До вечера мы с Холмсом навестили ещё раз преподобного Хьюза, обошли всех известных собутыльников Шеппарда, устали и сбили ноги, но ровно ничего больше не узнали. Впрочем, по Холмсу, как и обыкновенно, невозможно было понять, удовлетворён он или недоволен. А спрашивать – я не спрашивал, занятый больше своими собственными мыслями. Заикнулся только о том, что хорошо бы прямо спросить Чеснэя, каким таким волшебным словом он утихомирил покойного Лонгли на свадьбе, но Холмс сказал: «не надо», - без всяких объяснений, и я не стал настаивать. Сам же Холмс рвался ещё раз побеседовать с Перлинсом, но дома его не оказалось, а со слов соседей, он и лавку с утра не открывал.
- Просто мы его напугали до смерти, - предположил я, - вот он и решил схорониться в Фулворте или в Уартинге – подальше от нас. Узнайте на станции дилижансов.
К моему огромному удивлению, на этот раз Холмс моему совету последовал, но огненно-рыжий подвыпивший кассир заверил его, что ошибки быть не может: никакого билета Перлинс никуда не брал.
Холмс только плечами пожал и повернулся ко мне:
- На сегодня довольно, Уотсон. Даже меня уже ноги не держат. Эй, да вы слышите меня? Что-то у вас уж очень отсутствующий вид сегодня. Или устали?
- Не то, Холмс. Я просто думаю: всё-таки, правильно ли я поступаю, так упорно навязываясь Роне? В сущности, Дегар ведь прав – разница в возрасте между нами может перерасти в существенную проблему. И будь на месте Дегара другой человек, я бы, может быть, пожалуй… Вы чему улыбаетесь, Холмс?
- Обилию условных наклонений в вашей речи. Хотите совет? – вдруг спросил он.
- Ну?
- Оставьте Роне самой решать. Она – девица смышлёная, поступит так, как надо. Только не давите на неё, а то она пружинит. Дайте ей время. И самому вам сразу станет легче. Между нами, Уотсон, вы не из тех, кто легко взваливает на свои плечи груз принятия решений. Только не обижайтесь на меня за эти слова.
- На что же обижаться? Вы ко мне совершенно справедливы, - стараясь подавить обиду, пожал плечами я. Так что, теперь домой?
Мы подходили к крыльцу, когда Холмс вдруг издал громкий возглас негодования и указал на что-то, бесформенной грудой лежащее на верхней ступени. Это оказался внушительный кусок сырого мяса, совсем свежий, истекающий кровью.
- Что это, Холмс? – удивлённо спросил я.
- Что-то вроде гротескного жертвоприношения. Вы же слышали, что говорила Оммани – я пью кровь и ем свежатину.
- Так всё-таки Перлинс?
- Нет, - Холмс покачал головой. – Перлинс не теряет надежды обратить меня на путь строгого вегетарианства. Он, в сущности, добрый малый, хоть и не в себе. Это не знак внимания, Уотсон, это – знак презрения. Кстати, мясо – собачье. В начале весны меня уже пытались закидать такими кусками подвыпившие молодые люди, и теперь, похоже, кто-то напоминает об этом.
- Кошмар какой! – искренне ужаснулся я. - Почему вы не уедете отсюда? Почему не вернётесь в Лондон?
- Я ещё не готов к Лондону, - покачал он головой. – Вы слышали что-нибудь о болезни ныряльщиков, Уотсон? Слишком быстрый перепад давления при подъёме с глубины, и кровь самым натуральным образом вскипает в их жилах. От этого очень легко умереть.
- Но ведь вы – Лондонец!
- Нет, только не сейчас. Вересковые холмы Индгрэма ещё не изгладились из моей памяти. Иногда я просыпаюсь ночью после особенно глубокого сна, и мне спросонок кажется, что вот он, свод логова, и на мне волчья куртка, а снаружи падает снег, и родник замёрз так, что мне придётся лизать лёд, чтобы утолить жажду. Я лежу и не могу понять – где я и кто я.
- «После особенно глубокого сна», - раздражённо передразнил я. – Как будто я не понимаю, о чём речь. Перестаньте во всех печалях прибегать к кокаину, и вам не придётся, проснувшись, по несколько минут вспоминать своё имя.
- Моё имя – Сэмплиер, - сказал Холмс, ногой брезгливо спихнул с крыльца мясо и повернулся ко мне. – Пойдёмте искупаемся, Уотсон, а то у меня такое чувство, что все сегодняшние разговоры налипли мне на кожу. Какой тёплый вечер, правда? Искупаемся, а? – он почти заискивал.
- Пойдёмте, - согласился я.
Мы спустились к бухте и с полчаса поплавали в чистой спокойной воде, смывая больше с души, чем с тела – каждый своё.
Возвращались уже по сумеркам. Внезапно задул сильный ветер, и мы, не успев обсохнуть, озябли, поэтому шли торопливо. Возле солнечных часов Холмс вдруг внезапно остановился, и я вздрогнул, потому что уже начал бояться какой бы то ни было внезапности. Но он только сказал:
- Вам не кажется, Уотсон, что этой свежеразрытой земли раньше здесь не было?
- Честно говоря, Холмс, я не помню.
- Нет, не было. Уж не бывшая ли это могила младенца?
- Но Перлинс показывал другое место.
- Он мог и перепутать. Смотрите: здесь точно такие же деревья, точно такие же камни, так же разрушена часть стены.
Я присмотрелся. Кладка солнечных часов, действительно, напоминала фонтан.
- А что? Возможно…, - нерешительно признал я.
Холмс опустился на колени и, взяв в руку пригоршню сырой, тёмно-коричневой земли, стал очень внимательно её нюхать. Я, сообразив, что он хочет таким образом вынюхать, скривился от отвращения. Но всё-таки спросил:
- Ну?
- Нет, на тление непохоже. Неужели наш умник решил покопаться здесь для отвода глаз?
- Для отвода глаз? – усмехнулся я, памятуя о том, что эту формулировку сам Холмс терпеть не может и не раз высмеивал.
- Чтобы мы решили, что труп он нашёл и перепрятал, и больше нигде не рылись, - спокойно объяснил Холмс. – Довольно ловкий ход, но рассчитан, правда, на менее дотошного человека, чем я. А впрочем…, - он задумался.
У меня чесался язык спросить, кого он понимает под «умником» - не Дегара ли? Но я побоялся снова подвергнуться упрёкам в излишней субъективности и промолчал.
- Что ж, примем правила игры, - решил наконец Холмс. – Рыться пока не будем. В конце концов, где именно он похоронен, не так уж важно. Важно, имел ли место сам факт. И пока больше данных за то, что имел. Вот только насчёт Роны вы, старина, ошиблись адресом. Думаю, я знаю, чей это ребёнок.
- Клары Шеппард? – спросил я.
- Не только, - загадочно ответил мой друг. – Ну ладно, Уотсон, идёмте в дом. – и твёрдо взяв меня за плечо, увлёк за собой с привычной для него безапелляционностью.