Признаки яркого таланта трудно сформулировать, но при встрече с ним бросает в какую-то радостную дрожь. Я испытал это, когда впервые увидел рисунки Дамира. Мне захотелось применить к ним слово "гениальные". Я бы назвал его искусство вневременным, хотя проверить мое утверждение можно будет лишь спустя десятилетия. Некоторые художники очень привязаны к своей эпохе, а вот, скажем, работы Босха воспринимаются как современные. Изяществом линий рисунки Дамира (так он подписывает свои работы) напоминают Бёрдсли, искаженностью натуры и экспрессией — Шемякина. Но я не искусствовед и не художник. Я понимаю, что поскольку художник молодой, и в прессе о нем еще мало сведений, к восторгам провинциального журналиста отношение у читателя недоверчивое, он может заподозрить обыкновенный пиар, оплаченую "раскрутку". Как мне доказать, что это не так?
Проще всего было бы сослаться на реакцию других, на широкий отзвук, на мнение авторитетов. О Дамире Гибадуллине-Клейне уже пишут, им интересуются в разных точках мира — от Иркутска до Парижа. Выставку рисунков этого студента организовала Библиотека Академии наук в Петербурге. Толстый парижский ежегодник эротического искусства "Триангюльер" отвел его рисункам целый раздел, так и озаглавленный "Дамир". Солидные иркутские искусствоведы (профессор-завкафедры и доцент) избрали его рисунки для проверки своего психосемантического метода анализа. Оба питерских журнала по искусству одновременно помещают статьи о нем. Это показывает, что появление графики Дамира многие восприняли как событие.
Но хотелось бы разобраться самостоятельно, найти причины такой реакции. Как парень из провинции (Дамир родом из Йошкар-Олы, республика Марий-Эл) вдруг овладел вниманием такого широкого круга людей? Я могу только попытаться осмыслить свои собственные чувства — как зрителя.
Прежде всего, в графике Дамира чувствуется хорошая школа, это отнюдь не пробы новичка. В его рисунках новаторство соединено с традицией. И не случайно. За плечами у него 15 лет художественного образования (4 года художественной школы, еще 4 — училища, подготовительные курсы в худ. вуз, затем 6 лет Художественно-Промышленной Академии, бывшей имени Мухиной по кафедре дизайна одежды).
На рисунки Дамира хочется смотреть подолгу. Многие из них, кажется, вышли из анатомических рисунков и набросков модельера, каковым Дамир является по своему образованию и второму призванию. Но благодаря таланту они вырастают во что-то намного большее. Поневоле вспоминаешь, как силой своего гения Густав Малер переплавлял банальные песенки и шум природы в высокое симфоническое искусство. Вот и Дамир, взяв за основу модельные и анатомические рисунки, вдруг каким-то неведомым образом поднимается до обобщений, когда тело и дух сливаются в одно целое. О его работах так же сложно писать, как и о музыке, да и воздействует его графика подобным же образом. Трудно понять, почему одна и та же мелодия находит разный отклик. Как отличить прекрасную музыку от банальной и пошлой? Ведь там и тут всего лишь последовательный ряд различных звуков. Но столь же таинственно восприятие человеческой пластики. Почему черты конкретного лица у одного вызовут влюбленность, у другого равнодушие, а у третьего отторжение?
Несправедливость, увы, в природе мира. К одним бог скуповат, к другим — неимоверно щедр: если уж одарил, то без меры и по-разному. Талант обычно многогранен. Не удивлюсь, если Дамир одержит победы в спорте (он очень атлетичен) или откроет ресторан, где выступит сам шеф-поваром, готовя изысканные блюда.
По профессии Дамир — модельер, дизайнер одежды. Мне всегда казались невероятно скучными условные и плоские картинки в журналах мод. Да и вообще мне никогда не нравилась существующая одежда: ни та, которую производили в советское время, ни нынешняя, хотя сейчас люди одеваются наряднее и ярче. В графике Дамира я поневоле обратил внимание на одеяния персонажей, скудные, но невероятно изящные и выразительные — будь то женские туфельки или мужская рубашка. Характерно, что как модельеру Дамиру хочется делать не экспериментальные навороченные одеяния для показа на подиуме, а элегантные вещи, которые люди носят, за которыми охотятся. Он пытается поднять повседневную одежду до уровня высокого искусства.
