глава 8

Александр Николаевич Цуканов
Глава 8. Автомобили и коммерция.

Страсть к автомобилям сродни  страсти к женщинам.
Среди запахов детства самый стойкий и узнаваемый для Пешкина был запах бензина, машинного масла, по-особенному густой в прокаленном морозом воздухе. В пятнадцатиметровой комнатушке строго по центру стояла детская кроватка, сваренная из арматуры, в перевязи полос от автомобильных камер. Черных. Как уголь, лежавший горкой возле буржуйки, обложенной кирпичом. А слева у входа стоял бензобак со срезанным верхом и аккуратно завальцованными краями. Бак служил для стирки белья и купанья и  в нем неизбывно жил запах бензина. Такой же шел от отца, от мотоцикла ИЖ-49, где на бензобаке у маленького Пешкина было привычное место, когда гарцевали, не торопясь, по поселку Молодежный в сторону агробазы. Там работала скотницей  мать. От нее шел совсем незнакомый кислый запах навоза.  Потом отец сбежал на «материк» и вместе с ним запах, которого стало не хватать, и нужно было  исхитриться, чтобы залезть в кабину автомобиля или трактора и там погудеть, подражая реву и гулу мотора, пуская слюни по подбородку, пока не вытащат  силком с громкими матюгами.
«Победа» кофейного цвета стояла под охраной на техскладе у отчима. Однажды не заперли дверцу и Пешкин влез на мягкое сиденье. Стал рулить. Вошел в раж, дотянулся ногой до педали, нажал и машина заскрежетала металлическим нутром, рванула вперед. Нажал – снова рванула.  И так на стартере через двор до забора. Отец бы побил, а отчим не стал. Зато в школе Саша долго рассказывал, как гонял по двору на «Победе».

Алексей Охапко по кличке «Налей» предложил Пешкину купить машину вместе с гаражом за три тысячи рублей.
-- Настоящую? – Более дурацкого вопроса задать нельзя.
В техпаспорте значилось: цвет – васильковый, глаза белые, сорок лошадиных сил, имя – Зюзя. И запах от него шел, как от настоящего автомобиля, поэтому Пешкин согласился почти без раздумий.
-- Всего 12 тысяч пробега. Воздушное охлаждение, не надо воду сливать-заливать. Зверь – машина! – восторженно пел в уши Охапко, предвкушая скорую выпивку на те двести рублей, которые он утаит от продажи, и будет пить на них до упора, пока не обоссыт все диваны, как это исполнял уже  не раз вместе с другим славным поэтом по фамилии Петухов. Он настойчиво звал обмыть покупку, как умеют это делать писатели, но Пешкин устоял. Отказался.
Зюзя больше года жил в гараже на подставках, как на постаменте, от чего имел жалкий вид. Пешкин  каждый день заходил, протирал кузов, подкачивал колеса, а больше сидел за рулем, как в детстве, мечтал о первой поездке в деревню Ольховка, где у него зарастал травой огород, сохли без полива молодые саженцы. «Ох, места здесь красивые. Рядышком меловые горы. Монастырь. Вдоль поймы липняк. А сосед по весне наловил килограмм сто рыбца. Угощал. Вкусны-ы-ый!» Он рассказывал  Андрею, реже Филу. А они не возражали, они были далеко, один в Москве, другой в Калуге, но  все одно верилось Пешкину, что совсем скоро втроем  поедут  на рыбалку на Зюзе василькового цвета. А потом…
Педаль сцепления на Жигулях срабатывала в неудобно высоком положении, поэтому Пешкин упирался коленом в пластиковую облицовку и никак не мог тронуться с места. Но инспектор даже не торопил. Видимо повидал чудаков. Попросил лишь сдать метров на пять задним ходом. Тут же подписал документ. А Пешкин принял это, как должное. Как и заботу Охапко: «Не больше пятидесяти, Саня!» Он повторил это несколько раз, когда тот  разгонял рывками машину, вихляя из стороны в сторону и заглядывая по-бабски  вниз на рычаг переключения передач.
Охапко вывел Зюзю из хаоса домов и перекрестков, сказал: давай дальше сам. И Пешкин, напрягаясь до пота, поехал.
Пустынная дорога,  а впереди блекло-синий Москвич ползет черепахой. Долго терпел, потом решил обогнать. Включил поворотник, разогнался, все сделал, как учили, но сзади грохот и треск. Остановился.
-- Я уже на обочину взял от тебя вправо, а ты жмешься! – Крыло вот покарябал, поворотник снес. – Мужчина пожилой с грубовато-понурым лицом, в его голосе больше удивления, чем гнева.
Пешкину стыдно до красноты перед ним, перед Охапко и тревожно, потому что возник страх, понимание, что никакой не водитель, полный  профан и мог бы  наехать на человека. Это жило в нем месяца два-три, но постепенно прошло. Хотя Зюзю не понимал, взнуздывал, как коня, а Зюзя был ишаком. Не боялся ухабистых проселков, косогоров, колдобин и совсем не любил трассу. Начинал чихать, дергаться, стрелка датчика температуры ползла вверх, а Пешкин все  подгонял. Норовил разогнать до сотни.
