И каждый вечер в поздний час…
(многим и многим организаторам лесбийского движения, людям, которые своей работой приближают время нашего равноправия, посвящается)
Я бежала, стараясь дышать редко и неглубоко, чтобы не обжечь морозным воздухом легкие. Когда я останавливалась, чтобы перевести дыхание, я торопливо бросала в рот светло-зеленые виноградины. Так захотелось чего-нибудь кисленького, летнего среди зимы. И я радовалась, что хотя бы это маленькое желание осуществить в моих силах. Зимний вечер был черен, как сама ночь, но Москва – бессонный город, сияла огнями. Десятки маленьких квадратных окон домов гигантов светились мягким золотистым светом, словно пчелиные соты. Красными, белыми, желтыми и синими огоньками помигивали, вздымали радужные фейерверки из снежинок, проносящиеся по широкому шоссе машины. Цепочки фонарей освещали Рижский мост. Как бы ни обстояли дела в моей реальной жизни, один вид Москвы всегда вселял в меня бодрость и оптимизм. Все наши ходили в клуб проходными дворами, и потому добирались до него быстро. А я, потерявшись пару раз, в этих самых дворах, шла четко по схеме, никуда не сворачивая. Сейчас я спешила, не только для того, чтобы можно было лишних десять минут побыть в клубе, сейчас я опаздывала на репетицию. Мы ставили спектакль. Сценарий написала Света. Света и Зара – так представились они мне, когда я два года назад впервые пришла в клуб. «Наших» я мало кого знала по фамилии, фамилий по понятным причинам, избегали. К имени (если оно - распространенное) добавляли Интернетовский ник, или прозвище, (во времена социал-демократов оное именовалось «партийной кличкой»). У меня в мобильнике были заведены телефонные номера четырех Кать: Катя-Ливень, Катя-Дельфин, Катя-Павлик и Катя-«свежий мальчик»,. Низенькую крепко-сбитую, розовощекую Катю прозвали «Павликом», потому что она почти каждую свою фразу заканчивала словами «Ну, ясный Павлик». Кличка эта, надо сказать, очень ей шла. Интересно было и происхождение «свежего мальчика». Это было на первом занятии нашей группы психологической поддержки. Когда надо было рассказать что-нибудь веселое о себе, встала высокая, гибкая девушка с мальчишескими замашками и, оглядывая всех озорными серыми глазами, сказала: «Когда моя возлюбленная впервые пригласила меня к себе домой, ее брат спросил: «О, а это еще что за «свежий мальчик»? Зара фамилии своей не скрывала, хотя имя у нее было редкое, и ее трудно было с кем-нибудь спутать. Свои письма в мэйле и статьи в журнале она подписывала «Зара Мугуева». Зара приехала в Москву учиться из Моздока, окончила университет, и осталась жить в столице. По телосложению она была вся какая то угловатая: плоская грудь, квадратные плечи, прямые без плавной закругленности бедра. Из под черной прямоугольной рамки очков глаза ее смотрели одновременно философски и критически. Рациональность и еще раз рациональность. Нуль эмоций. Зара была великолепным организатором. Начала она свою деятельность с создания сайта и виртуальных знакомств. Она отыскала в нашей среде девчонок, которые смогли самостоятельно и плодотворно работать в тех направлениях, в которых они были наиболее талантливы. Ольга выпускала великолепный содержательный литературно-публицистический журнал. Тираж был небольшой, но журнал зачитывали до дыр. Оксана организовывала концерты и слеты авторской песни. Помещение для клуба нашла Галина. Галина же была вообще «человек-оркестр». Она писала стихи и статьи для Ольгиного журнала. Была автором и исполнителем многих песен. Сменила в жизни немало специальностей и поездила по стране. Одно время даже плавала на морском рыболовном траулере. В память о тех временах у нее осталась любовь к морской амуниции, морским словечкам типа: «полундра», «рында», «склянки» и поговорка «плавали - знаем». Еще Галина была необыкновенно пробивной. Видимо навыки, приобретенные в бытность комендантом общежития, а потом и замом директора по хозяйственной части целого научно-исследовательского института, давали о себе знать. Она нашла помещение для нашего клуба. Впрочем, помещение – это было сильно сказано. Три запущенных комнаты в подвале ее бывшего института. Когда-то здесь содержали подопытных животных. Но, когда в стране стало туго и на животных перестали отпускать деньги, биологи вынуждены были ограничить свои занятия исключительно теорией. Бывший же «крольчатник» (те самые несколько комнат в подвале) сдали в аренду каратистам. Запах животных постепенно выветрился, зато поселился запах пота, так как деятельный руководитель секции набивал комнаты людьми «под завязку». Галина тогда еще работала в институте и пообещала этому руководителю сделать ремонт в упомянутых помещениях. За что он и уступал их нам на один вечер в неделю. Зара держала руку «на пульсе» и успевала везде. Если какое то направление (исключая Ольгин журнал, который всегда был на высоте) захиревало, Зара умела внести свежую струю. Клуб наш, зашифрованный от «вражеских» глаз названием «Клуб по интересам» был клубом лесбийским. Сюда приходили женщины, которым было неуютно в мире, «заточенном» (как сейчас модно говорить) под жесткий гетеросексизм. И, наверное, этот клуб, дающий возможность живого непосредственного общения, а не слепого интернетовского, приносил людям наибольшую пользу. Здесь можно было встретить любовь, здесь можно было обрести друзей. Здесь можно было интересно провести время. И, наконец, здесь была редкая возможность побыть истинным собой, без «замалчиваний» и «прикрытий», на которые неизбежно обрекал гетеросексуальный мир. Когда я приходила в клуб, я ощущала настолько неповторимую атмосферу «своих» людей, что меня охватывало тепло, как иногда охватывает с мороза. Заре повезло еще до всего этого. Как мы шутили между собой «до нашей эры». Она сумела найти свою любовь во «внешнем» мире. Вернее, ей посчастливилось встретить. Она пришла на работу по специальности – инженером-программистом. Ее быстро повысили в должности. Через год она уже была начальником отдела. Бывая по делу у начальника отделения, Зара обратила внимание на его секретаря: русую миловидную девушку. Девушка была замужем. И как уж произошло такое чудо, что мужа она оставила, и перешла жить к Заре непонятно. Мне – непонятно, до сих пор непонятно, как и почему классическая, настоящая, стопроцентная женщина предпочла мужчине мужественную женщину. Они решили, что не имеют право на свое «индивидуальное» счастье. Или, точнее, что их «индивидуальное» счастье обязывает их ко многому, к тому, чтобы помогать другим людям. Они вместе так решили. Поставить спектакль – это была идея Светы. Так уж получилось, что в группе психологической поддержки клуба остались только интересующиеся психологией, другие предпочитали «получать поддержку», собираясь на ступеньках входа в подвал. Шли туда якобы покурить, но эта «покурительная» зона