Наталье Юрьевне Спиридоновой посвящается
Демаркация
Никто уже не помнит, почему эту процедуру назвали демаркацией. У Анны бабушка была медиком, она объяснила, что демаркация это отграничение омертвевших участков от здоровых. То есть, это понятие было в старину, сейчас демаркация это совсем иное.
Итак, демаркация. Операция длительностью в один твой вдох и выдох полностью излечит тебя от любви. И это гарантирует тебе Справедливое Общество. С детства, в специальных школах внушалось нам, что демаркация – большое благо, что это путь к избавлению от страстей, путь к истинному блаженству и истинной свободе. Еще, помнится мне, преподаватели часто, как бы между собой, но так, чтобы мы слышали, называли нас – героями, пионерами демаркации. Говорят, что иногда и «первые» добиваются демаркации. Потому что не знают, что это такое на самом деле. Они думают, что эта операция освободит их от любви. Наивные. Да, демаркация их от всего освободит. Но, даже если бы она освобождала от любви. В любви главную, самую высокую цену имеют страдания,. куда большую цену, чем минуты полного погружения в счастье. Отвлекся. Мой рассказ о любви впереди. Я сижу в просторной холодной камере, стены ее выкрашенны в темно-коричневый цвет, окон нет, на мне только старенькая летняя униформа. Она совсем не греет. В школе мы слышали о демаркации, потом позже, работая на «первых», я встречал отдельных наших, прошедших демаркацию. Это были тихие, молчаливые, кропотливо работающие люди. Ярко врезалась мне в память одна особенность. Я, по натуре открытый человек, веселый и дружелюбный. Однажды я обратился к одному из этих «демаркированных». Его звали Грегор, он приносил обеды из ресторана моим тогдашним хозяевам – физикам Йовановичам. Сохрани меня Бог, если он есть, еще раз заговорить с кем-нибудь из таких вот «Грегоров». Услышав от меня первые слова с теплыми, дружескими интонациями, он сразу вскинул на меня пустые, но, словно набегающей водой, наполняющиеся ужасом и паникой глаза. Из горла его послышалось безумное клокотание. Я растерялся и стоял перед ним, как дурак, не зная, что мне делать дальше, когда Грегор вдруг уронил пакеты и кинулся бежать, размахивая руками и нелепо, как лошадь высоко вскидывая, ноги. Да, я упомянул, что по слухам, некоторые из «первых» сами добиваются демаркации. Однако, мне в эти слухи как-то слабо верится. Слишком серьезная эта операция даже в том невинном и розовом цвете, в котором представлена она «первым». Зачем им пробовать демаркацию, у них выбор в жизни куда больше, чем у нас. Выбор партнера. Выбор, где учиться, где работать, выбор вообще не работать. Мы – по социальному статусу «последние», но часто нас называют «сумеречными» или просто «сумерами» И вот откуда это пошло. «сумеречная зона» - термин, введенный психологами Справедливого Общества. ЛГБТ назывались мы в на заре Справедливого Общества. То есть, лесбиянки, геи, бисексуалы, транссексуалы. Потом сюда же стали относить трансвеститов, гермафродитов, и вообще всех, чье половое строение, самосознание, влечение не соответствовало требованиям комитета по чистоте пола. К «сумеречной зоне» относили и тех чьи «случайные ассоциации», выскочившие из тестового окна компьютера портала систематического контроля не соответствовали «правильной выборке». А «правильная выборка» - была основой основ Справедливого Общества. «Посумерничаем» говорим мы, когда собираемся вместе. У Анны бабушка помнила про демаркацию, а у меня была жива прабабушка, которая девочкой часто слышала это слово «посумерничаем». Слово это тогда означало: посидеть тихо, изредка переговариваясь, а больше глядя в окно на красный шар заходящего солнца. В комнате не включался электрический свет до наступления полной темноты. Иногда, когда я вспоминаю старинный смысл этого слова, у меня ком подступает к горлу. Мне кажется, что все мы исчезнем, что так же, как растворяются в темной ночи сумерки, растворимся и мы. Мы – исчезнем?! .