданно. Поскольку все эти дни я существовал под впечатлением наших теплых (в прямом смысле, даже жарких) посиделок, роняя про себя ностальгические слезы умиления. Я очень надеялся, что сегодняшний день положит конец моим мытарствам в ненавистной конторе. (Атакой ли уж ненавистной?) Я почему-то совсем не волновался (волнение было перед экзаменом, перед загсом, перед потерей целомудрия и переходом во взрослую мужскую жизнь).
      Это воскресенье ничем не уступало предыдущим событиям (контора-то шутить не любит), а я не волновался. Но спокойствие это было ненормальным, неестественным. Как затишье перед бурей. Оделся я по-спортивному. Так было комфортно. Из дома вышел довольно рано. Не хотелось опаздывать. А это волшебное Ленинградское шоссе, по-моему, постоянно кишело машинами. (А чего ты, собственно, хотел – сезон дач и отпусков!). К тому же надо было подзаправиться. На душе царили тишь, гладь вместе с божьей благодатью. И это не успокаивало. В общем, нервное спокойствие (Давай, давай, накручивай себя, Сизов, до паники, до истерик. Ты ведь любишь копаться в этом дерьмовом психоанализе, любишь, да? Психопат вонючий! Посмотри на себя, кем ты возомнил себя – Фрейдом? На кого ты похож? Дурак и дурак.) Сквозь белесые облака палило солнце. Я надел темные очки. Блякин как-то долго не мог решиться в пользу темных очков (Идут? Не идут?) и пытал по этому поводу меня. Я был твердо убежден, что солнцезащитные очки идут всем. На самом деле в бейсболках или темных очках все красавцы.
      Моя машина, стоявшая на солнце, раскалилась. Внутри был ад. Я открыл все окна, и все равно задыхался (Конечно, все нормальные давно поставили кондиционеры, один ты остался – жмот.) Я быстренько промчался по Москве, выехал на МКАД и немного потолкался среди грузовиков и дальнобойных фур. Оказавшись за чертой города, я приободрился. Нагретые солнцем леса вдоль дорог, благоухали. Воздух фильтровался ими, очищаясь от московского смога. Чем ближе я подъезжал к даче, тем сильнее была тревоге. Я уже не пытался убедить себя, что все нормально. Что-то было не так. И очень давно. Вспомнился один гнусный эпизод из далекого студенчества.
      Мы с Блякиным были тогда на даче Юрки Вирховского. Справляли его двадцатилетие. Его родители тактично (и очень разумно) слиняли. Народу набилось много. Такие же безбашенные охламоны. Была там одна девочка. Подруга юркиной сестры. То ли Полина, то ли Кристина. (Вот черт я, уже как пращур-склеротик не могу вспомнить ее имя.) Славная девочка – тоненькая и большеглазая. Девочка-гуманитарий. Нам технарям с нашими прямолинейными однокурсницами, она казалась утонченной и загадочной. Естественно, мы с Блякиным поспорили, кто первый затащит ее в койку. Конечно, я давал Лешке фору. Юрка, организовавший тогда нечто вроде тотализатора, скалясь объявил, что ни фига у нас не выйдет. Морды у нас не в том шоколаде, да и вообще, она с такими не путается. Какой наивняк, девочка, похоже, сама положила на меня глаз. Прямо-таки из трусиков выпрыгивала. Потом была всеобщая шальная пьянка, и мы с ней сидели рядом. И Полина-Кристина много пила. Без энтузиазма, но в угоду мне и компании. Кончилось тем, что я завел ее наверх, где она отключилась. Я спустился, и мрачный Блякин, глумливо улыбаясь и признавая мою полную и безоговорочную победу, спросил:
      – Где она?
      – Наверху в отключке.
      – Ты что, ее напоил!? – разгневанно заорал Блякин, которому Полина-Кристина, похоже, больше, чем нравилась.
      – Нет, просто не останавливал и позволил напиться.
      – Зачем!?
      Я усмехнулся нехорошей такой усмешкой:
      – Она там... наверху, и я могу сделать с ней все, что захочу (Все что подскажет мне моя извращенная юношеская фантазия.), – тогда мне нравилось до болезненного кайфа жестко глядеть в ошалелые глаза Блякина и выплевывать, словно раздавать пощечины: – Я могу не просто шпокнуть ее, а оттрахать по полной программе, отыметь так...
      – Пашка, ты что сдурел? – бледный Блякин пошел красными пятнами.
      – Но я не буду этого делать, – спокойно продолжал я. – Если хочешь, можешь пойти – полакомиться, я – пас, какой смысл, если она в отключке?
      – Ну и скотина же ты, – сказал Блякин, поднимаясь по лестнице.
      – Ты куда?
      –  К ней.
      – А, ну я пошел.
      – Дурак и мысли у тебя грязные. Пойду к ней, чтоб тебя там не было, маньяк хренов.
      Я пожал плечами, но Блякина зауважал. В общем, так и не переспал я с этой девочкой. (В тот раз – нет, это случилось гораздо позже.) Но когда она пришла в себя, то считала, на полном серьезе, что что-то было, и стала относиться ко мне, как к самому подлому подонку. С ее легкой руки многие долго считали меня грязным похотливым сукиным сыном. Моя репутация, таким образом, была очень удачно подмочена – реклама! Я тогда неумышленно спустил тормоза и позволил ситуации выйти из-под контроля. Тогда я действительно мог сделать с этой Полиной-Кристиной все. Теперь, похоже, кто-то пытался отыметь меня. (А может, меня уже имели?) Теперь я находился в отключке. (Фу, черт, какие глупости в голову лезут!). Я сплюнул в открытое окно и врубил погромче музыку.
      Когда я подъехал к даче, нехорошее предчувствие усилилось. Серго... Источник беспокойства был связан с Серго. Казалось, я что-то про него упустил. Что-то, что лежало на поверхности, но я прошел мимо, не заметив. Серго стоял на крыльце. Он меня ждал. Я вышел из машины, мы молча обменялись рукопожатием. И тут я заметил, что черные глаза Серго отражают свет.
      Впервые подумалось, что Серго носит контактные линзы. Почему-то эти линзы тоже не понравились мне. Мы вошли в дом.
      – Сегодня, – сказал Серго. Камин он в этот раз не затопил, посиделок не намечалось. На каминной полке стояли часы. Здоровские, я еще в прошлый раз обратил на них внимание. Тяжелая мраморная глыба, розовая с палевыми прожилками  и  вделанный,   вплавленный  в  нее циферблат. Мы оба чувствовали себя дискомфортно, как будто находились на грани безумия. Мы нервничали, но нервничали по-разному. Серго облизывал губы и беспокойно бегал глазами, я – внутренне закаменел, дышал через раз. (Дыхание как-то сперло в зобу.) Мы молчали.
      – Кто-то убил Анжелу, – буднично сказал я. Меня потрясла ее смерть, но не шокировала. Хотелось узнать, что думает по этому поводу Серго. (Пробный шар.) – Светлов думает, что я.
      – Но ведь это не ты, Павэл. (Без вопроса.)
      – Нет, но, сдается мне, ты догадываешься кто.
      – Нет, – резко сказал Серго, а потом добавил очень тихо, – я не догадываюсь, я знаю.
      – !?
      – Не будем об этом. У нас мало времени и много дел. Ты хорошо разбираешься в компьютерах?
      – Хм, спрашиваешь!
      – Это хорошо. Но сначала Светлов. Главное – Светлов. Зиночка, конечно, тоже, но сперва Светлов...
      – Похоже на психологическое убийство, а?
      – Похоже, – согласился Серго. – Не думай об этом. (Хорошо, я буду думать о тебе. И скажу тебе честно, что-то в тебе не так. У меня нет времени сейчас разобраться в этом, но что-то не так. Что-то я пропустил в тебе, мой бронзоволикий «друг» Серго. Впрочем, без обид, мы ведь теперь в одной лодке. И молю бога, чтоб эта лодка не дала течь!) – А теперь слушай, я раскрою тебе кое-какие коды программ, на тот случай, если что-нибудь пойдет не так. (Так мы играем без гарантий? О чем это ты раньше думал?).
      Он начал говорить быстро-быстро какие-то цифры и названия, а то и целые фразы. Я ничего не запомнил. Серго, сверкнув глазами, сделал какое-то раздражительное движение рукой:
      – Включайся, Павэл.
      Я не сразу врубился, чего он хочет, но потом глянул ему в глаза (блестящие стеклянно – точно линзы) и настроился на телепатический контакт. Пароли и цифры отпечатались в моем мозгу. (Щелк, щелк, щелк – как касса в супермаркете.) Может, сыграл фактор неожиданности, но, скорее всего, то, что, контактируя, мы с Серго перешли на другой уровень общения, одновременно отключившись от реальности. Мы были связаны одной веревкой, которая должна была вытащить нас из бездны, но веревка, как известно, о двух концах, и вместо того, что бы сыграть роль страховочного троса, повергла в пекло.
      – Руки за голову, козлы! – резко прозвучал голос.
