XLI
Тирмиунар спустился в специально приготовленный зал и выглянул в окно. Гостей было трое. Два парня и девушка. Ну, посмотрим, подумал он, сел в высокое кресло у дальней стены и сцепил пальцы. Дверь перед пришедшими отворилась, и мягкий мелодичный голос Старшего пригласил их войти.
Он сидел в кресле, подперев щёку ладонью, и прислушивался к приближающимся шагам. Вот они ближе, ещё ближе, ещё... И вот они уже стоят перед ним. Два парня и девушка. Один из парней стоит чуть в стороне, но видно, что все трое прекрасно знают друг друга. Тот, что в стороне, черноволос, только кое-где в глубине проглядывают каштановые пряди. Широко распахнутые серые глаза. Лицо доброе, открытое. Одет скромно, но не бедно. Руки выдают мастерового. Хорошо. Дальше. Второй парень весь какой-то более тонкий, что ли, буйные чёрные кудри вьются по плечам, на висках золотые ленты. Одной рукой сжимает ариэтору, другой обнимает девушку. Ясно всё с ним. А вот девушка. Высокая, статная, величественная. Волосы золотым водопадом на плаще цвета изумруда. И глаза - глубокие, бездонные, светло-фиолетовые. Знакомые глаза. Где-то он их уже видел. Таким глазам можно доверять.
Тирмиунар обвёл их взглядом и поднялся:
- Гилэр бэр фронкваром, ани эспас.
Ребята несколько насторожённо смотрели на него, видимо, пытаясь что-то сопоставить. Наконец, вперёд вышел тот, что с ариэторой, и выпалил:
- Гилэр бэр фронкваром, Лассинар. Мы пришли. Это ты звал нас слушать Мир?
- Да, это был я, - сказал Тирмиунар, вглядываясь в это лицо. Всем поведением и статью парень походил на Марагора, но... Этот был какой-то задумчивый, нервный, не было в нём такой удали и бесшабашности. В нём читался путь, отличный от того, который он сам себе избрал...
- Это был я. А теперь скажите вы. Кто вы, откуда, и почему ты, - он повернулся к парню с ариэторой, - назвал меня Лассинаром. Я слушаю.
Ребята почувствовали на себе острый, пронизывающий взгляд. Смущённо переглянулись. Наконец, менестрель осмелел и сделал ещё шаг вперёд.
- Моё имя Тинэрвэлан Ин-Энлармаран Ниэмар, - перевёл дух, - а Лассинаром я тебя назвал потому, что ты... ты он и есть. Мне о тебе твоя ученица рассказывала. И её описание довольно точно.
- Ученица? - Старший в изумлении поднял бровь.
- Ну, Ллирвэн Эрмираллару. Я подумал, что она твоя ученица. Это не так? - парень напрягся, ну точь в точь Асиэль, заслышавший что-то недостойное.
- В какой-то степени так. Наверное.
Тинэрвэлан облегчённо вздохнул. Равновесие установилось. Старший лукаво глянул на ребят и продолжил:
- Интересно, и как же Ллирвэн вам меня описывала?
Менестрель картинно закатил глаза и сложил руки на груди. Девушка хихикнула. Тирмиунар заинтересованно наклонил голову.
- Вот этаким вот истуканом?
Парень смутился.
- Да нет, она сказала, что ты мудрый, но не спесивый, что это видно сразу. Что руки у тебя, как тонкие ветви, но это обманчивое впечатление. Что ты скромно одет, не то что Круг Стихий, эти чванливые рожи из Совета, включая моего папашу, которые в стремлении перещеголять друг друга уже стали похожи на манекены из лавки золотых дел мастера...Что ты лицо прячешь и волосы у тебя серебряные. Что ты добрый...
- Ну, хватит, хватит славословий, - засмеялся Старший, - О моих качествах судить будете сами. Кстати, а вы что молчите? - он обвёл взглядом остальных.
Девушка вышла вперёд и заговорила глубоким напевным голосом:
- Я Рианон Вэн-Диарон Асиэль.
Ну конечно, подумал Тирмиунар, дочь Асиэля. А я всё думал, где я видел эти глаза. Вот ведь память стала дырявая...
Девушка продолжала:
- Я Рианон Вэн-Диарон Асиэль. А это, - она указала на сероглазого, смущённо стоящего в стороне, - Тэркваром. Только он стесняется. Боится, что ты его выгонишь.
- И почему же? - поинтересовался Тирмиунар.
Сероглазый побледнел, сделал шаг вперёд и тихо сказал:
- Моё имя Тэркваром Ин-Вэйвелеанар Акварэн, - и опустил глаза в пол.
Старший улыбнулся. Встал, подошёл к Тэркварому, взял его за подбородок и заставил поднять голову. Затем, глядя ему в глаза, произнёс, чеканя каждое слово, медленно, будто хотел заколдовать:
- Запомни, ани эспас. Дети не в ответе за дела своих отцов, и я не прогоню тебя, - и, уже мягко, обычным своим голосом, - Оставайся, раз пришёл.
Тэркваром поклонился. Его лицо сияло от счастья.
- Я говорил с Донэром, - сказал он, - Я видел, каким стал Донэр. Я понял. Вот и пришёл. Я...
Тирмиунар поднял руки, призывая к тишине.
- Ладно, ани эспас. Отдыхайте пока. Хотя нет, - он покосился в окно, - раз вы пришли первыми, вы поможете остальным найти дорогу. Да, кстати, вот и ещё гости.
Через мгновение раздался звон колокола. Парни убежали вниз. Рианон осталась. Огляделась - никого, твёрдым шагом подошла к Старшему и прошептала:
- Отец видел. Всё видел. Он не спит и думает.
- Я знаю, - ответил Старший, - И жду его слов. Мы все ждём.
Рианон вздохнула и добавила:
- Я так боюсь за него...
XLII
Через какое-то время в зале появились Тинэрвэлан и Тэркваром, с видом аборигенов шагая впереди. За ними шли ещё трое. Снова два парня и девчонка. Чудно у них всё как-то, подумал Тирмиунар, и повторил своё приветствие. Эти оказались более раскованными. Быстро и чётко представились. Видать, эти их подучили.
Первым вышел улыбчивый парень с синющими глазами и светлыми, почти в голубизну, волосами, сияющий, как горный лёд, быстрый и лёгкий, как ртуть.
- Я Эрлиэнар Ин-Имиэль Эрлиэн, - и расхохотался.
Девушка посмотрела на него с укоризной. Эрлиэнар замолчал. Затем она сама вышла вперёд - волосы цвета золотистого ореха, глаза разные - чёрный и золотой. Улыбнулась, дёрнула головой - зазвенели бубенцы в волосах.
- Я Эрмирэ Вэн-Фиарэль Эрмирэнлармар, - голос прозвучал, как небесная музыка.
Третий, несколько стеснительный парень, был обладателем роскошной каштановой гривы и грустных изумрудных глаз. Торчащая из-за пазухи флейта-кхил красноречиво говорила о роде его занятий. Блуждающий взгляд. Поэт. Мечтатель. Он как-то неловко выступил вперёд и на удивление звучно произнёс:
- Я Энонмэннар Ин-Лура Кэрни, - и добавил тише, - Только все говорят, что от меня проку никакого.
Тирмиунар улыбнулся.
- Ну, это мы ещё проверим.
Он собирался сказать ещё что-то, но его отвлекли. В зал влетели две девушки весьма странного вида. Было удивительно, что они пришли вместе. Одна была вся какая-то резкая, порывистая, размашистая. На остреньком ехидном личике горели хитрющие золотые глаза. Костюм на ней почему-то был мужской, хотя изобиловал разнообразными украшениями. Украшений было слишком много. А в волосах её цвета солнечных лучей отчётливо выделялись чёрно-фиолетовые ленты с массивными золотыми подвесками. Так-так, подумал Тирмиунар, началось.
Девица щёлкнула каблуками и отрекомендовалась, как воин на перекличке:
- Ллиэль Вэн-Илдинэмма Ллирэр-алэ-Сингнур!
Вторая была несколько мягче, медлительнее, но изо всех сил старалась ни в чём не уступать подруге. Это была невероятно женственная девчонка с разноцветными кудряшками, в оттенках которых преобладали каштановые и светло-золотые пряди. Глаза её были тёплыми, удивлёнными и наивными, и блестели, как винные ягоды под луной. Прошуршав бесконечными драпировками своей одежды, она шагнула вперёд и промурлыкала:
- Я Антарэль Вэн... Вэн-Тардинэм Эркангорар. Вот.
Тирмиунар заметил у неё за ухом кокетливо воткнутую тигровую лилию. И рассмеялся. Девчонки были чуть ли не вдвое младше остальных, но держались уверенно и с лёгким вызовом (в глубине души смертельно боясь, что их отошлют обратно. Особенно боялась Антарэль).
Тирмиунар строго посмотрел на них и спросил:
- Ну и как вы сюда вошли, красавицы? Я не спрашиваю, откуда вы взялись - это и так торчит у вас из причёсок. Ну так как?
Девчонки засмущались.
Старший покосился на Тэркварома:
- Ты что, дверь не запер?
Тот покраснел.
- Да запер, запер. Проверил даже...
Повисла тишина. Новоприбывшие замерли. Но тут та из девчонок, что звалась Антарэль, быстро заговорила:
- Нет, нет, это мы сами, сами...
- Как сами? - Старший заинтересовался.
- А вот... - смущённо проговорила Антарэль и, вскинув руку, проделала в стене дыру. Сжала пальцы. Дыра исчезла. - Вот так. Ты прости нас, мы так хотели...
