Глава 16. После радости - неприятности.
Наступила осень. У Альберта все чаще и чаще стали получаться эти желанные перемещения через пространство. Также чаще приходилось ему совершать небольшие путешествия, чтобы запомнить больше ключевых мест, куда можно переместиться и "вылезти" или вблизи большого города, который в будущем может совершенно неожиданно оназаться нужным, как деду оказался нужным город Грозный, или глухие красивые места, в основном в лесах Подмосковья и прилегающих областей. Не забывал он использовать и визиты вдвоем с женой к ее подругам, запоминая все подробности их квартир. Ни Надежда, ни ее подруги, разумеется, ничего не подозревали. Дед иногда давал о себе знать, подкладывая на 343ю страницу по 100-200 долларов.
Надежда думала, что муж нашел какую-то новую работу и не говорит, какую. Может быть что-то нечисто? Чаще стал один ходить в походы и путешествовать, и она предполагала, что он возит из города в город какой-то товар. Да и дед как-то слишком внезапно перестал их посещать. Однако что-то успокаивало ее, и что именно, она сама не знала. Вероятнее всего это была какая-то, как ей казалось, беспричинная радость, его уверенность в себе и отсутствие каких бы то ни было страхов, кошмаров, какие обычно сопровожздают людей, играющих в нечистые игры или являющихся свидетелями чужих смертей и увечий.
Однажды он достал чудом сохранившийся с детства учебник географии. Альберт ей рассказал, как, учась в школе, он на уроке доставал его и открывал на той странице, где находилось низкопробное черно-белое изображение Нью-Йорка, вид с моря. Он мог подолгу смотреть на него, перестав слышать и видеть, что происходит вокруг, наверное, как сексуально озабоченный человек смотрит на любимую порнографию, но, разумеется, ничего сексуального в этом рисунке не находил, а дело было совсем в другом. Это происходило не только с ним. Америка олицетворяла собою в сознании или в подсознании Свободу, о которой в этом советском гадюшнике не могли и мечтать. Так угоревший в запертом доме с неисправной печкой разыскивает щель под дверью и жадно припадает к ней, глотая свехий воздух, которого так не хватает, а проливший воду в пустыне и, к своему счастью, нашедший едва сочащийся источник со слезами радости на глазах глотает каждую драгоценную каплю, не утруждая себя философским размышлением, что это всего лишь вода. И обыкновенная вода может быть такой желанной и чудесной.
Теперь свобода была здесь, пусть неполная, пусть с грязными примесями, но все же свобода. Для него, прожившего тридцать с лишним лет и повидавшего многое, Америка не была уже столь романтически привлекательной, хотя полностью интерес к дальним странам утрачен не был. Он понимал, что живут они все, как у подножья вулкана, который может быть будет бездействовать еще столетиями, а может быть проснется завтра и поглотит их. От этого чудовищного государства ожидать можно было всего. Его с той же силой продолжал притягивать Запад, но к интересу романтическому примешалась большая доля интереса прагматически-житейского.
Он снова и снова смотрел на эту пожелтевшую страницу с изображением Нью-Йорка, потом закрывал глаза и представлял себя то у статуи Свободы, то на Уолл-стрит, то на пятой авеню. Но ничего не получалось, а Надежда не могла понять, что с ним происходит.
"Вероятно, в моем воображаемом Нью-Йорке значительная доля домыслов",- решил Альберт. Он понял, что зря не послушал деда Павла, который советовал не картинки в таких случаях разглядывать, а смотреть фильмы с кадрами нужной местности.
Однажды два дня он просидел в одном и том же кинотеатре, смотря один и тот же документальный фильм, где несколько кадров показывали оживленное место на Бродвее. Билетный контролер приметила его и уже начала принимать за сумасшедшего: никому в голову не пришло бы так много раз смотреть не интересный для широкой публики фильм. Она, возможно, сетовала мысленно на то, что в наше время по такому поводу нельзя вызвать карету из психиатрической и отправить человека, носящего в себе что-то неведомое и непонятное, в сумасшедший дом. Странный зритель явился и на третий день. Она стала подглядывать за ним. Как всегда он сидел в самом заднем ряду и слишком внимательно смотрел на экран.
Вдруг он исчез прямо на глазах: был - и нет его, как будто никогда не было. Билетерша закрывала и открывала глаза. Нет, на самом деле странный зритель исчез. Она прошла в задние ряды, нагнулась, заглядывая между рядами на пол, как будто что-то искала. Дойдя до двух парней, сидевших впереди исчезнувшего Альберта и потому ничего не заметивших, она прошептала:
-Ребята, извините, тут никто не курил?
-Да вы что!- прошептал один из них, и оба раскрыли пустые ладони.- Дыма нет - значит и огня нет.
Она поняла, что лучше никому и никогда не рассказывать об этом то ли сумасшедшем зрителе, то ли никогда не существовавшем: в последнем случае сумасшедшей сочтут ее.
В это время Альберт, охваченный небывалой радостью, прогуливался по тихим улицам утреннего предрассветного Нью-Йорка. У него сразу получилось, как только он вспомнил, сколько сейчас в Нью-Йорке времени, которое отстает на 8 часов от Московского. И как это он упустил такую бросающуюся в глаза деталь?!
Радостные эмоции переполняли его. Все же легкая досада примешивалась по той причине, что требовалось немного поработать: подобрать и запомнить несколько мест, чтобы потом можно было в них же телепортировать. Предстоит много вообще-то приятной работы: освоить "точки появления" по всем Соединенным Штатам, по всей Америке от Аляски до Огненной Земли, по всей Европе, по всему миру. От радости ему хотелось петь песни во все горло. Он по старой советской привычке сдерживал себя и зря. Его пение потонуло бы в шуме проснувшегося огромного города. Люди, спешащие на работу и занятые каждый своим делом, не обратили бы на него внимания, а если б и обратили, вряд ли у кого-нибудь это вызвало бы желание разрушить его непонятную радость. Они на ходу констатировали бы, что наверное этот человек выиграл в лотерею и, пройдя шагов сто, забыли бы о нем.