      У Серго отвисла челюсть, я – вылупился в пространство. В дверях стояла Зиночка. В футболке, джинсах и кроссовках она походила на подростка-ботаника. До меня не сразу дошло, что в руках у нее пистолет.
      – Выследила, сука, – хрипло и злобно выдохнул Серго.
      – Лучше бы тебе заткнуться, – парировала Зиночка.
      – Да что у вас зде... – начал я, когда – громыхнул выстрел. (Ух ты, громко как, это тебе, Сизов, не хлопки из американских вестернов. Мне показалось, что мой мочевой пузырь вот-вот даст течь. Да-а, похоже, суперменом я все же не был.)
      – Тебе, парень, слова не давали.
      Я моментально захлопнул рот и решил (до поры до времени) не возникать. Но на меня особого внимания не обращали – диалог шел между ними двоими.
      – И что дальше? – с нервной усмешкой спросил Серго. Он застыл, но я чувствовал волны адреналина, исходившие от него. Серго был опасен, пожалуй, даже более опасен, чем всегда.
      – Это ты мне скажи, чурка, – сузила злые глаза Зиночка.
      Наверное, «чурка» послужил пусковым механизмом. Серго мог бы стерпеть такое от меня, может быть, от Светлова, (Хотя тот вряд ли бы опустился до такой уловки – ловить на слабо.) но не от женщины, (У них там бабы вообще низшая каста, и где-то я с этим согласен.) не от Зиночки.
      Серго кинулся на нее как кобра... И тут начался кошмар. Раздались два выстрела. Громкие как петарды («Без глушителя», – отстраненно подумал я.). Она подстрелила Серго в прыжке, и он рухнул на пол, с протяжным стоном. Вот так: «о-о-о». Зиночка попала. Мои мысли неслись галопом, наперегонки с ударами сердца. Она ехала за тобой на машине. (Господи, на какой машине?) Тут из памяти всплыло – обрывок нашего первого разговора с Серго на этой даче:
      —  Разве Зиночка умеет водить машину?
      —  Она хорошо водит – начинала с мотоцикла, неплохо стреляет. (Ох, не хочу я в этом участвовать!)
      Может Зиночка и была крутой, но с другой стороны, она была обычной бабой, поэтому на секунду отвлеклась от меня (сняла с прицела) и удивленно (но не испуганно) уставилась на Серго, который распластался на полу. Под ним растекалась лужа крови (Го-о-споди, крови!), марая кремовый персидский ковер. Я уже ни о чем не думал – схватил часы (глыбу мрамора) с каминной полки и метнул в Зиночку. Попал в живот. Она хрюкнула от неожиданности и боли, и, сложившись пополам и выронив пистолет (Выронив пистолет!), упала на колени.
      Тут я подоспел и вырубил ее хорошим пинком. Никакой жалости к этой гадине я не испытывал. Я взял пистолет. (Тяжелый какой. От страха и какого-то помешательства я даже забыл, где этот чертов предохранитель и как на него ставить.) У меня тряслись руки и колени. Я подошел к Серго. Он был жив. Жив! И в сознании. Но кровь. (Господи, почему так много крови?) Кровь текла.
      – Дай сюда, – он указал на пистолет. Я отдал, и Серго очень профессионально проверил обойму, поставил на предохранитель. – Помоги мне, – он морщился от боли. Меня так вообще мутило. Какой кошмар. (Помоги! Если бы я, черт возьми, знал как.) Как помочь человеку, который истекает кровью как свинья на бойне. Я снял с него уже набрякшую кровью рубашку. С правой стороны грудной клетки (Не хочу я этого видеть.) зияла огромная дыра с рваными краями, ошметками кожи и острых осколков. (Костей... это же кости!) Но гораздо сильнее кровоточила рука, там кровь просто била маленьким горячим фонтанчиком. Я вытянул ремень из брюк и перетянул ему руку. Кровотечение уменьшилось.
      – Надо сваливать, – тихо сказал Серго.
      – Ты что? Я «скорую» вызову.
      – Нет, – его глаза смотрели твердо и жестко.
      – Ты не понимаешь, Серго, я не могу тебе помочь, я не врач.
      – Нет, ты отвезешь меня в город к моему врачу, а потом закончишь начатое.
      – Ты спятил!
      – Давай, Павэл, давай. Принеси мою куртку из машины, одень на меня а то, не дай бог, какой гаишник заинтересуется, да пойди кровь смой.
      – Не пойду, – заупрямился я, на самом деле у меня просто крыша ехала от всего этого. Я боялся, что Серго умрет, и тогда... тогда. (Тогда п...ц.)
      – Павэл, – он произнес, как я понял, несколько страшных проклятий на своем языке, и это меня если не убедило, то как-то отрезвило – я пошел за курткой и смывать кровь. Вернулся я быстро. Серго заметно побледнел за это время, а кровь все текла. (Господи, она все текла!). Зиночка застонала, приходя в себя.
      – А с ней что? – спросил я, и Серго сделал неопределенный жест. Неопределенный, но я-то очень хорошо понял. (Что-то мелькнуло, что- то... но, нет времени.)
      – Ладно, почисти ей мозги, только недолго, Павэл, на долго боюсь меня не хватит. (Мог бы и не говорить, умник.) Зиночка озиралась сначала непонимающе, потом испуганно, а потом с паническим ужасом. Я подошел к ней, опустился на колени, она отшатнулась. (Уж не знаю, чего подумала.) Я вперил в нее свой взгляд, и тут она поняла, зачем я пришел и закричала от ужаса, ненависти  и бессилия.  И закрыла глаза,  плотно закрыла глаза. А у нас не было времени, то есть абсолютно. Я беспомощно огляделся. И тут раздался голос Серго. Четкий, властный, холодный. С нотками металла и приказа:
      – Открой глаза, сука, посмотри на меня, – я сам от неожиданности развернулся к Серго, но голос звучал только для Зиночки. – Ты же хочешь посмотреть на меня. Посмотри мне в глаза. ПОСМОТРИ. – Невозможно было слышать этот голос и не слушаться. Глаза Зиночки медленно открылись, тут уж она попала в мое поле. Я знал, что она может сопротивляться моему воздействию, но она не сопротивлялась. Она была сломлена, напугана и ошеломлена. Мне очень хотелось узнать о ней побольше, но не было времени (рядом истекал кровью и терял силы Серго), поэтому я просто перезагрузил ее как компьютер, вымарывая из памяти (довольно грубо) целые куски, касающиеся меня, Серго, а заодно и Светлова с гребаной конторой. Я оставил ее в полугипнотическом трансе, из которого она должна была выйти минут через сорок, по моим подсчетам.
      Я помог подняться Серго. Пока он шел сам. На лбу и висках его выступила испарина, зрачки сузились от боли, он скрипел зубами. (Лучше уж кричи, герой. Хватит играть в настоящих мужчин.)
      – Возьми в баре две бутылки красного вина, – свистящим шепотом сказал мне Серго.
      – Зачем?
      – Павэл, не спрашивай, просто делай, что тебе говорят. Видишь, сколько крови я потерял, боюсь не доеду, пополню (разбавлю) хоть немножко. Или может ты привез с собой физраствор? – он закашлялся, и из горла его тоже пошла кровь. (А вот это совсем погано. Зачем я ввязался во все это?)
      Я усадил его в свою машину, принес вино и мы тронулись. Походя я отметил зиночкин «жигуленок» у подъездной дорожки. (Вот тварь.) Серго поплохело, он привалился плечом к дверце и шумно дышал, отирая пот рукой. На руке оставались кровавые подтеки. Он не пил, а как-то просто вливав вино в глотку, заставляя себя проглотить. Я и сам сейчас бы с удовольствием выпил. Но все же, несмотря на суровую правду ситуации, я воспринимал все как «понарошку». Может, это был шок, но скорее всего мой мозг просто был заблокирован от таких потрясений и отказывался трезво воспринимать происходящее. Серго протянул мне мобильник:
      – Набери номер... я... ах-ха-х... не.. могу, – он продиктовал (прохрипел) семь цифр, я потыкал в кнопки, но правильно набрал лишь с третьего раза – тряслись руки. Боже, у меня в машине сидит раненый, истекающий кровью (Как же много в нем крови. Липкой, теплой, красной крови. Я сейчас блевану... О-ох, не думать, не смотреть... не...) полумертвец. Это – дорога в никуда!
      Кашляя, роняя сгустки крови, делая огромные паузы, Серго заговорил на каком-то своем гортанном языке и, закончив разговор, обессилено откинулся на сидение. (Ты не довезешь его, Сизов, нет, не довезешь. У тебя нет шанса его довезти. У него изо рта течет кровь, у него пробито легкое и рука. Он умирает. Спокойнее, спокойнее, Паша, это паника. А если ты поддашься панике, ты улетишь в такие дерьмовые дали, по сравнению с которыми «контора» покажется тебе курортом. Так что давай, работай. Настала твоя очередь выполнять грязную работу. Так что начинай и не чирикай.).
      На какой-то миг наши биополя соприкоснулись. Я уловил запах его страха – страха смерти. Но он глушил этот страх, глушил злостью и раздражением. Промелькнуло в его сознании что-то знакомое, страшно знакомое... (Я уже почти знал... мои подозрения не были беспочвенны... О Боже, неужели это...)
