Глава 1.
Снег…
***
Снег…
Я вижу, как он бесконечно сыпет в маленьком квадрате окошечка. Мне холодно, особенно сильно мерзнут плечи. Окошечко напоминает шипящий телевизор транслирующий снег. Я закрываю глаза… откуда снег в начале сентября в южном городе?... где я?...
Я лошадь, большая, тяжелая лошадь, скорее всего пегая. Мне хочется кусочек сахара и сочное зеленое яблоко. Интересно, а лошади едят зеленые яблоки? Я болею, а может, даже умираю…
Мамочка, мне холодно, я хочу пить…
Тяжело раскрываю припухшие веки. Я в съемной маленькой квартирке, называемой мною “моей”, и, слава Богу, я не лошадь, хотя действительно болею. Нехотя выползаю из-под одеяла и плетусь в сторону кухни, где хранятся всякие полезные таблеточки и порошочки. Замечаю свое отражение в заляпанном зеркале, проходя коридор. Увиденное однозначно впечатляет, сразу вспоминается мыша из растаманской сказки – такая вся стремная, зеленая, а глаза, как маленькие помидорчики…
Продолжаю маршировать драными тапками на кухню, где меня угрюмо встречает старый холодильник и гора грязной посуды. От тебя не осталось и намека. Из-за посуды чайник не помещается в раковину, поэтому воду в него приходится набирать стаканом. Последней спичкой зажигаю газ, подбираю со стола сигарету, прикуриваю от газа и сажусь на стул, подтянув колено к подбородку…
- Надо менять все, - задумчиво рассуждаю сама с собой. – А начать можно и с грязной посуды, или вот курить брошу, – серьезно смотрю на горящий кончик сигареты. Сигарета начинает двоиться и трястись, думаю лучше начать с парацетамола или антигриппина…
Так осень ни начиналась еще никогда: вместо успокаивающего дождя, за окном мне мерещится снег. Вместо того, что бы оплакивать твой уход, я радостно вслушиваюсь в ласкающее слух музицированние рыжеволосой соседки Иришки. А еще мне почему-то очень хочется увидеть ее раскрасневшиеся от мороза щеки, рыжие кудряшки, выбившиеся из-под аккуратной шерстяной шапочки и неизменную нотную папку в руках…
…мне жарко… я плавлюсь на солнце в купальных плавках и борцовке. На тебе элегантный купальник, огромные солнцезащитные очки и шляпа с широкими полями. Ты только что вышла из воды, и устало опустилась на горячий песок, еще не высохшие капельки моря блестят на солнце, и от этого мне кажется, будто все твое тело покрыто бриллиантами…
Снег… огромными хлопьями кружится в горячем воздухе, падает на поля твоей шляпы, капельки на твоем теле замерзают в льдинки… мне холодно… ты смеешься… прости, любимая, но я ненавижу твой смех, потому что сейчас, как и всегда ты опять смеешься надо мной…
Меня снова будет, разрывающий легкие кашель… в стакане, стоящем на стуле рядом с кроватью последний глоток воды, лекарства тоже кончились… у меня температура 40, и черт подери, как же хочется зиму…
- Алло, Алла Сергеевна? Это ваша соседка Женя. У Вас от температуры есть что-нибудь? ... Да?... Ой, спасибо. Я сейчас загляну…
Будильник – сволочь… пора на работу… нет, меня же уволили. Телефон. Наверное, ты звонишь, больше не кому… а нет, в дверь, вернуться решила?...
Сипло ору “открыто”, в квартиру осторожно заглядывает… Ира… Мама не горюй… пытаюсь приподняться, но голова кружиться так сильно, что я опять падаю на подушку.
- Ой, - испуганно говорит моя гостья, - а меня бабашка прислала, может лучше скорую?
- Нет, эт вы затянули, милочка, - сообщает мне очкастая дама в белом халате. – В больничку бы вас, с вашим воспалением…
У Ирочки глазки добрые, зеленые, она мне фрукты в больницу носит. А я злая – болею, избегаю ее… имя ее на стене в курилке ножичком вырезала. Ирочка – умничка: в музыкальной школе учится, на скрипочке играет, а я – меркантильная, каждую копейку считаю. У Ирочки бабушка блинчики стряпает и Толстого перед сном читает, а моя – курит самокрутки и ругается матом… Ирочке – 16, и она мечтает замуж выйти, мне - 20, и я сплю с женщинами. Мы слишком разные, но я люблю ее…
Из дневника Ирочки.
4 мая 200_ г.
Марина Федоровна опять сдает свою однокомнатную. Значит, у нас скоро будут новые соседи. Интересно, кто это будет? Надеюсь не студенты из какой-нибудь периферии…
10 мая 200_ г.
Завтра экзамен в музыкальной, боюсь жутко. Там говорят, кто-то из Жубановки будет.
А соседи заселились, вроде тетя с племянницей или сестры… та, что постарше, ну, совсем, как наша директриса, надменная такая, безразличная. А племянница вообще на мальчишку похожа, всегда в наушниках и широких штанах. Я сначала так и подумала, что пацан. Я ее даже побаиваюсь…
15 июня 200_ г.
У-ур-р-ра-а-а-а!!!
Сдала последний экзамен. Наконец-то каникулы! Через неделю едем с бабушкой в Боровое. Отдохнем. Правда ехать туда больше суток, зато хоть на юную столицу посмотрим мимоходом )))))))
8 июля 200_ г.
В Боровом красота, и леса есть, и озера, и горы. Горы, конечно не чета нашим, но все равно красиво. Но самое необычное там это камни, которые напоминают разных животных. Хоть и прохладно там, но накупалась я до следующего лета! Бабушка меня даже на дискотеку отпустила один раз, но я там, ни с кем не познакомилась, только с одной девушкой, старше меня на год, а уже беременная, да еще и по дискотекам шляется…
23 июля 200_ г.
Сегодня такое было…
Женя, ну, соседка наша, возле подъезда нашего сидела и такая грустная была, что мне ее так жалко стало, а я даже не знала, как ее утешить. Я как раз из магазина шла, когда ее увидела, отвлеклась, камешек не заметила, и ка-ак растянулась, прям перед ней. Так стыдно, ужас. Пытаюсь встать и не могу, ногу потянула, разревелась, как дура. А она… она меня подняла, и еще и до квартиры на руках донесла. Такая сильная, прям, как мальчик… А бабуля ее потом чаем поила…
28 июля 200_ г.
После того случая, Женя, когда меня видит, то всегда улыбается. Мне, конечно, стыдно, но я тоже улыбаюсь. А вчера с подружками в кино ходила, и она тоже там была, подмигнула мне. У меня от этого так странно сердце заколотилось, даже не знаю почему, весь сеанс только о ней и думала. А еще она улыбается только левым уголком губ… странно и почему я это запомнила?
2 августа 200_ г.
Почти неделю ее не видела, бабушка говорит, они, наверное, отдыхать поехали…
10 августа 200_ г.
Сегодня Женю видела, загоревшая такая, веселая… даже не поздоровалась со мной…
И что я так расстраиваюсь? Мы ведь не подружки какие-нибудь…
12 августа 200_ г.
Сегодня был самый ужасный день в моей жизни. Лариса и Вика позвали меня в кафе, и пришли туда со своими парнями. Весь вечер миловались, а я, как дура, сидела там одна…
Из всех девчонок в нашем классе только у меня парня нет, наверное, потому, что я рыжая…
17 (перечеркнуто) 18 августа 200_ г.
Пол ночи ругаются… Женя много курит, я чувствую дым сигарет из форточки, слышу, как периодически хлопает балконная дверь, а в это время, по комнате стуча каблуками, ходит “Холодная леди”, Женина тетя…
А я, подслушиваю скандал у соседей за стенкой… ну, вот, помирились вроде… свет погасили…
23 августа 200_ г.
Третий день не знаю чем себя занять. Даже думать лень. Пыталась играть на скрипке, читать, даже телек смотрела… соседи опять ругаются…
Всю ночь отчаянно хлестал дождь, ветер срывал уже пожелтевшую листву с веток деревьев и кидал их в окна, разбрасывал по тротуарам, оставлял недописанными письмами на скамейках в парках… сегодня выписка… октябрь, как всегда торопит меня куда-то… нужно искать работу, сдавать долги в университете, а у меня все мысли о доме… нет, не об этой жалкой однокомнатной лачуге, которая напоминает мне о тебе… а, о настоящем, родном доме, пропахшем горьким бабушкиным табаком, мамиными соленьями и своеобразными уютом…
Мысли о тебе земляным червем въедаются в мозг. Я ненавижу тебя, презираю… за измены, за боль, за предательство…
- Стерва и эгоистка, тупая пустышка с набором умных фраз и претензией на индивидуальность…
- …
- Какого хрена, ты улыбаешься?...
Я в бешенстве в очередной раз хватаю стремительно пустеющую сигаретную пачку и хлопаю балконной дверью. Уже три часа ночи, и я своими криками, наверняка, мешаю всем спать, но одна мысль о прекращении скандала злит меня еще больше…
Дверь у меня за спиной уверенно открывается, и я чувствую теплые руки, скользнувшие по моему животу.
- Я хочу тебя…
Мне сложно бороться с желанием, когда ты предлагаешься сама. Мы возвращаемся в комнату и гасим свет…
Глава 2.
Больно
***
Неделя, проведенная в родном доме, снова вернула меня к жизни, позволив на долгое время выкинуть воспоминания о тебе из головы. До зимы я даже успела найти неплохую работу, системщиком в небольшую компанию, сдать долги в универе и крепко подружиться со своей соседкой-скрипачкой.
- Жень, ты поможешь мне с информатикой? Ступор полный. Смотри, какую здоровенную книгу в библиотеке нашла, а все равно ничего не понимаю, - Иришка заливается колокольчиковым смехом, - я ламер…
- Кто тебе это сказал? Морду набью уроду!
- Оставь… ты такая вспыльчивая, - улыбается мне кокетливо, - давай объясни лучше.
Громкий шепелявый свист на кухне прерывает мои объяснения.
- Чайник! как кстати. А что это с ним, плюется? – опять хохочет, - ты зачем столько воды налила? Лентяйка! Слушай там такой снег выпал, видела?
- Нет, я как с работы приехала, сразу спать легла, - я подхожу к окошку, где снег продолжает белыми кистями закрашивать двор. - Салют, Зима! – невольно вырывается у меня.
- Как мне найти слова, что бы услышала ты… - бодро подхватывает моя скрипачка.
Мы в один голос громко хохочем, мне нестерпимо хочется ее поцеловать, и я звонко целую ее в щеку, отчего Ирина заливается краской. Я вижу, что она хочет что-то сказать мне, но не решается… и не решиться. Во всяком случае, не сейчас.
- Ты откуда слова знаешь? – тереблю ее по плечу.
- У тебя скачала всю Арбенину, - и щеки у Иришки становятся пунцовыми.
- Понятно… давай чай пить.
Иришка заваривает ароматный черный чай с бергамотом и начинает накрывать на стол, (с ее появлением в моей кухне всегда царит идеальный порядок).
- Я вот у тебя хотела спросить, почему Сурганова ушла из снайперов? Они что, правда… ну, эти? – Ира стоит совсем рядом со мной и смотрит прямо мне в глаза, и я начинаю думать, что она готова сказать мне что-то.
Вдруг я слышу скрип входной двери, и из коридора уверенно стуча каблуками, появляешься ты. Мне кажется, эта немая сцена длится вечность: ты стоишь в дверях кухни в шикарной шубе, кожаных сапогах на огромной шпильке и неизменной ядовитой ухмылкой на красивом безразличном лице, я босиком, в цветных, потертых шортах и майке, как будто вросшая в стул и Иришка в шерстяном домашнем платье и пушистых тапульках, стоит надо мной почти касаясь меня голыми коленями.
- Как мило, эта что теперь… - ты небрежно киваешь головой в нашу сторону.
- Нет, - быстро перебиваю я тебя.
- Здравствуйте, - растерянно роняет Иришка, даже не планируя сдвигаться с места, чем, в принципе, ограничивая и мои движения.
Ты бросаешь в ее строну циничный взгляд, и снова смотришь на меня.
- Ну, что, милая, даже не поцелуешь меня?
Проснулась. Боюсь открыть глаза. Стыдно, очень стыдно, перед Ирочкой стыдно, что позволила тебе так просто выставить за ее дверь, перед собой стыдно, что оказалась такой слабой, что не смогла тебе отказать…
Все еще закрытыми глазами нашарила в прикроватной полке полупустую пачку сигарет и зажигалку. Как легко возвращаются старые привычки, как легко можно выкинуть из головы обещание - не курить до завтрака. Глубоко затягиваюсь и выдыхаю дым через нос, так теперь я готова открыть глаза. Твои длинные черные волосы разбросаны по подушке, левая рука небрежно лежит на плоском животике, а правой прикрываешь лицо от первых солнечных лучей, белые бедра, красивые колени, аккуратные ступни с маленькими пальчиками… СУКА… кто видел тебя такой по утрам все это время, пока я в очередной раз дралась за жизнь? Кто любил тебя так, как я? Кто, в конце концов, тр***л тебя по ночам?
- Убирайся, - сипло выдыхаю я сигаретный дым.
Твои тонкие губы плавно растекаются в сонную улыбку, будто разбуженные нежным поцелуем. Ты отстраняешь руку от лица и забираешь у меня сигарету.
- Давай последний раз, и я поеду…
Я хочу сказать что-то против, но ты берешь мою ладонь, скользишь ею по своему животу, и вот я уже ощущаю горячую влагу между твоих бедер…
Из писем Даяны.
To: svetik@_______
From: dying_dayan@_______
Date: 1/09/--
... конечно, ты была права, 30 лет это рубеж, и в таком возрасте уже не стоит связываться с малолетками. Знаешь, я послушала тебя, ушла к нему… а теперь умираю. Я ненавижу ее зато, что она такая молодая, прямая. У нее есть то, чего у меня никогда не было – уверенность. Она уверенна в своем выборе, никогда не сомневается. И она любит меня, представь себе, любит. А за что? …
To: svetik@_______
From: dying_dayan@_______
Date: 27/09/--
Прости, что так долго не писала. Как ты там, в своем Париже?
