Высокие мужчины вытанцовывают своими начищенными ботинками зажигательные ритмы, скользя по натертому паркету и ведя за собой своих высоких женщин, пестря великолепием шелка, парчи, брошек и запонок с камнями, миниатюрных шляпок, бархатных бабочек, стреляя взглядом и убивая наповал, как снайперы – точно в цель, без права на ошибку.
Послевоенная Европа удивляет меня своей открытостью и способностью танцевать даже на обломках, перешагивая через трупы детей и родителей, как будто и не было никакой войны, как будто это всего лишь очередной фарс, чтобы поднять дух населения. Человек смеется в лицо смерти, веселясь даже на последнем дыхании, скрывая страх в громком смехе, в пьянящих речах, в шутках про уцелевших мировых лидеров, которые сейчас на какое-то время сами ушли в тень, чтобы веселиться и танцевать, позабыв о своих дымящихся и голодающих странах. Европа сейчас сравнима с Евой Браун, танцевавшей на столе свой последний танец – жить сегодняшним моментом, несмотря на то, что было. И уж тем более, не смотря на то, что будет.
Я пил свой разбавленный водкой мартини, смотря на танцующих и выискивая очередные сюжеты для своей скудной, но весьма преуспевающей колонки в газете, которая с недавних пор стала носить имя своего американского собрата – Times. Я ненавидел Америку, ненавидел эти перемены, считая всю Европу шлюхой, ложащейся под первого попавшегося солдата, который якобы спас ее от рук злого тирана. С другой стороны, чтобы изменилось, если бы этот тиран удержал победу? Да ничего, все то же веселье, все та же наигранная страсть в глазах, танцы на трупах, алкоголь, женщины, вечный праздник. Только все это было бы на немецком. А газета носила бы название Deutsche Welle.
Я усмехнулся, понимая непатриотичность своих мыслей, но мне было плевать, покуда шпионы разведки не научились читать чужие мысли. Вон, кстати, парочка есть и здесь. Сейчас они даже особо не скрывали себя, извечно нося классический темно-синий костюм и причудливую светло-бежевую шляпу с полями. Мне всегда было интересно, чем они занимаются сейчас, после войны, что пытаются разузнать и кого поймать. Новые молодежные движения? Нонконформистов, которые, кстати, весьма неплохо справляются с настроем своей немногочисленной (пока) аудитории. Или, может быть, таких как я, с мыслями, способными перевернуть представление о всеобщих устоях. Я могу это сделать, в моих руках часть прессы, хоть и небольшая, но зачем? Мне не нужны эти волнения, эта суматоха и мой последующий расстрел. Пусть танцуют и дальше, радуя глаз и давая новые поводы для сплетен в моей небольшой колонке. Не больше, я не политик, всего лишь наблюдатель, оказавшийся в центре всей этой суматохи, в самой тихой части послевоенной Европы, способной веселиться, несмотря на все, что с ней произошло.
Сейчас Европа поделилась на две части: германскую и патриотическую. Первые кидали в массы лозунги на тему того, что при Гитлере было бы куда лучше, устраивая довольно пышные, хоть и подпольные встречи, с немецкими маршами, в народных костюмах, настоящим пивом Кельш или Альтбир и круглосуточным показом «Триумфа воли». Вторые просто жили, демонстрируя собой и своим поведением, что истинный дух настоящего европейца не сломить никакой тиранией. Во втором случае так же имели место пышные праздники, которые, правда, скрывали с неохотой и неумением. Я до сих пор, побывав и у первых и у вторых, не мог до конца понять цели этих пропаганд. Гитлер убит (во всяком случае, так говорят), Муссолини расстрелян, в Европе тихо и даже попахивает могильной пустотой (не считая этих вот праздников, но про них мало кто знает), Россия отступила, вернув себе свои же земли – им больше ничего не надо, они будут вариться в своем болоте из коммунистических партий, а Америка далеко, им вообще не понять и лучше не вмешиваться. А это значит пропаганда неуместна, глупа, очередная игра небольшой кучки энтузиастов с деньгами. Попытка найти себе новых марионеток, чтобы снова вершить историю. Деньги, всегда везде главным были деньги. И власть.
В небольшой пепельнице уже не хватало места, а я снова взялся курить, попросив жестом повторить свой мартини с водкой. Блокнот с карандашом лежал напротив меня, ни единой записи, ни единой мысли на тему веселья, всего лишь какие-то очерки в голове. Мне надоело это веселье, мне надоел этот один большой анекдот с начинкой из черного юмора, надоело жить сегодняшним днем и кочевать из праздника в праздник, на одном подпевая на немецком Саре Леандер, на другом танцуя под американский джаз, а на третьем гордиться тем, что ты еще не потерял европейского шика.