рассказ
Беньямин отодвинул штору, которой был завешен вход в маленькую спаленку и, войдя в неё, склонился над кроватью, где спала его внучка:
- Жанна, пора вставать. Ты не забыла, что у нас сегодня важный день?
Не открывая глаз, девочка обняла своего деда за шею и сонным голосом, спросила:
- Дедушка, а мама и папа приедут?
- Ну, конечно, приедут. Куда ж они денутся? К обеду твои мама и папа будут здесь.
- Дедушка, а почему Маечка не просыпается?
- А мы с тобой её сейчас и разбудим.
- Да я уже проснулась! Разве ж с вами поспишь? - деланно-недовольным тоном ответила Майя, потягиваясь и щурясь от раннего утреннего света, уже проникшего в комнату через окно.
- Ну, ладно, девочки, вы поднимайтесь, а я пойду бабушке помогу, - сказал Беньямин и вышел из комнаты, в которой стояли две металлические кровати с никелированными шариками на спинках, тумбочка и два стула.
- Жанна, беги ко мне, пообнимаемся, - позвала Майя свою племянницу.
Девочка подпрыгнула несколько раз на пружинной сетке, а когда спрыгнула на пол, Майя довольно строгим тоном заметила ей:
- Ты, дорогая моя, кончай прыгать по кроватям, а не то, я расскажу бабушке. Ясно тебе? - и, сменив гнев на милость, продолжила:
- Ну, да ладно уж... Чего стоишь? Залазь скорее ко мне, стрекоза. Полежим немножко. Вон, посмотри-ка лучше в окошко. Видишь, сколько вишен на дереве? И все красные. Надо будет собрать. Будешь мне помогать? Оберём всю ягоду, и бабушка нам варенья вишнёвого наварит. Ты же любишь бабушкино варенье?
- Я больше люблю косточки булавкой выковыривать и пенку. Пенка – это самая большая вкуснятина на свете... и сгущёнка тоже, - сладко причмокивая, сказала девочка и, преданно заглядывая в Маины глаза, попросила
- Маечка, дружочек, ты не говори бабушке, что я прыгала по кроватям, а то она рассердится, а я постараюсь больше не прыгать. Ладно?
- Ладно.
- Майя, а важный день уже начался?
- Начался.
- А когда мы на него пойдём?
- Вот позавтракаем и пойдём.
- А когда к нам приедут мама с папой?
- Ну, тебе же дедушка сказал, что они приедут к полудню.
- Нет, дедушка сказал, что они приедут к обеду.
- Это одно и то же. Ну, хватит вопоросов, обувай сандалики и пойдём умываться.
Тётя с племянницей, перегоняя друга, выбежали во двор к умывальнику. Умываясь и балуясь, они весело плескались водой и громко смеялись. Было видно, что, несмотря на разницу в возрасте, они неплохо ладят друг с другом. Восемнадцатилетняя Майя, забавляясь со своей шестилетней племянницей, явно забывала про эту разницу.
- Доброе утро, девочки. Одевайтесь и быстро к столу, - сказала бабушка Соня, выходя из кухни и на ходу вытирая руки передником. - Сегодня важный день, так что некогда долго рассиживаться.
Спустя четверть часа Майя и Жанна вошли в столовую, одетые и причесанные. В Жаннины чёрные косы Майя вплела красные атласные ленточки, а свои уложила «в корзиночку».
- Бабушка, а мы уже готовы, - сказала Жанна и устроилась рядом с Майей на, обтянутое коричневой кожей, канапе, которое на белорусский манер, называли канапой.
- Ну и хорошо. Позавтракаем и двинемся, - ответила Соня.
Она поставила на длинный обеденный стол миску горячей картошки, от которой поднимался густой пар и исходил аппетиный запах, баночку густой сметаны, и на деревянную разделочную доску выложила ровненькие, как на картинке, с крупными пупырышками, огурцы, большие, бурого цвета, помидоры, и длинные перья промытого и ещё влажного зелёного лука, недавно сорванного с грядки. Беньямин, сидя во главе стола и нарезая большими ломтями тёплую буханку домашнего чёрного хлеба, сказал:
- Хорошенько подкрепитесь, стрекозы, чтобы в дороге не ныли мне. Мы с бабушкой берём с собой только питьё, - и добавил, обращаясь уже к жене:
- Соня, налей-ка им по чашке молока.
- Бабушка, расскажи мне про важный день, - попросила девочка.
- Жанна, я тебе уже рассказывала, - ответила Соня и нежно погладила внучку по голове.