Поздравь меня, милая, я выхожу замуж.
Он зовет меня - Черной бестией, старый идиот, думает, мне нравится. Я скучаю по Ней, Она настоящая, живая. Представляешь, она однажды сказала мне, что я “тупая пустышка с набором умных фраз и претензией на индивидуальность”. Я так издевалась над ней тогда, а ведь она была права…
Хрен с ней. Как ты, как малыш?...
To: svetik@_______
From: dying_dayan@_______
Date: 15/10/--
Она мне снится. Каждую ночь. Боль, невероятная боль во мне. Я вспоминаю, как после бурного секса она падала обессиленная на спину, устало тянулась за сигаретой и пускала дым в потолок. А когда она злилась или даже просто чего-то очень сильно хотела, знаешь, у нее между бровями собиралась щенячья морщинка. Я больше не могу сдерживать этот поток боли по ней…
To: svetik@_______
From: dying_dayan@_______
Date: 20/12/--
Ты смеешься надо мной? Издеваешься? Да, он знает, что я уже неделю каждый вечер приезжаю к нашему… хотя нет теперь уже ее подъезду, глушу мотор и, не выходя из машины, смотрю на ее окна. Один раз он сам привез меня туда и молча, сидел рядом и также смотрел на меня, как я на окно. Черт-черт-черт, он говорит, это моя блаж. Нет, это моя болезнь.
To: svetik@_______
From: dying_dayan@_______
Date: 21/12/--
Я видела ее сегодня. Видела в двух метрах от себя. Она прошла мимо моей машины совсем рядом, а я прижалась к тонированному стеклу и тряслась, как малолетка. А она, как всегда уверенно, пошла, месить грязь своими огромными ботинками. Она ведь даже по сторонам не оглядывается теперь.
Солнце с остервенением разъедает вчерашний первый снег оранжево-красными закатными лучами. Я все еще чувствую твой запах на моих пальцах, но еще несколько сигарет и он растворится в табачной дымке. Сквозняком по квартире выветриваю остатки секса с кровати. Царапаюсь кончиками ногтей в закрытое окно, слышу крик охрипшего ворона, затыкаю уши и иду спать. Тебя нет, ее нет, меня нет...
Наверно, ты опять смеешься, а она плачет...а меня нет...или ты плачешь, а она смеется...но это не важно, потому что меня все равно нет...
Что ты смотришь на меня, Рыжая с косичками, как на тварь продажную? Виновата, сама знаю...
Так, это сон. Я почти научилась отличать сны от реальности. Это, точно сон.
Ты мне намедни все что-то сказать хотела, так скажи. Молчишь? А я вот давно в тебя влюблена, только... зря я это сказала, хорошо, что это сон. Даяна. Не стой там, как тень. Ты же знаешь, я принадлежу тебе. Бери, вся твоя. Даяна, ты же, как летучая мышь, вся красота в крыльях и таинственности. А в реальности полный ноль. Помнишь, мою любимую у Смысловых Галлюцинаций: “Ты не умеешь любить, жаль, что я не убийца...” Не смейся, я бы правда тебя за это убила... А, ты плачешь? Это Иришка смеется? Что? Это я смеюсь? Да, нет же я плачу.
Глава 3.
Ангел седой.
Я открываю глаза. Нет, наверное, все еще сплю. Иришка на коленях возле моей кровати вся в слезах...
- Ты что...
- Даяна... Сон, мне приснилась Даяна... Школа... Там ты, вся в крови... - Иришка была на грани типичной истерики.
- Эй, успокойся, - я трясу ее за плечи.
Вот говорят, зеленый чай с мятой успокаивает, самое время проверить. С тех пор, как я отказалась от ежедневного употребление пива, у меня появилась целая коллекция чаев. Я пытаюсь заставить встать с коленей мою ночную гостью, но это совершенно бесполезно, она плачет уже в голос и вся дрожит. Я поднимаю ее на руки и несу на кухню. Пытаюсь посадить ее на стул, но она крепко вцепилась мне шею, и я чувствую, как горячие капли ее слез стекают мне за пазуху. Я сажусь на стул и начинаю покачивать Иришку, как маленького ребенка.
- Тебе нравится песня Сургановой Ангел седой? Знаешь, мне ужасно нравится. Ну, слышала: Ко мне Ангел седой приходил по утру… я, когда эту песню первый раз услышала, подумала, что тоже выгнала своего Ангела… у меня была знакомая, она говорила, что у всех есть крылья, и что у меня тоже есть, просто я об этом не знаю… или забыла, - я говорю первое, что мне приходит мне в голову, боюсь остановиться. Моя майка уже совсем мокрая от ее слез, а она не перестает всхлипывать, - Ириш, прекрати. Хочешь чай зеленый? Ну, Иришка…
- Ты не умрешь? Пообещай, что не умрешь раньше меня…
Откуда такие мысли? Как я могу дать такое глупое обещание?
- Конечно, не умру, если только ты перестанешь плакать, а то у меня сердце разорвется.
Она поднимает заплаканное личико с моего плеча и вытирает блестящие слезки. Хвала Силам небесным.
- Так, ставь чайник, а я пойду, переоденусь, хорошо?
- Нет, я пойду с тобой, - ее зеленые глазки в полувзходе от меня смотрят не моргая.
Я резко встаю со стула с моей драгоценной ношей и уношу обратно в комнату. Кружу ее, смеясь и устало опускаю на кровать. “Секса не будет” – шумно пролетает у меня в голове. Я испуганно смотрю на Иришку, не понимая, откуда взялась эта мысль. Комната начинает плавно кружить вокруг меня, я слышу колокол, он звонко гудит в моей голове. Иришка где-то далеко, я слышу ее отчаянный, даже не крик, а скорее вопль. И погружаюсь в теплую темноту.
… Боже мой, какой стыд, я потеряла сознание. Первый раз в жизни, да еще и при ней. Бедный мой ребенок. Она опять плачет. Блин, а, вот это, уже начинает раздражать. Ну, что ты ревешь? Fuck, да что ж я какая-то кисейная дамочка, что так просто сознание теряю?
- И сколько я была без сознания? – грубо, очень грубо, но я не в состоянии ее больше утешать.
- Не знаю, может полминуты, может минуту, - всхлипывает Ира.
- Иди чайник поставь, и не реви, с кем не бывает.
Хрупкая, рыжая девочка соскакивает с пола и убегает на кухню, откуда слышатся неудачные попытки зажечь спичку. Я чешу ушибленный при падении затылок, тяжело поднимаюсь и плетусь на кухню. Ирина собирает разбросанные по всему полу спички. Молча, выдвигаю полку, достаю зажигалку и сигареты, прикуриваю и как бы мимоходом зажигаю газ. И не смей реветь больше. Бл*, как же затылок болит, еще и на локте теперь синяк. Такая усталость вдруг накатилась, поспать бы.
- И не зачем было так кричать, - как бы безразлично замечаю я.
- Это не я… - на ее лице удивление сплетается с испугом.
- Как не ты? А кто? – раздраженно.
- Ты, - уже совсем испуганно роняет Иришка.
Я начинаю ужасно злиться, но беру себя в руки, тушу сигарету струей воды и ухожу в комнату.
- Как вы говорите? Она сказала, что это вы кричали перед падением?
- Ну, да. Но это невозможно, почему это я должна была кричать?
- Ну, знаете, у эпилептиков такое бывает при приступах.
- Каких эпи…
Врач удивленно смотрит на меня.
- Так, милочка, я вам направление дам…
- Нет, ты представь – эпилепсия! – ору я на весь дом. – Нет, ну, как это возможно, мам, ну, как такое может быть? Разве эпилепсию ставят в 21 год.
- 20, - осторожно поправляет меня мама.
- Да, не важно! Откуда?
- Послушай меня, не кричи. Тебе нельзя нервничать, - прерывисто говорит мама. – У тебя была эпилепсия…
- Как? – я обессилено падаю на стул. – А почему я не знаю?
- Первый приступ был, когда отец сказал, тебе, что уйдет от нас, потом были еще малые приступы, но…
Я уже не слышу, что говорит мне мама, воспоминание о первой и последней рыбалке с отцом картинками мелькают у меня перед глазами. Мне семь, почти восемь лет и я настоящая пацанка. Папа собирает снасти и рассказывает мне, что и для чего нужно, мамулечка варит картошку в мундире и яйца, беспрерывно прося отца быть со мной внимательней. Внутри меня облако, золотое облако, которое растет с каждым вздохом, понимание того, что отец берет меня на это самое увлекательное и, как казалось тогда, таинственное мероприятие под названием – “рыбалка”.
На рыбалку мы ехали вчетвером: отец со мной и его давнишний друг со своим сыном. Было раннее утро, кругом темно, только в конце улицы горел фиолетовый фонарь. Лохматого, недовольного и явно не выспавшегося мальчишку посадили рядом со мной на заднее сидение старенького, в некоторых местах уже покрывшегося ржавчиной папиного москвича. Мальчишка был примерно на год старше меня, явно выше ростом, с пухлыми розовыми щеками и, наверное, очень похож на свою мать. Всю дорогу мальчик ворчал, а потом вообще задремал. Я же неотрывно смотрела в окно, наблюдая, за равномерно мелькающим осеним пейзажем. Осень за городом всегда красивее. Деревья, стоящие рядом друг с другом, покрытые пестрой, оранжевой, желтой и даже красной листвой, как будто звали прикоснуться к себе, утонуть в их пышной оранжево-красной бесконечности. Низкое, усталое предрассветное небо обнимало их кроны. Наконец машина остановилась, и я, как вырвавшаяся пленница понеслась к озеру. “Боже мой, как красиво!” – шептала я сама себе, как зачарованная.
- Женька, идем, покажу, как ставить палатку, - услышала я голос отца за спиной.
Он действительно был какой-то особо внимательный ко мне сегодня. То ли по наставлению матери, то ли от того, что уже чувствовал себя виноватым передо мной. Но мне не хотелось думать об этом. Я опустила руки в ворох мокрой листвы и почувствовала себя такой счастливой, что чуть не задохнулась этим счастьем. Я подбросила листья в воздух и побежала смотреть, как ставят палатку. Установка палатки, сбор удочки, разведение костра, все это казалось безумно интересным тогда; а вот сам процесс рыбной ловли оказался ужасно скучным, поэтому, посидев какое-то время рядом с рыбаками, я пошла, прогуляться вдоль берега. Через несколько метров меня догнал этот грязный мальчишка, сын папиного друга, и стал, молча плестись за мной. Теперь я могла с уверенностью сказать, что он выше меня на полголовы, толстый и неповоротливый.
- Эй, а ты пацан или девчонка? – брезгливо ударило мне в затылок.
- А тебе чего с этого? – грубо увернулась я от ответа.
- Дев-чо-он-ка! Дев-чо-он-ка! – стал дразниться толстый мальчишка.
Он так мерзко растягивал слова и глупо перепрыгивал с ноги на ногу, как будто хотел в туалет. Я с самого детства отличалась ярым нетерпением, мне хватило нескольких секунд, что бы выйти из себя и броситься на него с кулаками. Драка была не продолжительная и закончилась моей победой. Толстяк убегал от меня со слезами на глазах, но вскоре мне уже пришлось убегать от отца, что бы не получить по заслугам. Я, как изворотливая обезьяна забралась на верхушку дерева, и категорически отказывалась слезать.
- Слезай, я не буду лупить тебя, - кричал мне снизу отец. – Мне нужно поговорить с тобой.
Я услышала, как предательски дрогнул его голос, и мне стало не по себе. Я, осторожно поглядывая на отца, стала потихоньку сползать с дерева.
- Он сам виноват, не надо было обзываться, - начала оправдываться, сразу, как оказалась на земле. - Пап, он назвал меня “девчонкой”.
- Все нормально, разве могла “девчонка” поколотить такого здоровяка?
Отец грустно посмотрел на меня сверху вниз. Он еще долго вилял, говорил что-то непонятное и совсем далекое для моего возраста. Что-то о сложности выбора и неизбежности, о внешних факторах, независящих от самого человека. Наконец он опустился передо мной на корточки, поцеловал меня в лоб и сказал, что уходит, что у него другая семья, и сын… сын, у него сын, значит я просто… “ДЕВЧОНКА”… а у него есть настоящий сын…
- Жень, у тебя все нормально? – мама печально смотрит мне в глаза.
- Да, все в порядке. Я устала, можно я пойду спать? – я уже не могу скрывать боль обреченности в своем голосе, и стараюсь быстрее исчезнуть в своей спаленке.
Слышу, как в дальней комнате бабуля задыхается в долгом кашле. Слышу быстрые мамины шаги на кухню за лекарствами. Чувствую, как плавно соскальзываю в царствие морфея.
Солнечный лучик светит мне в закрытые глаза, я сонно потягиваюсь и открываю один.
- Ну, наконец-то. Я уже устала ждать.
На краю моей кровати сидит молодая женщина, с распущенными кудрявыми светлыми, почти белыми волосами, в свободном белом то ли платье, то ли сарафане, то ли вообще тунике.
- Простите, а Вы кто? - удивленно произношу я сонным голосом.
Краем глаза замечаю, что за окном еще глубокая ночь, без единой звездочки, и небом, покрытым непроницаемой тучей.
- У тебя тут устало и грязно, на меня все давит…
- Если Вы по поводу уборки… - начинаю оправдываться я.
- Нет, вовсе нет. Ты ведь все еще не простила его? Так удачно стерла все, что не нужно из своего сознания. Но там, глубоко в тебе самой есть бесконечная обида на него. Затхлая, усталая, она поедает тебя изнутри. Вот и на Даяну ты злая, потому что она променяла тебя на…
- Нет, - резко выдыхаю я. – Даяна здесь не причем.
