Начало см.http://www.proza.ru/2010/01/12/788
http://www.proza.ru/2010/01/12/1661
http://www.proza.ru/2010/01/15/114
http://www.proza.ru/2010/01/16/328
http://proza.ru/2010/01/17/130
http://proza.ru/2010/01/17/1543
http://proza.ru/2010/01/19/104
http://www.proza.ru/2010/01/20/116
http://www.proza.ru/2010/01/22/64
http://www.proza.ru/2010/01/22/1542
http://www.proza.ru/2010/01/24/89
9
Снова электричка, дорога домой – конец четвёртой серии, рекламная пауза, продолжение следует. Неужели это она не хотела ехать, брыкалась и отнекивалась? Месяца не прошло, а это невероятное командированное существование вдруг заслонило для неё целые годы жизни и кажется сейчас самым важным, без чего и жить-то не стоит… Через три дня она снова увидит ЕГО, и это наполняет её душу тревожным светом и предвкушением неясной радости.
- Тамар, представляешь, приедем вот в следующий раз – а повара Лёши нет, уволился, в лесники подался!
Тамара с раздражением сняла наушники. До чего же скучны влюблённые со своими трепыханиями, в которых, кроме них, никто больше не находит ровным счётом ничегошеньки. Ну что Лариска так млеет? Было бы с чего! «Я тебя слепила, из того, что было…» Неужели она надеется его пленить своими «выступлениями»? Нужны они ему, как рыбе зонтик. Её, Тамару, уже тошнит от этих посиделок с поваром. Стыдно даже глядеть, как Никитина из кожи вон лезет. Он, небось, и половины не понимает из того, что она ему болтает – делает вид, что слушает, а в голове одно: может, ещё разок в койку её завалить получится? А она, Тамара, вообще неизвестно для чего между ними торчит без всякого дела – так, для прикрытия. Вот ещё роль…
- Ага, ты его сагитировала своими пламенными речами… Можешь не беспокоиться – вряд ли. Как же – у него фундамент шесть на девять куплен! «Лёша шесть на девять»… Для «сбычи мечт» о рыбалке на заре достаточно отпуска раз в году. За встречу рассвета на лесном озере денег не заплатят – столько, сколько он хочет – если в лесники уйдёт. Лесники восходами не любуются. Эти его мечты – мечты Емели об отдыхе, а не о работе, не о твоём пресловутом «созидании»… Знаешь, надоело уже про твоего повара слушать. Ты что, влюбилась, что ли?
- Ага… – жалобно подняв брови, закивала Лариса.
- Ну, тогда другое дело, – иронически отозвалась Тамара. Она сжала губы, откинулась на спинку сиденья и снова воткнула в уши музыку.
Лариса поникла. Тамара – единственный человек, которому она может сказать всё…
- Ты меня осуждаешь? – Лариса потеребила Тамару за локоть. Та со вздохом выдернула снова наушники.
- Да что мне тебя осуждать? Я тебе не муж и не соперница. Я просто не понимаю… Будь он красавец, или семи пядей во лбу, или, в конце концов, благородной души человек… И всё-то тебя вечно на каких-то маргиналов, на шантрапу выносило, пока твой Володя не подвернулся. Вот если б сам Платон, или хоть побратим платоновский, Гагарин – это я бы ещё поняла. А этот? Лакей. Алкаш. Самец. Грубый мужлан. Мясник – убийца! Бр-р-р! – Тамара с омерзением передёрнула плечами.
- А он не такой, Тамара, – кротко возразила Лариса. – Это он таким кажется. Думает, что таким и должен быть «настоящий мужик». Он артистичный. Мечтательный. Добрый.
- Добрый? Ну просто нет слов… – Тамара развела руками. – Он её напоил до бесчувствия, в койку приволок, раздел, делал с ней всю ночь, что хотел, на неё же всё и свалил, а она – «добрый»! Между прочим, это статья уголовная. Есть такая форма изнасилования – «с использованием беспомощного состояния потерпевшей». Юридический термин. Вполне можешь в суд подать.