Однажды осенью загрузил Зюзю овощами со своего огорода, где все росло обильно и само по себе, без особых усилий.  Поехал в город.
Сентябрь, но по-летнему жарко. Рядом матушка неторопливо рассказывает о видах на новый урожай, про закрутки и цены, которые волновали всех в стране нестерпимо. А  Зюзя вдруг задергался, как припадочный, потом затарахтел с металлическим перестуком и встал. Глубокие знания сопромата, физики, механики и опыта проезжающих автомобилистов, помогли предположить, что, наверное: «провернулись вкладыши на коленвалу».
Потом в одной из поездок у Зюзи развалился задний мост. Потом сгорел стартер. Потом… Нет, это все мелочи. Как и то, что у него зимой не работала печка. Точнее, она так долго разогревалась, что поездка заканчивалась, а в салоне клубился пар. Приходилась останавливаться и соскребать с лобового стекла лед шириной  в ладонь. Водители удивлялись: «Ну, ты, блин, прямо танкист».
Как-то зимой Петренко поручил забрать с поезда посылку из Москвы. А Зюзя после 12 градусов мороза не хотел категорически заводиться, приходилось его греть электроплиткой или паяльной лампой. Дело, вроде бы,  привычное. Но почему-то  полыхнуло. Пешкин так и не понял почему?  Возможно,  подтекал бензонасос. Моторный отсек вспыхнул факелом. Из квартиры, что смотрела окнами на  гараж, тут же позвонили пожарникам. Они приехали, когда Зюзю с помощью штатного огнетушителя и нескольких ведер воды, уже потушили. Он лишь обильно дымился.
Пожарники с ходу, без разговоров, включили пенную установку. Да так мощно, что Зюзю укрыло белым покрывалом вместе с гаражом и прилегающим двором. Пожарники развеселились – красота! Потом  сунули на подпись Акт и уехали. А Пешкин заплакал. Очень жалко ему  стало свой первый автомобиль василькового цвета. «На котором никогда не поездить», -- причитал он, как по покойнику. Оказалось напрасно. Нашелся умелец, который восстановил проводку, навесил «бэушные» комплектующие и двигатель ожил. Вскоре Зюзя весело тарахтел, детонируя из-за плохого бензина. Обгорелая корма сияла цветами побежалости, вызывая у покупателей удивленное: ну, ни фига себе!
Прозаик Порпаков пробил по депутатской разнарядке Жигули девятой модели  огненно-красного цвета и очень этим гордился. Тем более, что машина в Союзе писателей была только у поэта Бубнова, а все остальные писатели безлошадные. Да вот еще Пешкин на своем Зюзе. Может поэтому, а может почему другому, но однажды Порпаков зазвал в гости и сообщил торжественно и  строго, что предлагает стать соучредителем в его издательстве на должности исполнительного директора. Даже придумал название «Строп», которое расшифровывалось, как Семен Трофимович Порпаков.
Пешкин разволновался, стал излишне любезен, суетлив. Название ему не понравилось, но документы подписал.
-- Ты разве не знаешь, что в городе нет ни тонны бумаги?
-- Однако ты достал для своей брошюры…
Пешкин был польщен. «Ладно, чего уж там, достану».
Для начала требовалось тонн двадцать офсетной бумаги. Вскоре в  пустогарфке у Пешкина значились все 27 комбинатов и заводов страны с отделами снабжения, ИТР, мощностями и сортаментом бумаги. Но дело застопорилось. Деньги не котировались. Ее можно было лишь поменять на трактора или бездымный порох. Кирилл из Перми, написавший рассказ «Протоплазма»,  предлагал бумагу в обмен на холодильники. Володя Илюшев напрягал Сахалин, где имелась газетная по восемь рублей за килограмм. По стране гуляли длинные цепочки: «Вам лес нужен?» -- «Нет, не нужен, но нужен ПМК в обмен на цемент». «Нам не нужен цемент, нужны продукты». Мастерски выстроенные цепочки с заготовленными договорами и котировками цен распадались из-за пустяка.  Хуже всего, что многие по телефону спрашивали: «Какой труп?»
-- Нет, издательство «Строп», -- кричал Пешкин в телефонную трубку. А его все одно не понимали, уточняли о трупах.
Ощупкой с завязанными глазами он носился по огромной стране, как протуберанец, исписывая страницы блокнота одну за другой, и так добрался до финской границы. На целлюлозо  -бумажном комбинате пояснили, что всю офсетную бумагу скупили шведы. Осталась только выбраковка.
 В Нижнем Новгороде удалось договориться о покупке стиральных машинок, что сразу подняло рейтинг переговоров до жаркого интереса: «Нам бы хотелось. Но согласится ли Иван Иваныч». Оседлав этот искренний интерес, Пешкин добился решения об отправке в адрес издательства с милым названием «Строп» вагона офсетной бумаги. «Если конечно…»
С тридцатью стиральными машинками и пачкой денег, зашитой на поясе, чтобы не пострадать в дорожных перипетиях, командировали Пешкина на КамАЗе  в далекий город Светлогорск. По рассказам очевидцев здесь жужжал суперсовременный комбинат, построенный финнами за немалые килограммы золота в славные доперестроечные времена.