      Серго начал медленно сползать по сидению, но он был еще в сознании. Внезапно его глаза полыхнули дикой яростью, и он бутылкой, которую держал в руках, врезал себе прямо в грудь, туда, где, скрытая курткой, зияла рана Я вздрогнул от его звериного крика и чуть не выпустил руль. Выписал на дороге «фигуру Лиссажу» и чуть не врезался в «фольксваген». Вдавив педаль тормоза, прочертил протекторами по асфальту.
      – Ты чего? – рявкнул я, соображая, кто раньше сдохнет, – он от потери крови или я – от удара.
      – Отключиться боюсь, – прохрипел он, – давай быстрее, Павэл, плохо мне, с этой чертовой кровью вся жизнь из меня вытекает.
      Он закрыл глаза и хрипло дышал перекошенным ртом. Вся его куртка уже заскорузла от крови. Серго открыл мутнеющие глаза и яростно зашептал:
      – Доведи это дело до конца, Павэл.
      – Я попробую, держись, держись... – мы уже въезжали в город. Повезло на сей раз только в одном, мы не тормознулись ни на одном гаишном посту. Но вообще-то, сегодня не фартило. Жопа полная.
      – Запоминай адрес, – еле слышно сказал Серго, – о...о, башка кружится, черт – он замолчал прочно и надолго, но потом собрался из последних сил  и  выдавил адрес больницы.  – Арслан Магометович Гаджиев... Арслан Магометович... он ждет... только к нему, понял? – ответа Серго так и не услышал, поскольку на сей раз все-таки потерял сознание, уронил голову на грудь и тюкнулся в стекло.
      Я перепугался не на шутку. Еще не приходилось кататься по городу с окровавленным трупом в машине. Крутые парни в таком случае обычно щупали пульс и говорили что-нибудь жизнеутверждающее. А у меня тряслись руки, сердце стучало через раз, волосы встали дыбом, и хотелось надуть в штаны. Тем более я понятия не имел, где этот чертов пульс. В общем, когда я добрался до больницы, мне показалось, что я поседел в полголовы и постарел лет на десять. Кое-как сообразил, что нужен, наверное, хирургический корпус. Я выволок Серго из машины, отключившись от происходящего. Абсолютно не хотелось задаваться вопросом: «Жив-нет?», «Дышит-не дышит?».
      В приемном покое путь мне преградила толстая тетка в грязном халате:
      – Куда тащишь, ну-ка стой, – тетка совершенно не удивилась ни моему дикому виду, ни окровавленной туше у меня на плече.
      – Мне нужен доктор Гаджиев. Арслан Магометович. Это к нему... это его... родственник, – зачем-то уточнил я.
      – А так это вас он ждет, – сменила гнев на милость (даже на какое-то подобострастие) тетка, – сюда-сюда его кладите, на каталонку. А он живой? – подозрительно спросила она.
      – Не знаю, – тихо выдохнул я.
      Минут через десять появился доктор. Арслан Магометович Гаджиев. Маленький худенький старичок со смуглой кожей и пронзительным острым взглядом глаз-буравчиков. Он с любопытством зыркнул на меня (но с каким-то брезгливым любопытством), затем на Серго – уже с профессиональным интересом. Его пальцы тонкие, гибкие, проворные теребили, ощупывали, трогали. Вдруг Серго открыл мутные глаза. Их взгляды скрестились.
      – Ты, – тихо сказал доктор. Я удивился не тому, что Серго открыл глаза. (Я уже вроде как смирился с его смертью.) Меня поразило то, что в интонации доктора (Доктора!) прозвучала ненависть. Ненависть и презрение. Серго не смотрел на Арслама Магометовича, он искал мой взгляд, и с трудом сфокусировавшись на нем, прошептал:
      – Не теряй времени, Павэл, нет пути назад. Закончи...
      – Не разговаривай, – резко сказал доктор. – Быстро. В операционную. – властно приказал он кому-то. И откуда-то появились люди в белых халатах (У меня зарябило в глазах. Замутило от белого цвета и запаха больницы.), быстро покатили каталку с Серго по коридору. Доктор Гаджиев заспешил следом, обернулся у самых дверей:
      – Подождите меня в кабинете, молодой человек. Елена Павловна – проводите.
      – Но я должен... – возразил я и запнулся. (Я не знал, что я должен.)
      Немолодая женщина в белом халате и шапочке взяла меня под руку и повела по лабиринтам больничных коридоров. В кабинете доктора стояло несколько шкафов, стол, стул, кушетка, затянутая клеенкой. На эту кушетку меня и уложила Елена Павловна и произвела какие-то манипуляции – обернула руку манжеткой тонометра, послушала дыхание, посмотрела зрачки, проверила рефлексы. Потом покачала головой и вышла. О том, что со мной (с нами) случилось она не задала ни одного вопроса. (Хорошо, видно, натренирована.) Только теперь я понял, почему Серго настаивал на том, чтобы ехать именно к своему доктору. В обычной больнице давно бы уже вызвали ментов и все такое. Они же обязаны сообщать о факте огнестрельного ранения. Вернулась Елена Павловна, неся в руке жгут, ампулы и шприц.
      Я боязливо поежился:
      – Что это? Зачем?
      – Лежите тихо. У вас шоковое состояние, это очень опасно.
      Она закатала рукав моей рубашки и быстро и ловко наложила жгут.
      – Но мне еще надо ехать, – вяло отмахивался я, – вы посоветовались с доктором Гаджиевым? – строго спросил я.
      Она слегка улыбнулась:
      – Ну, разумеется.
      Игла, чуть ужалив, вошла в вену. Я отвернулся. (Терпеть не могу, когда меня колют или кровь берут. И вообще за сегодняшний день я достаточно насмотрелся крови. На всю оставшуюся жизнь хватит.) Закончив со мной, Елена Павловна ушла. Я опять остался один. Надолго. Наступило какое-то расслабление. Медикаментозное или же это была защитная реакция организма, я не знал.
      Господи, что я здесь делаю, как вообще я мог вляпаться в такое? Я – неглупый, практичный, пофигистически настроенный человек. И это еще не конец – я должен ехать к Светлову. А Сер-то ранен, он умирает, может быть, уже умер. Но я не могу без него ехать к Светлову. Не могу и все. Это же абсурд. Что мне делать? Как? Господи, помоги мне. Да, я – раздолбай и сукин сын, но я стану праведником, я обещаю. Все-все обещаю, только помоги мне. У меня едет крыша. И никакой я не герой, просто напуганный мужик, которого мутит от вида крови, у которого на глазах подстрелили человека. Это сумасшествие какое-то. Какой-то дикий бесконечный кошмар. Хлопнула дверь, и вошел доктор Гаджиев. Белая шапочка сбилась набок, волосы прилипли к потному лбу, халат спереди был забрызган кровью. (Кровью! Опять кровь.) Он, не глядя на меня, устало прошел к столу, порылся в его ящиках, достал сигарету и закурил.
      – Серго умер? – тихо и пусто спросил я.
      – Что? – обернулся доктор. (Потом, возвращаясь к этому моменту, я понял, что он спросил «Кто?», а не «Что?», но тогда не придал этому значения. Меня интересовал Серго.)
      – Он умер? – повторил я потерянно.
      – Пока, нет, – ответил доктор, пытливо глядя на меня.
      – А что, может умереть? – опять не понял я.
      – Может, – серьезно подтвердил доктор – пятьдесят на пятьдесят. Как вы себя чувствуете? – поинтересовался он, просматривая записи, касающиеся меня, оставленные Еленой Павловной.
      – Нормально. Устал.
      – Это бывает после шока. Вы, молодой человек, можно сказать, спасли ему жизнь, вовремя наложив жгут, ну, если он выживет, конечно. Неплохо справились, – похвалил доктор. («Спасли жизнь!» – доктор выплюнул это как ругательство. Гневно и обвинительно, будто хотел, чтоб Серго умер. Хотел. Моя голова опять пошла кругом. Но я должен был сделать то, зачем пришел, ради чего все это было затеяно.)
      – Мне нужно ехать. Спасибо вам, доктор. Я... – моя одежда была в крови Серго, – ...у вас есть во что переодеться?
      Доктор опять посмотрел на меня странно, и опять я не понял его взгляда.
      – Подождите здесь, – сказал он и вышел. Вернулся скоро, неся какую-то темную рубашку. Ну да, если одеть навыпуск, прикроются пятна в верхней части брюк. Снизу, вроде, брюки не заляпались.  Рубашка была маловата в плечах, но мне уже было все равно. (Какие мелочи.) Доктор смотрел на меня неприязненно. Уже выходя из его кабинета, я обернулся:
      – Спасибо вам. И позвольте задать один вопрос.
      Он кивнул.
      – Мне показалось, что вы не очень-то хотите, что бы Серго выжил. Интересно почему?
      Он глянул темным немигающим взглядом:
      – Вам показалось.
      – Может и так, – устало согласился я.
      – Во всяком случае, я сделал все возможное, остальное в руках Аллаха.
      