-Are you happy? (Вы счастливы?-пер. автора,англ.)- услышал Альберт от проходящего мимо полицейского и вполне искренно ответил:
-Yes. I do, very much. (Да, очень-пер. автора, англ.)- и на этом разговор был окончен.
Что ж, если он и произнес короткую фразу по-английски не совсем чисто, этим не удивишь даже полицейского: в Нью-Йорке полно иностранцев. А человек, несущий в себе неподдельную радость, меньше всех похож на преступника. Альберт понял, что здесь надо очень постараться, чтобы по подозрению очутиться в полицейском участке. Говорят, что американская полиция хуже, чем в Стокгольме или Копенгагене, в которых он еще не успел побывать. Может быть, но это все же не Россия, и здесь полиция ловит преступников, а не плюет в душу прохожим, посмевшим чем-то отличаться.
Солнце поднялось высоко, а Альберт уходил все дальше и дальше от Бродвея. Каменные пустыри с нагромождением всякого индустриального хлама становились все более безжизненными. Он остановился около невысокого железобетонного здания, не то строящегося, не то разрушающегося. В Москве сейчас девятый час вечера, пора возвращаться. Что-то недоброе он почувствовал справа от себя. Прямо на него надвигались два молодых чернокожих парня с явно агрессивными намерениями. Он взглянул налево, и оттуда тоже, не спеша, подходили двое: черный и белый. Все держали руки в карманах. Не надо было быть американцем и знать английский, а достаточно было один раз взглянуть, чтобы понять: это - шпана, и их намерения на самом деле ничего доброго предвещать не могут. Альберт мгновенно телепортировал в Калистово. Его обдало вечерней прохладой, а предзакатное освещение показалось очень красным. Он попробовал телепортировать обратно. Получилось. Злые голоса после тишины показались еще громче, а дневное освещение - синим - после заката.
-Fuck you! I've seen him as you. Just he was here. (Мать твою! Я видел его, как тебя. Он только что был здесь.-пер. автора,англ.),- и затем во все горло:
- Look! He's here again! Catch him! (Смотри! Опять он здесь! Держи его!- пер. автора, англ).
Альберт вдруг увидел рядом тонкий металлический столб, поднимавшийся из земли примерно на десятиметровую высоту. Как когда-то в детстве былой мальчишеский азарт охватил его. Он вцепился в столб, подтянулся и полез на него, довольно быстро набирая высоту. За ним все же решился полезть один из недоброжелателей. Другие начали кидаться камешками, но промахивались. Альберту захотелось подразнить их на прощание. Добравшись почти до самого верха, он нараспев произнес быстро пришедшую на ум короткую речь:
-Just I've gone from the hell. I shall go back. Then I'll return again and kill you all! I shall kill you all! (Я только прибыл из ада. Я пойду обратно. Затем я вернусь еще и всех вас убью! Я вас всех убью - пер.автора,англ.) - и захохотал, подражая Фантомасу.
Камни полетели со всех сторон, а преследователь на столбе догонял его и пытался схватить за ноги. Альберт неожиданно для всех прыгнул вниз и на лету телепортировал в Калистово, "вынырнув" уже не на высоте, а у земли, как всегда. Однако за какие-то доли секунды до его "исчезновения" в Нью-Йорке ему прямо под левый глаз врезался небольшой камень, и за глаз он схватился уже в Калистове, поняв, что придет домой с синяком, но все равно громко расхохотался. Немного успокоившись, чтобы не слишком шокиролвать соседей своим радостно-сумасшедшим видом (он не ошибался), Альберт телепортировал на пустырь вблизи своего дома и убедился, что никто не заметил его "появления из ничего". Придя домой, он сразу обнял свою жену, впился губами.
-Да что с тобой?! Глаза горят. Под глазами - фингал. С кем подрался? Ну отпусти. Ты что, пьяный или обкурился?
-Ты же знаешь, любовь моя, что я ничего кроме чая не пью.
Это происходило на кухне. Альберт правой рукой продолжал обнимать жену, а левой дотянулся до выключателя и погасил свет. Она так и отдалась ему стоя, после чего они перешли в комнату на кровать, где он овладел ею во второй раз.
После этого они пошли ужинать. Она заметила, какой он был голодный. После ужина он моментально заснул.
-Ты во сне говорил по-английски,- наутро заметила Надя, улыбаясь.- Я даже несколько слов запомнила: "Fuck you! I'll kill you all!"
-Переутомился я, сегодня никуда не поеду, буду дома,- сказал Альберт.
-Давно пора успокоиться. Бесишься, как мальчишка. А кто тебе вчера глаз подбил? Они тебя не встретят во второй раз?
-Нет, исключено. Они очень далеко живут.
-Все катаешься. Ведь четвертый десяток лет.
-Разве я тебе не говорил, что не живу по расписанию?
Альберт понял, что жену трудно отучить от общепринятых суждений. Это значит, что приучить к своей морали, проповедующей свободную любовь без ревности будет еще труднее. Все равно, пусть тайно, но надо попробовать одну из подружек. Начать он решил с рыжей Ленки. Когда они позавтракали, на улице пошел проливной дождь. Альберт взял газету, лег на кровать и начал строить план действий.
Ленка жила дальше всех остальных: в Москве, в районе Кунцево. Альберт вспомнил ее слабость к одному из мексиканских телесериалов. Она работала в столовой, но так и не растолстела, а оставалась стройной, как и все ее подруги. Зарабатывала она немного, но работа была не пыльная, а малый заработок компенсировался неизбежно бесплатным питанием при такой работе. О своих связях с мужчинами она даже с Надеждой делилась неохотно и не всегда. Похоже было, что стеснялась малейших проявлений своей сексуальности, но при этом, разозлившись на что-нибудь или на кого-нибудь, нисколько не стесняясь, по крайней мере, в кругу своих знакомых покрыть многоэтажным матом или обстоятельства, или их виновников. Возможно, эта дурная привычка и вбила в ее подсознание осуждение секса, а природа требовала свое, и, таким образом, этот внутренний конфликт портил ее характер. Она это знала и внешне старалась меньше проявлять себя. Одних это привлекало, как ореол загадочности, других отталкивало - тех, кому она казалась скучной и пустой. Как к каждому замку, есть ключ, который подходит, и есть, который не подходит.
