- Уотсон, Уотсон, проснитесь же! Уотсон, вы с ума сошли!
Пробуждение обдало меня острым «дежа вю»: всё, как в то, первое утро на Мысу. В голову словно ввинчиваются по два тупых бурава – в виски и в глазные яблоки, готовые вот-вот лопнуть от боли, затылок ломит, мыслей, заплутавших в тумане забытья, не собрать, и весь мир – густая зелень и тошнота. Я попытался открыть глаза – под веками взорвались два раскалённых шара, и меня вырвало – едва успел перевернуться на бок. Потом снова короткий обморок – и спасительный мокрый холод на лбу.
- Да разве можно спать на солнцепёке целый день! – выговаривал мне перепуганный Холмс, склоняясь надо мной и обтирая моё лицо своим намоченным в воде носовым платком. – Так и умереть недолго.
Я кое-как приподнялся на локтях и, щурясь, огляделся, несмотря на то, что зелёное марево всё так же дрожало перед моими глазами. Тень от камня давно ушла. Солнце ощутимо клонилось к западу – часов шесть или семь. На воде бухты – мелкая зыбь - начинал подниматься ветер. Я приподнялся, сел, подобрав ноги, и не удержался – замычал от дурноты, стискивая в руках тяжёлую раскалывающуюся голову. В виски забило молотом, и тотчас частые капли крови из носа застучали по песку. У меня, действительно, были слабые сосуды. На моё счастье - это обстоятельство не раз спасало мне жизнь.
- У вас, похоже, солнечный удар, - сказал Холмс – он сидел на корточках и возился, стараясь отцепить с пояса фляжку. – На сей раз здесь простая вода – пейте.
Я припал к горлышку, торопливо глотая чуть тепловатую, но свежую, влагу. Голову немного отпустило, зато дала себя знать спина – кажется, я сжёг под солнцем кожу до пузырей. Возвратив опустевшую фляжку Холмсу, я поднялся и, шатаясь, побрёл к воде. Зашёл по колено, не заботясь больше о состоянии брюк, поплескал в лицо, намочил волосы.
- Холмс, я – неудачник.
- Пожалуй, - улыбнулся он – той самой редкой улыбкой, которая особенно нравилась мне, потому что преображала его лицо, стирая вечную маску непроницаемости и насмешки. - Во всяком случае, последние дни вам точно не особенно везёт.
- Пойду и утоплюсь, - мрачно пошутил я, расстёгивая штаны – исключительно для собственного удобства, штанам уже было всё равно.
- Я с вами, - он тоже взялся за пуговицы. – Подождите, не ходите один.
Я подождал. Мы медленно зашли в воду по горло и, не спеша, поплыли рядом, почти касаясь плечами.
- Как думаете, Наркрот позволит мне уехать в Лондон? – после долгого молчания спросил я.
От неожиданности Холмс перестал грести и ушёл под воду с головой. Шумно вынырнул, отфыркиваясь и отплёвываясь, и энергичным движением отбросил мокрые волосы назад:
- Вы хотите уехать? – в его голосе сквозило неподдельное изумление.
- Просто не вижу, что меня теперь здесь может удерживать, - с горечью признался я.
- Как, что? Подождите-подождите, - он заплыл мне наперёд, стараясь заглянуть в глаза. – А Рона? А...А я?
- Я не предупреждал о своём визите, - я прилагал столько же усилий, чтобы не дать ему встретиться со мной взглядом, так что мы кружились в воде, как уклейки, исполняющие брачный танец. – Нежданному гостю слишком легко оказаться нежеланным, правда?
- Может быть. Но не в вашем случае.
- Сомневаюсь…
- Почему?
«В самом деле, почему? Меня ничем не обидели – всего лишь обманули, отвергли и заподозрили в преступлении».