Дочь своего отца, подумал Тирмиунар.
В это время в зал вошла Аммиру, держащая в руках кувшин. Увидев такую толпу, она расхохоталась.
- Ну ничего себе! И что они тут все будут делать?
- То же, что и ты, Аммиру, - строго сказал Старший. - Учиться и жить.
И, обращаясь к ребятам:
- Вот что меня интересует, ани эспас: как так вышло, что передо мной стоят исключительно представители Домов Изначальных? У вас там что, бунт? Или объявлен год непослушания и неповиновения? Я же не звал никого конкретно.
Аммиру, плавно двигаясь по направлению к двери, глубокомысленно изрекла, да так, что все всё прекрасно услышали:
- Как известно, услышать голос Стихии без жертв и членовредительства может только Стихия... Ничего удивительного, папа. Ты просто слишком громко орал.
Тирмиунар попытался ответить ей в том же духе, но только развёл руками, поняв, что зал потонул в оглушительном хохоте.
Начиналась новая жизнь.
XLIII
Шли годы. Башня жила, двигалась, шумела и хохотала. То и дело в некогда пустынных коридорах звенели быстрые шаги, звучали голоса, в мастерских кипела работа, то там, то тут раздавались звуки музыки. Неутомимая Эрмирэ собрала всех любителей побренчать, поорать и подудеть в одну компанию, и теперь они часто устраивали вечерами нечто вроде турниров менестрелей. В столице оно, конечно, было и поторжественнее, и побогаче, но здесь, на башне, эти состязания были как-то веселее и ярче, видимо из-за отсутствия мадригалов и прочей обязательной программы.
Иногда Тирмиунар сам присоединялся к ним, чаруя молодых музыкантов живыми звуками своей ариэторы. Это была всё та же ариэтора - подарок Ллирвэн. Хотя она уже нуждалась в реставрации, он не расставался с ней, а к подарку Марагора - шикарному чёрному инструменту с богатой отделкой - прикасался только в тех случаях, когда его старая боевая подруга нуждалась в отдыхе. Он бы мог сам починить её, но как-то не доходили руки, да и время его было поглощено другими заботами. Самая главная из них - воспитание сыновей. Близнецы Гилэлкэр и Гилтардир, такие же седоволосые и разноглазые, как Аммиру, по части хулиганства давали сестрице сто очков вперёд. Хорошо, что теперь на башне было много народу, и всегда находилось, кому последить за этой взрывоопасной парочкой. Хотя и не всегда успешно. Эти юные обормоты способны были заморочить голову даже уравновешенной и спокойной Рианон. Они постоянно везде лезли, разбегались в разные стороны, подворачивались под руку в самый неподходящий момент и едва не отправили на тот свет собственную сестру, вмешавшись не к месту, когда та тренировалась произносить заклинание, творящее сталь. В итоге Аммиру была оглушена и сильно порезалась, а кроткий поэт Энонмэннар, не выдержав, сграбастал обоих за шкирку и, не обращая внимания на визг, пинки и укусы, водворил их под замок в пустой кладовке, припечатав для надёжности сочным заклинанием, чтоб не вылезли. С тех пор Гилэлкэр и Гилтардир слушались только его, а на других по-прежнему чихать хотели со шпиля башни.
Время шло, в Нафин Лассинар приходили всё новые и новые ребята. Либо сила давнего зова была такова, либо песни Ллирвэн, разнесённые по всей Эрмар, мало-помалу творили своё дело. Время шло. Кто-то приходил, кто-то уходил, кто-то возвращался.
Однажды в двери постучалась скромно одетая темноволосая девушка, абсолютно не похожая на столичных, да и вообще на городских жителей. Когда её привели к Старшему, она поведала, что родом из посёлка на краю леса, что её зовут Синвэллэ и что она хочет быть настоящей кэрни. Сказала, что её разбудили среди ночи странный свет и голос, и выйдя из дома, она увидела башню, хотя до этого ни разу не замечала. Она ушла в ту же ночь, пробыла в пути двадцать один день, и вот она здесь. Хотите - гоните, хотите -нет... Нет, нет, хотя бы помои выносить, хотя бы полы драить, но только бы тут... Поначалу ребята относились к ней настороженно, но потом, когда Нонэль лично взялась за её обучение, все поняли, что Синвэллэ - не просто деревенская простушка, что в ней спал дар такой силы и чистоты, какие не встречались на Эрмар многие тысячелетия. С самого начала лишь Тэркваром не сводил с неё своих огромных серых глаз. Затем он стал повсюду сопровождать её, и вышло так, что ласковая и простая Синвэллэ оказалась той, в чьём обществе немногословный Тэркваром становился красноречивым. А спустя некоторое время на башню заявилась сама Лура Кэрни, причём пришла она, почувствовав дар Синвэллэ.
Неизвестно, что бы произошло, встреться она с Тирмиунаром. Лура была дама благородная и честная, но, к сожалению, начисто не умела держать язык за зубами. Пришлось прибегнуть к запрещённому приёму: Старший с семьёй укрылся в верхних этажах, а Антарэль, призвав на помощь весь свой дар, обернулась умудрённым опытом наставником, обладавшим незапоминающимся лицом и голосом. Оный наставник шёпотом призвал Луру особо не трепаться, присовокупив, что на то воля Создателя и Матери Миров. Против Ирму Ллиэлэр Лура, естественно, ничего не имела, а вот с Создателем пообщалась бы с удовольствием, желательно один на один, в чистом поле и при соответственной амуниции. Но как бы то ни было, Кэрни поговорила с Синвэллэ и забрала её с собой, сказав, что берёт её в дочери. Тэркваром долго мучался, а потом ушёл следом за ними.
А через некоторое время начал исчезать сам Тирмиунар. Незримо покидая башню, бродил он по Эрмар, показываясь то тут, то там, сначала молча наблюдая за происходящим, а потом частенько вступая в разговоры. Хоть он и не открывал своего имени - все догадывались, кто это. Старинная песня об Утреннем Страже зазвучала по всей Эрмар, обретя новый смысл. А Изначальные в Золотом Городе никак не могли понять, как это менестрельским бредням удалось заставить спятить всех Киниан. Лишь Асиэль улыбался.
XLIV
Было раннее утро. Башня ещё спала. Только Гилэлкэр ёрзал от холода, сидя на бочке у главного входа. В огромном круглом холле не было окон, солнечный свет не проникал туда, лишь бесчисленные свечи вздрагивали, швыряя причудливые тени по стенам. Вот напасть, думал Гилэлкэр, углубившись в разглядывание собственных ногтей и ругая холод (сотворить себе тёплый плащ до него не дошло). И зачем только он вызвался? Вчера отец сказал: кто-нибудь обязательно придёт утром, их надо встретить, кто пойдёт? И он, как дурак, вылез вперёд. Повыпендриваться хотел перед Имиарану, чтоб та поменьше глазела на Гилтардира. Подумаешь, песни поёт! Зато темноты боится! А у меня и творить лучше выходит, и пишу я красивее, и не боюсь один двери сторожить!
Оставлять стражу на дверях Старший начал после внезапного появления Луры. Кэрни, конечно, своя, можно сказать, союзник, но лучше всё же подстраховаться. Нужен кто-нибудь, чтобы предупредить, если что.
А Имиарану - это была девчонка, совсем недавно появившаяся на башне. Она пришла с Запада и трогательным голоском пела песни Ллирвэн. Поначалу бедняжка не сообразила, куда попала, приняв Нафин Лассинар за обычный закрытый Дом знаний, каких было полно по всей Эрмар. Как правило, подобные Дома строили утомлённые столичными дрязгами маги или непригодные (вследствие нехватки запчастей) к строевой службе старые воины. Удалённость и непроходимость окружающей природы (как правило, леса, горы или какие-нибудь болотистые низины, из которых на три полёта стрелы вокруг кроме гнилых пней да кочек ничего не видно) весьма способствовали учебному процессу, ибо ученики не разбегались ввиду отсутствия очевидных соблазнов. Имиарану уже была в трёх таких Домах и думала, что оказалась в четвёртом, а когда поняла, когда Старший спустился поговорить с ней, выдала первосортный обморок в лучших традициях Асиэля, грохнувшись на руки оказавшемуся рядом Гилтардиру и повалив светильник. С тех пор Имиарану питала неоднозначные чувства к Гилтардиру, а Гилэлкэр питал оные чувства к ней, что стало причиной бесконечных споров, соревнований и прочих выяснений отношений между братьями. Тирмиунар только снисходительно улыбался и не вмешивался.
И вот соперничество довело Гилэлкэра до холодного сумрачного поста у главного входа. Что обидно, он сбился со счёта времени и не мог понять, когда всё это закончится. Открывать же дверь без нужды строжайше воспрещалось. Он вздохнул и со скуки стал пытаться сотворить стул или кресло, чтобы, наконец, слезть с этой дурацкой бочки. О плаще он даже не подумал. Время шло медленно и уныло.
Внезапно прямо посреди холла обозначился излом, забегали зелёно-золотые сполохи, пространство резко раздвинулось и сомкнулось, выпустив двух чрезвычайно подозрительных, с точки зрения Гилэлкэра, субъектов. Роскошная одежда и уверенный, холёный вид абсолютно не вязались с привычным образом ученика или странника. Вдобавок, оба были вооружены. Один тип, здоровенный, огненно-рыжий, с ухмыляющейся мордой и в ярко-алом шитом золотом плаще поверх чёрного костюма был ещё туда-сюда, несмотря на внушительных размеров меч, на рукояти которого покоилась обтянутая тонкой перчаткой рука владельца. Но вот второй активно раздражал Гилэлкэра. Он был ниже ростом, подвижен, как ящерица, чёрен, как ночь, весь вызолочен, как парадный сервиз, и на его хищной птичьей ряхе уверенно плавало блудливое выражение.
