Голуби
Одинокий пирамидальный тополь на бугре у магазина жирным восклицательным знаком возвышается над хуторскими пожелтевшими садами. Сверху уже голый, внизу кроны ещё крепкие осенние листья трепещутся на ветру, как бы предупреждая об уже недалёком холоде.
- Как сторож.
Подумал Егорка о тополе.
– Хутор сторожит, вот бы и меня сторожил!
А от кого, он додумать не успел. В небе над заброшенной хатой Егорка увидел голубей. Увидел их и Щербина, бросив велосипед, задрав голову, из-под руки, сопя, жадно созерцал их в голубом небе. Пара белесых косматых голубей, громко хлопая крыльями, подымалась столбом в небо. Таких голубей по хуторам не было. Не было ни у кого, даже у учителя. К учителю с весны стояли они в очереди на голубят, к лету достоялись – одарились они парой белых бойных Бакинских голубей и теперь, затаив дыхание, любовались ими после школы каждый день. Этим же летом на всякий случай стали в очередь и к Ваське Пухову с хутора Прогона, но по осени Васька им отказал. Скопец побил, а может, обманывает, не свой же пацан, не хуторской. А с другой стороны, зачем ему обманывать, не задарма же они стоят к нему в очереди. По обмену стоят, в счёт своих будущих, ещё не появившихся на свет голубят, стоят. А может жадный он. Николай Савельевич обещал им ещё пару других дать, таких у Васьки нет. Вот тогда пусть попробует подкатиться, тогда и они могут отказать ему в обиду.
Щербина у Егорки на голубят первый в очереди, второй Ванька Рудний со Второй улицы. Ванька завидует им, у него дикари, как торпеды шальные, то там, то здесь, а то и в Дыдымовку на ток слетать могут. С третьего мешка завёл Рудний дикарей. Ночами таскал дикарей с мамкиной фермы, а первые два мешка у него улетели потому, что взрослые были. А они с Щербиной дикарей завели сразу. Николай Савельевич подсказал как, когда у него ещё голубей не было. Сейчас в школе говорят, что завёл он голубей специально для пацанов, а им кажется, что нет. Просто любит он их, да и раньше, говорят, у него были голуби. С Прохладного, с города приезжали, в очередь становиться. Молодняк с фермы взяли тогда, пискунят, как и советовал учитель. Поэтому и развели сразу.
Сейчас Егоркины дикари у Щербины в командировке, чтобы лёт Бакинцам не испортить , перевили их туда разом. А так по хутору больше ни у кого голубей таких нет. Гордятся они этим. Щербина бывает даже, нос дерёт. Да и дед говорит: - «Генеральские у вас голуби, важные». Правда, летают не высоко и кувыркаются без хлопка, но учитель говорит, что это от молодости.
- Нравятся?
Опустив глаза, они увидели цыганёнка. Цыганки не было, но через открытую настежь дверь Егорка кожей чувствовал её присутствие так, как - будто она была рядом. Красный цыганский платок, открытый по диагонали одной половиной, красовался в окне. Другое окно было наглухо закрыто куском промасленной коричневой бумаги. Цыганёнок пронзительно свистнул, без пальцев, ртом. Голуби, как по команде, реже хлопая, начали забираться ввысь, как по нитке, поблёскивая с каждым взмахом крыльев, всё выше и выше, пока не приобрели в небе едва видимые очертания.
– Нравятся?
Ещё раз спросил цыган. У Егорки спёрло дыхание. О таких голубях он только слышал. Цыган свистнул по иному, пара белесых, малыми кружками круто вниз также хлопая , как кнутом в тишине осеннего утра, стремительно опустилась вниз. Голуби не сели, а разом плюхнулись на черепичную крышу покосившегося, сиротливо стоявшего в стороне среди полыни одинокого сарая. Голубь, дуя шею, воркуя, заходил юлой вокруг голубки. Голубка, как девчонка, ёжа шею прижалась к крыше, затем скосив глаза на дверку голубятни, юркнула в неё. За нею и голубь, походив важно по крыше, встревожась отсутствием голубки, влетел в голубятню, на лету ещё раз хлопнув крыльями.
- Нравятся?
Они молчали. Егорка, глотнув слюну, молча, кивнул, потом просипел:
– Да.
