Однажды тёплым майским утром папа позвал Софийку: «Иди, дочка, посмотри на это чудо».
Софийка подбегает к папе и глазам своим не верит– на том месте, где до войны в их дворе рос погибший без ухода виноградник, из-под земли, пробив себе путь к свету, появился светло-зелёный клейкий листочек. Кажется, он прямо на глазах растёт и наливается соком.
Согреваемый солнцем и любовью, этот кустик с годами превратится в крепкую лозу. Её ветки образуют роскошную беседку, каждую осень будут дарить семье спелые янтарные гроздья винограда. Лоза будет удивлять своей красотой, радовать глаз. Знать, крепкими были корни, если будучи порубленной, лишённой ухода и заботы, она вернулась к жизни и стала плодоносить…
Взрослела Софийка, училась понимать себя и других. Шло время. Вот уже и Лариса подросла, первоклассницей стала. Однажды из школы вернулась в слезах: пока она бегала на переменке попить, Валюшка, её соседка по парте, вытащила из портфеля завтрак и съела его...
Софа видела, как утром мама заворачивала в газету два кусочка чёрного хлеба с тонкой прослойкой какого-то топлёного жира. Ничего другого в доме не было.
Она прижала к себе сестрёнку и стала её успокаивать:
– Нехорошо, конечно, брать чужое без спроса. Но ты, Ларочка, пойми: она ведь тоже хотела есть… Прости и не обижайся. Ну-ка, пойдём, я чем-то сейчас тебя угощу.
Она подвела сестру к виноградному кустику.
– Посмотри, что у нас есть!
Эту самую первую спелую гроздь винограда она долго не срезала – ждала, пока нальётся сладким соком. И, кажется, теперь как раз настал тот самый момент, которого она столько ждала.
Софийка давно поняла, что в этом мире царствует не только добро. Однажды, когда в Доме пионеров она репетировала роль Ульяны Громовой из «Молодой Гвардии», из её портфеля украли хлебные карточки.
Страх перед тем, что всю семью на целый месяц она оставила без хлеба, мучил и не давал ей покоя. Как сказать об этом маме? С кем посоветоваться?..
В прошлый раз было проще. Тогда выручила соседка Татьяна Макаровна. Но и потеря была не так велика, как эта.
…Очередь за хлебом протянулась от самой пекарни-магазина Мекича (так называли её ещё с дореволюционных времён, по фамилии тогдашнего хозяина) до переулка, ведущего на соседнюю улицу. Скользя по утоптанной снежной дорожке, она спешила к этой очереди– хотелось побыстрее купить хлеб и поскорей добраться до дома и отогреться…
Да и есть тоже сильно хотелось. Кусочек чёрного хлеба и яблочко «сенап» она съела ещё на первой переменке, а сейчас уже далеко за полдень.
Очень холодно – в байковых рукавичках пальцы стынут так быстро, что отогреть их даже в карманах куцего пальтишка нельзя. И ноги закоченели. Когда мама отстрачивала ей похожие на валенки бурочки, что выкроила из своего старого пальто, то между двух половинок ткани проложила слой ветоши. И тогда Софийка думала, что в бурках этих ноги будут, как в печке. Ведь поверх их она наденет ещё и резиновые калоши – чёрные, блестящие, с красивой фланелевой подкладкой малинового цвета. Тогда казалось, что в такой обувке никакой мороз не страшен. Ан, нет, оказывается и это не спасает от лютого мороза. Из школы бегом бежала, чтобы согреться, а тут стоять в очереди придётся не менее часа. Хлебную карточку и деньги она вложила в рукавицу, чтобы, не дай, Бог, не потерять, а руку спрятала под шерстяной платок, повязанный накрест через грудь и затянутый узлом на спине – всё теплее и ветер не так пронизывает.
Пряча носик в платок, Софийка держится изо всех сил. Помогают мысли о бесстрашной Зое Космодемьянской. Каково было ей, совершенно раздетой на морозе и с петлёй на шее?.. А вчера папе так вообще пришлось занимать очередь в три часа ночи.
В очереди к ней подошла девочка, чуть постарше самой Софийки:
– Ну, что, дрожишь, холодно? Хочешь, помогу? Я там стою, в начале очереди. Давай свою карточку и деньги – и через пять минут будешь с хлебом. А пока стой тут, никуда не уходи.
– Вот спасибо, – обрадовалась Софийка. – Ведь есть добрые люди…
Она ещё долго ждала на морозе добрую девочку. Пока не поняла, что её зло обманули…
Вот тогда-то первая, кто встретила во дворе плачущую навзрыд Софийку, была Татьяна Макаровна. Она отдала ей свой хлеб, а мама тогда так ничего и не узнала. К этой теме они больше не возвращались, хотя соседка часто заводила разговоры о том, что есть добро, а что – зло. Они шли, обычно тесно прижавшись друг к дружке – слепая Татьяна Макаровна и её юная поводырь. Татьяна Макаровна почти каждый день должна быть в церкви – если не на репетиции хора, то на служении. Вот Софийка и помогает ей чем может – то в доме прибраться, то проводить до церкви. Ей это совсем не трудно. Тем более, что храм Божий недалеко от дома – нужно только перейти дорогу, подняться на горку, миновать могилки – и уже над холмом виден зелёный купол.