Когда «подранки» слушают открыв рот, рассказы Павлы, я не верю ни одному ее слову, а верить так хочется.. Павла говорит, что «сумеречные» были всегда, все века и тысячелетия, сколько существовала человечество. Странно, но давным-давно были времена, когда «сумеречные» были равны «первым». То есть и сами «первые» считали «сумеречных» ровней. В недалекие от нас времена ЛГБТ у нас вроде бы появилось право открыто заявить, что мы есть. А также рассказать, какие мы. Нас и тогда мало, кто слушал, но помимо насмешек и презрения, мы не подвергались какой-нибудь серьезной дискриминации, однако Справедливое Общество решило по-другому. Справедливое Общество - это одновременно название нашего исторического периода и название наших верховных правителей. Надо объяснить, что «первые» это идеальные мужчины и женщины. То есть те, которых к сорока годам ни в чем не уличили ни специалисты комитета по чистоте пола, ни специалисты комитета по демаркации, ни тест «правильной выборки». Те же, у кого обнаружили даже одну или несколько «табуированных» ассоциаций, уж не говоря о большем их количестве, попадали либо в группу «А» либо - в группу «Б» «промежуточных». Все же промежуточные «А» и промежуточные «Б» были, как это раньше называлось, гетеросексуалами и это делало их близкими к «первым». Более или менее серьезно наказывали только людей из группы «Б». Если полиция комитета по чистоте брачных отношений уличала их в непосредственной физической измене партнеру, они автоматически теряли право на любую интеллектуальную работу, считались недействительными их дипломы и лицензии, любые полученные ранее награды, в некоторых случаях проводилась полная конфискация имущества. Промежуточных «А», чья вина состояла только в эротических фантазиях, фигурантами которых становились не их партнеры по браку, просто лишали возможности занимать высокие должности во всех комитетах Справедливого Общества. Для того, чтобы «вычислить» нас, не требовалось никаких тестов. В специальные школы нас приводили родители, если у них зародилось хоть малейшее сомнение в чистоте пола отпрыска. Не привести нас они не могли. Это каралось. И довольно жестоко. В принципе от нас от всех могли избавиться. Еще в зародыше. Современная генетика справилась бы с этим. То есть шли эксперименты и вроде бы успешно, но тут Справедливое Общество остановило эти работы. Зачем им все это понадобилось? Все же оставить нас, но принизить во всех смыслах слова и контролировать? Не знаю, возможно, это был эксперимент. Вслед за Оруэлловским Уинстоном Смитом могу сказать только одно: «понимаю, как, но не понимаю – зачем». Роман Оруэлла я прочел, когда жил и работал у Йовановичей. И в то же самое время начал читать одну за другой книги по физике и математике. Муж и жена Йовановичи – были элитой во всех смыслах слова. Правда, к Магде Йованович некоторое время цеплялись люди из комитета по чистоте пола. Им не давал покоя ее ум, ум и способности к точным наукам как-то не вязались с обликом 100% женщины. Потом они отстали. С Иштваном Йовановичем не поспоришь. Он был не только одним из лучших физиков нашего времени, этот человек преуспел во многом. Он имел реальное богатство и сильные связи. Так вот, Йовановичи увлеченно работали дома и много рассуждали о теории мнимомира. А я слушал их, кое-что понимал, непонятное запоминал, а потом отыскивал в книгах и разбирался. В те времена мой рабочий день ограничивался всего семью часами, так что времени на размышления мне хватало.
Я - мужчина, и я – женщина. Я в душе и умом – мужчина, а телом – женщина. От одного этого факта любого «первого» передернуло бы. Так и есть. Когда был суд, я услышал, как присяжный, идеальный, по всем параметрам Справедливого Общества» сорокалетний мужчина сказал сквозь зубы: «Чертовы «сумеры», - когда только они кончатся, уроды» Мне эта гадливая неприязнь была знакома. Еще в ранней юности, бывая в городе по заданиям хозяев, я отмечал, что большинство «первых» именно так реагирует на меня, на мою короткую стрижку, брюки, тяжелую походку. Сквозь непроницаемую маску их лиц проступало отвращение, а порой также что-то вроде ужаса. Однако некоторые из женщин, из «первых» с любопытством и страхом заглядывали мне в глаза. «Ты этого не замечаешь, но у тебя мужской взгляд» - сказала Павла – «ты не можешь его изменить. А, если этих дамочек он волновал, значит, их проглядел комитет по чистоте пола. А, может быть, они просто откупились от комитета». С Павлой мы дружим. У нее как раз все наоборот. Физический пол мужской, ну а все, относящееся к области души и духа. Мне иногда кажется, что по грациозности Павла не уступает многим красоткам из «первых». Мы обслуживаем «первых». Мы делаем то, что всегда делали рабы и слуги. Мы не имеем права произнести в присутствии «первых» ни одного слова, тем более, не имеем права обращаться к ним. Они иногда говорят что-нибудь «в воздух», делая при этом стеклянные отсутствующие глаза. Это, чтобы мы поняли, что слова предназначены не другому «первому», а именно нам. А чаще пользуются декодером-транслятором. Пожалуйста, «сумеры», читайте команды с экрана и делайте свою работу, делайте. Ее всегда много, потому что «первых» много, а «сумеров» всего ничего.
