Жил-был Дима Иванов. Который хотел стать писателем.
Но поскольку Ивановых пруд пруди, даже среди писателей, решил Дима выпендриться и взял фамилию мамину – Подобедов.
Фамилия, конечно, смешная, зато редкая.
И вот же насмешка судьбы: в первый же день, когда он шёл из ЗАГСа с новеньким паспортом, любуясь своим обновлённым отражением в витринах магазинов и киосков, он застоялся у газетного ларька и в глубине его, в самом тёмном углу увидел своё проклятие – пятитомник никому не известного писателя с из-вестной Диме (я бы сказал печально известной) фамилией – Подобедов.
Что творилось в его голове? – не знаю, не лазил.
«Двух Подобедовых быть не может!» - возможно, кричало оскорблённое самолюбие.
«А как же два – и даже три Толстых? А если ещё и Татьяну посчитать?»
В общем, Дмитрий немного поуспокоился, хотя и попенял слегка себе, что по известной логике можно было остаться и Ивановым, ну да ладно уж, чего уж. И потом – что ни говори, Ивановых всё-таки было на два порядка больше.
С Димой я поначалу познакомился заочно, в качестве «бригантинской» легенды о том, что заплывал (точнее, залетал) сюда ещё один товарищ из МАИ, и когда прилетел, был, мол, сущим фашистом. А потом слегка приобмяк и понежнел в младоженском окружении нью-Ахматовых и пост-Цветаевых.
Не помню, как я столкнулся с Димкой живьём, помню только, что он привёл меня в редакцию Маёвской многотиражки, где тамошняя редакторша лихо разбомбила мою робкую статейку о вечере моего кумира А. Макаревича.
Димка курил в углу и мрачно кивал. А когда мы возвращались вместе из мест моей экзекуции, хрипло посоветовал мне выбросить из башки весь детский бред и эти пошлые пристрастия ко всяким рок-звёздам, больше читать настоящей литературы – ну и так далее. Нормальный сеанс культпросвета.
Потом, настигнув меня на очередном собрании «Бригантины», Димыч быстро просёк всю глубину моего падения. Я тогда находился под сильным влиянием нашей беспрекословнейшей лидерши Маринки Рыжей.
Подобедов вытащил меня чуть не за шиворот из дамьей компании, вывел на лестничную площадку и, затянувшись, забубнил:
- Старик, неужели ты не понимаешь, что это малинник, в смысле Маринник, это полностью феминизированная кучка отщепенок, что ты здесь делаешь? Ты прокиснешь тут и как юноша и как поэт! Беги, на фиг, отсюда!
Я нахохлился: бежать было, в сущности, некуда. Позади была только Дубосековская общага с её хамоватым населением и фатально, на всю жизнь грязными сортирами. Поэтому я остался среди лю’бых душе и сердцу филологинь петь им свои первые песни и читать по ночам в Лёнькиной-Маринкиной квартире пере-печатки Блеза Паскаля и Кастанеды.
А с Подобедовым мы регулярно пересекались, перебрасывались фразами, он даже заходил ко мне в комнату и, побеседовав с моим жадным соседом, заключил, что сосед не только жадный – он ещё и умный. За что его зауважал тот самый сосед – да и я взглянул на опостылевшего за три года сожителя под другим углом.
А потом вдруг Димка бросил институт и пошёл работать в профессиональные журналисты. Или он не бросил институт, а перешёл на вечернее – не помню. Но так или иначе, он оказался в штате популярнейшего журнала «Собеседник».
Я бросился за ним, но не доплыл (см. статейку выше - Виндсерфинг, мать его!).
«Бригантину» он игнорировал. Со мной продолжал встречаться.
Как ни странно, помимо всего прочего, он занимался бальными танцами, он даже в них преуспел и стал вести кружок оных в ДК возле своего дома где-то глубоко в Тушине.
Я тогда изо всех сил пытался сделать из себя комильфо: записался на ипподром с подачи одной моей хорошей знакомой тётеньки, ну и после беседы с Подобедовым, стал вечерами ходить к нему на занятия. А чтоб одному было нескучно, привёл и туда и сюда соседа-антагониста Андрюшу Абдуллаева (см. вы-ше).
По совести говоря, всё это я делал из-за несчастной и безответной любви к Тане П., с которой познакомился полгода назад в очередном оздоровительно-спортивном лагере.
Но как я ни скакал по утрам, и как я ни выгибался в самбе-румбе-ча-ча-ча с подобедовскими малолетками при свете умильных улыбок мамочек этих самых малолеток (кавалеры в сём кружке были нарасхват) – безответная любовь по имени Таня П. меня всё-таки победила. Я бросил и малолеток, и Диму, и лошадей, оставив всё это соседу Андрюше.
А сам меланхолично свалился на койку и методично довёл себя до депрессии.