– Не плачь, родная моя, – успокаивает её Татьяна Макаровна. – Бог видит– ты не виновата. Я сама поговорю с мамой и помогу.
Софийка ещё не знала, чем поможет эта добрая женщина, ведь вместе с мужем-инвалидом, кроме скудного хлебного пайка, они тоже ничего не имеют.
Но весь месяц Татьяна Макаровна приносила из церкви понемногу то хлеба, то пирожков, то булочек – верующие последнее жертвовали бедным, совсем нелишнее для них самих.
Вкус этих булочек и пирожков нам запомнился на всю жизнь.
А ещё на всю жизнь запомнился вкус хлеба, которым нас, меня и Галю, кормили в детском саду. В голодные послевоенные годы детские садики принимали не только детей, чьи мамы работали на производстве, но и детей всех желающих. Дети были ослаблены – голодный сорок седьмой довёл многих до дистрофии. Помню, как к обеду нам давали по два маленьких кусочка хлеба: чёрный– к супу и белый– к чаю. Мы съедали его до крошки. Может показаться невероятным, но вот уже много лет, вплоть до сегодняшнего дня, я ищу и не нахожу неповторимый вкус того хлеба. Даже здесь, в Израиле с таким разнообразием сортов и видов выпекаемого хлеба, я не нашла того неповторимого вкуса детства.
Спустя много лет моя старшая сестра призналась как-то:
– Ну, ты знаешь, Ларочка, как я тебя всегда любила. Прости меня, конечно, но когда ты или Галя болели, и мама оставляла вас дома, то я приносила вам из детского садика ваши дневные порции питания. Ты не представляешь, как я радовалась этому, ведь из вашего скудного рациона кое-что доставалось и мне...
Совсем недавно, когда я пишу вот эти строки, раздаётся телефонный звонок:
– Запиши рецепт, – говорит Софа. – Стакан гречневой муки, баночка йогурта, одна морковь, два яйца, чуть растительного масла, две столовые ложки творога. Всё это немного постоит – и можешь печь оладушки. Попробуй – это тот самый вкус и запах лепёшек, что подносили к поезду, когда мы возвращались домой из эвакуации.
Я тут же состряпала это блюдо – так хотелось хоть на мгновение вернуться в детство.
Софа многое помнит и один за другим рассказывает мне эпизоды нашего детства, словно вытаскивая их из компьютера своей памяти.
На этот раз был тот же сорок седьмой год. Точнее, конец года с объявленной денежной реформой. В трёхдневный срок надо было успеть обменять один к десяти или потратить имеющуюся на руках сумму. В стране дефицит всего, особенно продуктов питания и, чтобы деньги не пропали, люди в спешке покупали всё, что под руку попадало.
За чисто символическую сумму маме удалось продать полуразвалившийся родительский дом. На вырученные деньги она купила несколько бутылок «Шампанского», которые свободно лежали на полках, духи «Красная Москва» и «Красный мак» и пудру, которой, кстати сказать, мама практически никогда не пользовалась…
Вот так бесславно была потрачена эта сумма денег.
В моей памяти голодные послевоенные годы всплывают отдельными картинками, связанными с нашими детскими чувствами и переживаниями.
Хорошо помню тот сорок седьмой. Воскресное утро. Мы уже проснулись, но ещё не встали. За дверью, в коридоре «жужжит» примус. Запах сгорающего керосина нейтрализуется другим – вкусным и аппетитным. Мама жарит свежие бычки. Вечером папа сказал, что заработал «пару копеек» и рано утром собирается сбегать на базар, чтобы купить бычки. Благо, что город приморский и керчане в это трудное время выживают за счет того, что могут позволить себе купить рыбу. Правда, до таких ценных пород, как лобань, кефаль, осётр, камбала, не каждый докупится, а вот бычки, хамса, килька, песчанка – пожалуйста… Одна только рыба не даст умереть от голода. Рыбацкая лодка причаливает к берегу, и рыбаки, считай, нипочём продают свой улов.
Мне помнятся базарные торговые ряды более позднего времени, когда их украшали горки сочной зелени, пирамидки яиц, полушария творога и баночки домашней сметаны, а в мясных лавках на металлических крючочках висели полоски мяса разных сортов.
