Февраль выдался метельным и снежным. Переметало
дороги, засыпало избы до крыш. Снегу радовались: «Много
снега – много хлеба», но разгребая сугробы и застревая на
дорогах, чертыхались вовсю. Известно, у февраля два дру-
га – метель да вьюга. Мужики возвращались с улицы с во-
лосьём, забитым снегом, усы и борода оттаивали и текли.
Ночные морозы схватывали сугробы твёрдым на-
стом, и лошади проваливались на дорогах по брюхо – му-
жики возили сено с луговин на запас: вдруг оттепель – не
проедешь.
А после Сретенья – как обрезало: солнце, тепло, со-
сульки. Воистину февраль то январем потянет, то мар-
том проглянет. Снег стал зернистым, льдистым. Это
сверху, а под ним – вода. Опять беда: в валенках не вый-
дешь, а в сапогах редкий-редкий крестьянин щеголяет.
А так как погода февраля показывает погоду августа,
то мужики, плетя лапти, чиня сбрую, ночуя в хлевах,
одобрительно крякали.
– Хорошо. Августу сухость нужна, хлеб убирать.
А ночевали в хлевах многие; разумеется, те, у кого
были коровы, а коровы были почти у всех. Измученные
зимним заточением в хлевах, отдав силы при рождении
телёнка, от долгого безтравья коровы были ослабевшими.
С телятами проще: их держали в избе вместе с людь-
ми. Пеструшек и бурёнок выводили во двор на солнышко
февралю-бокогрею. Они стояли, закрыв глаза, жуя жвач-
ку, – млели от живого тепла и света.
И заболевали.
Но причиной заболевания крестьяне считали не сы-
рую погоду или слабость животных, а… «коровью смерть».
Убеждены были в этом. И приметы были у неё: не какая-
то ведьма с хвостом, а старуха с седыми космами и ру-
ками как грабли. И уж если заберётся в какую деревню,
всех коров переморит. Деревенские бабы были убеждены,
что только мужики завозят «коровью смерть» в деревню:
только они выезжают за околицу – в уезд, в поле, в лес.
Поэтому в Крутоярово никто не удивился, когда тёп-
лым утром 18 февраля, на Агафью-коровницу, застучали
в соседские окна женщины.
– На сходку! Решать: делать опахивание аль нет!
Этот вопрос всегда решали всем миром, потому как
дело ответственное и общее.
На площади возле церкви народу собралось много. Ра-
довались ясному дню, теплу, обменивались новостями. Ста-
ло ясно: «коровья смерть» пока не посетила ни один двор.
– Пока не заявилась – надоть опахивать! – горячились
одни, у которых ещё не появились телята.
– Можно и до Власия подождать, – говорили дру-
гие. – Вон какие сугробы – куда!
– Власий попадает на масленую неделю.
– Ну и что? А по сугробам-то? А к Власию прижмёт
теплом снежок.
– Не-ет! А вдруг снова наметёт.
– И то!
Дарованной обычаем властью в этот день женщины
распоряжались чётко и звонко:
– К ночи привязать всех собак и запереть скотину!
– Закрыть двери, ворота, ставни!
– Мужикам не выходить из избы и детей не пущать!
И чтобы не случилось «беды великой», мужики со-
гласились выполнять указания женщин.
– А если корова телится? – спросил один.
– Дело святое. Помогай ей, – смягчились женщины.
На том и порешили: завтра, на Вукола-телятника,
опахивание села.
Аграфена пришла со сходки, подоила корову, напои-
ла телят в избе. Собралась к Клюкиным, к крестникам.
Взяла горшок с молозивом, упругим, похожим на сыр
первомолоком коровы, сваренным ещё утром, и только
вышла за ворота – Евдокия.
– Корова телится! Попроси Гаврилу помочь.
Аграфена отдала ей горшок и вернулась за Гаврилой.
…Бурёнка Клюкиных отелилась бычком.
– Третьего мужика получай, Федот! – Гаврила улы-
бался, стоя в избе Клюкиных, вытирал руки.
– Да уж, что Бог послал. Ждали тёлочку… – не очень-
то весел был Федот. – Бычок – на мясо, а тёлочка… Ну что
ж… До опахивания выскочил и то хорошо.
– Теперь своё молочко, – утешала Аграфена.
– Да… Благодарствуем.
У Клюкиных появились дополнительные заботы, и
Погореловы вскоре удалились.
На Вукола-телятника женщина-оповещалка обошла
всех баб, давших согласие участвовать в опахивании. До-
пускались и молодые, и старые.
Договорились, кто берёт чёрного кота, кто петуха,
соху, метлу…
Жители села закрывались, запирались, скрывались
с глаз. Знали: с бабами на опахивание шутки плохи. Не
дай бог им встретиться чему-нибудь живому, пока они три
раза с сохой пройдут вокруг села – забьют. Два года назад
в Осиповке гонялись за деревенскими парнями, пока те
не забрались на дерево. И как ни клялись парни, что это
мы: Игнат и Митяй, как ни просили соседку тётку Авдо-
тью – не поверили женщины. Не уходили, пока не замёр-
зли. «Коровья смерть» может принять облик кого угодно,
потому что – нечисть.
Ровно в полночь оповещалка солдатка Матрёна в од-
ной рубашке, с распущенными волосами, но в валенках,
вышла на улицу и стала бить в сковороду и вопить, увле-
кая баб за околицу. Женщины выходили, гремя кастрю-
лями и сковородами. У многих были мётлы, серпы.
За околицей женщины остановились, распустили
волосы. Матрёна сняла рубашку, её впрягли в соху.
Сами женщины сели верхом на мётлы. С шумом, кри-
ком, дикими воплями: «Коровья смерть – уходи!» дви-
нулись за Матрёной.
– Мы зароем тебя с кошкой!
– Мы зароем тебя в землю!
Безумная толпа сделала три борозды вокруг села на
триста дворов, закопала в мёрзлую землю петуха и кош-
ку, а затем мирно разошлась по избам.
Никто не заболел, кроме Настасьи Парушиной, крёс-
тной матери Катерины Погореловой.
– На себя приняла старуху, – говорила Настасья.
«Коровья смерть» обошла стороной Крутоярово.
И слава Богу.
И слава женщинам.