Очки в перламутровой оправе отражают слабый свет вечерних фонарей в зимней распутице. В усталые глаза слепыми птицами бьются плывущие огни. Над городом сгустился сырой туман. Фары автомобиля желтым пятном скользят по мокрому дорожному полотну, пытаясь пробить белую мглу. Она ничего не видит вокруг и задыхается в густом тумане. Наверно, это выглядит странно, но с ней так давно, еще с раннего детства.
Он небрежно ведет автомобиль, скользящий в грязной пелене серым призраком из мрачного сна. На сумрачной дороге тревожно, и она беспокойно поправляет очки, пытаясь удержать взглядом белую полосу света на убегающей обочине. Ей совсем плохо, однако она будет терпеть. Ведь терпеть осталось недолго, потому что она оставляет этот город навсегда. В тумане ехать опасно, но поезд никого ждать не будет, уйдет по расписанию.
Липкие крупинки снега медленно сползают по лобовому стеклу. Серые сумерки. В них налипающий снег превращается в крупинки окаменевших слез. Хорошо, что в тумане окаменевшие слезы незаметны, они тихо растворяются в сером безмолвии. Ей кажется, что нечем дышать. Он тоже знает, что у нее клаустрофобия в тумане, и говорит с ней о чем-то, чтобы отвлечь ее взгляд от плотной стены мглы за окном автомобиля. Она растеряна, однако пытается обозначить интерес к его заумной, давно надоевшей болтовне:
- Ты утверждаешь, что исихазм – это полное отрешение и безмолвие?
- Да, дорогая, это древний секрет преображения духовных старцев.
- А зачем им преображаться?
- Чтобы стать странниками духа.
- А разве странники духа счастливы?
В перламутровых очках отражается яркий встречный свет от фар грузовых фур. Хорошо, что на оживленной трассе туман немного отступает. Успокаиваясь, она слушает его бредовые размышления об уходе одиноких людей от греховных тревог в покой и совершенное безмолвие.
- Ты только представь, - в салоне автомобиля его голос звучал глуховато, как потрепанный бубен лживого шамана, - чувства духа и плоти вдруг уравновешиваются, и наступает гармония космоса.
- И что потом? От этой гармонии счастливы окружающие?
Ей не важен его ответ. Вряд ли он когда-либо преклонялся перед святостью и верой. Он виноват перед ней за то, что так долго затирал ее самые сокровенные мысли и чувства. Катастрофа, однако он не замечал, что она давно в сером безмолвии рядом с ним, потому что ее дух давно странствует без него. Непоправимая катастрофа, что они очень долго жили вместе, но так и остались чужими. Значит, она тоже преобразилась через свой исихазм, через долгое безмолвие рядом с бездушным истуканом. Как же больно быть в долгом одиночестве вдвоем. Бесконечное страдание, без надежды на понимание.
Неужели возможно когда-то избавиться от боли памяти? Было невыносимо больно терпеть его редкое появление из своего эгоистичного мира, обособленного в двумерном пространстве компьютерного заточения. Бездушное обособление, которое уничтожило ее годы жизни, прошедшие без радости и счастья. Иногда он выбирался из электронной клетки и бросал что-то отвлеченное в воздух, высокопарно выплескивая перед ней свою мнимую реальность и стряхивая на нее виртуальные миражи из своего жалкого небытия. И при этом тупо не замечал ее живых страданий рядом с его межпространственным существованием. Он возлюбил свое закольцованное сознание с чужими мыслями, переплетенными километрами проводов, добровольно избрав для себя погребение заживо.
Наконец-то, иллюзии оставили ее, и надежда на его пробуждение исчезла. Она поняла, что он вообще никогда не видит и не слышит ее. Изощренный, мучительный эгоизм, в фатальной стадии неизлечимой болезни.
- Оказывается, все святые обретают внутреннее безмолвие и покой, чтобы познать вечерний свет Творца. - Как обычно, его голос звучал самоуверенно.
- А зачем им свет? Ведь яркий свет мерцает и беспокоит. Наверно, жить в безмолвии только своим покоем лучше в кромешной темноте?
Он зацепился за ее реплику и опять окунулся в мутную воду спора ни о чем. Пусть говорит, что хочет. Бесполезно, ведь в его глухое безмолвие она так и не смогла достучаться. В их жизни было только его самолюбование, обрекающее ее на горькое одиночество, ставшее ее вынужденным исихазмом. Беспощадный серый исихазм в ее многолетней невысказанности, в бесплотной неузнаваемости им, в удушающей немоте ее отчаяния и невозможности быть услышанной.
Сказать ему или все же пощадить? Ведь долгие годы жизни все равно не вернуть.
Сама виновата, что терпела. Возможно, в нем никогда и не было теплого чувства
к ней, впрочем, как и ко всему живому. Изредка бросая взгляд на сумрачную дорогу, привычно воодушивившись своей книжной эрудицией, он завелся надолго:
- Понимаешь, дорогая, просветленные находили смысл в постижении своей сути и созерцании собственной духовной сущности.
- Однако, если ты все же веришь, что наш Творец любит все живое, то неужели Он хочет, чтобы люди были замкнуты в полном безмолвии?
С презрением поддержав пустой разговор, она сразу же отключилась от него, погрузившись в свой привычный исихазм, окутанный беспросветными сумерками. Ведь он даже не понимает, как нелепо звучит это его пустое обращение. Постоянно называя ее дорогой, он вообще никогда не испытывал близкое родство с ее одинокой душой...