Что бы там ни говорили, а в отношениях с женщинами у Альберта был своеобразный опыт, которому он доверял. По-хорошему, то есть без притворного сопротивления, удавалось уговорить очень немногих, самых податливых. Решительность, настойчивость и даже небольшая агрессия значительно увеличивали вероятность получить свое. И совсем удачные результаты давало поведение, не переходящее грань закона, но находящееся недалеко от границы, за которой деяние можно было бы юридически считать преступным. Альберт никогда эту границу не нарушал, но и в рамках закона далеко не всегда можно было проявлять настойчивость. Это нравящееся женщинам качество имело обратную сторону, давая или облегчая возможность оклеветать упрямого и неотступного кандидата в любовники. А страна эта и отличалась как раз распространенным желанием ее граждан причинить подлость своему ближнему, хотя бы и без какой-либо пользы для себя.
От внезапного появления в чужих квартирах он отказался сразу. В любом случае, хоть выйди из туалета, хоть вылези внезапно из под кровати - хозяйка квартиры может напугаться до полусмерти. Это небезопасно даже для человека со здоровым сердцем. Да и зачем? Ленка прекрасно его знает, и если он позвонит ей в дверь - она, посмотрев в глазок, сразу откроет.
Несколько лет назад он прочитал в журнале "Наука и религия" об одном экспериментаторе, который ложился в ванну, закрыв свет и позаботившись, чтобы вокруг была тишина, а температуру воды устанавливал +34С. Это, якобы развивает мистическое восприятие, сверхспособности. Альберт попробовал. Ничего особенного не происходило, однако что-то все же было. Если заснуть, сны становились ярче и последовательнее, чем обычно, но, главное, это давало эффективный отдых или возможность собраться с мыслями. Жена, хотя сама это не делала, но и не возражала против таких никому и ничему не вредящих опытов. Если он сегодня заляжет в ванну часа на два и попросит не беспокоить, это уже нисколько ее не удивит.
Так он и сделал вечером за час до любимого ленкиного телесериала. Полежав минут десять, он неслышно оделся, чуть вытерся, замазал синяк, найдя в темноте тональный крем, и телепортировал в туалет ее квартиры, до которой было не менее тридцати километров. Света не было ни в туалете, ни в квартире. Он решил подождать, вышел из темной квартиры, тихо захлопнув за собой дверь, спустился на первый этаж, и вдруг дверь подъезда открылась, и та, на которую он пришел охотиться, оказалась нос к носу с ним.
-Почему ты один? Без Надьки? У вас там что-то случилось?
-Ничего особенного, но поговорить есть о чем.
Ленка, ничего не подозревая, поднялась и открыла дверь квартиры ключом. Альберт прошел вслед за ней и захлопнул дверь. Ленка включила свет и вопросительно уставилась на гостя. Он был в домашней пижаме, с мокрой, чуть приглаженной, но непричесанной головой, а поэтому казался не похожим на себя.
-В том то все и дело, что я - не Альберт,- сказал он, слегка изменив голос.
-Хватит придуряться. Где Надька-то,- спросила Ленка с обычной для таких случаев интонацией, а сама уже начинала чувствовать, что здесь что-то неладное. А вдруг это действительно не Альберт? Но очень похож.
-Альберт с женой у себя дома. Я - его двойник, и он, наверное, сам про себя ничего не знает. Оставь их!
Ленка посмотрела ему в глаза. Она поняла, что он смотрит на нее, как кот на мясо. Ей сделалось немного страшно и немного стыдно. Она покраснела. Потом побледнела, немая сцена длилась недолго, но сильно угнетала ее.
-Чего тебе надо-то?- В голосе предательски прозвучала дрожь.
-Тебя!- Сказав это, Альберт резко набросился и сильно сжал ее в объятиях. Вдруг она своими огромными накрашенными ногтями попыталась вцепиться ему в руку. Этого нельзя было допускать любой ценой. Последующие царапины на руках подтвердят, что это был он сам, а не его двойник. Выход был только один. Внезапно он схватил Ленку обеими руками за левое запястье, вывернул руку и завел ее за спину. Ленка взвыла.
-Веди себя хорошо, красавица. Тогда я буду добрым и буду тебя любить. И не вздумай царапаться, а не то выше затылка руку заведу.
Он, будучи возбужденным, начал прижиматься к ней сзади вплотную. Вдруг она завопила, что было сил:
-Помогите! Пожар! Горим!
Он не думал, что эта, на вид тихоня, может так громко орать. Было слышно, как на лестнице открывались двери, послышались шаги, раздался звонок.
-Допрыгался? Сейчас тебя, как миленького схватят. Там сосед миллиционер с братом, и у обоих кулаки пудовые. ****юль тебе таких навешают и в ментовку! А там - добавят!
-Какая же ты сволочь,- шепотом сказал Альберт.
-А ты думал, кобель, что тебе дозволено безнаказанно всех лапать и оскорблять?
-Ищи себе импотента. Он тебя не оскорбит,- это было сказано очень тихим шепотом.
-Зато сейчас тебя оскорбят,- с этими словами, заметив, что Альберт ее больше не держит, Ленка пошла открывать дверь. Альберт неслышно бросился в туалет. Выходная дверь открылась.
-Подлый трус! Мне руки выкручивал, а от вас в туалет спрятался.
В двери стояли действительно двое крепких мужчин.
