I
Это не была ночь - здесь не существовало времени. Это не была пустота - то, во что он падал, не имело формы. Тишина не звенящая - плавящаяся - наполняла всё вокруг, с силой вырвавшаяся из плотины реки, сшибая эту грань, за которой боль не воспринимается как явление - за которой сам становишься болью, сутью боли, сердцем боли, за которой можно ощутить те невидимые телу и душе ниточки, на которых держатся частицы целого, сближаясь и отдаляясь одновременно, застыв в полураспаде, натянутые до предела струны творения, готовые лопнуть, хлёстко ударяя по тому, что было нервами. Дрожащая от напряжения тетива тишины.
Века назад, в начале падения, он ещё прислушивался, ещё ожидал момента удара, как ожидает короткого свиста меча осуждённый на смерть. Но удара не было. Не было дна Великому Ничто, ибо бездонна от начала оболочка, носящая в себе миры. Не было жизни - нигде, куда мог дотянуться его измученный слух, всё, что у него осталось. Но и смерти не было. Дыхание ушло, некоторое время он ещё ощущал, как рывками судорог его грудь двигалась, пытаясь притянуть несуществующие частицы воздуха, потом всё потонуло в багровом водопаде боли. Время источило свою суть, и след его истёрся в его раскалённом разуме. Он не осознавал уже, сколько времени это длится. Просто падал без возможности пошевелиться, как заживо вплавленный в безбрежный слиток тишины, падал, проклиная своё бессмертие, связывая слабеющей волей крошево памяти, и только этим - жил. Воспоминания только жгли его душу, подливая кипящей смолы в потоки боли, сковавшей его, но не давали хода вселенскому отчаянию, что ломало с хрустом двери его разума. Они тоже были болью, как и он сам, они вырывались на свободу, как раскалённые камни из жерла вулкана, и улетали. Потом возвращались, и всё начиналось сначала. Он помнил, как чья-то безумная ярость разрывала и сминала его, как захлёбывался до немоты собственным криком, как небо раскололось и исчезло, уступив место багровому водопаду. Как боль вырастала в тысячи раз, не вмещаясь в его сути, и уходила на миг - чтобы начаться снова, внезапно и неумолимо. Как протягивал руки навстречу неизвестно чему и брошен был в кипящую реку ужаса, и река эта уносила его, швыряла, закручивала в узел, разрезала на ленты, сплетала и рвала, и уносила, уносила... Как смеялись лица, как рыдали лица, как само существо его отказывалось верить чему-то. Чему - хотелось узнать, но этот клочок памяти был затянут кровавой пеленой. Скрюченные пальцы разума медленно продирали багровую завесу, отрывая клочок за клочком, открывая суть, но каждое движение давалось не просто кровью - кровь уже ничего не значила, - было лишь ощущение, как части сути, куски “я” отваливаются от костей. Тишина била огромным молотом, размеренно, привычно и точно, он уже перестал думать о ней, всё более и более истончаясь и беззвучно крича, слух искал опоры и не находил. Великое Ничто смеялось ему в лицо, втискивая в околосмертную немоту. Он уже почти перестал сопротивляться.
Внезапно возник тонкий звук, и это было сродни раскалённой спице, с размаху вонзившейся в сознание. Всем существом он потянулся к нему, он, бессчётное количество веков назад обратившийся в слух, и почти наслаждался им. Звук нарастал. Сначала он был достаточно мелодичен и вполне различим, затем расщепился на две, три, четыре, на миллионы составляющих, и все они противоречили друг другу. Часть ухнула вниз, часть взлетела наверх, -разреженное до предела колебание и бешеная вибрация. Вся боль, находившаяся в нём до этих пор, показалась ничтожной. Казалось, душа с треском рвётся на клочья, и он уже не находил сил сдерживать её в себе. Звуки метались в пространстве, всё более уходя - каждый в свой абсолют, - и это длилось вечность. Он с ужасом ждал того момента, когда ясно перестанет осознавать себя, разорвётся на миллиарды клеток, вопящих в агонии, неспособных умереть, неспособных соединиться в одном.
Звук был, звук бил и терзал, и Ничто уже слилось с ним, не оставляя пространства даже для памяти, но внезапно испепеляющая монотонность была нарушена небывалым криком. Казалось, вопит само Великое Ничто, но это было не так. Пустота сгущалась и ослабевала, будто кто-то колоссальный размахивается и бьёт, а пустота - лишь воздух, содрогающийся от удара. Вопль был настолько душераздирающим, что, казалось, не выражает ничего, кроме страха, но боли он не причинял. И тогда ему почудилось, что он перестал падать. А затем всё внезапно прекратилось. Тетива лопнула.
