***

И.Миндель
Из цикла рассказов о домашних животных

Синица в руки

Наша дочь подобрала во дворе школы полуживую синицу на снегу и принесла в варежке домой. Марина училась тогда в соседней школе классе в третьем или четвёртом. Теперь в здании бывшей школы с новыми пристройками – платная Академия бизнеса и управления. И ныне, в эпоху рыночной экономики и бандитского капитализма, синицы  в Марьиной Рощи не водятся. По-видимому, экология не та. А, может, им больше по душе приходился наш недоразвитый социализм.
Девочка и её сердобольная мамочка начали выхаживать жёлтогрудую синичку. Нарезали кубиками несолёное сало и засовывали кубики в клювик. А рядом со слабенькой птичкой, гнёздышко для которой устроили на журнальном столике, поставили блюдечко с водой.
Через несколько дней синичка оклемалась, принялась насвистывать по синичьи и летать по квартире. Она облюбовала местечко под самым потолком, где над окном и дверью на балкон проходила тонкая труба с горячей водой: мы  жили тогда на верхнем этаже хрущёвской пятиэтажки. Поест синичка, попьёт, полетает по квартире и сядет на эту горячую трубу.  Иногда из-под хвоста вываливались у неё серенькие рисинки, которые следовало подтирать, пока свежие. А если засохнут – жуткая проблема: не отодрать от полировки. И потому следовало бдительно следить за верхотурой шкафов и книжных полок.       
Понятное дело: и дочь и мамочка  переживали за синичкины лапки: как бы не обожглась о горячую трубу. И потому заставили меня лезть на потолок и обернуть трубу в облюбованном синичкой месте несколькими слоями пластыря. Чтобы лапкам было не так жарко. Но старания мои оказались напрасными: синичка упорно устраивалась на насест рядом с обёрткой на голой трубе, обжигающей ладони, если прикоснуться. Такие вот жаростойкие у синиц лапки.
У нашей синички проявились явные музыкальные таланты. В то время пытались мы приучить нашу дочь к музыке. Договорились с учительницей, которая приходила на дом и занималась с Мариной за пианино. И как только синичка слышала звуки гаммы, начинала свиристеть, петь, заливаться. Да так, что мешала музыкальным занятиям.  Учительница по интеллигентности не жаловалась на певичку, хотя та отвлекала и её, и ученицу от их упражнений.  Но, видимо, приходилось терпеть  такие забавные помехи.
Синица жила у нас недели две или три, когда мы уходили на работу, а Марина в школу, закрывали форточки, чтобы наша птичка не улетела. А когда приходили, радовались синичкиному чириканью.  И отворяли форточки. Из-за дополнительных горячих труб на нашем последнем этаже в квартире зимой становилось жарко.
При нас синичка и не думала улетать в открытые форточки. И так мы к этому привыкли, что не стали закрывать форточки, когда уходили из дома. Решили, что наша синица совсем одомашнилась.
Но в один отнюдь не прекрасный день пришли  домой, а нашей синички нет. Улетела.
Конечно, погоревали. Но не очень: всё-таки выходили синичку. И теперь на воле она будет жить своей свободной  и счастливой птичьей жизнью.
А обёрнутая лейкопластырем часть трубы под потолком ещё долго напоминала нам о спасённой синичке.