Карты автодорог не было, потому что в стране продолжалась борьба  со шпионами и бандитами, которых старались запутать. Ехали по солнцу на север. Да и зачем российскому человеку карта, когда можно приоткрыть дверь и спросить где-нибудь под Тамбовом дорогу на Выборг. Люди охотно показывали направление,  даже давали напиться воды, потому что ничего другого больше дать не могли. Часто спрашивали, а что же везете? Они отвечали дружно – картошку. Иные, самые шустрые, требовали документы, устраивали осмотр. Увидев искусный холм из брезента, соломы и мешков картофеля с самого края, теряли интерес. «Ну, дайте хоть что-нибудь!» говорили на постах ГАИ. Пешкин давал им книжки Петренко, Лещева, Бубнова, которых набрал в Союзе большую охапку. Постовых кривило от поэтических строк. Тяжко вздохнув, сержант говорил: ладно, жене подарю, она стишки любит. А они ехали дальше, сверяя путь по звездам.
Километрах в сорока после Выборга остановили пограничники. Пояснили: «Не пустим! Здесь приграничная зона, требуется спецразрешение».
Долго вдвоем уговаривали начальника поста, но молоденький офицер, похожий на зеленый огурец, топорщил брови домиком и был неумолим.
«Полная задница!» --  ругался водитель, сидя в кустах, когда к нему подкрался сержантик в зеленой фуражке. Закричал: «стой, стрелять буду!»
Водитель поднялся, придерживая рукой штаны. «Вы тут сдурели, похоже, от безделья!» Солдатик рассмеялся: ладно, я пошутил. Попросил закурить. Посочувствовал. Похвалил сигареты с фильтром.  В итоге сторговались на пяти пачках болгарского Опала. «Как только старшой уедет, сразу пропустим».
Стиральные машинки, выпущенные на военном заводе, что удваивало их цену, выгрузили прямо в поселке возле пятиэтажки, где жили работники комбината.  КамАЗ в тот же день забили до верха офсетной бумагой, опечатали и отправили в обратный путь. А Пешкин остался.
 Он думал, что больше всех пьют менты. Ошибся. Двое суток напропалую пил водку и коньяк с начальником отдела снабжения, сначала в его кабинете стаканами, затем бокалами в ресторане, потом в гостиничном номере из разнокалиберных кружек. Утром едва живой добрался Пешкин до административного корпуса, построенного финнами в стиле хайтек из нержавейки, стекла и облицовочной плитки.  Знакомый снабженец хлебал в кабинете у себя густой чай, хитро улыбался и подмахивал накладные, которые заносили ему симпатичные, и не очень, сотрудницы. Издательские деньги небрежно кинул в верхний ящик стола.
-- Не бойся. Завтра же  отправлю вагон. Запиши номер. И вот что, нам сталь нужна нержавеющая для варочных котлов. Сделаешь?
Пешкин пообещал сделать, хоть ракету СС-20, только бумагу давай.
Полдня он мучился, но не опохмелялся, как завещал русский писатель Крупин. А в Выборге на вокзале не выдержал, заказал в буфете сто пятьдесят граммов водки под пирожок. С первым же глотком понял, что водка паленая, но остановиться не мог. Выпил до конца.
Очнулся в больнице на койке со страшно скрипучей панцирной сеткой и с катетером в руке. И совершенно голый.
-- Почему голый? – спросил у медсестры.
-- Так доставили труповозкой. Сначала тебя в морг отнесли… А уж потом к нам.
-- Как же поеду домой?
-- Да ничего, соберем, народ жалостливый, кто халат теплый, кто обувку… Справку выдадим. Тебе куда ехать?.. В Волжский? Что-то я и города такого не знаю.
Не стал Пешкин ей пояснять про Саратов, Сталинград, Царицын и прочие города, озабоченный пропажей одежды и документов. А она все хлопотала вокруг больных  и успокаивала: не переживай, пусть голый, но зато живой.
На вокзале его встречал генеральный директор Порпаков. Серо-коричневый больничный халат его так удивил, что он пообещал выписать премию в размере должностного оклада. Оклада не хватило, чтобы полностью сменить больничный наряд, что было совсем не существенно, потому что Порпаков говорил каждый раз – потерпи. В конце года выплачу дивиденды от прибыли. И Пешкин верил, полагая, что такими словами, как дивиденды, разбрасываться нельзя.
Тем более, что дела пошли в гору. Выпустили двухтомник Дюма стотысячным тиражом, который оптовики бойко брали и разбрасывали по всей стране, удваивая и утраивая цену, а его все одно покупали и покупали, и казалось, этому не будет конца. Но особенно Порпаков гордился энциклопедией секса для детей с предисловием Альберта Лихманова, который рулил Детским Фондом в Москве и получил от американцев права на издание этой редкостной книги, повышающей грамотность в России, где даже слово «секс» было под запретом. «Сам Альберт Лихманов рекомендует…»  Продавщицы в магазинах краснели, листая энциклопедию, и неохотно соглашались: «Попробуем».  Отказались оптовики в Барнауле, куда Пешкина занесло летом девяносто второго.
