Однажды в Больших Бураках северное сиянье видели. Не верите? «В наших-то широтах, да еще августовской ночью?» А я верю: было сиянье. И случись ему повториться, кто-то прошепчет испуганно и повинно: «Прасковья!..» Вы не знаете, кто такая Прасковья? Тогда все по порядку.
Тянется деревня по обе стороны Бурачки, реки степенной, полноводной. По ту сторону, где кладбище немецкое, – Малые Бураки. Могилы солдат рейха родственники навещать приезжают. Они на этом берегу – в Больших Бураках останавливаются. Гости прибывают отовсюду, не только из Германии. Места здесь чудные. Номера для иностранцев – на втором этаже дома отдыха, бывшего помещичьего особняка: его недавно реконструировали. На первом этаже – мастерские художников и музей. Картины из музея фашисты вывезти не успели, а уничтожить герр комендант не позволил, – образованный был мужик, хоть и нацист. За галереей Елена Васильевна присматривает. Она и замдиректора, и библиотекарь; все успевает, даже художникам позировать. Те за снятые мастерские этюдами с ней расплачиваются. Одни Елена Васильевна продает, другими музейную коллекцию пополняет. Экскурсии на катере тоже она проводит:
– Воды Бурачки бороздили плоты и шлюпки, парусники и пароходы. Заплывали сюда и крейсер «Аврора», и броненосец «Потемкин». Здесь и Сталин за раками нырял, и Чапаев учился плавать, и Горбачев рыбачил. А вон с того моста первый президент России упал. Больше никто не падал, – интересно рассказывает.
Елена Васильевна и сама женщина интересная. Иностранцы мало что по-русски понимают, но смотрят на нее с восхищением. При упоминании Сталина – вздрагивают, заслышав о Горбачеве, улыбаются.
Юлька с Ленчиком тоже достопримечательность Бураков. Если вам скажут: «На деревне Бураки проживают дураки», – это не про них. Дураки, те – злые, жадные, а Юлька с Ленчиком – добрые и безобидные, просто отстали немножко умственно. Особенно Ленчик – у него «пуля в голове застряла», сам так говорит. Заигрался в детстве в войнушку и до сих пор с палкой по лесу бегает: «Пух! Пух! Ура! Фрица завалил!» Может и с «гранатой» из кустов выскочить. «Гранаты» – консервные банки с ручками из кукурузных кочерыжек. У Ленчика в окопе целый схрон. Там и каска, иссеченная осколками, и «пулемет» – чертежный тубус на колесиках.
– «Пух! Пух!» - стреляет Ленчик. Двадцать лет уж как стреляет…
Все мальчишки в тот день из лесу поздно вернулись, сдали «оружие», получили по затрещине да спать легли, а Ленчика все нет и нет. Неделю всей деревней искали. Только когда взрыв прогремел, догадались: там он, где землянки партизанские. Ленчик нашел гранату и в колодец ее швырнул. Исхудавший, бледный, оборванный у колодца сидел. Наставил на деревенских палку и «Пух, пух...» - шепотом. На теле ни царапинки, а вот рассудок...
Там же и Юлькин отец на мину наступил. Если Юлька говорит, папка на войне погиб, вы ей не верьте. На фронте он не был, позже родился; война его уже здесь спустя годы нашла. Юльке шестнадцать, она на десять лет моложе Ленчика и не совсем дурочка, бывают проблески. В один такой проблеск увидела кучу лотерейных билетов на полу Сбербанка, напряглась умом и полную сумку ими набила, а Ленчик помог в пачки сложить. Билеты Юлька с Ленчиком быстро в доме отдыха распространили. За полцены иностранцы все купят, не то, что художники – те поприжимистей, вечно денег на краски не хватает.
И часу не прошло, как лотерею раскупили. Побежали зарубежные гости на перегонки в Сбербанк, столпились у таблицы выигрышей, а служащие глаза на них таращат. Таблицу еще вчера повесили. Несчастливые билеты бураковчане здесь же на пол побросали. Кто их потом иностранцам продал, выяснилось быстро. Работники жестами принялись объяснять, что Юлька с Ленчиком того - «тронутые», а иностранцы: «Донт андестенд», «Нихт фернштейн»; жестикуляцию на свой счет принимают, грозят в посольства жаловаться. Пока до них дошло «ху из ху», блаженных и след простыл. Они уже на лужайке, у самого берега: Ленчик в кустах от фашистов прячется, а Юлька корову пасет да выжатые тюбики собирает, которые художники здесь же выбрасывают. В них еще много краски. Юлькина мать, Прасковья, будет спичками в них ковыряться; каждому тюбику – своя спичка. Кисти Прасковье не нужны. Замерцают на холсте цветные черточки, заворожат волшебными переливами. Вроде ничего не нарисовано, а взгляда не оторвешь: эта на лужайку похожа, где Юлька корову пасет, та – на утренний лес, в котором Ленчик партизанит. Один англичанин в бурный восторг пришел, все картины сфотографировал.
