XXI
Был яркий, тёплый, солнечный день. Ллирвэн спускалась по ступенькам замысловатой лестницы, ведущей в кладовую. Браслеты на её руках мелодично позвякивали о лёгкий серебряный кувшин. Она каждый день приносила на террасу кувшин вина. Каждый день неизменно ставила его на столик возле кресла, и каждый день Лассинар улыбался ей вполоборота, порой жестом приглашая сесть. Вот и сейчас, думала она, понесу ему вино. Вот и сейчас...
Она поставила кувшин в опору и с силой отвернула кран. Тёмная ароматная жидкость - кровь живой лозы, душа самой Эрмар - тонкой струйкой полилась в серебро, тускло поблескивая. Сколько времени прошло - годы, годы...
Тепло скатывалось в жару. Воздух легко задрожал. С мыслью о том, что неплохо бы освежиться, он подошёл к фонтану, обогнув его так, чтобы можно было видеть дверь. На всякий случай, подумал он и погрузил лицо в прохладную воду. Журчание чуть не усыпило его - так приятно было прикосновение воды после солнца, немилосердно жарящего открытую со всех сторон башню. Поэтому он и не услышал, как на террасу вошла Ллирвэн. Вообще-то она ходила бесшумно, но тут неловко качнулась, видимо оттого, что дневная жара и свет после прохлады и полумрака внутренних комнат слегка оглушила её.
Услышав неожиданный звук, он молниеносно выпрямился, откинув назад мокрые волосы и... время будто остановилось, он видел только расширенные от невыносимой боли и ужаса глаза на смертельно бледном лице девушки, видел, как разжимаются её пальцы, как падает кувшин, как медленно расплывается по камню тёмно-красное пятно...
Он понял, что наделал.
Она увидела его лицо.
Тирмиунар опустился на колени и спрятал голову в ладонях.
Ллирвэн убежала.
XXII
Долгое время бродила она по башне, избегая и Донэра, и Марагора, и беззвучно рыдала. О, как она была слепа, не видя и сотой доли того, что он есть... Ллирвэн казалось, что она набрала полную грудь воздуха и не может выдохнуть. Слёзы прочертили на её лице блестящие дорожки. Ах, сколько времени - годы, годы... Сколько времени она здесь, нет ему счёта. Жила, не зная, не видя своего пути, слепая дура, не ведавшая, к чему ей позволено прикоснуться, глупая тщеславная соплячка, не понимающая, зачем живёт. Ей даже не приходило в голову подумать об этом. А вот сейчас - поняла. Она должна уйти. Она стала мастером, теперь её путь - рассказать всем, всем поведать правду. Пусть горы рассыплются в прах, пусть треснет это небо, холодное, как глаза Создателя, равнодушное, жестокое - пусть! Она понесёт слово впереди него. Это всё, на что она способна, это его дар, да, так пусть он будет опорой ему. Мойн-алэ-Лассинар, это будет твоя песнь. Я стану твоим голосом. А кувшин... кувшин найдётся, кому принести, думала Ллирвэн, медленно поднимаясь на террасу.
Они сидели втроём, глядя в иссиня-багровое ночное небо, затянутое грозовыми тучами, и молчали. Долго, не отрываясь, смотрели в никуда, провожая взглядом редких птиц и мечущиеся по ветру листья. Внезапно тишину рассёк негромкий голос Тирмиунара:
- Сколько уже?
Марагор задумчиво сцепил пальцы.
- Шестой день. Я не знаю, что с ней такое.
Старший грустно улыбнулся.
- Она видела моё лицо. Я не хотел, не ожидал, но она увидела. И поняла. Теперь остаётся ждать, что она изберёт, разделив груз моей памяти. С этим трудно жить, но и расстаться, к сожалению, нельзя.
Донэр, казалось, отрешился от всего происходящего, он сидел как-то боком, неуверенно, застыв в растерянной и неудобной позе, и временами вглядывался во тьму поверх головы Марагора. Внезапно на лице его появилось осмысленное выражение. К ним приближалась Ллирвэн. Практически без украшений, в дорожном костюме, ариэтора на ремне. Тихо подошла, отрицательно мотнула головой в сторону Донэра, поспешившего уступить ей место.
- Я пришла проститься, Лассинар. Я ухожу.
Тирмиунар внимательно посмотрел на неё. Она продолжала:
- Мне не хочется уходить, мне больно, но... Кажется, я поняла, это и есть мой путь. Это то, что я могу сделать для тебя... от всего сердца.
Старший опустил голову. Волосы хлестнули его по коленям. Донэр подошёл к Ллирвэн вплотную и заглянул ей в лицо:
- Ты точно знаешь, что унесёшь отсюда?
Она выпрямилась.
- Да. Я прочитала в его глазах. Как и ты. Жаль, что этого не случилось раньше.
Донэр взял её за руку.
- Жаль, что это случилось именно сейчас.
Тирмиунар поднялся и подошёл к ним.
- Всё случается вовремя, ани эспас. Увы.
Очень медленно, как в полусне, встал Марагор. Как был он непохож на прежнего Марагора - лукавого хулигана с неизменной улыбочкой. Лицо его стало суровым и печальным, глаза светились чёрными звёздами.
- Ты пришла проститься - что ж, все мы приняли свой путь, и не нам его изменять. Удачи тебе, Дочь Света. Прощай!
И - отвернулся, отошёл к бортику. Лицо его было полускрыто тенью, но луна, проглянувшая из-за туч, выдала его с головой - вниз от глаз засветились две лунные дорожки. Слёзы.
- Прощай, Марагор. Будь твёрд. Будь щитом, как ты и выбрал. Прощай, - Ллирвэн говорила чётко и сухо, и ни кровинки не было в её лице.
- И ты прощай, Донэр. Эрар Донэр, Пламя Мудрости. Раньше я не понимала твоего имени, а вот теперь - поняла. Всё поняла. Пусть разум и меч стоят на страже. Прощай, Донэр, - голос её дрогнул.
Ллирвэн подошла к Тирмиунару. Глаза её были теперь полны слёз.