II
Когда сознание вернулось, он начал пытаться понять, куда попал. Сделать это при помощи осязания или зрения было невозможно - глаза видели только молочно-белый светящийся туман, и непонятно было, как, - их нельзя было ни открыть, ни закрыть. Вроде они были закрыты, а свет шёл сквозь, и тепло разливалось в сознании, обволакивало, успокаивало. Ему казалось, что всё его существо превращено в единую мысль, он не мог ни пошевелиться, ни осмотреться. Но, вопреки логике, это не пугало. Белый морок не исчезал, наоборот, становился ощутимее, и мягкие, тончайшие звуки, невесомые, как золотая паутина, опутывали слух. Сгустилось ощущение того, что его тело, бывшее туманным намёком сознания, обретает форму. Он начал чувствовать, как звуки слепляют его, он был мягкой податливой глиной в чьих-то тёплых ладонях, и музыка, наполнявшая его, казалось, была написана на нём, как на листе бумаги. Лёгкие искорки проносились сквозь него, будто скрепляя что-то, и сознание переполнялось радостью волшебного дерева, выросшего за одну ночь, радостью новолуния, радостью родника, пробившего кожу скалы насквозь. Он тонул в ощущении тепла и света, и это длилось вечность. С каждым пробуждением он всё яснее ощущал себя, всё чётче понимал себя, и белое вокруг как бы начало разреживаться, тогда как он сам чувствовал себя плотнее и ощутимее. И в тот момент, когда ему показалось, что сквозь светящуюся завесу он различает эти... как их там,.. звёзды, пришла память. Неожиданно.
Неумолимо и беспощадно.
Вся целиком.
Он дёрнулся и вскрикнул всем своим существом, слабо пытаясь отгородиться от рвущих сознание видений...
И снова всё прекратилось так же внезапно, как тогда, в сердце Великого Ничто.
III
Жизнь спустя он открыл глаза. Именно открыл - и, осознав это, мысленно рассмеялся. Зрение предложило ему всё тот же искристый тёплый туман, только уже не молочно-белый, а серебристо-жемчужный, и конца ему не видно было. Место, где он находился, не имело очертаний. Зато он начал ощущать собственное тело. Он понял, что полулежит на чём-то, подвешенном в этом сгустке света, и это что-то, несомненно, форму имело.
Внезапная мысль заставила его сознание дрогнуть. Долгое время он не решался, откладывал этот момент, ибо пробудившаяся память разворачивала перед ним картины страшные и непонятные. Наконец он решился. Искорка-приказание шевельнулась в его разуме, побежала вниз, - он чувствовал это очень отчётливо. Зажмурившись, он осторожно попытался пошевелить пальцами. Тело послушалось. Собравшись с силами, он аккуратно приподнял правую руку и поднёс её к глазам. Резко открыл их. И остановилось всё в его душе от неожиданной радости - рука была в полном порядке. Изящная кисть с голубоватыми ногтями, бледная кожа без единого шрама. Он медленно сжал руку в кулак и распрямил пальцы обратно. Пошевелил из стороны в сторону. Поднял вторую, бережно и осторожно. Такая же. Его переполнило чувство детского восторга, сходное по своей силе и внезапности с горным обвалом. Картины памяти, испугавшие его, подёрнулись сероватой дымкой, стали только картинами. Не более того. И в этот самый момент он расхохотался во весь голос.
Неожиданно он понял, что смеётся не один. Успокоившись, он осознал, что слышал, или нет, не так, - видел, как кто-то смешал свой голос с его смехом. Он не мог понять, кто это был, ибо голос тот приходил, минуя слух. Казалось, тысячелетия пролетели в его сознании до того самого момента, как этот некто обратился к нему. Пока же он пытался выяснить, что с ним произошло, терзая себя и изматывая память, пытался встать, хотя пришлось вскоре оставить эти попытки - он понял, что ещё слишком слаб и призрачен. Его окружала некая полутишина - если прислушаться, можно было различить стройный хор неизвестных инструментов и небесных голосов, это было сродни той музыке, которую он слышал, когда к нему ещё не вернулась память. Казалось, эта музыка согревает каждую клетку его тела и успокаивает усталый разум. И на фоне кружева божественных звуков до него донеслось одно-единственное слово: Тирмиунар. Казалось, оно обращено прямо в его сердце, как наконечник стрелы. И, падая во тьму сна, он понял, что это его имя.
IV
Очнувшись, он понял, что не один. Вернее, почувствовал, что за ним кто-то наблюдает. Со стороны смотрящего не исходило ничего дурного - наоборот, казалось, что всё пространство наполнила волна теплоты, покоя и безбрежной нежности. Он уже было начал растворяться в этой волне, как тихий мелодичный голос возник в сознании, снова назвав его по имени.
Он приподнялся на локте и повернулся на этот голос. И обалдел: из переливающегося, золотисто-розовато-жемчужного облака, вся сотканная из мерцающего света, ласковыми глазами смотрела на него Мать Миров.
- Тирмиунар, ин-эспас, ты узнаёшь меня?
- Ирму Ллиэлэр(1)..,- выдохнул он и вздрогнул от звука собственного голоса - так давно не приходилось ни с кем говорить.
- Ты ничего не хочешь мне сказать, Тирмиунар? - голос звучал, как музыка, но музыка эта была задумчивой. Он же ответил не сразу: мысли путались и невозможно было понять, какой вопрос важнее. Повисла пауза. Через некоторое время он всё же осмелился:
- Ирму, ответь, всё то, что я вижу - это что?
Горькая улыбка тронула губы Матери Миров:
- Я думаю, ответ ты найдёшь в своей душе.