- Майя, тогда ты расскажи, - обратилась Жанна к тёте.
- Я тебе уже рассказывала, - отмахнулась Майя.
- Не пререкайтесь. Я сам тебе расскажу по дороге, - успокоил внучку Беньямин.
- А когда мы пойдём в дорогу, дедушка? - сдерживая нетерпение, спросила Жанна.
- Жанна, ешь спокойно, не крутись, как юла. Позавтракаем и пойдём, - назидательным тоном пресекла её расспросы Майя.
***
...Короткая улица постепенно оживала. Из своих домов, одна за другой, словно по договорённости, с разницей минут в десять с небольшим, вышли три семьи: семья покойного Вениамина Когана, дом которого находился в начале улицы, семья Иосифа Бронштейна, и семья Беньямина Френкеля, что жил недалеко от аптеки.
Из окна дома, расположенного напротив дома Френкелей, откинув занавеску, украдкой выглядывала Зинаида.
- Отойди от окна. Слышишь меня? Что ты вытаращилась? Может, тебе хочется прогуляться со своей подругой? Так давай. Тебя никто здесь не держит. А что? Славная прогулка может получиться, - угрожающим и, одновременно, издевательским тоном сказал, незаметно вошедший в комнату, Павел.
Зинаида, вздрогнув от неожиданности, поспешно отошла от окна.
- То-то, же. Смотри мне. Увижу тебя возле Соньки пархатой, прибью, ты мой нрав знаешь. Хватит, что твой идиот у них днями пасётся, а они добренькими прикидываются и привечают его. Вот, мол, какие мы, зла не помним, - скривился Павел. - Пойди, уведи его в дом. Слышишь, старая? А жиды пусть идут к своим жидам – туда им всем и дорога.
Женщина, уронив, словно плети, натруженные, с толстыми выступающими венами, руки, покорно застыла перед мужем, не поднимая на него глаз.
Павел, откинув занавеску, тайком выглянул на улицу и грубо бросил в сторону окна:
- Тьфу, и чтоб вы только все передохли, - и, не меняя тона, как отрубил, - Пошла отсюда!
Зинаида неслышно удалилась, остановилась во дворе, словно собирая силы, чтобы открыть лёгкую калитку. Маленькая, сухонькая, в серых одеждах, стараясь быть незамеченной, выскользнула на улицу... словно птичка из железной клетки.
На скамейке возле дома сидел сын Павла и Зинаиды. Трудно было определить, сколько ему лет. С первого вгляда, казалось, вроде бы, юноша, а присмотришься, могло показаться – старик. И становилось понятно, что он болен, и болезнь его особенная. Таких, как он, в деревнях называют деревенскими дурачками.
Зинаида подошла к скамейке.
- Сенечка, пойдём в дом. Я тебе дам что-то вкусненькое.
В ответ послышались невнятные звуки, голова его непроизвольно задёргалась и, заплетающимися одна о другую ногами, поддерживаемый матерью, он медленно пошёл к дому. На спине его выступали лопатки, похожие на нерасправленные крылья, а при ходьбе поднималось сначала одно плечо, потом другое...
Жанна, спустившись с крыльца и увидев его, громко позвала:
- Сенечка! Хочешь с нами?
Лицо больного осветила детская радостная улыбка и, едва не упав, он рванулся обратно к скамейке. Зинаида ловким, давно, заученным движением, успела подхватить сына, хотя, и саму её впору было поддерживать, или даже нести на руках, настолько болезненный вид она имела.
- Иди, иди, Сенечка, с мамой. Когда мы вернёмся, Майя сама придёт и заберёт тебя к нам поиграть, - сказала Соня и, строго взглянув на внучку, медленно и, раздельно произнося каждое слово, выговорила ей:
- Прежде, чем что-то сказать или сделать, надо сначала подумать, - и продолжила уже более снисходительным тоном, - ты же знаешь, что Сенечка не может ходить. Зачем тревожишь его?
Девочка молчала. Было видно, что она переживает.
«Ничего, пусть попереживает. Впредь, будет думать не только о себе», - мысленно успокоила себя Соня.
Подошла Ксения, держа за руки двух белокурых, неразличимо похожих друг на друга, девочек. Надя и Люба – лучшие Жаннины подружки, с весёлым любопытством поглядывали на неё. Но она своим важным видом старательно демонстрировала, что занята, и что ей сегодня не до подружек и не до глупостей. Ксения поздоровалась и сказала:
- Беньямин, передай маме и папе поклон от меня. Я хорошо их помню, хоть и маленькая была. Они бы тоже меня сразу узнали. Даром, что столько лет прошло.
