Галину Петровну Соколову, учительницу и завуча мужской гимназии никто не называл за глаза по имени. Все называли её просто «Командирша».
«Атас! Командирша идет!» – кричал кто-нибудь из ребят, когда в классе в начале урока стояли шум и неразбериха. Услышав её имя, ученики вздрагивали и переставали шуметь. Командирша не спеша, входила в класс, клала на стол журнал, после чего говорила, почти не глядя в сторону детей: «Сидоров, к доске!»
Бедный Сидоров, который, конечно, ничего не учил, понуро плёлся к доске, и после одного или пары каверзных вопросов возвращался на место.
«Два!» – объявляла громко оценку командирша и вызывала следующего, который тоже отвечал, спотыкаясь, и держался у доски ничуть неувереннее Сидорова.
«Два!» – всё также громко объявляла командирша, и садила второго несчастного на свое место. Поставив три или четыре двойки подряд, командирша не успокаивалась, начиная яростно воспитывать, и без того несчастных учеников.
«Что же из вас вырастет, если вы ничего не учите, ничего не желаете, ни к чему не стремитесь? Ни дети прямо, а не знаю что! Одно у вас на уме – танцульки, обжимания, да гуляния под луной! Что я, неправду, что ли говорю?» – строго спрашивала учительница школьников, которые ничего не отвечали, хмуро потупив взор, и, в душе, думая только об одном: «Когда же кончится этот тяжелый урок?»
Многие учителя любили выставлять своих учеников из класса, писать замечания в дневник, вызывать родителей в школу. Командирша этого не делала, она была не похожей на большинство учителей. Заметив, что кто-то из школьников плохо себя ведёт или чего-то недоучил, она предпочитала воспитывать учеников сама, крича на них час, а бывало и два часа подряд.
Увидев её, вздрагивали даже младшие школьники, которые были наслышаны от своих старших братьев и сестёр, что это тетенька из себя представляет.
Чтобы командирша не делала, будь-то рассказ о каком-нибудь полководце на уроке (она была учителем истории) или же выступление на родительском собрании, она делала всё очень уверенно, не оставляя ни у кого, даже капли сомнения в правильности её поступков.
Она умела убеждать очень многих. Она имела очень высокий авторитет. Причем авторитет не столько учителя и завуча, сколько матери и жены.
У Командирши была семья, состоящая из трех человек: мужа, ее самой и сына Кольки. Кольке было двенадцать лет, и он учился в седьмом классе. Маму слушался, но часто жаловался на нее приятелям, рассказывая о том, какая она строгая и как частенько его наказывает за тот или иной проступок.
«Представляете, пацаны, надрала мне уши только за то, что я во время ужина болтал под столом ногами. Сказала, что это некультурно», - жаловался одноклассникам Колька, когда они перед уроком физкультуры сидели в раздевалке.
«А недавно два часа орала на меня за то, что я получил три с минусом по географии», - продолжал рассказывать мальчик.
«Да, Колян, не сладкая у тебя жизнь», - посочувствовал Коле его лучший друг – Серега.
«Плохо, когда мамка в школе работает, сделай хоть что не так, сразу училки мамке все доложат», - вздыхая, говорил Витя.
«Это точно», - соглашался с ним Коля.
После этого мальчики шли на физкультуру, где полтора часа гоняли мяч (уроки физкультуры были сдвоенными), кричали и смеялись, уже совсем не думая о том, что вместе с ними играет мальчик, у которого мама самая строгая учительница в школе. Вспотевшими мальчишки шли на следующие уроки, где приходилось заново думать научными, длинными терминами, напрягая мозги, отвечать на трудные вопросы учителей, писать упражнения, решать непонятные, очень сложные задачи.
Когда на физике раздавали контрольные, Колька облегченно вздохнул, узнав, что получил «четыре»: «Хоть мамка гневится, сегодня не будет!»
Но на риторике, он имел неосторожность поспорить с учительницей.
«Я знаю точно, что скороговорки нам знать необязательно, они вовсе не развивают речь, - сказал Колька Татьяне Григорьевне, которая в сотый раз просила его повторить, что «Карл у Клары украл кораллы…».
«А что же, тогда, по-твоему, развивает речь?» – недовольно спросила учительница.
«Футбол», - ответил Колька, уставившись в одну точку.