- Прощение нелегко дается, но если ты не послушаешь меня сейчас, то завтра ты утонешь в своей ненависти.
Женщина резко встает с кровати и, повернувшись ко мне спиной, шагает в сторону окна. Я вижу, как с ее плеч плавно падает легкий плащ, раскрывая огромные белые крылья. Красота. В воздухе медленно кружится маленькое перышко и плавно опускается на пол. Я встаю с кровати и тоже иду к окну. Женщина плачет. Мне хочется прикоснуться к ее лицу, и я тыльной стороной ладони осторожно провожу ей по щеке…
Внезапно, как будто откуда-то издалека, ко мне в комнату прорывается раздирающий звук бабушкиного кашля. Я резко открываю глаза. Уже почти день, но солнца не видно из-за плотных туч. За окном влажно тает снег.
Глава 4.
Питер.
Я люблю тишину. Такую тишину, на грани абсолютного одиночества, которая разрывает на куски, если ты, хотя бы немного расслабишься. В нее нельзя вслушиваться, ее нельзя стараться почувствовать сильнее, чем она сама позволяет это сделать. Тишина, которая приходит с зимними сумерками, когда никого нет рядом. Тишина, которая взрывчаткой сидит внутри. Моя тишина, которую невозможно заглушить телевизором или музыкой, ее не вспугнешь даже коротким телефонным звонком. Я люблю ее, потому что она часть меня.
Я сижу на полу, прислонившись спиной к холодной стене, закрываю лицо ладонями. В доме ни звука. Нет, я просто ничего не слышу, не хочу слышать. Мама увезла бабулю в больницу, рак легких. Мы все умираем, но каждому свое. Я нашла в бабушкиной полке последнюю самокрутку и положила в свою коробочку. Коробочку, над которой я не проронила ни единой слезинки, но куда готова была положить свое разодранное сердце... часы отца, фотография моей первой девочки, заколка Даяны, и... мои крылья... а теперь я сижу на полу, закрыв лицо руками и плачу.
- Видишь вон ту тачку с тонированными стеклами? - шепчет мне Иришка, так близко, что я чувствую, как ее губы случайно касаются моего уха.
- И что? - отвечаю ей тоже шепотом.
- Она приезжает почти каждый день, с самого начала зимы. Никто из нее не выходит. Она стоит здесь где-то с пяти и до восьми вечера, а иногда и до девяти. Ужасно интересно, кто это.
- А мне совсем не интересно… - скучно растягиваю я.
В феврале, как бы случайно опять пришла зима. Небо низко висит над городом, мягко облокачиваясь на заснеженные крыши высоток. Белый цвет украшает ветки деревьев, дети радостно носятся по двору, закидывая друг друга снежками. Прохожие кутаются в теплые шубы, поднимают повыше воротники пуховиков и дубленок, тонут в пушистых шарфах. А я кусаю губы, вспоминая июль, нет скорее даже июнь, а потом июль, и, конечно, август…
- Даяна, я не понимаю, зачем мы вместе.
- Просто так. Ты же говорила, мы похожи, - ты удивленно смотришь на меня поверх солнцезащитных очков.
- Это ты говорила. А чем мы похожи? – упорствую я.
- Ну, мы Питер обе любим.
Я долго разглядываю твои аккуратные пальчики, и наконец, решаюсь:
- Я не хочу жить в Питере. Я люблю Питер, но я не хочу уезжать туда навсегда. Ну, подумай сама, какие у нас там перспективы? Вот ты. Приедешь туда, что ты там будешь делать?
- Разве это важно? Это же – ПИТЕР.
- Нет, ну, приедешь ты туда. Погуляешь по городу, посмотришь на памятники, архитектуру, посидишь на крыше. И что дальше? Это же не наш город, он не примет чужих так просто…
- Опять начиталась всяких глупостей, еще мне мозги засоряешь, - ты некоторое время молчишь, разглядывая темнеющее небо. - Знаешь, я поняла. Есть два типа мечты, первая – это твоя собственная, которая родилась в тебе, а вторая навязанная обществом. Ну, например, представь себе, работает девушка в женском коллективе, а там все мечтают о красивом, богатом женихе и постоянно говорят об этом. Одна представляет, что у него будет шикарная машина, другая воображает дом и детей, третья рассказывает мечту о романтическом ужине при свечах и красных шелковых простынях в первую брачную ночь. А та девушка все слушает, и ей начинает казаться, что это все ее мечты. И вот у нее есть жених на шикарной машине, и красные шелковые простыни в первую брачную ночь, и дом… но она не чувствует себя счастливой, потому что это была не ее мечта, а ей ее просто навязали. Исподволь, так сказать. Так и у тебя с Питером, ты его никогда и не любила, - заключаешь ты с улыбкой.
И мне нестерпимо хочется дать тебе по морде, потому что я понимаю, что действительно никогда не любила Питер так, как мне казалось. Мы еще долго говорим, выдавая милую болтовню за диалог двух влюбленных, но я уже начинаю понимать, что у нас с тобой разные дороги.
- Ура! С днем варенья, - радостно кричит Иришка на всю квартиру. – Посмотри, какое небо. Прям, тебе в подарок.
Низкая свинцовая туча грозно шествует по небу, обещая сильный, не по-весеннему холодный дождь.
- Да, мой приятель… - смотрю я в окно.
- Мой не ласковый апрель… - поет скрипачка и тут же замолкает.
Я уже привыкла к этой Ирининой привычке допевать за меня мои любимые песни. После моего дурацкого приступа прошло уже больше трех месяцев, но Иришка все еще осторожничает. И еще, я вижу, что у нее для меня новость, и наверняка плохая. Она ловит мой тяжелый взгляд и тут же опускает глаза в пол. Я не буду у тебя ничего выпытывать, ты сама мне все скажешь, если это так неизбежно.
- У меня сегодня последний экзамен, - наконец тяжело выдыхает она.
- Последний? В середине апреля? – я безразлично поднимаю брови.
- Ну, я экстерном…
- Понятно, ну, молодец, - я легонько касаюсь пальцами ее запястья.
- Ты придешь? – Иришка резко поднимает голову и смотрит мне прямо в глаза.
- Конечно.
Ирина стоит посередине маленькой сцены возле старого лакированного рояля со скрипкой в руках. На ней молочно-зеленое весенние платье немного выше колена, коралловые бусы цвета ее рыжих кудряшек и аккуратные белые босоножки. Волосы собранны на затылке.
- Этот концерт… - мой рыжий ангел слегка покашливает и продолжает. – Это произведение я посвящаю своему очень хорошему другу – Евгении.
Краем глаза я вижу, как Алла Сергеевна бросает на меня короткий, но полный негодования взгляд. Что это с ней? Удивляюсь я сама себе, но сейчас же забываю обо всем, потому что слышу первый нежный звук, рождаемый прикосновением смычка к тонким скрипичным струнам. Иришка играет, самозабвенно закрыв глаза и покачиваясь в такт мелодии. Ее тонкие пальчики добела уверенно зажимают струны, а правая рука, то и дело, обнажая из рукава белое запястье, плавно скользит смычком. Солнечные лучи, пробивающиеся сквозь пыльное оконное стекло играют в рыжих кудряшках милой девочки. Мне кажется, это длится бесконечно, я не вижу и не слышу никого рядом с собой. Крылья, прекрасного ангела раскрываются у скрипачки за спиной. Музыка скрипки сливается со звоном колокола в моих ушах, я чувствую огромную энергию, распирающую меня изнутри, крик боли, и все обрывается…
- Прости меня, Женечка, - Алла Сергеевна виновато смотрит на меня исподлобья. – Я не знала…
О, это совсем неважно, Алла Сергеевна. Совсем неважно теперь. Я поворачиваюсь к Иришке:
- Я сорвала тебе экзамен?
- Нет, что ты. Мне поставили пять, - рыжая девочка прячет от меня свои заплаканные глазки. – Бабуль, я поговорю с Женей…
“Бабуля” кидает на меня очередной виноватый взгляд и удаляется к себе.
Вот не надо только жалеть меня.
- Жень… - Ира тяжело вздыхает и ни как не может решиться, мне что-то сказать.
- Ну, говори, - нетерпеливо тороплю ее.
- Мы уезжаем… ну, в смысле мы с бабулей.
Эта фраза звучит, как выстрел в моей больной голове, но я и так чувствую себя слишком усталой, что бы реагировать.
- На долго?
- Навсегда.
- Куда?
- В Петербург.
- Питер… - бессмысленно шепотом выдыхаю я.
Ну, вот, за все надо платить. Сначала Ты украла у меня Питер, теперь он ворует у меня Ее.
Мы долго молчим, стараясь не смотреть друг другу в глаза. Ира не выдерживает и, роняя слезы на мое лицо, резко целует меня в губы.
- Я люблю тебя…
- И за это тоже надо платить, Ангел…
- Питер, я умираю под этот звук… - ору я на всю квартиру, заливая в себя водку прям из горла. – Даяна – СУКА, как ты могла? Зачем?
Мою полупьяную истерику прерывает резкий звонок в дверь. Я с шумом отдергиваю щеколду, Сука-Даяна стоит передо мной как по заказу.
- Убирайся, - в Даяну летит почти уже пустая бутылка водки. – Ангел, она же Ангел. Как ты могла?
Легко увернувшись от бутылки, ты толкаешь меня в коридор и закрываешь за собой дверь.
- Ты что убить меня хотела? – в твоих глазах сверкает холод похоти.
Я ненавижу этот взгляд, я слишком долго была его рабой.
- Убирайся… - шатаясь, тащусь на кухню, в поисках очередной бутылки.
Ты заходишь на кухню следом за мной, достаешь свою гребанную, токую сигаретку, томно прикуривая, садишься на край стула.
- Секса не будет, чего расселась старая похотливая дура, - дышу тебе в лицо перегаром.
Тебя цепляет, я вижу. О, тебя можно материть сколько угодно и это будет только веселить, но слово “старая” для тебя, как приговор. Но ты берешь себя в руки и на твоем лице опять ехидная полуулыбка. Тебе нужно только одно, что бы завтра утром я ненавидела тебя еще больше. Но нет, не сегодня, сегодня у тебя ничего не выйдет. Я уверенно дохожу до коридора, ныряю с широкие ботинки и, не завязывая шнурки, хлопаю дверью, одно движение ключа и ты оказываешься в ловушке.
- Ори теперь сколько угодно, можешь даже своему хахалю позвонить. Ключи в замке…
Я, цепляясь за перила, сползаю по ступенькам на первый этаж. Прохладный ночной весенний воздух врывается в мои легкие. Я смогла уйти от тебя, теперь навсегда. Ведь это ты рассказала все Алле Сергеевне, ты посоветовала ей спасать юную душу ее внучки. А ведь у нас ничего с ней не было, но ты не можешь себе даже представить платонические отношение, у тебя все идет к одному…
Устало прислоняюсь к старому тополю, чувствую спиной каждую трещину его коры. Она уехала. Навсегда.
Глава 5.
Грязные танцы.
Как все глупо вышло. Я одиноко брожу по пустой квартире, почти на целый год ставшей мне домом. Воспоминания роятся в моей голове пчелами и жалят в самое сердце. Это не страшно. “Перемелется, мука будет” – грустно шепчет мне Кикимор. Несколько коробок моего хлама уже вывезены в деревню. Конечно, смерть бабушки это просто отговорка. Мама переживает больше за меня, но я не против, слишком устала бороться в одиночку. К тому же начались малые приступы, без криков и нестерпимой боли, но слишком частые, а это опасно. Осталось только дождаться Марину Федоровну, что бы отдать ключи.
Подхожу к зеркалу и любуюсь своей татуировкой. Я сделала ее в честь Иришки, за две недели уже успевшей завалить мой ящик сентиментальными открытками с признаниями в любви. Кожа вокруг рисунка еще красная и припухшая, но думаю, через недельку все будет в ажуре. Теперь Мой Ангел, ты всегда будешь со мной. Уверенный звонок в дверь отрывает меня от созерцания Моего Ангела. Я бросаю последний взгляд в пустую комнату и спешно поворачиваю ключ. Седая старушка маленького роста бойко входит в квартиру:
- Замок поменяла? Хорошо. Я сейчас все проверю и отпущу тебя.
Несколько минут она перекати-полем носится по квартире, заглядывая в каждый угол.
- Ну, вроде все. Беспокойные вы у меня были, но жаль, что съезжаете, - она как бы мимоходом обнимает меня за плечи. – Ну, счастливо. Давай лечись там.
Я медленно спускаюсь по ступенькам, толкаю тяжелую железную дверь и выхожу в последний день апреля. Замечаю черную Audi с тонированными стеклами. Мне не нужно гадать кто там. Я вглядываюсь в темные окна. Это ты. Резко заводишь мотор и дергано срываешь с места. Счастья тебе.
- Ирэн, милая, иди сюда, - шепчу я, заглядывая под стол. – Ну, где Ирочка? Хочешь молока?
Из коробки с овощами раздается слабый писк.
- Ну, как ты туда забралась? – я достаю из коробки пушистого рыжего котенка и ставлю возле миски с молоком.
Жаркое лето обхватило своими горячими пальцами мое горло. Почти не выхожу из дома. Письма от Иришки приходят все реже, причиняя огромную боль. Я не отвечаю.
Аккуратно, маленькими ломтиками режу себя ожиданием. Жду, жду, жду-у-у… а-ау-у-у… чего жду? Как Цой, я жду перемен. Вентилятор с жужжащим остервенением разрезает горячий воздух мне в лицо… Неосторожно кромсаю себя нервным ожиданием… день звенит и тянется, смеется… перемены не торопятся.
Из сообщений Ирочки и Женьки.
Я скучаю… мир вокруг меня свернулся душным кольцом приближающегося лета…
Sender: Sent:
Irene 15:43:09
+7********** 24-05-2---
Что за декадансовая тоска в твоей интонации… Мы очень скоро увидимся, малыш. Я тоже скучаю по тебе.