Как сейчас, слышу многоголосье шумливых торговцев, зазывающих покупателей, и прорезающий эту какофонию тонкий мальчишеский голосок: «Кому-у воды-ы холо-о-дной?..». Мальчонка ходит между рядами с чайником и привязанной к его ручке жестяной кружкой. За копейку-другую он наливает действительно холодную воду. Ты выпиваешь – и она освежает тебя, утоляет жажду. Ты идёшь дальше и видишь безногого инвалида в выцветшей тельняшке. Он вручную крутит колёса своей коляски. На култышках ног – раскрытый фотоальбом. Подходишь, выбираешь понравившуюся глянцевую открытку с изображением лиц влюблённых и золотистой надписью типа «Люби меня, как я – тебя»…
Мы покупали эти открытки, чтобы подарить маме в день рождения или к празднику, приложив к ним маленький флакончик духов «Ландыш» или «Сирень». И непременно букетик подснежников…
Воспоминания эти увели меня намного вперёд. А пока что – время совсем голодное. Но папа в то воскресное утро бычки таки купил.
Мы с Софой, вобравшие в себя аромат жареной рыбы, выходим в коридор. Мама выкладывает на тарелку аппетитных подрумяненных рыбёшек. Всё хорошо. Но по лицу мамы догадываемся, что чем-то она расстроена. Оказывается, Галя сама открыла подвесной шкафчик и съела всё сливочное масло. Там всего-то было граммов тридцать – пятьдесят. Но мама собиралась заправить им постный суп для всей семьи. Помню, досталось тогда нашей отчаянной сестрёнке.
Но что поделаешь, если время такое было…
Однако были у нас, детей, и свои маленькие радости. Помню соседей наших по улице – крымчакскую семью Перичей. По сравнению с нами, эта семья была более обеспеченная. Дети в ней питались лучше, чем мы. Когда Венюсе, Вадику, Саше или Анечке отмечали дни рождения, то приглашали и нас, трёх сестёр. Мы не то, чтобы дружили семьями, но эти люди жалели голодных детей и звали на именины – пусть хотя бы здесь поедят сытно и вкусно…
Мама, нарядив нас в чистенькие платьица, сшитые из одного куска ситца соседкой, портнихой Евдокией, давала в руки подарочек в виде книжки или цветных карандашей, которые нам самим так хотелось иметь, и отправляла в гости.
Возвращались мы довольные и радостные от того, что вкусно поели (в подробностях рассказывали чем нас угощали), что мы там читали стихи и пели песни, что Вадик (он был старше меня на год) играл на своём красивом, переливающемся красным и серебристым цветами, маленьком, но самом настоящем аккордеоне.
Вспомнила о Вадиме – и нарисовалась другая картинка. Мне уже лет восемь – девять. Я пригласила на день рождения всех своих школьных подружек и, конечно, Вадика тоже. Он вручил мне свой подарок. Это был маленький чёрный чемоданчик размером в школьный учебник с изящным металлическим замочком. Такого я никогда не видела и очень обрадовалась подарку. Осторожно открыла крышку, а внутри шесть мандаринок. И это в конце марта!..
Мы веселились, играли, пели опять же под аккордеон Вадика, плясали, угощались винегретом, селёдкой, холодцом, маминым фирменным «наполеоном» из тонких коржей, смазанных заварным кремом и посыпанным орехами.
Гости разошлись, а я стала рассматривать скромные подарочки. Вдруг возвращается Вадик, и мы вместе разбираемся в настольных играх, листаем книжки с картинками… Потом Вадик берёт свой подарок, вынимает мандарины, а сам чемоданчик забирает и уносит домой.
Тогдашних моих огорчений не описать. А сам факт почему-то запомнился мне навсегда.
Снова отвлеклась от темы того голодного времени. Трудно было. Но оно, это время, и сближало людей.
Мы все – наша семья и семьи папиных братьев Ашера и Давида жили, считай, по одной улице, недалеко друг от друга. И если папа и дядя Даня, имея в руках ремесло, могли что-то заработать помимо зарплаты, то дядя Шура (так стали называть Ашера) этого делать не мог.
Мама знала, например, что сегодня Евочке не из чего приготовить обед. Она «снаряжала» нас с Софой и отправляла к тёте Еве в гости. А в мешочке мы несли ей стакан какой-нибудь крупы, немного муки, маленькую мисочку квашеной капусты… Ну, а мелкая рыбёшка- песчанка у неё была всегда. Сосед-рыбак приносил ей в подарок. Рыбку эту мало кто покупал для еды, чаще брали, чтобы покормить кошек. А тётя Ева дважды пропускала её через мясорубку. Косточки и жёсткая чешуя хорошо перемалывались, и из этого фарша получались очень даже вкусные котлеты.
Сама же тётя Ева была человеком широкой и доброй души, в которой всем находилось место. Соседки частенько заходили к ней посидеть, поговорить и между тем чем-нибудь угоститься.
Вот на такой щедрости и доброте наших родителей мы росли и воспитывались, получая уроки взаимопонимания, терпения, умения разделить беду и радость близких.
Позже, когда жизнь стала чуть легче, когда семьями собирались по вечерам за чаепитием под нашей виноградной беседкой, папа любил вспоминать, как посадил этот виноград в честь моего рождения. Я слушала и всякий раз думала – наверное, выжил виноградник не только потому, что крепкими оказались его корни, а ещё и потому, что жизнь этой лозе подарило доброе сердце нашего папы.