    
Бройлерные цыплята

История с бройлерными  цыплятами, которые лишь с большой натяжкой можно отнести к домашним животным, произошла на третий или четвёртый год после приобретения нами дачи в Рассудово: в семьдесят восьмом или семьдесят девятом году прошлого века. Я всю весну вкалывал на полевых работах в Туркмении: на Сары-Язинской и Копетдагской плотинах, где мы проводили геофизический мониторинг свойств намывных грунтов, из которых и сооружались плотины. Правда, тогда слова «мониторинг» ещё не употребляли, а просто это называлось «режимными наблюдениями». Впрочем, к нашей истории эти терминологические тонкости никакого отношения не имеют…
Из поля я возвратился перед самыми майскими праздниками. И застал дома такую картину: в корзине возле отопительной панели копошились и верещали жёлтенькие пушистики.
Моя дорогая жена – большая энтузиастка дачного участка решила завести цыплят. Бройлерных. Чтобы на всю катушку использовать наши шесть соток. И чтобы к середине лета, а уж к осени – наверняка выросли у нас бройлеры: по три килограмма каждый (или каждая, если курица).
Рита с большим воодушевлением рассказала, как случайно узнала, что на ВДНХ продают элитных бройлерных цыплят. По полтиннику за штуку. И она специально направилась туда и купила два десятка. На вырост. И  что мне, е если не смогу, Степану Середе, который уже как год подрядился перестраивать старый хозблок на задах нашего участка, надлежит соорудить курятник. И проект этого куртника уже начертили её приятели из Гипрогора, где она работала геологом в одной из архитектурных мастерских. Проект великолепный: на ватмане.
К сожалению, к моему приезду из-за какой-то болезни два циплака  уже скончались. Но Рита проконсультировалась со специалистами, и те прописали цыплятам лекарство. И теперь три раза в день Рита с помощью пипетки закапывает в клювики спасительную микстуру. Кстати, эта микстура стоила вдвое дороже, чем два десятка цыплят.
Начало мая в тот год выдалось холодным. И цыплят, к тому же не совсем здоровых, вывозить в такую погоду  на дачу казалось опасным.
Уже при мне потеряли мы ещё одного цыплёнка. Рита решила, что не столько от болезни, сколько от холода: тепла от отопительной панели цыплятам явно не хватало. И она попросила меня, чтобы как-то приладил над корзиной синюю лампу с рефлектором. Этой лампой иногда лечил свой радикулит.
Пришлось соорудить над корзиной замысловатую конструкцию из пары стульев, между спинками которых на перекладинах из лыжных палок водрузил рефлектор с синей лампой. Сложность ещё заключалась в том, что тепло от лампы не должно быть очень сильным, чтобы не обжечь цыплят, но и не очень слабым. Потому Рита, держа ладонь над корзиной, командовала мне, на какой высоте поместить рефлектор: выше, ниже, ещё чуть выше или чуть ниже.
Долго возились под непрерывный писк наших питомцев, от которых к тому же распространялся не очень ароматный запах, но всё же нашли, наконец, нужную пропорцию. Кое-как закрепил рефлектор на нужной высоте, примотав с помощью изоляционной ленты держателем к лыжным палкам.
Цыплята вроде поутихли. И, удовлетворённые, а было уже поздно, отправились спать.
А ночью разбудил нас страшный грохот. Это не выдержала моя конструкция, и рефлектор с лампой обрушился на головы несчастных цыплят.
Мы с Ритой вскочили с постели, врубили люстру, прибежала из соседней комнаты наша испуганная дочь. И пред нами открылась ужасающая картина.
Оставшиеся в живых цыплята вопили, как говорится, благим матом, а под рефлектором с синей лампой, отбрасывающей на потолок какой-то мертвенный свет, лежали придавленные насмерть несчастные: трое или четверо.
- Ты – убийца, - обвинила меня Рита.
И, как всегда, заявила, что ничего-то я не умею, руки, мол, у меня – крюки, и то, что может каждый мужик, у меня не получается. И что она уже давно знает, что бесполезно обращаться ко мне с просьбой сделать что-либо путное.
Пока я разбирал свою неудачную конструкцию, Рита извлекала из корзины мертвецов. И мучилась тем, куда их деть. Выбросить в помойное ведро – это же кощунство. И потому утром, как виновник преступления, я должен был закопать их на газоне соседней школы.   
 Где-то во второй половине мая, когда потеплело, вывезли цыплят на дачу: осталось их штук десять. Там в углу комнаты Рита устроила загончик, куда и выпустила чуть подросших бройлеров. В комнате они вопили, да и запах от  них, как в курятнике. И мы все - я, Александра Николаевна – Ритина мама, Марина - уговорили Риту отдать бройлеров нашему строителю Степану. Его мать жила недалеко от нашей дачной улицы. И в её хозяйстве имелся в сарае настоящий курятник.
Степан потом рассказывал, что бройлеры набрали к осени солидный вес. И, по-видимому, попали в ощип. Как и положено курам.
С тех пор Рита никогда больше не занималась на даче животноводством, а только разводила цветы и овощи. Хотя ещё до бройлеров думала о козе, чтобы снабжать семью целебным козьим молоком и вязать пуховые оренбургские платки – себе, на подарки и на продажу…
 

