Первым делом приехала пожарная машина. Тут и полицейские не замедлили появиться. Мигали синие и красные огни. Человек восемь ввалилось в дом. Пожарные, склонившись над моим скрюченным телом, спрашивали, как дела, как меня зовут и когда я родился. Полицейские, убедившись, что моё плохое самочувствие никак не связано с криминалом и дождавшись прибытия Скорой помощи отбыли слава Богу, отключив сирены.
Меня уложили на носилки, померили давление и поинтересовались, как я себя чувствую. Я сказал, что чувствую боль. «Где?» - спросили меня.
- В животе, - ответил я. Сквозь зубы, я бормотал что-то о камнях почках.
- А что конкретно вы чувствуете? – спросили меня.
- Я чувствую, что лошадь лягнула меня в живот, - проскрипел я.
- У вас есть лошадь, - спросили меня.
- Нет. У меня такое чувство, ответил я.
- О кей, сэр! – сказали мне, и втолкнули носилки в машину.
Расстояние в 10 километров мы преодолели за пару минут. Огни, теперь жёлтые и красные, мигали, сирена, пела соловьём. Бегом меня внесли внутрь, и всё стихло. Началось заполнение анкет, обсуждение моей страховки и ожидание.
Довольно большое пространство – метров триста было разгорожено по периметру занавесочками, за которыми постанывали ранее привезённые пациенты.
Поскольку из меня не текла кровь, и я не бился в агонии, никто не спешил мне на помощь. Через час пришла медсестра, измерила давление, температуру и взяла кровь из вены. Ещё через час пришёл доктор и начал всё сначала – имя, дата рождения, что и как случилось. Не бил ли меня кто-нибудь в живот, не попадал ли я в аварию, не натыкался ли животом на какие-нибудь острые углы и т.д. и т.п. Потом потыкал в меня стетоскопом через майку, потрогал тут и там, и прочёл лекцию о вреде курения. Заодно сказал, что мне следует мазать стопы какой-то мазью, и заявил, что пока не знает, что со мной.
- Поэтому, - мило улыбнулся он, - мы сделаем Вам компьютерную томографию прямо сейчас. Тогда станет ясно, что делать дальше.
Я, наивный придурок, решил, что слово «сейчас» обозначает именно немедленно. Действительность оказалась значительно интересней. Примерно через час пришла медсестра, которая поинтересовалась, какой сок я хочу: яблочный, клюквенный или апельсиновый. Я сказал, что не хочу сока вообще. Тогда мне был предложен список иных прохладительных напитков: кока-кола, джинджер эль, и т.д. и т.п. Зверея, я ответил, что вообще не хочу пить. Наконец выяснилось – дело не в соке, просто в него наливают контрастную жидкость. И пить хочешь – не хочешь, а придётся.
Ещё через полчаса мне принесли пластиковый стаканище с клюквенным соком, льдом и трубочкой. Литра на полтора. Мило улыбнувшись, сестричка сообщила, что мне нужно выпить всё принесённое, потом ещё столько же, а потом ещё полстолька, и, где-то часа через полтора можно будет отправляться на томографию. Огромное количество ледяной жидкости мерзкого вкуса окончательно убило во мне остатки жизнедеятельности, и я впал в состояние близкое к анабиозу, которое было прервано милой молоденькой женщиной – хирургом. Забегая вперёд, замечу, что это был единственный врач, вызвавший у меня доверие. Никаких проповедей о вреде курения, никаких лишних вопросов и чёткая информация: что со мной – непонятно, если сканирование не выявит причину – она располосует мне брюхо и посмотрит сама.
Любезная, решительная и спокойная – она подействовала на меня лучше всяких лекарств. Я понял, что если и умру, то, как мужчина – от ножа, а не как засранец. Да, помимо бесконечных литров леденящей жидкости, поступающей в мой измученный организм обычным путём, я получал ещё литры и литры через капельницу – в вену. Почему-то солёной воды. Естественно, что вскорости значительная её часть запросилась наружу. Путешествие в поисках уборной с капельницей на кронштейне, которую ещё приходилось катить одной рукой, придерживая другой ситцевый балахон с завязками сзади, само по себе нетривиальное приключение, а со скрючивающей болью в животе, особенно.