Тирмиунар задумался. Казалось, тысячелетия пролетают в его сознании, не втягивая когтей, и оставляют раны на душе, глубокие и болезненные. Его лицо, без того бледное до прозрачности, стало восковым и застывшим. Ирму приблизилась и положила руку ему на лоб. Он шевельнулся, дёрнулся, как бы стряхивая дурной сон, и спросил:
- Ирму, я чувствую - это было со мной. Но это невозможно... Если это всё было со мной - почему я есть? Почему я здесь? И... где я?
Волна теплоты окатила его с головой. Ирму легко рассмеялась - зазвенели звёздные колокольчики. Он медленно осознал, что застыл в достаточно нелепой и неудобной позе только тогда, когда светящиеся ладони легли ему на плечи и мягко заставили откинуться на спинку того сооружения, на котором он пришёл в себя.
- Где ты? У меня, под моей защитой.
- Но...
- Никаких “но”. Это ответ на все твои вопросы. Ты здесь потому, ани эспас, что я принесла тебя сюда. Ты есть потому, что я нашла тебя. Твоя музыка ещё не сыграна, твоя судьба ещё не свершилась. Твоё время скоро наступит. А пока что ты ещё слаб, тебе многому придётся учиться заново. Ничего не говори - слушай. Я построю тебе дом. Там никто не найдёт тебя. Они - не найдут. Они не знают. И не узнают до поры. Я не могу быть с тобой постоянно, ты это сам понимаешь. Те, кто будет рядом, возле тебя, достойны этого. Они придут по зову сердца. Зов им будет. Услышат. Для них ты будешь Мойн-алэ-Лассинар. Утраченный-и-Обретённый.
Он взглянул в глаза Матери Миров - серебристые огоньки вспыхнули в них, стало тепло и спокойно. Но тут прорвался очередной нарыв памяти, и в ужасе отпрянул он назад, увидев в глазах Ирму своё отражение. Ирму Ллиэлэр покачала головой и провела рукой по его волосам, заставляя серебряные пряди падать, закрывая лицо наполовину.
- Вот так, - сказала она, - Так будет лучше.
- Где будет мой дом? - спросил Тирмиунар, глядя в никуда - теперь уже - одним левым глазом.
- На Эрмар, ин-миунэ, на Севере. Они не узнают. Не бойся возвратиться вообще, бойся возвратиться не вовремя. Ты будешь сильнее, чем прежде. У тебя много времени. И я буду с тобой. Но не так, как сейчас. Прими мой дар, ин-миунэ, - с этими словами Ирму отстегнула и сняла серьгу в виде то ли капли, то ли лепестка из прозрачного камня, сияющую изнутри тёплым серебристым светом. Тирмиунар заметил, что у Матери Миров осталась такая же точно и вспомнил, на ком он видел третью. Три лепестка Нэмма Вэкварэр, символ абсолютного Творения. Память сжала его сердце в острых когтях.
Третья серьга украшала точёное ушко Эрт’э’лэн Аквара...
Голос Ирму вернул его из небытия:
-Надень, не бойся.
Он повиновался.
Ощущения изменились. Теперь он чувствовал не себя в тёплом серебристом облаке, а, скорее, это облако внутри себя. Сил прибавилось. Он уже захотел попробовать подняться и, как мог, отблагодарить Ирму Ллиэлэр, но та жестом остановила его.
-Не надо слов. Я знаю. Пока отдыхай. Тебе предстоит долгая дорога. Спи, ин-миунэ(2).
Тирмиунар почувствовал, как тело его наливается тяжестью, как перед взором сознания начинают сгущаться видения, и рухнул в музыку, хрустальными пальцами дотронувшуюся до его души...
V
Мало кто забредал в северные леса. Разве что те, что говорят с деревьями и слушают деревья, да и тех стало немного - северные деревья немногословны. Ни городов, ни поселений иных не было вокруг, даже если смотреть с высоты птичьего полёта. Лишь по краям огромного зелёного ковра приткнулись маленькие посёлки кэрни, да на северо-западе, далеко за горами, едва видны были башни Эммион Илмэра, Города-на-Реке. Но это видели только птицы. Стоящим на земле были открыты лишь дикие непроходимые дебри, одновременно пугающие и манящие. На Севере давно ничего не случалось. Спокойно было в лесной стране. До той странной ночи.
Было прохладно. Туман опутывал корни деревьев. Небо в эту ночь было сверкающе-многоцветным. Странная тишина опустилась на верхушки сосен - и умолкли лесные птицы, пошла ниже - и исчез шелест листьев, упала к ногам леса - и стихли травы, и замерли звери. Если бы на месте деревьев стояло войско, так же тесно, плечом к плечу - начали бы падать, теряя опору, даже самые могучие воины, ибо земля уходила из-под ног, как тянут одеяло из-под уснувшего на нём, чтобы укрыть. А деревья стояли. Лес пришёл в движение, заметались над кронами радужные сполохи, звёздный вихрь взметнулся вверх, как огромная колонна, и кружились в нём камни, травы, деревья... И хрупкая тишина саваном висела на побледневших лицах припозднившихся путников, ртутными письменами читалась в блестящих глазах лесных обитателей. Тишина и звёздное сияние. Более ничего.