пространства-времени становилась центром самого живого, искреннего и веселого общения. Чьи-то личные драмы, перемежаясь с шуточками, новостями уже не казались драмами, вернее, тяжесть их уже не так давила на плечи. У людей были свои маленькие радости, свои маленькие победы в жизни, поэтому нередко под полами куртки прятались пластмассовые стаканчики с шампанским. Галина в заломленной на одно ухо черной морской фуражке, в синем кителе, который нарочито был расстегнут так, чтобы виднелся полосатый треугольник тельняшки, время от времени, как будто нечаянно появлялась на ступеньках и пронзительными масляно-черными глазами недоверчиво оглядывала публику. Сама она, по ее собственным словам, «бросила пить, курить и матом говорить одновременно». Публика демонстративно совала ей в руки безалкогольное пиво и старательно глубоко затягивалась, изображая полное погружение в курительный процесс. Я никогда не курила, но стремилась в клуб по большей части как раз, чтобы потоптаться, кашляя и щурясь, между курильщиками, послушать любопытные истории, сказать какие-нибудь приходящие в голову смешные фразы, а главное, «забить» этим словесным «белым шумом» свое горе, свою безответную влюбленность. Галине наши сборища на ступеньках не нравились, хотя, за руку («с алкоголем») она еще никого ни разу не схватила. Тем не менее, она затевала постоянные ворчливые разговоры о человеческой неблагодарности. Доля справедливости в ее словах была. Клуб стал ее детищем, а она в нем – комендантом, завхозом и политруком одновременно. Она оформляла (и не тяп-ляп, а высокохудожественно) стенды, отражающие культурную и «внекультурную» жизнь нашего сообщества. Когда я глядела на эти стенды, оформленные и развешенные, что называется «по принадлежности»: в комнате группы психологической поддержки, в тренировочной комнате, где проходили занятия айкидо и дзюдо, меня охватывало ностальгическое чувство по советской родине, в которой прошли мои детство и юность. Красиво оформленные стенды и стенгазеты были неотъемлемые частью этой самой, навсегда утраченной родины. Не ограничиваясь ворчанием, Галина стала о чем-то шушукаться со Светой, и вместе они придумали спектакль. Первое время, если Света заговаривала со мной, я смущалась. Света имела пышную прическу, ее русые косы были короной уложены на голове. Глаза ее были серо-голубые пытливые и любопытные. Света носила рубашку в крупную синюю клетку и бежевые вельветовые брюки, но все у нее было как-то очень по-женски. Рукава аккуратно подвернуты, брюки укорочены и заужены. От нее исходили тепло и женственность. Находясь рядом с ней, я всегда ощущала непреодолимое желание прикоснуться к ней, обнять ее. Вот и сейчас. Она вдохновенно читает свой незамысловатый сценарий. Жестикулирует. Нечаянно задевает меня. И тут же, извиняюще улыбнувшись, поглаживает меня по плечу. Да, мне хотелось бы обнять ее, просто, потому, что она – женщина. Но влюблена я была вовсе не в нее, а совсем в другую женщину. На беду свою – в натуралку. Сотрудницу представительства, контролирующего работу нашего предприятия. Деловитую, педантичную, организованную. Я даже не знаю, чем она меня «взяла». Разве что один раз подняла голову от документов и глянула мне в самые глаза. И было в этом синем взгляде что-то ласковое, что-то завлекающее. Длилось это всего то один миг. А, может быть, мне это только показалось. Так или иначе, влюблена я была в нее до самозабвения.. Как никогда в жизни. И – безнадежно. Я даже не помышляла объясниться с ней. Был прецедент. В канун Нового года, я попыталась поговорить с ней. Летом, когда я впервые увидела ее, на ней были голубые джинсы, белая рубашка и черный пиджак. А сейчас она была одета строго, но исключительно по-женски: гипюровая белая блузка, черная, расклешенная у колен юбка, остроносые туфли на каблуках У нее были широкие бедра от одного вида которых (уж не говоря о грезах на эту тему), у меня перехватывало дыхание. Она была очень сексапильна. Она была ослепительна. Я так и застыла, глядя на нее. Наверное, она что-то почувствовала. Потому что, изменив своим правилам, быстро подписала мне все, почти не глядя. «Наталья Юрьевна, - робко и скомкано сказала я, - поздравляю Вас с Новым годом». «Я Вас тоже поздравляю», - глядя мимо меня, подчеркнуто официально произнесла она. «Я хочу сказать, Вам, - продолжала я, - мне нравится…» Сразу после этих моих слов, она резко повернулась и отошла от меня. Окончание фразы: «…как Вы работаете» «повисло в воздухе». Вокруг сновали, подходили и уходили люди. Чужие и равнодушные. Я быстро вышла из комнаты Горечь и радость мешались в моей душе. Радость оттого, что я увидела ее, что я несколько минут стояла рядом с ней, горечь оттого, что она своего пренебрежения не скрывала. Еще меня мучила мысль, что встречать Новый год она будет не со мной, а с мужчиной. И он сможет не только вдоволь наговориться с ней, но и больше… И я без всякой ревности подумала: «Какой же счастливый человек, он сможет проявлять свою нежность по отношению к ней. Вечером снимает с нее эту кофточку, утром надевает». Я поняла, что в ту минуту, когда только вошла, когда смотрела на нее, счастье было рядом со мной. Оно прошло так близко от меня, что, кажется, в лицо мне пахнуло ветром. Позже мне всегда хотелось вернуться в тот миг, вернуться и изменить все. Но нет дороги в прошлое. Ничего нельзя ни изменить, ни отменить в уже совершившемся прошлом. А я все не хотела смиряться с реальностью, все тщетно искала дороги назад, в тот миг. В такие минуты на память мне всегда приходили строки из повести Стругацких:
«С тех пор все тянутся передо мной кривые, глухие окольные тропы.."
Начиная с вечера того памятного дня, я ездила в клуб постоянно, не пропуская ни одного раза. Мои личные переживания не были болью. Точнее сказать, эта была не совсем обычная боль. Ощущение было такое, словно я – второй Муций Сцевола, только в огне тлеет не моя рука, а все мое тело, вся моя душа. «И я, как пожаром, тобой окружен…». В те дни я понимала, что слова эти – не метафора. И еще у меня было ощущение, что мне не хватает воздуха, вернее, ее любви мне не хватало, как воздуха, ее слов, ее голоса, разговора с ней, мне не хватало, как воздуха. Поэтому не были метафорой и стихи Сергея Чекмарева: «И каждый вечер в поздний час любовь приходит, как удушье…». Перенести эти «муки удушья» можно было, только ежеминутно заставляя себя вовлекаться в расчеты и формулы на работе, в дела клуба и интересы людей, приходящих в клуб, по вечерам. Однажды, поздним вечером, возвращаясь из клуба, я купила (в подарок племяннику) игрушечный броневичок. В своей одинокой квартире, я опустила броневичок на пол, вставила батарейку. Из машинки начали выскакивать солдатики с криком «Fire fire!». «Файер!», - вслед за солдатиками кричала я, чтобы только заглушить свою боль.
