Секс в маленькой деревне
1
Любовь Орлова появилась в деревне Большое Сергеево случайно. Именно так перелетный ветер приносит семена растений, которые цепляются за новую землю, словно это единственное пристанище, возможное под солнцем. Это как в песне про калину, которую «недовез» и «в землю бросил».
Такой перелетный ветер судьбы в лице Сашки Орлова, а попросту Орла привез Любку из армии, когда подошел ему срок дембеля. Говорят каждая душа имеет свой возраст. Кому-то достается юная душа ребенка, а кому-то солидная, опытная. У Любки скорее всего душа ребенка. Досталась ей такая юная веточка с большого дерева жизни. Иначе она не цеплялась бы за своего Сашку и не слушалась его во всем. Вот и потащил Санек свою Любушку за собой от хорошего коньяка до самогона, от самогона до суррогата, от суррогата до денатурата. Был Орел да весь вышел, остался один мокрый воробей. Такова дорога, и она уже банальна. Их так и стали звать в деревне Денатуратами.
У Денатуратов умер родственник, дальний дядька по какой-то линии. Разумеется, дядьку положили на стол, закрыв ему глаза пятаками. За эти пятаки разгорелась настоящая война. Любка ни за что не хотела отдавать их на покойника. Очень хотелось заныкать их, тем более пятаки так и блестели своей никелированной поверхностью, так и просились в ближайший шинок, где отоваривали суррогатом за десятку. Но Орел, ради уважения к дядьке, настоял на своем, тем более пятаки были не его, а дядькины.
Уважение уважением, а помянуть покойника надо чин чином. Без этого его душа обидится. Именно так решили Денатураты. В запасах у дядьки нашли спирт. Покойник пил только по праздникам – вредный был, поэтому решили за него выпить. Разлили рядом с мертвым телом, лежащим в одних трусах. После второй бутылки, чтобы дядьке не было обидно, вручили ему в лапу стакан со спиртом, в другой сунули огурец, потому как спирт требует закуски.
К третьей бутылке подоспел сосед Васька на тракторе. Заведено так в наших местах: покойнику всенепременно в морге побывать нужно, чтобы, значит, понятно стало от чего покойник покойником стал. А какая там причина может быть, если дядьке восьмой десяток шел. В таких годах и от старости упокоиться недолго. Может, надоело смотреть на местный бомонд?! Васька зашел в новой рубашке, которой и пяти лет еще не было, в избу и чинно поклонился. Все-таки на люди человек собрался, а не просто так, как же без приличной одежонки. И то, правда, не сразу же морды бить! Орел как увидел Ваську, так сразу ему на помин дядькиной души налил. Сосед хряпнул, крякнул, соленым огурцом закусил и распорядился всем грузиться. Любка к тому времени тихо кемарила в ногах у покойника, размазывая слезы по обветренному лицу, которое кремов всяких никогда не видело, а в качестве косметики на лице красовался лишь подживающий синяк. Плакала женщина о доле своей тяжелой, женской…
Сашка-денатурат растолкал ее, и вся дружная компания выпила еще, чтобы пухом земля была дядьке-покойнику.
Погрузились, ругаясь, в трактор и поехали. Езды той было километров тридцать по проселку, а по асфальту и того более. Васька ради покойника ехал медленно, но, по дури своей спиртосодержащей, время от времени врубал на полную. Трактор был на хорошем ходу. Его Васька все лето перебирал, поэтому он реагировал на шоферские выкрутасы словно зверь, сразу беря в «апорт».
Любка после очередной кочки, вылила из себя лишнее прямо через борт тракторной тележки, осоловело огляделась и завопила, подумав что кого-то не хватает:
— А дядька-то где?
Орел вначале цыкнул на нее, но потом прислушался, огляделся сам:
— Ты же его грузила!
— Ты что офонарел что ли? Как я баба такую тяжесть дотащу? – вскричала в ответ благоверная.
— Что не могла погрузить!? – с кулаками полез на нее Орел.
Он схватил за грудки Любку. Та огрела его своей нежной ручкой по лицу и заорала:
— Белены объелся? Как я баба здорового мужика погружу!
Пришлось тарабанить по кабинке и под звуки русского крепкого слова ехать назад. В дядькиной избе ничего не изменилось, только спирт, оставленный в руках дядькиных исчез, и огурец оказался надкушенным.
Васька посмотрел на это дело, почесал репу и заключил:
— Спиртягу даже покойники уважают, черт возьми!