 
Шурик

Шурик появился где-то через полтора года после получения кооперативной двушки на последнем – пятом – этаже нашей хрущёвки в Марьиной Роще. В середине шестидесятых прошлого века. Конечно, Шурика взяли без меня, пока находился где-то «в полях».
Мама с дочкой разыскали через знакомых элитный кошачий клуб и за приличную плату приобрели красавца – сиамского котёнка. С родословной. Будто прародителями красавца была пара сиамских кошек, подаренных в Англии Сергею Образцову, когда тот гастролировал там со своими куклами. И в жилах этих прародителей  якобы текла голубая королевская кровь. И в доказательство этого  глаза Шурика светились днём голубизной. Почему мама с дочкой нарекли сиамского красавца человеческим именем лне объяснили. Ну, Шурик и Шурик.
 Шурик из симпатичного котёнка превратился в поджарого кота с обворожительной внешностью – чуть бежеватые спина и бока, ближе к животу тёмно-коричневые подпалины, такого же отлива мордочка, уши и хвост. Зрачки на свету голубые, а в сумерках – два красных огонька.
Движения то резкие, когда охотился за привязанной к бечёвке игрушкой, то медленные и плавные, если гордо направлялся из комнаты в кухню. И хотя в кухне специально постелили для него коврик, Шурик предпочитал нежиться на журнальном  столике или даже на верхотуре книжных полок, куда легко запрыгивал.
Как и подобает королевским отпрыскам, нас – плебеев – он презирал, редко соглашался на ласки и снисходил только тогда, когда хотелось полакомиться рыбкой.
Любопытно, что предпочитал только морскую рыбу: треску или хек. Ещё не зная этого, как-то, чтобы потрафить Шурику, купил на  Минаевском рынке свежих окуней по два с полтиной за кило. А мороженная треска, к примеру, стоила тогда в магазине пятьдесят шесть копеек. При  пришёл с рынка домой и говорю жене:
- Свари Шурику парных окуней. Пусть порадуется.
И что вы думаете? Этот паршивец, понюхав замечательно вкусных окуней, выразил своё «пфе» и гордо удалился от миски: мол, лопайте сами эту дрянь. С тех пор речной рыбой никогда Шурика не кормили.
Конечно, мы любили нашего сиамского принца, но иногда по ночам он проделывал такие фокусы, от которых можно было, как говорится, схватить от испуга родимчик. А всё из-за его охотничьей натуры.
Ночь. Спим. Или я, или Рита повернётся  во сне. Подтянет одеяло. И высунется из под одеяла ступня или даже палец – большой или мизинец. И вдруг на этот палец бросается из засады эта зверюга.
- А-а-а! – раздаётся вопль на всю квартиру.
Такой вопль, что проснувшаяся дочь вбегает в ужасе из маленькой комнаты (Что такое? Что?) и, слава богу, видит, что родители не зарезаны, живы и только разглядывают царапины на ногах.
В таких случаях отлавливал Шурика, хватал за шкирку и совал в кухню, накрепко закрыв туда дверь. Чтобы уж дал доспать.
Весной шестьдесят шестого я вернулся из трёхмесячной командировки в Африку, откуда привёз новинку – полупрозрачные гардины из синтетики: салатного цвета с золотыми полосками вверху и внизу. И заменил ими какие-то старые занавески из добротного советского материала с советскими цветочками.
Почему Шурик не взлюбил эти замечательные гардины, так украшавшие нашу хрущёвку, не знаю. Не из-за их же империалистического происхождения? Сам-то он из каких? Из таких же.
А вот что он вытворял. Прижимался к полу на середине комнаты, вперив хищный взгляд на занавешенное окно, внезапно вскакивал, мчался вперёд и с размаху запрыгивал на занавесь чуть не в метре от пола, вцепившись в синтетику когтями. И не разжимая когтей, плавно спускался вниз, оставив за собой рваные полосы. Никакие наказания на него не действовали. Когда мы оставались дома, случалось предотвратить эти его хулиганские штучки. Но при нашем отсутствии – я и Рита на работе, Марина в школе – Шурик доканал нашу импортную красоту, превратив занавески в лапшу и лохмотья. Пришлось перед окнами и дверью на балкон восстанавливать Советскую власть.
А в мае Шурик начал проявлять беспокойство. Как все майские коты. Истошно вопил дурным голосом. И просился на улицу. Из-за этих его желаний был поломан дефицитный японский
 зонтик «Три слона», купленный в магазине «Берёзка» за жёлтые сертификаты, которые привёз из той африканской командировки. Зонтик, которым очень дорожила Рита: просто так в наших магазинах такие «слоны» тогда не водились. Вот как разворачивалась эта драматичная история.
В соседнем доме жила Ритина сослуживица Женя с замечательной сибирской кошкой – пушистой и крупной. И чтобы утолить Шурикины страдания, Рита договорилась с Женей, что та отпустит к нам на ночь свою кошку.  Замуж за нашего Шурика.
И вот вечером, часов, наверное, в одиннадцать, Рита принесла к нам от Жени сибирскую невесту. Когда Рита выпустила  её в прихожей и подтолкнула в комнату пред очи Шурика, тот остолбенел. Поднял переднюю лапу и застыл изваянием, уставившись на предмет своих вожделений. А невеста хоть и крупнее Шурика, видать, оробела, прижалась к полу, ушки сложила и напряжённо следила за Шурикиным изваянием. Так, не шелохнувшись, эта пара выдержала секунд десять-пятнадцать. И только когда Шурик, как в замедленной съёмке,  поставил поднятую лапу и попытался плавно приблизиться к несчастной кошке, та с фырканьем кинулась под диван, стоявший рядом.
Шурик, наконец, очнулся, принялся артистично мяучить и заглядывать под диван. Но стоило ему сунуть в щель нос или лапу, как оттуда раздавалось злобное фырканье. Невесте явно не понравился наш королевских кровей жених.
Мы с Ритой легли было спать на этот самый раскладной диван. Надеялись, что отношения между Шуриком и его зазнобой – пока, правда, не его – за ночь наладятся, и у них выйдет всё, как надо.    