А Света между тем продолжала читать сценарий. Я обвела глазами комнату. Она была маленькой, никак не больше десяти квадратных метров. Стены были в сырых желтоватых потеках. Рядом с поблекшими плакатами с изображением звезд каратэ Брюса Ли и Чака Нориса висели белоснежные листы ватмана с цветными фотографиями, отражающими отдых нашего сообщества летом на Селигере. Каждая фотография была обрамлена рамочкой, закрашенной алой гуашью, надписи были выполнены черной тушью на оранжевом фоне. Даже не захочешь, так глаза сами тянутся к этому празднику ярких красок. Особенно впечатляли фотографии «морского боя». На сколоченном из бревен и досок плотике, широко расставив ноги, стояла Галина. На ней был причудливый купальник (и где она только его достала). Подобный я видела только в кино, на актере Александре Калягине в фильме «Здравствуйте, я Ваша тетя». Купальник представлял собой полосатый комбинизончик из маечки и панталон до колен. На голове Галины была водружена неизменная фуражка. Только лакированный ремешок был пропущен под подбородком. Шторма вроде бы не наблюдалась, и зачем было укреплять фуражку не понятно. Торс Галины крест-накрест, (топорщась на могучих грудях), пересекали две портупеи. Соответственно, на одном боку у нее висел футляр с морским биноклем, на другом – футляр с видеокамерой. В руке Галина держала боцманскую дудку. По лицу ее было понятно, что в данный момент она не знает, что лучше пустить в ход: дудку или ненормативную лексику. Слева и сплава от нее располагались две «флотилии». И та, и другая, представляли собой десяток плотов из надувных матрацев, связанных между собой. Одна флотилия была составлена из матрацев самого разного цвета: красных, оранжевых, желтых, голубых, синих, фиолетовых. И флаг на «головном» «судне» был в тон матрацам - радужный, его древко венчал выкрашенный в «серебрянку» треугольник. Матрацы «неприятельского» «флота» были черно-белые, их флаг представлял собою лист ватмана, выкрашенный в черный цвет, на котором контрастно, словно прорезанные, белели буквы ГЕТЕРОСЕКСИЗМ. На фотографиях были засняты почти все «наши» и «неприятельские» экипажи. Экипировка была разнообразной. Наклеенные и нарисованные усы, бородки, шпаги, даже «русалочьи хвосты». Надо полагать, что «кавалеры со шпагой» - это были бучи, а русалки, конечно же, фэм, или (как называют их несознательные лгбт-шники) «Клавы». Видимо задача сражения состояла в том, чтобы «спешить» (в данной ситуации, сбросить в воду) неприятеля. И «радужные» эту задачу выполнили. Все «черно-белые» барахтались в воде. Плоты же их, более не удерживаемые друг подле друга, так как «радужные руки» перерезали им все веревки, «разбрелись» по всему озеру. Под листами ватмана на диванчике сидела Фатима. Впритирку с ней сидело еще трое девушек. Девушки слушали сценарий, а Фатима думала о чем-то своем. Ее узкие черные глаза смотрели отрешенно, но были словно живая ртуть, влажны, полны какого-то чувства, не скажешь сразу, обиды, горечи, недоумения. Она была худощавая, невысокая, черноволосая. Стриглась очень коротко, одевалась во все черное: черная дорогая рубашка, черные джинсы и мужские узконосые черные туфли. С Фатимой мы познакомились в редакции нашего журнала три месяца назад. Редакция журнала размещалась в однокомнатной квартире, которую снимали Ольга и ее девушка. Ольга придумала журнал и была в одном лице его редактором, и корректором и верстальщиком. Она назвала журнал «Атлантида». «Мы все, - говорила Ольга, - и есть Атлантида. Вы пройдите по улицам, загляните в глаза женщинам, никаким не мужиковатым, обычным, милым, интеллигентным женщинам. Вы увидите в их глазах выражение, по которому поймете, что они – наши. Только сами этого не знают. На самом деле мы – это целый материк, только придавленный, притопленный гетеросексизмом. Когда-нибудь наша Атлантида всплывет. И все поразятся ее громаде, ее таинственности, ее красоте». Ольга болела душой за журнал. Ей никогда не изменяло природное чувство гармонии, поэтому никогда не было в журнале текстов или стихов, режущих, как рашпиль, выбивающихся из общей тональности. В тот день я принесла Ольге свои дневниковые записи. Я назвала эти записи «Официальные отношения». Ольга сидела за столом, читала исписанные разнокалиберные листы и смеялась. Ольга была невысокого роста, широкая в бедрах и талии. Ее большие серые глаза были широко расставлены. Когда она радовалась или гневалась, она непроизвольно поднимала верхнюю губу. Ольга была удивительно похожа на девушку, в которую я была влюблена двадцать лет назад, когда еще училась в институте. Даже вот этой приподнятой верхней губой. Мало того, она еще и одевалась точь-в-точь как «моя» институтская Наташа: голубая тонкая водолазка, вязаная, бирюзовая, под поясок кофта, юбка в красно-черную клетку. На столе, среди разбросанных листов лежала аппетитно надкушенное и забытое яблоко. Рядом с Ольгой сидела черненькая, коротко стриженая девушка с узкими внимательными глазами. По лицу девушки тоже пробегала тень улыбки. «Знакомься, - сказала мне Ольга, - это Фатима. Она будет вести у вас в клубе секцию каратэ. Кстати, работает, как и ты, инженером, только не на «ящике», а в компании «Аэрбас». Мы с Фатимой обменялись рукопожатиями. Знакомыми показались мне ее черты лица, непреклонный взгляд темных глаз. Словно, мы уже встречались когда-то раньше. Ольга стала читать вслух. Рассказ и вправду был смешной. Сюжет вкратце таков. Создавая первого андроидного робота, конструкторы схватились за голову. Хотя в слове, означавшем классификацию звучал явно мужской корень «андрос», приделать ему мужские «причиндалы» показалось конструкторам-мужчинам проектирующим и делающим первую модель, неприличным. Их не останавливало даже то, что, в любом случае, робот будет одет в одежду. «И зачем ему штука эта, дымя сигаретами, ругались мужики в курилке, -один хрен ничего не почувствует, да и с кем ему это чувствовать! Неужели для этого молодца придется создавать Еву, и необыкновенно чувствительные, дорогие нейронно-электронные блоки». В результате, по внешнему виду робот был мужчиной, но без каких бы то ни было гениталий. При обучении робот застопорил на понятиях пола. Обучавший его дежурный программист оказался шутником и адресовал его к Шекспиру. Робот был на редкость усидчив и трудолюбив. Пытаясь постигнуть смысл разницы полов, он перечитал все пьесы Шекспира, но ровным счетом ничего не понял. Чувствуя, что поставленная задача (и неважно, что он сам ее себе поставил) неразрешима, робот впал в паническое состояние и «задымился» первый раз. Пришли кибер-техники, поставили ему свеженькую-новенькую «нервную систему». Однако, робот оказался хитрым и настырным. Делая вид, что проблемы полов его не интересуют, он «перелопатил» медицинские учебники по анатомии, физиологии и даже психоанализ Фрейда. До психоанализа он докопался себе на беду. А ведь все так хорошо шло. Анатомия с физиологией вроде бы очень ясно и стройно объяснили ему и назначение полов, и их разницу. Секс робот понял, как чисто прикладную вещь и на этом понятии не заморачивался. Когда же он погрузился в работу Фрейда «Женственность», он почувствовал первое приближение паники. Спасательным кругом показалось ему слово «теория» в названии следующей книги. Однако «Три