-Не трус, а дурак!- сказал сердито один из них, и оба решительно направились к туалету. Пока шли до туалета, оба успели испугаться. Само слово "дурак" навело их на мысль, НА ЧТО мог рассчитывать злоумышленник, окажись он умным. Ведь сейчас не семидесятые годы, а девяносто третий, и полно всяких субчиков с пистолетом в кармане. Однако, перед симпатичной хозяйкой им было стыдно показывать свой страх. Один из них резко распахнул дверь туалета, и оба отшатнулись, потом еще раз посмотрели туда, а потом вопросительно на хозяйку квартиры.
-Там никого нет.
-Но он только что был здесь, приставал, руку мне чуть не сломал, и я ясно видела, что он пошел в туалет.
Два соседа тщательно осмотрели всю квартиру. Окна были заперты, под кроватью и в шкафу тоже никто не прятался.
-Пошли, Витек,- с досадой произнес один обиженным голосом.
-А вам бы я посоветовал принять снотворнои или что-нибудь успокаивающее нервы,- сказал другой, повернувшись к хозяйке квартиры.- Людей попусту беспокоите.
Оба вышли. Ленка включила телевизор, и минут через десять проблемы экранных героев полностью отвлекли его от случившегося. Ей было очень неловко, и она решила ни подругам, ни тем более Альберту, ничего не рассказывать.
А Альберт в это время лежал у себя в ванне, обдумывая происшедшее. Неудача очень огорчила и разозлила его, и только испорченное настроение не давало ему обратно телепортировать к Ленке и попытать счастья еще раз. А когда вытерся, вышел из ванной и открыл нужную книгу, там не было ни долларов, ни записок. Последняя стодолларовая весточка от его друга была уже три недели назад. Это заставило Альберта придти к выводу, что дед Павел погиб при неизвестных ему обстоятельствах.
Глава 17. Любовь и война.
Около недели Альберт ходил подавленный, и это его делало непохожим на себя, поэтому, когда Ленка на днях к ним заехала, она еще больше засомневалась, что на нее в ее квартире нападал настоящий Альберт. Она осторожно выведала у Нади, где они были в тот вечер, и Надя, ничего не подозревая, рассказала ей, что в тот день тоже смотрела сериал, а муж собрался на два часа в ванну, но вышел через час двадцать. А до Ленки добраться даже в один конец за час тридцать было бы проблематичным. Все говорило в пользу версии двойника.
Альберт действительно переживал возможную кончину своего престарелого друга, с которым они понимали один другого с полуслова, несмотя на то, что он годился ему в прадеды. Надя это понимала и не могла догадаться, что под шумок к основной утрате присоединилась дополнительная горечь от неудачи изменить ей с ее скучной, неразговорчивой и стеснительной подругой. Альберт на ее присутствие реагировал также, как и раньше, собрав все силы, чтобы никто не смог догадаться о каких-то изменениях. Но когда был убежден, что его никто не видит, взглядом голодного и злого хищника сзади впивался в ее тело, которое мысленно раздевал и злорадно насиловал, но стоило ей обернуться, и он опускал глаза, тут же призывая на помощь первые попавшиеся цифры, с которыми проделывал манипуляции в виде умножения, возведения в степень и других действий. Это придавало ему невозмутимый и задумчивый вид. Не выдать свое состояник души, когда надо - в этой способности не было ему равных.
Свойство человека, да и, пожалуй, всего живого, лелеять в воображении запретный плод, ностальгировать по тому, чего нельзя взять и использовать здесь и сейчас. Это свойство не сделало исключения и в данном случае. Ленка теперь казалась ему еще более привлекательной. Подходя к проблеме рассудительно, он понимал, что потеря и выеденного яйца не стоит по сравнению с утратой такого человека, как дед Павел. Однако низшая часть сознания восставала, объявляя его неудачником, подобно галлюцинации, опровергающей своим присутствием доводы здравого смысла. Подсознание теперь пыталось вопреки здравому смыслу навязать ему идею, что теперь он всех женщин меньше интересует, все стали для него менее доступны, а потому и более привлекательны. Это добавляло в его фантазии некоторую порцию агрессивности, неуважения к ним, однако, спустя неделю, здравый смысл стал брать верх. Он снова воспрял духом. Но оставшиеся две подруги по-прежнему были еще более желанными, чем раньше, и это подогревало его решимость и, возможно, сыграло положительную роль в дальнейших событиях.
Следующей его "жертвой" должна была стать Светка. С ней удача более вероятна, а от Вальки неизвестно чего ожидать, и очень не хотелось потерпеть фиаско второй раз подряд.
Как ни странно, существование Толика не мешало делу, а скорее наоборот. Есть довольно большой процент молодых женщин, у которых наличие любовника или мужа только разжигает желание измен, постельных приключений и делает их более доступными, чем раньше, когда они были одинокими. Они, как правило, при этом бесхитростны, не соблюдают должной конспирации, часто пробалтываются и, вследствие этого, терпят побои, позор от беснующихся ревнивцев. Их бросают, редко, но бывает, что убивают, но на деле они безобидны, почти как дети, и достойны сочувствия и понимания, в отличие от действительно заслуживающих кары подлых и коварных интриганок, относящихся к совершенно иной категории людей и не имеющих ничего общего с этими невинными, хотя и блудливыми овечками.
Светка Измайлова относилась именно к этой категории. Не случайно делала она Альберту осторожные намеки взглядом. Она становилась все более раскрепощенной не только благодаря Толику, но и благодаря увлечению его последнее время выпивками со своей бандитской "крышей" той самой, место которой пытались занять беспредельщики под началом Полковника. Он считал за честь делить застолье с так называемыми бандитами, а после тех угрожающих беспредельщиков эти казались ему чуть ли не ангелами, и он терял осторожность и болтал лишнее, но в этой болтовне ничего оскорбительного для рекетиров не было, и потому ничего страшного до поры до времени не происходило. Для кого-то информация, выдаваемая пьяным Толиком оказалась весьма ценной, и этот человек, смешавшийся с "крышей", делал все, чтобы подобные пьянки поощрялись.