      * * *
      
      Я шел как пьяный, залез в машину, все переднее сидение которой было залито кровью. Кровь уже кое-где засохла. И этот запах! Я открыл все окна и еле справился с тошнотой. Хотелось поехать домой, встать под душ и мыться, мыться, мыться... Но я – в чужой рубашке, весь пропитанный потом, поехал к Светлову. День клонился к вечеру, жара спадала, но я весь горел как в лихорадке. В воспаленном мозгу проносились картины (помимо моей воли, я не хотел их видеть), эпизоды, образы. Слишком много вопросов и мало ответов. Но я не хотел эти ответы знать. Теперь, Сизов, ты доволен? Доволен, да? Остановись, Сизов! Ты уже психологически убил Зиночку, вычистил ее. Не усугубляй своей вины. Это ты. Ты и никто другой навел Зиночку на Серго. И где он теперь? Где ты теперь, красавец? Ты же по уши в дерьме. Не надоело играть в Рембо? Уйди, пока не поздно. Но я знал, что уже СЛИШКОМ поздно. Не зависимо от результата, я должен был поговорить со Светловым. Должен был дать ему шанс. Это был и мой шанс. Как глупо. Глупые мужские игры без выигрыша. Одни проигравшие.
      Я припарковался и вышел из машины. Серое здание встретило меня холодным безмолвием. Других машин на стоянке не было. Мне не хотелось туда идти. Я будто знал, что ничего хорошего мне это не предвещает. Но я так же знал, что пойду. И пошел.
      Тяжело поднялся на второй этаж и толкнул дверь светловского кабинета. Кабинет был пуст, и я облегченно вздохнул. И что дальше? Нет ответа. Я стоял посреди кабинета, как дурак.
      «Ловушка!» – крикнуло что-то в моем мозгу голосом Серго, но я и сам это знал. Знал уже до того как услышал тихий голос Светлова:
      – Не оборачивайтесь, Павел Ильич.
      Я ждал этого, но все равно подпрыгнул от неожиданности.
      – Не оборачивайтесь, медленно поднимите руки. Ноги на ширину плеч.
      Я выполнил все машинально, не понимая смысла этих действий, потом допер:
      – Я без оружия, Сергей Александрович.
      – Правда? – усмехнулся он. – Ваше оружие всегда с вами, не так ли?
      Да, это правда, подполковник, поэтому ты и не хочешь смотреть мне в глаза. Боишься. Я тоже боюсь, очень боюсь.
      – Можете опустить руки, Павел Ильич, сделайте два шага вперед и, не оборачиваясь, сядьте. Мне кажется, сегодня у вас был тяжелый день.
      Я кивнул, но не двинулся с места и тогда почувствовал, как что-то уперлось мне между лопаток. (О, Господи, – да он мне в спину пистолетом тычет. Ну, это я скажу вам чересчур!)
      Я сделал два шага и сел. Не оборачиваясь. Но мне хотелось увидеть его лицо, это было просто необходимо.
      – Вы убьете меня? – спросил я Светлова и не получил ответа. И это было хуже всего. Мне казалось, хуже уже не бывает. (Ошибка сто процентов.) Оказалось, что неприятности только начинаются.
      – Давайте договоримся, Павел Ильич, поскольку вы – сторона проигравшая, то вопросы буду задавать я.
      – У меня ведь нет выбора, подполковник. Однако какой смысл мне отвечать на ваши вопросы, если вы не гарантируете мне жизнь? – резонно поинтересовался я.
      – Не гарантирую, – согласился Светлов. (И мурашки пробежали у меня по спине.) – Но кое-что предложить могу.
      – Например?
      – Легкую смерть, – холодно ответил Светлов, и я понял, что дела мои еще хреновей, чем казались вначале.
      – Да, не слишком оптимистично, но очень убедительно.
      – Хорошо держитесь, Павел Ильич. Я недооценил вас, да недооценил. Но все ведь поправимо. Это моя ошибка, и я ее исправлю.
      – Спрашивайте, (Что делать? Что делать? Расклад мне не нравился, да не то, что не нравился, я был в ужасе. Страх. Страх смерти парализовал меня, я был в панике. Но инстинкт самосохранения подсказывал, что если я и умру, то именно от паники и собственной глупости, конечно. Поэтому я должен был взять себя в руки любой ценой. Раз, три поросенка.., два, три поросенка...) – я рассмеялся.
      Светлов насторожился. (Еще бы, тоже ведь играет с огнем. Я еще силен, и он это понимает. Я тоже недооценил тебя, товарищ подполковник.)
      – Что-нибудь веселое вспомнили,  Павел Ильич.
      – Да нет, куда уж тут веселее. Нервничаю просто, да и умирать, знаете ли, неохота.
      – Понятно, – успокоился он и начал задавать вопросы. Много. Разных. Я отвечал и думал. Думал.
      – Кстати, Павел Ильич, должен сразу предупредить вас о том, что если я почувствую воздействие. Любое. Я выстрелю. Без предупреждения. То есть, вот сейчас я вас предупредил. (Оба-на. Ставки растут!). Надеюсь не нужно объяснять, что выстрел будет на поражение? С такого расстояния попадет даже ребенок. (Да, мой опасный друг, обойдемся без предупреждений и объяснений.) Продолжим. Как вы ...
      Конечно, можно было попытаться обойтись без зрительного контакта. Как было с тем забинтованным парнем, но ведь и тогда мне удалось это не без труда, да и то только потому, что парень ослабел и устал сопротивляться. А Светлов был в отличной форме. Он был силен и опасен. Действовать нужно было наверняка. Я не имел права на ошибку (ошибки здесь слишком дорого обходятся). Мне нужен был зрительный контакт, а он был невозможен. Во всяком случае, пока. (Я должен увидеть твои глаза, подполковник. Увидеть и заглянуть в них.)
      Я уже не нервничал, а злился. (И это, пожалуй, было похуже паники.) Я начал впадать в то состояние, когда длительное напряжение переходит некую границу. Границу, за которой уже не страшно. За которой все по фигу. Туда, где инстинкты самосохранения уступают место безумству шального отчаяния.
      Я подошел очень близко к пониманию тех, кто бросался на амбразуры, не надеясь выжить и все-таки надеясь. И еще я поймал себя на мысли, что молюсь. Молюсь всерьез и по-настоящему.)
      – У меня еще много вопросов, – тихим ровным, безликим, ментовским голосом продолжал Светлов.
      Я мысленно досчитал до пяти:
      – Сбавь обороты, подполковник, – сказал я четко и внятно, а он как-то поперхнулся, не закончив фразу, – не знаю, кем уж ты себя вообразил, санитаром человеческих душ или там карающей рукой, да только сдается мне, что я еще нужен тебе. Очень нужен. Сколько времени у тебя ушло, что бы собрать группу – год, два, десять? А я ведь стою целой группы, подполковник. Ты это знаешь. И я это знаю. (У меня на лбу выступил пот.)
      Светлов не стрелял. Но я просто чувствовал, что вот сейчас услышу хлопок, тихий такой, как его голос, почему-то я сразу решил, что пистолет Светлова непременно с глушителем.
      Тихий хлопок. Тихий. Но он все равно взорвет мои барабанные перепонки... страхом. Потом, вместе с ожогом и болью пуля войдет в мою спину, впечатав частички рубашки в кожу, Боль разорвет мое тело и сознание, и я перестану существовать. Мое тело повалится на бок, грохнется со стула как мешок с картошкой, голова ударится об пол, но будет уже не больно.
      – Светлов, тебе никогда не закончить дело с тем Обожженным парнем без меня. Ты никогда не узнаешь, кто убил Анжелу. (Тут я блефовал.) И не получишь полковничьи звезды на свои паршивые погоны, в ближайшее время уж точно...
      – Прекрати! – жестко выкрикнул Светлов. (Но я уловил ноту истерики.)
      – ...и ты никогда не поймаешь Мирзу... – продолжил я.
      – Тебе лучше помолчать, – угрожающе сказал Светлов. (Я просто видел, как подрагивает палец на спусковом крючке, стремясь нажать на курок и все закончить. Но у подполковника были крепкие нервы. Чего не скажешь обо мне. Я был на пределе).
      – Попробуй остановить меня, – тихо и спокойно (хотя весь внутренне сжался) проговорил я, поворачиваясь.
      В лицо мне уставилось дуло пистолета и растерянные глаза Светлова. (Что, не ожидал, дружок?)
      – И вот, что я еще скажу тебе, подполковник, – мне плевать на то, что у тебя пистолет. Мне плевать на тебя и твою гребанную систему. Стреляй, если хочешь, мне по фигу.
      Мы смотрели друг на друга. Он – прищурившись и не мигая, я – с вызовом и дерзким спокойствием, готовясь начать сеанс. (А ведь он уже идет, Сизов.)
      – Придется тебя убить, – буднично сказал Светлов, перемешая дуло пистолета мне в голову. (Как ты спокоен, подполковник. А знаешь ли ты, что спокойствие тебя и погубит. Другой на твоем месте давно бы уже выстрелил, и дело с концом. А ты ведешь разговоры. Похоже, я действительно тебе нужен. Ты медлишь: жадность-практичность борется с разумностью-целесообразностью.)
      –Убей меня, Светлов, но сначала, – я собрался с духом и перешел на гортанные интонации Серго, – посмотри мне в глаза. Посмотри. Мне. В глаза. Ты ведь всегда находился здесь, ты издали наблюдал процесс. Я дам тебе возможность поучаствовать. Посмотри в глаза. Давай, загляни по ту сторону. Загляни в глаза.
      Вены вздулись на шее подполковника, светлые пряди упали на лоб, пистолет дрогнул в руке (И, о, боже мой, палец на спусковом крючке!), но он не мог отвести взгляд. Хотел и не мог. И ХОТЕЛ, И НЕ МОГ. Я направил всю свою силу и мощь в его зрачки, грубо вламываясь в его подсознание и одновременно перехватывая его запястье, той руки, с пистолетом. Я возликовал и расслабился.
      Он был почти в трансе, но никак не хотел расставаться с оружием, цепляясь за пистолет как за единственную связь с реальностью. Похоже, он тренировал не только бицепсы с трицепсами, но и кисти. Его рука была несгибаема, а я не мог отвлечься от его глаз. Мое внимание дробилось. Он чуть дрогнул. И опуская руку, описал пистолетом замысловатую фигуру.
      Прогремел выстрел. Боль обожгла мое левое бедро. Одновременно я услышал звук падающего на пол оружия и почувствовал как что-то (Ты знаешь что это.) горячее потекло по ноге. Но я не мог отвлекаться. Светлов впал в транс. Беги, Пашка, беги. Ты ранен, ты истекаешь кровью, как Серго. Давай пока не поздно. Но нет. Я должен закончить.
      Мысли Светлова находились в строгом военном порядке. И никаких эмоций, почти... При другом раскладе, я бы поподробнее покопался в его поганой башке, но сейчас... Меня не интересовали его глобальные задачи и наполеоновские планы. Только то, что касалось меня, Серго и Зиночки. (Выскребать, так выскребать до конца.) Я не стал набело вытирать его память, не было времени. Я просто блокировал информацию, которую хотел. Черт, а информации было много. Боль в ноге усилилась. Вобщем, пока я с ним закончил, вся левая брючина пропиталась кровью. Пора было сваливать, но оставалось еще одно. Компьютер. Мне показалось, что все пароли и коды, которые надиктовал Серго, вылетели у меня из головы. Нужно было сосредоточиться.