Sender: Sent:
Johnny 17:50:33
+7********** 24-05-2---
Нет, ты просто говоришь это что бы успокоить меня. Не скоро…
Sender: Sent:
Irene 16:02:47
+7********** 24-05-2---
Что-то ты вовсе загрустила.. Хватит, зай!.. Улыбнись!!!
Sender: Sent:
Johnny 18:13:24
+7********** 24-05-2---
Глаза слипаются, ветер в открытую форточку щекочет пятки, под окнами местная молодежь “размышляет” о смысле жизни, даже усмехнуться лень… А я, как жадный маленький ребенок перечитываю твои sms’ки. Ты – лучик, чистый, светлый. Мой Ангел.
Sender: Sent:
Johnny 23:39:00
+7********** 31-05-2---
Привет, Золотой! ; Не удержу в себе, как в прочем и всегда, это жуткое желание ...
Жаль… что у меня нет того самого цветика-семицветика из мультика… Всегда плачу в конце…
Скучаю…
Sender: Sent:
Irene 21:45:37
+7********** 31-05-2---
Сейчас 5 утра. Я пока еще не спала :0 встречаю рассвет под Диану Арбенину, сидя на школьном теннисном столе. Птицы поют оглушительно, слышала бы ты! И синева предрассветного небушка… Это стоит так дорого… И достается мне абсолютно бесплатно… I wish you were here.. Это потрясающе! Думать о тебе, сладко сопящей сейчас под одеялом… Надеюсь ты поставила самую тихую мелодию на sms, не хотелось бы тревожить тебя так рано… С добрым утром! ; ; улыбнись новому дню!!!!!
Sender: Sent:
Johnny 05:12:12
+7********** 03-06-2---
Милая девочка, как приятно просыпаться в полминуты до счастья. Жаль до меня дойдут первые лучики твоего рассвета только через 2 часа. Нас разделяет не только расстояние, нас разделяет время.
Sender: Sent:
Irene 03:17:50
+7********** 03-06-2---
Представь, опять рассвет – я опять не сплю.. И, не поверишь, :-D :-D мысли все, о тебе… Спишь, мой малыш, спи сладко, как будто на моих руках… Словно я целую тебя…
Sender: Sent:
Irene 05:17:39
+7********** 07-06-2---
Из писем Ирочки к Женьке:
To: hopeless@_______
From: irene@_______
Date: 26/06/--
Почему ты молчишь? Я же знаю, ты читаешь мои письма, получаешь мои сообщения. Так, почему ты молчишь? Я люблю тебя. Я вернусь, как только смогу выбраться. Найду тебя. Почему ты молчишь?
To: hopeless@_______
From: irene@_______
Date: 06/07/--
Я не могу без тебя. Твое молчание угнетает как это лето, душит меня одиночеством…
Помнишь, Вайлет сказала Корки: “Я храню твой образ в своем сердце, словно это часть меня”? Помнишь?
…
С каждым вдохом я чувствую, как отдаляюсь от тебя. Твое молчание, как смерть.
…
To: hopeless@_______
From: irene@_______
Date: 23/07/--
Знаешь, сегодня я проснулась с болезненным ощущением, что непременно должна увидеть тебя. Обязательно где-то встретить. Посмотреть в твои серые грустные глазки, сказать, что все еще люблю тебя, не смотря ни на что. Прости меня… я знаю, что это только фантазия, ведь ты так далеко.
Глупо. Прости.
Грязные танцы. (часть 2)
Стаська сидит напротив меня, облокотившись на подоконник и сложив обе ноги на соседний стул. Пускает сигаретный дым в потолок, на губах играет легкая улыбка сарказма. Эта ухмылка появляется на ее лице только тогда, когда ей или очень больно, или она очень злится. Что, на мой взгляд, в принципе равносильно, учитывая ее темперамент. Я предпочитаю молчать, пока она сама не начнет.
- Знаешь, что она мне сказала? – наконец не выдерживает Стаська. – Что она у нас оказывается в большей мере лесбиянка, чем я.
- Это как? – усмехаюсь я.
- Потому что у меня менструация регулярная, а нее нет, - злобно поясняет мне подруга.
- Что за бред. Тут одно из двух: либо ты тема, либо нет. Третьего не дано, - рассуждаю я. – Как можно быть лесбиянкой в большей или меньшей степени?
- А би?
Я провожу пальцем по переносице, делая вид, что поправляю очки, складываю руки на груди и гнусавлю:
- Эту группу я бы рассмотрел, как отдельную тематическую субкультуру, кол-лега.
Стаська хохочет, закрыв глаза и откинув голову назад. Она всегда так смеется, и вообще ее довольно легко насмешить.
- А вообще вы заметили, у каждой гомосексуальной личности есть теория о том, что она самая настоящая тема? – не унимаюсь я. – У меня, например, была знакомая, которая предложила весьма интересное предположение об определении ориентации по волосяному покрову на всем теле.
- Надо же какое интересное предположение, - подыгрывает мне моя vis-;-vis. – А я вот слышал, что наиболее точно можно определить ориентацию по длине указательного и безымянного пальца.
- И какой должен быть длиннее?
- Безусловно, безымянный. Это говорит о большом количестве тестостерона в крови. Коллега, покажите мне свою ладонь.
Я послушно протягиваю ей руку.
- Да, вы однозначно лесбиянка, коллега.
- Не может быть, но ведь ваш безымянный тоже длиннее указательного…
Тут мы обе не выдерживаем и срываемся на громкий безудержный смех.
- Фу, всю кухню закурили, - прерывает наш гогот мама.
- Pardon, madam, - сдерживает смех Стася и тушит сигарету. – Хорошо у вас тут, теть Надь.
- Настенька, а ты у нас надолго?
Стаська недовольно морщит нос. Не любит, когда ее так называют.
- Мам… - хмурю я брови.
Мама пожимает полными плечами, тяжело вздыхает и ретируется в комнату.
Стася отворачивает голову к окну и замечает двух старшеклассниц возле калитки нашего дома. Кудрявая шатенка стоит спиной к дверям и что-то доказывает длинноволосой блондинке.
- Ты что, они девушки… - доносится до нас.
Я с интересом смотрю на Стаську. Та чуть не грохается со стула.
- А мне плевать, - твердо заявляет блондинка. – Не он, значит она. А мне он… она нравится.
Я тоже подхожу к окну и прислоняюсь спиной к холодильнику. Пепел от моей сигареты случайно падает на руку подруге и Стася выдает свое неизменное, громкое “бл*”, чем привлекает внимание девушек. Мой взгляд пересекается с влюбленным взглядом блондинки. Ее широко раскрытые голубые глазки, не отрываясь, смотрят на меня. Она уверенно отстраняет свою подругу от двери и осторожно, не опуская глаз, проходит через огород к окну. Мое сердце начинает колотиться и к горлу подкатывается легкая тошнота.
- Вы меня извините… - роняет блондинка.
Кудрявая шатенка театрально закрывает лицо руками.
- Меня Лера зовут, - блондинка как-то испуганно переводит взгляд на Стасю, несколько секунд смотрит на нее с надеждой (на что вообще надеется?).- Я тут новенькая… к бабушке приехала… в гости… - задыхаясь роняет Лера. - Хотите сходить куда-нибудь?
- А то! – Стаська поднимает на меня глаза. – Хотим, конечно, даже Жень?
Мне хочется также театрально закрыть лицо руками.
- Ну, да, - улыбка сарказма, прикрывающая жуткий конфуз, плавно вырисовывается на моих губах.
- Как замечательно! – вспыхивает девочка, и снова начинает глазеть на меня своими влюбленными глазками. – А это моя подруга Алина, - блондинка, наконец, отрывает от меня взгляд и делает жест рукой в сторону подруги.
Алина, поджав губы, кивает нам головой.
- Я Стас, а это, как вы должно быть уже догадались, Женя.
Глава 6.
Рубеж.
Я сижу на полу посередине комнаты и неотрывно смотрю на старую оранжевую штору. Мне кажется, все вокруг нереальным, смазанным, даже матовым. Четко ощущаю только собственное Я, выражающееся в какой-то отдаленности сознания от тела, и оранжевую штору. Создается ощущение фиксации объектива. Я отчетливо вижу каждую линию незамысловатого рисунка шторы. Во мне рождается понимание всего сущего. Его простота заключается в этом рисунке. Он прекрасен своей тривиальностью.
Где-то на заднем плане слева за спиной, будто бы через подушку, глухо тикает будильник, разрезая временное пространство, как пирог на куски. Сердце бьется учащенно, но равномерно, почти в такт времени, каждый удар эхом отдается во всем теле. С трудом отрываю взгляд от шторы и плавно перевожу его от одного предмета в комнате к другому. Теряю фокус, все расплывается. Не могу сосредоточиться.
“Жень, у тебя все в порядке?” Мягкий мамин голос болезненно врывается в меня. Запрокидываю голову вверх и делаю глубокий вдох ртом. Да. Выныриваю в реальный мир, он не принимает, толкает меня обратно. “Женя?”. Я сейчас взорвусь от боли. Заткнись, не зови меня. Еще одна попытка. Вещи вокруг меня приобретают более ясный контур, матовость сменяется четкостью. Получилось.
- Женя, ты пьешь таблетки? – мама беспокойно смотрит на круги под глазами.
- Да, мам, - как можно небрежней бросаю я.
- Ужинать пойдешь?
- Нет, - резко.
Очень резко. Совсем мне не свойственно. Становится нестерпимо стыдно, даже больно. Что-то внутри тоскливо выворачивается. Голова тяжелая, как будто забита мокрой ватой. Поднимаюсь с пола и медленно выхожу из комнаты. На улицу. Лето обнимает, жарой целует сухие губы. Зеленые листья. Все вокруг опять становится матовым, кроме огромного старого тополя за калиткой. Я отчетливо вижу, как широкие ветви плавно становятся тоненькими. Листья, ярко-зеленого цвета, на которых четко выделяется каждая жилка… нет, нет, нельзя. В ужасе разворачиваюсь назад, и, шатаясь, иду на кухню. Стараюсь привести мысли в порядок. Они плавают в сознании обрывками, недочитанными стихами, недосказанной прозой, недослушанным монологом.
На кухне мама, упершись локтями в колени, сидя перед мусорным ведром, чистит картошку. Очищенная шкурка отрывается от ножа и падает в ведро. D;j; vu. Мама смотрит вниз, ее голова опущена, и я не вижу ее лица. Ей на руку падает блестящая капелька. И это я уже видела. Я падаю перед мамой на колени, ладонями пытаюсь повернуть ее лицо к себе, что бы увидеть глаза. «Мамочка, прости меня. Я не знаю почему…». Чувствую, как по моему лицу струятся горячи слезы. Ощущения того, что и это все уже было, не отступает. Так долго d;j; vu еще не продолжалось никогда…
Слышу, как в мусорное ведро падает нож с не дочищенной картошкой. Мама хватает меня за плечи грязными руками. Голова начинает кружиться, все постепенно темнеет, и я плавно погружаюсь в полный мрак.
Безумно хочется еще поспать. Так устала, как будто третьи сутки на ногах.
- Женя?
- Мама?
Память постепенно возвращается, кажется, просто упала в обморок. Открываю глаза, я лежу на кухонном полу как-то полу боком, мама сидит возле меня на коленях, стараясь согнать испуг со своего лица.
- Как ты?
- Все нормально, - как можно ласковей говорю я.
Мама не может сдержать вздох облегчения, и он шумно срывается с ее губ.
- Спать не хочешь? Или просто полежать?
Я киваю головой, поднимаюсь с полу и устало плетусь в свою комнату.
Огонь. Он повсюду. Я слышу крики людей, но из-за огня не могу никого увидеть. Пламя ярко-красного цвета стоит вокруг меня плотным кольцом. Откуда-то из самых глубин моего “Я” поднимается бесконечный ужас, который не просто невозможно победить, с которым даже нельзя бороться. Мне хочется кричать, но я не могу набрать воздух в легкие, кто-то сжимает мне горло…
Все…
Я иду по темному коридору, настолько тесному, что при каждом шаге дотрагиваюсь локтями до его стен. Я все еще ощущаю пережитый недавно ужас, но никак не могу вспомнить, что случилось. Сердце бешено колотится где-то в горле. Слышу свое громкое, почти сипящее дыхание, которое эхом разносится по коридору. Постепенно потолок становится ниже, так, что я почти касаюсь его головой. Стены я уже не просто не задеваю локтями, но что бы дотронуться до них мне нужно широко развести руки. Через несколько метров я, наконец, попадаю в большую темную комнату. Вся комната завалена окровавленными трупами, запах разлагающихся тел резко ударяет мне в нос. Ужас. Я почти захлебываюсь им. Вырываюсь в другой коридор и бегу, слышу стук своих башмаков по деревянному полу. Кто-то бежит за мной, кто-то дышит мне в спину. Кровь. Стены, пол, все в крови. Меня убьют, меня убьют...
Просыпаюсь от собственного почти истерического крика. Кто-то стоит в дверях моей комнаты. С ужасом соскакиваю с кровати и в обнимку с одеялом забиваюсь в угол.
- Женя, это я. Все хорошо, - слышу мамин дрожащий ласковый голос.
Она нежной рукой вытирает мне пот со лба.
- Все хорошо… - задыхаюсь я.