Оба гнусных типа отряхнулись, переглянулись, и чёрный заявил рыжему голосом типичного заговорщика:
- Ну что, устроим сюрприз потихонечку?
Тут Гилэлкэр понял, что наступил момент для геройского подвига. Он аккуратно вылез из-за бочки, за которую успешно и отважно залез, как только коридор открылся, и набросил на подлых шпионов заклятие, плотных кольцом обвившее их и не должное допустить перемещение злых врагов далее двух шагов вправо-влево. Рыжий тип нахмурился, повернулся к Гилэлкэру лицом и спросил:
- Это что за фокусы, а?
По-видимому, заклятие ему совершенно не мешало, хотя серебристый обруч ещё светился в воздухе. Чёрный шпион невозмутимо добавил:
- Может, развеять эту поганую верёвку вместе с этим малым, а? Ну-ка выйди на свет, я на тебя полюбуюсь, чародей несчастный! Это что за новые порядки в старом балагане?
Гнусная харя чёрного вражины являла собой такое недвусмысленное зрелище, а его когтистая лапа так угрожающе напряглась, что Гилэлкэр ещё дальше забился в тёмный угол и закричал изо всех сил, страшно и отчаянно.
Через пять минут вся башня была на ногах. Раздался топот по лестнице. Ещё миг - и в холл ворвался Тирмиунар в сопровождении самых сильных воинов и магов, что в столь ранний час нашлись в наличии. Лицо его было мрачным и перекошенным.
- Что случилось?! - голос его зазвенел, гулко отдаваясь в сводах. Внимательно приглядевшись, он понял, что случилось, и расхохотался, как сумасшедший. Справившись с приступом смеха, он перемигнулся с пришельцами и обратился к сыну, уже вылезшему из угла и теперь стоящему в полной растерянности, поглощённому попытками понять причину такого веселья и не знающему, что делать: самому смеяться или сгорать от стыда.
- Ну-ка, ну-ка, Гилэлкэр, расскажи, что тут у вас стряслось?
Тот потихонечку успокоился и ответил:
- Отец, я тут двух вражеских шпионов поймал, то есть... почти поймал, потому что этих гадов заклятия не держат. Вот эти гнусные морды, я тебе их сдаю с рук на руки, делай с ними что хочешь.
И, замявшись, добавил:
- А вот этот чёрный, с когтями, развеять меня хотел!
Тирмиунар с укоризной посмотрел на вышеозначенного когтистого гада.
- Марагор, как тебе не стыдно, ты мне всех детей заиками сделаешь! Ну вот, напугал пацана...
Тут не выдержал Гилэлкэр.
- Марагор?!! Это Марагор?!!
Он не мог поверить, что вот эта вот разбойничья морда и есть тот самый добрый дядя Марагор, о котором столько рассказывали и отец, и мать, и в особенности, сестра. Хотя... что-то в нём есть, да, точно. Вот если бы ещё позвонил в колокол, как все нормальные гости. Все вон ходят и звонят, как положено, и все довольны... Гилэлкэр углубился в размышления и уже ничего не замечал. Серебристый обруч истаял. Тирмиунар подошёл к вражеским шпионам с гнусными харями и обнял их за плечи со словами:
- Как же я рад вас видеть, вы бы знали!
Рыжий довольно выговорил:
- Мы знаем. Мы вот даже кое-что припасли для встречи, а тут этот герой из бочки, - он глянул в сторону Гилэлкэра и со значительным видом приподнял за ручку здоровенный кувшин. - Из запасов Асиэля. Еле выпросили. Знали, ты любишь. Вот и расстарались.
Тирмиунар засмеялся:
- Спасибо, ребята. Но если бы вы шепнули Асиэлю, для кого просите, и стараться бы не пришлось.
Чёрный вопросительно уставился на него.
- Это почему?
- Сам бы отдал.
XLV
В этот день на башне царила весёлая кутерьма. Все занятия были отменены, и обитатели мастерских, библиотек и тренировочных залов теперь суетились, как могли, приводя себя в надлежащий порядок и думая, чем бы таким прихвастнуть перед гостями.
По неписаному закону, родовые различия среди учеников были стёрты, то есть никому даже не приходило в голову носить одежду, по цвету и покрою соответствующую своему происхождению. Все - от Наследующих Стихии до наследника деревенского пивовара, - одевались скромно, хотя и подражали изо всех возможных сил Старшему, предпочитая чёрный, тёмно-зелёный и синий цвета. Этот закон нарушался только два раза в год: на праздник Сафэль Сафалар и на день рождения. А так как сегодня не было ни того, ни другого - до весны далеко, а ближайший день рождения намечался у одного из юных менестрелей только через одиннадцать дней, обитателям башни оставался только один способ навести красоту.
Звенели бусы, мелькали гребни, доставались из потайных мест лучшие украшения, большей частью собственного изготовления. До блеска натирались музыкальные инструменты, натягивались новые струны...
Ллиэль ещё с утра слышала какой-то переполох, но решила, что обойдутся без неё. Скорее всего, опять кто-то из младших сотворил какую-нибудь гадость и, не в силах развеять, гоняет по коридорам. Такое здесь сплошь и рядом. Не удивишь, подумала она и плюхнулась дальше спать. Она могла себе это позволить, так как сегодня в библиотеке её ждали только к вечеру. Днём же её разбудил нарастающий шум - все куда-то бегали, хлопали дверями. Не иначе, всё ещё гоняют эту тварь, подумала Ллиэль сквозь сон и уже приготовилась заснуть обратно, как почувствовала, что дверь тихонько приоткрылась, затем вернулась на место. Вдобавок ей показалось, что кто-то на неё смотрит. Как бы не эта гадость, что гоняют по башне, подумалось ей. Внезапно её охватил гнев, рывком выдернув из сна. Как смеет какая-то сволочь бестелесная врываться к ней в комнату и нахально глазеть?! Ллиэль резко села на постели, выхватив из-под подушки длинный кинжал, раскрыла глаза и увидела... Марагора. Тот сидел на краешке кресла и с удовольствием её разглядывал, лучезарно улыбаясь. За то время, что они не виделись, Марагор явно прошёл воинское посвящение, о чём говорил замысловато украшенный фамильный меч в чёрных ножнах, кокетливо болтавшийся у его бедра.
Ллиэль дёрнула головой, как бы прогоняя сон. Через минуту до неё дошло, что это не сон - голос Марагора вернул её к действительности.
- Какая ты стала красивая, ллиру!
Ллиэль молниеносно соскочила с постели и повисла у него на шее, не обращая внимания на царапающие камни и жёсткие ремни...
Антарэль вместе со всеми бегала по башне, пытаясь выяснить, что происходит. Никто ничего вразумительного не отвечал - только подсовывали ей что-нибудь. То сунут свечи, попросив отнести в обеденный зал, то пошлют в кладовую пнуть Эрлиэнара, чтобы не мешкал с вином. То одно, то другое. Совершив где-то около двадцати рейдов, обегав всю башню вверх, вниз, вдоль и поперёк, она наконец-то остановилась и задумалась, решив, что после таких перегрузок может и сама понять, в чём дело. Она стояла на галерее возле библиотеки, когда чьи-то руки обхватили сзади её голову, прикрыв глаза. Опять шуточки Хаурэна, подумала она и уже собиралась внушить поганцу, что тот держит в руках ржавую кочергу, как внезапно ей показалось, что от этих ладоней исходит нечто иное. Антарэль осторожно сняла расшалившиеся ручонки со своего лица и, обернувшись, встретилась взглядом с Донэром.
Она бы лишилась чувств от неожиданности, но Донэр подхватил её и одним движением усадил себе на плечо. Антарэль засмеялась, как ребёнок, и запустила пальцы в огненные волосы, ещё не до конца веря в происходящее...
После одуряющего по своей торжественности обеда, на котором Марагор еле высидел, да и то из уважения к Нонэль, придумавшей всю эту показуху, они вшестером сидели на террасе, пили вино и взахлёб рассказывали. Всем остальным строго-настрого было запрещено до утра совать свои острые носы на террасу, и посему в дверях столпилась внушительная куча любопытных.
Девчонки висли на своих кавалерах и пухли от гордости. Марагор, размахивая кубком, воодушевлённо вещал:
- Как только я её увидел - сразу понял: девчонка с характером, что надо! Вот, помнится, года через четыре после того, как мы ушли отсюда, дело было. Подходит она ко мне и говорит: а давай на драконе полетаем? Я ей в ответ: а где его взять? А она - давай сотворим! Ну, думаю, влип. Так ведь ничего, сотворили.
- Ага, сотворили! - вмешался Донэр, - Какое-то длинное негнущееся корявое бревно с мутными глазками и кривыми ручками, крылья - тьфу, одно название, как крыша дырявая, все в прорехах. И двигался резкими толчками. Так этот вэйдонэль последний ум растерял. Залез на этот оранжерейный экспонат сам, подсадил эту вот паразитку и - вперёд. Ты ещё расскажи, как ты на шпиле Тардинэмовой башни повис. Полдня ведь болтался, покуда сняли!