Наутро посреди леса возвышалась огромная одинокая голая скала, похожая на кривой гвоздь, устремивший свой коготь в небо. Бесполезная скала - ни травы на ней, ни мха, ни птичьих гнёзд. Никто на неё не полезет - так и торчит себе, как уродливое напоминание о сверкающем звёздном вихре той странной ночи...
Постепенно на Одинокую Скалу перестали обращать внимание.
VI
...Ллирвэн проснулась внезапно, как от прикосновения холодных рук - очень не любила она холодные руки. Когда была совсем маленькая - брат напугал её рыбой. Рыба была мокрая и холодная, как...
Слова этого Ллирвэн не могла вспомнить. Зато помнила свой сон. Было чувство, что кто-то говорил с ней, мелодичным тёплым голосом выводя в мозгу фразы, и он убеждал, этот голос. Ллирвэн знала, что ей надо пойти прямиком в северные леса, куда ни один кинианар не сунется без особых причин - кому охота познакомиться с дикими зверями или просто заблудиться? Там никто не живёт, кроме кэрни да охотников. Ну, ещё разные парни на спор приносят оттуда ягоды и орехи. Так, по крайней мере, было раньше. А сейчас она твёрдо знала, что в лесу выросла гора, и ей надо туда пойти.
Голос, говоривший с ней, не сказал, зачем - просто надо - и всё. Всё, мол, увидишь, и поймёшь. Ллирвэн не понимала, но решила пойти и посмотреть. Встав с постели, она подошла к окну, распахнула ставни. Было раннее утро, слабый ветерок развевал ленты на башнях. Пение птиц, плеск воды, чей-то смех, обрывки музыкальных фраз наполнили комнату лёгким дуновением... Вот воистину прекрасный дом для музыкантов, подумала она, машинально одеваясь, не соображая, что делает. За каким счастьем музыканту тащиться в холодную непроходимую глушь к какой-то идиотской скале? - подумала она, закрепляя на ремне футляр с ариэторой и накидывая плащ. - Какой беды мне ещё недостаёт для удовольствия, что я поволокусь в дурацкий лес неизвестно зачем? Давать концерты дубам и сочинять баллады о пнях и сучьях, - подумала она, щёлкнув пальцами.
В воздухе под окном засветился, змеясь, изумрудно-золотистый излом. Вход в пространственный коридор. Ей повезло, что он проходил под окном её спальни - очень удобно было незаметно удирать из дома всякий раз, когда того требовала юная душа будущей служительницы Гармонии Мира. Вот и сейчас она легко вспрыгнула на подоконник, приготовилась. Ой, да что ж я делаю, подумала Ллирвэн и хотела было уже слезть обратно, представив, как выглядит во всей дорожной амуниции с утра пораньше на окне на глазах у доброй половины города, как тот же голос в сознании сказал ласково и мягко:
-Ты всё делаешь правильно. Иди же, вэн-эспас(3).
Ллирвэн зажмурилась и ухнула вниз, в пульсирующий изумрудный провал.
VII
Марагор бежал по улице, расталкивая встречных, как будто по пятам за ним гналась стая бешеных собак. Прохожие недоуменно провожали его взглядами, не понимая, зачем этот оторванец на всех парах несётся прямиком к учебным мастерским, если пару дней назад таким же аллюром летел строго в противоположном направлении под аккомпанемент сочных благословений Молчаливого Мастера. По правде говоря, и сам Марагор не до конца понимал, что произошло. Он спокойно сидел себе ещё десять минут назад на скамейке в саду и с явным удовольствием причёсывался, пытаясь прикрутить очередной подарок очередной своей ненаглядной в и без того увешанную гирляндами амулетов шевелюру, как вдруг увидел и услышал нечто совершенно неожиданное.
Сначала вишнёвые заросли перед глазами исчезли, и он увидел, будто с большой высоты, безбрежный лес, посреди которого возвышалась, абсолютно не к месту, одна-единственная голая скала. Он понял, что это и есть те самые северные леса, о которых ходит так много легенд, а затем... Затем он услышал, или увидел, или вообще неизвестно чем почувствовал голос, который заполнил всё его сознание, накатываясь и отстраняясь, как тёплая морская волна. И этот голос сказал ему... или не сказал, да неважно, что сделал. Главное, что теперь Марагору ясно - пришла пора идти слушать Мир, только почему-то немедленно и обязательно возле этой непонятной скалы.
Всё это было очень странно, ведь обычно слушать Мир уходили после определённой ступени обучения, после беседы с наставником и прощального праздничного ужина. Услышавший Зов становился уважаемой персоной в своём кругу, и каждая свободная девица норовила сунуть такому молодцу какой-нибудь подарочек в надежде, что вернётся он именно к ней. Его провожали с музыкой до городских ворот, и далее он сам выбирал свой путь. Сам, вот именно. Марагор много раз думал о подобной возможности и был уверен, что сам бы он ни за что не попёрся в такое дикое место, в котором и поговорить-то не с кем. Скорее всего, он отправился бы в Эммион Веларэн, Поющий город - там весело. Но бросать всё и, как дурак, тащиться на Север, в самые дебри - это было выше его понимания мира. Отсюда следовало, что это не просто Зов и возражения в этом случае не принимаются.