Еще несколько секунд дрожу под ледяным душем и кутаюсь в махровое полотенце. Страха уже совсем нет. Пока я остывала под душем, солнце успело коснуться предрассветного неба, окрасив его в нежно-голубой цвет. Столбик термометра неотступно растет. Натягиваю свежую белую футболку и любимые “ямайские” шорты, ловко вытаскиваю из полки в ванной комнате запрятанные от мамы сигареты и плетусь на улицу. Плавно покачиваюсь в гамаке, который мы позавчера натянули со Стаськой, и неотрывно смотрю на легкую белую тучку на бледно-голубом небе. Чувство невыразимого блаженства и счастья окутывает все мое сознание. Нет страшной ночи с пожаром и трупами, нет боли и ужаса одиночества, ничего нет. Собственно и меня нет, есть только эта маленькая тучка, светящаяся от первых солнечных лучей и кто-то еще, но не я…
- Женька, - Стаська дергает гамак в попытке привлечь мое внимание. – Как ты? Теть Надя сказала…
Я с интересом разглядываю ее лицо. У нее как будто немного азиатские по форме глаза, чистого почти прозрачного голубого цвета. Монгольские скулы, в меру широкий лоб, выдающий упрямый характер. Маленький слегка курносый нос и аккуратный рот. На голове короткий ежик волос, смешная челка, непременно торчащая в разные стороны и бритый под машинку затылок. На вид ей не дашь больше 16-17 лет, хотя в этом году, кажется, исполнилось 24. Не смотря на все ее показную брутальность, черты лица довольно женственные, и я бы даже сказала нежные.
- Эй, ты, что так на меня смотришь? – Стася немного отстраняется отменяя. – Ты меня слышишь вообще?
- Знаешь, а ведь все что ты говоришь, это все не важно. Посмотри, - и я, уже не поднимая головы, указываю пальцем в небо.
Холод охватывает все тело, руки немеют, сердце начинает биться так, словно готово удрать от меня. Стася все еще стоит, задрав голову куда-то вверх. У нее за спиной раскрываются огромные крылья фиолетового, почти синего цвета. Приятный звон колоколов звучит откуда-то из нутрии меня. Знаю, что все это продолжается всего лишь доли секунды, но ощущения скорости времени нет. Мне кажется, что “их” время просто не соответствует “моему” времени. И именно сейчас в эти несколько мгновений, я осознаю то, чего им с их, не подчиняющимся контролю временем никогда не понять. Колокола звонят все громче, слышу чей-то пронзительный крик…
Глава 7.
Грязные танцы (продолжение)
- Идут. А разукрасились-то ка-ак…- растягивает слова Стася.
- А может лучше в город? – робко предлагаю я.
- Ты что бредишь? Там же моя, если встретит… - Стаська проводит большим пальцем по горлу. – Ей не докажешь, что я тут так, группа поддержки. Да и ты после приступа…
Мне остается только пожать плечами и согласиться.
Мы сидим в летнем кафе недалеко от трассы. Лера томно курит тонкие ментоловые и старательно пытается поймать мой взгляд, то и дело, поправляя прямые пшеничные волосы. Я пытаюсь разглядывать редких посетителей, и если ей все-таки удается перехватить мой взгляд, я глупо улыбаюсь и снова отвожу глаза. Не умею я, когда меня так любят. Стаська старательно обхаживает Алину, та скрестив руки на груди, испуганно смотрит то на Леру, то на меня.
- У меня вообще-то парень есть, - повторяет в третий раз Стаськина собеседница.
Я вижу, что моя подруга давно ее покорила, но она никак не может перешагнуть через привычный стереотип.
- Нет, у нее никакого парня, - скучно констатирую я. – Или ты с Толиком?
- Этот кабан? Ни за что! – Алиса наигранно-широко открывает глаза и пожимает губы.
- А знаешь, я ведь как-то поколотила его однажды, - по-детски хвастаюсь я.
- Круто. А за что? – в глазах у Алины появляется интерес.
- Да, так… “девчонкой” меня назвал, представляешь? – продолжаю кривляться я.
Алина заливается наигранно-громким смехом.
Я знаю Алину почти с детства. Помню еще совсем маленькой сопливой девчонкой в старых порванных колготках и грязном сереньком платьице. Так странно сейчас смотреть, как она смеется совсем по-взрослому, и как сильно она похожа на свою мать.
Лариса, как у нас тогда шептали бабульки, “нагуляла” Алинку в городе, когда пыталась поступить в институт.
- Экзамены-то сдать не смогла, а вот с пузом домой воротилась, - качала головой какая-нибудь баба Вера, рассказывая в очередной раз историю про “непутевую самойленскую девку”.
Алинку я сама никогда не любила, но могла надрать уши любому, кто посмел бы ее обидеть. Но еще больше доставалось тому, кто говорил что-то плохое про Ларису. Подрастая, я изрисовала заборы всех “баб Вер” и набила тумаков всех их внукам. В то время я была болезненно влюблена в Ларису. Она носила такие короткие цветные халатики, почти целиком обнажая прямые белые ноги, и так изящно курила, пуская дым колечками, что в нее был, втайне от бабушек, конечно, влюблен почти каждый второй мальчишка у нас в деревне.
- Но он же старше тебя? – наконец прекращает смеяться Линка.
- Дануна… - ерничаю я.
И она снова начинает хихикать. Лера бросает в ее сторону гневный ревнивый взгляд и прикуривает очередную сигарету. Все надоело играть. Я практически выдергиваю сигарету у нее изо рта и резко подтягиваю ее стул к себе.
- Ну, рассказывай, дамочка, - усмехаюсь.
- Что? – испуганно роняет Лера.
Я слышу ее глубокое учащенное дыхание всего лишь в нескольких сантиметрах от моего лица, вижу, как она слегка прикрывает глаза, и губы открываются для поцелуя. Возбуждение волной прокатывается по всему моему телу. Типа, опа. Давно у меня никого не было, что так быстро завожусь. Я резко встаю со стула.
- Ты куда? – ошарашено спрашивает меня Стася.
- В уборную, бл*…
Я стою перед зеркалом в туалете и жду. Она придет, выждет немного времени и придет. А если сама не додумается, значит, Стаська отправит. А вот и она. Осторожно смотрит на меня в зеркало. Я разворачиваюсь, уверено беру ее за запястье и затаскиваю в кабинку. Долгожданный секс. Или неожиданный? Она податливо приподнимает ногу и упирается каблуком в стену у себя за спиной. Долгожданный. Левой рукой обнимаю ее за талию, правой уверенно отодвигаю тонкую полоску стрингов. Ее губы страстно впиваются мне в рот. Вот тебе и “малявка”. Я чувствую ее горячее дыхание, когда она на мгновения отрывается от поцелуя, что бы отдышаться. Она запрокидывает голову вверх, закусывает нижнюю губу, чтобы не стонать. Вдруг беспричинно хочется сделать ей больно, и я грубо сжимаю ладонью маленькую грудь. Стон удовольствия срывается с ее губ. Маленькая испорченная “Даяна”. Еще несколько уверенных движений, и она резко опускает голову к моему плечу. Все, - изнеможенно выдыхает она. Все? Нет, не Даяна. Даяна никогда не скажет “все” первая.
Я восторженно пялюсь в голубое августовское небо, свесив одну ногу, и болтая ей, раскачиваю гамак. Стаська сидит рядом на низкой скамейке, подтянув колено к подбородку, и курит, пуская дым в засыхающую от летней жары траву.
- Знаешь, - как бы продолжая еще не начатый монолог, говорю я. – Попытка самоубийства, даже если это было давно и по глупости, и кроме тебя никто о ней не знает, она как отпечаток ладошки на когда-то еще не высохшем цементе. Ты носишь этот слепок всю жизнь у себя в кармане, как памятку, рядом с обрубленными детскими крыльями. И вот вроде бы ты вырос, и твоя ладонь стала больше, на ней появились новые линии, кресты и звездочки, вещающие по хиромантии твою будущую судьбу, но ты смотришь на нее и видишь тот детский отпечаток и себя, устлало, опустившую голову на газовую плиту. И думаешь, а вот если бы тогда, десять лет назад, не сдрейфить. Почему я хотела это сделать? Не помню, да это и не важно, потому что я просто не хотела жить и все. И сейчас не хочу… то есть, не то что не хочу, а просто не понимаю ЗАЧЕМ. Представь, никогда не понимала. Вот все живут и наслаждаются жизнью, у них есть свои взлеты и падения, трудные моменты и моменты безмерного счастья, и они не спрашивают зачем. А я чувствовала жизнь только тогда, когда дралась за нее или с ней, испытывая при этом адскую боль. Но в такие минуты хотя бы не помнишь этот вопрос – ЗАЧЕМ. А на самом деле, зачем? Зачем я дралась за жизнь? Зачем я радовалась? Когда я увидела Иришку, я подумала, вот оно светлое пятнышко в моей болезненной жизни. А вот сейчас понимаю, что все это иллюзия. Я все это придумала. И боль, и радость, и любовь. Я все утрировала, чтобы не думать, не пытаться понять. Старалась жить на чувствах и эмоциях, а теперь все остановилось, и у меня появилось время подумать. И что? Вопрос не вернулся, он всегда был со мной, лежал маленьким слепком детской ладошки у меня в кармане, заваленный ненужным мусором, - я выдыхаю последнее предложение и смотрю на Стаську, она, молча, мнет в руках окурок и неотрывно смотрит в траву.
- Глупо все, - Стася, наконец, поднимает на меня свои серо-голубые с грустинкой глаза. – Это как вопрос о конце вселенной. Никого это не интересует. В смысле, почти никого, кроме ученых и таких шизофреников, как ты,- по губам у нее пробегает легкая улыбка детского сарказма.
- А тебя, тебя интересует?
- И меня… но я, как и ты, стараюсь жить, обнажая нервы, что бы не думать…
Стаська слегка прикусывает нижнюю губу, щурит правый глаз и, вытянув руку в сторону забора, выстреливает мятым окурком к соседям.
- Вот так и живем. Курим, пьем. Бл*.
Письмо Ирочки, пришедшее в середине августа на адрес квартиры Марины Федоровны, которую раньше снимала Женька с Даяной.
Вот так бывает, знаешь, когда просыпаешься утром в чужой грязной комнатке старой коммунальной квартиры. Рядом с тобой, уткнувшись бритым затылком тебе в плече, спит малознакомый дайк. И ты вроде бы помнишь, что вчера кто-то старательно сажал тебя рядом с ним, а он весь вечер с жаром шептал тебе на ухо о том, что уже давно и по уши влюблен в тебя. И честно скажу тебе, черт подери, я знала это, знала с самого начала.
Конечно, милая, мне бы хотелось, что бы на ее месте была ты. Но ты гордо осталась там. Как ты тогда сказала? "Что бы стоять, я должен держаться корней"...
И что, к каким корням мы пришли? Я уезжала из южного теплого города пропахшего весной маленькой влюбленной девочкой. А теперь кто я? Ты мне казалась добрым смешным мальчишкой. А на самом деле кто ты? Что ты делаешь сейчас? С кем ты проводишь свои одинокие ночи? Ради чего ты осталась там, или, если точнее сказать, ради кого? Ты ненавидишь ее, презираешь, но плетешься за ней как привязанная. Никак не могла понять, что тебя держит возле нее.
А я вот сейчас толкну дайка в бок и попрошу чего-нибудь, и ведь он побежит, потому что “по уши”. А не побежит, так у меня есть кое-что, от чего он не откажется… ах, я стала такая испорченная за последние полгода… может, ты меня такую больше полюбишь?
Только не думай, я не лесбиянка, понятно…
Может, выйду замуж, нарожаю кучу карапузов, растолстею и буду счастлива. А может, вот с этим дайком останусь, пока не надоест. Только не думай, что у тебя буду прощения просить. Мне совсем не стыдно, ни капельки.
Что ты там говорила про крылья? Я отрубила их пьяной ночью, и, смеясь, сбросила с крыши. Все, нет крыльев больше, не ангел я. Но это не страшно, когда тр***ешься, они только мешают. Так что с Даяной мы теперь на равных. Ночи “нискем”, дни “ниочем”. Но меня устраивает…
Удачи тебе!
P.S.
Пойду будить дайка пусть удовлетворяет…
Стаська уехала в город в этот же вечер. Непримиримая тоска опустилась в душу с приходом сумерек. Я сижу в саду на той самой скамейке, на которой сегодня утром сидела Стася и тереблю в руках сухой рваный лист. Лето подходит к концу, я чувствую приближение Осени с каждым усталым холодеющим вечером. Но она, как всегда ворвется внезапно. Просто однажды утром я проснусь и услышу, что птицы щебечут уже не так, как летом, увижу, что листья за окном желтеют не от жары, и, конечно, почувствую запах, особенный пряный запах Осени.
Кто-то перепрыгивает через забор и с грохотом падает на землю.
- Ух, ты, черт, - чей-то глухой бас у меня за спиной вырывает меня из раздумий.
- Толик? Ты что здесь делаешь?
- Просто заглянуть решил, как дела узнать, - бухтит Толик себе под нос.
- Ну, узнавай, - безразлично бросаю я.
Толян несколько секунд мнется на месте, собираясь с мыслями, и, наконец, на одном дыхании выпаливает явно давно подготовленную фразу:
- Я собираюсь сделать Линке предложение. Она согласится, и мы уедем от сюда. А твой друг, или кто он там, подруга, пусть держится от нее подальше, а то я ему шею намылю.
- Во-первых, кто тебе сказал, что Линка согласиться? Она же малолетка, ей, по-моему, и семнадцати нет.
- Будет, через месяц…
- Во-вторых, куда вы уедете?
- В Россию…
- В Россию? Кто тебя там ждет? Нашелся русский, - жестко усмехнулась я. – И, в-третьих, за Стаську не беспокойся, она уехала. Да, и не нужна ей твоя Алинка.
Толик молча, сидит на корточках напротив меня и глупо пялится на свои открытые ладони. Он, как и в детстве немного полноват и неповоротлив. Ладони тоже пухлые, на них четко обозначены три линии и ни одной лишней полоски, звездочки или крестика. О чем это говорит? Может о его простоте и беспросветной глупости, или лучше сказать наивности. Зачем я об этом думаю? Это все отголоски Даяны, и ее яркого увлечения хиромантией. Как она там? Да, и где там?
- Так это все-таки девушка? – внезапно прерывает молчание Толян.