– Ваше имя в Арт-энциклопедию впишут, – на полном серьезе обещал.
– Да чего уж там... – смущалась самодеятельная художница. – Хотите, подарю? Выбирайте!
– Нет, нет! Никак нельзя. Таможня не пропустит.
Он потом еще раз приезжал. Правду сказал – вписали. В толстенную такую книгу, с обложкой тисненной. Елена Васильевна перевела: «Прасковья – наивная художница из деревни Большие Бураки, Россия...», а дальше – список картин. Теперь и Прасковьины произведения в музее висеть будут. Елена Васильевна обещала оформить разрешение на вывоз и, если продаст хоть одну, тут же с Прасковьей валютой поделится.
Краскам Юлькина мать рада больше, чем деньгам. Выручку за лотерею она спрячет на приданое: «Может, еще поумнеешь, Юль? Научишься читать, грамотной станешь, как Елена Васильевна. Замуж выйдешь».
Юлька сосредоточенно сопит, закрашивая спичкой цифры на старых карточках сотовых телефонов. Их тоже купят; иностранцы любят тереть монетками по черным полоскам.
– Тетка Ленка книжки не читает, а выдает. Она тоже холостая. А за кого мне выходить, за Ленчика? Он ведь тоже дурак.
– Не дурак, а дурачок, – поправляет мать. – Леня добрый.
Не просто добрый – безотказный. Попроси Ленчика дрова с улицы во двор перенести – исполнит. Только проследить нужно. Снесет последнюю охапку, постоит-постоит и обратно на улицу все вытащит. За что Елена Васильевна терпеть его не может? За тот случай в бане, куда немок парить водила. Хорошо к мероприятию готовилась: бутылка кваса с хреном – марка, березовый веник – марка, экзекуция с хлестанием – еще марка. Немкам это не дорого – в восторге от русского веника; визжали, как полоумные. До тех пор визжали, пока Ленчик с «гранатой» в «амбразуре» бани не показался:
– Хэнде хох! Ложись!
Я бы лег, не выбегать же голым. У иностранных женщин другая логика. Предложи Ленчик тихо, ласково, может, и легли бы, а так – только по лесу с поднятыми руками разбежались. Кое-как выманили фрау из глухомани; сверили по списку – количество сошлось. О качестве не могло быть и речи: грязные все, исцарапанные. С тех пор Елена Васильевна отдыхающих предупреждает, когда экскурсию проводит:
– Слева от вас – зеленая лужайка. На ней пасется натуральная русская корова и два психа. Они курс реабилитации проходят: загорают, играют в войну... – Если на полянку выходил художник, экскурсовод добавляла: – И рисуют. Вот еще один с ящиком выперся.
Из кустов выбегал Леня-пулеметчик в каске и: «Та-та-та-та-таа», - по катеру. «Та-та-та-та-таа!» – короткими очередями. Пораженные иностранцы рты раскрывают: «Сейчас танки пойдут!..»
И так – каждый день. Для отдыхающих Ленчик с Юлькой – экзотика, за это приплачивать положено, а Елена Васильевна, наоборот, терпеть их не может, особенно Ленчика, после того случая в бане. Постоянно к отцу его приставала: «Сводите к врачу, пусть таблетки выпишет, чтоб не буйствовал».
Отец, в конце концов, уступил – свозил-таки сына в город. Врач отца выслушал и вразумил: никаких лекарств Ленчику не давать – еще хуже будет. «Пусть воюет, не убил же никого». Пока шла консультация, Ленчик в поисках врагов исследовал сквер поликлиники и нашел руль – точно такой, как у древней отцовской иномарки. На обратном пути, ворочая находкой, Ленчик дребезжал губами, подражая старой полуторке. А когда обгоняли «Пежо», сделал зверскую гримасу и бешено закрутил автономным штурвалом вправо. Так всегда делают, чтоб вражью машину в пропасть столкнуть. Водитель «Пежо» инстинктивно крутанул руль; автомобиль шарахнулся в кювет и завалился набок.
Отец Ленчика с испуга дал по газам и с места происшествия скрылся, а дома не выдержал, разрыдался: «За что ж мне такое наказанье?!»