- Скотина ты, Донэр, да ведь я всю эту ловкаческую семейку отвлекал, чтобы ты мог со своей милкой поболтать. Ну кто мог подумать, что в пустой колокольной башке моего лучшего друга мозгов наскребётся ровно на то, чтобы влюбиться в дочку Мастера Иллюзии и Миража! Сам-то тоже хорош! Когда ты только начал за Антарэль ухлёстывать - помнишь, ювелир несчастный, как пытался сотворить золотой сад и меня втравил? Как ты это себе представлял - творить иллюзию во дворе у Тардинэма?! Еле ноги унесли от его поганых зубастых орлов и прочего зоопарка!
- Но-но-но! - парировал Донэр, - а кто своему собственному папаше башню развалил? А кто вымотал все нервы благородной Илдинэмме?
- А чего она Ллиэль заперла? Ну, моя девочка, конечно, сама не промах, - он ласково глянул на Ллиэль, сидевшую у него на коленях, - возьми и осуши знаменитые мамочкины фонтаны. Та - ахать и охать, позвала Имиэль, чтобы обратно их наполнить, а не тут-то было! Как только начнут наполнять, солнце - бум - и заходит! Они опять начинают, солнце - бум - и заходит! Ни фига у них не выходило, пока Ллиэль не выпустили! А я здесь совсем ни при чём, ну ни вот на столько! - Марагор изобразил стыдливость и стеснительность, отчего Тирмиунар, выслушивавший эти россказни с лёгкой улыбкой, не выдержал и рассмеялся всерьёз.
Марагор продолжал:
- А ты помнишь, какой тебе концерт устроил Молчаливый, когда ты ему заявил, что прошла любовь меж вами и разошлись пути, и утопал к моему папаше в оружейную? Ну?
- Да... - протянул Донэр, -Я тогда много новых слов узнал, и не только я. Весь город узнал. А стены Вэйвелеанаровой халупы теперь красные.
- Это почему? - поинтересовалась Нонэль.
- Как почему? - удивился Донэр, - Покраснели... Песнь покинутой сиротки в исполнении Молчаливого была столь горька и печальна, что даже стенам оказалось не под силу это вынести. От стыда покраснели.
- Ну конечно, - возразил Марагор, - Это он их ночью перекрасил, а потом по всему городу раззвонил, что от стыда, звонарь несчастный. Ох, и смеху было! Молчаливый потом ходил злее овода и от избытка чувств и неги нерастраченной, что в юном сердце, как цветы, растут, - он явно копировал гнусавый голосок Асиэлевой жены, - пинал всё, что под ноги попадётся. Успокоился только, когда пнул наковальню.
- Ага, - встрял Донэр, - Эта красотка не приняла его печали и оказалась холодна, и от его очарованья не пала жертвою она. Тяжёлая больно. Всё остальное летало по двору и по улице так, что хоть пригибайся. Ну а что потом было...
Тирмиунар слушал их с лёгким сердцем, несмотря всю их щенячью дурь и хвастовство. Он уже понял, что за то время, пока они не виделись, ребята проделали огромное количество работы - начиная от бесед с младшими и заканчивая работой над собой. Причём, серьёзной работой - раньше бы Марагора даже на порог оружейной не пустили ввиду хилого сложения и ехидного характера. А шуточки - что ж, и у воина должны быть минуты отдыха...
Уже давно спустилась ночь, а голоса и смех всё звучали на террасе...
XLVI
Асиэлю снился сон. Ему казалось, что он стал лёгким пушистым облаком, гонимым ветром. Он пролетал над Эрмар в блаженном покое и растворялся в красоте. Реки, горы, поля, леса, морские глубины - всё завораживало его, он одновременно был везде и был всем. Пролетал по камням стремительной горной рекой, гордо высился над миром неприступной скалой, шелестел тонким колосом, пробивался из глубин хрупким полевым цветком, молодым клейким листиком расправлял зелёное крылышко, принимая каплю росы, быстрой рыбой скользил по морскому дну... Он был всем и всё было им, сливаясь в одном, томительно прекрасном звуке... А потом одно видение сменилось другим, и он даже не осознал, что проснулся - воспринимал происходящее как продолжение сна. Он почувствовал внезапный прилив тепла, мягкий свет окутал его и он утонул в жемчужно-радужном сиянии, зажмурившись от неожиданности.
Когда Асиэль открыл глаза, перед ним стояла сама Ирму Ллиэлэр, и казалось, её лучистые глаза ощупывали его сердце. Мать Миров заговорила первая. В сознании Диарона чётко обозначился её голос.
- Асиэль, ты слышишь меня?
Он кивнул, не в силах оторвать глаз. Ирму продолжила:
- Мне о многом надо поговорить с тобой, Диарон. Я знаю, ты читал в его сердце. Ты уже понял, к чему идёт Эрмар, что грозит ей.
- Да, Ирму. Но как же быть? Я день и ночь думаю, мне кажется, что ответ где-то рядом, но я не нахожу его.
- Ты сам ответ, Асиэль. Слушай голос своей души.
Асиэль замолчал. Мать Миров, улыбаясь, смотрела на него.
Он продолжил:
- Кажется... кажется, я нашёл. Если это возможно, мы не погибнем, - он осёкся, - мудрость Киниан не погибнет. Скажи мне, Ирму, - Диарон поднял глаза, - Если живое можно создать, собрав мельчайшие частицы и скрепив их звуками, то можно ли живое разобрать на время, не убив?
- Можно, ани эспас. Только для этого нужно очень много силы. Нужна сила огромного народа и сила Синкланара.
- Ирму, существует двенадцать путей. Если взять по одному живому из каждого, можно ли их разобрать, скажем, на время, а затем снова собрать? Они выживут? Они изменятся?
- Можно, ани эспас. Они выживут и не изменятся. Но поначалу им будет очень трудно. Особенно подобным тебе. Но они выживут.
- Я понял. Я буду говорить с Эрт’э’лэн Акваром.
- Он примет, у него нет выбора, ты же знаешь.
- Ирму, кто должен пойти? Ответь мне на этот вопрос, Ирму!
- Ты сам ответ, Диарон. Слушай свою душу...
Серебристый морок исчез, унося вдаль голос Матери Миров. Асиэль Диарон отпил вина из кувшина, стоявшего на столе, не в силах дойти до окна и взять кубок. Вино вернуло ему способность ориентироваться во времени и пространстве. Он повернулся к окну, с тоской глядя на проплывающие облака: совсем недавно и он был облаком, и он был всем, и всё было им...
Асиэль всё понял. Сегодня же он будет говорить с Создателем.
XLVII
Как тяжко дышится, любовь моя, ты чувствуешь это? Сила покидает Эрмар, оставляя нам одни осколки. Это неизбежно.
Посмотри вокруг, этой красоте недолго радовать глаз. Давай запомним, ибо впереди неизвестность, а память помогает выстоять там, где нет жизни.
Посмотри на ребят - они счастливы здесь, но они уже тоже знают всё, ибо не могут не знать того, что открыто мне, хотя не всем дано прочувствовать до конца, и я счастлив, что это так.
Загляни в души наших братьев и сестёр, любовь моя, они уже во власти страха, хотя им неведома истина. Они стянули огромную силу в Эммион Эйнаар, и жители столицы пока ещё беззаботны в своём неведении. Но скоро кончится, иссякнет сила, и им будет тяжелее всех.
Протяни свою нить к Золотому Городу, в нём темно и пусто, только светится окно брата нашего Диарона. Он уже знает путь к сохранению, я читал в его сердце, но путь этот горек и другого не дано.
Ты чувствуешь всхлипывающую волну теплоты, любовь моя? Мать Миров хочет, чтобы я первым ступил на новую Эрмар, и я не знаю, что со мной будет, если волей Ирму разойдутся наши дороги.
Не слушай меня, не плачь, Син-Энлармар не в силах разрушить то, что сотворила дважды, это истина.
Открой мои глаза, любовь моя, ибо я вижу только тьму, в которой тают, затихая, осколки моей жизни. Вдохни в меня силу не поддаться этой слабости и с честью выдержать испытание.
Мои нервы обнажены, я чувствую дыхание Эрмар, ей становится больнее с каждым вздохом, и в этой агонии мечется наша судьба. Наше будущее рождается из распада, видно, участь моя такова, что цветы мои растут из пепла и нет ничего нового на этом пути.
Закрой глаза, любовь моя, отдохни перед дальней дорогой. Мы многое потеряем, может быть, мы оставим Великому Ничто самое дорогое, что у нас есть, но разве не теряли мы раньше? Из потери вырастает обретение, и встреча будет недалека, только иная встреча, ведь мастеру дано увидеть ариэтору в стволе дерева и блеск драгоценного камня в языках пламени.
Закрой мои глаза, любовь моя, ибо я устал, как не уставала сама Эрмар, я хочу отдохнуть. Не прячь взгляд, высуши слёзы, эти дни - наш подарок друг другу. Пусть наша память будет светла и чиста, как горный ручей. Не замутняй колодец памяти, пусть вода его остаётся прозрачной...
Старший лежал, раскинувшись, на камнях террасы, бессвязно произнося странные пророчества. Взгляд его был чёрен, как ночь, окутывавшая Эрмар. Нонэль сидела рядом с ним и беззвучно плакала, не выпуская его руки. Ночь трещала по швам, и, казалось, звёзды потускнели, вторя её плачу...