Уснуть, к сожалению, не пришлось. Шурик продолжал вопить и пытался залезть под диван. Но каждая его попытка пресекалась фырканьем и царапаньем, если ему удавалось просунуть под диван лапу. Я даже принялся его успокоить.
- Ну, что ты убиваешься? Ты же – принц голубых кровей. Породистый. Стройный. Умный. А она кто? Плебейка из Сибири. Толстая и глупая.
Насчёт «глупая» - это я так, чтобы угодить Шурику. Но мои уговоры не помогли. Вопёжь и фырканье продолжались. А уже второй час ночи.
И мы решили, что ничего путного из жениховства не получиться. А спать-то надо: завтра на работу.  И что надо кошку вернуть её хозяйке Жене.
Первым делом изолировали Шурика, заперев на кухне. Хотя он царапал дверь и просился назад. Стали звать из-поддивана кошку и по имени (её имя, к сожалению, забыл) и кис-кис. Но она, видно, пребывала в стрессе. И не собиралась покидать убежище.
              - Наверное, надо её как-то выковырять оттуда, - сказала Рита.
 Но где взять такой длинный дрын, чтобы достать из-под дивана это несчастное животное? Ну, нет в доме предмета такой длины. Попытался сперва приспособить деревянную ученическую линейку из дочкиного хозяйства. Но оказалась коротковата. И тогда Рита предложила свой зонтик «Три слона». Ручка зонтика автоматически выдвигалась, и орудие приобретало нужный размер.
Я начал зонтиком шуровать под диваном, стараясь поддеть кошку и вытащить её наружу. Эта борьба продолжалась минуты две-три. Пока что-то там, под диваном, ни треснуло, и каким-то чудом не выскочила кошка, на которую, чтобы поймать, навалился всем телом.
- Одевайся и неси кошку к Жене, - сказала Рита, встав с постели. – Давай подержу эту недотрогу.   
 Пока Рита держала кошку, я натянул брюки, накинул куртку  и, чертыхаясь, забрал кошку и понёс в соседний дом. Это около двух часов ночи. И на вопрос сонной Жени «Ну, как?», ответил «Никак».
А когда вернулся домой, Рита сказала:
- Смотри, во что ты превратил мои «Три слона». Такое не починишь.
 И продемонстрировала, что сталось с её дефицитным зонтиком: ручка сломана, осенние листья, из которых состояла материя зонта, в дырках, будто проеденных гусеницами.
Так по нашей полной темноте в области кошачьей биологии поплатились мыза попытку устроить Шурику счастливую жизнь. Только позже кто-то просветил нас о всем известном: кошки подпускают котов только в те периоды, когда в их организме что-то там созревает. Но из-за глубокого провала в нашем с Ритой геолого-геофизическом образовании долгое время ничего по этому поводу не знали.
Шурик любил шастать по книжным полкам, удобно для прыжков развешенным лесенкой на стене. Однажды, когда он свалил с верхней полки какую-то безделушку, Рита стала гнать его. И он прыгнул с полки на верхотуру распахнутой двери между нашими смежными комнатами. А когда Рита принялась снимать Шурика с двери, чтоб не сверзился с высоты, он злобно вцепился когтями ей в руку и так на руке повис, что из-под его когтей брызнула кровь. Я помог Рите отцепить  зверя, а кровавые раны на тыльной стороне ладони и на запястье пришлось заливать йодом.
В конце лета собрались мы с Ритой в отпуск. На море. Но перед морем надо было заехать в Полесье, где Александра Николаевна у своих украинских родственников пасла в деревне внуков: нашу дочь и двоих гальперинских мальчишек. А куда же девать Шурика?
Договорились с нашими лучшими друзьями: Славой и Акимом, которые жили на даче в Алабино.
Отвезли туда Шурика. А когда вернулись из отпуска, нам поведали сагу о его тамошних приключениях.
В первые дни пребывания в Алабино Шурик вёл себя прилично. Осваивал дом и участок. Но потом вдруг исчез. Убежал с участка. Не откликался на зов, и поиски в окрестностях ничего не прояснили. И тогда написал Аким и развесил по посёлку объявление: «Пропал сиамский кот Шурик. Нашедших просим возвратить по такому-то адресу за вознаграждение».
Повезло. Через пару дней двое пацанов принесли Шурика. Почти не потрёпанного. Пацаны ждали у крыльца. А Слава и Аким долго совещались, какова же должна быть сумма обещанного вознаграждения. Никакого опыта у них на этот случай не было. Не помню уж, как решилась эта проблема с вознаграждением. Шурика тогда забрали мы из Алабино домой.
Шурик прожил у нас ещё несколько месяцев.
Но конец его оказался трагическим.
Шурик научился гулять самостоятельно. Он просился на улицу. И мы его  выпускали. Нагулявшись, он всегда возвращался домой. Бывало, идёшь с работы, а Шурик лежит возле двери. Ждёт. Сам входил в подъезд, благо тогда ещё не существовала охранная система, поднимался на пятый этаж и дожидался хозяев у двери.
Чем Шурик отравился, неизвестно. Возможно, наелся крысиным ядом, который тогда рассыпали по подвалам. Наотрез отказывался от рыбы. Худел.
Рита с Мариной возили его в ветлечебницу. Прописали ему какие-то уколы. Ездили на эти уколы на такси – туда и обратно. Но ничего не помогало. Шурик почти уже не двигался. И шкура так отставала от туловища, что становилось страшно – не отделится ли совсем.
При последнем посещении лечебницы ветеринар сказал определённо: не жилец. И предложил не мучить больше животное, оставить и не брать домой…
Мама с дочкой заявились домой зарёванные. Без Шурика. И ещё долго не хватало в доме нашего любимого красавца.
И в память о   нём осталось несколько фотографий. Чёрно-белых. Вот Шурик вытянулся на полированной тумбочке, а мордочка на лапах, ушки торчком, зрачки на фото – белесые, а светлые бока и спину обрамляет тёмный хвост. А вот возлежит он на книжной полке, среди сувенирных кувшинчиков  и фигурок из эбенового дерева. Не знай, что это наш родной Шурик, можно  принять его за священное животное. Как в Древнем Египте.