Наконец, вожделенный сортир был найден, борьба с дверью, балахоном и кронштейном завершилась и … за дверью раздался чудовищный вопль. Такой, как если бы я прищемил кому-нибудь пальцы дверью. Однако организм было уже не остановить! Даже во время землетрясения излияние продолжилось бы. Вопли за дверью не смолкали. С опаской, открыв её, я обнаружил огромную негритянку в таком же, как у меня балахоне и с таким же кронштейном на колёсиках. Продолжая вопить, как мамонт на случке, она довольно жизнерадостно улыбалась и пританцовывала на месте. Оказывается, своими воплями она подавала мне сигналы к скорейшему освобождению сортира.
Взглянув на часы, я обнаружил, что провёл в больнице уже шесть часов. И … , ничего кроме энного количества литров мерзкой жидкости, попавшей в организм, не получил.
Наконец, ещё через час, меня водрузили на каталку и покатили на томограф. Ногами вперёд! По дороге я рассказал санитарке – девчонке лет двадцати, анекдот: «Куда вы меня везёте! – В морг. – Но я же ещё не умер! – Но мы ведь ещё не приехали!» Ответом было гробовое молчание и недоумённое выражение лица.
Меня подкатили к какому-то окошечку, улыбнулись, как умалишённому – с некоторой опаской, и оставили в пустом коридоре. Здесь дела пошли быстрее. Я был опрошен очередной представительницей госпиталя в голубой фланелевой курточке, усыпанной розовыми слонами и в нежно розовых бесформенных штанишках, о моих болезнях, аллергиях и Бог знает ещё о чём. Затем мне подсунули на подпись очередные бумажки, не давая из прочитать, и я наконец попал на томографию. Второй раз (общение с хирургом было первым) я почувствовал, что нахожусь в руках профессионалов. Всё прошло быстро и весело.
Из лаборатории, после очередного получасового ожидания в коридоре, я был доставлен в палату, уложен на постель и предоставлен самому себе. Палата на четыре пациента не имела входной двери, то есть дверной проём был, а двери не было. Шум и свет из коридора, а точнее из длинного холла доходили до меня без препятствий. Пациенты отделялись друг от друга сетчатыми занавесками, которые также не задерживали внешних раздражителей. В моё слабо мерцающее сознание, находящееся между полубодрствованием и лёгкой комой, время от времени вплывали лица врачей самый разных национальностей и всех возможных рас.
- Добрый вечер (день, ночь, хэлло), - почти не воспринималось, - Я – доктор Бла-буль-ок (неразборчиво) Вы – мистер Чекес (Еркес, Терки и т.д., ни одного раза правильно).
- Да-а-а.
- Как дела?
- Х –о-ро-шо-оо
- Я заглянул познакомиться.
Стетоскоп. Вдох-выдох, ещё пару раз то же самое.
- Рад был познакомиться.
Похлопывание по плечу. Ушёл (ушла).
С регулярностью трамвая в час пик и с таким же грохотом входят медсёстры и санитары. То ко мне, то к остальным пациентам. Громко, как будто все в палате абсолютно глухие, начинали орать.
- Привет, меряем температуру.
Хоп. Градусник во рту.
- Теперь давление.
Пик-пик-пик, ж-ж-ж-ж…
- Окей. Теперь возьмём кровь. Уколю. О-о-о, извините, мимо. Ещё разок. Простите, опять неудачно. Ещё раз. Ну вот. Всё хорошо.
Кусочек бинта, пластырь. Пошла.
- М-м-м, простите. Можно чашечку чая?
- О-о. Конечно! Минуту.
Десять минут, двадцать, тридцать, тридцать пять. Много. Нужно облегчиться. Встаю. Ползу в сортир, благо дверь рядом с моей кроватью. Очередной цирк с дверью, чёртовым балахоном, капельницей на кронштейне с колёсиками, поисками выключателя, запиранием двери, опять с балахоном и трубкой, которая норовит попасть под струю, мытьё рук. Выхожу. Плетусь в коридор. Ага, кажется, эта обещала мне чай. Такая симпатюшка – по косичкам похоже с Ямайки.
- Мисс, извините, можно мне чаю.
- Ой, простите, я забыла, сейчас.
Ползу в койку. Ещё минут пятнадцать. Приносят чай. Вода не кипела – это видно по пенке сверху. Ну да ладно. Буду пить – глотка пересохла, в ней царапает, как наждаком.