      Но вид собственной крови вгонял меня в отчаяние, близкое к шоку. Кое-что начало выплывать из памяти, и я как одержимый защелкал мышью. Файлы, файлы, файлы... пальцы бегали по клавиатуре, вводя пароли. Резко зазвонил телефон, я подпрыгнул и выругался. Светлов зашевелился. Это было некстати. Я подошел и уже без всякой телепатии, вырубил его, огрев по затылку пистолетом. Вернулся к компьютеру. Да, господа гебисты, слабоваты ваши компьютерные хитрости. Кроме глупых паролей и не придумали ничего. С фантазией туго. С хорошими программистами вообще труба. Провозился я довольно долго. Еще дважды пришлось успокаивать Светлова, который все порывался прийти в себя раньше времени. (Крепкий мужик.)
      Закончив с компьютером, я огляделся. Кабинет напоминал бойню – кровавые следы на полу. Я задрал брючину и осмотрел ногу. Пуля задела ткань и прошла даже не на вылет, а по касательной, выдрав клок мышц из бедра. Кровило здорово. Но если бы у подполковника в последнюю секунду, не без моего вмешательства, не сбился прицел, мне пришлось бы хуже.
      Я снял рубашку, оторвал от нее рукав и сделал нечто вроде повязки. Затем доковылял до туалета, намочил рубашку и начал затирать кровь на полу. Сначала в коридоре (мне сказочно повезло, что меня никто не застал за этим занятием), потом в кабинете. Выключил компьютер, расставил стулья аккуратненько по стеночкам. Пистолет вложил в кобуру на поясе Светлова. Огляделся – да, пора линять. И тут в дверь постучали. Я лишился дара речи. (И что дальше, ковбой? Ловушка захлопнулась. О, нет!). Я затравленно глянул на Светлова, который скрючившись, отдыхал у стеночки. Ну, а Павел Сизов стоял голый по пояс, глупо таращившись на дверь.
      – Я занят, – повелительно крикнул я. (Вышло непохоже, но тот, который за дверью, не рискнул войти.) Еще минут пятнадцать я стоял, не дыша, перед закрытой дверью и прислушивался.   Наконец,   перекрестясь,   рискнул   выйти. Вышел, спотыкаясь на каждом шагу и, хромая, поковылял к машине. Сел в нее. Поморщился, с отвращением бросив взгляд на соседнее окровавленное сидение. (А чего ты, собственно, волнуешься, стрелок? Твое скоро станет таким же.) Я выехал за ворота и, проехав пару кварталов, остановил машину у обочины.
      Набрал номер Блякина. Гудки, гудки, о черт, неужели на даче. Давай, толстопуз, возьми трубку.
      – Алло.
      – Леха, это я, сможешь приехать, только быстро.
      – Сдурел, Паша? Что за пожар?
      – Я ранен, Леха, без тебя не обойдусь...
      – Это что шутка или проверка на вшивость? – не врубился Блякин.
      – Нет, Леша, это не шутка. Слушай, у меня кровь течет, я рубашкой перевязал, а она все равно...
      – Ты пьян? – догадался Блякин.
      –Леха, я умираю, – сказал я, и Блякин видно сообразил (наконец-то) по моему голосу, что дело серьезное.
      – Ты где? Я еду.
      – Не знаю, – я огляделся и прочитал ему в трубку название улицы с вывески на доме.
      – Еду, – озабоченно сказал Блякин. Гудки... Я открыл окна в машине, включил музыку и откинулся на сидении. Я потихонечку терял кровь и силы, но теперь это было не важно. Не так важно. Глупо было думать, что теперь все будет хорошо, но я думал, так. Раньше все было похоже на ту пресловутую бочку меда с маленькой ложкой дегтя. Теперь все переменилось. В бочке оказался деготь, а ложка меда вроде приманки. Сначала эта ложка была столовой, потом чайной, потом осталась лишь капля, а теперь... Что же теперь? Теперь всю жизнь придется плавать в этом черном вязком дерьме воспоминаний. Что ж, пришла пора отдавать долги, платить по счетам. Такова жизнь, и не мной установлены правила. И уж, тем более, не мне их менять. Я расслабился и захмелел в своей усталости. «Я сделал ЭТО. Сделал. Мне удалось» – думал я, но уже по инерции, без особого восторга. Накатило разочарование – у таких крутых историй не должны быть банальные концы. А все было именно банально. И глупо. Хорошего парня (меня) втянули в грязную историю плохие парни. Но он оказался настолько крутым, что надрал им всем задницу. И теперь этот хороший парень сидит без рубашки в вонючей машине, орошая штаны своей никчемной кровью и глупо улыбается, да еще пытается философствовать.
      Пульс колотился где-то в висках, голова позванивала, а мне было наплевать. Что-то раздражало меня и колотилось в мозгу пульсирующим набатом. Я не мог понять источник раздражения. А когда снизошло озарение, оказалось, что не всегда хочется знать ответ.
      Ты ведь жалеешь, Сизов, что так все закончилось. Быстро. Слишком быстро. Ты еще не пресытился острыми ощущениями, не нахлебался их горстями. Да, конечно, ты прошелся по лезвию бритвы. Но ведь этого мало? Мало, ведь так? Пришел конец бурному, интересному, опасному этапу. Конец. Может, хочешь вернуться, дорогуша?
      Да, я хотел. Очень хотел. Я понял это и рассмеялся. Доигрался, маленький лгунишка? Тебе ведь все это нравилось? Нравилось!
      Меня одолел смех – идиотский, нервный смех. Это было начало истерики, но я ничего не мог поделать. Постшоковая реакция.
      Я смеялся и не мог остановиться. Я смеялся, уронив голову на руль. Смех клокотал во мне, вызывая в животе болезненные спазмы. Слезы катились из глаз. Я не мог остановиться даже тогда, когда увидел блякинский джип, выруливающий из-за угла. Блякин подъехал, вылез из джипа и заглянул в мою машину. Его глаза вылезли из орбит, и он зло спросил:
      – Что здесь, черт возьми, происходит? И чем это здесь так воняет?
      Его вопрос вызвал новый приступ смеха. Тогда Блякин выволок меня из машины и хорошенько встряхнул. Я понемногу пришел в себя. Он хотел еще что-то спросить, но тут его глаза округлились вторично – он увидел мою брючину, вымазанную в крови.
      – Что это, Паша? – спросил он, догадываясь, но отказываясь верить. (Да уж не варенье.)
      –Это – кровь, – спокойно ответил я.
      – Откуда? – почему-то шепотом спросил Блякин.
      – Я ранен, – сказал я раздраженно. – Слушай, Леха, я конечно понимаю, что у тебя много вопросов, но может мы все-таки сначала решим мою проблему?
      – Конечно-конечно, – засуетился Блякин. – Давай так, – тут за углом платная стоянка, я свой джип отгоню и бегом к тебе, еще протянешь?
      – Наверное, – пожал плечами я.
      Блякин умчался, но вернулся довольно-таки скоро, резво и как-то вприпрыжку. Он сдернул чехол с водительского сидения, как-то хитро сложил его, постелил и сел за руль. К счастью, ближайшая больничка оказалась недалеко.
      Строгая затурканная врачиха долго пытала, что да как. Блякин что-то мямлил про развлечения по-пьяни.
      – Вы же понимаете, что я обязана сообщить об этом? Огнестрельное ранение все-таки, – предложила докторисса свой вариант.
      Мы скорчили кислые мины, после чего я ослепительно улыбался женщине в белом халате, а Блякин – отсчитывал баксы. Она устало махнула рукой, но баксами не побрезговала. После чего меня отвели в облицованный белой плиткой бокс, обработали рану и наложили швы. (Ну, вот теперь будет шрам – это шрам на роже мужику всего дороже, а уж если ж на ноге?).
      Из разговора я понял, что повезло мне сказочно (Да уж, нечего сказать!) и крови я потерял не много. Докторисса решила поставить мне капельницу и, увидев на сгибе локтя следы уколов, поморщилася. Небось решила, что я наркоман. Да, наверное, я так и выглядел. (Меня уже выводили сегодня из шока, подружка.)
      Часа через полтора меня отпустили, заштопанного и накаченного медикаментами (почти как нового), под ответственность Блякина. Докторисса выписала кучу рецептов на таблетки и мази там всякие и долго объясняла Блякину (видно он внушал большее доверие), как и что применять. Блякин подобострастно покивал. И затем повез меня домой:
      – Ничего не хочешь сказать? – начал он.
      – Не сейчас, – устало выдавил я. В глазах стоял туман, меня тошнило от крови, больниц и белых халатов. Это был длинный день. Слишком длинный день.
      – ОК. Пожелания? – осведомился он.
      – Пожрать бы, – спохватился я, вспомнив, что как-то нарушил сегодня режим питания, правда особо не был уверен, что не выблюю все обратно.
      – Ладно, экстремал-жоподрал, отвезу тебя на хату, и чего-нибудь закажем.
      – Похоже, мне очень повезло, что у меня есть такой друг, – благодарно сказал я.
      – Тебе-то повезло, – парировал Блякин и воскликнул: – Господи, чем я провинился перед тобой, что ты свел меня с этим придурком?
      – Лешенька, ты – сама любезность.
      – А то. Знаешь, что я предлагаю, когда мы приедем к тебе?
      – Горю нетерпением узнать.
      – Спалить твою вонючую тачку. Ты что здесь трупы возил?
      – Угадал.
      – Мы прибыли, (О, боги!) и Леха практически волоком дотащил меня до квартиры. Я ослабел и на ногах держался плохо... Он начал звонить по телефону, а я пошел в ванную.
      – Ты чего будешь, Павло? – проорал мне Блякин в дверь.
      – Мясо. Много мяса. Очень много мяса...
      – Ну, я понял, понял. Вполне доходчиво.
      В ванной я с отвращением снял одежду и швырнул ее в угол. Вряд ли я когда-нибудь это одену. Врачиха мыться запретила, поэтому я намочил самое большое полотенце и долго растирал свое тело, пока кожа не покраснела. В зеркало на себя мне смотреть не хотелось. Блякин забарабанил в дверь – принес еду. Я завернулся в халат, и мы устроились на кухне. Я ел и ел, и ел, и ел. Жадно отрывая зубами большие куски. Блякин смотрел на меня с любопытством.
      – Водки, – с набитым ртом попросил я. Блякин хихикнул:
      – Узнаю Павла Сизова.
      Я хлобыстнул сразу полстакана. Горло обожгло, и едкая жидкость змеистым теплом побежала в желудок. Блякин смотрел с сожалением и завистью – он не пил, поскольку ему еще предстоял путь за своей машиной. Было довольно поздно, но еще достаточно светло и Блякин стал собираться. В дверях он нацелил на меня пухлый палец:
      – Хочу сказать кое-что. Я тебя ненавижу, но все-таки держись подальше от неприятностей, мой мальчик.
      – Очень тронут, – ответил я и немного поздновато спохватился: – Слушай, давай я тебе денег дам. Блякин посмотрел на меня как на идиота:
      – Сдается мне, тебя вылечили не совсем, Паша. Сочтемся...
      – ОК.
      Он уже уходил, но, обернувшись на пороге, тихо спросил:
      – Паша, это все?
      – Да, Леха, это все, – так же тихо ответил я, и, честное слово, хотел в это верить. (Ты ведь знаешь, что это не так, цыпленок? Да, и я тоже это знал.) Я прохромал до кровати и рухнул в нее как  подкошенный.   Вырубился   практически мгновенно – лекарства, стрессы, алкоголь, кровопотеря быстренько сделали свое дело (даже с таким здоровенным лосем как я).
      