Вот он и нёсся, сломя голову, к мастерским, где надеялся найти своего приятеля Донэра, дабы поделиться этой странной новостью. На Молчаливого же Марагору было плевать с престола Создателя.
В мастерской творилось неизвестно что - кругом было не продохнуть от дыма, по выщербленным плитам пола то и дело пробегали искорки. Всё, что только можно, было перепутано, перекручено, переломано и валялось как попало. Посреди этого великолепия, подсвеченный ярко пылающим огнём в треснутом горне, возвышался перемазанный сажей Эрар Донэр собственной персоной. В руке он держал дымящуюся обугленную тряпку, которой, по-видимому, пытался сбить с потолка странное существо, подозрительно напоминавшее розу, снабжённую почему-то тремя парами жилистых когтистых лап. Судя по цвету и фактуре, создание сие было серебряным, но на удивление резво улепётывало от преследователя. Очевидно, битва продолжалась долго.
Резко затормозив в дверях и осознав всю глубину представшего перед глазами зрелища, Марагор выдавил:
- Донэр, это... это что такое?
Утомлённый затянувшимся сражением Донэр развёл руками:
- Да вот, понимаешь, Мастер велел сработать заколку для плаща. Говорит, всё, мол, у тебя, негодник, получается грубым и громоздким - так попробуй-ка потоньше работу сделать. Ну я и сделал. А он приходит и давай нудеть: всё, мол, не так, и листики толстые, и на лепестках прожилки должны быть. Тебе, говорит, поганцу, только колокола лить дозорные(4). И ушёл. Я в сердцах взял, да и приделал к этой штуковине ноги. Думал, придёт и испугается. А потом такое началось! Всё заволокло, я клещи выронил, да по ноге себе - и не почувствовал! Короче понял я, что надо мне идти Мир слушать.
Марагор аж присвистнул:
- Никак в северные леса, к Одинокой Скале?
- Да... А ты откуда знаешь?
- Так получилось. Я ведь тоже всё это видел и слышал. И сюда нёсся, как угорелый, чтобы тебе рассказать. А ты, оказывается, сам всё знаешь. Ну-ну... Кстати, а что это за разгром тут у вас, а?
- Ну так вот, когда этот голос со мной заговорил, я вообще отошёл, как статуя тут стоял, ничего не видел, а потом открываю глаза, а эта штуковина ухитрилась ожить и радостно скачет по стене, - Донэр прицелился и швырнул в розу тряпкой. Промахнулся и сплюнул на шипящие камни, - Вот пакость!
- И ты разнёс всю мастерскую, пытаясь это поймать?
- Ну, в общем, да.
Учись, пока можешь, - Марагор протянул руку, шевельнул пальцами и тварь, подобрав ноги, с металлическим звоном грохнулась на пол, - Простейшее сонное заклятие. Теперь руби ей лапы, пока не очухалась.
Донэр с отвращением на лице взял клещи и привёл розу в надлежащее состояние, швырнув злополучные ноги в ящик с болванками.
- Теперь можно и поговорить. Тебе когда сказали идти?
- Чем быстрее, тем лучше, - ответил Донэр, - Но я должен был разделаться с этой вот штуковиной.
- А ты понял, зачем?
- Что зачем?
- Зачем идти.
- Не совсем. А ты?
- Признаюсь, тоже не совсем. Вроде как на месте будет ясно.
- А как ты думаешь, кто с нами говорил?
- Не знаю... Но этому голосу не возразишь.
- Ну что, значит, идём? Только когда?..
- Хоть сейчас. Что-то говорит мне, что я прав. Тут есть коридор?
- Был.
- Поищи.
Эрар Донэр, вытянув руки и прикрыв глаза, медленно повернулся вокруг своей оси. Внезапно остановился напротив горна и щёлкнул пальцами прямо в огонь.
- Здесь.
В пламени явственно обозначился золотисто-изумрудный зев, раскрывшийся наподобие бутона.
За их спинами послышался грохот падающего железа и в мастерскую, кашляя и отплёвываясь, влетел Молчаливый Мастер. Глаза его горели недобрым огнём.
- Что это вы здесь натворили?!!! - заорал он и, заметив коридор, прорычал: - И куда это вы собрались?!!!
- Слушать Мир! - завопил Донэр и прыгнул прямо в огонь, волоча за собой Марагора.
Мастер остался стоять в растерянности посреди разгрома. У него не было сил даже ругаться.
А летящие в изломе Эрар Донэр и Марагор опять слышали тот же самый голос, что говорил с ними раньше, и в их сознании наступал мир, созвучный миру и покою души тихого озера, из глубины которого всплывали на поверхность отдельные слова, и слова эти были - благодарность...