Хотя главное, что создал Маяковский — гениальная лирика, но он не чурался писать рекламные стихи, да и во второй своей ипостаси был художником-дизайнером (эта сторона его личности ныне вновь востребована). Пример поэта показывает, что можно совмещать такие на первый взгляд разные вещи. Творить и для души, и для быта. Любопытно, что свои крупные поэтические произведения Маяковский не называл поэмами, а ставил в подзаголовок слово "вещь". Мне кажется, что и Дамир может совмещать потребность украсить наш быт в одежде и желание показать красоту человека.
Более того, я догадываюсь, что стремление создавать элегантную одежду (элегантнее всех!) отразилось и на его графике, а его графические поиски и изыски непременно найдут выражение в его костюмах. Возможно, что именно специфика его "заходов" в графику из мира моды привела к уникальному облику его рисунков. Приведет ли его уникальная графика к новациям в мире моды, покажет ближайшее будущее.
Рисунки Дамира поражают неожиданностью и смелостью.
"МАРИАННА" — это символ Франции. Какой же видит Францию художник? Да не обидятся французы: чрезвычайно изящная, но явно кафешантанного типа девица, в мундирчике "черт меня побери" со всякими мелкими причиндалами (ключик, часики), наводящими на мысли…
А вот большой "ПАРНЫЙ ПОРТРЕТ". Ожидаешь увидеть некий смысл в лицах изображаемых, некое выражение в их глазах и в мимике. Но лиц на портрете нет. Очевидно, они сочтены незначительными для изображаемых и для зрителя. Головы остались за кадром. На портрете два обнаженных молодых мужских тела от шеи и ниже; ног тоже нет. В центре — волосатые животы и едва прикрытые белыми тряпочками внушительные гениталии. Портретировать так — значит считать, что в этом вся их личность. Весь смысл.
"НЕТ" с подзаголовком "Нарцисс и Амений". Двое парней в непонятных одеждах — такие могут быть в любую эпоху. Один тянется к другому, тот отворачивается. Парни одеты, но гениталии выделены. Древнегреческий миф рассказывает, что Амений был влюблен в Нарцисса, тот не отвечал ему взаимностью. Амений закололся мечом, который ему подарил Нарцисс, а Нарцисс, увидев свое отражение в реке, влюбился в самого себя и, чтобы соединиться с отражением, бросился в воду и утонул.
"ЛИРИКА САФО" — две прильнувшие друг к другу почти обнаженных женщины, тела их сплетены в танце, и, как обычно у Дамира, некоторые части тела не дорисованы, их надо домысливать. Но невольно домысливается и то, что вдобавок достаточно четко указано в названии (Сафо — знаменитая древнегреческая поэтесса с острова Лесбос).
Подобные работы Дамира вызывают намерение "разобраться" с художником. А правильная ли у него ориентация, не гермафродит ли он, или, не дай бог, "лесбиан". Ну, насчет ориентации можно успокоить шокированного читателя. В работах Дамира можно найти все мелодии человеческой сексуальности, а уклонение бывает в какую-то одну сторону. К тому же "лесбианом" он, по природе, мог бы быть только в анекдоте, а гомосексуалы не только не увлекаются женским телом, но и НЕ ТАК изображают мужское тело, мужские гениталии.
Когда биография большого художника известна до мельчайших подробностей, наверное, познавательно сопоставлять, как отражалась в творчестве его личная жизнь. Судить же о человеке только по его работам сродни гаданию на кофейной гуще. Опрометчивые догадки нередки. Гуляешь с другом, значит голубой. Прогуливаешься с женщиной — бабник. Выгуливаешь собачку — зоофил. Если мужчина по профессии гинеколог, это еще не означает, что он бабник. Одни художники выплескивают свое я в искусстве, другие пытаются надеть маску. Порой художник выдает себя за безумного гения, будучи абсолютно нормальным прагматиком. Одно дело личные предпочтения, другое — профессионализм.
В работах Дамира и мужчины, и женщины полны любовным томлением. И это томление, эта сексуальность невольно переносится на личность самого художника. Не зря ведь черты облика художников находишь в их работах, даже если они изображают женщин или зверушек. Общеизвестно, что хозяева похожи на своих собак или собаки на хозяев. Идет по улице черный и кудлатый мужчина, и на поводке его тянет черный и кудлатый пес. Я однажды узнал скамейку знакомого дизайнера — настолько она была похожа на него.
О чем можно уверенно говорить, это что творчество молодого художника пронизано сексуальностью. Но это и естественно.
