В 1973 году случился переворот в Чили. Военная хунта (это звучало угрожающе и даже страшно, но впоследствии я узнала, что означало это всего лишь «военная партия») захватила власть, был убит президент Сальвадор Альенде, на стадионах в Сантьяго-де-Чили томились и умирали тысячи неповинных граждан, замечательному певцу и гитаристу Виктору Хара отрубили кисти рук – чтобы не смог взять в руки гитару, а потом и вовсе замучили…
Всё происходило на глазах у всего мира, и оттого было ещё страшнее. В Союзе проходили митинги протеста. Должна сказать, что были они по-настоящему искренними – чилийцев, которых мы не знали, но которые были почти социалистической страной, было жалко.
У нас училась чилийка - Сарита, Сара. Красивая, белозубая, она в эти дни непрерывно плакала и на митинге не могла сказать ничего, когда ей предоставили слово. В Чили у неё были родители. Сарита так и не вернётся в Чили, она уедет вместе с немецким мальчиком, который станет ей мужем, в Германию…
Бросили в застенок секретаря Компартии Чили Луиса Корвалана – все газеты пестрели его портретами – седоватого немолодого мужчины с усами, похожего на взъерошенного воробья.
Я решила бороться за свободу Луиса Корвалана самостоятельно. Я подумала: если мы напишем воззвание, которое подпишут тысяч десять одесских студентов, к нему обязательно прислушается мировое сообщество. Я была настроена очень решительно, и всего за час пробежки по университету собрала триста подписей! Подписывали охотно, указывали не только имя, фамилию, но и факультет. Никто не боялся – мы делали благое дело.
Ну, а благое дело, как известно, наказуемо.
Больше мне подписей собрать не удалось: меня вызвали в партком. За длинным столом огромного кабинета сидело человек десять. Как я сейчас понимаю, партийное бюро в полном составе. Тогда я этого не знала и даже испугалась, увидев сразу столько профессоров и доцентов.
- Ти кто, фамилия? – с характерным акцентом спросил секретарь парткома Леон Хачикович Калустьян.
- Я… Шура… Кольцова, с третьего курса…
- Кто тебя уполномочил? Тебя кто-то просил это делать?
Не скажу, что меня «пытали». Меня даже почти не ругали. Мне просто дали понять, что это – не наше, и уж тем более не моё дело – защищать секретаря Компартии Чили Корвалана. Да ещё без разрешения вышестоящих организаций! Кто я такая!
Всё, что я запомнила из этой встречи, - ощущение огромного унижения и… разочарования. И ещё какое-то чувство присутствовало, я его не определила тогда. Позже, когда я стану совсем взрослой, я пойму, что это было моё первое ощутимое прикосновение к лицемерию. Хотя каждый из тех, присутствовавших там, сам по себе был человеком очень даже неплохим, а Калустьян так и вообще хорошим. Но вместе они были – лицемеры, которые преподнесли мне первый ощутимый и очень болезненный урок.
…А Корвалан просидел в тюрьме долго. Через много лет он приедет в Советский Союз. Глядя на его печальное птичье лицо в экране телевизора, я буду вспоминать свою неудавшуюся попытку борьбы за его освобождение. И сопровождаться она будет навязчивой противной частушкой:
«Просыпаюсь утром рано –
Нет Луиса Корвалана.
Вот оно, вот оно –
Хунта поработала»…