РУТА

Не знаю, была ли это случайность или закономерность, но очередная домашняя живность появлялась в нашей семье в моё отсутствие. Будто мама с дочкой специально дожидались того времени, пока пропадал на полевых изысканиях где-нибудь в Туркмении или Монголии. Не помню уж, из каких полей вернулся, когда дома встретили меня трое: мама, дочка и Рута. Удивительно смешной щенок: гладкошёрстный фокс-терьерчик. Девочка. Правда, экстерьер малость подкачал.
Когда Рита и Марина опять же через какой-то элитный собачий клуб пришли на дом к хозяйке щенков, всех, кроме одного, уже разобрали. Остался последний щеночек с брачком, почему и не понравился другим собачникам. Из-за удлинённого туловища и коротковатых для фокс-терьеров ног.
Но уж больно не хотелось уходить ни с чем. Да и симпатичная мордашка  и умненькие глазки очаровали моих девок, а что-то не так в экстерьере, ну и ладно. Не в этом дело. Как говорится, не родись красивой…
Забегая вперёд скажу, что за свой собачий век Рута на мой человечий взгляд в общем-то прожила счастливой. Все тринадцать лет.
Почему её назвали Рутой? По клубным правилам в имени щенка должны упоминаться части имён родителей. Имена мамы и папы Руты не сохранились в памяти, а её клубный паспорт давно утерян. Но нет сомнения, что в её цветочно-песенной кличке, придуманной моими девками, слышались отзвуки имён её элитных родителей.
Если до Руты в нашем доме водились зверюшки, которых не надо было ежедневно прогуливать – рыбки, черепашки, даже кот Шурик -, то теперь  следовало выводить нашу собачку во двор, на площадку возле кинотеатра Таджикистан (тогда ещё не переделанного в театр Райкина) или на газоны вокруг соседней  школы, где училась наша дочь. По утрам чаще гуляла Рита, иногда я, а по вечерам, если не в командировке, это входило в мои обязанности.
Меня всегда удивляло, как Рута догадывалась, что собираюсь её выгуливать. Часов в десять-одиннадцать вечера. Иногда и дочка, и мама уже в постели. И Рута пристроилась у кого-нибудь из них в ногах на одеяле или даже под. А я сижу на кухне с книжкой или в комнате перед телевизором, приглушив звук. И, ещё не вставая, решаю, что уже время выводить Руту. Пора, мол, хоть и не очень хочется. Особенно зимой, в холод. И тут Рута, будто уловив, что у меня в башке, появляется возле меня и просительно  смотрит. Это проявлялось так часто, что по прошествии нескольких лет нашей совместной жизни принимал эту её способность угадывать мысли как должное.
Два раза в год случались неудобства: течка. Особенно докучал симпатичный пудель, видимо, убежавший от хозяев. Несколько лет этот добродушный пудель ошивался в окрестностях, подкармливаемый жителями соседних домов. Так вот, когда у Руты наступал этот естественный период, пудель сутками дежурил у нашего подъезда. Здорово страдал, паршивец. И когда я перед гулянием с Рутой выходил на балкон, чтобы убедиться, здесь ли воздыхатель, он поднимал морду и смотрел на меня с тоской. А проверить, здесь ли он или нет, было необходимо, чтобы знать: брать орудие или нет. То есть палку, которой отгонять пуделя от Руты, а иногда и от других пристроившихся кобелей. Такой кривой сук с наростом на конце подобрал где-то на дворе и хранил на балконе. И с его помощью старался оградить Руту от нежелательных (для нас) незаконных связей.
И всё-таки кто-то из нас не доглядел. 
И на третий или четвёртый год пребывания Руты в нашей семье она нагуляла животик. Отец, конечно, остался неизвестным. Но горе в том, что эта её беременность чуть не окончилась трагически. Живот уже отвисал и, возможно, пришло время ощениться. Собака явно чувствовала себя плохо. Перестала есть. Как-то жалобно подвывала. И смотрела на нас такими печальными глазами, в которых, как неудачно пошутил, отражалась вся вековая скорбь многострадального еврейского народа. Хотя, полагаю, с пятым пунктом у неё всё было чисто.
Конечно, Рита отвезла её в ветлечебницу. Через пару часов привезла Руту обратно, уже без живота. А случилось вот что. Щенок оказался в одиночестве. Один. И так разросся, что просто так Рута не могла разрешиться. И промедли мы ещё сутки-двое, могли бы потерять нашу замечательную собачку. Потому что ветеринар с большими трудами вытащил из Руты уже мёртвого щенка. Такая вот странная история. Говорят, с дворовыми собаками такое не бывает. Только с породистыми, да и то редко.
После того случая Рута пребывала здоровенькой и весёленькой много лет. Пока летом на даче в Отдыхе по Рязанской ветке, где Александра Николаевна – Ритина мама – жила у своих родственников, имевших там свой дом, не заразилась лишаем. По-видимому, от хозяйской  или окрестных кошек.
Шерсть на шее у неё вылезла и обнажилась розовая кожица. А лишай заразен и для людей.
Отвезли Руту в районную ветеринарную поликлинику. Там под какими-то лучами установили, что это действительно заразный лишай. И нет другого выхода, как усыпить собаку. Потому что в нашей районной ветлечебнице лишай не лечат. Как же так, удивилась Рита. Зачем тогда и ветеринары, если не могут вылечить от такой, как ей казалось, простой болезни. И чуть ли не по секрету сказали Рите, что в Центральной ветеринарной больнице, где-то на Шаболовке, в принципе лишай излечивают. Но попасть туда – целая проблема. И, если, мол, хорошенько попросить и вам удастся пристроить туда вашу собачку, то есть надежда на исцеление. Но дать направление в Центральную отказались: якобы не имеют права.
Что делать?
На семейном совете решили попробовать такой путь. Отправить в Центральную нашу бабушку Александру Николаевну, как наиболее опытную в таких тонких делах. Дали ей двадцати пяти рублёвую купюру – на такую уж  малую сумму по тем временам, чтобы она уговорила ветеринарное начальство принять на излечение Руту. Как и кого Александре Николаевне удалось уговорить там, в Центральной, уже и не помню. Но Руту взяли и даже выделили отдельную палату, то есть клетку.
Два-три раза в неделю мы посещали нашу больную. Рита покупала за дорого отборную телячью вырезку, кусочки которой просовывали между прутьями клетки при свидании. А остальное оставляли нянечкам, чтобы подкармливали в наше отсутствие. И ещё каждый раз давали служительницам по трёшке или пятерке, надеясь на особое отношение именно к нашей пациентке. Не уверен, что телячьи вырезки доставались целиком Руте и не перепадало частично человекам. Но как бы там ни было, Руту в Центральной вылечили. И через три недели привезли её, счастливую и здоровенькую, домой, с отросшим на шее беленьким пушком.
За тринадцать с половиной лет Рута приносила нам много радостей. Мы жили тогда на последнем, пятом, этаже нашей хрущёвки. И если кто-то из нас только входил в подъезд, Рута уже беспокойно вбегала в прихожую и ждала возле двери. И стоило войти, как начинались сумасшедшие прыжки, счастливое повизгивание и беготня по комнатам и обратно в прихожую – а как ещё выразить свои собачьи эмоции и любовь – пока ни разденешься и ни потреплешь её по спине.
И не буду о грустном: это всегда трагедия – расставаться с любимыми. С братьями нашими меньшими, как говорил Есенин. И всё-таки наша Рута прожила свой век не так уж плохо, до самой своей собачьей старости. Мы любили её, а она любила нас. А что в этом мире сильнее любви?...
И теперь, когда рассматриваю старые фотографии, погружаюсь в прошлое, в то счастливое время, когда все мы были вместе: вот Рута бежит по лыжне за Ритой в зимней Опалихе, куда мы отправлялись покататься на лыжах. А вот и лето в Отдыхе: Рита сидит на скамейке, а Рута, задрав над травой обрубок хвоста, трётся у её ног. Фотографии…

