Воображение приближает к точности реального и уменьшает, до невообразимого уменьшает тот самый не дающий покоя зазор, как сокращение ирреального минимума. И с этим уменьшением, мы теряем всякую надежду на какой нибудь покой... Расширение уплотнилось, теперь мир раздет и вывернут наружу - торчащее мясо наготы. Эта сердечная личность отвратна и её снова хочется одеть, в то же самое осеннее пальто любви, и наделить её покровом святотатства, которое ты со смаком маньяка снимал и высмаковывал; вытягивая эти священные капли прелюбодеяния... Но во что теперь её одевать, как ни в правду свежего мяса, как ни в заживо съеденную литургию и немую молитву, так и неизреченную в совершеннейшей любви...
Но, что есть в человеке от Невообразимого?; лишь "личное" и не сотворенное им самим, но сотворенное мистикой желаний, личностью церкви, историей философии и еще тем, что не рискнул бы даже вообразить, но вообразил и тем остановил её призрачные потоки, и живые рисунки потекли по форме, и содержание улетучилось вместе со мной... Экзистенция свояла единодушие мертвого и живого...
Искусство теперь структурно, срезано вскрытием, его можно наконец-то разглядеть и ты с ужасом признания, даже не всматриваясь, запечатлеваешь на близких и диких горизонтах, что оно не кровоточит любовью, оно не умеет любить, оно мертвая статуя несбывшихся надежд слабо философствующего маньяка...
Я карабкаюсь на недостижимый пирс, заскребаюсь на Стену Всякого Человека, я просто пытаюсь ему соответствовать, и слившись с этой самой стеной, быть ею, чтобы правили, чтобы уничтожали, чтобы обнажали и уменьшали нечеловеческие зазоры воображения; чтоб уже никогда не воображали, потому что стали Новоявленной и Немыслимой Статью, самим этим Воображением, и не сотворением, но творением - не личным, и не индивидуальным, а всяким имеющим право Творить...