очерка по теории сексуальности» его доконали. Робот задымился во второй раз. Когда пришли кибер-техники, голова андроида была повернута на 180 градусов, дымилась, а он хорошим поставленным баритоном выговаривал: «Не понимаю, что есть мужчина, что есть женщина, что есть извращение или все это - извращение». Далее истории с несчастным роботом происходили самые невероятные. На следующих стадиях он потребовал четкого отнесения его самого к одному из полов. Сделали мужчиной, не понравилось – задымился. Сделали женщиной, не понравилось – задымился. Совсем замордованный бесконечными переделками, вследствие своих собственных комплексов (что стало очень лакомым куском для кибернетики – комплексы у робота, Юнг «отдыхает») андроид, наконец, решил вернуться к исходному состоянию – внешне мужской, безгенитальный вариант. Тут то и подстерегала его последняя Харибда. Все тот же озорник-программист, который вначале его обучения отослал его к Шекспиру, рассказал приходящей уборщице, молоденькой красавице, провалившейся в этом году в театральный институт, невероятную историю. О том, что молодого талантливого актера попросили сыграть роль робота в исследовательском институте кибернетики и робототехники. И как он бедняга мучается, чтобы не выйти из образа. Ибо сыграть человекоподобного робота, труднее, чем просто робота. Девчонка оказалась настолько дурехой, что поверила. И, натирая щеткой, паркет по вечерам, не сводила глаз со светловолосой, расчесанный на аккуратный пробор, головы, склоненной над книгами. Под серой в елочку тканью пиджака рельефно проступали мускулы. Когда девушка, уходя, домой, пересекала институтский двор, она видела, что свет в рабочей комнате «робота» все еще горел. Ей понравилось в нем все. Его фигура, лицо, его аккуратность. Даже его ровное, ничего не выражающее приветствие покоряло ее. Девушка знала цену своей красоте и очень жалела парня, который ради искусства, не позволяет себе ни малейшей улыбочки. Сидит над этими скучными книгами целыми вечерами напролет. Разогретая тайной, девушка надумала себе любовь. Сначала была счастлива только тем, что видит его вечерами. Потом попыталась с ним разговаривать. На ее робкие вопросы он отвечал коротко, четко, ровно. Как машина. Она была счастлива и этими короткими диалогами. Потом девушку охватило томление. Ей хотелось видеть в нем проявления нежности, радости. Чего, понятно и быть не могло. Бедняжка, если бы она знала, что он не отказывает ей. Что он просто не знает таких вещей, возможности их существования. Девушка впала в тоску и печаль. Однажды, нервы ее сдали. Она бессильно опустилась перед ним на колени и заплакала. Робот задымился в последний раз. Техники уже не смогли восстановить ни его «нервную систему», ни его «интеллект». Кибернетика получила второй лакомый кусочек, правда, на этот раз в виде крепкого орешка. Как могло получиться, что лишенный эмоционального мира робот, не «вынес» вида человеческого горя? Тогда самая светлая голова кибернетики воскликнула: «Да, ведь он понял, понял не из книг, что такое любовь, только это понимание стоило ему «жизни».
«Хороший рассказ», - сказала я Фатиме, и смешной, и грустный, похож на анекдот вначале и сказку в конце». «Правда, хороший», - еще раз сказала я и протянула руку Фатиме. Она пожала мне руку и на этот раз в ее глазах были мягкость и доверие».
И мои «Официальные отношения» и рассказ «Ты – робот» Ольга поместила в последний номер журнала. В то время как Света читала сценарий своей пьесы, многие украдкой почитывали «Атлантиду». Света это заметила, наверное, ей было обидно, но она не стала никому делать замечаний, а предложила устроить перерыв. Мы с Фатимой сразу очутились в роли гостей-писателей на читательской конференции. Впрочем, расспрашивали в основном Фатиму.
- Почему такое название?
- Название «Я – робот» уже было, так называется цикл рассказов Айзека Азимова
- Обдумывала ли ты сюжет заранее?
- Я никогда не обдумываю сюжет, а даже, если и обдумываю, то это ничего не значит, стоит мне сесть за компьютер и история складывается сама по себе, часто даже наперекор моему первоначальному замыслу.
- О Фрейде иронично написано, точнее, о его работах, ты и впрямь считаешь Фрейда путаником?
- Нет, я очень уважаю Фрейда. Отдаю дань его проницательности и интуиции. Но, все равно так категорично не ставила бы сексуальность во главу всего. Мне кажется, у нашего бессознательного есть и другие заботы. И еще. Мне перестал нравиться его термин «бессознательное». Психика, деятельность которой, наше сознание не охватывает, решает наши жизненные задачи частенько разумнее, чем мы. Язык не поворачивается называть такой кладезь называть бессознательным.
В ответ на эту Фатимину сентенцию раздалось сразу несколько недовольных голосов:
- Мы тебя просили о рассказе, а ты нам о психоанализе.
- Хватит того, что нам Ливень уши «прогрела» Фрейдом, вернемся к литературе.
- Ага, залила «по уши» психоанализом.
Катя-Ливень, полная, круглолицая девушка в тюбетейке, из под которой торчали многочисленные косички не стерпела такого «поношения» своих лекций и запальчиво сказала: «Кому не интересно, может не ходить на мои занятия, организовывайте себе литературный кружок!»
Фатима примиряюще подняла руку и сказала: «Девочки, не ссорьтесь, я, действительно, слишком подробно стала отвечать. Кому-то это, может быть, скучно».
Но тут не утерпела я, поскольку Фатима «села» и на моего «конька» тоже.
- Правильно, Фатима, - сказала я. Юнг писал, что наше бессознательное состоит из большого числа комплексов или фрагментарных личностей. И даже ставил вопрос так: «А не обладают ли комплексы собственным сознанием?» Поэтому, термин «бессознательное» может быть неудачен, но и термин «подсознание» не намного лучше, если лучше вообще.
- В комнате на добрый десяток секунд воцарилась тишина.
- Да, наконец, заметил кто-то глубокомысленно, - мировая ассоциация психоналитиков еще не знает, что на свет явилось два новых гения.
«Ну, Вернер, - заунывным голосом начала Галина, - ты зачем-то тянешь народ в научные дебри, а это грустно. Давно к нам ходишь, а мы тебя никак не приобщим к общечеловеческим, коллективным ценностям. От твоей науки ну скука же и тоска. И от этого же меланхолия и депрессии. То ли дело новая пьеса, веселая зажигательная песня, вылазки на природу. Жмись к интересам большинства, и оно тебя полюбит».
- Да, уж, - с улыбкой заметила я, - жмись не жмись…
- Фатима, - вступила в разговор до того молчавшая Зара, - а ты сознательно сделала робота человекообразным, но без гениталий, то есть без пола? Я хочу спросить, не заложен ли здесь тайный смысл?
- А какой в этом может быть заложен смысл, спросил кто-то еще до того, как Фатима ответила.
- Ну, как же, человек - мужчина только по внешности, а его полюбили.
- Знай, она о его «бесполости», не полюбила бы.
- Знаете, девочки, - вдохновенно вдруг сказала переставшая дуться Катя-Ливень, - любовь – ведь это воображение, выдумка, фантазия, мне кажется, она и к полу и к наличию его имеет весьма далекое отношение.
Все дискуссии прекратила Фатима. Она сказала:
- Нет, я ничего не закладывала. Писала, как…как писалось.
- Ты, может быть, и не задумывала, - снова не утерпела я, - но твое бессознательное выбрало такой сюжет неслучайно, и явно заложило в него смысл.