Не отвечая Холмсу, я поплыл скорее, чтобы он отстал. Разговор не давался. Вода немилосердно щипала глаза, выжимая слёзы. Я боялся, что не сумею сохранить хладнокровие, обвиняя моего друга в лицемерии.
- Подождите! Не уплывайте! – крикнул он, - Мне же вас не догнать! Уотсон! Да постойте же вы! – всё-таки нагнал, запыхавшись, ухватил за локоть. – Ну что на вас такое нашло? – изловчился, наконец, заглянуть в глаза и переменился в лице. – Уотсон..?
Я снова вывернулся – мокрому и в воде это легко – но поплыл всё же к берегу.
Уже всерьёз завечерело. Свет солнца снова сделался тревожно-жёлтым. Пекло ушло. Песок под ногами начинал остывать. Ветер сделался сильнее, хотя был нехолодным – ощутимо шевелил даже мокрые и потому тяжёлые волосы.
Я набросил на обожжённые плечи сорочку, опустился на песок. Холмс подошёл и сел рядом. С него текло. Длинные почти чёрные мокрые пряди его волос казались спящими змеями.
- Друг мой, - проникновенно сказал он. – Молчание дорого нам обходится – кому, как не вам, знать об этом. У вас говорящее лицо и, особенно, глаза, но, прошу вас, не пренебрегайте услугами гортани. Я вижу, что вы насмерть разобижены, но я, ей-богу, не делал ничего такого, за что бы стоило на меня так сильно обижаться.
- Почему вы ничего не сообщили мне о том, что Рона ждёт ребёнка? – спросил я тогда напрямик. – Допускаю, что я оскорбил ваши отцовские чувства своим недостойным поведением старого соблазнителя юных леди, допускаю, что в качестве жениха я – кандидатура паршивая, но скрывать такое – это уже слишком. Никогда я не думал, что ваше отношение ко мне настолько пренебрежительно, настолько … да, враждебно! Я полагал, после того, что было в Шотландии, я заслужил если не дружбу вашу, то, по крайней мере, хоть толику признательности, а теперь выходит, что не заслужил даже сообщения о собственном ребёнке, зарытом под забором, как щенок.
- Стоп! – испуганно перебил мои словоизлияния Холмс. – Какой ещё ребёнок? Вы бредите? Уотсон, не пугайте меня, не вынуждайте посылать за Дегаром!
- Вот-вот, именно за Дегаром! – подхватил я, уже срываясь в крик. – Объявите меня сумасшедшим, засадите в какую-нибудь закрытую лечебницу, вычеркните из памяти, как несчастного новорожденного, и живите долго и счастливо в сознании собственной правоты. Если, конечно, совесть вам позволит.
О том, что я – на грани истерики я узнал только тогда, когда Холмс быстро и хлёстко ударил меня по щеке, заставив захлебнуться словами. Я уронил голову и зажмурил глаза – я больше не хотел его видеть.
Повисла пауза – долгая и непонятная. Потом я почувствовал, как твёрдые тонкие пальцы Холмса мягко обхватили кисть моей руки и бережно потрясли.
- Уотсон, – полушёпотом позвал он. – Милый мой Уотсон, друг мой, послушайте меня.
- Слушаю, - глухо сказал я, не открывая глаз.
- У Роны нет и не было никакого ребёнка.
- Перестаньте, – поморщился я. – Я своими ушами слышал, как она обсуждала это с Дегаром.
- Вы не могли этого слышать, потому что этого не могло быть.
Я открыл, наконец, глаза и испытующе посмотрел на него. Холмс не умел врать. То есть, он мог, конечно, в интересах дела убедительно излагать любую легенду и разыгрывать любую роль, но в том, что не касалось его работы, врал очень редко, неуклюже и неохотно – во всяком случае, я обычно ловил его на этом. Но сейчас его глаза не убегали, а кожные капилляры не играли, заливая лицо неровными пятнами румянца – он смотрел прямо, внимательно и обеспокоено, чуть хмурясь в замешательстве непонимания.