- Ты знаешь, ты всё знаешь, ты сразу знал, каков мой путь. Я больше не увижу тебя, Лассинар. Но я стану словом, что пойдёт впереди тебя. И буду помнить. Спасибо тебе, Лассинар. И прощай.
Быстро, невидимым жестом положила что-то на столик и развернулась, чтобы уйти. Голос Тирмиунара остановил её.
- Уходишь прямо сейчас?
- Да, так лучше. Скоро кто-то придёт сюда, я знаю, и это должно быть без меня.
Старший приблизился к ней, взял за руку и, неожиданно преклонив колено, коснулся этой руки лбом.
- Тебе спасибо, ани эспас. Будь осторожна. Прощай.
Ллирвэн уже почти спустилась вниз, как заметила пролётом ниже какое-то движение. Она перегнулась через перила и увидела... незнакомую женщину. Женщина была высока, невероятно красива и грациозна в своих зелёно-золотых одеждах. У неё была огромная шапка огненно-рыжих волос и янтарные глаза. Сначала Ллирвэн подумала, что эта женщина - родственница Донэра. Но потом опомнилась: какие тут могут быть родственницы Донэра, откуда?.. Женщина повернула голову и Ллирвэн заметила, что сзади, начиная от темени, вьющуюся огненную гриву, как лезвие меча, пересекает прямая серебряная прядь. Ну вот, ещё и это, подумала Ллирвэн, значит точно не... И тут её взгляд упал на то, что женщина эта держала в руках. Лёгкий серебряный кувшин для вина. Её кувшин. Ллирвэн облегчённо вздохнула и двинулась вниз, не спуская глаз с незнакомки. Та встретилась с ней взглядом, улыбнулась, приложила палец к губам и исчезла за дверью.
И проходя мимо того самого места, где только что стояла рыжая красавица, Ллирвэн внезапно вспомнила то самое слово.
Когда была маленькой, брат напугал её рыбой. Рыба была мокрая и холодная, как... смерть. Сафэль. Рыба, выброшенная на берег. Сафэль. Рыба, резвящаяся в море. Жизнь. Нонэль. Рыба будет в море. Всегда. Ох, что за бред. Пора выпить Донэровой микстуры, подумала она. И поняла. Её имя - Нонэль. Она будет с ним. Она - его жизнь. Нонэль.
Ллирвэн бросила прощальный взгляд на башню и щёлкнула пальцами. Немного помедлив, упала в золотисто-изумрудный излом, идя навстречу своему пути.
Песни Ллирвэн Эрмираллару(1) обошли всю Эрмар кругом и вернулись с другой стороны к башне Нафин Лассинар, но это случилось намного позже.
XXIII
Наступило утро. После прощания с Ллирвэн он так и не ушёл с террасы, рассвет застал его сидящим всё в том же кресле. И сейчас тем более не мог он покинуть свой привычный пост - утро наступило на обнажённые нервы памяти.
Он перестал сдерживаться - просто позволил сознанию вытворять всё, что заблагорассудится. Мысли точили его, как ржавчина точит железо. Да, он знал, что Ллирвэн уйдёт, знал, что рано или поздно она осознает своё предназначение, свою роль в этой странной игре. Но он не понимал, почему этот, казалось бы, предопределённый судьбой разговор так ударил по ним всем. В её словах было что-то от предчувствия беды, от принятия какой-то неминуемой участи. Похоже, что в тот момент она видела дальше него самого. Для него же будущее пока было до обидного туманно. Лишь назойливой мухой в сознании билось: всё повторится, всё будет снова, ты опять переживёшь это, только на сей раз будет больнее, и ты примешь это, проглотишь, рано или поздно, остаётся только подождать... Ничего не изменить, ты это знаешь, и ты будешь приходить снова и снова, чтобы опять пасть ниц перед лицом безжалостной истины: ничего не изменить... Он старался гнать от себя эту мысль, она связывала ему руки, предлагала путь бессилия и равнодушия... Нет, не то. Смутное предчувствие какой-то перемены в судьбе, немедленной и неумолимой, постепенно начало изгонять сумрак из его сердца, и он с удивлением стал понимать, что это изменение будет к лучшему. Медленно, шаг за шагом, отступала боль, затаившись в глубине памяти. Но всё же... Ллирвэн ушла, понесла свой огонь на вытянутых руках - время сказало ему: отпусти. Ребята разошлись мрачнее ночи, их тоже задело, они поняли, что рано или поздно уйдут сами. Их думы тревожны и темны. Они видят его глазами, и теперь перед ними тоже пока только неизвестность.
Ну что же, подумал он, раз так - будем лечить. Осторожно и бережно, стараясь не спугнуть, он притянул к себе ту самую мысль, что так удивила его. Перемены к лучшему, будет мир, будет счастье, будет любовь, небо засмеётся, взорвётся каскадом золотых солнечных зайчиков, вырастут цветы и травы на голых камнях, травы и цветы. Цветы...
Взгляд его упал на столик возле кресла - на нём до сих пор лежало то, что оставила Ллирвэн. Он протянул руку и взял это: крошечный букетик ландышей-нэммасин, чуть увядший. Он провёл пальцами по склонённым стебелькам. Цветы ожили, засияли изнутри бело-жемчужным. Нэммасин. Цветок силы. Почему так зовётся это хрупкое создание?
Цветы и травы, любовь и музыка. Безбрежное небо и ветер в лицо. Счастье. Когда это было? Как говорила Ллирвэн - годы, годы... Нет, я счастлив, думал он, несомненно, я более чем счастлив сейчас. Если бы Эрмару могла меня видеть... Где она, Эрмару, радостное солнышко, нежный, но сильный и упрямый росток, пробившийся к свету, ласковый ручеёк, серебряная чайка?.. Сгинула без следа, шагнув в пропасть, не для неё разверстую, или бродит где-то, в неведомых мирах, спотыкаясь о звёзды? Где твой голос, Эрмару, где твой ласковый голос, где твои лучистые глаза, миунэ эспас(2)? Здесь, здесь - колотится в груди; здесь, здесь - отзываются звонкие молоточки в висках. По живому раскалёнными гвоздями к сердцу прибито, и каждый вздох отдаётся болью - здесь, здесь... Так было. Так есть. И будет - так же? Вот так - каждый миг? Пусть будет. Пусть останется со мной. Цветы и травы, любовь и музыка. Благодарю.