VIII
Ллирвэн повезло - излом выпустил её почти у подножия злополучной скалы. Ещё не совсем соображая, где находится, она отряхнулась, расправила одежду и волосы и зачем-то подобрала с земли увесистую сучковатую дубину. Для надёжности, подумала она. Осторожно ступая по сомнительной плотности ковру из сучьев вперемешку с опавшими листьями, Ллирвэн стала продвигаться по направлению к скале, но не успела сделать и десяти шагов, как застыла на месте, в изумлении приоткрыв рот.
Прямо перед ней раскрылся ещё один коридор, и из него вывалились два субъекта весьма странной наружности. Один из них был до неприличия рыжим, лохматым и всклокоченным парнем, весь гардероб которого состоял из засаленной жилетки на голое тело, такого же вида жёваных кожаных штанов и покрытых пеплом сапог. Другой был одет, как влюблённый в полгорода по уши менестрель, и звенел от побрякушек, как стальная кольчуга на палке. Его роскошный, шитый золотом чёрный плащ был прожжён на самых видных местах и дымился. Причёска, по-видимому, некогда составлявшая предмет гордости обладателя, была похожа на пучок спутанных конских хвостов вороной масти, которыми подметали в девичьем сундуке. Завершением чудесной картины было то, что оба молодца были перемазаны с ног до головы, как пьяные углежоги. Ллирвэн ухмыльнулась и перехватила дубину поудобнее.
Рыжий тип встряхнул головой, будто прогоняя наваждение, затем встал на ноги и, уставившись на неё в упор, изрёк:
- Эй, подруга, насколько я понял, это и есть та самая Одинокая Скала?
Ллирвэн, не удостоив его ответом, встала в боевую стойку. Второй незнакомец поднялся с земли и подошёл к своему приятелю, укоризненно глядя на него и как бы отводя в сторону.
- Не так надо говорить с девушками. Слушай.
И, обращаясь к Ллирвэн:
- Гилэр бэр фронкваром, энлармару! Мир достойнейшим, красавица!
Ллирвэн одарила чёрного облезлого щёголя лучезарной улыбкой. Тот, расплывшись в свою очередь, как довольный дракон, продолжил:
- Не скажет ли прекрасная дева, действительно ли мы попали к Одинокой Скале, или, по милости этого вот поджигателя, - он указал на спутника, - завалились неизвестно куда?
Прекрасная дева опустила дубину и изрекла:
- Скорее всего, это и есть Одинокая скала... Если я сама не ошиблась.
Оба уставились на неё с нескрываемым любопытством:
- Ты что, тоже слышала...
- И видела?
Ллирвэн смущённо улыбнулась:
- Похоже на то.
Рыжий, поборов смущение, сделал шаг вперёд:
- Ну тогда... скажи, как тебя зовут, а?
- Ллирвэн. Я буду служить Гармонии Мира... в общем, вот на этом бренчу, - она похлопала рукой по ариэторе, - А вы кто?
Чёрный, встав в уверенную, насколько ему позволили дыры на одежде, позу, церемонно изрёк:
- Моего друга зовут Эрар Донэр. А я - Марагор.
IX
- Наследующие Стихии! Ничего себе! - Ллирвэн пыталась сдержать удивление. До этого она представляла себе Наследующих суровыми, прекрасными и могучими воинами, чьи слова - сталь, чья воля - закон, а тут такое... в общем, не пойми чего, пацаньё бешеное.
Они с Донэром сидели на поваленном дереве возле небольшого костра и Донэр пытался совладать, правда, безуспешно, со своей гривой, прибегая к помощи пальцев обеих рук. Марагор уже сотворил ему подобающий костюм - не годится же расхаживать по лесу в таком, с позволения сказать, виде - и галантно удалился в чащу приводить в порядок собственную персону. Из лесу доносились треск и хруст, и меж стволов синели небольшие вспышки света - видимо, Марагор старался.
Донэр бросил попытки причесаться и обернулся к девушке, разглядывавшей его в упор с застывшим выражением лица:
- Ладно, ничего удивительного в нас нет. Мы ведь даже ненамного тебя старше. Ты лучше о себе расскажи. Кто твои родители, например?
Ллирвэн поворошила угли в костре.
- Ну, ничего особенного. Мать у меня кэрни, целительница, травы разные знает, у самой Высшей Кэрни училась. А отец... Отец попёрся на Другую Сторону воевать с каким-то ублюдком, который там безобразничает. Говорят, вашего рода, только злой больно, как шершень.
- Да что ты, - Донэр аж привстал, - В нашем роду ублюдков не было никогда. Все считаны. Отец говорил, что с тех пор, как ушёл Старший, вообще никто не пропадал. Так отец говорил, я верю ему.
-А куда ушёл Старший? В песнях многое поётся, но чему верить? - глаза Ллирвэн блеснули. Донэр вздохнул.
-А кто его знает. Ушёл - и всё.
Некоторое время сидели молча, но тут зыбкая лесная тишина была нарушена оглушительным треском, и откуда-то чуть ли не сверху на свет костра в буквальном смысле слова выпал весьма довольный Марагор. Сияющий, как надраенный кувшин. С первого взгляда было ясно, что ликвидация последствий ныряния в горн удалась ему на славу. Даже более того. Костюм Марагора был безупречен, дыры и клочья исчезли, но вместе с ними исчезла и добрая половина его амулетов и украшений. Также испарилась сажа с лица. Зато на поясе возник замысловатой работы кинжал.