XLVIII
Девять дней, девять долгих дней продолжалась эта пытка. Казалось, часть его души парила над башней, в то время как другая часть оставалась там, на камнях. Обе части мучительно тянулись друг к другу, разрывая оболочку ночи дрожащими пальцами. Всё существо орало от боли, ибо Эрмар постепенно умирала, и он умирал вместе с ней. Он бился в воздухе, как птица, привязанная за лапу, это был он, и он же лежал неподвижно на холодном камне, как заклинание, произнося странные и страшные фразы. Да, он умирал, возрождался, снова умирал, и снова возрождался, ибо не мог умереть совсем, и каждое рождение выжигало его изнутри, но на границе жизни и смерти вспыхивал свет, и он на миг видел её лицо - пусть бледное, пусть заплаканное, но это придавало сил вновь рождаться и вновь умирать, и опять рождаться. Он метался между жизнью и смертью, а губы всё шептали, и слова рассыпались в своей сути, утратив смысл, а он всё шептал...
Потом всё кончилось. Он погрузился в мягкое облако серебристо-белого света. Он парил в нём, ощущая, что нисколько не весит, он стал лёгким дыханием и тонул в светящемся ореоле, как в тёплом молоке. А потом пришла Ирму. Он знал, что она придёт, ждал её ещё тогда, умирая и рождаясь бесконечное число раз, но время остановилось и он почти изверился. Теперь же девять страшных дней были позади, и Мать Миров сидела у его изголовья.
- Тебе было больно, ани эспас. Прости меня, если сможешь, - Голос Ирму был тихим и печальным. Он попытался приподняться, но всё, что смог - это повернуть голову.
- Но в этом нет твоей вины, я же знаю...
- Всё равно прости, ибо тебе полнее всех отпущено этой боли, и я не в силах унять её всю без остатка. Ты должен быть на новой Эрмар, но я не могу простить себе всего того, что тебе придётся пережить ради этого.
- Я готов, Ирму. Что может быть страшнее потери себя?
- Только потеря части себя. Будь готов и к этому. Скоро соберётся Последний Совет. Ты будешь там.
- Но... - он попытался что-то сказать, но сил не хватило.
- Я буду с тобой, Лассинар. Все будут с тобой. Никто не причинит тебе зла на Площади Собраний. По крайней мере, такого зла, что способно помешать. Я буду с тобой...
Он уже не слышал последних слов, вихрь уносил его куда-то глубоко-глубоко во времени, а когда он открыл глаза, перед его взглядом заплясали цветные искры, замаячили тени... Потом пелена спала и проступили лица. Лица тех, кто был с ним все эти девять дней, когда он не принадлежал ни одному из миров. Он приподнялся на локте, оглядел собравшихся.
- Пришло ваше время, ани эспас, - с трудом выговорил он, - уходите в Эйнаар. Там мы встретимся. Скоро встретимся...
И провалился в сон.
XLIX
Ллирвэн внезапно почувствовала себя усталой настолько, что утром не могла встать с постели. Так она и лежала, глядя в потолок, пока в комнату не вошёл Ингилэр, обеспокоенный долгим отсутствием сестры.
С тех пор, как они встретились в Веларэне, он следовал за ней, как тень, лишь изредка наведываясь домой к ошарашенной, ничего не понимающей жене. Жена плакала и умоляла никуда не уходить. Он пытался ей что-то объяснить, пытался даже взять её с собой - всё было бесполезно. Она слишком любила свой сад, чтобы оставить его. Она слишком любила Ингилэра, чтобы отказаться от него, но недостаточно, чтобы ради него бросить сад. Бедняжка, - думал Ингилэр, - вот оно, настоящее безумие. Он не мог ей помочь, и потому уходил, но неизменно возвращался, понимая, что этим только расстраивает её, но ничего поделать с собой не мог. Бремя тяжёлых мыслей превратило его прекрасное лицо из лучезарного в печально-задумчивое. Только изредка тень улыбки озаряла его.
Ингилэр сел на краешек кровати Ллирвэн. Она слабо улыбнулась.
- Осталось всего несколько дней, Ингилэр. Подумать только, несколько дней... А я уже ничего не могу. Я не могу петь, не могу играть. Мой ручей иссяк, остались лишь несколько капель, и их, я надеюсь, хватит на эти несколько дней, Ингилэр. Эти дни твои, брат. Ты будешь петь за меня.
Ингилэр печально посмотрел на неё и погладил по волосам.
- Мне не придётся петь за тебя. И тебе не придётся. Голос уже обогнул Эрмар, больше не надо петь. Все уже готовы к изменению пути, боль моя. Эти несколько дней мы подарим тебе. Я и Гилэраквар. Вот он, сегодня ночью пришёл с Запада. Он многое сделал, твой очень средний брат. Ну же, поздоровайтесь!
В комнату вошёл Гилэраквар. Он был высок, несколько сутуловат, что великолепно маскировало в нём умелого воина. Тяжёлые волосы падали на грудь. Ллирвэн посмотрела на него внимательно и поняла, что он стал другим: с лица исчезло лукавое выражение, Гилэраквар был мудр, печален и строг. Да, подумала Ллирвэн, годы, годы... Казалось, недавно она встречалась с ним у Асиэля, долго убеждала, спорила, кричала, плакала. Тогда это был отпетый негодяй и дебошир по призванию. Но слова Ллирвэн разбили глиняную завесу, скрывавшую его сердце. Он стал иным. Он поверил.
Помнится, как-то раз Гилэраквар привёл с собой совсем молодого парня. У парня были внимательные, казалось, в равной степени направленные и вовне, и внутрь себя глаза, ярко блестящие на узкой худой физиономии, пышные чёрные волосы с несколькими каштановыми прядями и певучее имя - Ларэрмун. Помнится, она даже пыталась запихнуть его имя в стихи и обыграть в шутливой песенке. Парень краснел и отворачивался.
Ларэрмун был очень странным существом. Его неутомимость и энергия граничили с безысходностью. Он был любопытен, но не так, как иные мальчишки - нет, он был настойчив и упрям, но, казалось, впитывает желаемую информацию каждой клеткой, и в каждом слове, за каждой строкой ищет потаённый смысл. Ллирвэн часто подолгу беседовала с ним, поражаясь его не по годам зрелому уму. Он, казалось, был один на целом свете, можно было утонуть в его одиночестве. Она не знала, откуда он и кто он, и была странно удивлена тем, что Ларэрмун оказался младшим сыном Вэйвелеанара Акварэна. Ей почему-то казалось, что сыновья Изначальных не могут быть такими одинокими - ведь они живут среди себе подобных, в почёте и уважении и могут сами выбирать свой путь. Пример Донэра и Марагора стоял у неё перед глазами. Но тут было иное. Парень не знал своего пути.
Он умел практически всё, был искусен в ремёслах, магии, битве, он был отличным музыкантом и превосходным поэтом, но никак не мог выбрать, куда ему податься. Он мог взяться за любое новое для него дело в надежде обрести свой путь, и задуманное неизменно получалось, но стоило ему закончить работу, как ощущение полёта уходило из рук, и он охладевал к своему творению.
Он часто просил её рассказать ему о Лассинаре. Ллирвэн не таилась и говорила, говорила, затем брала ариэтору и пела, потом снова говорила. Похоже, она нарисовала слишком отчётливый образ, и бедняга заочно влюбился - Ларэрмун впитывал каждое слово с утроенной жадностью, как растрескавшаяся земля - влагу, и в глазах его загоралась надежда... Ей казалось, что в эти моменты он становился весь - открытая книга, и на страницах этой книги читалось: он такой необыкновенный, он обязательно мне поможет...
Как-то раз он набрался смелости и попросил:
- Ллирвэн, отведи меня туда, к нему... - его взгляд горел и способен был, казалось, растопить камень.
Она не хотела говорить, но была должна. И сказала:
- Не могу, Ларэрмун.
- Почему? - он весь вытянулся, застыл, замер.
- Я бы с радостью, но... Но ты не слышал зова. Ты не сможешь войти туда, если не услышал. Ты даже не увидишь, куда идти...
Он не ответил. Только поднял на неё блестящие, тёмные, полные слёз глаза. И убежал.
Я отняла у него надежду, подумала Ллирвэн.
Ларэрмун больше не приходил. Лишь иногда она видела его, то в толпе, то на улице, он провожал её взглядом и молчал. Так и шло время - годы, годы... Ллирвэн порой уже забывала о нём, пока не встречала снова. Он был вездесущ и неумолим. И всегда неизменно провожал её взглядом. Что с ним стало, кем он стал?.. Бедный мальчик...
Ллирвэн полулежала, оперевшись спиной на подушки, заботливо принесённые Гилэракваром. Братья сидели возле неё. На подоконнике в старом помятом кубке стоял букет ландышей. Она заметила его и спросила:
- Это вы принесли?
Братья недоуменно переглянулись.
- Нет, - ответил Ингилэр, - откуда нам взять...
Ллирвэн улыбнулась:
- Не разыгрывайте меня. Это вы принесли. Больше некому. Спасибо.
Гилэраквар растерянно пробормотал:
- Ну, если ты так хочешь... Пусть это будем мы. Ингилэр привстал и переставил кубок на столик возле её кровати. Она слабо кивнула. И попросила:
- Спой мне, Ингилэр. Спой мне про счастье. Пожалуйста.
Потом был день, и ещё один, и ещё один. Братья не отходили от её постели. Временами Ллирвэн шутила, смеялась, даже выпила с помощью Ингилэра немного вина - у неё самой не хватало сил поднять кубок. Они пели песни, вспоминали старые проделки, дурачились. Временами она становилась печальной и какой-то неуловимо прозрачной, или призрачной. Я таю, - говорила она, - как свеча в руке. В чьей руке, она не уточняла, а сразу пыталась перевести разговор на другую тему. На четвёртый день она сказала, что хочет часок побыть одна, подумать, помечтать. Братья нехотя согласились посидеть в соседней комнате.