Солнце взошло по ступеням облаков на свой трон, согревая его похолодевшие пальцы, держащие хрупкий маленький букетик. Он сидел неподвижно. Годы, годы - как говорила Ллирвэн - он слышал шаги за своей спиной, тяжёлый звук - серебро о камень. Он знал, что сегодня этого не будет. Он был уверен в этом, как в самом себе. Но тихий шелест ткани и лёгкие шаги, проникшие в слух внезапно, как стрела, убедили его в обратном.
XXIV
Эрар Донэр, всклокоченный и босой, сидел в куче бумаг на собственном рабочем столе. На лице его, мрачном и побагровевшем вследствие напряжённой умственной деятельности, явственно читались все признаки бессонной ночи. Одной рукой он механически перебирал горсть стальных шариков в глубокой чаше, что всегда помогало ему думать, в другой держал кубок с неаппетитного вида пойлом, горячим и вонючим, из которого и отпивал с пугающей регулярностью. Он даже не обернулся на звук хлопнувшей двери и не заметил вошедшего Марагора, пока тот не приблизился и не дунул со всей силы ему в лицо. Донэр поднял голову.
-Ты чего пришёл? Что тебе? - отстранённо спросил он.
Донэр не сразу заметил, что Марагор выглядит как-то странно. Взгляд у него был слегка сумасшедший, под глазами круги, волосы спутаны, а рубашка застёгнута не на те крючки. С ним явно творилось что-то неладное.
-Слушай, Донэр, у тебя не осталось того мерзкого пойла от бреда и обмана зрения, а? Боюсь, что со мной что-то не того... В общем, я, кажется, спятил...
Донэр молча протянул ему свой кубок. Марагор вылакал его залпом, перекосившись, как ворота Первого Дома, и лишь потом до него дошло, что его приятель зачем-то сам хлещет эту дрянь. Он запустил пальцы в причёску, извлёк оттуда расстёгнутый зажим, кое-как совладал с торчащей во все стороны шевелюрой (видимо, чтобы сосредоточиться), и рискнул спросить:
- Насколько я понял, ты тоже спятил?
Донэр мрачно взглянул на него, оскалился и налил очередную порцию из большого дымящегося котла.
- Ага, спятил.
- А как ты спятил? - Марагор начал понемногу приходить в себя и уже готов был съехидничать.
Донэр сполз со стола и взял в руку сапог. Задумчиво посмотрел на него и отшвырнул прочь.
- Я не знаю, может, это Ллирвэн так на меня подействовала, но мне показалось, что в башне есть женщина. Незнакомая.
Глаза Марагора стали более осмысленными:
- Ну и ну! Я ведь тоже женщину видел. Сначала думал, Ллирвэн осталась, но потом пригляделся - другая. И старше, и держится гордо, и волосы совершенно не как у нашей.
Донэр оживился:
- А какие?
- Да как у тебя практически.
По лицу Донэра пробежала волна облегчения.
- Уф-ф… Значит, я не свихнулся.
Марагор ядовито поинтересовался:
- И с чего это ты так решил?
- Я подумал, что это бред больной фантазии. Если бы это был коллективный бред на почве... гм... воздержания, то ты бы видел чёрную. Как ты сам. Так всегда бывает, мне отец говорил.
- Много тебе всего отец говорил, и всё правда, - съязвил Марагор. Донэр приготовился было надуться, но Марагор его унял, сказав:
- Ладно, извини, я не о том. Я вот что думаю - кто она? И откуда взялась? Уже всю голову сломал. Знакомое вроде лицо, но не могу вспомнить, откуда.
Донэр с усмешкой взял его за голову обеими руками, повертел.
- Вроде целая у тебя голова, не сломана. Знаешь, мне кажется, её Ирму прислала. Ну, как нас.
Марагор вырвался и замотал башкой.
- Да нет же! Самой-то Ирму не было! Значит, эта женщина своим ходом добралась, или... или всегда здесь была.
Донэр уставился на Марагора с удивлением.
- Ты хочешь сказать, что её башня проявила?
Внезапно на лестнице послышались лёгкие шаги. Марагор дёрнул друга за рукав и прошептал:
- Натягивай свои опорки. Пошли глянем.
XXV
Тихий шелест ткани и звук шагов за спиной заставили его вздрогнуть. Он затаил дыхание и не шевелился. Странно, очень странно. Невозможно. Ллирвэн уже давно на пути к Эммион Эйнаару, он чувствовал это. Но кто-то приближался к нему. Нет, не Ллирвэн. Другая поступь, другая... Знакомо, очень знакомо...
Звякнуло серебро о камень - за его спиной на стол поставили кувшин. Он весь напрягся - шагов не было слышно. Никто не уходил. Так длилось время, каждая секунда в его сознании была равна году, пока он не решился. Будь что будет, подумал он, резко встав и развернувшись против ветра. Волосы отлетели назад, полностью открывая лицо. Он зажмурился от внезапного порыва, а вновь открыв глаза, остолбенел: прямо перед ним, не отрываясь глядя ему в глаза, стояла... Эрмару? Её лицо, её, только глаза бездонные, печальные... И волосы... Не те волны, прямые, как тростник, молочно-опалово-золотистый водопад, стекавший почти до колен - нет, огненные тугие кудри, прямо как у Донэра... Но всё же это ты, Эрмару, ты?.. Он шагнул к ней - она не уходила, стояла, глядя ему в лицо, и в её глазах были и радость и горе одновременно. Он приблизился, протянул руки - и тут она рухнула перед ним на колени, припав губами к его руке.