- Нет, нет, нет… Тамара, нет! – Мотая головой, Лариса зажала руками уши: спрятаться от этих грубых, грязных, страшных, чужих слов. Лживых, никчемных, пустых, ненастоящих, казённых, мёртвых. Не имеющих к ней никакого отношения…
Она помнила своё распростёртое, распятое на обширном ложе тело, распахнутое навстречу: заходи-входи, нежданный гость, неприкаянный, страждущий путник; раз постучался в мои двери – согрею-обогрею, приму, обниму, укрою, защищу; не бойся ничего, не обижу, не ударю, не сделаю больно, не прогоню; возьму на руки, прижму к себе нежно, ласково, как дитя, поднесу прямо к сердцу, и ты в нём останешься, и тебе будет не страшно и не тяжело на этом свете…
И он входил. Входил. Входил, но молчал путник, и она не знала, с чем входил – с добром или злом; обогреться и утолить голод, ища покрова и помощи – или насмеяться-надругаться, сломать, победить, растоптать, отыграться за что-то дальнее; или просто – силу и удаль свою показать, проверить, не убывает ли силушка, а потом выйти вон и пойти себе дальше, посвистывая, без поклона-благодарности тёплому крову, приютившему на часок-другой…
- Что ты говоришь… всё это не то, не то. Это видимость одна, кажимость, оболочка. Неужто по ней судить жизнь и людей? Откуда ты знаешь, что внутри? Может, он сам не знает…
- Людей судят по поступкам. – Тамара пожала плечами. – Он не знает, а ты вот знаешь, что там у него внутри?
- Не знаю, Тамара, не знаю… Но может, догадываюсь?
- Ой нет, ну дуры бабы, дуры! Лариска, ты типичная русская дура. Классическая. Так и ищешь: за что бы мужика пожалеть, приголубить? Так и жаждешь его страдальцем вообразить. И спасать. А ему не надо! Тут другой случай. Напридумывала себе турусы на колёсах, а всё просто, как табурет.
- Так сама говоришь – без сказок и снов нельзя…
- Вот пусть сказка сказкой и остаётся. Нет, тебе непременно нужно «сказку сделать былью». Да невозможно тут это, пойми… Быль простая, грязная, примитивная, скотская.
- Почему ты уверена, что он просто скотина? Божья тварь, как и мы с тобой. Есть у него в душе чистый, нескотский уголок, и я на него, на этот уголок, надеюсь, его вижу, а ты мне в остальное пальцем тычешь.
- И ты жаждешь этот «уголок» обратить в царские палаты духа? Окстись, подруга. Много на себя берёшь. Ему-то это надо? Он тобою просто, элементарно попользовался самым примитивным образом – твоим телом, и остальное ему не нужно. Думаешь, он сам не знает, как ему жить на белом свете? А ты вот сейчас ему всё и объяснишь, такая вся из себя умная и возвышенная. И он послушается… Да с какой стати? Как говорится, совместно проведённая ночь – ещё не повод…
- Знаю: ещё не повод для знакомства.