Альберт уже изучил закономерность отсутствия Толика, да и достаточно ему было телепортировать из своего собственного туалета в светкину квартиру, в туалет или под кровать - присутствие Толика он бы молниеносно обнаружил и мог бы спокойно телепортировать назад домой.
Этот день пришелся на начало сентября. Похолодание кончилось. Стояла солнечная и теплая, как летом, погода. Толик по рассчетам Альберта сегодня будет развлекаться в обществе мнимых друзей и звенящих стаканов. Альберт телепортировал к светке под кровать. Она лежала на этой кровати и скучала, держа в руках современный детективный боевик. Альберт исчез под кроватью и появился в подъезде на самом верху, на причердачной площадке, затем осторожно спустился на несколько этажей вниз и позвонил в знакомую дверь. Послышались шаги, и Светка открыла.
-Ой, Алик, это ты?
-Ты уверена, что я - это Алик?
-Хватит шутить, проходи... А чего один? У вас там все в порядке?
-Вроде бы.
-Ты чаю наверно хочешь?
Она была одета в светло-зеленый сарафан. Изгибы ее фигуры соблазнительно просматривались сквозь легкую ткань.
-Я хочу ТЕБЯ,- ответил Альберт и тут же обнял ее, прижал к себе, нажимая на низ ее позвоночника. Она протяжно ахнула, но не сопротивлялась.
-А-ах, Алик, что ты делаешь?!- шепотом причитала Светка.- Как я потом твоей жене буду в глаза смотреть?
-А ты спроси завтра у нее, и она тебе скажет, что Альберт в это время не выходил из дома. Я - его двойник.
-Брось дурить, а то я не вижу. Отпусти! - возмущенно, но шепотом проговорила его такая близкая и желанная теперь любовница, в чем он больше не сомневался. Он внаглую залез к ней под сарафан и спустил с нее плавки. Она была красивого, но хрупкого телосложения, и, несмотря на ее 29 лет, в темноте ее можно было принять за четырнадцатилетнюю девчонку.
-Ой, Альберт! Что ты со мной делаешь?! Надька узнает. Отпусти, пожалуйста. Прошу тебя.
-Я не Альберт. Называй меня, как хочешь, но я тебя не отпущу ни за что. Я пойду на что угодно, чтобы не выпустить тебя. Покорись! Это - судьба, от нее не уйдешь.
Она неожиданнол стала сбрасывать с себя все и предстала перед ним совершенно голая, с обреченным видом выражая согласие.
-Что с тобой сделаешь? Только Надьке и Толику не говори. Слышишь?
-Сама не разболтай.
Светка вся обмякла в его руках. Они не заметили, как оказались на кровати, а когда он вошел в нее, она крепко обхватила его ногами.
Им было очень хорошо вдвоем. Никто в ближайшее время об этом не узнал. А если бы даже узнали, то злились бы напрасно. Ни Светлана, ни Альберт не хотели никого ни злить, ни одурачивать. Они просто хотели испытать счастье, и они это делали.
-Ты меня любишь?
-Я вас всех люблю и, разумеется, тебя тоже.
-Ты ненормальный. Так не бывает.
-Тебе надо долго учиться, приобрести большой жизненный опыт, чтобы понять, что именно так всегда и бывает. И раз уж так получилось, молчи и не болтай, и всем будет хорошо.
-Я никому не скажу.
-Вальке с Ленкой тоже не говори.
-Обещаю. А то Толик меня убьет, да и тебе достанется.
-После того, что я для него сделал? Ну что ж. Как бы наоборот не получилось,- сказав это, Альберт спохватился, что проговаривается. Ведь до этого им с дедом так удалось представить для всех, якобы, это произошло "само", то есть главарей беспредельщиков кто-то замочил со стороны. Один Толик знал, какая у Альберта была информация. Но если он проговорится, то его самого в первую очередь за это и убьют. Сознательно он на это не пойдет, даже если узнает об измене Светки, потому что тогда ему самому конец.
-Алик, а может и правда? Мне с вами хорошо, с каждым по-своему.
-А иначе и быть не может. Через нас ты познаешь Существование, Вселенную. То, что не может дать тебе один, может дать другой. Но нет такого человека, который мог бы дать тебе все также, как нет такого окна, из которого были бы видны все четыре стороны, да еще одновременно на разных расстояниях, да еще одинаково четко... и за горизонтом в том числе. А ты, кстати, с подружками не пробовала заниматься любовью? Если да, то это был бы очень удачный пример, когда доставляет счастье и то, и другое, но по-разному.
-Нет, я не лесбиянка. Но был у меня до Толика - Сережа. Тебе Надька не рассказывала?
-Нет.
-Он щипал меня во время этого дела. Иногда прижигал сигаретами.
-Он был негодяй? Это ты хочешь сказать?
-Я его любила. Очень любила. Он иногда мне разрешал прижигать газетами его самого, и я это делала, потому и не считаю себя ущемленной.
-Так что же вам не хватало? Почему вы сейчас не вместе? Тебе надоели его жестокие игры?
-Я ж тебе сказала, что мне с ним было хорошо, но он курил анашу. Однажды исчез. Три дня его вся родня искала, но я нашла первой. Сами ноги понесли меня в тот подвал пятиэтажки. Он там висел: обкурился и повесился, погиб ни за что... Потом его хоронили. Со мной была истерика... А месяца через два я познакомилась с Толиком и поняла, что жизнь продолжается. А теперь вот ты... И ты ненормальный: тебе несколько подавай, одной мало, и я, наверное, такая же, даже еще хуже. Слушай, Алик: ущипни меня за спину... можешь ниже,- Светка с этими словами почувствовала, что краснеет, но в полумраке Альберт, конечно, этого бы не разглядел.
-Зачем?
-Ну если девушка просит... Тебе что, трудно что ли?!
-Да мне то нетрудно, только ты потом не обижайся.
-Я на тебя? Обижусь? Никогда в жизни! Я тебе все прощу, а вот если не сделаешь то, что я сказала - обижусь.
