Мир засыпал. Мир был стар и поэтому засыпал со скрипом, потрескиванием и даже гулкими ударами, которые говорили о том, что в лесу упало какое-то дерево или обрушился подмытый кусок берега. По моим подсчётам, до начала ледостава оставалось дней десять, и я всё живее и живее подгребал на перекатах.
Надо сказать, я давно заметил, что перед какими-либо глобальными переменами в природе, например ледоставом или массовым сходом снега, животные начинают перемещаться. Это могут быть не гигантские кочёвки, как у перелётных птиц или у северных оленей. Сохатые, например, могут просто в большинстве своём поменять одни места обитания на другие, причём вторые от первых будут находиться в нескольких сотнях метров. Но в целом это небольшое перемещение выглядит как всеобщее оживление: следы начинают попадаться на открытых местах, да и сами зверушки нет-нет да и дадут себя увидеть. Поэтому я не очень удивился, когда, выскочив из-за поворота, увидел переходящую вброд через перекат лосиную семью: самку, прошлогоднего, килограммов на двести, лосёнка и главу семьи – огромного сохатого, не меньше чем на семьсот килограммов живого веса и с прекрасными широкими лопатообразными рогами. Увидев странное существо, машущее по обеим сторонам блестящими пластинами, самка с телком удрали в ивняк, а бык остался.
Он встал прямо посередине реки, на перекате, глядя на меня исподлобья тёмными выпуклыми глазами. То ли вёсла напомнили ему рога соперников, то ли ещё какой-то непонятный человеку проводок перемкнул в крохотном, размером в два кулака, мозгу гиганта, но убегать он не собирался. Вот так сразу, по крайней мере.
Я вытащил из герметичного контейнера фотоаппарат и начал снимать. Но течение меня сносило прямо на лося, и я не скажу, что это мне очень нравилось. Я положил аппарат обратно в контейнер и принялся выгребать к тому берегу, который находился, с моей точки зрения, подальше от проклятой скотины, одновременно пододвинув к себе «аргумент» калибра 7,62, который вполне мог оказаться решающим в нашем столкновении.
Однако сохатый не стронулся с места. Он так и стоял, по брюхо в воде, чёрный и корявый, словно выворотень, и сильное течение вспенивало буруны у его груди. Когда я исчезал за поворотом, он так и продолжал стоять там, неспешно ворочая головой, увенчанной короной весом в полцентнера.
«Почему-то так никогда не везёт, когда ты с клиентами», - подумал я.
Теперь передо мной стояла одна из самых сложных задач на сплаве. Нужно было найти избушку, построенную для зимнего промысла и не имеющую к реке прямого отношения. Конечно, хозяин избы наверняка ловил рыбу и несколько раз за лето ездил туда из Куйла и обратно. Всё это подразумевало какую-никакую импровизированную пристань, но и её привыкшие к скрытности таёжные обитатели прятали обычно на боковой протоке, чтобы она не бросалась сразу в глаза летящему над основным руслом вертолёту. Указать близость жилья для неторопливо плывущего по реке человека могли бы поставленные в боковых култуках сети, но совсем не факт, что они будут выставлены по течению реки выше, а не ниже жилья. А сплав по рекам имеет одно досадное свойство: обратного хода у плывущего нет.
Потому я и плыл, часто приставая к берегу и отмечая не только лосиные переходы и медвежьи следы, то есть делая обычную работу странствующего охотоведа, но и присматриваясь к торчащим пням, тропам, валежнику. Близость промысловой избушки угадывается по увеличению количества пиленых пней, а также подвесов для капканов и прочих охотничьих хитростей.
Я поднялся на высокий, поросший высокоствольной лиственничной тайгой берег и вдруг увидел… Да, это был совсем неожиданный пень. Он торчал из мягкого смятого плюшевого зелёного мшистого ковра, словно клык или маленький обелиск. Его конец не был срезан пилой и не был обломан во время ветродуя. Конец пня выглядел как конус, обработанный каким-то грубым резцом или оббитый зубилом.
Я провёл ладонью по его шелушащейся серой поверхности. Хмыкнул.
Каменные люди… Такие пни во множестве оставляли на берегах Колымы юкагиры, не знавшие железа и валившие деревья каменными топорами. В холодном и сухом климате Севера они сохранились, наверное, лет за триста. Я просто не думал, что здесь, на Вороньей реке, находились их стойбища. Полуоседлые племена Сибирского Севера не могли жить только охотой или только рыболовством, поэтому стремились селиться вдоль по-настоящему больших рек, где хотя бы рыбалка могла прокормить значительное количество людей. Рыбалка же на Вороньей реке была посредственная и с трудом могла дать существование даже нынешним её насельникам, собранным, огрублённо, в четыре стойбища.
Я ещё раз огляделся. Этот пень был одинок и, судя по всему, не обозначал собой какую-то первобытную лесосеку. Возможно, некий одинокий странник, вооружённый парой дротиков, луком и каменным топором, бил здесь свою тропу из бассейна Колымы в бассейн Анадыря. Некая нужда заставила его здесь срубить дерево. Какая? Одиночному путешественнику в диких местах хватает обычного валежника, валить каменным топором живое или, не дай бог, сухое дерево ради одного ночлега из тех тысяч, которые безвестный юкагир проводил в лесу, наверное, не стоило. Или стоило? Что мы на самом деле знаем о людях, живших здесь до нас?
Я спустился к песчаному пляжу на берегу култука, промерил несколько отпечатков медвежьих следов, записал результаты и сел в лодку. Судя по всему, сегодня добраться до охотника Салькина мне не удастся…
Лагерь на сплаве, особенно если странствуешь в одиночку, желательно разбивать за час до темноты. Вроде как и немного снаряжения, но вот время уходит буквально на всё: найти плоский ровный кусок берега, воткнуть туда палатку, раскатать оленью шкуру, заменяющую мне коврик, спальный мешок, составить под крышу особо ценные вещи, вытащить как можно выше по берегу весь остальной груз, накрыть его лодкой, расчалив её, чтобы не унесло неожиданным порывом ветра… Ну а дальше – варить уху или жарить мясо, прихлёбывать горький чай и смотреть, как рассыпается белое кружево золы на светящихся малиновых угольях.
Полный текст - здесь
http://www.krechmar.ru/htm/index.htm