Пластика тела может иногда так зачаровать, что хочется часами смотреть на эти линии. В период созревания подростки порой рисуют абрис тела, вызывающего вожделение. Любое искусство эротично. Ведь в основе наших сексуальных потребностей лежит пластика. Многие мужчины готовы непрестанно любоваться женскими ножками и грудью, а женщин в сильном поле привлекают ягодицы. В данном случае эротический интерес полов как бы сексуально бескорыстен (в отличие от генитального). Овалы, округлости... Люди жаждут не только лицезреть, но и на ощупь наслаждаться геометрией (или стереометрией?) человеческого тела. Какой здесь заложен механизм, мы не знаем, но, несомненно, это отражается на наших эстетических вкусах.
Из прозы Ивана Бунина, на мой взгляд, так и прет его мужское вожделение к женщинам. Вспоминается выражение моего знакомого: "Красивый народ — бабы". В этой характерной фразе явно чувствуется сексуальный подтекст понятия красоты. Не все могут разделить взгляд Бунина. Маяковский тоже писал о плотской любви к женщине, но его любовные метания одухотворялись и становились общезначимыми, независимо от пола и предпочтений читателя. Отталкиваясь от частных событий своей личной жизни, он писал стихи, задевающие за живое тысячи людей: "Страшно — не любить, ужас — не сметь". Это и невозможность для Ромео и Джульетты быть вместе из-за распрей родителей; это и сломанные жизни людей "нестандартной ориентации", чью любовь подавляли государство и общество (таковы были судьбы Клюева, Параджанова и Цветаевой); это и трагедии влюбленных, которые были разделены государственными границами и которым тоталитарная власть запрещала соединиться (такова была и личная трагедия Маяковского).
Рисунок Дамира "СОН ГОРБУНОВА" (по стихам И. Бродского) передает значимость эротики в жизни человека и напряженность, неизменно ей сопутствующую. Под ногами лисички-гениталии, но их не достать — рукав у человека пустой... Вокруг нас миллионы людей. Мы готовы влюбиться. Но ответят ли они нам тем же? А иногда мы не смеем и спросить... Приснился чудный эротический сон. Долгожданная любовь. Но будильник возвращает нас к обезлюбленной яви... Глядя на лишенную пальцев руку, тянущуюся к собственному члену, вспоминаешь толстовского отца Сергия, который отрубил руку, не в силах бороться в желанием обладать женщиной. Безуспешно боровшийся со своей плотью и подавлявший в себе гомосексуальность, Лев Толстой попытался свои метания переложить на плечи читателей, доказывая (и находя последователей), что целомудрие превыше жизни — пусть даже род людской прекратит существование. Доктор Чехов на это заметил, что в электричестве больше любви к человечеству, чем в призыве к воздержанию... Действительно, зачем людям идти против Любви?!
На рисунке рука человека тянется к собственному члену. От эмоционального и чувственного одиночества человек прибегает к суррогату любовного общения — мастурбации. Иногда готов обнимать и собственную ногу.
Великую балерину спросили, о чем она думала, когда танцевала знаменитую пробежку Джульетты. "О сексе" — был ответ.
Для художника не должно быть ничего табуированного так же, как для врача или, скажем, для антрополога. Познать человека можно только без догматических шор.
Эпохи меняются, человек становится более свободным, но до сих пор сохраняется табуированность человеческого тела. Восхищение телом собственного пола вызывает подозрения, хотя, казалось бы, наоборот, должно быть странно, когда женщины считают порнографией изображения их тел. Ведь это их естество.
На мой взгляд, Дамир достигает универсальности. В его графике эстетика любви, самых разных любовных проявлений "человека вообще", "просто человека". Не случайно в его работах можно найти и лесбианские, и гомоэротичные мотивы. Любовь универсальна, как и сам человек. Художник как бы приводит к общему знаменателю разные тела и души. Любой крупный художник. Я уверен: даже если бы Роден вылепил не объятия влюбленных, а их соитие, это осталось бы высоким искусством. Ведь вопрос не в том: "что", а в том — "как".
Бессмысленны споры о том, что считать порнографией — изображения каких органов и действий. Я думаю, что детская книжка, в которой нет ни слова о сексе, может быть порнографической, если она прививает пошлость, принижает человека, вызывает в нем низменные страсти — кичливость, нетерпимость, обскурантизм, разнообразные фобии. Но талант и бездарность не опишешь математически точно, не определишь в пунктах и параграфах.
Может быть, то, что я здесь выскажу, покажется кому-то ересью и пропагандой порнографии, но это тем, кто и в рисунках Дамира увидит порнографию, хотя она тут и близко не лежала.