Прошёл час, другой, а Ллирвэн всё не звала их. Они открыли дверь и застыли на пороге.
Ллирвэн лежала на кровати, бледная, прямая, кожа на её лице, казалось, просвечивала. Она спала. Спала тем сном, который приходит порой к очень усталым, так можно проспать не день, не два, а годы, столетия... А потом проснуться с новыми силами. Но у них не было ни годов, ни столетий. Только несколько дней. Они это уже давно поняли. Но не это ошеломило Ингилэра и Гилэраквара, они были готовы к тому, что рано или поздно усталость усыпит Ллирвэн. Они увидели нечто иное.
Возле кровати, на коленях, уткнув лицо в тонкую прозрачную руку спящей, стоял рыдающий Ларэрмун. До Совета оставалось три дня.
L
Последняя ночь. Небо уже давно изменилось, свисает серо-багровыми клочьями. Море переместилось, ушло от берегов Золотого Города, но зато смыло по дороге Эммион Илмэр и половину Западного хребта. То там, то тут раздавался хруст и грохот падающих, проваливающихся деревьев. Казалось, Эрмар заглатывает то, что сама породила, и - ни следа, ни тени, только чёрные ямы и светящиеся внутренним огнём изломы трещин. Больше ничего. Даже ветра. Башня ещё каким-то чудом держалась, хотя земля под её основанием уже давно обвалилась, и Нафин Лассинар висела в воздухе над ямой, заполненной пламенем, едва балансируя на трети своего фундамента.
Башня молчала. Ещё вчера ушли Аммиру, Гилэлкэр и Гилтардир. Ушли в Золотой Город. Они сами пришли к нему и сказали: ты остаёшься, а мы уходим. Мы изменимся и вернёмся. Мы будем собирать силу для тебя и будем с тобой на Совете. Когда в изломе мелькнул и исчез плащ Гилэлкэра, он чуть не умер. Он даже не попрощался с ними - не успел. Они так быстро это сделали... будто знали, что он будет пытаться удержать их. Они ушли, потому что знали, что не смогут уйти, если он попросит их не уходить, и тогда всё рухнет - для того, чтобы отец смог остаться, нужен круг силы, который могут создать только его дети... Он не будет искать их глазами в толпе - не найдёт. Аммиру. Гилэлкэр. Гилтардир... Три незаживающих раны на живом сердце, истекающем болью. Ирму говорила: страшно не себя потерять, а часть себя. Он знал это слишком хорошо. Он знал это, когда жизнь назад разрушали его город, разрушая его самого. Он знал это, когда силой своей сдержал толпу, рвущуюся на его защиту, стоя на краю гибели, осознавая, что потом уже не будет, он знал это. Чудом уцелевший в Великом Ничто, устоявший на силе памяти и боли, осознавший, каков он стал - нынешний. Находящийся во всём, являющийся всем и всеми, и несущий всё и всех в себе - он знал это слишком хорошо.
С густого, мёртвого неба падали птицы, стремительно уменьшаясь в размерах и таяли, таяли... В одночасье погиб и исчез прекрасный сад на террасе - ни следа, ни тени. Дерево, казалось, вплавилось в камень. Они не могли спуститься с башни по лестницам - лестниц больше не было.
Нонэль уткнулась в его плечо. Она не могла говорить - только плакала. Он клял себя за то, что не в силах ничего изменить, приостановить, облегчить её страдания. Но она сама разделила с ним его мир, его боль, и не ему было дано избавить её от этой боли. Так они и стояли посреди рушащегося мира на головокружительной высоте - он, видящий всё, что творится вокруг и далее и бессильный отвести взгляд, и она, спрятавшая лицо в складках его плаща...
Когда Ирму Ллиэлэр пришла, чтобы отвести их на Совет, было утро. Огонь ушёл в глубины Эрмар, только пепел летал в рваном небе, оседая на том, что ещё стояло на земле, и покрывал ровным слоем то, что уже истощило свои силы. Нонэль и Тирмиунар стояли неподвижно, как статуи, посреди погибшего сада, и Матери Миров потребовалось достаточное время, чтобы вывести их, уже готовых разделить судьбу мира, из оцепенения. Надо было спешить.
Ирму взяла их за руки, как детей, и когда они шагнули в пульсирующий изумрудно-золотой излом, башня качнулась, раскололась и со стоном ушла в землю.
LI
Колокол. Огромный тяжёлый колокол раскачивался на гибкой своей шее, приводимый в движение его раскалёнными ладонями. Звук, по плотности схожий с густой, вязкой, чёрной глиной, обволакивает небо, серо-багровое небо над Эммион Эйнааром - Золотым Городом. Когда-то золотым. Теперь позолота слетает с камня, как пыль с книжного переплёта. Осенний город. Облетели листья Эйнаара. Западная башня вчера рассыпалась и упала в море. Никто не пошёл смотреть, незачем. Все знают, скоро всё будет так. Море обмелело, причал вынесли далеко вглубь - аж не видно, но корабли приходят. Сегодня корабли приходят в тишине, их никто не встречает. Музыка не звучит, все говорят почти шёпотом. День Последнего Совета. Страшно будет уносить с собой такую память. Эрар Донэр связал в узел слипшиеся волосы и начал спускаться с башни - надо переодеться к Совету.
А колокол гудел...
Площадь Собраний наискось прорезала огромная глубокая трещина. Начинаясь где-то у Южных ворот, она терялась в изгибах улиц и, не доходя Северных, скрывалась под обломками моста. Сегодня кто-то наспех сотворил Слово, и провал затянулся зыбкой серебристой плёнкой, на которую можно было ступать. Теоретически.
Цепкий взгляд судьи уловил дыру с неровными краями на месте одного из высоких каменных кресел, стоящих полукругом у стены, украшенной (сильно сказано!) щербатой мозаикой. Да, сегодня кому-то опять не хватит места. Вечно кому-то не хватает тут места. Кому на сей раз?
Асиэль Диарон спрятал горькую усмешку и медленно перешел площадь.
Призрачный жемчужный свет падал скупыми брызгами на лица собравшихся. Из воздуха медленно соткалась высокая фигура, окружённая матовым ореолом. Радужные одежды и тёмно-синий плащ. Холодные серебристые глаза. Капризное женоподобное лицо, причудливый излом бровей. Волосы - пена чёрного водопада. Пальцы, соприкасаясь, высекают искры.
Эрт’э’лэн Аквар почтил Совет своим присутствием. Создатель скорбит.
Они вставали по одному, церемонно кланялись, сухо и негромко говорили. Все они были неуловимо схожи друг с другом, но не обликом. Если смотреть со стороны - создавалось впечатление, что все они связаны какой-то страшной тайной, древней клятвой, что какая-то сила давит на них, и боязнь этой силы делает их похожими: манера держаться, выражение лиц, манера говорить... Молодые лица и полные вселенской тоски глаза. Миллиарды лет вместе. Они - Изначальные, соль этой земли. Связанные одной на всех невидимой нитью.
...И ныне кто из Киниан останется, дабы беречь и охранять, учить и созидать? Кто войдёт в Кольцо Стихий для нового мира? Слушаю тебя, Асиэль. - голос Эрт’э’лэн Аквара не звучал, он возникал в сознании и невозможно было определить, каков его тембр. Этот голос был образом, картинкой, буквами, написанными внутри зрения. Нельзя оставлять так заданный вопрос без ответа.
Асиэль Диарон весь день мучился дурными предчувствиями, хотя хуже быть уже не могло. Последний Совет решает судьбу Киниан. Достойнейшие останутся. Остальных ждёт неизвестность. Во время давешней аудиенции он обмолвился было для порядку об Изначальных - но даже не был удостоен ответа. Только гримаса отрицания. Создатель не хочет оставлять Изначальных, это было, да и сейчас написано на его тонком надменном лице - тут и магия не нужна, всё и так ясно. Он не хочет повторять свои ошибки. Не желает, чтобы в нём сомневались. Останутся те, кто не видел. Славненько. Новый мир - старая песня. Да и будет ли новый мир?
- Говори, Асиэль. - голос в сознании заколебался, занервничал. Почему я тяну время, спросил себя Диарон. Ответа не нашёл. И, подгоняемый нетерпеливой вибрацией в висках, начал:
- Маур Эрлиэн, путь Воды, принимает Эрлиэнар.
(Вышел вперёд, поклонился, оглянулся, хихикнул и растворился в толпе. Его вытолкнули вперёд.)
Со стороны жемчужного сияния - кивок одобрения.
- Маур Эрмирэнлармар, путь Гармонии и Красоты, принимает Эрмирэ.
(Россыпь колокольчиков, звенят браслеты, строго улыбается.)
Кивок одобрения. Голос:
- Я приношу своё благословение Эрлиэнару и Эрмирэ. Далее, Асиэль.
- Маур Эрар, путь Огня, принимает Эрар Донэр.
(Вышел вперёд, поймал взгляд Создателя, дёрнул головой, немного подумал и поклонился.)
Лучезарная улыбка и кивок одобрения.
- Маур Эркангорар, путь Иллюзии, Миража и Воплощённого Образа, принимает Антарэль.
(Из-за спины Донэра показалась голова.)
Кивок одобрения, улыбка ещё шире:
- Да будет благословение Четвёртого из Синклан с Эрар Донэром и Антарэль.