Он опустился рядом, дрожащими неуверенными пальцами гладил её волосы, не осознавая ничего, не понимая, что происходит. Странное это было зрелище - они стояли на коленях друг перед другом, сильный ветер развевал их волосы и одежды, они были похожи на потерпевших кораблекрушение, чудом спасшихся на утлом плоту посреди океана. Неожиданно он заметил, что в её огненно-рыжих кудрях проскользнуло серебро. Он растерянно дотронулся - и вздрогнул. Длинная, совершенно прямая седая прядь. Всё, что осталось от тебя прежней, подумал он. Его переполняла нежность и горечь, он был готов взять её на руки, как величайшую драгоценность, как бесценное сокровище и поднять выше звёзд, туда, где тёплые лучи высушат её слёзы...
-Эрмару, - позвал он, разорвав ткань тишины, - Эрмару, миунэ эспас, это ты?
Она подняла на него глаза и улыбнулась. Затем протянула руку и расправила его волосы, закрыв половину лица. Он стоял, как вкопанный, не в силах пошевелиться, не в силах поверить. Ему казалось, стоит только двинуться - и падёт морок, и растает, как лёгкий сон, заново обретённый мир. И не будет уже никогда ни цветов, ни трав, ни музыки...
-Это ты, Эрмару? - в голосе уже сквозило отчаяние.
Она приложила палец к его губам.
- Не Эрмару, миунэ эспас. Теперь не Эрмару. Теперь Нонэль.
- Нонэль... - выдохнул он, смертельно бледнея, затем обнял её и зарыдал от счастья.
XXVI
Тихо, осторожно ступая, как два заговорщика, Донэр и Марагор поднялись к двери, ведущей на террасу. Дверь была открыта. Со стороны фонтана доносился смех. Один голос они узнали сразу – то, несомненно, был Старший, а вот второй голос был женским.
Марагор высунулся, огляделся, кивнул Донэру, и они, быстро перебежав открытое пространство, устроили наблюдательный пункт аккурат за пустующим креслом Тирмиунара.
Зрелище того стоило. Такого они не видели никогда. Старший и эта самая их коллективная галлюцинация стояли у фонтана друг напротив друга и... брызгались водой, как маленькие дети. Вот женщина набрала полные ладони воды, выплеснула прямо в лицо Старшему, и... Он как-то незаметно дёрнул рукой, и вся вода повисла в воздухе в виде лёгких сияющих шариков. Он поддал один из них ногтем, и шарик спланировал прямо на женщину, разлетевшись на мелкие брызги. Она со смехом подцепила целую горсть и отправила обратно...
Так они дурачились около часа. У Донэра, изо всех сил пытающегося не торчать из-за кресла, уже порядком затекла задница, и он думал, как бы улизнуть отсюда. Либо перейти на легальное положение. Он заворочался. Марагор шикнул на него.
В это самое время Старший поднял руки, и вся вода в фонтане закружилась, завилась спиралью и остановилась. Лицо его сияло от счастья, синий глаз вспыхивал золотыми искрами. Далее всё случилось молниеносно. Донэр, решивший раскрыть своё местопребывание, выпрямился, вышел из-за кресла, и в этот момент женщина ловко метнула сразу весь витой водяной столб в Старшего. Но тот отскочил в сторону, и на бедного Донэра с размаху плюхнулось вёдер пять воды. От него повалил пар. Минуту висела тишина. Затем расхохотались все трое. Марагор тут же не замедлил вылезти из своего укрытия и подойти поближе. Старший заметил его и, ехидно приговаривая: - Ах, ты сухой?!! А ну иди сюда!!! - окатил Марагора собственноручно под аккомпанемент истерического хохота остальных. В итоге, все четверо оказались мокрыми, как река. Старший улыбнулся и сказал:
- Знакомься, миунэ эспас, это Эрар Донэр и Марагор.
И, обращаясь к слегка смущённым ребятам:
- А это - Нонэль...
XXVII
Ребята удивлялись - до чего быстро прижилась в башне эта Нонэль. Пришлось бросить все попытки запутать её в лабиринтах лестниц и комнат - уже через пару дней она знала все входы, выходы и закоулки и сама могла завести кого угодно. С точки зрения Марагора, она вообще была крайне непонятной особой. Для начала, он не мог понять, сколько ей лет. Здесь не действовали даже хитроумные уловки, с успехом опробованные на несчётном количестве девиц. Затем, её не брал ни один морок. Как ни старался бедняжка Марагор - с любовью сотканные дыры в лестницах, провалы в стенах, извивающиеся змеями перила, милые чёрные птички с чудесными огромными зубастыми челюстями и красными глазами, а также восхитительные мягонькие летучие мышки размером с лошадь просто растворялись при её появлении. А бесподобный цветочек в виде ухмыляющейся волчиной рожи просто истлел и развалился под её рукой, предварительно обуглившись. Марагор не знал, что и делать. На обычных девиц весь этот набор действовал безотказно, их приходилось отважно спасать, а здесь... Даже неинтересно.
Старший ходил за ней, как прикованный, не сводя восхищённого взгляда. Ребята только пожимали плечами, гадая, откуда она такая припёрлась. Через некоторое время они и сами не заметили, как тоже начали ходить за ней, будто на привязи, причём каждый уверял себя в том, что ходит за компанию.
Часто по вечерам они все вместе сидели на террасе, пили вино, играли и пели. У Нонэль был чудесный завораживающий голос, и ребята спорили, кто поёт лучше: она или Ллирвэн.
Марагор был уверен, что Нонэль, а симпатии Донэра были на стороне старой подруги...