Вот работа Дамира "ПРОБУЖДЕНИЕ". Лежащая фигура с напряженным устремленным вверх мужским членом, который не прорисован четко, но легко угадывается в цветных пятнах. Можно себе представить реакцию людей с порнографическим типом мышления, которые и Давида оденут в трусы, а Венеру Милосскую облачат в купальник. А мне эта работа кажется очень лиричной и вызывает ассоциации с весной. Именно с этим временем года связано ПРОБУЖДЕНИЕ природы. Из семян появляются первые всходы, набухают почки. Вся природа напряжена, рождая новую жизнь. Не зря именно весной нам хочется любви. На рисунке напряженность передана и цветовыми пятнами. Красный цвет словно показывает приток крови к детородному органу, да и грудь порозовела. Почему-то семена растений вызывают у нас мысли о пробуждении новой жизни, а человеческое семя вызывает лишь циничную усмешку. Надо очень не уважать свой людской род, чтобы в женской груди и мужском фаллосе видеть нечто неприличное. Не случайно в древних культурах ставились огромные каменные изваяния фаллоса — этой основы человеческой жизни.
Поэтому я думаю, что работы Дамира обращены к широкому кругу зрителей. Большой художник отражает в своем творчестве то, что в той или иной степени присуще всем людям. Гоголь создал много типичных образов, ставших нарицательными для характеристики людей. Мне кажется, что и Дамир в своей графике отражает то, что волнует абсолютно всех людей, хотя у каждого это индивидуально.
Не только "СОН ГОРБУНОВА" навеян стихами или легендами. Таковы и "ВОЛОСЫ БЕРЕНИКИ", "НЫРЯЛЬЩИК" и другие. Вряд ли автор прямолинейно иллюстрировал эти сюжеты. Я очень люблю "Манфреда" П. И. Чайковского. Знаю, что это произведение написано на основе поэмы Байрона. Но, слушая эту симфоническую поэму, я совершенно не думаю о Манфреде и его перипетиях. В музыке я слышу свое.
Один мой знакомый так отозвался о работах Дамира: "В них не хватает жизни. Расположи он на листе какую-нибудь чернильницу или пепельницу, я бы смог понять, какой жизнью живут его герои, что творят. А так они в каком-то космическом пространстве. Хоть бы звездочку нарисовал в этой бездне холодной пустоты. Мне не хватает фона, деталей. Рисунки провисают в воздухе. Есть в них какая-то балетность".
"Балетность". На мой взгляд в этом замечании и заключается ответ. У разных видов искусства свои приемы и свои условности. Правда, одни жанры мы считаем более легковесными, другие более серьезными. Когда-то кино было чем-то вроде фокуса, не зря и называлось "иллюзион", но потом превратилось в большое искусство. Некогда в балете под незамысловатую музыку танцевали пастушки и фавны. Многие балетоманы в штыки восприняли музыку "Лебединого озера": "Что это за симфония?". Но балет остается балетом со своими условностями. Впрочем, меньшая условность драматического театра — обманчивое впечатление. Искусство вообще есть условность.
А у Дамира часто люди без глаз, с пустыми рукавами, без ступней. Что это? Небрежность модельера, забывшего, что сменил жанр? Или какие-то символы: оторванность от земли, разъединенность от людей (хотя ведь не рукопожатиями же это определяется)? Некоторые работы создают впечатление недорисованности. Рассчитано на фантазию зрителя? "Века уж дорисуют видно недорисованный портрет"?
А может эта незавершенность кажущаяся? Мы привыкли к монтажу в кино. Но ведь и литература давно отказалась от жизнеописаний. Искусство — это не подробный дневник событий. Художник пера или кисти выхватывает героев или ситуации, которые кажутся ему значимыми. Вот и Дамир, на мой взгляд, подробно останавливается на характерном, опуская несущественное. Я помню, как меня поразили и показались излишними пальчики хомяка. Казалось, что они совершенно не укладываются в эстетику его облика и величины.
Глаза, конечно, зеркало души, но я вспоминаю Игоря Ильинского в роли Акима во "Власти тьмы" Л.Толстого. На русской печи спиной к зрителям сидит старик. Он молчит. Эта сцена потрясала. Актер спиной сумел передать душевные муки своего героя.
В рисунке "НЫРЯЛЬЩИК" вместо руки нечто вроде водосточной трубы, из которой вытекает то ли вода, то ли кровь. В памяти возникает "флейта водосточных труб" Маяковского и некоторые другие образы из ранних стихов поэта. Кажущиеся заумными строки объясняются весьма реалистично, просто у поэта был глаз художника. Не думаю, что Дамир от разума сочинял "ребусы", скорее всего они вызваны чувственной логикой, не всегда нам понятной. Возможно, художник и сам не всегда знает, почему нарисовал так, а не иначе. Ведь творчество — подсознательный процесс. Не случайно зрители часто видят что-то свое, чего художник и не вкладывал. Не зря о выдающихся художниках слова и кисти написано больше, чем они создали сами.