«Ладно, ладно, футбол, так футбол», - пробурчала тихо учительница, после чего вышла из класса.
Через две минуты она вошла в кабинет вместе с командиршей, которая строгим взглядом окинула весь класс, после чего сказала, обращаясь к Кольке: «Соколов, ко мне!»
Колька, тяжело вздохнув, поднялся со своего места, и подошёл к матери, которая открыла дверь класса, жестом указав Кольке на то, чтобы он первым вышел, после чего вышла сама. Ученики сочувствующе посмотрели вслед Кольке.
Вскоре дверь класса закрылась, и учительница риторики спокойно продолжила свой урок. Уже никто не помешал ей его вести.
На следующий урок, урок математики, Колька явился, держась руками за верхнюю часть штанины.
«Что досталось?» – сочувствующе спросил Серега.
«Ни то слово», - тяжело вздохнув, ответил Коля…
На следующей риторике Колька вел себя, к всеобщему удивлению, очень вежливо и рассказал учительнице порядка десяти скороговорок. Татьяна Григорьевна была довольна ответом своего ученика и поставила ему две пятерки.
«С такой мамашей ты точно будешь кандидатом наук!» - прошептал Коле Серёга, когда мальчик сел за парту.
«Кандидатом нет, скорее доктором», - мрачно усмехнулся Колька.
На перемене седьмой «Б» построился гурьбой возле парты Толмачёва – главного командира класса.
«Сегодня в шесть сбор в парке. Сигареты я уже купил», - заговорщическим голосом сказал Толмачёв.
«Какие?» - спросил Серега.
«Приму, на другие не хватило», - печально пояснил Толмачёв.
« Ничего, на первый раз нам пойдут и эти», - утешил друга Серёга.
«Да, пацаны, я, конечно, пойду с вами, только боюсь вот, мамка будет возвращаться в это время из школы, как раз мимо парка пойдет!» - вздохнув, сказал Колька.
«Не боись!» - успокоил друга Толмачёв. – «Всё продумано. Если что, быстро спрячем сигареты и скажем, что просто прогуливаемся».
«Хорошо», - ответил Коля, почувствовав себя после слов Толмачёва боле менее спокойным.
И вот пришел вечер. В воздухе лениво кружились осенние листья, печально пели свои песни улетающие птицы, в тёмных, прозрачных лужах, отражались как в зеркале летящие вперед, по голубому небу облака. Мальчишки подошли к парку.
«Что-то Кольки с Серёгой нет», - задумчиво произнес Витя.
«Боятся Колькиной мамаши», - усмехнулся ехидный Перепёлкин.
«Да нет же, вон они идут. Наконец-то! УРА! Армия наша полна!» - радостно завопел Сливкин.
«Ну что, пацаны, каждой твари по паре», - весело сказал Толмачёв, когда Коля с Серегой уже стояли рядом со всеми.
«Не, давай сначала по одной, по паре на первый раз будет тяжело», - сказал Витек.
«Ну, по одной, так по одной», - деликатно согласился Толмачёв и начал раздавать сигареты. Кольке с Серёгой достались из пачки самые последние.
«Счастливые будете», - усмехнулся Толмачёв.
«Да уж, куда там», - ответил Перепёлкин и вытащил зажигалку.
«Берите огонь», - добавил он, обращаясь к одноклассникам.
Все по очереди стали зажигать свои сигареты. Колька с Серёгой зажгли свои сигареты опять самыми последними.
«Сильно не втягивайте»,- посоветовал Толмачёв с явным знанием дела.
«Ну что, пацаны, давайте, за наш первый ансамбль курильщиков», - усмехнулся Перепёлкин, и с ним вместе засмеялись все пацаны.
После первого втягивания сигары, никому, на удивление, не стало плохо, напротив стало веселее.
«Кайф», - тихо сказал Сливкин.
« Классно!» - громким голосом добавил Колька. – «Хорошо, что мамка моя ничего не видит. Вы не поверите, пацаны, сегодня впервые чувствую себя свободным!»
«Посмотрим, как ты будешь себя чувствовать, если твоя мама пройдет сейчас мимо!» – съехидничал Перепёлкин, но Колька не обратил никакого внимания на его ехидство.
«Я свободный человек!» - сказал он Перепёлкину.