XXVIII
А Ллирвэн шла по городам. Практически без отдыха, нигде подолгу не задерживаясь. Она приходила в город и пела на улицах. Пела в домах для гостей, в учебных залах, в садах, и - рассказывала. Те, кто приходил поговорить с ней, становились другими, их взгляд менялся, а то, что ещё так недавно казалось им целью жизни, превращалось в пустые детские забавы. Молва летела впереди неё, её любили и ненавидели, считали сумасшедшей. Ну где это видано - девушка из хорошего рода, умная, красивая, ей бы сидеть в саду среди соловьёв и распевать томные баллады, так нет - шляется по всей Эрмар и упорно твердит о каком-то Лассинаре, и по её выходит, что это тот самый тип из Совета, который сгинул несколько тысяч лет назад, и неизвестно - был ли он вообще. Скорее всего, менестрели выдумали, вечно им героев не хватает. Да что с них возьмёшь, они все с ветерком в уме. Но у других - песни как песни, весёлые есть, смешные есть, грустные, про любовь, про цветы... А у этой не песни, а мрак и ужас, прямо Вэйлэнкваром, Великое Ничто. Какие-то предзнаменования, пророчества, какие-то идеи сумасшедшие, какие-то рассказы о старых временах, которых эта девица и в глаза не видела, и родители её не видели. Говорят, она из северных лесов пришла, где гора голая из-под земли в одну ночь вылезла? Где подчас такое творится, что даже Иные с их короткой жизнью и связанной с этим показной храбростью и дикостью с ума сходят и на себя от ужаса руки накладывают? Тогда ясно - свихнулась бедняжка...
А Ллирвэн шла. Песни её - яростно-красивые, жгучие, хлёсткие, тревожные и мудрые сгустки Гармонии Мира, - переписывались, разучивались, передавались из рук в руки, из уст в уста, расходились по всей Эрмар, и несли их уже другие голоса. А саму Ллирвэн не могли сдержать ни стены, ни ворота - любые двери открывались перед гордой маленькой фигуркой, закутанной в тёмно-зелёный плащ с чёрной каймой, завидя который добропорядочные горожанки деланно-сочувственно качали головами: негоже, мол, такой красавице в этаком ходить, слишком грубо, просто. Наверное, некому ей подходящее платье справить, бедняжке... Её узнавали всюду, её ждали и опасались.
Ллирвэн шла по городам.
XXIX
Какое-то время ребята не могли ни думать, ни говорить ни о чём и ни о ком, кроме Нонэль. Их интересовало всё, что могло о ней поведать. Донэр осаждал вопросами свою излюбленную Комнату Знаний, Марагор ходил, как хвост, за Тирмиунаром - и всё безуспешно. Сама же виновница этого стихийного помешательства загадочно молчала и улыбалась. Некоторое время спустя они всё поняли сами - просто в один прекрасный момент проснулись с этим знанием. Они поняли, что Нонэль - это Эрмару, а Эрмару - это возлюбленная Старшего, которая была с ним до... ну, до этого самого, и шагнула за ним... ну, туда. Что Ирму Ллиэлэр помогла ей обрести себя заново и наделила большой силой и могуществом. Что она равна Старшему, что она несёт три Стихии - Землю, Жизнь и Смерть, что Старший в ней души не чает и только с её появлением он стал по-настоящему счастлив. Что она даёт ему больше, чем они оба вместе взятые, что в её присутствии способен расцвести даже камень, что... В общем, они поняли, что вот она - истинная поддержка и опора, рядом с ней и они сами чувствовали себя увереннее и сильнее.
Донэр влюбился в неё, как в родную мать, и с нетерпением ожидал каждого момента, когда она соизволит с ним поговорить, и тогда они подолгу сидели на террасе и беседовали, при этом Донэр не сводил с Нонэль восхищённо-преданных глаз. Марагор же пытался снискать её расположение более доступными и привычными для него способами, а если быть точнее - трогательно и немилосердно охмурял. Он вырядился пуще прежнего, заплёл часть волос в немыслимые косы и увешал их всякими цацками и побрякушками, отчего утратил способность передвигаться бесшумно, ибо отныне любое приближение чёрного выпендрёжника предварялось довольно явственным и ничем не маскируемым звоном, стуком и лязгом. Он с сожалением распрощался со своей излюбленной живностью, и с переменным успехом пытался творить нечто менее экзотическое - например, разных там птиц, вроде соловьёв и чаек. Соловьи, правда, имели длинные грустные носы, отчего пели с хрипотцой и надрывом, а чайки вместо серебристых получались какие угодно, но преимущественно с гематитовым отливом, и норовили бесконтрольно вымахать с хорошего орла. Нонэль со смехом исправляла ошибки незадачливого ухажёра, а Марагор страшно смущался.
Он из кожи вон лез, пытаясь угодить ей, превращал каждый ужин в роскошный пир и даже сам таскал здоровенный кувшин на террасу, чтобы Нонэль не смела себя утруждать. Он часами играл для неё на ариэторе и даже научился владеть ранее ему противной и ненавистной флейтой-кхил, которую считал несерьёзным бабским инструментом. Если бы она приказала ему прыгнуть с башни - он бы сиганул, не задумываясь. По счастью, от подобных мыслей лучезарная Нонэль была далека.
Марагор восхищался ею и поклялся, что если у него будет возлюбленная, то это будет девушка с характером, непохожая на этих томных эйнаарских дур с пятитомной родословной. И любить он её будет так... так... ну, как Старший!
По части дур Марагор был большим знатоком. За неполных семьсот пятьдесят лет, проведённых в Эйнааре, он ухитрился пересчитать почти всех. Да и собственные его сестрицы, коих от начала Эрмар насчитывалось ровно тридцать две штуки, никогда не блистали сверхъестественными способностями. Сидят себе, как статуи, по скамейкам, все сады обсели, как вороны осину, и то вышивают, то читают какую-нибудь ахинею, вроде той тошнотворной слезливой патоки, что уже шесть с лишним тысяч лет исправно печёт несравненная, известная по всей Эрмар сентиментальная зануда - Асиэлева жёнушка, то бренчат себе какую-нибудь чушь про мотивы ревности и страсти средь розовых бутонов и радужных ручьёв... Тьфу!!! Нет бы сотворить что-нибудь такое, чтобы дух захватывало! Их хоть и учили всему - да, видать, без толку. Нет в них той силы, способной ставить небо на ребро. А вот Нонэль... О, Нонэль на такое способна! Он сам видел: за какое-то ничтожное время вся терраса под её руками поросла невиданными растениями, каменные стены скрылись под тяжестью плюща, из которого выглядывали бесконечные гирлянды цветов и винограда. Громоздкие каменные плиты пола проросли плодовыми деревьями, вся терраса превратилась в волшебный сад, даже фонтан покрылся цветами, сотканными из тончайших водяных брызг, а на дне его были видны жемчужные раковины и разноцветные рыбки. Там, где она проходила, воздух начинал благоухать изо всех сил - аромат цветов и фруктов проник уже во все, даже самые сырые и тёмные уголки башни.