Да, в додепрессионный период, когда я ещё самбовал и румбовал под чут-ким руководством Подобедова, я зачем-то привёл туда одну свою подругу, Лену В., студентку журфака, обожавшую мои песни и пропагандировавшую их в старом здании МГУ.
Лена по какой-то причине решила подождать меня, пока я позанимаюсь этими выгибонистыми упражнениями под ритмичную музыку.
Она скромно присела в низенькое креслице в холле, отчего её длинные симпатичные ноги стали ещё длинней и симпатичней.
Тут же, словно по сигналу, появился старик Подобедов и сей момент тща-тельно прощупал Лену с головы до пят профессиональным взглядом. Потом, чуть медленней, он прошёлся взглядом по ногам.
«А вы… вы занимались бальными танцами…» - рассеянно и глубокомыс-ленно заметил он, остановив своё визуальное путешествие по телу Лены на изящно выгнутой стопе.
«Да, был грех классе в пятом» - улыбнулась Лена. – А что, заметно?
«Заметно!» - не улыбнулся Подобедов.
Лена под его взглядом несколько сникла.
Вот пока, собственно, и всё происшествие – назовём его их мимолётным знакомством без всякого намёка на продолжение.
Но: оно (продолжение) всё же стряслось.
Когда я скрывался в костромских лесах от неотступной депрессии, Лена пыталась искать меня в местах более знакомых, московских - и в своих тщетных по-исках набрела на студию Подобедова.
Поскольку исчез я внезапно и никому ничего не сказав, Дима не смог просветить её по данному вопросу. Но при этом самым непостижимым образом как-то умудрился её соблазнить.
И трахнул прямо в своём маленьком закутке-кабинете.
Вернувшись к мирной жизни, я восстановил отношения и с Леной, и с Ди-мой.
Дима немного смущённо поинтересовался у меня, не имел ли я виды на Лену.
Я ответил, что мы просто дружим.
Подобедов облегчённо вздохнул: тогда, мол, он предо мною чист – и сознался, что трахнул.
От Лены я этого телодвижения, прямо скажем, не ожидал, и вольно-невольно отпечаток на моё к ней отношение сие происшествие оставило.
Ленка же искренне верила, что я ничего об этом не знаю, только как-то по-интересовалась о Подобедове: как мол он там, всё там же? И всё тот же?
Я ответил, что он ещё и кооперацией занялся. В духе времени.
«Не связывай себя с этим человеком. Он, если ему будет надо, пойдёт по головам» - убеждённо сказала Ленка.
Это меня также озадачило. Просто циркач какой-то получается, а не Дима: и самбу с румбой он танцует, и девушек походя трахает, да ещё и ходит по головам, если надо.
Ну да ладно. На мою голову он не пытался наступить.
Я продолжал изредка с ним видеться. Даже ночевал у него пару раз – на кухне, на раскладушке.
Но начинающий кооператор Дмитрий Подобедов всё чаще оказывался занят: то какие-то левые детали ему на заводе токарь точит в рабочее время за приличные бабки, то ещё какими-то махинациями.
А когда он всё же вырвался из своего капиталистического угара, предложил мне скрасить досуг посещением тупейшей штатовской кинокомедии «Полицейская академия».
Я был крупно разочарован. И больше Диме не звонил.
Позвонил только после обвала 1991-го, когда цены выросли сразу чуть ли не в сто раз. Обратился за помощью – Дима, кажется, разворачивал какое-то издательское дело. И, не моргнув глазом, предложил мне место корректора с окладом в полтора кило колбасы…
Была у Димки Подобедова одна глобальная идея: прежде чем садиться писать что-то существенное (ну, типа «Войны и мира»), надо сначала заиметь место, где это было бы комфортно писать (ну, грубо говоря, Ясную Поляну). То есть он выводил некую логическую зависимость качества произведений, скажем, Толстого Льва от наличия у Льва Ясной Поляны.
Ясный перец, у нас у всех Ясной Поляны не было.
«Так заработайте!» – невозмутимо вещал Подобедов.
И принялся активно воплощать эту установку в жизнь.
Потом увлёкся… очевидно, срубил кучу бабок… стал устраивать междуна-родные конкурсы бальных танцев…
И когда я ему в очередной раз позвонил, его мама ответила мне, что Дима здесь больше не живёт.
- А где же он… живёт? – растерянно спросил я, предполагая в том числе и самое худшее.
- В Америке. – спокойно ответила Димина мама – сказала как нечто само собой разумеющееся.
Разумеется, где Диме ещё жить?
Итак, судя по всему, Ясную Поляну Подобедов-таки заимел.
Однако, что-то не слыхать из этой Поляны восторженных реляций о произведении на свет заявленных шедевров. Я уж не говорю о «Войне и мире». Оттуда (из Подобедовской Поляны) вообще ничего не слыхать.
Возможно, Димка в своей модели чего-то всё-таки… не рассчитал?