Шоковая терапия

В тот раз на рынке торговал Николай. Они с Галей арендовали четверть прилавка у Алика. За пять долларов в день. Настоящее имя Алика произносилось заковыристо: то ли Алишер, то ли Али-заде. Но в пределах рынка возле метро Сокольники все звали его Аликом. Этот Алик давал место и обеспечивал «крышу». А неудобство заключалось в том, что эти пять долларов следовало по устному договору платить в любом случае: занял своё место или нет, ему бара-бир. Гони, раз такой договор. А в случае, если по каким-либо причинам ни Галя, ни сам Николай не могли появиться на рынке, предупредите заранее. Чтобы Алик мог по-хозяйски распорядиться местом.
Чаще на рынке торговала привезёнными из Турции шмотками Галя.  Она же сама моталась с подругами в Стамбул. Закупала трикотаж, кожу, разные там штаны, кофты, куртки, набивала ими баулы и сдавала в аэропорту в «карго». Эти баулы потом получала в  Шереметьеве. А Коля встречал её там на стареньком жигулёнке, который купил по дешёвке чуть не на улице, где машина попала в аварию. И хозяин в сердцах отдал покореженную железку за недорого. Через месяц-полтора Коля восстановил колымагу, и она очень выручала.
Понятно, что и Галя, и Коля – торговцы поневоле. Пухленький Гайдар  устроил такую шоковую терапию, от которой половина населения, если не больше, чуть не протянула ноги. И классный механик Коля и Галя со своим институтским дипломом оказались вынужденными бросить работу в своих шарагах, где им совсем перестали платить или платили минимум, да и то раз в три месяца.
Если автор правильно понимает медицинский термин «шоковая терапия», то после такой терапии больной либо быстро выздоравливает, либо при «летательном» исходе  и вправду улетает на небо.  Егорушка, по-видимому, медицине не учился, а в экономике от его шока организм развалился, и лет десять выкарабкивался  из лежачего положения, пока хоть как-то ни приподнялся.
В эту катавасию в середине девяностых, в которой оказалась пол страны, и угодили Николай и Галина.
Галя уже два года как челночила. Работёнка  - та ещё. Изнурительная. За три-четыре дня в Стамбуле надо оббегать фабрики и лавки, выбрать то, что в ходу в это время года. А то нахватаешь такого, что не берут, забьёшь барахлом всю квартиру, а дохода – никакого.  Вот и соображай. Вот и вертись.
Особенно тяжело зимой: каково на морозе за прилавком. В валенках, в трёх рейтузах и в платке, наверченном на шапку. Кулёма-кулёмой. А если подойдёт покупатель, скидывай варежки и разворачивай перед ним свитер или куртку. А этот привереда пощупает, посмотрит, да и отойдёт. Бывали такие дни, что стоишь-стоишь, вконец окоченеешь, а ничего и не продашь.
В тёплое время – полегче.
Вот как теперь. Сентябрь. Солнце просовывается сквозь частокол антенн на крыше дома напротив и пятнами падает на прилавок. Николай прицепил к натянутой над прилавком проволоке плечики с куртками, а что помельче - разложил стопками перед собой. Торговец из него – аховый. Соседи со схожим товаром – из Турции или из Польши – зазывают, расхваливают. А механик – он и есть механик. Найти в агрегате неисправность, заменить подшипник, дунуть-плюнуть – это пожалуйста. И дура зафурычит. А куда ей деваться от таких рук? И головы тоже, между прочим. А на рынке от тебя почти ничего не зависит. Здесь король – покупатель. А нынче этих покупателей меньше, чем продавцов.  Все в челноки подались. Вон через прилавок – Анатолий Трофимович. Солидный такой. С седым клоком надо лбом. Кандидат каких-то наук. Даже ещё числится в своём НИИ, который без заказов на ладан дышит. А тут жена приболела, да двое пацанов в школьниках. Вот и подался в торгаши. А куда деваться?
У Гали получается лучше. Побойчее. Да и в шмотках не плохо разбирается: что нынче в моде, что нет. В торговой части Стамбула знает все фабрики и  лавчонки,  торгуется  и рассматривает каждую вещь, чтобы с браком не подсунули: турки на это горазды.
Редко среди этой беготни удавалось выкроить пару-тройку часов, чтобы посетить с подругами Ая-Софию или Султанский дворец, да полюбоваться пятью минаретами Голубой красавицы-мечети. Как никак Стамбул - наследник Византии, откуда и пришло на Русь православное христианство. И золотой крестик на груди – родом отсюда…
Но сегодня пришлось Галине сидеть с дочкой дома. Натка затемпературила и не пошла в школу.  Вызвали с утра врача. Вот и дожидаются.
Коле тоже не спокойно. Чего это с девкой? Вчера из школы пришла вроде нормальная. Погуляла во дворе с подружками. Вернулась и от ужина отказалась. Живот, мол, болит. Надо бы за уроки садиться, а она сказала: вот полежу немного и сяду. Николай прикоснулся тыльной стороной ладони к её щеке и сразу почувствовал: жар. Поставили градусник – и точно. Не такая уж высокая, но далеко не нормальная. И утром не прошла.  Вот потому и стоит Николай за прилавком. А Галя с Наткой дома…
Врач долго не приходил. Девочке вроде получше: лежит в постели и читает очередную дурацкую книжку из серии «Чёрная кошка». Благо мама не пристаёт с уроками.