Диарон перевёл дух и продолжил:
- Маур Акварэн алэ Эрмун, путь Созидающего и путь Воздуха, принимает Тэркваром.
(Щёлкает пальцами, пытается приладить отвалившуюся мозаику, забыл, где находится. Спохватившись, кивнул.)
Кивок одобрения.
- Маур Кэрни, путь Врачующего, принимает Синвэллэ.
(Вышла вперёд, поклон, руки сплетены, глаза смеются.)
Кивок одобрения:
- Да будет благословение Третьего из Синклан с Тэркваромом и Синвэллэ. Продолжай.
- Маур Ангор алэ Маран, путь Луны и ночной Тьмы, принимает Марагор.
(Вылетел вперёд, чуть не сшиб с ног Донэра, усмехнулся - только зубы заблестели - и отвесил лихой поклон, взмахнув смоляной гривой.)
Кивок одобрения.
- Маур Ллирэр алэ Сингнур, путь Дня и Света, принимает Ллиэль.
(Стрелой дёрнулась из толпы, вцепилась в рукав Марагора, еле затормозила, бросила на него гневный взгляд. Подумав, резко поклонилась.)
Тихий смех. Кивок одобрения.
- Да будет благословение Второго из Синклан с Марагором и Ллиэль. Далее.
- Маур Асиэль, путь Судьи, принимает Тинэрвэлан.
(Вышел, поклонился сначала Диарону, затем Эрт’э’лэн Аквару, покосился на скучающе-настороженные лица Изначальных. Покачал головой.)
Кивок одобрения.
- Маур Ниэмар, путь Памяти, принимает Рианон.
(Выплыла из толпы, как величественная богиня. Через миг превратилась в печальную девушку.)
Кивок одобрения.
- Да будет благословение Первого из Синклан с Тинэрвэланом и Рианон. Продолжай, Диарон.
Повисла пауза. Натянулась нить, связующая Изначальных. Тишина звенела. Вся площадь ждала этого момента. Взбудораженные слухами и событиями последних лет, согреваемые надеждой, обречённые Киниан беззвучно произносили одно и то же имя в надежде на последние два пути.
Последние два пути. Асиэль Диарон провёл рукой по волосам. Оглядел площадь, как бы ища поддержки. Ну что ж, в конце концов именно его задачей было решать, какие пути нужны новому миру и кто их примет. Он давно всё решил, слова вертелись на языке, но произнести их вслух он долго не решался. Произнести после всего.
- Я жду, Асиэль, - снова забилось в висках.
Диарон закрыл глаза и медленно, отчётливо произнёс, чеканя слова в полнейшей тишине:
- Маур Тинивар алэ Тинфронкин, путь Утра и Обновления, принимает...
- Тирмиунар не отдавал пути. - Этот голос, кажется, наполнил весь без остатка воздух над Эммион Эйнааром, - Я пойду сам.
Толпа ахнула и замерла. Диарон с закрытыми глазами рухнул в кресло. Ну вот, началось, подумал он.
- Я пойду сам. Я знаю. Кто-то должен повести их, - и, тише, - Я знаю, что такое Пустота.
- Никто в этом не сомневается, - раздался голос Вэйвелеанара Акварэна, Молчаливого Мастера, иначе известного под нежным прозвищем Меченая Шкура. Обладатель позорной клички обладал чудовищной выдержкой - несмотря на неожиданность и изумление, в его словах чувствовалась насмешка.
Тирмиунар резко обернулся в его сторону:
- Давно ли ты в этом не сомневаешься, брат? И давно ли ты научился с такой лёгкостью отказываться от своего пути? Тогда же, когда научился отказываться от своего слова и предавать, не раздумывая?
Тишина сорвалась и лопнула. Мастер уставился в камни перед собой и произнёс:
- Я устал, Лассинар. Мне пора отдохнуть. Хорошо, что Тэркваром остаётся... А мне пора отдохнуть. Да и тебе тоже.
Чёткий голос Тирмиунара чеканил серый воздух, срывая с него туманные клочья.
- Я. Уже. Отдохнул. А тебе... тебе ещё тогда надо было подумать об отдыхе. Ещё тогда ты устал до безразличия и не задумывался о том, что делаешь - лишь бы поскорее с этим покончить -так? Что говорить сейчас? Кто поведёт их? Они не видели ничего, кроме своих городов - как они ступят на новую землю? Чем она их встретит? Они не знают, какова она - новорождённая земля. Они погибнут, если я не поведу их. Ты, Вэйвелеанар, не думаешь, что гибель нашей последней надежды будет на твоей совести? Или тебе уже безразлично, что делается в твоей совести, потому что в ней черно от славных дел твоей жизни? Или ты уверен, что это осознание не достигнет тебя в любой форме жизни? Скажи, ты в этом уверен?
Молчаливый скучающе осклабился:
- Я устал от тебя, Лассинар.
Тирмиунар глядел в глаза Мастеру без тени улыбки.
- Ты от себя устал, Акварэн. А от меня ещё отдохнёшь.
Недобрый огонёк загорелся в глазах Вэйвелеанара.
- Надеюсь, что не только я, Лассинар.
Половина лица Тирмиунара, как всегда, была скрыта волосами, ниспадавшими почти до пояса. Обращённый к Мастеру ярко-синий глаз почернел, лицо побелело и заострилось.
-Я тебе не Лассинар, брат. Для тебя я Мойн.
В режущей слух тишине стояли они и, не отрываясь, смотрели друг другу в глаза. Бледный от переполнявшей его памяти Тирмиунар и снисходительно улыбающийся Вэйвелеанар. Ветер с моря трепал серебристо-седые волосы Тирмиунара, он придерживал их рукой. Чёрный глаз смотрел в душу Мастеру. Тот закрыл глаза руками и неуклюже сел на место. Внезапно обозначился голос Создателя:
- Ты сказал, Акварэн. Уйди отсюда.
Молчаливый повиновался. Жемчужно-радужное сияние налилось красным.
- Что скажут остальные?
Изменчивые глаза Эрт’э’лэн Аквара застыли на фигуре, неподвижно стоящей в центре полукруга.
- Садись, Тирмиунар. Место свободно.
Ему уступили место Старшего. По праву. Он поднялся и сел. Пронесло, подумал Диарон.
- Что скажут остальные? Асиэль, кто берёт слово? - лицо Создателя качнулось.
- Слово берёт Ангор алэ Маран Веримэр. - Судья не успел сказать ничего, Несущий стихию Ночи объявил своё слово сам.
Веримэр встал со своего места и, описав круг, приблизился к Эрт’э’лэн Аквару. Тот заинтересованно наклонил голову.
- Если вы помните, - он обвёл взглядом Изначальных, - Если вы помните, свой путь я обрёл по его слову и свой дар принял из его рук. Ничего плохого нет в том, чтобы Тирмиунар повёл их. Мы все это знаем.
- Мы знаем больше, - заявил Ниэмар Энлармаран, гордо вскинув голову, - И не хотим повторения старых ошибок.
- Чьих ошибок? - вступилась Эрар Эльмиунэ, - мы все совершали ошибки, но почему-то никого не предостерегали от своих ошибок.
- Наши ошибки стоят не так дорого, - возразил Энлармаран.
- Это смотря для кого, - произнёс печальный женский голос, и из тени вышла Нонэль. Под обалдевшими взглядами Изначальных прошла прямо в полукруг и встала за креслом Старшего. После минутной безмолвной паузы она повторила:
- Смотря для кого.
Эрт’э’лэн Аквар с недоумением взирал на спор среди Изначальных. Этого не было в его мыслях. Он не думал о такой возможности. Также он исключал и то, что Тирмиунар, о чьём возвращении он смутно подозревал, ныне более похожий на воплощённую смертельную усталость, нежели на Утро, отважится на такой шаг. Нет, он неисправим. Опять он встаёт на пути. Он, связавший одной нитью памяти Изначальных и его, самого Создателя, и ставший на этой нити - узлом. На редкость прочный узелок. А чем развязывают такие прочные узелки?..
Эрт’э’лэн Аквар ещё не успел распробовать вкус этой мысли, как почувствовал ледяное прикосновение сфер и голос Ирму Ллиэлэр сказал ему: - Не смей. Прекрати. Не смей больше. Пусть идёт. Так надо.
Спор затянулся. Народ в безмолвии взирал на странное выяснение отношений среди Изначальных - все догадывались, что они связаны чем-то большим, чем родство, но никто не подозревал даже, что до такой степени. Оно и понятно, старые жители в большинстве своём ушли из Эйнаара ещё много тысяч лет назад, а новые не помнили Совета после сожжения Нэммиона. Никто не ожидал появления Тирмиунара - несмотря на слухи и рассказы очевидцев, многие не верили, что это реальная личность, а не персонаж менестрельских сказок. Какой же он Изначальный, если его и на Советах-то не видно? Но многие, вернее сказать, почти все были довольны - Утренний Страж пользовался уважением и симпатией Киниан и в качестве сказочного героя, и в качестве реальной фигуры. Да и не только Киниан. Но тех, иных, не было на Совете. Их не спросили. Не счёл нужным Эрт’э’лэн Аквар собирать Большой Совет. Видно, Изначальные тревожили его больше всех.
- Я не согласен! - переходил на крик Эркангорар Тардинэм, - Если Создатель считает, что все мы должны отдохнуть, значит, Тирмиунар должен уйти вместе со всеми. Избранные сами справятся - они лучшие из возможных, и я уверен, они обойдутся без советов усталого озлобленного отшельника. Ну вот где его носило, когда он был нужен нам здесь?
Глаза Тирмиунара почернели.