«Так, - решительно встала с места Галина, поддергивая свои кожаные бриджи, - за уход от темы штрафую каждого, начиная с Вернера на определенную денежную сумму».
- На что же пойдут наши денежки?
- Здесь, будет…Галина взмахнула рукой, наподобие Петра первого, указывающего место строительства будущей северной столицы,-
- Город-сад!
- Не надо Маяковского, - хриплым баском отвергла Галина, - здесь мы поставим стол для настольного тенниса. Потом будем копить на ноут-бук.
- А чай? Куда мы денем чайный стол? И чашки, и чайники и самовар?
- Чай будем пить в коридоре около ступенек.
- Ага, а лучше прямо на улице.
- А кто будет острить, - грозно повела глазами Галина, тот и впрямь будет пить на улице.
На покрытом цветной клеенкой столике, стоявшем в углу комнаты, сгрудилась разнокалиберные, самого разного фасона чашки, несколько стеклянных стаканов. Еще на столе стоял электрический самовар со сломанным краном и три заварных чайника (из них два с надбитыми носиками). У самого края стола, рискуя каждую минуту рассыпаться и очутиться на полу, лежала большая груда пакетов с пряниками, а также коробок с вафельными тортами, зефирами и шоколадными конфетами.
Я улыбнулась веселой перепалке Галины с ведомым ею коллективом, взяла чашку с чаем и вышла в коридор. Прислонившись спиной к стене, стояла Света и перелистывала журнал. Все тот же последний номер «Атлантиды». Лицо у нее было расстроенное. Мне стало неловко. Я слушала ее чтение невнимательно, отвлекаясь на свои мысли.
«Хочешь, Света, - спросила я, я сделаю на работе ксерокопии твоего сценария и всем раздам в следующий раз?»
«А что, Света посмотрела на меня, - совсем плохо было?».
- Знаешь, я постаралась говорить убедительнее, - я лучше воспринимаю, когда вижу текст. Вот, даже задачу на слух никогда не воспринимаю. Пыталась слушать аудиокассеты с книгами – просто беда. Не воспринимаю совсем содержание. Есть люди «слухачи», а есть «смотрецы».
- И в чем же разница? - улыбнулась Света
- О, колоссальная. Представь, что тебе нужно объяснить, человеку как ему пройти к интересующему его объекту. Ты можешь объяснять только словами: пойдите прямо, потом сверните налево, потом направо и так далее. Если ты объясняешь «смотрецу», вроде меня, то он впадет в отчаяние, потому что ничего не поймет. А если ты возьмешь бумагу, нарисуешь исходную точку, то есть, место, где мы с тобой находимся в данный момент, обязательно привяжешь к этой исходной точке ориентиры…
- И стороны света, Света снова улыбнулась.
- Ну, не настолько, без сторон света можно обойтись, но весь маршрут должен быть привязан к ориентирам, тогда я точно найду. Знаешь, я, даже размышляя над механизмом взаимодействия сознания и бессознательного, рисую схемы.
Света отдала мне сценарий и попросила:
- Тогда почитай, пожалуйста, и скажи мне, как тебе.
- Хорошо, только ведь я совсем не театрал и историю знаю плохо.
- Это не важно.
А это, - Света подала мне журнал, раскрытый как раз на последней странице, -неужели все так и закончилось, как началось, «официальными отношениями».
- Хуже, - ответила я, сейчас нет даже «официальных». Ее подразделение больше не курирует наши работы. Я не удержалась и добавила: «Я ее очень редко вижу, издали, на какие то мгновения. И подойти не могу. Это унизительно как-то. И неудобно, ее напрягать. А забывать ее не хочу и не могу.
«И, хоть известен мне трагический финал, я не хочу, чтоб Гамлет умирал», - процитировала Света. И я не хочу, чтобы чувство твое умирало. От безответности, от безнадежности. Я же вижу, хотя ты держишься здесь со всеми ровно, приветливо, но никого к себе не подпускаешь. Не ищешь замены, не заводишь романов. А ведь тоже нравишься некоторым.
- Знаю, - опустила я голову, - есть стихи такие: «счастье глупой верности несчастной». Только эта верность не столько ей, сколько, наверное, себе.
- Не везет нашим писателям, - вздохнула Света. Мы с Зарой решили поговорить с Сашей.
- Фатима знает?
- Не знает.
- А удобно ли?
- Решили рискнуть, последнее время Сашу несколько раз видели в «Титанике». Туда и пойдем завтра вечером. Хочешь с нами?
- Ну, разве что, посмотреть, как там. Только я с Сашей говорить не буду.
- Может быть, и мы не будем. Посмотрим по обстановке.
Фатима и Саша познакомились на лесбийском сайте. В одном из прошлогодних номеров журнала я прочла об их знакомстве в рассказе Фатимы «Девушка».
«Голосок был очень юный и жизнерадостный, почти детский. Голосок назвался Сашей и весело прощебетал: «Давай, будем на ты». Не успела я ответить, как голосок осведомился: «А как ты относишься к пирсингу?» И снова, я опоздала с ответом, поскольку голосок тревожно-нежно выразил заботу: «Я сниму все, если тебе не понравится». Мне стало смешно от этого «сниму все», и я быстро спросила: «И одежду тоже снимешь?» Голосок на несколько секунд исчез из эфира, а потом печально и совсем не по детски ответил вопросом на вопрос: «А разве надо? Разве это сразу надо?» И столько серьезности, столько усталости было в этом вопросе, что меня мгновенно пронзила боль, потом стало жарко, я почувствовала, как запламенело мое лицо. Шутка моя оказалась дурацкой. «Прости и забудь, прости, пожалуйста». – сказала я, - «ничего такого я не имела в виду». «Я надеюсь», - уже чуть суше сказал голосок. Потом добавил, дрогнув: «Если бы Вы это сказали всерьез, это были бы уже не Вы. Я ведь сообщениями Вашими зачитывалась. Все флудят, дурачятся, набившие оскомины темы обсуждают, а у Вас все так серьезно, так по-настоящему». Я уже знакомилась с женщинами и девушками в Интернете. Встречалась в реале. Я уже знала цену всяческим (а особенно в текстовом виде) признаниям. Сама я всегда была прямодушна, не разбрасывалась признаниями, не говорила комплиментов. Думала, что и все люди такие же, поэтому поначалу людям верила. И было больно и страшно узнать, что для многих людей слова – это только средство, которое они пускают в ход, чтобы овладеть тобой, использовать тебя. И вот мне захотелось, очень захотелось узнать, правду ли говорила та невидимая мне девушка. Мы встретились в переходе метро на «Пушкинской». Она помахала мне рукой. Она была высокой, на пол головы выше меня. Была обута в мягкие кожаные туфли-с плоской подошвой. Эти туфли назывались «боксерки» и вместе с кедами, были очень популярными у молодежи. Ее голени были обтянуты цветными шерстяными гетрами. Была на ней белоснежная юбочка-мини, подчеркивающая красоту ее длинных стройных ног. Хотя на улице было холодно, верхней одежды на ней практически не было. Алая тоненькая курточка – очень короткая, тоже по современной моде. Зато на голове, прямо на рыжих кудрях уютно устроился добротный шерстяной колпак, такой же цветной, как и гетры. Девушка выглядела аляповато, к тому же была выше меня ростом. Я терпеть не могу людей, у которых нет в одежде гармонии, стиля, и терпеть не могу высоких. Когда я направлялась к ней, попыталась подавить свою антипатию, сказав себе: «Ты тоже – не Ален Делон, бучара за тридцать, с узкими глазами, в черном бушлате». Я всегда так делаю. Когда мне с ходу не нравится человек, я, чтобы заглушить возникающее чувство вины перед этим человеком, язвительно комментирую свою внешность. Но когда я подошла поближе, и взглянула в ее лицо, я забыла и об ее аляповатой одежде, и о ее росте. Я даже не заметила злополучный пирсинг, о котором она меня предупреждала. Столько в ее лице было радости, простоты, свежести юности. И глаза. Они были широко-распахнутые, зеленые, как озера. Дрожали влагой. В них были волнение и нежность, ясность и честность. Что было потом, я помню смутно. Мы, кажется, сидели в «Макдональсе». Что-то ели и пили. Она говорила много, но все время делала паузы, дожидаясь моих ответов или комментариев. А я только кивала. Ничего не могла сказать, потому что ее интересы были далеки от моих: современные музыкальные группы, французский язык, который она изучала в институте, живопись. Я ни в чем этом не разбиралась. Была и вторая причина. Мне просто не хотелось ничего говорить. Мне было с ней очень легко. Эту легкость не с чем сравнить. Трудно выразить словами ощущение. Это похоже на полеты во сне. Сердце замирает и так здорово. Она попросила разрешения проводить меня до электрички. Робко протянула руку, хотя вся так и тянулась ко мне. Обнять ли, поцеловать ли – не знаю. А потом, когда электричка тронулась, она снова помахала мне рукой. И сами собой в памяти моей всплыли строки Есенинских стихов: «И долго, долго в дреме зыбкой я оторвать не мог лица, когда ты с ласковой улыбкой махал мне шапкою с крыльца». Когда я уже засыпала, передо мной возникли ее глаза, ее лицо. И я сказала: «Сашенька».