Галя, воспользовавшись тем, что осталась дома, ревизовала свой склад. Сколько осталось того, сколько другого-третьего. Что сносно продаётся и надо закупить ещё. А что лежит мёртвым грузом. И странным ей теперь кажется, как ещё несколько лет назад каждый рабочий день ездила на метро в центр, корпела над чертежами среди таких же сотрудниц, как она, получала зарплату, пусть не такую уж большую, но зато постоянно, два раза в месяц: аванс и расчёт. И как профком распределял дефицитные обувь, разные там кофточки-блузочки, банки растворимого кофе, палочки копчёной колбасы  и прочую дребедень, что привозили прямо в их организацию и устраивали распродажу. И сколько было обиженных, когда кому-то что-то желанное не доставалось. И споров: мол, чем такой-то лучше меня, я тоже – передовик, а мне не дали то-то. Такие это были отрыжки недоразвитого социализма. А потом наступила эра прихватизации, акционирования, капитализации, которая на первых порах обернулась тотальной развализацией. Здание Галиной конторы купил какой-то банк, сперва сотрудников конторы уплотнили в три комнаты, а через полгода почти все разбежались, хотя те крохи, которые платили,  исчислялись чуть не миллионами. Тогда впервые и, наверное, единственный раз в жизни ходили они в миллионерах. Пока эти миллионы не заменили новыми рублями. А сейчас этого дефицитного когда-то добра перед ней – завались. Целый ворох. Только мало кому нужно…
Докторша из детской поликлиники пришла уже к вечеру. Послушала Натку, проверила горлышко, пощупала животик и не нашла ничего подозрительного. И температура к вечеру даже понизилась: около тридцати семи. И решили, что от расстройства. Как призналась Натка,  вчера в школе съела какой-то пирожок. Может, от него и поплохело. Врач посоветовала заварить зверобой: это лучше, чем таблетки. Попить сегодня и завтра с утра. Если пройдёт и температура не поднимется – можно в школу. А не пройдёт – снова вызывайте на дом.
Послу ухода доктора Ната вылезла из постели в своей маленькой комнате, перешла в большую, врубила телевизор и уселась перед ним в кресло. Но не тут-то было.
- Если ты себя хорошо чувствуешь, - сказала мать, - садись за уроки.
- Нет, не буду. Не хочу. Я больная.
Мать с дочерью попрепирались. Но пришли к консенсусу (модное тогда слово): Наташа немного посмотрит телевизор, поставит градусник и, если температура не поднимется, примется за уроки.
Хотя Натка держала градусник не пять-десять минут, а все полчаса, еле-еле натянуло до тридцати шести с копейками. Пришлось садиться за русский. А потом ещё и география, и алгебра. А тут как раз и папа заявился.
Втащил два здоровенных баула и ещё из прихожей спросил:
- Детка, ты как? Что сказал доктор?
- Ничего хорошего не сказал, - выразила своё недовольство  Ната.
Обеспокоенный Николай влез в прихожей в тапочки, подошёл к дочке, уткнувшейся за столом в книжку, и попытался выяснить, что у неё болит, и что прописал доктор. Но тут Галя из кухни, где уже поставила подогревать ужин, громогласно заявила:
- Да не слушай её. Всё в порядке. Завтра, если температуры не будет, пойдёт в школу.
Галя объяснила мужу, что посоветовала докторша, которая ничего страшного не нашла. И послала его умываться и приготовиться к ужину.
Но прежде, чем приниматься за еду, Коля отчитался перед хозяйкой.
- Можешь поздравить, - бодро сказал Галине. – Загнал коричневую кожанку. За двести немецких марок. Другой валюты у мужиков не было.
Вытащил из кошелька купюру и потряс ею перед Галиной. Пожалуй, ей в первый раз попались немецкие марки. Сама она торговала за баксы или в пересчёте на рубли – деревянные, как тогда говорили. Взяла у Николая купюру и принялась рассматривать. Цифра 200 чётко выделялась на цветном фоне. Но надпись, насколько Галя понимала немецкий, показалась ей странной. На купюре читалось слово zwanzig. Что в переводе означало «двадцать». Ещё не поверив в такой перевод,  разыскала на полках школьный немецко-русский словарь и убедилась, что не ошиблась. И тут они оба – Николай и Галина – обнаружили на купюре искусно приклеенный к цифре 20 лишний ноль.
Николай первым захохотал. Во, мол, идиот, он ещё проверил купюру на просвет, и мужики указали на подлинные защитные полосы, чтобы не сомневался. А он и не сомневался. Да ещё отсчитал немного сдачи в рублях.
Галя  было огорчилась, но Николай так ругал себя за беспечность, за то, как его, старого дурака, объегорили эти мужички, что ей пришлось успокаивать его, чтоб не переживал. В конце концов не такой уж великий убыток в их теперешней жизни. Будут наперёд умнее…
Умнее - не умнее, но ещё год-два семья перебивалась таким вот распространённым тогда бизнесом. Не лёгким, с потерями, реже с удачной продажей. Но как-то выжили…
Недавно по телевизору показали, как в Белгороде соорудили памятник челнокам: молодые парень и девушка волокут тяжеленные баулы. Но в книге Егора Гайдара «Гибель империи» с подзаголовком «Уроки для современной России», изданной в 2006 году, нет ни слова о челноках – прорабах времён шоковой терапии…
Уже после написания этого рассказа внезапно в 2009 году Егора Гайдара не стало. Автор, признаться, ни бельмеса не понимал в тогдашней экономике,  да и в нынешней тоже, но к Гайдару как к человеку относился с симпатией. За его позицию в период ГКЧП, за его смелость, решительность, интеллигентность. А уж правильно или нет бухнул он тогда страну, правда, не только он один,  в шоковую терапию – не знаю. Всё-таки как-то выжили. Жаль Егора Тимуровича - молодой и мог бы ещё жить и жить…