"Сейчас я ее проучу, чтоб не дурила",- подумал Альберт и что было силы ущипнул ее за небольшие, но выпуклые ягодицы. Светка вытянулась, запрокинула голову, сладострастно застонала и вдруг бросилась на Альберта с объятиями, страстно впилась ему в губы со словами:
-Я хочу еще! Еше!
Такое поведение партнерши очень его возбуждало, и они тут же снова слились воедино.
Когда он вернулся через свою "медитацию в ванне, Надя, разумеется, ничего не заметила, да и вряд ли она смогла бы поверить в телепортацию. Его молодой организм за короткое время восстановил утраченные силы, а после этого собственная жена стала казаться еще прекрасней, еще желаннее.
-Что ты такое делал, что мне было так приятно, как никогда раньше?- Спрашивала она после того, как ему отдалась.
-Сам не знаю. Наверное погода будет меняться.
Теперь фактически у него было две жены, но знали об этом только Светка и он сам. Он вполне довольствовался таким положением вещей, но понимал, что присоединить к этому l'amour de trois (любовь трех-пер.автора,франц) Вальку не помешает. Он понимал, что рано или поздно начнет мечтать об этом также, как мечтал еще весной, когда у него была только одна жена. Казалось парадоксальным, но Светку совершенно не интересовало, каким образом ее новый любовник умудряется быть в двух местах одновременно, и почему он приходит в пижаме и с влажными волосами, как будто только что из ванны. Она по-видимому даже не знала этого, потому что совсем не интересовалась подробностями, какие мифы сочиняет Альберт для своей законной жены и под какими предлогами оставляет дом, когда приходит к ней.
Каждый жил своей жизнью, и почти никто не замечал сгущения грозовых туч на политическом горизонте. Альберт, в отличие от всех остальных, не реагировал по другой причине. Он знал, какой силой теперь располагает. Хотя его не воспитали, как нинзя, скорее наоборот, а Йогой он стал интересоваться только повзрослевшим и возмужавшим, но с теми способностями, которые на него, как с неба, свалились, он превзойдет самого Гоэмона (известный японский нинзя-прим.автора), да и не спортивный интерес он ставил во главу угла. Он знал, что, по крайней мере, сможет сделать главное: защитить от репрессий нового витка тоталитаризма (если такое произойдет) родителей, жену и Светку, Вальку и Олесю. Последняя должна появиться только через полгода после смерти деда Павла - такой был уговор.
Вот почему третьего октября до вечера, когда разгорелся, как пожар, второй путч, возглавляемый Руцким, он только следил за событиями по телевизору. Но когда погас экран, он телепортировал в район Останкино. Трудно было понять, кто в кого стреляет. Шла беспорядочная перестрелка, и единственное полезное действие, которое можно было совершить - это уберечь себя от шальной пули. Не зная, чем помочь, можно навредить своим же. Внутрь телебашни он проникнуть не мог по простой причине: он там никогда не был, и интерьер был ему не знаком.
Наутро Альберт с топором за пазухой, с ножами и баллончиками в карманах телепортировал в Москву. То, что коммунисты терпят поражение, он узнал из свежих теленовостей. Единственное, что ему удалось сделать, это пробраться на одну из крыш, потом телепортировать в пределах той же крыши, чтобы остаться незамеченным врагом, подкрасться к снайперу, готовому стрелять по прохожим, и оглушить его по затылку обухом топора, после чего попытаться умыкнуть винтовку с оптическим прицелом. Винтовка "не бралась", и Альберт скинул ее с крыши. Все это он проделал в перчатках. Он жалел, что, увлекшись личными делами, не подготовился к акциям красно-коричневых, предвидеть которые в ту осень не составляло большого труда. Придется вернуться к личной жизни, потому что, по всей видимости, спокойствие в стране установилось сравнительно надолго.
Глава 18. В тридцати километрах от Кремля.
Альберт, будучи по темпераменту преимущественно флегматиком, не любил менять свои планы. Следующая на очереди была Валька. Примерно через неделю после провалившегося путча он выбрал на свое усмотрение наиболее подходящий день и опять тем же путем, уйдя в ванную, телепортировал в подъезд ее невысокого дома.
Валька жила в поселке с сохранившимся, как памятник большевистскому маразму названием "Заветы Ильича". Этот населенный пункт находился не так далеко, как место проживания Ленки, но и не так близко, как светкин дом, и представлял из себя наполовину дачный поселок, а наполовину одну из типичных социальных помоек Москвы. Такие селения в Советском Союзе, теперь уже бывшем, были хуже, чем города, потому что здесь все друг друга знали и имели возможность вмешиваться в личную жизнь и строить козни друг другу. Но они и хуже, чем маленькие деревни или городки в глухих провинциях, потому что та, сохранившаяся в провинции, взаимная простота и даже теплота отношений людей полностью отсутствовали. Сюда свободно проникали многие издержки цивилизации при отсутствии, разумеется, самой цивилизации. Совсем недавно почти каждый подонок и пьяница мог беспрепятственно и ни за что посадить своего соседа, даже если он непьющий. Посадить за то, что последний лучше его, умнее его и не желает деградировать сообща вместе с этими дикарями, а осмеливается вести какой-то неведомый, непонятный или независимый образ жизни. И любой человек мало мальски интеллигентный, не сумевший или не захотевший подмазаться к этому сброду, не имел никакой реальной возможности защититься. Вообще, если быть правдивым до конца, защитить себя было можно, но не иначе, как взяв в руки оружие.