Орел сразу понял, о чем речь, а Любка Орлиха зацыкала на него, чтобы уважение, значит, к покойнику имел! Но едва она увидела, что у дядьки с глаз исчезли железные пятаки, монетки пятирублевые, она впала в истерику. Не на шутку обидевшись, она визгливо заорала:
— Что хотите сказать и пятаки на похмелку покойник заныкал?
И то правда. Орел и Васька почесали свои репы уже вдвоем, понадеявшись, что спасительная мысль придет сама собой. Орлиха к тому времени принялась шарить по дядьке и под дядькой, пятаки не обнаружились.
— Видать, крепко заныкал! — заключил Орел, на что Васька лишь кивнул.
Делать нечего, стали грузить покойника без пятаков, для чего завернули его в клеенку, на которой недавно пили — срам-то прикрыть надо.
Завернутый дядька стал похож на бревно, только посередине выглядывал пустой стакан. Хотели забрать стакан у покойника, но не смогли. Крепко мертвые пальцы обхватили стекло.
— А что, покойники тоже люди, только бывшие! — решил Санек и налил дядьке самогону, который обнаружился в той же дядькиной заначке. Налили себе. Васька хватил самогона и закружил головой в поисках закуски. В этот момент край клеенки спал и вылез недоеденный огурец.
— Во! — закричал Сашка, — дядя тебе закусить дает!
Васька брезгливым никогда не был, поэтому схватился за огурец. Впрочем, вытащить его он не смог, так из рук дядьки и закусил. Время шло, настала пора ехать в морг. Схватили клеенку и, шатаясь, потащились к выходу. Орлиха все приговаривала под руку, дура:
— Да разве ж покойники пьют?! Не иначе, черт завелся по его душу.
Бабы, известное дело, чуть что, так на мокрое место. Любка даром что на мужика больше смахивать стала в последнее время, но тоже бабой была, поэтому завыла. То ли ей пятаков жалко было, то ли покойника.
Погрузились быстро, насколько это было возможно. Тронулись так, словно собрались в космос. После каждой кочки клеенка слетала с дядькиного тела. Любка каждый раз вздрагивала и пыталась прикрепить клеенку покрепче. В конце концов тряхнуло так, что дядька повалился на Орлиху всем своим весом. Орла пробрал смех:
— Смотри-ка, умер уже, а все туда же, к бабе лезет…
Любка откинула дядьку в сторону и зло проговорила, допивая свой стакан:
— Это он потому лезет, что умер совсем, а был бы живой, заговорил бы по-другому. Все вы, мужики, одинаковые. Внимание на женщину. Ничего по жизни не можете…
Любка снова громко завыла, так по-бабьи. Орел во время тирады глотал самогон прямо из горла, потом обтерся рукавом и прознес:
— Что, хочется? Хотелка проснулась? А то давай, прямо здесь! — с этими словами он полез через покойника к Любке.
Та для приличия поотбивалась, но потом затихла, стала бревно бревном. Впрочем, вскоре Любку стало холодить. Она провела рукой, пытаясь узнать причину холодка, и резко вздрогнула. Оказалось, что это покойник перекатился, клеенка подвернулась, и холодное тело к ней поближе остановилось. А к тому времени Орел телогрейку с нее снял, и осталась она в одной видавшей виды сорочке, которую забыла переодеть с прошлой ночи.
Орел раскинул руки на ней, словно собрался полететь, но не полетел, даже елозить не стал, так, поковырялся чуть-чуть, да и прикемарил, согревая, на пару с покойником, свою половину.
Васька, напевая старинный мотив, вскоре остановился возле серого здания, напоминавшего своим видом, как короток век и как бренно наше существование в этом мире. Тяжелые литые стены серого камня, такое же тяжелое крыльцо без всякого намека на мысль о жизни и солнце, массивные окна с дубовыми рамами — все напоминало скорее печальный склеп, нежели общественное здание.
Уговорить санитаров помочь Ваське, который горы берет на своем тракторе и в равнину их превращает, оказалось делом трудноразрешимым, покуда на свет не была извлечена стеклянная жидкая валюта. Два грузных мужичка вышли на свет божий, потирая свои руки о некогда белые халаты, и осоловело уставились на Ваську. Пауза была выдержана по всем законам театрального искусства. Наконец, один из мужичков, извлеченных на улицу, не выдержал и произнес с чувством и расстановкой:
— Ну…
— Что «ну»? — не понял его Васька.
— Баранки гну! Где мертвяк? — рассердился мужик.
Васька расцепил борт и показал:
— Вот лежит!