Здесь в гостиничном номере, обставленном по-советски сурово, телефон звонил не умолкая: «Не желаете ли?..» Сначала вежливо объяснял девушкам, что восьмые сутки в дороге, потом стал  предлагать «Энциклопедию секса для детей». Бесполезно. Отключил телефон. Но тут же пришла администратор с гневным: что это вы безобразничаете, а вдруг пожар!
Неожиданно пробился сквозь какофонию звуков слабый голос директора: как дела?
Пешкин пояснил, что за Дюма половину денег отдадут налом. А секс брать не хотят. Это его озадачило. «Все в России берут, а они не хотят!.. Сделай им скидку».
Сибиряки вежливо отказывались от «секса», как и от современных авторов. Порпаков предлагал оптовикам собственный роман «Забой», который выпустил в приступе эйфории, но просчитался. «Забой» не брали даже за полцены. Тогда он стал навяливать роман, как приложение к Луи Буссинару, чтобы высвободить склад, где лежали аккуратными кипами еще и  поэты – Лещев, Бубнов, которых не хотели брать даже бесплатно. Как и сто лет назад в России читали французские романы, спасаясь от хмурой действительности, где пьют, либо обманывают, либо просят привычно: дай хоть что-нибудь! И ни одного маркиза, ни одной настоящей куртизанки, так какая-то шваль, которая звонит и звонит по телефону, изображая сексуальную озабоченность, не прополоскав горло кефиром, чтоб он не скрежетал в телефонной трубке. И в бандитах никакого нет благородства. Выгребают всё, не оставляют денег даже  на проезд в трамвае.

Здравствуй, Саня!
Недавно получил письмо от Мишки Кузнецова, может помнишь этого бородатого мудака с ярославским «о». Он работает в журнале «Русь». Сашка Сазонов редактирует газету в Иркутске. В общем все где-то работают, деньги гребут на этом самом плюрализме, один я вот сижу и думаю, кому бы продаться – правым? Или левым?
Я тебе уже писал про свое, так сказать, Членство, теперь, стало быть – о яйцах. Обещают квартиру в Благовещенске, но обещает ответсек, а авторитета у него в городе столь же мало, сколько и мозгов. Я тут, черт подери, уж затосковал в этом нашем Благовещенске. Ни поговорить, ни выпить путем, живем-то в общаге, вполне по-блатному: в одной комнате грузин и цыганка, в другой – директриса кабака, в третьей каждый день скрипят панцирной сеткой какие-то люди, которых не знает никто, в четвертой, как водится – мать одиночка. Сначала ужасался, теперь уж привык и со всеми здороваюсь. Осенью вышла третья книжка в серии «Молодая проза ДВК». Зажал с нее немножко деньжат в зубы, теперь сижу за городом на станции Белогорье и вымучиваю роман про советского человека, неверующего, пьющего, похабного и ни на что не годного. Написал почти триста страниц и задумался – стоит ли о таком сукином сыне писать? Что подумают обо мне потомки? Не перегнул ли я палку. Эти грубые мысли измучили тонкий мой организм и без того отощавший от вынужденной трезвости.
А вообще-то здесь хорошо, тихо, за протокой фазаны бегают, банька имеется. «Современник» меня отодвинул на следующий год. Да оно и к лучшему. Есть повод стиснуть зубы, хотя это трудно. В зубах – толика деньжат и перепуганная перестройкой жена, так что, если зубы сжать, будет хреново жене и деньгам. Очередной, так сказать, кризис, надлом палки, которую я все же перегнул.
Бежать надо отсюда, но куда? Видимо, в Хабаровск. Во Владивостоке очень стало похабно.
Видел в аннотации «НС» твою фамилию, но сам номер не нашел, хотелось бы почитать, чего ты для них набуровил и как это выглядит с точки зрения абстрактного гуманизма. В Москву пока не собираюсь. Везде паршиво. Саня Сазонов зовет в Иркутск, потом на Байкал. Где-то там есть у знакомого избушка. Нынешним летом, наверное рискну, где наша не пропадала, а то жизнь коротка. Уже тридцать лет, а на Байкале не был. Так что подумай. Может, спишемся и мотанем к Семенову.
Дом я так и не купил, дурак. Деньги распылились на жизнь, а теперь дома подскочили в цене. Локти не кусаю, но все же жаль.
Такие вот дела. Журнал пришли обязательно. Пиши иногда, а то все такие занятые стали, хрен поймешь.  Или бумаги жалко? Привет! В. Илюшин.

Москва жила революционной борьбой, а в провинции мечтали о колбасе и автомобилях, реже о компьютерах и поездках в Туретчину или Германию. В моду входили реэкспортные «Самары». Найти такую в Бельгии или Венгрии считалось большой удачей. На ней можно было сразу «поднять полторы-две тонны баксов».