«Атас! Командирша, ой… Галина Петровна идет!» – тихо шепнул вдруг Сливкин. Все пацаны сразу же побросали свои недокуренные сигареты. Все, кроме Кольки. Колька до того поглотился дымом никотина, что совсем не расслышал важные слова Сливкина.
Стоя с сигаретой в руке, он продолжал говорить о том, как ему понравилось курить, как это здорово, как это классно. На короткое время он потонул в совершенно, новой, очень приятной для него реальности, ощутив себя абсолютно другим человеком. Лишь только появление мамы заставило его «выплыть» наружу.
Он не видел маму долго, стоя к ней спиной, а она между тем все видела и слышала, медленно приближаясь к сыну. Коля заметил её в самый последний момент, когда прятать сигарету было уже поздно.
Увидев командиршу, Коля резко замолчал, вернувшись к суровой реальности. Сигарету из рук не убрал, а лишь только глупо опустил ее вниз. Командирша строго оглядела сына и его одноклассников.
«Что же сейчас будет?» - с тревогой подумали семиклассники, побоявшись в этот момент даже сказать «здравствуйте».
Колька весь сжался, стоя на холодном ветру, мысленно представив, как сейчас мамка возьмет его за шиворот и потащит домой, где будет долго и мучительно колотить. Но командирша этого не сделала. Она молча посмотрела на сына, не говоря ему ни слова. Колька тоже посмотрел на неё своим беззащитным, наивным взглядом, обозначающим полное доверие, переживание чувства вины, а также огромную боязнь наказания.
Мальчишки, тоже все замерли, молча, наблюдая, за тихой семейной сценой.
Командирша не сказала ни слова в течение двух минут, она лишь только внимательно смотрела на Кольку, прокалывая его своим пристальным, осуждающим взглядом, от которого хотелось спрятаться, убежать, уйти, но только не видеть, не замечать его. После этого Командирша ушла вперёд, наступая на осенние листья, тихо хрустевшие у нее под ногами.
«Мама, подожди!» – крикнул ей Колька, впервые при одноклассниках, назвав ее мамой. Командирша остановилась, повернулась, еще раз очень внимательно посмотрела на сына. Колька бросил наземь сигарету и тихо произнес: «Это была первая и последняя…в моей жизни!»
Командирша кивнула, к удивлению, всех мальчишек, ласково сказав: «Я знаю… сынок!»
После этого командирша посмотрела таким же внимательным взглядом, пронизывающим насквозь, на Колькиных одноклассников и те тоже от одного её взгляда потупили взоры и виновато опустили головы вниз. Спустя некоторое время Толмачёв вынул оставшуюся пачку сигарет из кармана куртки и подал её командирше.
Командирша молча взяла, и заново посмотрела на мальчишек, которые хором, в один голос жалобно пропели без всяких стеснений: «Мы больше не будем!»
«Я надеюсь», - мрачно ответила командирша и, отвернувшись от семиклассников, пошла дальше по осенней аллее, уже больше не оглядываясь назад. Колька побежал за матерью, виновато взял её за руку. Командирша его не отвергла, напротив сжала пальцы сына в своей руке.
«Мама, я честно больше не буду!» - плаксиво сказал Колька, расценивая молчание Командирши, как обиду.
Командирша остановилась, молча вынула Колькины пальцы из своей руки, после чего сказала, посмотрев внимательно сыну в глаза: «Я знаю, сынок, что вы все больше не будете этого делать… И запомни раз и навсегда, самым лучшим можно считать только тот день, в который ты смог, по-настоящему, хоть кому-нибудь помочь на этом свете. Сегодня мой день прошел не зря. Я смогла помочь не только самой себе, но и другим, таким же, несчастным как я матерям, чьи дети тоже переживают переходный возраст, когда в голове у человека творится буря...впрочем… - немного помолчав, добавила командирша, - на то я и училась на педагога. Учитель есть учитель …»
Колька внимательно посмотрел на маму такими же бледно-зелеными, как и у нее, глазами, и подумал, что, наверное, сегодня, впервые в жизни, он смог ее понять…
Зашло за горизонт желтое, круглое солнце, осветились ярким розовым цветом верхушки величавых деревьев, а две одинокие фигуры все также медленно и верно продолжали идти, растворяясь в глубине большого, осеннего парка, покрытого золотистыми, упавшими с высоких деревьев, тихо хрустящими под ногами, листьями.