Сила её была такова, что Донэр еле сдержал от неизбежного прорастания и цветения всё, что было в башне деревянного - мебель, оконные рамы, утварь, каркасы книжных переплётов, музыкальные инструменты, бочки с вином... С бочками, правда, вышел конфуз: одна-таки проросла. Её с трудом нашли за буйной стеной виноградных лоз вперемешку с дубовыми побегами. Естественно, вина в ней не оказалось. Совместными усилиями её еле выдрали из кладовой и водрузили на террасе для украшения. Больше всех суетившийся вокруг бочки Марагор после этого повадился на ней сидеть - всё повыше, чем на столе, с которого, вдобавок, постоянно гоняют.
Обалдев от таких перемен, даже Донэр переполз со своей писаниной на террасу, соорудив себе в тени какой-то непонятной лианы не менее непонятный стол. Временами вся компания (исключая, правда, Нонэль), валялась под деревьями, предаваясь блаженному ничегонеделанию. Старший постепенно оттаял, стал как-то живее, осязаемее, реже печалился и частенько затевал какое-либо дурачество, за которое в шутку получал от Нонэль, как расшалившийся пацан. Это было время, насквозь пропитанное радостью, беззаботностью, теплотой и любовью, и все трое понимали, что всё это началось с её появлением. Так летели дни, и казалось, что не будет конца счастью...
Но тучи уже начали сгущаться над Эрмар.
XXX
Рано или поздно Ллирвэн должна была вернуться в Эммион Веларэн, и она вернулась. Сколько лет прошло - годы, годы... Она думала, что не узнает Веларэн, ей казалось, что многое должно было измениться - но нет, всё по-прежнему, только деревья стали другими, потускнела мозаика стен да встречные прохожие одаривали её странными настороженными взглядами и начинали шептаться. Вот она, слава, уныло подумала Ллирвэн, подходя к собственному дому.
В саду её всё-таки поджидали кое-какие изменения. Живописный некогда запущенный сад Кэрни Илмтхиррэ стал на редкость ухоженным и ныне подчинялся чёткому плану. Ранее здесь в прихотливом порядке произрастали пахучие травы и дикие цветы, пригодные в ремесле врачевателя - теперь они потеснились, уступив место аккуратным клумбам тщательно подобранных по оттенкам садовых цветов и любовно подрезанным фруктовым деревцам, увитым лентами. Под одним из деревьев на коленях стояла незнакомая черноволосая женщина в свободных лиловых одеждах - нечто вроде платья с длинной накидкой, перехваченной поясом наподобие фартука - и блестящей стальной загогулиной чётко отработанными движениями взрыхляла почву возле корней.
Ллирвэн опешила. Она уже хотела было развернуться и уйти, но тут двери распахнулись, и в сад, зевая и потягиваясь, как сытый зверь, выплыл, грациозно огибая препятствия, но не открывая при этом глаз, Ингилэр Эрмираллар, её собственный старший брат. Даже беглый взгляд мог заметить тонкие лиловые ленты в его роскошных волосах. Ллирвэн вздохнула с облегчением - это говорило о том, что её братец уверенно и основательно женат, и этим объяснялось присутствие в саду незнакомой женщины.
Когда Ллирвэн уходила, Ингилэр слыл в Веларэне личностью почти легендарной. Виртуозный музыкант-импровизатор, тонкий язвительный поэт и отчаянный волокита, за свою полную приключений жизнь он ухитрился нажить себе целое сонмище как обожателей, так, в равной степени, и врагов, что частенько не лучшим образом сказывалось на его неотразимой внешности. Ингилэр обладал прямо-таки волшебной способностью влипать во все окрестные драки и получать больше всех - мать только вздыхала, латая очередной подарочек судьбы, принесённый обожаемым сыночком на лице или теле. Чаще, правда, случалось, что подарочек приносили вместе с сыночком. Но сейчас отсутствие синяков и свежих шрамов на царственной физиономии Ингилэра говорило о скоропостижном изменении его характера в лучшую сторону. Надолго ли? - с усмешкой подумала Ллирвэн, когда-то собственноручно навесившая этой самовлюблённой гангрене одну из самых незабываемых шишек в его жизни.
Ллирвэн стояла на дорожке, ведущей от дома к фонтану, в котором их сиятельство Ингилэр Великолепный и Неподражаемый имели обыкновение мочить свою рожу, дабы продрать очи после какой-нибудь очередной встречи профессионалов. Вот и сейчас он направлялся прямо на неё и, как было ясно заранее, на неё же и напоролся, от неожиданности широко распахнув глаза. По его холёной физиономии пробежали друг за другом ужас и удивление, впоследствии сменившиеся на широченную добродушную ухмылку.
- Вот это да! Ллирвэн, сестрёнка, ты ли это?!
- Нет, это не я, я тебе снюсь, а на самом деле я сижу в загаженном орлином гнезде на вершине Одинокой Скалы и ковыряюсь блошивыми перьями в зубах. Приходилось слышать такие россказни?
Ингилэр едва заметно смутился.
- Да ну их всех совместно с их потомством! Я действительно жутко рад тебя видеть!
Разительная перемена в поведении братца заставила сердце Ллирвэн потеплеть. Ингилэр, славный своим ехидным характером и независимым нравом, а также хроническим нежеланием подчиняться каким бы то ни было правилам, всю дорогу подсмеивался над чопорной и примерной сестрицей, часто пытавшейся его поучать и наставлять на путь истинный. Теперь же Ллирвэн изменилась сама и, кажется, в сторону, наиболее приятную и милую сердцу прожжённого нарушителя морали, нравственности и общественного спокойствия, что явственно читалось во всей его фигуре, сдерживающей в себе изо всех сил желание задушить её в объятиях. Ллирвэн не стала изводить непривычного к сдержанности Ингилэра и сама повисла у него на шее.
