- Какое странное Море… - отрешенно шептал он.
Его озябшие руки осторожно трогали холодные волны. Он смотрел, как перекатываются у самого горизонта блекло-желтые гребни. Он молча слушал, как едва слышно шелестит у его ног прибой, так, чтобы не нарушить неровным дыханием его слабые голоса. Иногда он забирался высоко по каменной гряде, поросшей кустами шиповника, откуда, стоя на сером валуне, подолгу всматривался вдаль, удушаем предзакатными порывами западных ветров, кутаясь в ветхий изодранный шерстяной плащ. Отсюда ему отчетливо было видно, как тянется и тянется колышущееся Море, раздаваясь внизу и вокруг повсеместно, такое пустынное и безмятежное. Ему часто казалось, что там, у сизой горизонтали, Море переливается через край и вливается в огненную полусферу вечерних небес, осторожно вынося на черный берег перламутры звезд. Он подолгу стоял так, вглядываясь, насколько хватало глаз. Его взгляд бродил по безмолвной пустынности, пока не обуглится солнечный диск и не остынет зола заката и все канет во всеобщую Немоту.
А потом он долго будет сидеть у маренного стола в своем доме на берегу Моря, заваривая свежий чай до цвета зимнего заката и рассуждать с самим собой о том, что же может быть там, по ту сторону Моря. Он будет рисовать в своем сознании красочные волшебные пейзажи, не имеющие права на свое существование только по той простой причине, что были они столь прекрасны, заслоняя собой померкшие сцены Настоящего Мира. Он будет долго смотреть в окно на бликующий в лунных потоках черный берег, отчаянно борясь с одолевающей нервной дрожью в его тщедушном теле, силясь осмыслить его угрюмый покой. Он в бессонницу будет скрупулезно корпеть над картами небес, задыхаясь от чада восковых светил, размазывая в забвении горячие оплавы по плоскости испещренного стола, вымеряя худыми пальцами заветные меридианы. Он будет с усердием смолить свою старую рыбацкую лодку, глядя на угасающий день, пряча на дне котомки с пожитками. Он будет безошибочно пользоваться астролябией, но так ни разу и не спустит лодку на волны.
Он часто будет вспоминать, как однажды он убрал чайник для заваривания чая со стола на каминную полку, набросил на плечи спешно сорванный с вешалки плащ и вышел из дома по направлению к Морю. И долго-долго на широком берегу он будет бороться с самим собой так, что начнет считать себя достойным противником, пока, наконец, выдохнув страхи в ночную стынь, не войдет осторожно в набежавшую волну. Он будет долго брести, рассекая руками гладкие хлещущие волны, не глядя вперед на угасающую линию горизонта, которая не приближалась и не удалялась – она просто была. Как был тот берег, как было всегда это странное желтое Море. Он будет так брести, пока не обернется назад, где в синей дымке будет мерцать оставленный им берег, на котором будет высится его покосившийся дом и гряда, поросшая шиповником. И он вдруг отчетливо вспомнит о чайнике для заваривания чая, который он убрал со стола, в надежде на то, что больше никогда он не сможет приготовить в нем для себя одного чай цвета зимнего заката, о его столе, залитом воском свечей и лодке, которую он так и не спустил на волны, осознав, что ничего этого нет там, на том берегу Моря, и осмыслив, что все ЭТО невыносимо долгое время давало смысл его существованию там, в доме на берегу. Он почувствовал это словно удар, словно укол в его усталое сердце, отозвавшийся в его благостно-пустой голове легким теплом и покоем. Все это время он только и делал, что жил ради того мига, чтобы хотя бы единожды ощутить то чувство беспредельной Свободы, то чувство Безудержной Нови, раздирающей сердце на мелкие раскаленные угли. Он чувствовал, как он отрывается от основ, так долго служивших ему опорой для его слабых ног, и падает в Бездну, Новую, Прекрасную и в то же время невыносимо Ужасную. И нет никого, кто бы встречал его там, на том берегу. И ему непреодолимо захочется вернуться и снова встать ногами на берег, ощутив под ногами твердый каменный пляж, скрипящий под каблуками. И он повернет назад и вернется, трудно, но уверенно прокладывая путь к нехотя приближающемуся берегу, не заметив того, как за его спиной Море выльется в чашу аметистовых небес, оставляя под собой черное пустынное дно.
В своем доме в ту ночь он не станет гасить свечей, забросив в дальний угол карты и словари, и будет молчаливо и долго смотреть на огонь в очаге, думая о том, что нужно укрыть лодку на берегу до прихода снегов, слушая осенний ветер. А потом он допьет остывший несколько дней назад чай, выкурит горькую трубку и уснет, не мучимый боле борьбой с самим собой, без натянутых нервов до ноты «соль» второй октавы, укрывшись изъеденным молью пледом.
А за его маленькое окно будут падать скупые блики оставленных свечей на каменный берег, о который будут все также неистово и призывно биться рыжие волны степного ковыля…