Оплеванный и угнетенный народ, у которого в любой момент могли отключить воду или запустить в водопровод воду ржавую и непригодную для питья, и хотя особо нуждающихся могли поставить в очередь на квартиру, но потом эту очередь отодвигали, переставляли, как заблагорассудится местным чиновникам, народ воспитанный в невежестве и лицемерии, люди с молоком матери всосавшие криминальный фольклор и под влиянием такой пропаганды, а такжк страха не быть похожими на других, вырождались, причем некоторые до такой степени, что совершали бессмысленные преступления, не принося при этом пользы даже себе, садились в тюрьмы и лагеря, освобождались, пили и при всем этом прекрасно сосуществовали со своими "угнетателями" - ментами и местными царьками, на которых в Западной Европе и внимания бы никто не обратил, а здесь они могли при всей своей бездуховности, при своем свинстве и недалеком уме действительно чувствовать себя царьками. Это совсем НЕ БЫЛО ПРОТИВОСТОЯНИЕМ каких-то двух сил, а вполне жизнеспособным сосуществованием честей единого, но больного организма, пораженного раковой опухолью тоталитарного строя.
Этот бардачный поселок, расположенный всего в тридцати километрах от Кремля, и в котором электрички теперь останавливались только раз в час, представлял из себя не что-то особенное, а наоборот: очень типичное явление для всей России. И бороться с этим явлением можно было только одним единственным способом: пребывая географически на территории поселка, быть вне его, то есть не участвовать в его жизни ни "вверху", ни "внизу", а быть в стороне. Теперь это было не опасно. Теперь за это не могли посадить, подло сфабриковав уголовное дело о "хулиганстве", где все держалось бы на показаниях сговорившихся лжесвидетелей. Теперь таких подлецов можно было только послать подальше. Именно за это и ненавидели Ельцина, который, учредив в стране демократические порядки, лишил подлецов хоть частично возможности сажать людей ни за что. Нищета в России - это устойчивое, типичное для нее, исторически сложившееся явление. Здесь за многие годы привыкли к голодным и холодным очередям и низкооплачиваемому труду, целью которого являлось рабство, а не производство чего-то полезного. И не сочувствие к обнищавшему народу, а СВОБОДА - вот что так не нравилось злопыхателям, поносящим демократию. Советская скотина хотела назад, в рабство, но рабства уже не было. Те влиятельные подлецы, но ничего из себя не представлявшие, даже при советской власти не занимавшие никакой престижной должности, но пользовавшиеся авторитетом и уважением в поселке только потому, что хорошо сумели вписаться в стадо свиней и умело подхрюкивать, потому что могли задействовать дьявольский механизм преступного государства и с его помощью бросить не понравившегося им человека в мясорубку краснофашистской системы ГУЛАГа - теперь эти люди были жалки, смешны и ничтожны. Теперь они могли только, играя на низменных инстинктах толпы, долдонить, как попугаи, антисемитские и патриотические бредни, но это было не более, чем политическим онанизмом.
В "хрущевскую оттепель" в конце пятидесятых сюда приехали валькины родители, вырвавшись от колхозного рабства из украинской глубинки. Сама Валька родилась и помнила себя только здесь, в Подмосковье. Ее родители, по старой памяти боявшиеся "отрываться от коллектива", часто выпивали с жителями поселка и даже сумели снискать уважение с их стороны. Но это не помогло. Ее отец, уже при Брежневе, обругав однажды по пьянке распоясавшихся местных ментов, загулял по тюрьмам и лагерям, на несколько месяцев освобождаясь, а потом на несколько лет возвращаясь в не столь отдаленные места, ставшие родным домом. Мать, прожившая полжизни в стране, где "секса не было", так и не решилась вести вебя посвободнее. Иногда, как железными тисками, охватывала ее безжалостная тоска, заставляя искать выход. К сожалению, самый быстрый и простой выход она нашла в вине, а когда почувствовала, как это бьет по карману, стала постоянно, неумело и даже без аппарата, а своим примитивным способом гнать самогонку и ежечасно "прикладываться". Нет. Пьяной на улице ее не видели. Просто она без перерыва посасывала свое грубо сработанное пойло, просыпаясь даже ночью, чтобы принять дозу, и тогда депрессия, от которой не хотелось жить, ослабляла свою железную хватку, и теперь после стакана, когда никто не видит, можно было погрозить пальцем невидимым врагам - дурным мыслям, преувеличенно изображавшим безысходность и проблемность ее существования, и посмеяться над ними. Вместо свободы она выбрала суррогат свободы, и этот неправильный выбор вскоре привел ее к преждевременной смерти от цирроза печени.
Вальке было тогда восемнадцать лет. Она уже попробовала "любовь" с местными парнями, но ее радость вскоре сменило разочарование. Те, кто показались ей такими милыми, добрыми и ласковыми, теперь распускали за ее спиной грязные сплетни, и она поняла, что вся эта показная нежность была подлым подхалимажем приспособленцев, жаждущих получить свою "победу", и никакая любовь им неведома, никакую любовь они не смогут проявить ни к ней, ни к кому бы то ни было, даже если захотят. Грязью поклонения ложным идолам и кумирам они забрызгали ту неугасимую искру жизни, которая есть в каждом живом существе. Их кумиры - модные тряпки и уважение в стаде. Их будущее - ссаный стол и мутный стакан.
Вальке очень повезло, возможно за счет горького опыта и невезения прошлых перевоплощений. (речь идет о реинкарнации-прим.автора) Она была понятливой. Она поняла, что окружение ее ВРАЖДЕБНОЕ, но об этом нельзя говорить вслух, а надо молча делать свое дело. Она все больше и больше отдалялась от былых "подруг" и "друзей", желая поскорее сжечь все мосты. Она находила богатых любовников, которые щедро одаривали ее, и в это время на несколько месяцев исчезала из поселка в неизвестном направлении. Может быть она и не встретит в жизни настоящую любовь, но, по крайней мере, не будет рабой государства, а это уже очень много значит.
До нее доходили слухи, что ее хотят посадить за "тунеядство". Она знала, кто из бывших подруг на нее стучит. Она возненавидела поселок и ее обитателей. Она увлеклась химией, изготавливая в домашних условиях технологически доступные, но смертельные яды. Ее недоброжелатели не догадывались, что лезут навстречу своей смерти. И она сделала бы так, что не подкопаешься. Случившееся вероятнее всего восприняли бы, как внезапную и неизлечимую болезнь. Но ничего не случилось. Грянула перестройка, и враги потеряли свою силу. А слабый враг - это уже не враг, а шут. Валька готова была взять грех на душу, но только из необходимости. Теперь в этом никакой необходимости больше не было.