- Спасибо, Ксеня, передам.
Соседи со всей улицы стояли на крылечках и у калиток своих домов и сочувственно смотрели на односельчан. Все знали, что вышли эти семьи сегодня с утра не просто так. Кто-то прильнул к окнам и наблюдал за развевающимися событиями равнодушно-любопытным взглядом; в чьих-то глазах горел тайный, злобный огонёк...
Был июль месяц. Утро воскресного дня. Три семьи белорусских евреев, проживавших на одной улице, направились в сторону находившейся на углу аптеки.
Потом они перешили «Пионерский скверик», как называли местные жители, расположенный через дорогу от аптеки, небольшой сквер, в котором было много ухоженных клумб, в основном, засеянных астрами, анютиными глазками, георгинами. Вокруг вовсю цвели кусты акации. В центре парка стоял «свой» памятник «Неизвестному солдату». Люди любили бывать здесь. В парке до позднего вечера дети водили шумные забавы, а позже сюда приходили влюблённые парочки, здесь же на лавочках назначались свидания.
А сейчас на одной из скамеек сидели несколько стариков. Увидев проходивших, один из них привстал и, молча приветствуя, почтительно приложил заскорузлую ладонь к козырьку своей кепки.
- Ох, несчастные люди, несчастные люди. Столько пережить... – сочувственно вздохнув, сказал его товарищ.
Выражение на лицах пересекавших сквер людей было каким-то особенным: значительным, торжественно-скорбным. Они прошли мимо здания пожарной охраны и вышли на сельскую центральнуюулицу. Там к ним присоеденились ещё многие семьи. Далее вниз, по мостику, они перешли небольшой пруд, где плавали лилии и кувшинки, цвёл камыш и росла высокая, с разлапистыми листьями, трава ревень, стеблями которой любила лакомиться окрестная детвора. Поднимаясь в гору, люди прошли мимо районной больницы и вышли в конец деревни. Среди знакомых Френкелей были и престарелые Миша и Гнеся Сандлер и их зять, и много других односельчан. Далее тянулась просёлочная дорога, ведущая в сторону леса.
***
По одному краю этой дороги раскинулось широкое поле, засеянное кукурузой. По другому тянулся, довольно густой пролесок, постепенно переходящий в лес.
Деревенские ребятишки тайком от родителей нередко бегали в эти, довольно отдалённые от самой деревни, места, чтобы нарвать кукурузы. Взрослые знали об этих набегах, но ругали детей, больше для порядка. «Ну, и... что будет, если дети нарвут несколько початков?... колхоз обеднеет, что ли?», - думала про себя каждая хозяйка. А дети, стайками и поодиночке, носились по полю между тянувшейся вверх кукурузой, аукались, играли в прятки, подражали голосам птиц. Перебегая через дорогу, они собирали на небольших полянках цветы и играли в свои незатейливые ребячьи игры. И по всей округе ни разу не прошёл слух, что пропал чей-либо ребёнок, или, чтобы с кем-то из них случилось что-нибудь плохое.
... - Дедушка, долго ещё? Я устала. – захныкала Жанна.
Беньямин уже наметил маленькую полянку, на которой росли васильки и ромашки, и сказал:
- Потерпи. Сейчас присядем. Отдохнёшь немножко, напьёшься водички и усталость пройдёт.
Пахло хвоей. Лес манил тенью и прохладой. Были слышны звуки, шорохи. Птичье веселое разноголосье разбудило одинокого глухаря, к которому тут же, будто, чихнув, присоединился его ближайший сородич тетерев. И на пару они стали дружно и громко токовать. Из глубины леса эхо разносило однообразный зов кукушки: ку-ку, ку-ку – самая ветреная из всего птичьего народа, птица необдуманно обещала кому-то долгие лета.
Беньямин, с детства, много раз исходивший этот лес вдоль и поперёк, любил его и различал все голоса, его населявшие. Лес для него был живым и понятным. Казалось, что сегодня и лес, словно почувствовал состояние человека, затих и задумался вместе с ним...
А Беньямин вспоминал Макса, своего старшего брата, сначала воевавшего в Красной Армии, потом, как многие, «побывавшего на Соловках». «Отсидев» четыре с лишним года, в 1942 году, по приказу товарища Сталина, Макс был внезапно и срочно освобождён, отмыт, накормлен, переодет, и незамедлительно переправлен на самолёте прямо на действующий фронт в качестве командующего Армией... Через год Макс погиб, сложив свою еврейскую голову под Сталинградом.