Машина с помятой дверцей на следующий день к дому отдыха подкатила. Из «Пежо» вышли два коротко стриженных спортсмена. Ленчик их не видел, он в мусорном баке сидел, банки консервные для «гранат» подыскивал. За поясом последняя – противотанковая оставалась. Но разговор спортсменов с Еленой Васильевной Ленчик слышал:
– Глупая ты, Ленка! На кой хрен тебе эти картинки? Выброси ты этот хлам. И художников вытури. Давай у вас дискотеку с баром отгрохаем! Интим-салоны, сауны... «Капусту» будешь рубить, конкретно!
– Надо бы с шефом обсудить, – замялась Елена Васильевна. – Вообще-то картины я давно списала, на балансе они не числятся.
– Тем более. Чего там обсуждать? Согласится шеф, ему тоже отстегнется. Кстати, что это у вас за крутизна на иномарке катается? Японская – руль справа. Протаранить вчера хотел, прямо фашист какой-то!
Для Ленчика слово «фашист» звучит как команда «В атаку!». Проворству, с каким он выпрыгивает из бака, любой десантник позавидует.
– Смерть немецким оккупантам! – замахал «гранатой» «партизан». – Порешу фашистов!
Порешить обещал, но ложиться, как в прошлый раз, не предлагал. Зря приезжие на земле растянулись, головы руками закрыли. А впрочем, Ленчику так даже лучше – фору получил до полянки добежать.
Подступы к поляне «заминированы» – Юлькина корова постаралась (она тоже за наших). Как петлять между лепешками, только Ленчик знает. Преследователи и здесь полегли. Поскользнулись на «минах» и догонять Ленчика расхотели, «осколки» пошли смывать в Бурачку.
Ленчик после боевых операций всегда в схроне отсиживается – в себя приходит. Вот и на сей раз два дня в окопе просидел, а под вечер третьего у мостков опять Юльку встретил. Подошел, присел рядышком, сообщил последнюю новость:
– А я видел, как дядька-спортсмен тетку Ленку пытает. Сначала пытал, а потом сдаться уговаривал. Надо наоборот
.
– Как пытал? – интересуется подробностями Юлька.
– Очень просто, как всех партизан пытают, – Ленчик застеснялся, поскреб на щеке редкую щетину. – Раздел и давай щипать, кусать... А потом снял штаны и убивать начал.
– Из ружья?
– Нет, – трясет головой Ленчик, – ручкой от гранаты.
– Ты его застрелил?
– Ранил. Пулеметом по голове. Он сразу сознание потерял, а я через полянку в окопы убежал. Он сильно плакал: «Это мой конец?! Нет, не будет у меня теперь никакой жизни!». Еще жаловался, что никогда больше не встанет. – Ленчик тяжело вздыхает и приходит к неутешительному выводу: – Так и умрет лежа.
– Ой, Ленчик, Ленчик, - сокрушается Юлька, – а если бы он тебя догнал?
– Не догнал бы. Гитлер запретил немцам без штанов по лесу бегать.
– Гляди, гляди! – восторженно шепчет Юлька. - Звездулька в Бурачку шмякнулась! Слышь, как шипит?
– Не ври! Вон она, над сосной висит.
– То дырка от нее осталась, – возражает Юлька, и Ленчик ей верит:
– Вырасту большой, полечу на ракете и все дырки жвачкой залеплю.
– Не надо, – отговаривает Юлька, – в них другие звездочки вырастут. Лень, а давай убежим далеко-далеко в лес и поженимся.
– Нельзя. Там фашистов много. – Ленчик не хочет, как тот спортсмен, боевой подругой рисковать.
Юлька, смирившись с перспективой навсегда остаться в старых девах, сморкается в подол и сообщает свою новость:
– Моя мамка тоже скоро помрет...
– Немцы убьют?
– Нет, сама так захотела. Мы с ней вчера костер большущий видели. Подошли ближе, а там тетка Ленка книжки старые сжигает, картины разные. Мамкины, так те все в огонь покидала. Мамка пришла домой и сказала, что теперь помрет. Ничего не ест, весь день у калитки сидит, в небо смотрит.
Ленчик туго задумывается, морщит чумазый лоб и грустно произносит:
– Дура она, тетка Ленка. Дура ненормальная!
Очень верно говорит. Нормальной дуре такое бы в голову не пришло!
...На девятый день, как Прасковья преставилась, над Бурачкой северное сиянье видели. Замерцали на иссиня-черном холсте неба цветные черточки, поворожили чудными переливами и с тихим перезвоном растаяли. А в реке, подрагивая, долго еще отраженье плавало - Юлька видела. Не верите? Спросите у Ленчика, - он тоже видел.