Кстати, в холле-коридоре стоит огромный о- образный стол-конторка. За ним сидит с десяток женщин как будто специально подобранных для журнала «Анти-Плейбой». Вокруг бегает ещё человек пятнадцать, создавая вполне наглядную модель Броуновского движения. Общее количество этой публики явно превышает число обслуживаемых пациентов. Сидящие внутри конторки вяло переговариваются, шуршат бумажками и тыкают в клавиши бесчисленных компьютеров. Никакого отношения к конкретной медицине они, похоже, не имеют. Кто они? Бухгалтеры? Составители отчётов? Секретари? Аудиторы? Чёрт их знает. Попытка выяснить у них результаты томографии, которую я предпринял между посещением сортира и обнаружением девушки, забывшей принести мне чай, встретила решительный отпор.
- Обратитесь к своей сестре.
- А кто она?
- Как? Вы не знаете свою сестру?
- Видите ли. Ко мне за последние два часа подошли несколько человек. Кто из них моя сестра? По какому признаку я должен был это определить?
- Ну, хорошо. Мы поищем. Идите в палату.
Через полчаса пришла женщина. Белая. Похожая на кубик с ручками. Я понял – это провал, ещё до того, как она открыла рот. После очередного коверкания моего имени и нечленораздельного сообщения своего, она спросила:
- Что вы хотели?
- Можно узнать результаты томографии?, - спросил я.
- Нет. Ваш доктор занят.
- А когда я смогу поговорить с ним?
- Ну-у, я не знаю. Может быть через час, а может быть и через пять. Я ему не начальник.
- Спасибо.
Тут приехала моя красавица, долгожданная, взволнованная и настроенная по-боевому. Узнав о моих трудностях, улетела из палаты. Послышался разговор на повышенных тонах и частотах. И, о чудо, доктор (какой?) появился, как из под земли!
- Мистер Кекес?
- Да (хрен с тобой, пусть будет хоть «Пирог с капустой»)
- Я – доктор Халамдуркелапунг (!)
О, Господи! Я никогда не смогу воспроизвести его имя. Значит нужно пользоваться моментом. Иначе как я его найду?
- Очень рад, доктор. Так, что же дали результаты томографии?
- Всё хорошо. Отлично! Мы сделаем ещё одно сканирование (Так, попал ещё на полторы штуки), чтобы быть уверенными.
- В чём, доктор?
- В результатах.
- А что Вы скажете о тех, которые уже получены?
- Видите ли. Картина ясная. Но прежде, чем выписать вас (О! Я еле ползаю, а они – «выписать»!) мы должны последить за показателями.
- Подождите! Причём тут показатели? Что же всё-таки случилось?
- Видите ли. Тут может быть несколько причин.
И опять пошли вопросы:
- Вас били в живот? (косой взгляд в сторону моей драгоценной, кстати в весе пера, в то время, как я супертяж).
- Нет.
- Вы были в аварии?
- Нет.
- Будем наблюдать Вас.
- Что именно?
- Ну-у, там…анализы, сканирование. Посмотрим. Всего доброго.
- Спасибо, доктор (мать твою в душу через семь гробов!)
Дело близилось к восьми вечера. Палата ожила. Все персональные телевизоры (а они у каждой кровати на кронштейнах) заработали на полную мощность. Началось самое важное событие года! «Красные носки» играли последний (?) матч за первенство США по бейсболу.
Для отечественного читателя следует сделать небольшое отступление, чтобы пояснить важность происходящего. Бейсбол, игра отдалённо похожая на лапту или чижика. Бейсбольной битой (пожалуй единственным атрибутом этой игры, прочно вошедшим в быт россиян через бандитские разборки) отбивают жёсткий мячик, который бросает «пичер» другой команды. А они умеют бросать его со скоростью до 150 км/ час.
Идеальным вариантом считается такой удар, при котором отбитый мячик в определённом секторе улетает к зрителям. Отбивший, вразвалочку идёт по кругу, отбросив уже не нужную биту, минует «базы», где расположены (или не расположены) игроки обеих команд и его команда получает очко. Такое, однако, случается очень редко. Иногда и вовсе не случается за все три часа игры. В общем – волынка и тягомотина. Бесконечные паузы, во время которых зрители на стадионе едят сосиски и пьют пиво, а сидящие у телевизора, тоже с пивом, сосисками и гамбургерами ещё смотрят чудовищные объёмы рекламы. Замечу, что билеты на стадион стоят до 5.000 баксов и купить их невозможно. Некоторые игроки получали по 40 миллионов долларов в год (!!!) и популярны почище Аль Пачино и Мадонны. Правда, в своём штате.