      39
      
      Приходил в себя я медленно. Рана на ноге затягивалась, а вот в душе – нет. Как и большинство нормальных мужиков, я считал себя удачливым суперменом со стальными нервами, но это оказалось далеко не так. И сознаться в этом было непросто. (С другой стороны, лучше поздно, чем никогда.) Мне кажется, что за эти дни я выпил больше, чем за всю жизнь. (Понятно, как спиваются!) Однако здравый смысл взял свое, и на алкоголь я не подсел. Просто наступил момент, когда водка не полезла в глотку... Легче не стало, а вот несколько мерзких утренних похмелий я себе заработал. Нелегко было заставить себя ходить на работу. Блякин ждал объяснений, он ничего не спрашивал, но ждал. Это был закон дружбы. А я его нарушил, заведя игры на стороне. Но что я мог ему сказать? Только то, что был самым глупым из всех дураков, потому что ввязался во все это? Но это он и сам знал. Может, мне и стоило подлечить душу (а лучше мозги!) каким-нибудь аутотренингом. Но психоаналитикам я не доверял (а после последних событий все больше и больше). Я ходил потерянный и апатичный. Я потерял чувство реальности. (Да, пора в палату № 6, Сизов.). Впрочем, было много средств выйти из этой непрухи и самым лучшим, пожалуй, был секс. Но хотелось мне не просто секса, хотелось тепла и участия, может даже слезливых разговоров за жизнь. Марина? Только этого не хватало.
      И я подумал о Саше. Глупо, конечно, я ведь бросил ее. Бросил грубо и безжалостно. Но, в конце концов, я ничего не терял, позвонив ей. Она пошлет меня, конечно, пошлет, но, может, это выведет меня из ступора. И еще я подумал, что соскучился. Правда ее образ размылся, исчезая из моей памяти, но я соскучился. Так глупо все. Как и сама жизнь. Я набрал Сашин номер. Гудки – три, пять, десять. (А ты чего ожидал? Лимит везения исчерпан.) Я сидел с трубкой у уха и слушал гудки. Но тут возник слабый сонный голос:
      – Алло, кто это?
      И только тут я сообразил, что вообще-то три часа ночи и все нормальные люди спят. Нормальные.
      – Это я, – глупее не придумаешь.
      – Кто я? – спросила настороженно Саша, но я мог поспорить на что угодно, что она меня узнала. Узнала! И не бросила трубку.
      – Я – Павел Сизов.
      – Павел... – задумчиво и потерянно протянула она, не зная что сказать. (Я бы тоже не знал.)
      – Да, Саша, я... пожалуйста, не вешай трубку, мне нужно поговорить с тобой. Пожалуйста, мне очень плохо. (Надо было добавить – без тебя. Но я не добавил.)
      –Хорошо, я слушаю, – холодно сказала она.
      – Саша, я ушел тогда... – начал я
      – Без обид, – жестко бросила Саша. (Да, я и не, заслужил другого.)
      – ... ты не понимаешь. Тогда я не мог поступить иначе, просто не мог. Если ты любишь, – я поправился, – любила меня, ты мне поверишь.
      – Чего же ты хочешь? – удивленно и как-то надтреснуто спросила Саша.
      – Я не знаю. Но может быть, ты дашь мне еще один шанс?
      Трубка долго молчала:
      – Может быть, – тихо сказала Саша, – но ведь ты не даешь никаких гарантий? – я почувствовал, что слова вырвались помимо ее воли. Теперь прочно замолчал я.
      – Хочешь увидеться? – спросила Саша.
      – Да.
      – Когда?
      – Сейчас.
      – Но... ладно, приезжай, – сказала Саша и добавила с невеселым смешком, – дура я, наверное.
      Я так не думал.
      И я приехал к ней, осунувшийся и небритый, с черными кругами под глазами. Саша открыла мне дверь в коротком шелковом халатике, худенькая, коротко стриженная, зеленоглазая. Мы молча посмотрели друг на друга, и я вошел. Саша разглядывала меня с любопытством:
      – Ты изменился, Паша.
      – Да, я изменился.
      – У тебя неприятности? – спросила она, памятуя о том, что раньше я настолько искрился пофигизмом, что неприятности просто не могли ко мне прилипнуть, по определению.
      – Можно сказать и так.
      – Тебе нужна моя помощь? – спросила она с наивным удивлением.
      – Может быть.
      – Что же я могу сделать?
      – Люби меня. Просто люби меня.
      – И все?
      – И все.
      Она задумчиво поглядела на меня, наверное, я выглядел жалко. Ее глаза замерцали изумрудно. Она сделала несколько маленьких шагов, поднялась на носки и тихонько прижалась губами к моим губам. Я стоял как дурак. Я уже начал забывать вкус ее губ.
      Меня охватило такое дикое желание. Мой половой пост трансформировался в половое безумство. (Но, это, естественно, было лучше, чем импотенция. Я слышал что от стрессов концы вянут. Да, такое случается.) Я схватил ее тело жадно и грубо. Мои руки уже жили какой-то своей сумасшедшей жизнью, мои пальцы... Я рвал как одержимый пояс ее халатика, чтобы поскорее добраться до ее кожи. Я жаждал буйства, поэтому заламывал ее тонкие запястья, оставляя на них синие следы от своих пальцев, я запрокидывал ее голову и впивался в ее губы. Я хотел овладеть ею прямо тут – в маленькой прихожей. Но она отстранилась немного, полыхнула зеленью глаз и прошептала что-то вроде: «Ты весь», но я сообразил, что это, наверное, все-таки было «Не здесь». И тогда я понес ее – свою добычу – в комнату. И там, на ее кровати, пропитанной ее запахом, я снова обезумел. Я был уже по ту сторону страсти. Войдя в нее, я застонал, это было то, чего не хватало мне последнее время. Секса. Обычного грубого секса без всяких прелюдий. Но было и что-то еще. Утолив первый порыв, я понял, что теперь здоров. Полностью. Тело вылечило душу. Рассвет поднимался над городом. Я ласкал Сашу, проводя губами по ее длинной шее, линии плеча, целовал ее грудь, смятую и истерзанную мной же... ранее. Теперь, после бурного спурта, накал страстей угас, и я сочил наслаждение как мед из сот. Ее тело блестело от пота, волосы прядями липли к вискам, ее взгляд застыл, предвкушая.» Она плавилась в моих руках – умелых и бесстыдных. Она молила о пощаде, но я был безжалостен, открывая перед ней все новые горизонты удовольствий. В конце концов, я пощадил ее. И мы оба обессиленные медленно остывали, возвращаясь на землю. На улице стало совсем светло. Золотое солнце жарило в окна.
      – Ты меня еще любишь? – спросил я Сашу.
      – Не знаю..., но я рада, что ты вернулся. Ты ведь вернулся? – неуверенно добавила она.
      – Да. Думаю, да.
      – Я боюсь, Паша, – она глянула на меня сквозь волосы, упавшие на лоб, – боюсь, что ты пришел, чтобы опять сделать мне больно.
      Я улыбнулся и обнял ее:
      – Нет. Нет. Теперь все будет хорошо. Все хорошо. Спи.
      