Из цикла «Неуклюжести и обманки»

1.
В студенческие годы в Питере зашли мы – я и мой однокашник и приятель Лёва Зингаревич – в кафешку на Садовой. Заказали по стопочке и обед. Официантка принесла заказанное, две ложки, две вилки, а ножик – один: видимо, с ножами была у них напряжёнка. Сидим чуть поддатые, уплетаем и первое, и второе. И тут с соседнего столика поднимается мужичок, подходит к моему приятелю и просит:
- Товарищ, не дадите ли ножик?
А приятель то ли, чтобы покуражится, или в шутку возьми да и брякни поговорку:
- Гусь свинье не товарищ.
Секундная пауза. И проситель с обидой и возмущением:
- Что же я, по-твоему, свинья?
И чуть ли не за грудки моего приятеля.
А приятель спокойно:
- Нет, ты – гусь.
Мужичок замер, видимо, задумался, каково быть в роли гуся, и кто тогда – свинья? И тут я протянул ему ножик.
Доедали мы, слава богу, в мирной обстановке.

2.

В середине семидесятых сопровождал свою жену Риту в Трускавец. Там пила она из источника тёплую минеральную воду, якобы лечившую при отсутствии желчного пузыря, который ей отчекрыжили год-два назад. Поехали в Трускавец «дикарями» и жили на квартире у какой-то бабки. Все три недели.
За компанию и сам пил трускавецкую минералку из нескольких разных источников. А из развлечений – только прогулки (терренкур называется) по одному маршруту, да ещё по неорганизованному лесу. Скучновато, однообразно. И потому решили съездить на экскурсию во Львов. На автобусе. Чтобы Рите не пропускать целительное питьё, набрала воду из источника в термос. С собой.
Экскурсовод – женщина – попалась симпатичная и остроумная. Агитировала запастись львовскими шоколадными конфетами из лучшей в Союзе кондитерской фабрики, где, по её словам, честно докладывали в конфеты всё, что положено. Потому и лучшие. Водила по костёлам, улицам, площади перед оперным театром, к памятнику Мицкевичу, кладбищу с монументальными надгробиями и по другим туристским точкам. А в завершение экскурсии подъехали к Центральному универмагу. И наша экскурсовод сказала запомнившуюся на всю жизнь фразу:
- А теперь, дорогие товарищи, вы сможете купить здесь ненужные вам вещи.
Из-за этих «ненужных вещей» и попала эта история в раздел «Неуклюжести».

3.
Совсем недавняя история.
В мае 2006 года наша поездка в Рим. Я со своей дочкой Мариной, Боря Трифонов и Элеонора Ивановна. Два рядом номера dabble: я - с Борей, Марина - с Элеонорой Ивановной. Стараюсь приурочить турпоезку так, чтобы захватить там свой день рождения.
И вот двадцатое мая. Утро. Принимаю в ванной душ.
Звонит на мобильник Юра Зыков. А мобильник, естественно, не в ванной, а в номере, на столе. И телефон берёт Боря.
- Исаак, поздравляю с днём рождения…, - начинает Юра.
- Это – не Исаак.
- А кто? – спрашивает Юра.
- Трифонов.
- А где Исаак?
- Он в душе, моется.
- А ты что там делаешь? – удивляется Юра.
Не знаю, что подумал сразу Юра, пока Боря не объяснил ему про Рим.

4.

Наша изыскательская партия работала тогда в Одесской области. 1965 год. Объект назывался «Дунай-Днестровский массив орошения». Неделю вкалывали, а в субботу – полдня: из шестидневки в этот день заканчивали на два часа раньше. И отправлялись с ночёвкой на море. Километров за 50 от нашей станицы, где обосновалась база нашей изыскательской партии.
Место на море пустынное, возле сарая, который назывался рыбзаводом.
А километрах в двух от этого места находилась вдоль берега селение Лебяжье, где была почта и телефон. И Миша Мешков обязательно звонил оттуда в Москву жене Оле.
Уже в темноте, позвонив, Миша возвращался вдоль берега в наш лагерь. И тут пограничники поймали его в луч прожектора: береговая полоса охранялась от врагов. И чтобы не светиться, Миша почти все два километра полз по-пластунски по пляжному песку. По крайней мере, такое приписали ему наши остряки.
А спать в ночь с субботы на воскресенье улеглись мы, кто не влез в кузов УАЗика, на раскладушках в спальных мешках. Прямо под небом. Миша спал крайним к Лебяжьему, а я – за ним.
И вот на рассвете слышу сквозь сон какие-то голоса. Высовываю голову из спальника и вижу такую картину.
Два пограничника с автоматами стоят возле раскладушки с Мишей, и один из них, направив на Мишу дуло автомата, грозно спрашивает:
- Кто вы такие и почему находитесь ночью в погранзоне?
             Обычно импульсивный Миша спокойно высовывает руку из спальника, двумя пальчиками – большим и указательным - берёт кончик дула направленного на него автомата и резонно отвечает:
- Убери дуру. Тогда поговорим.
И это Миша Мешков, который чуть не падал в обморок перед врачом, который намеревался померить у него давление. Кстати, я – такой же. Когда врач измеряет у меня давление, оно подскакивает до небес. Это называется «эффектом белого халата».
А вот не испугался бы я направленного на меня автомата, как Миша,  не уверен.