Так заканчивался рассказ Фатимы. Саша несколько раз приходила в клуб. Оживленно разговаривала то с одной, то с другой девушкой. Все находили ее общительной и милой. Фатима, как восточный человек, старалась не выказывать своих эмоций. Но, от счастливого человека всегда исходит столько тепла, что ошибиться было невозможно. Фатима была серьезно влюблена. В девушку моложе себя на 14 лет. И вот, буквально неделю назад я узнала, что Саша ушла от Фатимы, и что ее постоянно видят в «Титанике». Я не разделяла мнения Светы, что с Сашей нужно поговорить. Я считала, что разговорами здесь не поможешь, даже навредишь. Но я никогда не была в «Титанике», поэтому решила сходить с девчонками. «Титаник» был «гейским» клубом, но один раз в неделю его уступали лесбиянкам.
Мы заплатили за вход, показали охране свои вещи, вошли в грохочущий зал. С той минуты, как мы вошли, я поняла, что здесь разговаривать невозможно. Приходилось так же громко кричать на ухо собеседнику, как если бы ты ехал в вагоне метро. И также быстро от этого надрывания связок садился голос. Зал был погружен в темноту, правда, в потолке над нами были вмонтированы маленькие сферические светильники, но они почти не давали света. В центре зала на свисающем с потолка тросе вращался огромный серебристый шар с ромбовидными отверстиями. Из этих отверстия бил яркий, белый свет. Он выхватывал временами отдельные столики. Время от времени мы тоже попадали в поле этого света, и тогда я видела лица Зары и Светы необыкновенно бледными, ярко-контрастными на фоне окружающей темноты. Мысленно я подсчитывала свой урон: 300 рублей за вход, еще столько же за место за столиком, 100 рублей бутылка пива, столько же два пакетика с сухариками. В общем, в клубе мне пришлось оставить десятую часть своей месячной зарплаты. «Титаник» - был дорогой клуб только по меркам моей инженерной зарплаты. Для людей «нормально зарабатывающих» он мог сойти за забегаловку. Прямо под серебристым шаром была устроена танцплощадка, у торцевой стены зала располагался бар. Когда я покупала пиво, я увидела там двух женщин, сидящих за высокой стойкой. Одна была худощавая, коротко стриженная темноволосая в джинсовом костюме, другая была полная в белом, обтягивающем объемистый живот свитере с жиденькими русыми волосами. Они потягивали из рюмок коньяк. У полной от алкоголя раскраснелись щеки, она махала рукой на «джинсовую» и говорила: «Что ты мне все о бизнесе, да о конторе своей, у меня тоже такая же бодяга». «Жизнь, - тут полная смахнула слезинку, - проходит мимо». «А ведь была у меня другая, настоящая жизнь. Я ведь филфак закончила, аспирантуру, диссертацию по творчеству Хлебникова писала. Вот послушай. Полная закатила глаза, и, делая рот колечком, прочитала:
Крылышкуя золотописьмом
Тончайших жил,
Кузнечик в кузов пуза уложил
Прибрежных много трав и вер.
«Пинь, пинь, пинь!» — тарарахнул зинзивер.
О, лебедиво!
О, озари!
«Джинсовая» ответила: «Да, ладно… Давай выпьем». Они опрокинули еще по стопке. Полная скорбно вздохнула: «Да…». Она хотела, видимо сказать что-то длинное, душещипательное, но вдруг выражение ее лица изменилось. В нем появилось что-то одновременно цепкое и плотоядное. «Смотри, смотри», - она дернула «джинсовую» за рукав и причмокнула: «Вот с этой девочкой я бы переспала». Чувство свинцовой неприязни охватило меня. Я проследила за направлением взгляда полной и забыла и о ней, и о ее «джинсовой» подружке, потому что увидела Сашу. Она танцевала одна. В белом коротком платьице. Рыжие волосы были перехвачены голубой лентой. В это время к Саше подошел парень. Долговязый, в белой футболке и черных атласных брюках, обтягивающих его тощие ноги. В белом свете шара ярко блеснула толстая золотая цепь на шее, сверкнули браслеты. И только тогда я поняла, что это был не парень. Это был буч. Буч – в переводе с английского – мужественная женщина. В лесбийской среде бучами называли женщин, ощущающих себя (особенно в интимных отношениях) мужчиной. Одевающихся в мужскую одежду. Буч плотно обхватил Сашу, прижался к ней и, впившись в ее губы, стал длинно целовать ее на глазах у всех. Я вернулась с пивом за столик. Зара и Света что-то обсуждали, похоже, спорили. Они поглядывали на танцплощадку. В это время буч подхватил Сашу на руки и стал кружить ее. Зара сказала: «Давай уйдем!» Света ответила: «Нет, я поговорю с ней». Зара посмотрела на меня и спросила: «Как ты считаешь?» Я не очень решительно ответила: «Можно и уйти». У Зары напряглось лицо, она стала помешивать кофе, позвякивая ложечкой, и всем своим видом давала понять, что больше не вымолвит ни слова. Между тем я стала смотреть на девушку в черной форме охраны, стоящую как раз за нашим столиком (мы сидели у самого входа в зал). Что-то было в чертах этой девушки, напоминающее Наталью, хотя девушка эта была совсем молоденькой. Что же? Русые волосы, голубые глаза, те же черты лица. Твердость, сквозь которую временами проступала нежность. Удивительное сочетание твердости и нежности. Я, как зачарованная подошла к ней. Постояла рядом. Она взглянула на меня, сначала недоуменно, потом озабоченно, спросила: «Какие-нибудь проблемы?» «Да, нет», тихо ответила я. Постояла еще. Понимая, что стоять так глупо, я еще тише спросила: «А Вас не Наташей зовут?» У девушки дрогнули зрачки, она вздохнула, слегка улыбнулась. Ответила: «Нет, не Наташей». Потом подумала, очевидно, взвешивая, не обидит ли меня. Но решилась. Сказала с паузами: «Вы знаете… я ведь здесь только работаю… я – не «тема». С момента выхода еще в 90-е годы газеты геев «Тема», лесбиянки стали словом «тема» обозначать себя, например: она в «теме» или она – «тематическая» девушка. Я вернулась за свой столик. Ничего я не собиралась, просто она, эта девушка была так похожа, что хотелось хотя бы с ней рядом постоять. Количество