Зараженный насквозь бациллой автомобилизма Пешкин собрал наличность, обобрал до последнего семью, родную мать и отправился на автомобильный рынок, чтобы купить какие-нибудь Жигули. Но за те деньги, что у него были, попадались только «копейки» почтенного возраста с множеством боевых шрамов. А за чистенькую, с малым пробегом и родным фиатовским двигателем, как утверждал продавец, надо было отдать три тысячи долларов.  Пешкина аж раздирало от досады.
Белая «шестерка» в свежей покраске смотрелась как невеста. Ценника не было,  и он спросил – сколько? -- просто так, для разговора. Хозяин ответил – две восемьсот. Сердце у Пешкина зачастило, в слабой надежде, что если скинут еще.
-- Срочно надо уехать. Поэтому подешевле. Можем проехаться. Нам все равно ждать, покупатель тут один поехал домой за деньгами.. – Рыжий низкорослый мужчина говорил, не переставая,  почти без акцента. А второй – чернявый, больше молчал или говорил что-то на родном языке, а каком – Пешкин понять не мог, пока тот не выдал знакомое «цавет танем». Армяне!
Зимой Коренкин рассказал, как на рынке хотел  жене в подарок купить норковую шапку и напоролся на армян. Подсунули стриженую крашеную собаку, да еще грубой выделки.
Пешкин горячился: как же ты мог! Они же страшнее цыган, потому что умнее. Меня они в Ереване раз, потом с чеками в магазине Березка -- два.
-- Помню, помню,  ты рассказывал. Поэтому и обидно, -- оправдывался Коренкин, привычно отчеркивая пальцем свой ноздрястый нос.
Сидели в любимом «вэтэовском» буфете, где были всегда восхитительные бутерброды с бастурмой и карбонатом. Пешкин мог съесть их десяток. Но на столько денег никогда не хватало. Да и время поджимало. Опрокинули по последней на смачном выдохе,  хлебцем заели и пошли вниз по лестнице с мраморными ступенями. У лифта на голом полу сидел прислоненный к стене известный режиссер Ефимов. Пешкин сделал шаг в его сторону, но Коренкин одернул: «Пусть спит. Здесь он дома. А разбудишь, так  не приведи господь!»
Заторопились к метро, одному на Киевский вокзал, другому на Павелецкий. Оба с сумками, набитыми всевозможной едой и простыми незатейливыми подарками, которые как-то особенно ловко всегда выбирал практичный Коренкин.
Пешкин это помнил, знал, но раззадорился, уселся в Жигули. Проехались вокруг рынка под непрекращающийся разговор о достоинствах машины. Дошло до последнего: «Друг, тебе хлебом клянусь, заменил ходовую. Отрихтовал. Покрасил для себя… А дома брат заболел. Надо срочно ехать, семью выручать».
-- Что-то гремит снизу?
-- Это глушитель. Там резинка оторвалась. Она копейки стоит.
-- А справа дыдык-дыдык…
-- Так амортизаторы работают даже у новой, клянусь тебе, брат.
Пешкин стал прощаться. Надоели. «Да и денег у меня  две триста», -- сказал, чтоб отвязались.
-- Ладно, бери!  Ехать надо. – Рыжий тяжко вздохнул и достал из кармана железнодорожный билет.
Это сломало Пешкина. Он подумал: «Ну, бывают же среди  них честные парни».
Домочадцам машина понравилась, особенно детям. Едва удалось вытащить из салона. За ужином распечатали бутылку вина и хорошо разговорились, что случалось все реже и реже, потому что на маленькой кухне две хозяйки не могут существовать мирно. Это война, которая может лишь переходить в позиционную, тихую. Пешкин радовался короткой передышке и увлеченно рассказывал, как ему подвернулась удача, как умело торговался.
Ночью с Мэри долго шептались на узеньком топчане, где она обычно спала последнее время. То ссора, то дети болеют, то нездоровится… Или надо срочно сдать рукопись. А тут вдруг белые «Жигули» всех примирили, и стало казаться, что будет хорошо, как прежде.
Механика присоветовал Петренко. Пешкин поехал заменить масло и закрепить бухающий глушитель.
-- Как ты доехал на Шохе? Удивительно! – Механик подергал рулевую тягу и она выскочила из крепления. – А шаровые! А стойки! Иди посмотри, как течет сальник.
Затем он стал крутить кардан, демонстрируя хруст и гул в заднем мосту. В итоге определил, что ремонта на тысячу долларов. «Это как минимум!»
Пешкин долго потом продавал белые Жигули и, как ни странно, продал с небольшим плюсом. Тут же купил в рассрочку у директора огненно-красную Самару, которая после Зюзи  и «шестерки» казалось верхом совершенства. Одна беда --  часто ломалась.  Порпаков, как большинство литераторов, мог только ездить, иногда даже на красном датчике температуры, удивляясь, а чего это вода закипела? Так же он удивился, когда Пешкин пришел с перебинтованной рукой и сказал: «Девятка чуть не сгорела!» Попытался объяснить, что такое бендикс у стартера, что его надо смазывать или менять, а теперь он заклинил, не отдал обратно на заведенном моторе, создавая такой мощный  ток, что вспыхнули провода.