***
Звезды снега мгновенно вспыхивают от огней машин и медленно стекают грязными каплями по лобовому стеклу. Прикрыв глаза, она сняла очки. Здесь везде рядом с ним - серая, беспросветная распутица. А там, всего несколько сотен километров по шпалам, и снег намного белей. Неужели ее измученное сердце еще сможет ожить трепетом радости? Наконец, вдали показались желанные огни вокзала. Она легко вздыхает и достает косметичку. Однако ее вдруг подбрасывает, как на крутой волне, и зеркало падает под ноги. Хорошо, что не разбилось. На повороте автомобиль резко занесло на скользкую обочину.
Опасно и глупо - им навстречу вывернул двухъярусный автобус, сияющий окнами салонов. Он резко тормозит. Угрожающий, но спасительный визг колес. Впрочем, все как обычно - ведь он почти не держит руль, слишком увлекся своим голосом, рассуждает и заслушивается собой, как оглохший токующий тетерев.
А ее никак не оставляет состояние бесконечной пустоты и потери. Как будто жизненное колесо оторвалось от автомобиля ее горькой судьбы, в досаде на пренебрежение легкомысленного водителя.
Теперь ей казалось, что ее истерзанное сердце обгоняет это колесо. Он же, как ни в чем ни бывало, сидит рядом бездушним истуканом и продолжает лить воду на свою пустую мельницу:
- Знаешь, дорогая, наверно, бесы тоже даны человеку для испытания. Да, я считаю, что есть бес чести и бес культуры. Мы просто привыкли и не замечаем их мерзости. Ты только представь, ведь, если человек бескультурный, то это значит, что к нему навеки привязался такой бес, который забрал у него культуру и довел до примитивного состояния вне информационной цивилизации.
Она раздраженно захлопнула сумку, презрительно заметив, что, даже выбирая место на тесной стоянке у вокзала, он самодовольно поглядывает на себя в зеркало. И тут она все же не стерпела. Наверно, в ее запоздалом крике отозвались все окаменевшие слезы многолетней тоски в отчуждении:
- А я считаю, что бес – это твой придуманный палач из мира затуманенных серых мозгов, из бездонной черной дыры твоего эгоизма. И бес "чести" – это убийца чести, бес "человечный" – это палач, убивший все человеческое. Но я знаю, что еще есть и убийца счастья. И все они - призраки из придуманной мистики, нелепой иллюзии, в которую некоторые пытаются втянуть за собой окружающих, лишая их обычной радости жизни. Ты слишком заигрался, избрав для себя постоянное место жительства в компьютерном окне. Поэтому и придумываешь себе бесов, как компьютерных вирусов, совершенно забыв, что только в человеке бьется живое сердце.
После ее израненного вскрика из горькой реальности он вздрогнул, потом весь сник и неуверенной рукой достал ключи из замка зажигания.
- Вообще-то, у древних египтян тоже был бог Бэс, он считался хранителем домашнего очага, - произнес он совсем растерянно. Однако ей уже было его не жаль. Ведь он сам был так катастрофически далек от его же надуманного идеала интеллигента:
- Вот и ты, столько лет не хотел слышать меня, а заслушивался только собой, не замечая моих окаменевших слез, прекрасно осознавая, что создаешь серое безмолвие для меня. Я так больше жить не буду! Не иди за мной к поезду.
Теперь я буду в звучащем мире живого, там есть свет и для меня.
- Успокойся, дорогая, просто ты всегда боялась густого тумана.
Он молча проводил ее к поезду и занес в купе небольшую сумку. Однако она так и не смогла посмотреть в его глаза на прощание и отвернулась к окну. Все кончено. Стена мнимого единства рухнула, они чужие. Вместо тепла родства она познала мучительную власть холодного безмолвия.
- Вот, почитай в дороге интересную книгу. Кстати, это «Исихазм». Мне что-то надо сказать тебе на прощание?
- Нет, ты уже давно все сказал. Главное, что это - прощание.
Слез не было, окаменевшие крупинки соли остались в беспросветном тумане, как и ее долгая иллюзия мнимой семьи. Заточение в одиночестве осталось в сумрачном городе за вагонным окном. В мутном свете вздрагивающих фонарей кто-то бежал, кто-то кричал и смеялся. Теперь этот забытый ею мир возвращался к ней. Она быстро переоделась и спрятала перламутровые очки в футляр.
Внезапно, дверь в купе резко открылась. Сначала появился огромный рюкзак с наклейками, а за ним загорелый хозяин.
- Здравствуйте! Чуть было не опоздал на поезд! Я прямо с аэропорта, загорал в горах, - непривычно земным голосом весело объявил попутчик, затаскивая рюкзак на багажную полку. - Представляете, там такая красотища! Упоительная тишина! Белое безмолвие, сверкающее на горном солнце!
Она растерянно улыбнулась и почему-то опять надела очки, мучительно вспоминая, как принято разговаривать с обычными людьми.
- Вам до конечной ехать? - Спросил веселый пассажир. Она слегка кивнула. Поезд, покачиваясь, тронулся с места. Неутомимые колеса набирали ход на надежных рельсах. Ей захотелось вспомнить давно забытое - простое общение.
- Я тоже живу рядом с столицей. - Сказал попутчик, снимая легкую куртку.
- Что ж, скоротаем долгую дорогу музыкой и чтением. Вы что больше любите? Театр, кино или музыку и книги?
- Наверно, больше музыку и книги, - сказала она, с удивлением вслушиваясь в забытую мелодию своего голоса.
- Подходит. У меня всегда с собой классная музыка. Сейчас дадут яркий свет, и мы закажем горячий чай. Здесь такой непробиваемый туман, что боялся, вообще отменят рейс. Только зачем вам этот заумный «Исихазм»? Наверно, это скучноватое чтиво.
- Да, вы правы. Это не моя книга. Случайно, осталась от прошлой жизни.
31.01.2010.