Вернёмся в больницу. Команда «Красные носки» из Бостона, штат Массачусетс. Я оказался на свою голову именно в этом штате. Пришедший делать мне кардиограмму неприветливый юноша проводил все свои процедуры, не глядя на меня, а уставившись в мой телевизор и удалился, даже не отклеив контактные нашлёпки с моего тела. Вопли продолжались до конца игры, то есть до полуночи. Но и этого оказалось мало всем, как я опрометчиво думал, умирающим. Они ещё битый час смотрели снова и снова повторяемые острые моменты игры, интервью с игроками, тренерами и владельцами команды.
К половине второго страсти поутихли, и палата успокоилась. Тут произошло, пожалуй, первое и последнее, приятное происшествие за всю больничную Одиссею. У меня сменилась сестра. Пришедшая не блистала особой красотой, но, тем не менее, имела вполне приличные габариты и милое личико. Склонившись надо мной, она тихонько спросила:
- Болит?
- Да, мисс, - ответил я.
- Хотите морфия?
- Конечно, хочу, - ответил я.
И тут же получил инъекцию в отводную трубку капельницы. Эффект получился послабее ожидаемого. Наверное, из-за того, что остатки моей крови в значительной части состояли из солёной воды. Но всё-таки я впал в лёгкую эйфорию и погрузился в сон.
О-па! Не прошло и двадцати минут, как свет в изголовье зажёгся, и всё пошло по новой: градусник в рот, повязку на руку, иглу в вену. Поскольку по совершенно недоступному мне принципу, сестра в американском госпитале прикрепляется не к одной палате, а к больным в разных палатах, остальные пациенты подвергались тем же процедурам не сразу, а в произвольное время. То есть каждые минут сорок-пятьдесят в очередной раз кто-то вламывался в палату. Только морфий позволял мне слабо трепыхаться в объятиях Морфея.
Пропускаю пару дней, чтобы не утомлять читателей и подхожу к кульминации.
На койку рядом со мной положили придурка, Не в смысле глупого, а реального психа. Произносил этот милый человек только несколько слов и словосочетаний: « I love you, Sorry, I hate you, Yes, No» (Я тебя люблю, Извините, Я тебя ненавижу, Да и Нет). Но как. Скрипучим голосом, похожим на карканье и так, что дрожали стёкла. С частотой примерно раз в 4-5 часов этот славный малый ходил под себя, распространяя удушливую вонь. Его мамаша, лет семидесяти, по уровню производимого ею шума превосходившая звук от взлетающего ТУ-154, говорила непрерывно, побуждая сынка прокаркивать вышеприведённые выражения.
Поэтому весь этот день я провёл в комнате для посетителей, сидя за своим компьютером. Тут я познакомился с врачом, которого впоследствии увидел ещё два раза. Напомню, что все остальные, общим числом двенадцать, исчезали, как фантомы.
Высокий, полный, лет пятидесяти, доктор, с наконец различимой фамилией Берг, был улыбчив, мил и любезен. Естественно, снова опросив меня и сообщив, что курить вредно – как будто на меня не был заведён уже толстенный талмуд, в котором все мои ответы были записаны уже сто раз, он сладко улыбаясь сообщил, что мне нужно ещё одно сканирование и, не ответив ни на один мой вопрос, отбыл.
В рассказе, о, мой терпеливый читатель, мы, наконец, приближаемся к кульминации.
Последняя ночь.
После скандал, устроенного моей драгоценной, ей было клятвенно обещано, что мой скунсоподобный псих будет переведён в отдельную палату. Но! Обещанного три года ждут. Когда я улёгся часов около 10 вечера и принялся мечтать о скорой выписке, у моего соседа, естественно, как и прежде, лежащего рядом, появилась сиделка, то есть «сиделк». Молодой темнокожий парень развалился в кресле и смертельно скучал. Скунс, на моё и его счастье мирно спал. Чем может развлечь себя вынужденный сидеть на месте молодой американец? Правильно – телевизором. Этот проклятый аппарат бубнил, трещал и взвывал во время рекламы почище соседа. Дотерпев до полуночи, я начал выбираться из койки, чтобы накинуться на этого засранца. Но пока я выпутывался из обмотанных вокруг меня и кронштейна трубок, сиделец слинял, даже не выключив телевизора – видно время его вышло. Я улёгся обратно, ожидая кого-нибудь из бесчисленного персонал, чтобы с их помощью заткнуть проклятый аппарат. Раздался звук рвущейся ткани, и мой драгоценный сосед обгадился. Но, как! Я сталкивался со скунсами и два раза отмывал свою собаку от их струй, но такой вони не обонял никогда. Потерпев с минуту, я понял – сейчас мне станет плохо. Совсем. Вылез из кровати и с максимально возможной для себя скоростью, покинул вонючую зону.