-- Странно. Все у тебя не как у людей. У меня почему-то этот бендикс никогда не заклинивал.
-- Сгорела бы, как пить. Ладно, мужик с огнетушителем прибежал, полоснул струей по проводам, когда я их голой рукой с аккумулятора сдергивал. Припекло сильно. А заправщица молодая лет тридцати кричит: мылом руку помажь, мылом.
Пешкина мучил вопрос, почему мылом? Может шутила деваха. Огненно-красную Самару после этого Пешкин возненавидел. Решил продавать.
Авторынок жил по законам тюрьмы. Развести лоха считалось достоинством. Но у своих не воруй, своих не сдавай. Это Пешкин понял не сразу, а когда понял, то стало проще и морды постоянных перекупщиков, цыган, которые держали здесь «мазу», не казались столь отвратными и бандитскими. Особенно, если назовешь по кличке или по имени, то маска сползала, и парень отвечал простодушно: «Да не соображаю я в этом ни хрена. Пойди лучше к Пашке». Пашка гонял машины под заказ, дружил с местными «скурмачами» и пользовался заслуженным авторитетом.
Он осмотрел машину, сказал: купят, максимум,  за четыре. Но не факт. Ставь рядом с моими, за три с половиной уйдет влет. Мне тогда сотку баксов.
Продавцы с раннего утра  обрызгивали салоны пахучими спреями, подмазывали, подчищали, натирали кузова «антицарапинами», полировали колерованными пастами до такой степени, что они блестели, как выставочные образцы. Особенно иномарки. Пешкин подходил полюбоваться на красоту, на отмытый моторный отсек – «прямо, как новый».
-- Бери, раз нравится.
Взглянув на ценник с пятизначными цифрами, Пешкин стыдливо отворачивался
В субботу после обеда, когда рынок затухал, продавцы кучковались вокруг авторитетов, вроде Пашки, пускали по кругу бутылку с водкой, предварительно проверив ее, всеми доступными способами, что  не поддельная, и начинали тут же, слегка рисуясь, рассказывать о таможнях, бандитах.
-- Достали гады! Пришлось бандюкам в Бресте с каравана пятьсот баксов отдать. А воронежцам они лобовое стекло разбили. Так те повыскакивали и давай поляков мочить. Вскоре полиция приехала, двоих воронежцев забрали.
-- А таможил полностью?
-- Нет. У меня купчая от немца была на восемьсот марок. С нее и платил.
-- Здорово! А я по каталогу за Пассат две тысячи баксов отдал.
-- Ну и сколько ж с него наварил?..  Полторы штуки! Нормально.
Пешкин слушал, в голове роились десятки вопросов, заманчивых предложений, но не было ответа на главный: где взять денег?
Рядом крутился улыбчивый мужичок лет сорока по имени Юра. Он был ни низок, ни высок, круглолиц и очень общителен, как бывают общительны одинокие пожилые женщины. Продавал Юра реэкспортные Жигули за три тысячи долларов и утверждал, что, похоже, заработает около тысячи враз.
-- А то давай с нами в Ригу?.. Там такие дешевые Жигули в редкость. Зато иномарок море. Можно брать одну на двоих.
Пешкин было загорелся, даже взял адрес, телефон,  но вспомнил, что предстоит ехать в Ленинград. Порпаков давно подбивал на эту поездку. Книготорговец задолжал  за Дюма, Буссинара, Бальзака.
-- Поговори там серьезно с директором. Если он сразу в отказ, то подключим знакомого следователя. Ты чехони, лещей прихвати для него, не забудь, -- наставлял Порпаков.
Пешкина кривило. С должниками всегда сложно. Особенно, когда они затаились и не отвечают на телефонные звонки. А Порпаков все нудил и нудил – поезжай. Заодно найдешь нового оптовика.
-- Я звонил в Питер. Наелись они французятины. Надо новое что-то.
-- Так у нас цены ниже. Обложка – супер. Бумага офсетная…
Разве переспоришь Порпакова, упертый коммерсант. Одна радость, что можно с сестрой повидаться, которая жила в Ленинграде лет двадцать.
Пешкин дежурил на Литейном проспекте у дома, где располагалась контора и склад ТОО «Запад». Тоска смертная, рядом ни кафе, ни пивной. Только подъезд соседнего дома, где жильцы не раз задавали вопрос: «Вы ждете кого-то?» Приходилось барражировать по этажам, подъездам.
-- Мне бы Виталия Ильича? – тенорком веселым через платок в двадцатый  раз.
Замешательство. Уже хорошо. «А кто спрашивает?.. Школьный товарищ?»
Теперь можно прыжками к подвалу.
-- Надо серьезно поговорить.
-- Ах, «Строп»!  --  удивляется дебелый толстогрудый Виталий Ильич, вытирая о штаны вспотевшие ладони. -- Помню. Конечно же, помню.
Дальше скучный рассказ о непредвиденных обстоятельствах.
-- Делай возврат. У нас договоренность с «Истоком». Готовы взять Дюма, Бальзака. --Пешкин блефовал, как в разбойной карточной игре «сека», уверенный, что остатков на складе нет. – Давай, давай  будем грузить.