В глазах цыганёнка не было прежней скуки, он был сейчас обычным пацанёнком с блестящими от удовольствия глазами. Глаза его искрились, переливались азартом, гордостью за голубей и чем-то ещё, а чем, Егорка не мог догадаться, да и не старался. Цыганёнок кружил вокруг них, как голубь вокруг голубки. Казалось, что все его предыдущие стояния столбом враз, как из ушата с водой , опрокинулись разом вниз, и его неуёмная натура получила долгожданную свободу. Получила сразу, как приказ и сейчас он, как самый гостеприимный хозяин водил их, за исключением хаты, по всем своим местам. Хотя их было не так уж много, но это были его места. Они лазили на чердак хаты, заходили в сарайчик, спустились в ещё сохранившийся подвал, где сильно пахло гниющим старым камышом. За хатой цыган мастерил шест для посадки голубей, за неимением гвоздей крестовина была связана проволокой. Рядом лежал стояк для крестовины ещё не обструганный. Потом ещё раз свистнув, цыган поднял голубей. Голуби, как на параде, зависли в небе, зависли невысоко и так отхлопали крыльями, что у Щербины от восхищения отвисла губа.
– У меня от них голубята.
Моментально став серьезным, как - будто вспомнив что-то, добавил.
– Если нравятся голуби, могу голубят дать, только по ведру картошки за каждого, нам с мамкой нужна.
Сделав паузу, выпалил.
- Муки, лука, сала, два десятка яиц и бутылка масла за каждого.
Они опять молчали. Цыганёнок серьёзно, даже грубовато спросил.
– Не нравятся голуби, да?
Они опять вдвоём не издали ни звука.
Хотите голубят, покажу, вы их не видели?
Егорка, молча кивнул, сипеть не стал. На чердаке сарайчика в грубо сбитом деревянном ящике запищали два маленьких голубёнка. Такие же белесые, уже покрытые перьями, голубята настороженно смотрели на них.
- Егор, гляди, а у них космы на ногах, как у взрослых.
Егорка видел всё, он давно интуитивно оценил голубят. Голубь более крупный и солидный напоминал ему Федьку силача с Первой улицы, а голубка Настю. Ошибиться он не мог, голуби для него были, как люди. Недаром бабушки всей улицей таскают его осенью по дворам. С одного взгляда Егорка определяет среди гусей гусаков и гусак, а своя бабуля год назад не поверила в Егоркин дар. Отхороводился тогда бабулин гусак, а хороший был, с Расстовановки, и хозяйничал на бабином краю. Егорка до плача стоял тогда за него. Собирали даже соседский консилиум. Егоркин голос против всех не спас гусака, так и ушёл в борщ вместо гусыни, бедный. Грозился тогда Егорка бабуле не мыть её десятилитровые баллоны - рука уже не лезет, и не бегать на подлавку за вилком капусты и за всякой прочей снедью. Деду жалился. Надо же такого гусака срубить.
– Так они маленькие ещё?
- Через неделю заберёте, а картошка сейчас нужна.
По - взрослому сказал цыган.
¬- Не нам дорого.
Спокойно сказал Щербина. А Егорка молчал, он боялся засипеть от волнения. Он не терял рассудка, но жар в груди был такой силы, что давил уже на горло.
– Я приду.
Быстро выпалил он и, взяв велосипед, побежал с ним к школе. Витька на велосипеде догнал его.
– Егор, вот посмотришь, обманет.
– Нет, не обманет, видел какие добрые глаза у него, да и недаром же берём.
- А я не беру.
- Ну и не бери, сам у деда с бабой ведро картошки выпрошу.
- Так одного брать будешь?
- На второго у мамки попрошу. Во как!
-Ага, снесёшь, так даром.
Витька не договорил. Егорка резко остановился, Щербина споткнулся велосипедом о его заднее колесо и слетел с велосипеда. Жар в груди ещё давил горло, Егорка сипел, он готов был впервые разругаться с Щербиной вдрызг. Даже тогда, когда на больших переменах Витька вытаскивал хлеб, жирно намазанный вареньем, и на его глазах из-за мелкой обиды съедал его сам, не делясь, Егорка прощал его, а сейчас скажи Щербина ещё слово и мира ему не видать.
– Ладно, Егорка, может, и правда честно будет.
- Будет, вот увидишь.
Продолжение следует.