Санитар медленно оглядел лежащих в кузове трактора представителей рода человеческого. В это время Васька отвлекся на распитие со вторым санитаром привезенной бутылки. Первый санитар размышлял. Поразмышляешь тут, коли должен быть один покойник, а их оказалось целых три. Тронул первого покойника. Тот с готовностью протянул ему стакан. Санитар задумался: «Если тянет стакан, значит, еще ничего — жизнь теплится». Тронул с силой второго: у того вывались груди. «Покойник вроде мужик должен быть. О бабах мы не договаривались!» — решил санитар, схватил третьего оставшегося покойника и отодвинул чуть-чуть от остальных. После трудов праведных он огляделся вокруг, надеясь, наверное, что ангел с небес укажет ему правильное положение звезд. Ждать, однако, надоело, и санитар прикрикнул, призывая напарника:
— Долго будет водяру тянуть?! Хватай мужика! — с этими словами он скинул через край покойника, который пришелся ему по душе.
Напарник, хоть и выпил малость водяры, среагировал правильно: и покойника поймал, и даже удержал его, пока первый санитар не спрыгнул с тележки на землю.
Санитары исчезли в дверях, а Васька захлопнул борт, после чего весело закричал:
— Орел, ты как жив еще? — взгляд его уперся в стакан, который бедный покойник обхватывал мертвыми пальцами. — Ну, все нормально тогда! — заключил Васька и полез в кабину.
В холодной комнате среди стен сплошного белого кафеля осветилось окно последним лучом умирающего солнца. Все в этой комнате уже умерло. То, что умерло, лежало спокойным рядком на холодном белом столе. На каждом умершем висела бирка с номером, потому как даже умершее должно быть подсчитано и пронумеровано. Орел проснулся резко, едва луч достиг его сквозь тонкую простыню. Сил для движений осталось мало, поэтому двигались лишь мысли, а они подсказывали ему последние картины, когда он пытался взлететь верхом на своей Любке. Наконец рука его достаточно ожила и окрепла, чтобы начать исследование окружающего пространства. Рука протянулась по холодному столу и замершим конечностям, свидетельствуя о том, что родное тело Орла лежит абсолютно в таком виде, в каком явилось этому миру много лет назад.
Мысль среагировала на эту информацию воспоминаниями о теплой Любкиной груди, понуждая руку пуститься на дальнейшие исследования пространства. Поиски увенчались успехом, пальцы столкнулись с предметом, похожим на тело. Предмет оказался холодным, как все в этом пространстве. Мысль пришла странная: «Любка отдала концы!» Мысль напугала и придала сил. Орел вскочил словно поджаренный, отчего простынка с его глаз спала. В голову, в которой не было ни одного участка, который не кричал бы от боли, поступили зрительные образы, не принесшие облегчения.
Оглядевшись, Орел закричал коротко и непонятно и подумал, что попал туда, откуда нет возврата. Он кинулся к двери, обнаруженной в комнате, она оказалась закрытой. Подолбившись немного, Саша затих и наконец осознал, что все его тело требует сугрева. Если бы было при себе какое-нибудь съедобное горючее, водка к примеру, холод, стоящий в комнате, был бы не так страшен. Но ничего подобного не было в поле зрения. Никто бы никогда не догадался в комнате с мертвыми оставить то, что неплохо пригодится и живым. Орел мыкался бы дальше, пытаясь согреться в сорванных с покойников простынях, если бы за дверью не раздался шорох. За шорохом послышался скрип открываемой двери, который стал для Сашки самой наилучшей музыкой из всего многообразия мелодий, слышанных им в течение жизни. Он лихо вскочил на ноги и готов был расцеловать человека, появившегося в дверном проеме. Человек этот почему-то не разделял восторгов Орла и хотел было спрятаться, захлопнув дверь, чему не суждено было сбыться, поскольку промерзший насквозь «покойник» вскочил и подставил ногу в образованную дверным косяком и дверью щель. Только после этого «покойник» заорал криком, похожим на тот, который он издал, появившись на свете, криком, который рождается где-то прямо в душе и задевает все живое, что осталось в его заметно подросшем со дня рождения теле.
— Стой, не закрывай, я еще живой! — вопил «покойник».
— Откуда я знаю, что ты живой?! У меня должны быть одни покойники! — резонно орал ночной охранник, который все еще не оправился от неожиданного происшествия.
— Что хочешь, говори, но живой. Видишь, ору тебе! — вскричал в ответ Орел.
— Кто его знает, а наше время столько всякой нечисти по свету шастает, прости меня, Господи, что не знаешь, кто живой, а кто мертвый. Завтра врач придет и разберется!..
— Но до завтра я точно сдохну в этом холоде… — пытался убедить его Орел.
