Зачем певец, лишенный в жизни места, так чувствует всю прелесть этой жизни?
Р. Бернс (1)
Едва ли найдется более грустная история, чем жизнь поэта...
Р. Бернс (2)
В наше время, когда убийственная ирония, равнодушный цинизм, или глубокомысленное пустословие, ханжеская назидательность тут и там пытаются завладеть умом и чувствами читающего, с каким наслаждением, с каким восторгом окунаешься в солнечную, нежную, добрую поэзию Роберта Бернса. И не смущает то, что имена нерусские, что происходит все в далекой и давней Шотландии. Закрываешь книгу и возникает такая жажда жизни, что долго не можешь ничего воспринимать, кроме:
Мою ладонь твоей накрой,
Твоей накрой,
Твоей накрой,
И поклянись своей рукой,
Что будешь ты моя.
Или:
Пробираясь до калитки,
Полем вдоль межи,
Дженни вымокла до нитки
Вечером во ржи.
И где только находил он столько доброты. Его оптимизм не придуман — видно же, что он просто не мог иначе относиться к миру. Он проживает каждый миг с наслаждением:
В былом не знали мы добра,
Не видим в предстоящем,
А этот час — в руках у нас,
Владей же настоящим!
Все его радует, ему совершенно несвойственно ханжество:
Порочить плоть, что дал господь,
Великий грех и прочее.
«От поэзии Бернса исходит здоровый дух чувственности» (3) — пишет исследователь.
Я славлю мира торжество,
Довольство и достаток.
Создать приятней одного,
Чем истребить десяток!
И все же...
Есть в творчестве Бернса тема, которая волнует поэта совсем иначе, чем раскованная жизнь чувства. Тема эта — поэт и светское общество. Бернс безусловно хотел быть признанным высшими слоями общества и был ими признан, но... Он всегда чувствовал дистанцию, разделяющую его и чопорную аристократию:
В кругу вельмож поэт-плугарь
Престранное явленье.
Но, пожалуй, наиболее ярко выражено это чувство в стихотворении «Насекомому, которое поэт увидел на шляпе нарядной дамы во время церковной службы». В примечании к нему сказано: «Это стихотворение, напечатанное в Эдинбурге в 1786 году, когда Бернс пользовался кратковременным признанием «высшего общества», вызвало возмущение эдинбургской знати, которая находила его «вульгарным». (4) В самом деле, возмутиться было чем — такое мог написать только «поэт-плугарь» и конечно, только с целью оскорбить высшее общество. Так ли это? Возможно.
Однако, прочтя это стихотворение внимательнее, обнаруживаешь, что поэт упрекает в нем самого себя:
Куда ты, низкое созданье?
Как ты проникло в это зданье?
Ты водишься под грубой тканью,
А высший свет —
Тебе не место: пропитанья
Тебе здесь нет.
И себе же рецепт:
Иди знакомою дорогой
В жилища братии убогой.
И укор:
А ежели тебе угодно
Бродить по шляпе благородной, —
Тебе бы прятаться, негодной,
В шелка, в цветы...
Но нет, на купол шляпки модной
Залезла ты.
И осуждение:
На всех вокруг ты смотришь смело,
Как будто ты — крыжовник спелый,
Уже слегка порозовелый...
В этом стихотворении выразилась вся противоречивость существования Бернса. С одной стороны — понимание своего таланта, который и позволял входить в высшее общество, а с другой стороны — понимание своей случайности в этом обществе, поскольку происхождение, которое единственно только и ценится, не позволяет ему быть в высшем обществе своим. И это выразилось в стихотворении. И заканчивается оно прямо-таки поразительной самокритикой:
Ах, если б у себя могли мы
Увидеть все, что ближним зримо,
Что видит взор идущих мимо
Со стороны, —
О, как мы стали бы терпимы
И как скромны!
В этом «вульгарном» стихотворении поэт всесторонне выразил свое отношение к собственному положению и к возможности охлаждения к нему высшего общества, что и случилось. Это стихотворение само подтолкнуло к такому исходу. Видно сердцем Бернс это почувствовал и, может быть неосознанно, поторопил события. Но почему он так думал о себе? Тут, видимо, надо учитывать где и когда он жил. Если в Королевстве до сих пор очень сильны сословные перегородки, то что уж говорить о том времени. И это впитывалось с кровью матери. Уже в «Послании к собрату-поэту» он все это прекрасно описал:
Я не завидую ничуть
Вам, знатные особы.
И тут же:
Проклятья
Послать я
Вам, гордецы, готов.
И несправедливость он видит ясно:
Когда глядишь со стороны
Как все дары поделены,
Нельзя не рассердиться.
Вообще в этом стихотворении вся философия Бернса:
Мы с горем
Поспорим
Нам старость нипочем!
Да и нужда —
Нам не беда,
И с ней мы проживем...