Меня судили, за то, что я нарушил правило. Я пытался разговаривать с «первой». Сейчас уже никому не докажешь, да и не нужно этого доказывать, что первой (вот забавный каламбур) со мной заговорила эта женщина. Я сам виноват, погрузился в уравнения мнимовремени Чезаре Фраскатти и забыл обо всем на свете. «Вы знаете математику?», - раздался надо мной спокойный, ровный голос. Я поднял глаза. Передо мной стояла моя новая хозяйка. Она была одета во все белое, у нее были темно-русые длинные волосы и голубовато-льдистые глаза. Тетрадь с законспектированным курсом Фраскатти выпала из моих рук. За всю свою жизнь, сколько я себя помню, ни один «первый» ни разу не заговорил со мной. Наверное, ей стало скучно и она, Ольга, так ее звали, развлекалась разговорами со мной. А почему бы и нет? Разговаривают ведь люди с собаками. Правда, в глазах «первых» мы ниже собак. Ну что же, значит, мне встретилась особенная «первая». Она закончила математический факультет университета в Йелле, а я набирался знаний по книжкам Йовановичей. Я уже упоминал об Йовановичах, но не пояснил всего. Йовановичи были также высокомерны, как все «первые», но имели свое особое, впрочем, нигде в «свете» не высказываемое мнение. Они считали, что талант, даже, если он «сумер», имеет право на знания. И, так же, как и Ольге, я им благодарен. Они, не то, чтобы явно разрешали мне пользоваться библиотекой, но оставляли книги там и сям: за обеденным столом, в саду, в спальне. Перестали закрывать библиотеку. Вздумай их проверить комитет, вряд ли бы они стали суетиться и оправдываться, вольное же обращение с библиотекой объяснили бы рассеянностью и забывчивостью. Так негласно они подарили мне то, что было для моего ума, моей личности равнозначно самой жизни – знания. А Ольга подарила мне внимание и эмоциональное тепло. А также любовь. Любовь не в том смысле, что она любила меня. Любовь в том смысле, что я полюбил ее. До нее в моей жизни этого чувства не было. А после нее…Вот эта холодная коричневая камера станет последним свидетелем моих любых эмоций. Их из меня просто «выжгут», вернее, часть мозга, отвечающую за эмоции, «выжгут». Разумеется, это не будет подобно тавру на лошадиной спине. Никакого запаха паленого и судорог. Исключено. Даже ни малейшей боли. Парадоксально. «Выжигать» мою любовь будут лучами NF. Теми сами, которыми я интересовался до того, как меня захватила темпонавтика. Можно сказать, что эти лучи были моими любимцами. И эти «любимцы» будут выжигать из меня (мозга, личности, души?) мою любовь. Я не смогу, не то, что любить, я не смогу даже просто радоваться чему бы то ни было. Может произойти и «захват зоны», как у Грегора. Тогда мне останутся эмоции, не просто отрицательные, но усиленные отрицательные. Демаркация до конца не изучена. Мне неизвестно, что лучше: в ужасе шарахаться от любых человеческих интонаций, как Грегор, или стать растением. После суда, хозяин Павлы Константин Антониади добился свидания со мной. Он незаметно передал мне записку Павлы с описанием того, что меня ждет. Я успел попросить Павлу об этом, и она выполнила мою просьбу. Конечно, Антониади рисковал. И очень рисковал. Сама просьба о свидании со мной бросала на него тень. Но это был редкий и мужественный человек. В нас «сумерах», физически «выжигали» любовь к «первым». «Но, - спрашивал я себя, - как произошло, что без всяких лучей во всех «первых» «выжгли» человечность?». Оказалось, что не во всех. В Антониади я увидел надежду. Уже не для себя, нет. Надежду, на то, что в нашем удивительном и могущественном веке человеческое племя не отринет ни одного из своих детей.