— Значит, все будет в порядке, — не унимался охранник, навалившись всей своей тушей на железную дверь.
Лишь несколько минут спустя что-то защелкнуло в голове охранника, и он чуть ослабил хватку, с которой держал дверь. Это и позволило Орлу вырваться на свободу.
Сашка предстал перед глазами охранника не в самом лучшем виде: посинелые конечности плохо слушались хозяина, руки охватила дрожь, зубы клацали друг о друга.
— Э, да ты точно живой, только примерз чуток! — наконец понял охранник, приятный мужичонка, только малость тормознутый, как понял Орел.
Хоть окружающий мир дозванивался до охранника позже, он все-таки сообразил, что «покойника» лечить надо, иначе он точно станет покойником.
— Разотри немного и выпей! — в приказном тоне пробурчал тугодум-охранник, булькая в стакан из бутылки, — но смотри, три лучше, а то отморожение получишь! — добавил он уже тогда, когда Орел отпил второй стакан.
Водка подействовала лекарственно. Санек ожил, глаза его заблестели, дрожь прошла, тело под телогрейкой, которую любезно предложил охранник, постепенно забывало о холоде.
Не прошло и получаса, как до тугодума-сторожа долетела мысль, что неплохо бы найти какие-нибудь штаны новоявленному знакомому. Трудно представить картину, на которой тот щеголял бы по селу в телогрейке с голой задницей.
Едва в ворохе одежды, приготовленной дли утилизации, а попросту для печки, нашлись подходящие штаны и свитерок, как в дверь застучали мягко и вежливо женские каблуки. Вскоре раздался истошный и родной Любкин голос:
— Открывайте, сволочи! Отдайте Сашку!
В промежутках между воплями Любки слышались чертыхания мужика. Это Васька кряхтел под ношей, которую взвалила на него взбесившаяся Любка. А дело было так.
На очередной кочке, которая основательно тряхнула тракторную тележку, Любку подбросило и неаккуратно приземлило. Сверху на нее свалился многострадальный покойный дядька с пустым стаканом в одеревеневших руках. Все бы ничего, и этот толчок не пробудил бы Любочку, как не разбудили кочки побольше нынешней, да только случилось телесное происшествие. Грудь Любки, обнажившаяся во время осмотра ее санитаром, прищемило обломком доски, на который по неосторожности свалил ее похотливый муж. С другой стороны ту же самую грудь обожгло холодом железо тележкиного пола. Такое сочетание воздействий пробудит кого хочешь от сна великого. Будь на месте Орлихи спящая красавица, и та бы взвыла от боли и неприятия жизненных условий.
Пробудившись, Орлиха обнаружила, что Васькина колымага направляется в сторону родной деревни, а рядом болтается что-то завернутое в клеенку и наполовину лежащее на ней. Это что-то было очень уж холодное и отталкивающее. Любка подумала: если это ее муж завернулся в клеенку для сугрева, то он не должен быть таким холодным. Внезапно ее осенила догадка, которая заставила ее сбросить лежащее на ней тело, завернутое в клеенку и, бултыхаясь вместе с тележкой, подскочить к кабинке тракториста:
— Стой, зараза! — заорала Любка, тарабаня, падая и царапая металл, — стой, кому я говорю.
Васька от неожиданного крика, который раздался прямо над головой, едва не потерял руль. В следующий момент он до отказа втопил тормоза, отчего железная махина, фыркнув, стала резко тормозить. Когда Васька выглянул, решив узнать, источник воплей, раздающихся прямо над головой, на него обрушился потом новой информации, от которой он с трудом успевал отмахиваться.
— Где Сашка? — орала Орлиха. — И что здесь делает наш дядька?!
До Васьки информация дошла быстро. Он живо представил прошедшую картинку, на которой санитары волокли покойного дядьку в морг.
— Что ты орешь? — резонно поинтересовался Васька, — дядьку мы сдали в морг…
— А это тогда кто? — заорала Любка, приправляя свои слова крепкими выражениями. Для наглядности она сдернула клеенку, под которой, разумеется, обнаружился покойный дядька со стаканом в окоченелых руках.
Васька пропал перед очевидностью нелепости жизни. Вот так Любка и Васька с мертвым дядькой на плече оказались перед закрытыми дверями морга.
Едва дядьку уложили на стол в том самом месте, где до этого лежал Орел, из-под мышки его выкатились два пятака, словно в благодарность за труды. Забирать дядьку из морга Васька благоразумно поехал с дочерью, которая еще не была испорчена алкогольной лихоманкой, поэтому трезво следила за происходящим.