Они сидели в комнате Ллирвэн, где за триста с небольшим лет её отсутствия ничего не изменилось, и негромко разговаривали, попивая ароматное вино с пряностями. Слегка потрескивал огонь в камине.
-Ингилэр, а где мама? - Ллирвэн отпила немного и отставила в сторону изящный кубок в виде цветка тюльпана.
-Она ушла в Эйнаар, проведать Гилэраквара. Он теперь живёт там, с учениками Диарона. Слабо, впрочем, верится, что Асиэль укротит его.
-Да уж, - кивнула Ллирвэн.
Гилэраквар был одним из двоих средних братьев Ллирвэн. Она сама говорила, что у неё есть брат средний и есть очень средний, так вот это и был он. Вообще-то вся их семейка отличалась нравом и темпераментом, что отчасти и послужило причиной давнего переезда из Эйнаара в более свободную во всех отношениях столицу музыкантов, но Гилэраквар Аниварэр, названный в честь отца, превосходил всех. По иронии судьбы имя его означало Младший или Юный Миротворец. Похоже, для жителей Эммион Веларэна это имя начинало обретать какой-никакой смысл исключительно тогда, когда его обладателя милостью Создателя просто не было в городе. Правда, он довольно часто милосердно давал Веларэну отдохнуть от своей персоны, регулярно ввязываясь то в военные походы, то в неразрешимые по своей фантастичности споры, то находил себе очередного наставника и изо всех сил пытался смирить себя и хоть чему-нибудь научиться.
Существовало несколько премудростей, которыми этот, с позволения сказать, Миротворец владел в совершенстве. Во-первых - драки, битвы, турниры и прочие увеселения, где требовалось размахивать мечом, копьём, кулаками и другими подручными средствами. (К слову, лучников Гилэраквар-младший презирал и называл трусами). Во-вторых, он мог обругать, облить помоями, смешать с грязью, выставить посмешищем и опозорить всё, что угодно - начиная от совершенно абстрактных идей и помыслов и заканчивая абсолютно определёнными личностями, причём чаще всего из наследственного чувства противоречия. Ну, и в-третьих, он обладал гениальным даром убеждения. При этом Гилэраквар отнюдь не был злым и жестоким - все свои выкрутасы он проделывал из любви к искусству, если можно так выразиться. При упоминании о сей гордости благородного семейства у Ллирвэн возникла мысль применить его во благо идеи - его способность убеждать могла оч-чень пригодиться. Она решила сходить его проведать, но пока ничего не сказала Ингилэру.
- Ллирвэн, странные вещи про тебя говорят. Это правда? - поинтересовался Ингилэр.
- Ну, если про орлов, или про иных, или про то, что я спятила и ем камни - ты сам понимаешь. Всё остальное - да.
Ингилэр взял её за руку.
- Ты знаешь, я много думал на этот счёт. В Веларэн приходит масса разных чокнутых, и все первым делом ломятся ко мне, я уже привык. Но чтобы все сумасшедшие наперебой рассказывали об одном и том же? Я долго жил и многое видел, но это меня заинтересовало. Я стал расспрашивать. Мне отвечали путано, ну, ты знаешь: половина от вина, половина от страха, но стало ясно, что от Одинокой Скалы идёт какой-то вестник, что это девушка, что она говорит о том, что вернулся какой-то Лассинар. По описанию я понял, что это ты, но не верил. Уж больно непохоже. Да... - Ингилэр запустил пальцы в причёску, - ты изменилась. Но такая ты мне больше нравишься. Кстати, может быть, ты мне скажешь, кто такой этот Лассинар и почему вокруг него надо было поднимать столько шума?
Ллирвэн внимательно посмотрела брату в глаза.
- Ты не понял?
- Вообще-то не совсем. Ты же в курсе, этот народ любит добавить от себя и всё поставить с ног на уши. Так кто же он?
- Его ещё называют Тирмиунар.
Лицо Ингилэра вытянулось, пальцы разжались, и кубок выскользнул на пол.
- Не может быть! - прошептал он, - откуда ты знаешь?
- Я его видела. Я была там. Все эти годы.
Он совершенно не предполагал, не верил уже, что когда-нибудь услышит подобные слова, но более всего он не ожидал, что их произнесёт Ллирвэн. Так вот куда она уходила! Но как?.. Это же невозможно!..
Ингилэр был старше своей сестры почти на девять тысяч лет. Естественно, малышка была не в курсе всех приключений и странностей его бурной юности, чем и объяснялось её неподдельное удивление тому, как он отреагировал на её слова. Да, подумал Ингилэр, она держит меня за сытого самодовольного насмешника, а ведь когда-то...