Ещё с самого детства Максу хотелось сделать мир справедливее и добрее. Повзрослев, он свято уверовал в идею братства и равенства и в идею всемирной революции, и носился по этому неправильному миру на коне и с шашкой, сначала насаждая добро - и добром и силой, а потом защищая его... Макс не был женат и не оставил после себя детей, а только фотографию в рамочке, висевшую на стене. На ней Макс был изображён молодым красавцем, в папахе, с шашкой, перепоясанный портупеей...
...- Ну, дедушка, давай, рассказывай, ну, дедушка... - словно издалека, услышал он голосок внучки, и почувствовал, что она дёргает его за рукав рубашки.
- Что рассказывать тебе, Жанночка? - словно очнувшись, спросил он.
- Куда мы идём, что будем делать? В гости, да?
- К родителям моим идём, Жанна... к родителям, - ответил Беньямин, и опять впал в задумчивость.
Беньямину не хватало нескольких месяцев до пятидесяти. Он был крепкий, здоровый мужчина, с почти седыми волосами. На лице его выделялись чёрные глаза, в глубине которых таилась, будто доставшаяся ему в наследство от предков, печаль. Сейчас глаза покраснели и наполнились слезами, и Беньямин, чтобы скрыть слезы, опустил низко голову.
Соня достала бутылку воды:
- Пейте по очереди.
- Ну, дед, ты что, опять спишь? Ну, расскажи, расскажи, пожалуйста, про важный день, хотя бы, - канючила девочка, - почему это вы всё знаете, а я нет. Хочу, хочу знать про важный день.
- Жанна, не приставай к дедушке. Я тебе уже сто раз рассказывала, расскажу сто первый. Когда тебя ещё не было на свете, а мама твоя была такой, как ты, а бабушка и дедушка такими, как твоя мама... - начала объяснять Майя.
- ...и папа, - добавила Жанна.
- ...и папа. В общем так... пришли немцы и убили родителей твоего дедушки.
- Ну, это я и раньше знала. Ты мне про это уже сто раз рассказывала. Расскажи про важный день, вот про что.
- Говорила я тебе, Беньямин, не брать ребёнка с собой, - сказала Соня мужу.
- Но она должна это видеть, чтобы узнать и запомнить, повзрослеет, детям своим расскажет, а её дети своим. И не умрёт память... Поэтому моя внучка сегодня должна быть со мной. Время рассудит, прав я или нет, что взял её с собой. Сейчас это понять невозможо, - закончил разговор Беньямин.
- Дедушка, а что я должна знать и помнить и рассказать детям? - серьёзным тоном спросила девочка.
- Так... Папа, бери маму и идите вперёд, а мы тут сами разберемся, кто и что должен знать, - сказала Майя, - а то я вижу, что толку не будет.
Беньямин помог своей жене подняться с травы, они взялись за руки, как молодые, и пошли вперёд... к месту, где лежали Ида и Залман – родители Беньямина.
... - Жанна, слушай, рассказываю один раз. Мы идём туда, где фашисты расстреляли родителей моего папы, а твоего дедушки... и ещё очень многих еврейских людей, таких, как наша семья, как бабушка Гнеся и дедушка Миша, например. Среди этих людей были и дети. Сегодня откопают яму... а потом похоронят всех по-человечески. Вот и всё. Жанна, дедушка решил, что тебе нужно с нами пойти.. Ты просто постой рядом с ним и всё. Смотреть не надо. Можешь закрыть глаза. Поняла? Жанна, ты что-нибудь поняла? Ответь мне!
- Да, Майя. Я ведь не маленькая. Я всё поняла. Я не буду смотреть. Я закрою глаза и буду держать дедушку за руку, чтобы ему не было страшно.
Жанна и Майя пошли по пролеску. Майя была внешне очень похожа на отца и лицом и харатером. В ней хорошо уживались рассудительность и, как она сама говорила, "знание жизни", с детской доверчивостью, собранность и хладнокровие с нежностью и ранимостью.
В воздухе не чувствовалось ни малейшего дуновения ветра. День обещал быть душным и жарким.
...А потом... увидели бульдозеры, горы наваленной земли и огромный котлован. Кругом было множество людей, большинство из которых плакали. Некоторые, в особенности, пожилые и старики, молились. Родственники павших приехали на это место со всех концов Совесткого Союза. Род многих фамилий уже некому было оплакать - его прервали каратели на краю этой ямы.
Жанна крепко держала Беньямина за руку.