- Кто? Стаська, конечно…
Он встает, как бы для того, что бы размять ноги, достает из кармана дешевую сигарету и жестом предлагает мне курить.
- У меня свои, - и я тоже ныряю в карман за сигаретой.
Он смотрит куда-то поверх моей головы, я тоже не смотрю на него.
- Я вот одного не понимаю, зачем вы это делаете? Зачем вам это надо?
- Ты о чем?
- Ну, зачем эти широкие штаны, короткие стрижки, мужские рубашки, толстые сигареты… почему вы так хотите быть похожими на мужчин? Что вам это дает? Вы все равно останетесь женщинами, и воспринимать вас всегда будут как женщин. Нет, ладно она, она из города, а ты? Про тебя уже такие слухи ходят…
Я чувствую, как темнеющий воздух сгущается вокруг меня и плавно начинает колыхаться, как вода в спокойном озере, если бросить туда камень. А он не такой уж глупый, как подумала. Мне плевать какие слухи ходят про меня, но мама. Что ей шепчут в спину, когда она проходит мимо, что она чувствует, когда у нее начинают выспрашивать, как мое здоровье?
- Уезжай, уезжай обратно в город. Я тебе как друг говорю, пацаны не любят…
- Кого? – раздраженно перебиваю я. – Гомиков? Что, видят во мне серьезного конкурента?
- Ты же понимаешь о чем я, - грустно пожимает плечами Толян. – Уезжай, пожалуйста.
- Я не могу, - я устало опускаю голову вниз. – Не могу, что-то держит.
Глава 8.
Осень, ну и что…
- 38. Да, точно теперь 38, - шепчу я сама себе, уставившись в монитор. – 38 песен про Осень. Я готова подождать еще недельку и 92 дня ада закончатся. Нет, конечно, я понимаю, что там еще бабье лето, но осеннее солнце не такое плавящее, как летом.
- Что? – мама удивленно заглядывает ко мне в комнату. – Ты мне?
- Нет, я так сама с собой.
Мама недовольно хмурит брови. И правда, что это я тут сама с собой разговорилась? Наверное, от недостатка общения.
- К тебе Лера пришла.
Надо же после того вечера пропала, пряталась от меня, за квартал мой дом обходила, а теперь сама пришла.
- Ну, и что? Пусть заходит, раз пришла, - и я снова безразлично упираюсь в монитор.
Слышу мамино шлепанье тапками по коридору, короткий шепот, Лерины извинения и легкие шаги до моей комнаты. Я чувствую, что она стоит в дверном проеме и никак не решается заговорить.
- Заходи, что встала? – наигранно-безразлично бросаю я, не поворачиваясь.
- Жень, прости меня, пожалуйста…
О нет, она плачет. Надо что-то сказать, что-то придумать… про крылья? Нет, какая глупость. Может, самой попросить прощения? Нет, не прокатит, еще больше разревется. Надо что-то ласковое, нежное…
Но вдруг, даже для меня самой неожиданно, я цинично цитирую героиню из любимого темного фильма:
- Не люблю, когда женщина просит прощения за то, что хотела секса…
Меня тут же начитает подташнивать от собственного кретинизма и полного отсутствия оригинальности, но я уже надела маску, так, что снимать ее поздно. Поэтому я снова поворачиваюсь к монитору. Несколько неуверенных всхлипов у меня за спиной, и я слышу, как хлопает дверь в мою комнату, и закрывается щеколда.
У меня в комнате есть дверь? Никогда не замечала. Еще и со щеколдой.
Три с половиной легких шага через маленькую комнатку, и Лера уверенно разворачивает мой стул к себе. Я чувствую, как ее колено резко упирается мне между ног, а ее вишневые губы впиваются мне в рот.
Такого со мной еще никто не решался выделывать. Эта малявка блондинка первая покусилась на мой статус актива в постели. Я сижу на стуле, так и не удосужившись застегнуть ширинку и курю свой любимый Kent4, а она сидит передо мной на столе и болтает ногами.
- Я ношу твой образ в своем сердце, словно это часть меня… - как будто случайно выдыхает Лера.
Мурашки холодком пробегают у меня по спине.
- А что? Я тоже “Связь” смотрела, - иронично кривит губы моя малявка.
Я тушу сигарету, поднимаю ее на руки и плюхаюсь с ней на кровать. Лера смущенно хихикает и податливо раздвигает ноги.
26 августа. Лето уже совсем на исходе. Я стою на краю трассы и смотрю в след уезжающей легковухи. Моя малявка прижимается к заднему стеклу, и по ее лицу струей бегут слезы. Все, и она уехала. Через несколько секунд машина превращается в точку, и мне остается только посмотреть в хмурое небо и поблагодарить его за первую каплю дождя, упавшую мне на плече. Мое созерцание неба прерывает резкий свист тормозов, прямо у меня за спиной. Разворачиваюсь, и вижу, что в полуметре от меня стоит черная Audi. Даяна, мать твою, ты что, меня задавить хотела? Сквозь тонированные окна водителя почти не видно. Я слышу щелчок, и передняя дверь пассажирского сидения слегка приоткрывается. Ну, что ж, поболтаем любимая.
- Что и эта уехала? – Даяна кивает головой в сторону дороги.
Боже, как она изменилась. Стала совсем худая, морщины возле рта и на лбу, болезненные синяки под глазами, не скрываются даже под слоем тонального крема и пудры.
- А ты изменилась, - говорю я, садясь в машину.
- Постарела?.. – то ли спрашивает, то ли утверждает Даяна.
- Да, нет, просто изменилась.
- Полгода не виделись.
- Меньше. Ты меня прости за то, что закрыла тебя тогда в квартире.
Даяна стучит по рулю в такт простенькой мелодии, звучащей по радио, и качает головой. Я выжидающе смотрю на нее. По крыше неуверенно начинают барабанить первые капли августовского дождя.
- Оставь. Много грязи было… - наконец выдыхает она.
Я грустно усмехаюсь и отворачиваюсь в окно.
- Ты повзрослела.
- Нет, тебе показалось, это просто предчувствие осени, накладывает тень печали на наши лица.
Я стою в дверях с рюкзаком за спиной и маленьким чемоданом в руке и исподлобья смотрю на маму. В затылок чувствую нервное дыхание Даяны. Мама молчит и, закусив губу, старается не плакать.
- Может, останешься? – робкая попытка Даяны сгладить ситуацию дает маме надежду.
Она поднимает свои блестящие красные глаза, слезы готовы сорваться и потокам хлынуть по щекам. Я тяжело вздыхаю. Странное состояние, как будто сознание отдаляется от физического тела, и я сморю на себя как бы со стороны (почему-то с правого верхнего угла своего черепа). Создается глупое ощущение непричастности к происходящему. Вот я стою, мама напротив, кажется, кто-то что-то говорит, я отвечаю, и вдруг "щелк", и я не понимаю, кто эти люди рядом со мной, что нас связывает, о чем они говорят, и главное, чем я мотивирую, давая те или иные ответы. Нет, не то что бы я не помню, кто они, как их зовут, как давно я их знаю… просто не понимаю, кто они для меня, то есть даже не для меня, а для тела, которое вроде бы мое... я даже не до конца ощущаю, что это тело – мое, вроде как, если бы "свет горит, а дома никого". Jamais vu. Это состояние длится всего доли секунды. Все резко встает на свои места.
- Нет, - говорю я, и все как-то вдруг понимают, что спорить бесполезно. – Я позвоню.
Я разворачиваюсь, и, слегка задевая плечом Даяну, ровным шагом иду к калитке. В горле ком, глаза застилают слезы, и вот если я сейчас моргну, они беспорядочным потоком польются по щекам. Я чувствую, как муж Даяны осторожно забирает чемодан из моей руки, и как-то суетливо открывает мне заднюю дверь.
Я сижу на кухне возле настежь открытого окна в одной майке и шортах и голыми плечами ловлю каждое дуновение прохладного осеннего ветерка. Воздух нестерпимо пахнет утренним дождем и сырым асфальтом, небо низко висит над крышами, цепляясь за тонкие, почерневшие от воды, уже почти голые ветки тополей. По двору бегает и шумит оголтелая ребятня, их редкие крики едва ли нарушают мой осенний покой. Холодный зеленый чай приятно смешивается во рту с крепким вкусом сигаретного дыма. Глубокий дрожащий вдох, чувствую, как дым обжигает горло, смола оседает в легких, никотин просачивается в кровь. Сердце бьется гулко, но ровно. Осень вернулась ко мне. Она, как безумная женщина прощает мне все измены, так же как я прощаю ее за то, что она непременно изменит мне. Но сейчас мы вместе, она нежно гладит меня, трепет мне отрастающую челку, целует меня в лоб сквозняком. А завтра, когда солнце пробьется сквозь серые тучи, обязательно попытается разукрасить мне щеки его косыми лучами. Мы вместе. Я совсем не помню прошлогоднюю осень, она прошла незаметно и как-то болезненно грустно. Но и она не помнит об этом, она благодарно бросает мне под ноги свою пожелтевшую листву и кружит вальсом усталым листопадом.
Я слышу, как дверь на кухню открывается, и мою спину обволакивает теплый комнатный воздух.
- Не простынешь? – заботливо спрашивает Глеб.
Он так переживает за меня, как папа.
- Нет, все в порядке. Знаешь, я так люблю Осень. Мне так жаль, что она не длится вечно. Жаль, что листья сожгут, а дожди превратятся в снега. Конечно, потом будет март с серым чавкающим талым под ногами, апрель умоет теплыми ливнями-дождями. Но лето… Боже, как трудно дышать летом…
Глеб грустно улыбается и тоже немного очарованно смотрит на небо.
- Жень, - он хочет сказать мне что-то, по его мнению, очень важное, но не решается. – Жень, а ты в парк хочешь?
- Культуры и отдыха? – весело подхватываю я.
- Да. Давай завтра, если погода позволит?
- Давай.
Он загорается этой идей, как маленький ребенок.
- Глеб, а сколько тебе лет?
- 45, - у него между бровей собирается три крупных мужских морщины. – Думаешь Даяна слишком молода для меня?
- Нет, Даяна стара для нас обоих.
По губам Глеба пробегает неуверенная улыбка.
- Ты в магазин не собираешься? А то у меня сигареты кончаются.
- Бросила б?
Я раздраженно машу рукой в его сторону.
Я сижу на спинке парковой скамейки, упершись локтями в колени, и курю. Глеб, одетый в серый офисный костюм с галстуком на белой рубашке, стоит напротив меня с Coca-cola в руке.
- Будешь? – протягивает мне бутылку.
- Ни в жизнь…
- Почему? – усмехаясь, спрашивает благоверный Даяны.
- Она способствует развитию онкологических заболеваний, - я смотрю на него исподлобья, на глаза падает челка.
Я не стригусь уже 7 месяцев, и мой “ежик” уже прилично удлинился. Я даже могу собрать на затылке куцый хвостик.
- Ну, что куда теперь?
- Видишь вон ту беседку? Мы как-то там накуривались, трава была улет…
Глеб забирает у меня недокуренную сигарету и швыряет в мусорный бочек.
- Ну, куда? На колесо обозрения, а потом по аллеям.
Почему-то в этот раз колесо обозрения не производит на меня абсолютно никакого впечатления, я недовольно выпрыгиваю из кабинки и тут же лезу в карман за сигаретой. Пусть только попробует что-нибудь сказать. Мы медленно шагаем по усыпанной желтой листвой аллейке, я, засунув обе руки в карманы и подняв плечи с сигаретой в зубах, как малолетняя шпана, и Глеб, выпрямив спину, меряет ровными шагами путь, словно франт в самом рассвете сил. Антиподы. Он хорош. И почему Даяна называет его старым идиотом? Любит, наверное. Она терзает всех кого любит.
Глава 9.
Свобода
Дождь маленьким холодным бисером капает мне на лицо и упавшую на глаза челку. Капюшон, да и вся старая оранжевая толстовка с пиратом на спине покрылась крохотными блестящими каплями. Уже сегодня ночью эти капельки превратятся в снежинки, ноябрь сдаст последние позиции и уступит место зиме. Но сейчас воздух пахнет осенним одиночеством и промозглой свободой, под ногами прижавшись к мокрому тротуару, валяются ржавые тополиные листья. Я ухожу. Ухожу тайком от Даяны, оставив у нее практически все свои вещи. Почти сбегаю с легким рюкзаком за плечами и неприятным покалыванием в области сердца.
Я нашла… не то что бы я нарочно рылась в ее полке, просто искала что-нибудь почитать, а оно само выпало мне в руки. Письмо от Ирочки. Ну, вот и почитала…
Отставила все на своих местах, аккуратно положила письмо обратно в полку, предварительно выписав обратный адрес, даже мобильник не взяла. Деньги, минимум одежды, последний блок сигарет, и рвать когти. Куда? Куда угодно. На свободу. На высоту семь метров и еще чуть-чуть.
Кружа по грязным улицам города, случайно нахожу себя возле какого-то архитектурного института. Вроде где-то недалеко должно быть малосемейное общежитие.
Делаю последний тяжелый затяг мокрой сигареты, и дрожащая от холодного вечера ныряю в дверь.
- Драсьте, а у вас комнату снять можно?
- Завтра днем приходите, - не поднимая голову, бурчит старая вахтерша.
- А сегодня никак? У меня деньги есть. Просто ночевать негде, - жалобно скулю я.
Вахтерша раздраженно отрывает голову от книги. И, о чудо! Меня опять спасает моя детская мордаха.
- Ты что ж такая мокрая? Найду, найду комнату, - начинает суетиться моя спасительница, - ты откуда сама? Не местная? Тебе на долго или на одну ночь?
Вопросы сыплются на меня бесконечным потоком, я отвечаю, придумывая на ходу животрепещущую историю. Благодаря чему через полчаса у меня в расположении оказывается тесная комнатка с узкой кроватью, маленькой тумбочкой и таким же маленьким стульчиком.