Это было очень давно, Ингилэр ещё даже не вошёл в пору совершеннолетия. Тогда они ещё жили в столице, и отец ещё был командиром городской стражи. Ещё относительно свежи были среди Киниан воспоминания о том, как Тирмиунар в хлам разругался с Советом (как всегда на вечно животрепещущую тему выбора пути), сломал свой жезл и демонстративно удалился из Эйнаара в неизвестном направлении. Среди молодёжи бродили бунтарские настроения. Вошли в моду двусмысленные вирши и баллады с небрежным налётом вольнодумства, то и дело кто-то из учеников сбегал из города искать свой путь. Большую часть беглецов возвращали и примерно наказывали, кто-то уходил с концами. Через какое-то время в городе стали появляться незнакомые менестрели и просто бродяги, неизвестно откуда взявшиеся, и вся поганка закрутилась по новой. Опять пошли разговоры о том, что следует отменить родовое наследование пути, дескать, вон, дети Изначальных выбирают свой путь в соответствии со своими способностями и склонностями, а мы-то чем хуже? В конце концов, все Киниан - потомки Изначальных, все в какой-то мере родственники... Подстрекателей отлавливали и выпроваживали вон из города, и каждое утро в учебных мастерских и домах знаний ребята шептались, как заговорщики, на запретные темы, а если кому-то удавалось накануне поговорить втихаря с кем-нибудь из пришельцев - такой молодец становился чуть ли не героем в глазах сверстников. До каких-то пор Ингилэру было наплевать на всё это умоброжение, его интересовало только военное ремесло. Но случилось так, что у него открылся, совершенно внезапно, поэтический дар, и пропала тяга к подвигам и сражениям. То есть, драться-то ему по-прежнему нравилось, но больше для развлечения, для собственного удовольствия. А тут хочешь не хочешь - изволь слушаться наставника, делать то, что тебе противно, и не спасёт даже то, что с тобой нянькается не кто-нибудь, а сам благородный Веримэр. Ингилэр было пытался надавить на родичей, чтобы те отправили его в ученики к благородной Фиарэль Эрмирэнлармар, но получил, к ужасу своему, хорошую трёпку и заставлен был пообещать, что больше даже и не подумает обо всяких глупостях и не будет позорить семью. О каких именно глупостях - не уточнялось, и Ингилэр решил, что никто не будет опозорен, если он тихонечко улизнёт из города. Вдобавок, наслушавшись пришлых менестрелей, он понимал, что где-то они этому научились, и решил найти, где это. Он был уверен, что его примут, ибо все пришельцы были из разных родов и не могли обрести подобное мастерство в больших городах, где был в силе закон о наследовании пути. Короче, Ингилэр сбежал. По пути набрёл на компанию таких же беглецов, среди которых был один тип, намного старше остальных, который рассказывал о каком-то чудесном городе знаний, в который могут придти все, кого гложут мысли о своём месте в мире, и обрести свой путь. Будто бы никто не может ничего дурного сделать с этим городом, ибо в случае опасности он закрывается, подобно цветку. Всё это было очень странно, но Ингилэр решил во что бы то ни стало отыскать этот город. Лишь через год он отыскал это место, и понял, что незнакомец не врал ему. Необычные, изогнутые внутрь городские стены и башня посередине, украшенная короной из стремящихся к земле колоссальных лепестков, не оставляли сомнений. Это действительно был Нэммион, Город-Цветок, цель его путешествия и мечта многих подобных ему. Через пару дней до Ингилэра дошло, кто построил этот город. Ранним утром, торопясь на долгожданные занятия, он шёл и прокручивал в голове встречу со своим новым наставником, и неожиданно увидел... Тирмиунара, спокойно спускавшегося со ступеней странной башни. Все, кто был в тот момент на улице, почтительно обернулись в его сторону, и в глазах их читалось уважение и восхищение...
Ингилэр пробыл в Нэммионе немногим менее сорока лет. А потом вернулся домой. Увидев, какого мастерства достиг непутёвый отпрыск, родители смирились с его выбором. Правда, ему пришлось на какое-то время перебраться в Веларэн, где таких придурков было больше, чем песчинок на берегу моря. Странным казалось то, что никто его ни о чём не спрашивал, только иногда, находясь в столице, он чувствовал странный зуд в висках, но не понимал, что это значит. О хозяине Нэммиона он вспоминал с любовью и благодарностью и надеялся на скорую встречу...
Которая, к несчастью, действительно оказалась скорой. Совет уже давно знал о Нэммионе, но, казалось, не обращал на него внимания. До поры.
Потом был кошмар. Эрт’э’лэн Аквар не на шутку был рассержен самоуправством Старшего и не придумал ничего лучше, как уничтожить город. Стихии, казалось, сошли с ума. Нэммион был сожжён дотла. Те, кто в нём находился, даже не успели толком сообразить, в чём дело... А Старший предстал перед лицом Совета и Создателя. И не вернулся с Площади Собраний...
Все эти годы Ингилэр гнал от себя эти воспоминания, отчаянно ударяясь во всевозможные формы протеста - кутежи, драки, любовные похождения... Много лет его видели трезвым лишь с утра. Потом пришли новые заботы, новые времена, он закружился в этом безумном вихре... И вот оно - пробуждение. Много лет он, как и многие из тех, чьи судьбы были схожи с его, не хотел верить, что тот, кому он обязан почти всем в своей жизни, никогда больше не вернётся на Эрмар. Вообще-то Вэйлэнкваром никогда не отдаёт то, что поглотило, и всё же... Ингилэр старался не думать обо всей чудовищной несправедливости произошедшего, уверял себя, что это был всего лишь дурной сон, и Нэммион по-прежнему стоит на своём месте. И почти убедил себя. Но более всего он не ожидал, что разбудит его Ллирвэн, которую он считал воплощением общепринятых ценностей, и никогда не рассказывал ей ни о Нэммионе, ни о Старшем. Вот оно как вышло-то...
Ингилэр сидел, как во власти сонных чар, глаза его остановились. Ллирвэн подняла его кубок, вновь наполнила и поднесла к его губам. Через минуту он пришёл в себя, поднял на сестру полные слёз глаза и со счастливой улыбкой выдохнул:
-Ну, наконец-то!..
Теперь уже она взяла его за руку, и в её глазах читал он всё - об Ирму, о годах на Нафин Лассинар, о том, что она обрела, взглянув в лицо Старшего... Спустя минуты - или тысячелетия - Ингилэр начал говорить. Он говорил много и сбивчиво - о себе, о Нэммионе, о том, что он видел собственными глазами тот самый злополучный Совет, жестокий и страшный, о том, что было до и после, о том, что втайне надеялся на лучшее, обо всём, что огненной лавиной бушевало в его сердце...
-Ты молода, Ллирвэн, - говорил он, - тебе нужна опора и помощь. Я не знаю, что я сделаю, но я буду с тобой. А сейчас, - он умоляюще взглянул на сестру, - Спой мне, пожалуйста...
Ледяная стена в душе Ллирвэн обрушилась и исчезла. Так вот ты какой, брат, подумала она. Первый раз в жизни Ингилэр, гордый победитель всех возможных музыкальных турниров, которые он изволил посещать, просил её спеть для него.
Ллирвэн улыбнулась и взяла в руки ариэтору.
(1)Менестрель Ллирвэн
(2)Любимая моя