Человек я по характеру не конфликтный, но тут выдал всё, что смог. Причём бился не только за себя, но и за моих соседей, из которых, впрочем, остался один. Другой исчез куда-то ещё днём; чего я из-за своего отсутствия в палате не заметил. Последний же, тихий старикан, был не способен на какую-либо борьбу, поскольку и говорил-то еле-еле. Конечно, ничего особенного не случилось, но я всё-таки переместился за перегородку – ближе к старикану.
Вонь снизилась до предельно допустимого уровня (впоследствии, ещё три дня, я ощущал её даже на улице), и я начал задрёмывать.
Тут произошло два одновременных события. Моя высокотехнологичная капельница с электрическим насосом начала подавать сигналы бедствия громким писком, а к тихому старикану, кстати, мирно спящему, пришла темнокожая дама. Безжалостно растолкав его, она сообщила, что пришла оповестить его об операции, назначенной не на завтра в шесть утра, как вы могли бы подумать, а на послезавтра (!) Сладким голосом она ворковала, что была занята и не могла появиться раньше. Из её объяснений стало ясно, что она хирург, и именно она будет оперировать беднягу. Почему об операции нужно было сообщать в час тридцать ночи, я не понял. Никаких действий, даже прослушивания стетоскопом, эта грациозная пантера не предприняла. Ласково попрощавшись, она уже двинулась к выходу, и тут я сквозь писк проклятого аппарата взмолился:
- Простите, доктор. Не могли бы Вы быть так любезны, и наладить мне капельницу?
Взглянув на меня, как на сумасшедшего, красавица ничтоже сумняшеся и даже с лёгким возмущением ответила:
- Что вы! Я не умею обращаться с этим оборудованием.
Ни хрена себе! Хирург не умеет наладить капельницу. Я возблагодарил Господа за то, что не она приходила ко мне из хирургического отделения. И уснул (якобы).
Утром мне предстояло пройти очередное сканирование, о чём я был предупреждён заранее. Нужно заметить, что утро в американской больнице начинается в пять. В шесть я был готов, как юный пионер. В семь никто за мной не пришёл. И в восемь, и в девять и даже в одиннадцать. А это, господа, время раннего ланча! Я опять поплёлся к квадрату в центре нашего этажа. Поскольку я не уходил, несмотря на всяческие обещания и твёрдо заявил, что буду стоять, пока меня не отвезут в лабораторию, а если этого не случится в ближайшее время, пойду туда сам, лёд тронулся. Неодобрительно поглядывая на меня, дама всё-таки сподобилась позвонить куда-то и, всего лишь через час, то есть в полдень меня уложили на каталку. В этот день в лаборатории было полно народу. В коридоре уже стояли две каталки с больными, а в креслах сидели старики и старушки в цивильной одежде.
И опять никто не подходил и не интересовался мной. Тихо зверея от беспомощности – лежал то я на каталке под бесконечной капельницей – мне всё сильнее хотелось вцепиться кому-нибудь в глотку. Я схватил за руку одну из женщин снующих вокруг.
- Мэм, когда я, наконец, попаду на сканирование?
- О, сэр, как Ваше имя? Я сказал. Через час ожидания ко мне, наконец, подошли с какими-то бумагами. Началась обычная процедура опроса, хотя подо мной на нижней полке каталки лежали все мои сопроводительные документы. Опять мне подсунули бумажку на подпись и ещё через час просканировали.
В этот же день я оказался дома, где начал прикидывать, на сколько тысяч долларов попал.
Через год и один месяц выяснилось, что поставленный мне диагноз оказался неправильным и лечили меня вовсе не от того.
Удачи вам в американских госпиталях. Типун мне на язык.