      40
      
      И я пошел на поправку. Саша спасла меня. Я становился прежним. Хотя нет, не прежним, прежним я не буду никогда. Иногда я думал, что все мои душевные терзания не стоят выеденного яйца. Многие, очень многие прошли круги ада – в Афгане, Чечне или просто теряя близких одного за одним. С другой стороны, побывав в конторе, я прикоснулся к таким истерзанным, испорченным, страдающим душам, что мало мне не показалось. Ребята в Чечне хоронили своих друзей, но они видели лишь растерзанные тела, ошметки плоти. А я видел кое-что похуже – сломанные души. Я, пожалуй, не умею это объяснить, не знаю таких слов.
      С Сашей мы виделись часто. Но это не было романом, ни в коем случае. Мы оба вели себя настороженно. По ночам теряли головы от страсти, а днем – контролировали каждое слово, каждый жест.
      Отношения были хрупкими и призрачными. Я боялся углублять их, Саша – терять. Мы оба дули на воду, обжегшись на молоке. Она понимала меня чутьем, улавливая мой настрой и подстраиваясь под него. Иногда вел себя как подонок, но она не пыталась меня исправить (бесполезно все это), и принимала меня таким. Я был рад этому. Я был благодарен за это. В общем все складывалось как будто неплохо, однако прошлое (подлое прошлое) не отпускало меня. (Так легко ты не отделаешься, сладенький!).
      Я знал, что должен это сделать, но не хотел и каждый раз находил тысячи причин и отмазок, дабы оттянуть момент. И все же в один прекрасный денек я поехал в больницу к Серго. С паролем: «Я к доктору Гаджиеву» я миновал все кордоны и, наконец, сидел на обшарпанной банкетке у его кабинета. Сидел долго и уже изучил все грязно-затертые разводы на сером линолеуме. Наконец он появился и, похоже, меньше всего на свете желал меня видеть.
      – Прошу, – пригласил он, бегая глазами.
      – Здравствуйте, Арслан Магометович (сидя у его кабинета, я вызубрил имя с таблички на двери).
      – Здравствуйте, молодой человек. Прекрасно выглядите, – кисло поприветствовал он.
      – Пришел навестить своего друга – Серго.
      – Кого? Друга? – вроде бы не понял он и как-то передернулся. (Он что-то скрывает. Да прекрати») – ...К сожалению, мы не смогли его спасти, кровопотеря оказалась слишком велика. Мы пытались... – он очень нервничал
      – Он умер!? – поразился я. (Не может быть! Нет! Конечно, нет!)
      – Да, он умер, и его уже похоронили.
      – Что!? Где!?
      – Я не знаю. Он похоронен не здесь. Не в Москве.
      – Как?
      – Приехали родственники и увезли тело, – он хрустел пальцами и избегал встречаться со мной глазами. (Почему ты не смотришь мне в глаза, доктор, интересно мне знать? Может ты что-то упустил? Какую-то подробность. Давай, расскажи мне об этом лейб-медик. Расскажи папочке Сизову.»)
      – Мне показалось, вы знали Серго, – настаивал я.
      – Что вы от меня хотите, молодой человек? – устало (обреченно) спросил доктор Гаджиев.
      – Зачем вам все это? Зачем вам знать то, чего не следует? Оставьте – это мой вам совет. Я стар и много видел людей и смертей. Жизнь и смерть, собственно, – моя профессия. Его уже нет. А насчет того, что я его знал. Да, я его знал. Но это совсем не то, что вы думаете. Он оказал мне услугу, я – отдал долг, только и всего, (Отдал долг? Так что он оказался в гробу и в белых тапках? Это ты имел в виду.) – в голосе доктора звучала страстная убежденность, но и фальшь. Фальшь! И он упорно на меня не смотрел. В дверь постучали. Вошла медсестричка и, стрельнув на меня глазками, сообщила, что доктора ждут в операционной. Доктор торопливо попрощался со мной (слишком торопливо и слишком с облегчением) и мы вышли. Доктор умчался, а я уныло побрел по коридору. «Серго нет», – подумал я отстранение, как о свершившая факте. Доктор тревожил меня. Он что-то знал и что-то скрывал. Что-то связанное со смертью Серго. Стой, Сизов, ты опять хочешь ступить в запретную зону, на минное поле. Ты ведь не хочешь на самом деле знать. Не хочешь! Но я хотел. И я узнал, но случилось это позже.
      После разговора с доктором в больнице меня снова охватил тот нездоровый и опасный азарт (поиск приключений на свою задницу), который уже успел принести мне столько неприятностей. Попытался распутать этот клубок, хотя, что толку – концы-то отрублены. Я уже съездил на пресловутую дачку, хотел глянуть, что стало с «мер-сом» Серго. Ворота были наглухо закрыты, но когда я перелез через забор, то смог убедиться, что машины Серго у дачи не было. Я махнул рукой.
      Свою машину я тоже сменил. Нелегко это. Я уже как-то свыкся со своей старушкой «бээм-вухой». Я отмыл ее, поменял на сидениях чехлы, проветрил. Но все равно какие-то мелочи в салоне постоянно напоминали мне о том роковом воскресенье. Пришлось загнать машину по дешевке и пересесть на новую. Взял снова «бээмву-ху» – пусть не та же машина, хоть та же модель.
      Потом еще несколько раз попытался что-нибудь узнать о Серго, о Зиночке... Меня как будто снова тянуло в этот омут. Но попытки были тщетны, следы затерялись. Мои душевные раны затягивались, жизнь шла своим чередом. Конечно, я ничего не забыл, но боль притупилась, притупилась и острота восприятия.
      Москва дождила, а я с головой окунулся в работу, встречался с Сашей, с Блякиным мы вновь повадились ходить в «качалку» и спортзал. Так что можно сказать, я вновь был в форме и при полном шоколаде. (Врешь ты все. Рассказывай сусальные сказки в другом месте. Ты ведь не успокоился, Сизов? Ты ведь не успокоишься никогда?) Это была правда. Моя правда. Это не было мятежностью натуры. Любой мятеж таит в себе идею. У меня никакой идеи не было. Может, я и был тем роковым мужчиной, который сам постоянно прыгает в пропасть и тянет за собой других, делая их несчастными и причиняя боль. Красивая версия, но несколько не точная. Скорее всего, я был просто идиотом и эгоистом. Может, в детстве не наигрался в какие-то игры, поэтому теперь мне не хватало глупого риска, совершенно  неоправданного.   Может,  стоило в юности послужить в армии и пройти эту пафосную «школу жизни», которая выпускает напыщенных дебилов и солдафонов. Может, стоило отправиться в Чечню или какую-нибудь другую «горячую точку» добровольцем, чтобы добрать адреналин. И вернуться злобным отморозком. Я не знал. Все не то. Не острых ощущений я искал, в конечном итоге, нет. Больше всего меня бесила неприкаянность. Невозможность некой реализации. Реализации моих талантов и скрытых возможностей. А они были. И ого-го какие! Черт возьми, проще всего свалить на судьбу. И все же, я говорю – не судьба. Не судьба! И хватит об этом.
      
      Прошел год
      
      Я, Павел Сизов, стал старше на год. Но это совсем не значит, что я стал умнее. Никаких особых перемен не произошло. Я по-прежнему общался с Сашей. Она не стала моей женой, но как бы осталась постоянной герл-френд. Я представил ее друзьям (Блякин ее одобрил, а вот Юрка – нет. Еще бы, с его ориентацией на Мерилин Монро.) и это была ее маленькая победа. Ходил ли я налево? Не скажу, в конце концов, я только начал меняться в лучшую (надеюсь) сторону. Абсолютно не хотелось остепеняться. Ну, то есть, я как был сволочью так ей и остался. Ну, да бог с ним...
      
      * * *
      
      Свой редкий свободный уик-енд Сергей Александрович Светлов посвятил уборке своей маленькой квартирки в Кунцево. Жил он один, помочь было некому, да он и не нуждался в помощи. Разобравшись с пылью, полами и посудой и запустив стиральную машину, Светлов решил сделать ревизию шкафов и повыбрасывать, к чертовой матери, ненужное барахло. Откладывая вещи на выброс в сторону, Светлов тщательно проверял карманы. Многие вещи были старые, но любимые, однако все равно полетели безжалостно на помойку. Порядок прежде всего. В одном из карманов старенькой куртки Светлов обнаружил записную книжку. Та-ак, изучим позже.
      Тем же вечером Светлов изучал найденные в старых вещах трофеи. Несколько бумаг и расписок были преданы огню. Дела давно минувшие, но что-либо оставлять не стоит.
      Наконец занялся записной книжкой. Известные ему фамилии, имена, клички, номера. Светлов всегда гордился своей фотографической памятью. Почему-то изучать книжку он начал с конца и, дойдя до буквы «С», задумался – Сер-то, Сизов П. И...? Сергей Александрович начал тереть лоб, будто у него болела голова. Но эти имена, фамилии ничего ему не говорили, ну то есть, абсолютно ничего.
      Ты теряешь память, Серега – мелькнула страшная догадка. Показаться врачу? Никогда. Никаких врачей. Не дай бог, узнают. Я вспомню, конечно, вспомню.
      Что-то творилось с его головой, что-то необъяснимое и нехорошее. Он отчеркнул маркером – Сизов Павел Ильич и еще долго-долго сидел, вглядываясь в слова и пытаясь вспомнить. Не вспомнил. А после сжег книжку, решив не думать. Но в памяти так и осталась, отчеркнутая черным маркером строчка – Сизов Павел Ильич.
      
      * * *
      
      Однажды я вернулся от Саши поздно. У меня было паршивое настроение, и я снова незаслуженно обидел ее и не остался ночевать. Наивно решив, что за ночь с моей машиной ничего не случится, я не загнал ее в подземный гараж, а бросил у дома. Вот черт. За ночь сигнализация моей машины орала раз 500.
      Утром я проснулся злой и с головной болью. Все четыре колеса моей «бээмвухи» были спущены. Я долго матерился на радость всему двору, но делать нечего – покондыбал до метро. Мне нужно было в центр, и я делал пересадку на «Охотном ряду». Народу – тьма. По-моему, мне раз пять уж точно пытались залезть в карман. Поезд стоял на платформе, и я ринулся к открытым дверям через весь зал. Подлые двери захлопнулись перед самым носом. Я выругался, а потом вытаращился – привалившись спиной к двери стоял Серго. Я видел его секунду-две, но это был Серго, готов поклясться. Черт. Я застыл столбом и стоял на платформе. Меня затолкали, я пропустил еще два поезда. Потом вышел из ступора, стряхнув наваждение, и шагнул в вагон. Это был не он, конечно, не он, мало ли в Москве «чурок», да они все на одно лицо – черные и вороватые. Сколько ты видел его? Секунду, не больше. (Кому ты врешь, Сизов? Кого ты успокаиваешь? Это был Серго, и ты это знаешь. Ты ведь знал, что игра не кончена, с самого начала знал.) Ну, дела.
      
      * * *
      
      У Блякиных родилась девочка. Света. Я был у них. Блякин ходил гордый, как гусь. Татьяна ошалела от счастья. (Конечно, родить в таком возрасте.) Сенька и Ромка злились и ревновали. Какая крошечная. Мне дали подержать – страшно как. Я чувствовал себя большим и неуклюжим.
      