- Сегодня около полудня, как только мы возвратились в дом, - сказал я. – В нежилой половине я шёл по коридору и услышал за стеной…
- Сегодня около полудня, - перебил Холмс, - вы были так измученны, что могли и не такое услышать, притом совершенно явственно.
- Перестаньте, Холмс, как бы ни был измучен, с ума я не сошёл.
- Тогда, видимо, сошёл я, - вздохнул Холмс, - потому что Роны нет на Мысу со вчерашнего дня. Она уехала в Фулворт и вернётся не раньше девяти.
Я ошеломлённо уставился на него.
- Уотсон, поразмыслите, - принялся уговаривать он. - Ведь мы уже год живём с ней в одном доме. Я – человек наблюдательный, вы это знаете, а ребёнок – не такая вещь, которую можно скрыть. Беременность, роды… Ну посудите сами! Я бы знал.
- Я полагал, вы знаете.., - потерянно пробормотал я, - просто скрываете от меня…Хотя теперь я вспоминаю, что … что у неё вряд ли вообще мог быть ребёнок от меня, потому что… ну, вы понимаете, я не стремился к этому и старался… старался беречь её…девственность…тогда, когда мы…
Моя заикающаяся речь возымела на Холмса странное действие. Он диковато посмотрел на меня округлившимися и посветлевшими в голубизну глазами, а в следующий миг вдруг затрясся от беззвучного и безудержного смеха, тщетно пытаясь что-то произнести.
- Ну и что теперь с вами? – хмуро спросил я.
- То есть, вы хотите сказать, что между вами, - наконец, еле выговорил он, подвизгнув от смеха, - вообще ничего такого не было? Ну, Уотсон!
- Ничего «такого», - назидательно, хотя и удручённо, произнёс я, - в медицине вообще понятие относительное. Всякое, знаете, бывает. Думаете, библейская история о непорочном зачатии ни на чём не основана? И довольно хохотать! Пойдёмте лучше, возьмём лопату и сами посмотрим, на чём зиждется моя слуховая галлюцинация. О ребёнке, между прочим, мне первый сказал Перлинс, только по его версии это вы убили младенца путём обескровливания в гастрономических целях.
Холмс перестал смеяться – как всегда очень резко перейдя к полной серьёзности – и пружинисто вскочил на ноги:
- Пойдёмте!
Я поднимался куда медленнее.
- Точное место знаете? – деловито спросил Холмс.
- Перлинс знает.
- М-м.., - замялся он. - Перлинс едва ли захочет давать мне какие-либо консультации после заката.
- Давайте я сам с ним поговорю, - предложил я.
- Не с Дегаром? А то, может быть, сразу..?
- Нет уж, увольте, - торопливо отказался я. - Потом, если Дегар замешан в такой истории, он нам всё равно ничего не скажет. А если…
- А если всё это плод вашего и Перлинса воображения, - безошибочно догадался Холмс, - то он всё расскажет, пожалуй, Роне, чего бы вам, мой друг, не хотелось, не так ли?
- Мне не хотелось бы, чтобы Рона подумала, будто я из ревности измышляю небылицы о её женихе, - объяснил я свои мотивы.
- Тем более, что это не так…, - полувопросительно сощурился он.
- Холмс! Конечно, не так! Вы могли подумать…?
- Ну, ладно, ладно. Ничего я не подумал. Одевайтесь. Я покажу вам, где живёт Перлинс, если только...
- Что? – насторожился я, уже успев поднять с песка свою жилетку, да так и замерев с ней в руках.
- А вот что…, - сочувственная улыбка скользнула по губам Холмса.- Может, хватит с вас уже приключений на сегодня? Не очень-то гостеприимен оказался к вам Мыс на первых порах, и я чувствую отчасти свою вину за это. Ну, может статься, дальше будет лучше, а пока... Ба, Уотсон, на ловца и зверь бежит! Ведь это Перлинс!