выпитого пива (а я взяла еще бутылочку) давало о себе знать. Я направилась в туалет. Туалетная комната была отделана белым кафелем. Площадка перед тремя стандартными стальными серыми кабинками была узкой. Зеркало, раковина, сушилка. Из отдаленной, крайней кабинки, раздавались стоны, прерываемые звуками поцелуев. У самой стенки, почти вжавшись в нее, стояла Саша. Прямо над ней нависала та девушка-буч, с которой я видела Сашу в зале. Девушка зло спрашивала: «Значит, нет?!», губы у нее дрожали. «В таком виде, - твердо отвечала Саша, - нет». Саша увидела меня и сказала бучу: «Пропусти меня, пожалуйста, мне нужно идти». «Ей, - вкладывая в слова сарказм, повторила буч, - нужно идти, принцесса, видите ли устала. Принцесса, конечно, весь день пахала». «Да, ты, - распаляя себя, заорала девушка- буч, - ты зада от дивана не отрываешь, от зеркала не отходишь, жрешь, пьешь, развлекаешься на мои деньги! И ты будешь говорить мне нет». Мелькнула в воздухе ладонь, раздался звук пощечины. «Не бейте девушку», - сказала я. Буч повернулась ко мне. Она и на танцплощадке не смотрелась, все движения ее были какими-то крючковатымии. Вблизи она была еще неприятнее. Коротко стриженые волосы блестели от пота, отчего вся голова была, как зализанная. Маленькая голова на длинном теле – в этом было что-то змеиное. У нее был низкий, в красных мелких прыщах лоб. Маленькие глаза цвета стали напоминали шляпки гвоздиков, сверкали также холодно и недобро. Губы были странного бледно-сиреневого цвета. «Ты», - бешено подвинулась она ко мне не находя слов. А в моей голове в эти короткие мгновения уместилось удивительно медленно разворачивающееся рассуждение. «А если бы при мне так ударили Наталью?», - подумала я. «Тогда бы я не думала, что будет потом со мной. Значит, бить пришлось бы наверняка». «Тогда, - медленно думала я, - с подшагом прямой правый («чоко-тсуки») - в лицо, и сразу прямой левый – в живот. Потом снова правой рукой (выдвинув вперед из сжатого кулака согнутый в фаланге средний палец), опять прямой удар, так, чтобы согнутый в фаланге средний палец попал в глаз. И, сразу же, удар прямой левой, таким же согнутым в фаланге средним пальцем в болевую точку под скулу». Но драться и рисковать из-за Саши мне не хотелось. Я быстро вышла из туалетной комнаты. В три прыжка долетела до девушки-охранницы. На счастье, с ней разговаривал крепкий парень в такой же черной форме. «Там, - я махнула головой в сторону туалета, там девушку бьют». И девушка и парень из охраны молниями метнулись к туалету, выхватывая на ходу дубинки. Я услышала шум поваленного тела, звук удара, визг. Первой вышла из туалетной комнаты девушка в черной форме. Она вела под руку Сашу, которая вытирала слезы. Вслед за ними вышел крепкий парень, он заломил бучу руку за спину и вел ее шипевшую и матерившуюся. Парень чуть напряг мышцы. Буч замолчала. Света быстро встала, перехватила Сашу из рук девушки в черной форме и подвела к нашему столу. Саша медленно опустилась на стул. Она закрывала лицо руками и беззвучно плакала. «Едем», - за всех нас быстро решила Зара. Она встала из-за стола, наклонилась к Саше и сказала: «Саша, ты ведь помнишь нас. Тебя больше никто не обидит. Поедем домой». Саша убрала ладони, лицо ее было красное и распухшее от слез. Она сказала: «Спасибо Вам». Глубокой ночью в Москве пробок нет, поэтому доехали мы быстро Зара и Света жили в комфортабельной двухкомнатной квартире на Алтуфьевском шоссе. Квартира принадлежала двоюродному брату Зары. Он работал по контракту за границей. Каждый раз, уезжая в Австралию ли, в Штаты ли, он брал с собой семью. Квартиру он сдавал относительно недорого. Главным для него было, чтобы в квартире проживал человек, которому он мог бы вполне доверять.
Недавно он приезжал в Москву на конгресс, заехал на несколько часов к Заре и остался вполне доволен: счета оплачиваются вовремя, в квартире идеальный порядок, ни пылинки. Конечно, Зара и Света мечтали о собственной квартире, но денег, зарабатываемых Зарой, хватало на достаточно безбедную жизнь, на отдых за границей, они даже купили машину, подержанный Опель, но вот скопить на собственную квартиру пока не получалось. Зара повернула ключ в замке, открыла дверь. Мы прошли в квартиру вслед за ней. Мелодично зазвенели подвески шторы, отгораживающей коридор от большой комнаты. «Ну, - Зара посмотрела на Сашу, которая снова начала плакать, потом выразительно глянула на Свету, - вы располагайтесь, отдыхайте, а мы пойдем на кухню приготовим что-нибудь». «Мы», подразумевалось Зара и я. Кухня была большая, никак не меньше двенадцати метров. Кухонный гарнитур янтарного цвета с коричневыми прожилками как будто лучился в неярком освещении и заливал кухню мягким желтым цветом. Плита смахивала на пульт электростанции, в углу стоял огромный, почти двухметровый холодильник. Зара достала из холодильника ветчину, сыр и стала делать бутерброды. Когда все было разложено по тарелкам, Зара разлила по чашкам кофе. Позвала: «Света, Саша!». Вошла Света, прижала указательный палец к губам: «Тише». Села, рассеянно стала мешать в чашке ложкой. Крепкий аромат кофе заполнил кухню. «Плохо, - сказала Света, - она боится оставаться одна. У нее оказывается невроз». «Да?, - Зара внимательно посмотрела Свете в глаза, - а у нас есть что-нибудь?» «Дала ей фенозепам, она, кажется, засыпает». «Простите, девочки, - Света поднялась. Очень спать хочется». Уже выходя из кухни, Света обратилась к Заре: «Ты не возражаешь, если я лягу с Сашей в маленькой комнате? Я там устроюсь на диванчике. Вдруг ей плохо будет». «Да, разумеется, - Зара задумалась, потом спросила, - может быть не выключать свет в коридоре? Ячитала, что при приступах страха человек боится темноты».
Света улыбнулась: «Не надо, я туда наши электронные часы принесла, помнишь?»