Шли годы, за которые она познала многие альковные таинства; наслаждаясь, насколько возможно, жизнью, живя сегодняшним днем и лишь в глубоких тайниках души храня мечты и надежды на какое-то еще почти неведомое ей счастье более высокого порядка.
Года полтора назад, случайно познакомившись в электричке с рыжей Ленкой, возвращавшейся после отдыха на даче у любовника, Валька быстро оказалась в хорошо известном нам кругу Альберта, Нади и ее подруг. Она не могла даже самой себе объяснить, почему ее притягивало к ним. Притягивало так, что иногда она бы предпочла бы просто посидеть в кругу новых друзей, чем отправляться на очередную серию сексуальных приключений и экспериментов. "Неужели только от того, что они не подличают друг с другом?"- Спрашивала она сама себя. Ей тоже не хотелось разрушать сложившийся между ними мир, и о том, чтобы соблазнить Альберта, она запрещала себе даже думать.
Но вот он пришел сам. Она этого не ожидала. Если бы она могла это предвидеть, то заранее бы рассчитала, как будет сопротивляться. Сопротивляться не ему, а своему желанию.
Выглядел он очень странно: в пижаме и с непросохшими волосами, когда на улице осенний пронизывающий холод. Но это был Альберт, и она почти сразу, как открыла дверь, поняла, что ему надо. Валька поворчала и посопротивлялась для порядка, но была быстро сломлена ураганом чувст, охвативших ее. Она отдалась ему в той позе, в которой он хотел и, почти полностью потеряв над собой контроль, вертелась и громко выла от счастья. Лишь спустя минут десять после того, как коротким замыканием сверкнул самый сладострастный момент, на который целиком ушла энергия обоих, она обрела способность вновь трезво рассуждать:
-Вот как бывает: век живи - век учись. Вот я не хотела, а какую подлость совершила против своей подруги! Ты, кобель, сумел меня подловить.
-Это мнимая подлость. Если вы оба признаете иную мораль, то окажется, что ничего плохого не случилось. Наоборот...
-Это тебе удобно так думать,- перебила она его.- На протяжении всей истории супружеская измена считалась позором и преступлением. Из-за этого не только дрались, но и убивали. Это нарушение святой заповеди Христа.
-На протяжении всей истории люди воевали, убивая себе подобных, чтобы награбить богатств, прикрываясь святым именем; потом докатились до того, что стали сжигать заживо себе подобных всего лишь за убеждения, потом за то, что осмелились БЕЗ ПОСРЕДНИКОВ читать Слово Божие. И чем же все это кончилось? А тем, что решили, что никакого Бога нет, и Христа якобы вообще не было, а убивать стали миллионами, понастроили для этого концлагерей - фабрик смерти. Но при этом полном безбожии гонения на свободную любовь НЕ ПРЕКРАТИЛИСЬ. Потому что для успешного подавления и подчинения личности надо подавить и подчинить обществу сексуальную сферу этой личности.
-Но как же десять заповедей?
-В Евангелии раскрывается, что десять заповедей имеют своей целью две: это любовь к Богу и ближнему. Моисей заповедал не увлекаться чужими женами, потому что у дикарей это неминуемо привело бы к конфликтным ситуациям с кровопролитиями. Грех будет тогда, когда мы не сохраним после этого мир между собой. Ведь дерево познается по плодам. Если у меня несколько жен, и я одной уделяю больше внимания, а другой меньше, то грех от последствий будет на мне. А если одна из вас начнет ненавидеть другую, несмотря на то, что я уделяю внимание обеим одинаково - грех уже будет на ней. Если же мы будем любить друг друга втроем, хоть вдесятером, но сохраним при этом между собой мир - никакого греха не будет.
-Но это будет ненормально!
-А Советская власть - это нормально? А войны, костры инквизиции - это нормально? А НКВД, гестапо - это нормально? Дело все В ПРИВЫЧКЕ. Ты при-вык-ла мыслить традиционно. Ты не при-вык-ла мыслить свободно, хотя надо отдать должное, ты все же свободнее, чем аборигены этого поселка.
Но я облегчу твою задачу. Я - НЕ АЛЬБЕРТ, потому что Альберт сейчас моется у себя дома в ванне. Но если я на него похож, то можешь называть меня Альберт Второй.
-Хватит дурачиться! Впрочем Надька мне даже в морду не даст, хотя и следовало бы. Я ей позвоню и во всем признаюсь. Пусть ругает, пусть считает меня за последнюю суку. Я не буду оправдываться, хотя не знаю, как любая другая поступила бы на моем месте. Я все-таки живая и не железная.
-Если ты к ней позвонишь, то она испытает к тебе не чувство злости и ревности, а чувство сострадания, как к хорошей, но несчастной подруге, сошедшей с ума в расцвете лет. Ее муж сейчас моется дома в ванне...- сказав это, Альберт вскочил, открыв выходную дверь, добавил:
-Good-bye, my love! (До свиданья, любовь моя!-пер.автора,англ.) Позвони сейчас и попроси к телефону Альберта,- наконец он захлопнул дверь, после чего был слышен шум удаляющихся его шагов вниз по лестнице. Но этот шум быстро прервался. Валька открыла дверь. В подъезде стояла такая тишина, как будто никого не было. Она спустилась вниз, открыла дверь подъезда. Около подъезда две пенсионерки стояли, похоже давно, и беседовали о чем-то своем. Они сразу уставились на нее.
-Извините, мужчина лет тридцати в пижаме отсюда не выходил?
-Нет,- слегка улыбнувшись, ответила одна из собеседниц.- Мы уж тут часа полтора стоим.
ПРОДОЛЖЕНИЕ ЗДЕСЬ: http://www.proza.ru/2010/01/26/1192