- Ты знаешь где. Ты также лучше всех знаешь, по чьей вине. И не в твоём праве говорить об этом. Тем более сейчас.
- А чем плох момент? Последний раз мы все здесь стоим перед лицом Киниан и Создателя, самое время для исповеди, - не унимался Тардинэм, - Скажи им, ну, давай!
Одно незаметное движение, молниеносный бросок - только мелькнуло серебряное облако - и лицо Тирмиунара нависло над вжавшимся в кресло от ужаса Тардинэмом. Ещё минута - и он будет просить на коленях прощения у Старшего, но...
- Прекратите!
Это был даже не голос, это было видение голоса, всякому напоминавшее своё: кому звон серебряных колокольчиков, кому пение птиц, кому журчание ручья... Голос обволакивал, успокаивал, в нём можно было утонуть и ни о чём не думать... Тардинэм поёжился и выпрямился, Тирмиунар застыл вполоборота. Взгляд его потеплел, чёрное сменилось синим. Заплясали золотые искорки.
В жемчужно-радужном сиянии появились ослепительно-белые блики, затем белое раздвинулось до золотого, заслонив собою полнеба, и рядом с Эрт’э’лэн Акваром появилась фигура более величественная и манящая одновременно. Вся она была - сияние, свет и красота, окутанная облаком цвета лунного серебра и солнечных зайчиков. Серебристые глаза лучились мудростью и любовью.
- Син-Энлармар, Ирму Ллиэлэр! - выдохнула толпа.
- Прекратите! - голос Ирму был ровным, но властным, - Ты, Тардинэм, слушай меня. Не в твоём праве говорить об этом, ты вообще не вправе говорить хотя бы потому, что не просил слова. Вправе говорить ты, Тирмиунар, но не здесь. И не сейчас.
По лицу Тардинэма пробежала тень. Эрт’э’лэн Аквар поймал его взгляд и долго не отрывал от него своих ледяных глаз. Эркангорар побелел и опустил взор. Затем прошептал:
- Ирму, Ирму Киниа, позволь уйти.
- Ты волен, - раздалось в ответ, - Иди.
Тирмиунар сидел на каменных ступенях, пряча лицо в ладонях. Он был готов ко всему. Ирму Акварэн мягко двигалась по площади в ореоле золотых лучей, голос её звучал в каждом сердце.
- Слушайте, ани эспас, это судьба вашего народа. Только ли Изначальным решать её? Отвечайте.
Толпа загудела. Эрт’э’лэн Аквар перестал щёлкать пальцами, сплёл руки и закрыл глаза.
Ирму продолжала:
- Вам решать, остаётся Мойн-алэ-Лассинар Тирмиунар или уходит. Вы всё слышали. Хотите вы, чтобы Утренний Страж остался с Избранными, был им вместо отца, или у вас есть иной выбор? Или они остаются одни?
Изначальные напряглись. Натянулась нить, связующая их. Не отрываясь, смотрели они в лицо Ирму Акварэн.
Син-Энлармар внезапно оказалась рядом с Тирмиунаром, положив руки ему на плечи и повернувшись спиной к Совету.
Голос её зазвенел, как сталь:
- Решайте: да или нет?
Молчание.
- Утэ оро вэй?
Тишина раскалилась добела и лопнула вздохом многоголосой толпы:
- Утэ, Ирму...
Син-Энлармар заглянула в лицо Тирмиунара:
- Ты слышал?
Он молча кивнул и поднялся. Ирму Акварэн взяла его за руку. Теперь сияние исходило от них обоих.
- Вы слышали? - Ирму обернулась к Совету. Изначальные кивнули.
- Он избран. Он остаётся. Моё слово.
Тирмиунар рухнул, как подкошенный, на руки обалдевшему Диарону и не слышал гула голосов, заполнивших площадь.
Эрт’э’лэн Аквар нервно кусал губы.
Диарон осторожно усадил Тирмиунара в своё кресло, препоручив его заботам новой Кэрни, и боязливо тронул Мать Миров за одежду.
- Ирму... Последний путь...
Опять я влез не вовремя, подумал Диарон, ну да ладно. Кажется, всё обошлось. Асиэль провёл рукой по волосам (жест крайнего волнения) и, испустив лёгкий стон, рухнул к ногам Тирмиунара. Кэрни состроила изумлённую гримасу и... рассмеялась.
Син-Энлармар переводила свой взгляд с одного лица на другое. Долго тянулись эти мгновения. Затаив дыхание, Киниан наблюдали, как сама Ирму будет выбирать последний путь Кольца Стихий.
Внезапно глаза их встретились. Нонэль смотрела в лицо Матери Миров, и в её взгляде отчётливо читалось: - прошу...
Яркий мерцающий вихрь поднялся над площадью. Ирму Акварэн крутанулась на каблуках и провозгласила:
- Маур Нонэль алэ Сафэль Эрмарэр, путь Жизни и Смерти, путь Земли, принимает Нонэль. Благословение моё да будет с Тирмиунаром и Нонэль. Моё слово.
Небо над городом внезапно вспыхнуло миллиардом огненных брызг, серо-багровые сгустки на время рассыпались. Избранные шли на прощальный пир. Народ столпился вокруг Тирмиунара, тот рассеянно улыбался.
Диарон пришёл в себя. Огляделся. Ну вот, вот и всё, смотри, всё хорошо закончилось. Для него - хорошо. Наконец-то. Теперь... а что теперь? Ага, теперь всё хорошо, да-да. Так уговаривал себя Асиэль, пытаясь спрятать дрожащие руки и унять слёзы, внезапно ослепившие его. Так некстати.
Он бы пошёл догонять Тирмиунара, обязательно пошёл бы, но... опять упал в обморок. Больше они не увиделись.
Эрт’э’лэн Аквар уныло улыбался.
Пир был в самом разгаре. Праздником особо и не пахло. Избранные более молчали; говорили Изначальные, давали напутствия, пели песни. Все прощались со всеми, стараясь при этом выглядеть спокойными. Тирмиунар сидел, откинувшись на спинку кресла и прикрыв глаза. Казалось, он спал.
Младший сын Молчаливого Мастера сидел одиноко в углу и не сводил с Тирмиунара тёмных сверкающих глаз. Мысли толкались в голове, мешали сосредоточиться. Так вот он какой, Утренний Страж... Да, Ллирвэн была точна - именно таким он и представлял себе легендарного Лассинара. Ларэрмун был рад за него, за то, как обернулось колесо судьбы - вот, наконец-то, и он получил то, что полагается, не обделили его ничем, да и вообще - вернулся... страшно сказать, откуда. А может, и не вернулся? Хотя нет, это не иллюзия, вот он сидит, живой, невредимый... Ну, почти. Раньше, говорят, лицо не прятал. Ну да ладно. Он останется с ними, это хорошо... Ларэрмун уже успел проникнуться уважением и любовью к Лассинару, хотя никогда не говорил с ним, он был искренне рад за него, но... как же отец?.. Наверное, если бы Лассинар не свалился на голову Совету, как дурной сон, отец пошёл бы за старшего... может быть, если вообще пошёл бы.
То, что произошло на совете, никак не желало укладываться в голове Ларэрмуна - все эти споры, чернеющий взгляд Тирмиунара, удаление с Совета - кого?! - двоих Изначальных. Да, такого не было давно... с тех самых пор. А явление Матери Миров? Да такое раз в миллион лет случается, не чаще. И не со мной. Со мной уже ничего не случится - Ларэрмун глотнул вина и погрузился в свои мысли. Самой навязчивой оказалась жиденькая юркая мыслишка, постепенно обрастающая уверенностью, как панцирем: а я что же? Почему не я? Почему Тэркваром, а не я? Тэркваром примет путь, примет Стихию, станет главой Дома, будет каждый день, каждый день с ним видеться, разговаривать... Ах, да что там... А может быть?.. А если вдруг?.. А?..
Ларэрмун сидел, не отрывая взгляда от Тирмиунара, и ждал. Он был готов к самому страшному. Терять ему было нечего.
На Площади Собраний стояла тишина. Мёртвая. С гулким треском осело левое крыло дома Асиэля. Никто не заметил. Избранные застыли в центре круга, очерченного жидким сверкающим металлом. Над ними в облаке призрачного света парил Эрт’э’лэн Аквар, держа в руках что-то странное и пульсирующее. Тяжёлый ритм свинцовым дождём ударял по сердцу. Началась музыка. Медленно, как огромная змея, раскручивалась спираль Последней Песни. Воздух становился всё туже, труднее, звуки пронзали изнутри, разрывали всё, всё, всё - память, сердце, разум, дух. Бледные руки Создателя взлетели вверх, как у сумасшедшего дирижёра, он откинулся назад и уже готов был с размаху опустить их, сжимая десятилетия в минуты, как чёрным вихрем сметая гармонию песни, разбрызгивая ртуть и расплавленное серебро, в круг, широко распахнув от ужаса и собственной смелости глаза, ворвался Ларэрмун.
Музыка остановилась. Создатель прикрыл глаза, затем врезался холодным взглядом в лицо Ларэрмуна:
- Ты нарушил равновесие. Ты уйдёшь без благословения, глупец.
Тот, пошатываясь, стоял уже почти в центре круга и побелевшими губами прошептал:
- Благодарю...
Эрт’э’лэн Аквар закрыл глаза рукой.
Тирмиунар отвернулся.
Ларэрмун захохотал.
Они уже знали всё.
Москва - Санкт-Петербург - Скопин - Дмитриево
2001 - 2002 гг.