- Оплата за полгода вперед, вот чистое белье. Туалет и душ в конце коридора, общая кухня на первом этаже, - быстро тараторит старушка.
- Вот деньги…
- Нет, нет, не мне, завтра коменданту отдашь.
Я переодеваюсь и тащусь в душ. Не Бог весть какой, зато с горячей водой, и закрывается на щеколду, хотя и один на весь этаж. Ну, что ж надо оправдывать свой знак зодиака, говорят, овны могут выжить в любых условиях.
Устало валюсь на заправленную в чистое белье кровать и забываюсь беспокойным сном.
Я иду по коридору, выкрашенному светло голубой краской, в конце которого ярко горит белый свет, в центре я вижу мужскую фигуру. Из-за этого яркого света, бьющего мне в глаза, не могу понять кто это. Мужчина зовет меня по имени. Его голос врывается в мои уши и разрывает голову изнутри. Мне почти физически больно его слышать.
- Папа? Папочка, это ты? – кричу я в ответ.
Я пытаюсь бежать, но мои ноги, словно бетонные врастают в пол. А он все стоит на месте и зовет меня.
- Папочка, помоги мне. Я не могу идти…
- Я не могу, у меня же есть сын… сын… сын… - ироничным эхом разносится по коридору.
Краска на стенах начинает лопаться и кусками падать мне на голову, плечи, под ноги. Я чувствую жар со всех сторон. Упавшая краска горит и плавится, от огня все заливается красным цветом. Я больше не вижу свет в конце коридора, в ушах все еще болезненно пульсирует злое слово “сын”. Я бесцельно бегу по коридору и внезапно врываюсь в огромную залу… заваленную трупами. Мерзкий запах разложения ударяет в нос. Я пытаюсь закричать, но горло будто забито ватой…
Резко открываю глаза и, не отрывая голову от подушки, боясь пошевельнуться, беспокойно осматриваю комнату. Ловлю воздух ртом, как рыба, невероятным усилием воли сдерживая крик. Наконец, немного придя в себя, вытираю пот со лба запястьем и сажусь на кровать, по-турецки свернув ноги. Черт подери, только не это. Опять кошмары. Я волшебным образом умудрилась пережить осень малыми приступами, но если начнутся такие беспокойные ночи, то надо ждать и большой приступ…
- Мама, привет, - кричу я на всю улицу.
Мама слегка ошарашено улыбается и кивает в ответ головой.
- Это тебе, - я сую маме в руки огромный букет колючих роз.
За городом снегу навалило, наверное, по самое колено, так что мои ноги в осенних кроссовках начали прилично замерзать. А обалдевшие от такого предательства птицы, отчаянно шумели, перелетая с ветки на ветку. От чего с деревьев мне на голову сыпался мокрый снег.
- Ты, как же одета-то? Не замерзла? А ты на долго? А как Даяночка, с мужем у них там все хорошо?
- Конечно, мама, - улыбаюсь я, и какое ей дело до “Даяночки”, - я, в принципе ненадолго, пуховик заберу и ботинки. Да, и Ирочку тоже. Ой, какая толстая стала. Ты моя рыжая, любимая.
Начинаю вдруг тараторить без умолку, зайдя в дом. Переодевшись в теплые домашние вещи, я ношусь по кухне разогревая чайник и накрывая на стол. Мама настороженно наблюдает за моей беготней.
- Сядь, - наконец останавливает меня мама.
Я сажусь на кухонный стул и беру на руки пушистую Иришку.
- Что у вас там? – как будто даже строго спрашивает мама.
- Да, все нормально мам, - испуганно увиливаю я от ответа.
Легкое чувство "d;j; vu" надулось в груди воздушным пузырем. Как будто так уже было, и строгая мама, и я, как в детстве после драки, и даже кошка у меня на коленях.
- А зачем тебе эта рыжая? – морщит нос мама и кивает на Ирэн.
- Соскучилась…
Мама тяжело вздыхает и наливает горячий чай с малиновым вареньем.
Я увожу с собой зимние вещи, рыжую кошку и гору таблеток. Кажется, все что нужно, что бы пережить зиму. D;j; vu, d;j; vu, d;j; vu. Бесконечное тошнотворное ощущение, что все это уже было, что все это я уже видела. Плывущее за окном маршрутки серое небо, угрюмые пассажиры, теплый шерстяной комок на коленях.
Почему я ушла от Даяны? Дело ведь не в письме. Конечно, не в письме… может из-за Глеба? Да, нет, Глеб тут совершено не причем. Наверное, меня начал смущать мой статус “приживалки” в их доме. Нет же, просто захотелось поменять что-то, но обставить эту перемену так, что бы все подумали, что мне безумно больно. Откуда этот пафос во мне? А что на меня все так смотрят?
Я вытаскиваю наушник из уха.
- Девушка, у вас все в порядке? – заглядывает мне в лицо молодой парень.
Ух, ты, черт, это я девушка? Надо срочно подстригаться, а то так и “женщиной” скоро называть начнут.
- Девушка?
Fuck, наверное малый приступ. Я начинаю беспокойно всматриваться в окно. Нет, свою остановку не проехала.
- Девушка, - парень трясет меня за плечо.
Я спокойно убираю его руку с моего плеча и рассеянно произношу:
- Малый приступ. Все в порядке, спасибо.
Холодный ветер щекочет лысую макушку, в зубах зажата дешевая сигарета, ладони в кулаки глубоко в карманы. Походка, как у местной шпаны, вразвалочку. Видок типа "Ну, и где тут у нас нежные фем?" Как глупо я выгляжу. Наверно, похожа сейчас на какого-нибудь буча из пресловутого темного рассказа. Зато, никто не додумается назвать меня “девушкой”.
Все так же вразвалочку подхожу к общаге. Опять он. Ну, и что мне с ним делать?
- Слушай, ты что здесь опять делаешь? – резко разворачиваю парня за плече к себе.
- Хотел узнать, как ты? – испуганно смотрит на мою лысую башку, - ты зачем это сделала?
- Деньги экономлю, бл*, что бы реже стричься.
Молча, протягивает мне пакет с кошачьим сухим кормом. Только сейчас замечаю, какие у него тонкие красивые пальцы, аккуратно подстриженные ногти, нежная кожа.
- Лан, пошли чай пить, раз пришел.
Глава 10.
Черно-белый король
Он сидит напротив меня, на полу, подвернув одну ногу под себя, а на другое колено опирается локтем. Настоящий красавчик, метис, может быть еврей с русским. Кудрявые темные волосы, орлиный нос, большие зеленые глаза, глянцево поблескивающие на свету, скорее всего, это из-за линз, мощный подбородок с короткой черной бородкой и неуверенная улыбка на немного пухлых губах. Высокий, хорошо сложенный, он так напоминает мне Иисуса из какого-нибудь библейского фильма, со своей кроткой улыбкой и отведенными в сторону глазами.
Миша что-то отстраненно рассказывает о своей первой девушке, но куда бы он не отводил глаза, его взгляд упрямо возвращается к моей блестящей лысине. Я, если честно, и сама никак не могу к ней привыкнуть. Несколько минут роюсь в еще не разобранной сумке, привезенной из дому и наконец, нахожу старую потертую кепку. Мальчик-Миша улыбается и снова начинает блуждать взглядом по комнате.
- И что потом? – с интересом спрашиваю я.
- А потом она уехала в Астану, - грустно заключает Миша.
- Печально, у меня тоже была девочка, которая туда уехала. Красивая девочка с длинными волосами пшеничного цвета и большими голубыми глазами, - романтично растягиваю я.
На его лице ни на секунду не отражается ни одной эмоции. Он так же кротко улыбается, и так же спокойно смотрит в мою сторону.
Тихой приятной мелодией начинает, как бы откуда-то издалека звонить колокольчик. Я ловлю испуганный взгляд своего собеседника, у которого за спиной с шорохом раскрываются черные крылья. Черно-белый мой король - перебивая звон колоколов, звучит у меня в голове голос Дианы Арбениной.
Я устало открываю глаза, ощущаю сильную боль в левом виске, вокруг меня собралась толпа каких-то людей. Первые несколько секунд не могу понять, где я нахожусь. Но скоро начинаю всех раздраженно выгонять из своей комнаты.
- Иди домой, я позвоню, - устало произношу я, глядя на растерянно стоящего в дверях Мишку.
- У тебя точно все хорошо? – еще раз переспрашивает он.
- Точно, - отмахиваюсь я.
Миша слегка пожимает плечами и неожиданно произносит:
- Не надо так со мной говорить, я ведь не какая-нибудь твоя девушка… хоть и влюблен – шепотом добавляет мальчишка, поворачиваясь ко мне спиной.
- Стой, это ты о чем? – останавливаю его.
- Ну, это твое типа: я те потом позвоню, - кривляясь, передразнивает меня, - куда? Ты даже мой телефон не знаешь…
Как глупо, но я действительно сказала это как-то по-мужски наигранно безразлично, типа, что бы отвязаться.
- Пойдешь со мной в клуб в воскресенье? – говорю я, стараясь сделать тихий голос бодрее, - сто лет нигде не была.
Я сижу на подоконнике, свесив ноги наружу, и раскачиваясь вперед-назад, пугаю редких прохожих. Среди нескольких удивленных пар глаз вдруг замечаю знакомые Стаськины, серо-голубые. Я начинаю звать ее и бодро махать руками, от чего чуть не вываливаюсь в окно, но она меня не замечает, наконец, ее спутница, симпатичный кудрявый дайк, толкает ее в плече и кивает головой в мою сторону. Стаська удивленно смотрит на меня и радостно машет рукой в перчатке без пальцев.
- Стой там, я сейчас выйду, - ору я и ныряю обратно в комнату.
- Ты что там жизнь самоубийством собиралась кончать? – хохочет Стася, пряча замерзающий нос в ладони.
Знакомить меня с кудрявым дайком она вроде и не собирается, представляюсь сама:
- Женя, - протягиваю руку.
- Саня, - игриво улыбается дайк.
- Саша? – переспрашиваю я.
- Нет, я Сания, - поправляет Саня.
- Татарка, – бодро произношу я, - отлично, хотите чай?
- Балда, в такую погоду люди водку пьют, а она чай, - Стаська начинает с интересом приглядываться к моей голове в узкой шапочке.
- Ты что на лысо? – растерянно произносит она.
- Да, - усмехаюсь ей в ответ.
- Что-то случилось?
- Почему, если лесбиянка бреет башку на лысо значит, у нее что-то случилось. Сань, - поворачиваюсь я к симпатичному дайку, - а вот вы как к чаю относитесь?
Мы сидим в моей комнатке на кровати и весело болтаем. Мое глупое подозрение, что Саня девушка Стаси не оправдалось, и мне почему-то сразу стало легче. Они быстро согласились пойти со мной и Мишкой в клуб сегодня вечером, отчего мое настроение поднялось до высшей отметки.
- Жень, что значит “в теме”? – с подозрением спрашивает у меня Миша, держа в руках пиво с бара.
- Так. Ты не в теме, если тебя спросят. А что? – отвечаю я.
- Тут какая-то девушка спрашивала…
- Этот натурал с вами? - раздается у меня за спиной ядовитый голос Жанны.
Помнится, как-то Стася по пьяни увела у нее девушку. Не то что бы специально или из принципа, а совершенно случайно, но с тех пор Жанна ее на дух не переносит.
- Стась, ты, что ориентацию решила сменить? – подпевает Жанне ее новая подружка Янка.
- Конечно милая, вот только с тобой посоветоваться пришла, - раздается звенящий от раздражения голос Стаси.
Надо обязательно что-то делать, а то они передерутся - мелькает у меня в голове мысль. Но я плавно погружаюсь в, то поразительное состояние, когда все происходящее вокруг кажется не важным и не реальным. Музыка больше не взрывает барабанные перепонки, лица людей расплываются в мелькающих цветных огоньках. Чувствую, как тело расслабляется и оседает, кружка с пивом медленно вылетает из рук Миши и вдребезги разбивается об пол, он резко хватает меня за плечи, и я плавно погружаюсь в темноту.
Прихожу в себя уже внизу, в кресле возле выхода.
- Приступ? – испуганно спрашиваю я, глядя в блестящи карие глаза Сани.
- Не знаю, - пожимает та плечами.
- Нет, просто обморок, - коротко сообщает Стася, накидывая на плечи дутый мужской пуховик, - тебя куда?
- Не знаю, но в общагу уже не пустят…
- Я ее к себе заберу, можно? – Саня снова впивается в меня своими прозрачными улыбающимися глазами.
- Можно, - устало киваю я в ответ, - а где Мишка?
- Сейчас спустится, за кружку расплачивается, - Стаська помогает мне подняться и одеть уже мой пуховик, - и ты осторожнее с ним. Он влюблен, и, кажется серьезно.
Я киваю головой ей в ответ, а сама не могу оторвать взгляд от улыбающихся глаз кудрявого дайка.
Санечка осторожно толкает меня в темный коридор, но внезапно я слышу короткий щелчок выключателя, и меня ярким потоком ослепляет белый свет.
- Привет, мам, - испуганно роняет Сания у меня из-за спины.
О, нет, мне не нравится этот оправдывающийся тон. Сейчас меня попросту попросят куда подальше, а куда даже предположить боюсь. Но “мама” разворачивается и молча, идет на кухню, Санька быстро скидывает зимние ботинки и семенит за ней. Я как идиот продолжаю стоять в коридоре. Из кухни доносится тихое недовольное шипение, а через короткое время манящий запах сигаретного дыма. Ну, значит, скоро все успокоится, я не разуваясь, присаживаюсь на тумбочку возле зеркала и облегченно вздыхаю. Дверь на кухню открывается и от туда на цыпочках выходит счастливый кудрявый дайк.
- Отца не разбуди, - шепотом доносится из кухни.