- Вот здесь, девочки, лежат мои мама и папа, - с трудом произнёс Беньямин.
Тихонько плакала Соня. Родители Беньямина были когда-то для неё, потерявшей своих где-то в сталинских лагерях, почти что, родителями, настолько добрыми сложились между ними отношения.
Маины чёрные глаза наполнились слезами и она с трудом сдерживала себя... Почувствовав на себе взгляд, она обернулась и увидела, стоявших рядом, зятя Алексея и старшую сестру Дину – родителей Жанны: «Слава богу, успели приехать», - подумала она.
Дина плакала навзрыд, упрятав лицо в головной платок, – образ деда и бабушки отчётливо запечатлелся в её детском сознании. Особенно явственно помнился момент прощания, когда она, маленькая, вместе с мамой и крохотной сестричкой, уже сидели на подводе, готовые к эвакуации... Рядом было много таких же телег, на которых расположились люди с чемоданами и узлами. Тогда старшее поколение семьи Френкелей, приняло роковое решение остаться в родном доме. Беньямин уже был на фронте.
Алексей стоял возле жены и было явно заметно, как тяжело ему даются всегдашние выдержка и самообладание. Вызвавшись поехать вместе с женой, он понимал, что ему предстоит лицезреть очень тяжёлую картину и, казалось бы, внутренне был вполне готов к этому... Но действительность во много-много раз оказалась страшнее того, что рисовалось ему ранее.
Майя обняла сестру и Дина спросила у неё:
- Майя, может быть, не нужно было Жанночку с собой?
- Дина, поздно это обсуждать. Если ты не хотела, чтоб твою дочку привели сюда, могла с отцом заранее поговорить об этом.
Бульдозеристы закончили свои работы и отвели машины в сторону. Многие, пришедшие со всей округи, и приехавшие из разных мест, подошли к краю котлована. Кругом ещё громче стали слышны стоны, крики и безудержные рыдания. Людей, словно волной, накрыл ужас – глазам предстала жуткая и, по сути своей, нереальная картина... Чувство раздирающей, невыносимой душевной боли переживали сейчас родственники и близкие погибших. Рабочие, спустившиеся вниз для проведения дальнейших работ, отложили инструменты. Даже те, кто поначалу, пришёл ко рву, как называли это место селяне, просто, любопытства ради, были повергнуты в глубокий шок. И хотелось верить, что это только страшный сон, который сейчас закончится, что такого нет и не может быть, потому что просто не может быть... Но земля сегодня раскрыла страшные свидетельства произошедшей на этом месте Катастрофы.
Многие, из находившихся в тот памятный день у котлована, позднее говорили, что они прочувствовали невообразимый ужас перед невообразимым ужасом...
На этом месте другие люди, обречённые одной, общей на всех судьбой, на смерть, стояли на краю огромной ямы, как на краю пропасти... Каждый пережил здесь свой страх, свой ужас, свою боль. Каждый принял свою смерть.
...Поодаль стояла машина Алексея. Майя поняла, что, кроме неё, распорядиться некому, и повела к машине мать и сестру. От сильных переживаний Алексея пошатывало, как на палубе. Беньямин нёс Жанну на руках.
Соня, Майя и Дина сели в машину. Алексей, едва справившись с зажиганием, завёл её, и автомобиль направился в сторону деревни. Моложавая Соня выглядела осунувшейся и, в одночасье, постаревшей. Её красивые чёрные волосы, едва тронутые сединой, рассыпались. Она положила голову на плечо к старшей дочери. Дина обняла мать и одной рукой собирала её рассыпавшиеся волосы в пучок. Майя сидела на переднем сидении, рядом с Алексеем, строго сжав губы, и подавленно молчала.
... Беньямин и Жанна шли пешком и, держась за руки, дошли до «Пионерского скверика». Маленькую Жанну уже связывало с её дедом нечто большее, чем кровное родство – сопричастность к истории своего народа. В силу возраста, она ещё не понимала этого, но чувствовала значительность происшедшего. Душа девочки и душа её деда уже навсегда останутся неразлучными. Жанна поглаживала большую руку Беньямина двумя маленькими ручками, как бы говоря: «Я с тобой, дедушка, не бойся».
***
...На лесной поляне, среди васильков и ромашек, под бескрайним небом родной Белоруссии, омываемая дождями и согретая жарким июльским солнцем... белой стрелой поднялась к небу высокая красивая стела – памятник белорусским евреям, казнённым на этом самом месте войсками СС, спустя месяц после начала войны, в июле 1941 года.
------------
картинка взята из интернета