Я рассказываю, сбиваясь наверное, не все понятно, возникает впечатление непоследовательности, обрывчатости. Но, вряд ли люди, которых ожидала виселица или электрический стул, смогли бы излагать свою прошедшую жизнь достаточно стройно. Итак, сначала Ольга разговаривала со мной редко, осторожно и сдержанно. А потом что-то привлекло ее во мне. На суде она сказала, что привлек ее мой талант и мой ум и что она просит, чтобы мне, в виде исключения, провели лишь частичную демаркацию или вообще заменили демаркацию приемом препаратов. «Частичная демаркация, или, тем более, прием препаратов», - говорила она, - позволит использовать способности Ригды Рэй для целей науки» (Ригда – это мое имя. На древнем языке слово «ригды» - означало «цепи», «вериги»). Ах, Ольга, Ольга…Поначалу она была, почти как все «первые», но разве что чуточку человечней. Она позволяла мне больше отдыхать и дольше спать. Не по пять часов, как в «установлении правил и обязанностей», принятом Справедливым Обществом в отношении взрослых «сумеров», а по восемь. Но, по мере наших разговоров, она стала нарушать все больше пунктов «установления». Например, стала приглашать меня к столу, позавтракать с ней, пообедать, поужинать. Разрешила пользоваться бассейном, спортивным залом, библиотекой, фильмотекой. Иногда доходило до смешного. Мыть посуду была моя обязанность. Но, видеть, как после почти дружеского разговора, раз за разом, твои тарелки убирает и моет другой человек, ей стало неловко. Она краснела, а потом решительно заявила, что посуду мы будем мыть по очереди. Словно теплый ветер занимающегося летнего дня своей лаской дохнул мне в прямо душу. В ее словах и поступке была сильная схожесть с тем, чего мы – «сумеры» были лишены, что нам было запрещено, в ее словах и поступке было начало того, что так важно человеку. Это слово и это понятие было – семья. Ведь маленькими мы, как не крути, жили в семьях. И, конечно, же, я уже писал об этом, ОНА СО МНОЙ РАЗГОВАРИВАЛА. Я ничего не знал о ее жизни там, в мире «первых». Не знаю, была ли она счастлива. Может быть, если бы я хотя бы что-нибудь знал о ней, не произошло бы то, что произошло. Непоправимая беда подкралась ко мне незаметно. Однажды я поймал себя на том, что весь день прокручивал Ольгин внимательный, заинтересованный и с какой-то необычной теплотой, взгляд. В жизни, в душе моей появились крылья, рванувшие меня прямо к небесам. Влюбленность долго скрывать невозможно. И Ольга заметила. Она должна была немедленно сообщить об этом в комитет по демаркации Справедливого Общества. «Сумерам» не полагалось иметь чувств. На наши «внутрипопуляционные» симпатии и страсти Справедливое Общество смотрело «сквозь пальцы», но чувства, возникшие у «сумеров» к «первым», подлежали немедленной демаркации. Итак, Ольга должна была сообщить в комитет. Она это знала, и я это знал. Но, почему-то Ольга медлила. Постепенно она полностью изменилась по отношению ко мне. Она стала примерной «первой». Ни один параграф «установления правил и обязанностей» больше не нарушался. Мой рабочий день длился теперь шестнадцать часов. Хозяин должен был сам определить и расписать работу на шестнадцать часов. Так гласило «установление». Поэтому в распорядке работ, встречавшем меня каждое утро помигиванием зеленых букв на большом экране, вместо уборки огромного дома «раз в три дня» значилось, «ежедневно». Тяжело мне было втягиваться после относительно вольной жизни в рутинную работу прислуги. Но самым тяжелым было не это. Я ужасно страдал оттого, что Ольга замолчала, краткий сухой перечень ее поручений я читал теперь только с экрана декодера. И ни полслова человеческих, к которым я уже так привык, хотя бы даже самых простых, простеньких коротеньких и ласковых, типа: «привет» или «доброе утро». И еще я страдал оттого, что не хватало у меня теперь времени ни на книги, ни на математику, ни на ведущие в современной физике теории мнимомира и мнимовремени. С небес судьба больно швырнула меня на каменистую землю, я снова стал бесправной рабочей скотинкой. Ольга молчала, дни шли за днями. С утра я еще верил в чудо, к обеду уже грустил, вечером снова надеялся, а ночью совсем отчаивался. Я был человеком. Во всем. В