Ни громкий чин, ни важный ранг,
Ни лондонский богатый банк
Блаженства не дают...
Людей людьми не признают
Хозяева палат,
Удел одних — тяжелый труд,
Удел других — разврат...
А коль в беду мы попадем,
И в ней мы доброе найдем...
Пускай беда нам тяжела,
Но в ней ты узнаешь,
Как отличить добро от зла,
Где правда и где ложь.
Как видно из приведенных строк, в понимании несправедливости устройства жизни у Бернса не было иллюзий. И «насекомое», какому уподоблял он самого себя, вовсе не противно ему, как раз потому, что это неразлучный спутник бедноты. А все, что связано с беднотой, с простым людом, с нищими, все поэту дорого.
И все же какое большое надо иметь сердце, какую широту души, чтобы не отчаяться, все поняв, и не озлобиться в ненависти к своему существованию. Конечно, он был чудаком в глазах многих из окружавших его. В самом деле, строить памятник Фергюсону, покупать пушку восставшим французам, не имея потом средств на проживание, — разве «здравомыслящему» человеку это понять?
Но лучше труд до изнуренья,
Чем с жалкой жизнью примиренье.
Что же давало силы поэту для его солнечного таланта. А силы давал, как ни странно, сам талант, легкость сочинения. Ведь сочинял он чуть ли не всегда, записывая свои стихи на чем попало, часто на грифельной доске. А ничто так не окрыляет душу, как сознание своего могущества — над словом ли, над другим ли материалом творчества, сознание того, что у тебя получается задуманное и оно необходимо окружающим. Ведь как часто причиной трагедии творческой личности было понимание ненужности его создания. И пока вещь создается — радость в душе, но ненужность самой вещи отравляет эту радость. У Бернса такого комплекса не было. Его песни распевали при жизни, его уважали простые люди и сознание нужности своей спасало его в самые трудные времена.
С другой стороны, одним из главных источников его оптимизма была близость его к природе, земле, воде, к тому, что составляет понятие родины. С какой тоской он пишет о возможном отъезде:
И скоро будет далека
Моя родимая страна,
Места, где дорог каждый след
Любви и дружбы прежних лет.
Привет друзьям, врагам моим,
Любовь — одним и мир — другим.
Прощайте, травы, тростники,
Родимой Эйр, моей реки.
И эта любовь к друзьям, и к врагам, и к каждой травинке была одним из самых главных источников его творчества и его поразительного оптимизма.
Пожалуй, в мировой литературе больше и нет поэта с таким светлым, солнечным даром. Его музу нельзя спутать ни с чьей, его муза — муза счастья, муза света. Его песни — это подлинно народные песни.
Трудно, конечно, судить о его творчестве, не зная языка, но великую миссию совершил Самуил Маршак, создавший переводы, посредством которых Бернс стал принадлежностью и русского народа и всех, кому русский язык стал родным. И напевая «В полях под снегом и дождем», часто и не задумываешься о том, что это что-то нерусское. Интересно, что даже марка с портретом Бернса впервые появилась в Советском Союзе. Это было в 1959 году, в связи с 200-летием Бернса. Как вспоминает член парламента Э. Хьюз, когда ему вручили в Москве конверт с этими марками, он «испытал в эту минуту острое чувство стыда». (5) Он же показал эти марки тогдашнему премьер-министру Г. Макмиллану. В результате в Англии была выпущена марка в честь... 207-летия Бернса. Таким образом была исправлена эта оплошность английской почты, и впервые в английской истории на почтовой марке была изображена не королева, а народный поэт Роберт Бернс. Этот эпизод еще раз показывает, кем для нас стал этот шотландский бард.
Пусть же лира Бернса никогда не умолкает.
Был бы скучен этот свет,
Очень скучен, однозвучен,
Был бы скучен этот свет,
Скучен без улыбки!
А что касается отношений поэта и придворной знати, так эта проблема наверное из вечных. Тут можно и Пушкина вспомнить, и Лермонтова, а в наше время Пастернака, Ахматову, а уж в самое ближайшее время — Высоцкого. Каждый решает эту проблему сам, и наше счастье, что Бернс не изменил своей музе и не стал придворным поэтом. Зато он остался в наших сердцах.
Что может с этим сравниться?
1988
1) Р. Бернс. Стихи в переводах С. Маршака. М. Художественная литература. 1976. стр.160.
2) С. Д. Артамонов. История зарубежной литературы 17-18 вв. М. Просвещение. 1978. стр.342
3) С. Д. Артамонов. История зарубежной литературы 17-18 вв. М. Просвещение. 1978. стр.342
4) Р. Бернс. Стихи в переводах С. Маршака. М. Художественная литература. 1976. стр.368 (Примечания М. Морозова)
5) Б.Стальбаум. Что надо знать филателисту. М. Союзпечать. 1968. стр.36