      * * *
      
      Я подсел на Интернет, лазая по сайтам и загружая свой мозг ненужной информацией. На самом деле, эта информация была мне на фиг не нужна, прикипела, так сказать, к одному месту. Но все равно, я загружался ей через силу, до тошноты, чтобы не позволять себе погружаться в тот свой виртуальный мир, который не таил в себе ничего хорошего, и в котором я был опасен. Я бесцельно бродил по чатам, общаясь с невидимыми собеседниками, которые, по большому счету, оказывались рафинированными подростками, говорящими на каком-то своем, непонятном мне языке. Или же это оказывались сексуально неудовлетворенные дамочки, которые, оставаясь невидимыми (за кадром), пускались в грязные половые откровения.
      У меня появился свой интернетовский почтовый ящик. Мне нравилось получать письма, пусть даже по электронной почте. В этом была какая-то тайна. Письма приходили разные – ругательно-матерные, грязные, глупые, странные. Испытывал ли я дефицит общения? Может и так. Хотя, это и не было общением. Так – прессованный суррогат. Было несколько интересных собеседников, с которыми мы беседовали по долгу и... ни о чем.
      Однажды, придя с работы, посетив ванную и наскоро поужинав, я, как обычно, нырнул в Интернет и завис там. Побродив по сайтам (порносайты я обходил намеренно – они были полны извращенных фантазий и вызывали отвращение. Мне, например, совершенно ясно, откуда берутся сексуальные маньяки и насильники!), я решил проверить свою электронную почту. Всякая туфта. Несколько писем от дамочек в горячих трусиках. Одно сообщение меня заинтересовало: «У меня есть важная информация, касающаяся событий недавнего прошлого» – время, в которое мне предлагали выйти в эфир, номер и замысловатый пароль сайта.
      Я выключил компьютер и задумался. Меня так и распирало от любопытства, но внутренний голос – Мистер Великий Умник – кричал: «Тебе не нужно этого знать, и не спрашивай почему. Не нужно и все. Запомни – сенсации прошлых лет всегда пахнут дурно!» Все это было мне известно. Как и то, что любопытство – главный источник и пусковой механизм всех проблем и несчастий. Но в назначенное время я сидел перед монитором моего электронного друга и вводил пароль. Несколько минут ничего не происходило – экран светился ровным синим светом. Потом начали появляться слова и фразы. Появлялись и исчезали. Я понял, что тот, кто пишет мне это послание, тут же и стирает его.
      – Здравствуй, Павел Сизов! Есть еще на свете вещи, которые не дают нам покоя. Ты ведь не успокоился, ведь так? Я тоже думал, что смогу выбросить всю эту историю из головы. И выбросил, но что-то не дает мне покоя, что-то держит на месте, а ведь я должен идти вперед. Я понял, что должен сказать тебе это.
       – Кто ты? – написал я. (У меня шевельнулась смутная догадка, но я нарочно загнал ее вглубь и, уж тем более, никогда бы не посмел озвучить. Потому что это – полный бред.)
      – Серго.
      – Серго умер.
      – Да, Серго умер, и, все же, я – Серго.
      Я почувствовал, что впадаю в какой-то транс, странное оцепенение охватило меня. Между нами двоими что-то происходило. Я не знал что. Но что-то было, даже через сотни километров, даже через компьютерный экран. И мне стало страшно. Я как будто уже понял, что мне предстоит узнать.
      – Ладно, если ты – Серго, я рад узнать, что ты живой. Хочу тебе сказать, что мне удалось...
      – Я знаю. Честно сказать, приятно удивлен. Я не думал, что у тебя получится. Всерьез не думал. Наш дружок в погонах был очень умен и хитер. Но ты сделал это. Да, сделал. Вообще-то ты был единственным, которому это было под силу.
      Я перевел дух, нехорошее предчувствие росло. Росло и раздражение, которое как ком, пропитанный желчью, поднималось из темных глубин моей души.
      – Похоже, у тебя большие планы. Хочешь стать властелином мира или на худой конец, президентом? А может поймать Мирзу? Как тебе это, а?
      Экран на минуту очистился, а когда я увидел следующую строчку послания, то чуть не упал со стула.
      – Дело в том, что я и есть Мирза!
      Фраза почти тут же исчезла. (Нет, ты не видел этого, ты не мог этого видеть. Это зрительные галлюцинации. Но я видел это. Честно говоря, я знал, наверное, это с самого начала, с того самого дня, когда заглянул в сознание Серго в гей-клубе. Накатила ярость, ах, ты грязный педрила! И страх. Безотчетный животный страх.)
      – Удивлен?
      – Да не очень, – пококетничал я. (Удивлен – это не то слово! Да я шокирован, убит, раздавлен.) – Не боишься мне открыться?
      – Я ничего не боюсь. И потом, ты – умный человек. Дурак, конечно, но – умный дурак.
      – Этот умный человек может тебя запросто заложить.
      – Не заложишь. (Не знаю откуда я взял, что он улыбается. Я это просто знал и все.)
      – Почему это?
      – Да потому что ты – такой же, как я.
      – Ты больной.
      – Да, я – больной. Но и ты – больной, Павел. Такой же псих. Поэтому мы так хорошо понимаем друг друга.
       – Иди к черту. Не хочу ничего знать.
      – Неправда. Хочешь. Поверь мне. Я здорово рисковал тогда, в клубе, пустив тебя в свое сознание, но у меня не было выхода, поэтому пришлось заблокировать кое-какие каналы. Мне крупно повезло, что ты не полез глубже. Иначе мне пришлось бы тебя убить. Как убил многих. (У меня мелькнуло видение, некая неоформившаяся мысль. Что-то бешено вертелось у меня в мозгу, но никак не могло оформиться словом. Что-то...)
      – Значит, история про жену-психиатра, дочку – липа?
      – Нет. Это правда, может не вся правда, но правда. Ты бы сразу уловил фальшь, и это было бы моим провалом. Все это правда. Я любил Лику, очень любил, но подложил ее под гебиста. Я сам вошел туда, куда вошел. Потому что есть вещи превыше любви. (Я просто чувствовал его жаркое дыхание фанатика. Видел его безумный блеск в глазах.) Идея. (Боже, со мной общается спятивший маньяк!) И тут меня как будто озарила яркая вспышка прозрения:
      – Лика – это Анжела?
      – Как ты догадлив, Павел. Да, ее полное имя – Анжелика.
      – И ты убил ее?
      – Ну, если придерживаться фактов – она сама себя убила.
      – Ты убил ее, – мои пальцы на клавиатуре дрожали. – Зачем ты общаешься со мной?
      – Раздаю долги. Ты имеешь право это знать, Павел. Но мне кажется, я отблагодарил тебя сполна.
      – Да что ты? Неужели?... – начал распаляться я и не успел окончить фразу.
      – Я оставил тебя в живых. (О-опс, погано как все. Мерзкие фразы. Мудацкие разговоры!)
      – Очень тронут. Интересно зачем?
      – Объясню. Я вошел в систему, но я не мог из нее выйти без тебя. Ты сделал мою работу. Ты сделал невозможное! (Да, сделал. Тебя опять подставили, Сизов, но на сей раз подставили по-крупному. Но ты за это ответишь, говнюк! Ты пожалеешь, кокаиновый педик. Боже, Сизов, тебя использовали как отмычку. Купили на дешевую слезливую историю из индийских сериалов. Мудила ты гороховый. Черт, я, кажется, догадываюсь куда он клонит. Он хочет снова меня использовать. А пока заморозил, законсервировал на время. Ты – резерв, Паша. Ну, на сей раз у тебя выйдет осечка, кретин. Ты купил меня, ладно, теперь уж ничего не поделаешь. Но ты еще не знаешь, сладенький, что купил кота в мешке. И у кота есть когти и зубы...) Тебя послало мне провидение, Павел.
      – Хочешь снова меня использовать?
      – Конечно хочу, но ты вряд ли согласишься. Может быть, да, а может быть – нет. Пожалуй, я оставил тебя в живых из уважения к твоему таланту. Ты был изумителен и неподражаем. (Сдохни, гад!)
      – Ты пожалеешь, – напечатал я.
      – Как знать, вполне возможно. Ты единственный человек, который может меня найти. И понять. Но я, вопреки здравому смыслу, оставляю тебя в живых. Пока. Мы оба ненормальны. Ты – игрок, но и я – игрок, Паша. И ты достойный партнер. (Ага, спарринг-партнер!), не Светлов, а ты. И игра еще не кончена. Далеко не кончена.  Мои  возможности  иссякают,  не знаю почему. Но твои... Это сила. Она нужна мне. Может, я получу ее, а может, обойдусь без нее, пока не знаю.
      – Ради чего? Готов поклясться, что многие трагедии связаны с тобой... Чечня...
      – И Чечня тоже. А вот ради чего, я тебе не отвечу, но сдается мне, ты знаешь это сам. (Да, я знал, и это было самое ужасное!)
      – Я убью тебя, – зло напечатал я.
      – Может да, а может, нет. Попробуй. В конце концов, кто-то должен остановить меня. Почему не ты? Но я настоятельно рекомендую тебе, Паша, молчать. Просто прими это как факт. И как руководство к бездействию. Иначе действовать начну я. И тогда многие захлебнутся кровью. Можешь не сомневаться.
      Экран очистился и погас, будто не выдержав напряжения, может, так оно и было, поскольку я весь был наэлектризован какой-то темной энергией и силой. Я сидел, сжав кулаки и разъедая пространство безумным взглядом.
      А потом я закричал. Громко, страшно и затравленно. Крик метался в гортани и отдавался в голове. (Я выпустил джина из бутылки. Я!). Горло саднило, но мозги прояснились Я знал что делать. Да, я снова влезу в это, но он будет уничтожен, клянусь! Я с силой шарахнул кулаком по столу.
      Я вышел на улицу и прошел пешком пару кварталов. В джинсах, в расстегнутой рубашке. В сланцах на босых ногах. Под дождем. Шагнул к телефону. Номер я помнил, но набрал его с третьей попытки, поскольку набирая шесть цифр, нажимал на рычаг, не решаясь набрать последнюю и сжечь мосты. Наконец набрал полностью – все семь. Через пару гудков трубку сняли. Я затаив дыхание, услышал:
      – Полковник Светлов слушает...
      
      Москва, 2002 г.