Виталик, на Ильича он явно не тянет, мнется, как голубой: «Хорошо, я отдам половину долга. Но завтра».
-- Нет, сегодня. Завтра подключу в это дело знакомых ментов.
-- Дикость какая-то, Александр!  Мне ехать через весь город в Заневский район!
-- Ничего. Возьмем такси за мой счет.
Виталий просит подождать в машине, но Пешкин неуступчив, решил идти до конца, потому что голоден, зол на всех и в том числе на этого коммерсанта.
Деньги считают в прихожей, сдвинув с трюмо разную мелочевку.
-- Теперь бы расписку, по второй половинке долга.
-- Что вы, Саша. Сказал же: отдам через месяц. Железно. -- Он говорит, говорит и настойчиво подталкивает к выходу.
Пешкин заранее, поиграл в оптового покупателя, просмотрел цены, ассортимент по складским остаткам «Запада», и понял, что идет  ускоренная  распродажа. Значит, второй половины денег не будет.
Объяснил ситуацию Порпакову с «Западом» и в том числе со следователем, которому не получается дозвониться, чтобы передать рыбу. Трофимыч слушает и  мычит в трубку загадочно, причмокивая вставной челюстью. Думает.
-- Решай сам. Мне завтра на прием к Ивану Семеновичу, -- зачем-то добавляет он, совсем не к месту. – Перезвони в обед.
Деньги Пешкин пристроил в автоматической камере хранения на Московском вокзале. У выхода почти столкнулся с ментами. Решение пришло неожиданно.
-- Господа офицеры, подскажите, где тут можно нормально выпить, закусить, чтоб не травануться? А то я в Выборге осенью…
Пауза. Такого они не ожидали. Переглядываются. Начинают даже спорить у кого из хозяев настоящая.
-- А то пошли вместе?
Хохочут: «В форме нельзя».
-- Так я подожду. Сдадите смену и пойдем.
Тот, что постарше с  пузцом, как у дамы на в семимесячном положении, красномордый и грубый, начинает рассуждать вслух: «Все обычно – помоги товарищ, выручи. А ты как-то по странному. Ты может дурак?  Или прикидываешься?»
-- Брось, Петро наезжать на человека.  Правильно рассудил парень. Кто лучше нас знает эти заведения? Блин! У  меня аж в животе заурчало, жрать охота… Короче, давай вон там, у выхода через тридцать минут.
Под вторую бутылку водки Пешкин неторопливо рассказывает про оптовика, который пытается кинуть в наглую. Достает из сумки договор, накладные. Показывает.  Петр вспыхивает мгновенно. «Так это же 79-е отделение! Там у меня кореш пахает… Впрочем, сами справимся». Вскоре готов план действий с основным приговором: ты, главное, не суетись, Саша. Спокойно. Не суетись.
Виталий Ильич увлеченно разговаривает по телефону с Новосибирском. А тут какие-то люди. Он кричит:
-- Мы же вчера договорились! -- А люди молчат. Один смотрит пристально промеж глаз, словно стрелять собрался. Второй тоже молчит. – Это шантаж. Вы что на меня наезжаете?  Выйдите из моего кабинета!
А люди молчат. Впору милицию вызывать. Так они же потом и обсмеют. «Упертый поставщик этот Строп!»
-- Выпиши накладные на отгрузку в счет долга и вздохнешь облегченно. Гуси-лебеди, Айвенго, Азбука в картинках…
-- Их уже отписали другим!
-- Правильно. Я еще вчера договорился  с твоим товароведом по каждой позиции.
Следом пять минут легкой истерики, показного гнева, но вскоре документы готовы. Можно отгружать.
В кафе у Поварской Пешкин расплачивается с офицерами. Предлагает по соточке коньяку, мотивируя тем, что его реже подделывают.
-- Нет, ты не прав, Саня! Ты еще Амаретто предложи. Лучше я сам.
Лейтенант идет к бармену и как-то по свойски, как это умеют милиционеры, расспрашивает. А тот, видимо, честно признается, что все водки из спирта Роял. Лучше так. Лучше по-честному. Выпили по рюмке сорокаградусной жидкости с привкусом ацетона  и дружно решили, что хватит. Дела.
-- Тебя бы к нам в отдел, -- говорит на прощанье Петр. Это, похоже, у него высшая похвала.

Сестра, как и мать, пытается первым делом накормить. Делая множество дел одновременно, еще умудряется рассказывать о детях, муже, работе. Вскидывается: «Забыла! Наш Аликов продает свой Москвич, почти новый, за какие-то смешные деньги. Посмотришь?»
Умение вникать в дела, заботы, горести других – это искусство. Священнослужителей годами учат.  А у нее запросто, легко и ненавязчиво вот уже двадцать лет изо дня в день без скидок на настроение.
Утром вместе на работу. Аликов уже подогнал к подъезду Москвич. Ждет. Горделиво щелкает сигнализацией, поясняет про автоугонку, невиданную в масштабах России, показывает импортную резину. Рассказывает, как сам выбирал машину на заводе по блату, поэтому пятиступенчатая коробка передач.