Огонь. Красный, оранжевый, черный. Он скользящими змейками окружает меня. Люди, объятые пламенем, безмолвно падают на землю, машут руками, поднимаются и бегут ко мне. Их рты открыты, они кричат от страха, но я не слышу ни звука. Все мое тело пронизано ужасом, нужно бежать, ноги, словно свинцовые гири. Я тоже начинаю беззвучно кричать…
В истерической панике открываю глаза, и чувствую, что от резкого движения лечу с кровати на пол. Удар смягчает пуховое одеяло, в котором я запуталась и мягкий ковер.
- Где я, - сипящим свистом вырывается из горла.
С кровати ко мне поворачивается сонная мордашка с короткими кучерявыми волосами, торчащими в разные стороны.
- Жень, ты что?
Сердце бешено колотится в горле, я чувствую его эхо по всему телу, даже в кончиках пальцев.
Резкий вдох ртом в два этапа, один короткий свистящий выдох. Еще раз:
- Где я?
- У меня. Я – Саня, ты, что не помнишь? – шепотом произносит кудрявая мордашка.
Никак не могу сосредоточиться, образы урывками плавают передо мной – мальчик с грустными еврейскими глазами; Стаська, нервно курящая возле дверей клуба, симпатичный дайк с короткими кудряшками на голове… стоп, кудрявый дайк – Саня. Санечка. Глубокий ровный вдох, тяжелый выдох.
- А курить у тебя можно?
- Да только на кухне, - шепчет Саня.
Мы небольшой компанией сидим в маленьком кафе и греемся кто чем. Я смотрю на валящий хлопьями снег за окном и вслушиваюсь в грохот периодически проезжающих трамваев.
- Миш, а сколько тебе лет? – сдерживая улыбку, спрашивает Саня.
- Скоро 21 будет, а что? – как будто немного обиженно отвечает он.
Забавно, он всегда так разговаривает, вроде как бы обиженно, вроде как бы смущенно.
- Мне тоже, получается Женя самая старая? – рассуждает моя девочка.
- Нет, самая старая – я, - саркастично улыбается Стася, обнимая свою новую подружку за талию, - Жень, надо поговорить, - неожиданно обращается она ко мне.
Я устало киваю головой и встаю из-за стола. В течение пятнадцати минут Стаська, как настоящий друг втирает мне, что я совсем плохо выгляжу и мне обязательно нужно лечь в больницу, потому что все может плохо закончиться.
- Спасибо, брат, но в больничку я весной планово пойду, а пока потерплю, - как по-взрослому улыбаюсь я в ответ.
- Будь осторожней, чувак, я правда беспокоюсь, - так же по-взрослому вздыхает Стас.
Всю зиму возле меня, как будто сдавая и принимая дежурство, были три человека: влюбленный мальчик Миша с грустными еврейскими глазками, улыбчивая кудрявая Санька и беспрерывно курящая, но очень строгая Стаська. Приступы повторялись почти каждые три дня, и в начале марта мне стало совсем плохо.
Глава 11.
Сохрани мою тень
За долгую зиму все устали, в больницу кроме Мишки почти никто не приходит, даже Даяна не стала икать меня, когда я ушла. Целыми днями сижу на улице в холодной беседке и курю. В день уходит по полторы-две пачки, голос совсем осип. Больной человек это трагедия и нагрузка. Кажется, начинаю потихоньку сходить с ума. Весь окружающий мир как в тумане с колокольным звоном и крыльями, приступы повторяются каждый день.
Мне больно. Лекарства, таблетки, капельницы, иглы, шприцы. Не помогает, больно. Я, опять молча, кричу о своей боли. Одиноко, больно. Я всегда была вне игры, но сейчас, как никогда раньше. Тонкие вены, не выдерживают, рвутся, попасть почти невозможно, глупая медсестричка опять промахнулась, снова будет гематома на полруки. Очень больно. Небо красивое, белое. Оттепель влажная застучала каплями по подоконникам. Зачем? Зачем я здесь? "И какой, бля, балет? Мама не горюй!"Вывернусь на изнанку, стану маленькой белой точкой. Когда все это кончится? Меня укачивает, остановите землю, я сойду. Нет, я спрашиваю, когда это кончится, в конце концов? Спрашиваю, молча, только глазами, как солдат, онемевший от боли, которому оторвало ноги. А хорошенькие сестры, в белых халатах тоже молча, тоже глазами, отвечают, как им жаль. А мне так охота заорать, что не хрен меня жалеть... а осенью будет хорошо. Осенью я стану большой, наполнюсь мыслями, чувствами, осеним запахом мокрой листвы, стуком дождя в окошко, серым небом, висящим над крышами. Наполнюсь по самые краешки, так, что во мне совсем не останется свободного места для боли. И стану такая самодостаточная, что никто не будет нужен...
Но это осенью, а сейчас я всего лишь точка, пульсирующая точка боли. И хватит ковырять мои вены, дура.
Каждую ночь кошмары с огнем и кровью, с узкими коридорами и разлагающимися трупами. Просыпаюсь с криками, мокрая от пота. Хочу к человеку близкому, который пусть и мучает, но по-своему любит. Хочу туда, где хоть на несколько месяцев, но была семья. И мужчина – взрослый и умный, как папа. Хочу к Даяне. Точно, я хочу к Даяне. Эта простая мысль осеняет мое воспаленное сознание, и я начинаю быстро собирать вещи. Уверенно шагаю по больничному коридору, так напоминающему коридоры из кошмаров. Три пролета по широкой лестнице и через центральный вход на улицу. Центральный вход украшен цветами и плакатами с орнаментом и поздравлением с Наурызом. Ура, с Новым годом господа!
Быстрым шагом до остановки…
Я стою возле подъезда Даяны и короткими затягами докуриваю последнюю сигарету. Бабульки на скамейках возле подъезда бурно обсуждают какую-то молодую женщину. Не трудно догадаться, что предметом обсуждения послужила сама Даяна.
- Вот живет тут со своим любовником, так еще и баб таскает, - выпучив глаза возмущается одна, - я поначалу думала, это его любовницы, а на днях смотрю, целуется с какой-то девкой.
- Спрячется в своей машине за черными стеклами, думает никто не увидит, - подхватывает другая.
Я чувствую, как внутри меня поднимается волна раздражения. Делаю последний затяг, тушу сигарету о край мусорки и широким шагом иду к подъездной двери.
- ... нормальная бы ребенка родила да дома сидела... - не унимаются бабуси.
- Как будто это сама цель жизни, - раздраженно сквозь зубы бросаю я.
- Ну, да. Лучше уж уколоться, - ядовито шипит мне в след бабка в глупом беретике.
- Чем ни вариант, - парирую я, огрызаясь, и исчезаю за подъездными дверьми.
Лифт бесшумно проглатывает меня и мягко везет вверх. Своими ключами открываю дверь и, как парализованная останавливаюсь перед зеркалом в коридоре. Толстовка и штаны грязные, накладные карманы оборваны, лицо тоже грязное в ссадинах и кровоподтеках, отросший ежик волос на голове – клочками торчит в разные стороны. Теперь понимаю, к чему был этот намек на наркоманов. Ключи выскальзывают у меня из рук, и тяжелый брелок с грохотом падает на пол.
- Даяна, это ты? - доносится из некогда моей комнаты женский голос с каким-то неуловимым пошловатым оттенком.
Через мгновение в дверном проеме появляется девушка в рубашке Глеба на голое тело с восхитительными ногами. На ее лице надменной улыбкой отражается сексуальное удовлетворение. Но увидев меня, она испуганно делает шаг назад, ее глаза округляются, а от улыбки не остается и следа.
- Мальчик, ты кто? - с легким отвращением спрашивает она, - Даяна...
Шум воды в ванной прекращается, и через несколько секунд оттуда выходит мокрая Даяна, обмотанная махровым полотенцем. Она испуганно смотрит на меня.
- Женечка? - наконец выдавливает она, - Женечка, что с тобой?
Последнее что я вижу - Даяну, подбегающую ко мне, и падающее с ее очаровательных бедер полотенце.
- Завтра мое день рождение? Не может быть, - с ужасом заявляю я.
- Ты что не знала? – испуганно поднимает бровь Даяна.
- Но как же… а Наурыз? Разве сегодня не 22 марта?
- Нет, - голос Даяны дрожит, кажется, она готова расплакаться.
Я нервно тру виски, стараясь сосредоточиться, и смотрю на бессмысленные рисунки на линолеуме. Даяна не выдерживает моего долгого молчания и порывисто обнимает меня за плечи.
- Тебе надо в душ. Ты есть не хочешь? – сквозь душащие ее слезы, произносит она.
Я стою под прохладным душем, и по-детски обнимаю голую Даяну за талию, уткнувшись лицом ей в грудь. Она осторожно гладит меня по голове открытыми ладонями. Я дома. Наконец, понимаю я. Мир становится четким и почти осязаемым. Больше никаких крыльев и колокольного звона. Даяна выключает воду у меня за спиной, и я отпускаю ее за белым махровым халатом. Мягкая широкая кровать со специальным матрасом, теплое пуховое одеяло, удобная подушечка под голову.
- Я нахамила бабулькам, которые сидели возле подъезда, - честно признаюсь я.
Даяна ласково улыбается и качает головой:
- Плохо, нельзя хамить старшим, - смешно грозит мне пальцем.
- Они обсуждали тебя, - оправдываюсь я.
- Да, ладно. Хе* с ними. Я не обращаю внимание.
Слышу ковыряние ключа в замочной скважине. Щелчок и еле заметный скрип входной двери.
- Глеб? Глеб пришел? – с надеждой спрашиваю я.
Но Глеб безразлично проходит мимо мой комнаты, даже не заглянув, уходит в спальню. Даяна делает мне знак рукой, чтобы я не вставала с кровати и уходит в спальню следом за мужем. Через несколько мгновений в комнату влетает Глеб и буквально выдергивает меня из кровати своими мощными, отцовскими объятьями.
- Как ты могла? – задыхаясь, шепчет он, - как ты могла так взять и уйти? Ты же мне как… как сын.
Удивительно, как это слово из ночных кошмаров прозвучало вдруг так нежно и породному.
Я стою на краю треугольной крыши незнакомого мне пятиэтажного дома под проливным дождем и ошарашено оглядываюсь по сторонам. Я не то что не могу сказать, где я и что я здесь делаю, но даже не помню своего имени. Вдруг моя левая нога начинает скользить вниз, я пытаюсь поймать баланс и неожиданно срываюсь с крыши и лечу вниз. Странное ощущение счастья разрывает меня изнутри. Я лечу. Несколько коротких секунд, но я ЛЕЧУ. Резкий, почти безболезненный удар о землю и все погружается в темноту.
Послесловие.
“Ограда…”
Из письма Даяны, отправленного после похорон Женьки.
To: svetik@_______
From: dying_dayan@_______
Date: 13/05/--
Ее тело нашли недалеко от дома, в котором мы снимали квартиру когда-то. Боже, она выглядела ужасно. Даже не могу вспоминать это без паники. Я не понимаю, зачем она это сделала. Когда она вернулась к нам, то казалась такой счастливой. Мы отпраздновали ее день рождение, как настоящая семья. Почему она решила покончить с собой? Мы с Глебом больше не можем быть вместе, он ненавидит меня, а я его. Все в нашей квартире напоминает нам о ней. Уже проданы почти все вещи, через неделю я прилетаю к тебе. Билеты уже купила. Я не могу здесь больше жить…
Последняя страница из дневника Ирочки, найденная у нее после смерти.
25 мая 200_ г.
Зачем я приехала сюда? Как идиотка торопилась, сдавала экзамены экстерном… зачем я не осталась там? Я приехала в теплый город к тебе, домой. А тебя нет. Почему?
Я сижу на крыше… да-да, на той самой крыше того самого дома, в котором я была так счастлива год назад. И плачу, вспоминая наше первое знакомство, как я растянулась тогда прямо перед тобой. А ты, у тебя были такие грустные глаза, такие же, как тогда, когда я уезжала. Нет, не грустные – усталые. Я понимаю, ты просто устала. Устала жить. Я тоже.
В теплом майском воздухе плавно кружатся белые пушинки тополя. Я ловлю их ладонями и отпускаю. Как больно. Как больно понимать, что тебя больше нет. Это дикое ощущение – “тебя больше НЕТ”. Ты не в другом городе, не в другой стране, тебя просто нет, и мы уже никогда, даже случайно не увидимся.
Прости меня, Женечка. Наверное, это я во всем виновата. Я так ненавидела тебя за то, что ты осталась и не поехала со мной. Я ненавидела Даяну за то, что она подчинила твою волю себе. Но я так надеялась… на что? Не знаю. Но я не хочу жить без тебя. Это все пустое. Небо такое красивое, чистое, ярко-синего цвета, и зеленые руки тополей щекочут его своей листвой. Мне больше нечего здесь делать.
Я не боюсь, я иду за тобой…
Из разговоров Стаськи и Миши.
- Миш, ну, почему ты молчишь?
Стаська широкими шагами ходит по комнате от окна до двери и стряхивает пепел с сигареты прямо ковер, лежащий на полу.
- Миш, ну, так же нельзя, - осуждающе почти стонет Стася, - как я ее матери скажу это?
Миша, тяжело опустив голову вниз, сидит на полу и неотрывно пялится на пепел от Стаськиной сигареты.
- Я уезжаю, - неожиданно выдыхает он, - сразу после похорон. А к матери съездим вместе, если хочешь.
- Куда? – растерянно роняет Стася, - почему все уезжают, а? И что с Санькой теперь будет?
- Я не знаю…
Миша долго молчит, слегка покачиваясь вперед назад и наконец, произносит:
- Я не верю, что она сделала это специально…
- Я тоже… - тяжело вздыхает Стася.
События, описанные в данном рассказе, никогда не происходили на самом деле, и являются лишь моим разыгравшимся больным воображением. Персонажи либо полностью выдуманы, либо представляют собирательные образы. Все совпадения случайны. Во время написания данного рассказа ни один больной эпилептик и не один неуравновешенный подросток не пострадали.
С уважением,
Onzenok.