Мне многое непонятно в поэзии Б. Пастернака, но музыка стиха меня трогает. Поражаюсь мастерству и фантазии Сальвадора Дали, но чувств моих его работы не задевают. В графике Дамира загадок побольше, чем у Дали, но его работы вызывают не только интеллектуальный интерес, но и чувственный.
Графика Дамира не сводится к теме эротизма. Вот рисунок "ВЛАСТЬ". Странная фигура, отдаленно напоминающая лошадь, сидит на неустойчивом стуле. Красный полукруг под стулом предполагает, что это след от ноги, которую власть то ли от безделья водит по кругу, то ли от нерешительности. На шее красный ошейник или сбруя. На голове, странно устремленной в себя, то ли большой бубенчик, то ли шутовской колпак. Власть безрукая. Да и стопы нет. В данном случае это, наверное, существенная деталь — власть не опирается на землю, то есть на народ. Видимо, каждый по своему воспримет эту работу, но ощущение, что художник не писал заранее "сценарий", а рисовал по наитию.
Портрет ХАКАМАДЫ невероятно выразителен. Подозреваю, что в историю она войдет не только своей политической деятельностью, но и этим портретом. А может быть, именно этим портретом — как вошла в историю Нефертити. Сложно проанализировать, чем эта работа так задевает. Совсем не думаешь о прототипе, хочется просто наслаждаться этими линиями, формирующими человеческое лицо. Возникает и немало вопросов. Почему у женщины борода фараона? Политика — мужское занятие? Или у художника более сложные ассоциации, связанные с историей?
Трудно представить, что когда-то не было многих мелодий Чайковского. Кажется, что они были всегда, а композитор лишь поймал их за хвост и зафиксировал на бумаге. Чем больше вслушиваешься в музыкальное произведение, тем явственнее гармоничные очертания.
В работах Дамира есть некая тайна, столь необходимая в искусстве. И ждешь: какими еще сторонами таланта удивит нас Дамир. Он ведь еще только в самом начале творческого пути.
Повстречался я с Дамиром случайно. Я приехал в Питер, чтобы увидеть известного ученого, книгами которого зачитывался, привез ему для знакомства свою первую книгу. В его доме я и увидел Дамира, совершенно обаятельного молодого человека, и его потрясающие рисунки. Оказалось, что Дамир, приехав семь лет тому назад в Петербург поступать в вуз, поселился у профессора Л. С. Клейна, подрядившись помогать ему. Помощь Дамира становилась профессору всё необходимее, ибо только с нею ученый, уже тогда на восьмом десятке, мог продолжать работу. Но и Дамир скоро понял свою удачу. Профессора Клейна, специалиста с мировой славой по нескольким наукам, подолгу преподававшего в лучших университетах мира, называют своим учителем многие археологи, некоторые антропологи, филологи и философы. Теперь у него появился воспитанник-художник.
Профессор не только оценил и поддержал талант юноши, но и научил его, как вызывать вдохновение, когда оно требуется, чтобы работа шла систематично; как быстро выучить иностранные языки; помог наладить образ жизни, исключающий балдежные тусовки, наркотики, выпивки, даже курение. А ведь многих талантов сгубил богемный образ жизни. Дамир считает воздействие профессора Клейна решающим в формировании своего творческого облика — настолько, что прибавил его фамилию к своей (отсюда двойная фамилия). Слыша такую оценку своей роли, Лев Самуилович замечает: "Если бы не его природный талант, воля и колоссальная работоспособность, я бы ничего не смог сделать".
Крохотная квартирка предстала в моих глазах творческой мастерской, в которой неустанно работают два творца — молодой и старый. Для Дамира профессор, сам причастный к искусству (отлично рисует, играет на рояли, в молодости брал призы на конкурсах современных танцев) является первым судьей и советчиком. Для профессора Дамир — заботливый сын и первый читатель его книг, одна за другой выходящих из компьютера.
В Академии заметили быстрый рост студента, расширение его кругозора. Но оценивали только как способного дизайнера одежды. Его успех в графике — для них неожиданность. Впрочем, я еще надеюсь написать не только о моде на Гибадуллина-Клейна, но и о его успехе в моде…