Пешкин обескуражен – красивая машинка, десять тысяч пробега, ни одной царапины, да такая уйдет в Поволжье за три тысячи долларов, как пить дать. «Повезло».  Вечером на трассе  Петербург – Москва ему все больше и больше нравится машина, светящаяся в темноте, как новогодняя елка. Плохо, что пятая передача не тянет по прямой, только на спусках. Зато мощные фары, просторный салон, плавный ход. Он уже прикидывает, что после продажи Москвича, можно будет поехать в Ригу, а лучше в Питер. Здесь в грузовом порту появился новый знакомый, который знает моряков, таскающих из-за границы автомобили.
После полуночи пристроился у   поста ГАИ подремать, а сержант тут как тут, стучит палкой по стеклу: здесь нельзя, проезжай. Заводить, а оно не заводится. Сержант даже готов подтолкнуть. Толкает, кричит: врубай третью!
Утром, на холодную, Москвич вновь не хотел заводиться, а через полсотни километров заглох на ходу, что было для Пешкина неожиданно. Он перебрал бензонасос, прочистил карбюратор и Москвич снова завелся, как ни в чем не бывало. А  вскоре снова заглох. Поздним вечером двигатель заглох в голой продуваемой всеми ветрами степи.  Обессиленный от неполадок,  Пешкин махал и махал автомобилям, а они обдавали  гулом и гарью, проносились мимо и плевать хотели на него горемычного. 
Остановился колхозник на Газоне. «Цепляйся. До Поворино дотащу».
На следующий день Пешкин уже не мог стоять над мотором, а сидел на коленях, разбирая в очередной раз трамблер, карбюратор,  и даже откручивал -- отсоединял генератор, который перестал вырабатывать ток.
Проститутка, дежурившая  на перекрестке возле кафе, скучала, не могла найти клиента из-за огромного синяка на щеке. Посматривала в сторону умельца Пешкина, а потом подошла, спросила: замерз, наверное? Хочешь, чаю горячего принесу. Все веселее. И, показывая на щеку, пояснила: это тамбовский водила подтолкнул из кабины и денег, гад,  не дал. Теперь вот в простое. А то, мож, давай? Я умелая…
На волгоградском посту ГАИ по взмаху полосатой палки, выжал педаль сцепления, чтобы остановиться. А она провалилась со скрежетом в пустоту. Пешкин проехал пост, под истошный свисток инспектора, поглядывая в зеркала. Никто не стрелял по колесам. Погони не было. А для полноты ощущений ему не хватало погони.
Ощущений прибавилось, когда выехал на Москвиче с покупателем на смотрины, а температура устрашающе поползла вверх под красную зону.
-- Ерунда это. Прямо сейчас на авторынке куплю термостат, заменим, и нет проблем.
Пешкин даже приподнял капот, чтобы показать этот злосчастный термостат и тут же закрыл. Из радиатора двумя тонкими струйками бил в разные стороны антифриз.
-- Хорошо. Скину еще триста долларов и – забирай..
Мечта о красивом быстром заработке умерла, высвобождая место новым мечтам, новым поездкам, но теперь уже в портовый город, куда ушлые морячки таскают реэкспортные Лады и Самары.


Ну вот, старичок, с Новым тебя Годом!
Сам я живу ничего. То есть совсем ни-че-го. Пробовал было писать, но выходит как-то мутно. Спектакль этот взялся ставить. А на хрена козе баян, спрашивается? В ощущении жизни тупая неопределенность. Иногда бываю в Москве, но на порядочную жизнь хватает меня не надолго – до Столешникова, а там уж безнадежный общаг, со всеми малоутешительными последствиями. Последний раз был столь мрачен, что дал слово больше там не показываться. Хватит, честное слово.
Нынче по прочтении твоего рассказа, набросилась на меня с упреками жена: пишут же люди, а ты сачок, сволочь… Не буду ей больше твоих рассказов давать. Рад бы помочь тебе, чтобы завезти в редакцию, да какие мои возможности? Филову бы его переправить, он теперь в «Октябре». Ты сам как-нибудь. Через меня удачи не будет. Да и книжку я свою записную потерял в последний забег по Москве.
Вышли мне, пожалуйста, телефон Порханова. Помню, что в цифрах роковым образом перекрестились даты твоего рождения и какой-то битвы то ли при Калке, то ли под Москвой.
Калужская жизнь идет своим чередом. Печально оттого, что чем больше живем мы с женой, тем меньше понимаем друг друга. Написал, набросал вчерне, по этому поводу рассказик и ни с того, ни с чего влепил в него Ваньку. Так и назвал: «Ванька Буссонов – космический человек», что никуда не годится, но пусть будет пока.
Есть хорошая новость. Вроде бы Калужский драмтеатр поедет на гастроли в Волжский и Нальчик. Если не перемениться, то обязательно повидаемся и, может быть, съездим на рыбалку.
Желаю тебе хороших рассказов или романа хотя бы одного, но хорошего. Обнимаю. Андрей.