Донэр присвистнул:
- Ну ты хорош! А куда побрякушки дел?
- Домой отправил. Потом найду. Неудобно в лесу с ними, за ветки цепляются.
- А ножик откуда?
- У Асиэля одолжил. Потом верну на место. Всё равно без дела лежит. Что ему делать с этим кинжалом - в ушах ковыряться?
Донэр засмеялся, как сумасшедший, представив себе кроткого Асиэля, ковыряющего в ухе обоюдоострым кинжалом. Ллирвэн не выдержала и тоже захихикала - она один раз видела Асиэля Диарона на празднике. Затем, довольный своей шуткой, захохотал Марагор. Истерический смех одолевал их минут пять, а затем они внезапно почувствовали сквозь собственный хохот, как кто-то говорит им:
- Ступайте к скале, ани эспас.
Голос был тот же самый. Все трое повиновались. Подойдя к подножию скалы, они удивились было, как ровно и необычно выступает она из земли, но тут услышали фразу:
-Это Нафин Лассинар(5). Заходите, ани эспас.
Первым очухался Марагор:
- Какая же это башня? Гора как гора...
Голос усмехнулся и предложил:
- А если глаза отвести? Иначе посмотреть?
Это, к счастью, умели все трое. Через минуту они стояли у подножия огромной величественной башни. Донэр задрал голову, пытаясь увидеть шпиль, но не смог. Слишком высоко.
- Заходите! - голос был настойчивее, чем прежде.
Вся троица вошла в открывшуюся дверь, затем они долго-долго поднимались по каким-то лестницам, не зная, куда идти. Что-то вело их, и это что-то было всё ближе, они чувствовали его, желая встречи и одновременно испытывая страх. Наконец, они достигли распахнутой двери, ведущей наружу, на террасу. Помедлив, они вышли в эту дверь и остолбенели.
Х
Вид, открывшийся их глазам, был ошеломляющим. Они поняли, что находятся на столь головокружительной высоте, что ни силе мысли, ни даже птицам не под силу достичь её - вон они там, внизу, крошечные чёрные точки, парящие в тумане... Облака, огромные пуховые сгустки, висели, казалось, на расстоянии двух-трёх шагов от края террасы, так похожие на важно проплывающие мимо сверкающие горы снега. Вся Эрмар как на ладони, и видно было, где уходят, скругляются линии горизонта. Безбрежные леса, горы, реки, шпили городских башен, поля, озёра, луга и море, подбирающееся, крадучись, к зазубренным клыкам полуостровов - всё казалось тончайшей миниатюрой, которую следует разглядывать через выпуклый кристалл. А сама башня ощущалась свечой, укреплённой на бирюзовом шаре. Горящей свечой, так как солнце стояло точно над ней, едва не касаясь шпиля.
Восхищённые, стояли они у высокого каменного бортика, жадно вглядываясь вдаль, и так простояли бы ещё не один час. Но внезапно возникший голос - тот самый - вывел их из этого волшебного видения, заставив вздрогнуть и резко обернуться.
- Гилэр бэр фронкваром, ани эспас. Мир достойнейшим, дети мои.
Не успевшие оправиться от одного потрясения, они почувствовали, что падают в другое, более восхитительное и величественное. Они так и застыли, подобно бронзовым фигурам в садах Эммион Эйнаара: не успевший оторвать руку от бортика Марагор, замерший в попытке другой рукой изловить отколовшийся и развевающийся теперь по ветру на одной застёжке, как парус, плащ; отступившая на шаг и едва ли не вжавшаяся в камень Ллирвэн, бессильная даже моргнуть глазами, и абсолютно растерянный, обалдевший Донэр. На лицах их застыло удивление вперемешку с обожанием.
Прямо перед ними разливалось мерцающее серебристо-розовато-жемчужное облако, источающее теплоту, нежность и надёжность, и из этого сияния постепенно соткались два силуэта - мужской и женский, на глазах принимая чёткие очертания - создавалось впечатление, что они пришли из какого-то туманного коридора. Когда туман развеялся, осталось только сияние, окружавшее пришельцев, и вот уже стояли перед тремя парами изумлённых глаз высокий мужчина в тёмно-зелёных одеждах, с падающими на лицо длинными серебристо-седыми волосами, бледный и, судя по виду, усталый, и величественная, сияющая, прекрасная женщина с тёплым лучистым взглядом, облачённая во что-то непостижимо воздушное, радужно-золотистое, сверкающее миллиардами искр. Женщина бережно поддерживала своего спутника за руку выше локтя, вторая рука его висела бессильно. Она улыбнулась и заговорила. И в этот самый момент Донэр, Марагор и Ллирвэн поняли, что это она говорила с ними. И поняли, кто она.
- Вы слышали зов, ани эспас. Вы пришли. Вы поняли, зачем вы пришли?
Первым, как всегда, очнулся Марагор. Метнув быстрый взгляд на своих застывших спутников, он, изо всех сил стараясь подавить смущение, напустил на себя наивозможнейше серьёзный вид и с поклоном шагнул вперёд, забыв про волочащийся по земле плащ.