сексуальном влечении тоже. И хотя оно не слишком отличалось от влечения «первых», они считали его странностью и мерзостью. Они так считали, а я просто любил ее. Так любил, что готов был отдать за нее жизнь. И ночи мои мне были особенно тяжелы. Не зря, видно, говорят, что «надежда умирает последней». Только я бы поправил: «надежда никогда не умирает». Вдруг она все же заговорит со мной?! Как же я, дурак, не ценил свое счастье тогда, начиная с чудесного мига, когда она спросила меня: «Вы знаете математику?» Я должен был благоговейно «процеживать» каждый день, каждый час, каждую секунду, я должен был вслушиваться в ее голос, запоминать все его интонации. И тысячу раз вспоминать потом этот голос. Она уехала на морское побережье, кратко информировав меня об этом с экрана. Однажды тоска по ней так скрутила меня, что, напившись снотворного, я, свалился в тяжелый беспробудный сон. Что-то заставило меня подхватиться. В комнате горел неяркий свет. Ее ладонь лежала на моем предплечье. Я чувствовал теплоту этой ладони. Она так плотно прижимала ее, к моему предплечью, словно испытывала упругость мышц. Она стояла рядом, смуглая от загара в белой короткой юбке и белой майке. И в этот момент я подумал, что не было у меня раньше высокой мечты, а теперь она есть! Рядом, в шаге от меня, в секунде от меня стояла моя мечта. Слезы заполнили мне глаза: да, неужели это может наступить когда-нибудь, исполнение моей мечты?! Вот сейчас она спросит что-нибудь, а я отвечу. Я буду говорить, а она будет слушать! Я ведь, зная все о комитете и демаркации, зная, что бесконечно молчать о моей влюбленности она не будет, тем не менее, жил только для нее. Все эксперименты по темпонавтике изучил от самого первого, удивившего и обнадежившего ученых, до последнего, результаты которого не могла объяснить ни одна из выдвинутых гипотез. А мне удалось парадоксальные итоги последнего эксперимента, в конце концов, втиснуть в систему из n+m уравнений, где n – число уровней мнимовремени, а m – число показателей состояния мнимомира. Конечно, эти мои «изыски» должны были еще проверить ученые, но мне казалось, что это было теоретическим началом того, о чем предсказывал российский гений, самородок, тихо проживавший в маленьком волжском городке два века тому назад. Темпо-квантовый переход. Попросту объясняя, темпо-квантовый переход – это возможность перемещаться во времени, используя для этого свойства микромира. Да, да, знаменитая машина времени. Кроме того, темпо-квантовый переход раскрывал свойства сверхразряженной среды, скорость распространения которой была больше скорости света. Все это еще надо было проверить, но я верил в удачу, я чувствовал ее всем своим существом. У ученых комитета контроля исторических предпосылок и ученых комитета физики межгалактической среды не было такого стимула к работе, какой был у меня. Мною двигала любовь.
И вот моя любовь стояла рядом со мной. Она смотрела на меня так, как будто видела меня первый раз. Листки с моими уравнениями, разбросанные мною по полу там и сям, (я писал, лежа на полу и держа в поле зрения сразу несколько исписанных страниц) теперь были сложены в аккуратную стопку на маленьком прикроватном столике. Значит, она прочла. Я видел это по ее взгляду. В этом взгляде было удивление, восхищение, сожаление. И это сожаление, кажется, выносило мне сейчас приговор. Иногда людям совсем не нужны слова, яснее и точнее всяких слов говорят глаза. Я понимал ее. «Если бы ты был «первым». Но ты – не «первый»…
Так и не сказав мне ничего, она вышла из комнаты.
А назавтра за мной пришли люди из комитета.
P.S.
В комитет по демаркации Справедливого Общества.
Больной (ная) Ригда Рэй был(ла) подвергнут(та) операции по демаркации согласно решению комитета №3013.
Заключение. В подкомитет статистики. Отнести случай с Ригдой Рэй в категорию «непредсказуемые последствия демаркации». Диссоциация сознания. Полная утрата памяти.
В комитет по труду и социальным ресурсам Справедливого Общества, для сведения.
Ригда Рэй (дальнейшее обозначение «материал № 16600») не может быть использован(а) в интересах комитета по труду. Материал № 16600 передан в распоряжение комитета по контролю народонаселения и утилизации.