Зара обратилась ко мне: «Мы со Светой мечтали об электронных часах. И чтобы цифры обязательно были зеленые. Красный цвет нам казался тревожным, синий - тусклым. Нашли. Оказалось, они светят, как днем. Помучились, да и положили их на антресоли за ненадобностью. А, теперь, вот видишь, пригодились». «И еще, - сказала Света, ее место в общежитии занято, к Зине, ну той, что ее ударила в клубе, она возвращаться не может». «Я с утра займусь, Зара достала из внутреннего кармана кожаного пиджака записную книжку, - найдем ей квартиру». Света некоторое время колебалась, потом сказала: «Она ведь студентка, денег у нее всегда было мало, а сейчас вообще нет. Чтобы она смогла нормально учиться, устроиться на работу, ей нужно успокоиться». Видя, что Зара слегка нахмурилась и повела плечом, Света горячо сказала: «Ей нужно отогреться, понимаешь, чтобы был дом, чтобы были хорошие люди рядом». Зара улыбнулась: «А мы – хорошие?» «Должны быть такими», - серьезно ответила Света. «Надо ее вещи забрать, - деловито решила Зара, - я съезжу к этой…Зине». «А, может быть, в голосе Светы зазвучали просительные нотки, - купим ей новые? Можно в этом году не ездить в горы». «Вот у нас и появился ребенок, - прокомментировала Зара, мягко глянула на ожидавшую ответа Свету, и добавила . – и одежду ей купим, и в горы поедем, на этот раз втроем». За то время, что я знала Зару и Свету я много раз видела их вместе, но они никогда не проявляли по отношению друг к другу никаких нежностей на людях. Даже никогда не дотрагивались друг до друга. Поэтому для меня было неожиданным (я даже смутилась) когда Света обняла Зару за плечи, провела рукой по ее волосам и сказала: «Ты у меня - золото». Света дотронулась до моего плеча и сказала: «Инна, а тебе я постелила в большой комнате». Я неуверенно поднялась со своего места: «Да, не нужно, я могу здесь на кухне, на раскладушке». Зара тоже поднялась. «Гостю – место», - сказала она, - и потом у нас не раскладушка, а классный надувной матрац. Кстати, когда приезжает мама с племянницами, я всегда сплю здесь на матраце. Это так уютно, как в детстве. Квартирка у нас была маленькая, и мне частенько приходилось спать на матраце, на кухне.
Ушла Света. Зара вышла вслед за ней, потом вернулась. Достала из кармана пиджака сигареты. Приоткрыла створку окна, закурила. Это для меня тоже было неожиданно, я никогда не видела Зару курящей. Курила, глядела в окно и молчала. Потом повернулась ко мне, спросила: «Что ты думаешь о сегодняшнем вечере?»
- В каком смысле?
- Во всех смыслах.
- Ну, - я подумала, прежде, чем ответить, - нормальный вечер, мы оказались нужны, нужны Саше. Но в целом, гнетущее впечатление. И я подробно рассказала Заре о женщинах у стойки, рассказала о сцене в туалете. Рассказывала я куда подробнее, чем излагаю сейчас. Тогда в памяти было больше деталей, о которых я уже забыла. Когда я шла от стойки я видела несколько эрзац-парней с перетянутыми грудями под синими майками, бритоголовых. Они стояли, широко расставив ноги, хрипло смеялись, говорили о себе в мужском роде. «Мне тоже, - морщась, говорила я Заре, - трудно идентифицировать себя с женским полом, я, скорее ощущаю себя где-то посередине шкалы с полюсами «М-Ж», но и сталкиваться с такими «мужчино-женщинами» тяжело.
- Или «женщино-мужчинами», - сказала Зара. Им некуда пойти. Гетеросексуальные женщины шарахнутся от них вернее, чем «лесбиянки-фэм» или «бисексуалки». Нас слишком мало, и все мы – для населения диковина. Поэтому, пока нам стоит держаться вместе: лесбиянкам, геям, транссексуалам, бисексуалам. В сущности, - сказала Зара и в нас с тобой присутствует та же транссексуальность. Только ее меньше. Мы можем смириться с унисексом в одежде, в поведении, в интимной жизни. А они – не могут. А, вообще, подытожила Зара, этот «Титаник» - настоящий Ноев ковчег.
- В смысле, «каждой твари – по паре»?!
- Ну да.
- И мы тоже «твари»? сказала я, сдерживая негодование.
- «Спокойно, сказала Зара, - «тварь» - не ругательное слово. «Тварь» от слово творение. Мы – творения Божии, которые должны найти выход из лабиринта.
- Из какого лабиринта? - просила я с любопытством.
- Мы созданы такими, потому что у нас – особый путь, особая задача, и вот – надо понять, в чем состоит эта задача и решить ее правильно.
- А ты поняла эту задачу, Зара, ты решила ее?
Зара сняла очки и посмотрела на меня своими темно-карими глазами. В глубине их таилась мягкая усмешка. «Решила, - ответила она, вот не далее, как пол часа назад со Светиной помощью».
- А, - протянула я. Ну, какая же эта особая задача. Просто быть человеком.
- В этом и есть задача. В нестандартных условиях, когда для большинства людей мы – непонятны, а, следовательно, чужды, быть людьми, оставаться людьми. Не терять себя.
Меня вдруг осенила мысль. «Зара», - сказала я, нам нужно назвать наш клуб в противовес.
- В противовес чему?
- «Титанику», конечно. Посмотри, ведь он тащит людей на дно. Та женщина-филолог, какие стихи читала и что? Куда она движется? Она давно себя потеряла и движется на дно. И Саша, и такие же молодые девчонки. Что они видят, чему они там научатся?»
- А, что интересно. Зара достала, было, новую сигарету, помяла ее в пальцах, но потом снова положила ее в пачку. «Света не одобрит», - объяснила она. Значит, говоришь, «Титаник» тянет на дно. А мы должны тянуть на поверхность? И какое название тебе кажется подходящим? Я задумалась. «Викинг», «Варяг», «Арго», «Икар», «Стремительный», «Свободный» - все эти названия были героическими, мифическими, эпатажными. Но все они не подходили. «Вот что, - наконец сказала я, - мы придумаем название все вместе, всем клубом. Название, отражающее нашу цель».
- Ну, ладно, - сказала Зара, давай заканчивать, спать осталось всего ничего, ну все равно урвем часика три.
- Это смотря, какой сон. Если глубокий, хватит и трех.
В шесть тридцать Зара разбудила меня. Пока я одевалась, она готовила чай.
Мы уже потихоньку крались к двери, когда Зара дотронулась до моего локтя. «Взгляни ка». Мы вместе приоткрыли дверь в маленькую комнату. Света спала на диване. Под головой ее лежала маленькая подушка, обе ладони она спрятала под щеку. Лицо у нее было спокойное, дышала она ровно. Саша тоже спала. Она раскрылась, тонкое шерстяное одеяло в белоснежном пододеяльнике сползло с нее, так что стала видна голубенькая ночная рубашка. На лице ее еще лежали следы тревоги, но дыхание ее было спокойным. Обеими руками она крепко прижимала к себе белого плюшевого медвежонка.
«Пойдемте, граф, - вздохнув, сказала Зара, нас ждут великие дела».
Королев, октябрь 2009 года.