- Ты звала, Ирму Ллиэлэр. Мы пришли. Какое испытание ты предложишь нам? Ты сказала, приходи слушать Мир. Вот я здесь. И Донэр... тьфу, Эрар Донэр, и Ллирвэн - прости, я не знаю её имён.
Ирму улыбнулась. Марагор почувствовал, что злополучный плащ уверенно оказался на надлежащем месте, и шумно выдохнул с облегчением, изрядно при этом покраснев. Остальные тоже постепенно оттаяли.
Мать Миров обвела взглядом разношёрстную компанию. Пришедшие на Зов были отчаянно и недопустимо молоды. Справятся ли? Но... раз уж именно они услышали...
- Узнаёте ли вы моего спутника, ани эспас?
Вся троица лихорадочно рылась в собственной памяти. Лицо стоящего рядом с Ирму казалось неуловимо знакомым, но никто не мог вспомнить, почему. Повисла тишина. И тут Донэр, очнувшись от минутного забытья, тихонько дёрнул Ллирвэн за рукав:
-Знаешь... похоже я понял, но не уверен. Помнишь, мы тогда говорили?.. Мне кажется, что это он и есть.
- Кто - он? - Ллирвэн повернулась к нему, еле оторвав глаза от обволакивающего сияния.
- Ну как кто?.. Старший.
- Так ведь он же... Ты же сам сказал! - вмешался Марагор.
- Отец говорил, - хмуро протянул Донэр.
Ещё немного, и они увлеклись бы угадыванием личности спутника Матери Миров настолько, что забыли бы, где находятся, но Ирму прервала их рассуждения:
- Вы правы, ани эспас. Это тот, кого вы зовёте Старшим. Мойн-алэ-Лассинар Тирмиунар. И ему сейчас нужны вы. Ваша помощь и участие. Его путь был долгим и трудным. Он устал и должен набраться сил. Ему нужна ваша поддержка, чтобы заново почувствовать себя тем, кем он является. Чтобы заново стать собой. Вы поняли?
- Но почему не... - осмелилась Ллирвэн. Ирму опередила её вопрос:
- Я не могу быть с ним всё это время. Не могу.
- А как же... - вступил Донэр. Ирму продолжила:
- У вас дома всё спокойно. Вы ушли по Зову слушать Мир - это почётно. Никто не узнает, что он здесь. И что вы с ним. Никто не должен. Не время.
Все трое застыли на месте. На лицах обозначился напряжённый мыслительный процесс. Ирму рассмеялась:
- Вы будете знать, что вам делать. Башня подскажет. Я же скоро покину вас и не смогу помочь сейчас, хотя сейчас мне бы больше всего хотелось остаться. Но не могу, - она внимательно посмотрела сначала на Донэра, затем на Марагора. Донэр зачем-то кивнул, а Марагор заговорщицки осклабился. Ирму продолжила:
- Когда я уйду, у него пробудится дыхание. Ему будет тяжело. Поддержите его, ани эспас. А ты, девочка, принеси воды.
Ллирвэн почувствовала, как рука сама тянется к ремню, снимает ариэтору, расстёгивает и стаскивает плащ. Ведомая неясным чувством, позволившим ей понять, куда надо идти, она завернула за угол, отгоняя назойливую мысль, что вот ещё два дня назад вцепилась бы в рожу каждому, кто посмел бы предложить ей - ей! И что - работу служанки! Но здесь - другое. Здесь - надо. Она много слышала о Старшем, но рассказы противоречили друг другу. Да и в песнях, древних и не очень, он представлялся либо воплощением доброты и света, либо законченным и отпетым безжалостным негодяем. Среднего мнения почему-то не существовало. Видимо, из-за патологической чувствительности менестрельской братии, которая на протяжении тысячелетий славилась своей неспособностью глядеть трезво не то что на мир, но даже друг на друга. Ну что ж, посмотрим, кто был прав, раз уж так вышло, - Ллирвэн с трудом выволокла тяжеленный кувшин на террасу и встала возле двери.
Донэр и Марагор уже стояли почти вплотную к краю сияющего шара. Ллирвэн заметила, что свет начинает меркнуть, силуэт Ирму Ллиэлэр - расплываться в очертаниях, исчезать. Спутник Матери Миров, наоборот, становился виден всё отчётливей, казалось, более отчётливо, чем Наследующие Стихии. Внезапно свет исчез. С каким-то ужасающим хрипом дёрнулся Старший - только мелькнули в воздухе серебряные волосы - выгнулся назад и резко, будто сломавшись, рухнул на колени. Молниеносно его подхватили две пары сильных рук. Далее всё смешалось - Донэр и Марагор еле сдерживали его, Ллирвэн пыталась вглядеться, понять, что происходит, побежать туда, помочь - но свинцовая тяжесть сковала её ноги, а глаза застилала огненным туманом развевающаяся грива Донэра...
(1)Мать Света
(2)Любимый сын
(3)Дочь моя
(4)От которых гибнут все, кроме киниан (старшей расы). Довольно грубая, опять же с точки зрения киниан, работа.
(5)Башня Обретённого