- Вот-вот. У немцев - Einmal ist keinmal. Единожды – всё равно что никогда. Он тебя не знает и знать не хочет… А знаешь, – помолчав, задумчиво проговорила Тамара, – ты мне Комаровскую иногда напоминаешь. Та детей чужих всё тщится на путь истинный наставить, а ты – мужиков… тоже, кстати, чужих…
Почему это Тамара говорит во множественном числе? А впрочем, да – было: быстро и безжалостно забывается то, что не хочешь помнить. Это Тамара про Шишкина. Как его звали? Саша? И фамилия на самом деле никакая – то ли Петров, то ли Смирнов, то ли Алексеев… «Никакой» Алексеев – как у Гончарова в «Обломове». Забыла! Надо хоть на той картине посмотреть его подпись – где сама картина? Пылится где-то на антресолях, убрана с глаз долой подальше, чтоб не было лишних вопросов ни у кого. В другой жизни было, словно и не с ней. А лицо? И лица не помнит. Полиняло, выветрилось, стёрлось. Не оставило ни одной черты, ни одной краски – бесцветье какое-то. Бесплотный, бесцветный художник – парадокс. Даже на той картине, что он принёс ей в подарок – пастельные, приглушённые тона, тихий осенний лесок, смазанный, словно затянутый пеленою дождя – почти монохром…
Зато другое лицо помнится, из-за которого и бросилась тогда к Шишкину – зелёные как крыжовник глаза, узкая щёлочка меж передними зубами, рыжеватые колечки волос. Мечтал жить «не-здесь», работал в кочегарке – сутки через трое, читал Шопенгауэра и Кьеркегора, которых она добывала для него с боем в университетской библиотеке. Летала, дурочка, трепеща крыльями, думала – любовь! А было только желание любви и готовность к ней, восторг от того, что она впервые – чья-то. А ему – просто нравилось идти в широкополой шляпе, в распахнутом чёрном пальто, курить на ходу сигарету, загадочно и снисходительно улыбаться на её влюблённый лепет, восторженный шаг вприпрыжку, сбоку и чуть сзади от него. И не сразу, ох не сразу, она начала догадываться, что здесь что-то не так; не сразу решилась, задыхаясь от волнения, затеять непереносимый мужчинами разговор – «как ты ко мне относишься?» Спокойно сказал: «я хотел бы с тобой спать». Отшатнулась как от удара, в испуге и недоумении. В смятении думала: но ведь «спать» означает «любить»? Тогда она не подозревала, что для мужчин это – разные вещи, иногда совершенно друг с другом не связанные. Да она и сейчас этого не понимает… Не поверила зеленоглазому, прибежала: ты обещал поехать со мной на остров: только ты и я… Разве? Не помню. Дым коромыслом, диссидентская сходка, важные таинственные разговоры. Там и подхватил её, растерянную, убитую, Шишкин. Никакой он не Шишкин был, студент-технарь и художник-любитель, это его там так величали с усмешечкой – «наш Шишкин». Поплакалась ему в жилетку: обещал на необитаемый остров… Шишкин полез заступаться: ты вот человеку обещал – на остров свезти! Зеленоглазый ненадолго оторвался от захватывающей беседы с соратниками-сподвижниками: вот ТЫ и свези… Она ушла с той тусовки, прихватив с собой Шишкина – назло зеленоглазому предателю. Шишкин просил: можно мне у тебя остаться? Ещё чего! За кого он её принимает? Мавр может уходить… Ушёл. Зеленоглазому её исчезновение на пару с Шишкиным сильно не понравилось, но в соответствии со своими принципами – только скривился кисло: ваше дело. Мы все свободные люди! Свобода превыше всего!
Изгнанный ею Шишкин пришёл сам, незваный, в обнимку со своим грустным пейзажиком. Сам рвётся стать орудием её мести. Хорошо же, оставайся, живописец, пусть всё летит в тартарары… Он был нежен и хорош, но подробности стёрлись вчистую – в ней клокотала зелёная крыжовенная отрава. Утром встал позже неё, вышел сонный и счастливый – на настырное шмелиное гудение фена, которым она сушила на кухне мокрые после душа волосы: пылесосишь? Она посмотрела на него, как на сумасшедшего: кто это, встав после «ночи любви», с утра пораньше пылесосить квартиру бросится?! Так и осталось это для неё на годы забытой, неинтересной загадкой. Только сейчас, через двадцать лет, в этой электричке, поняла: он жить к ней пришёл, обустроиться здесь с тихими уютными семейными обедами и пылесосом… Она и не помнит, когда и как узнала от него самого, что он женат.
Тогда для неё это много значило, всё! Как в девятнадцатом веке, когда браки венчались и не развенчивались – навсегда. Даже не выясняла, кто его жена, почему он ей изменяет. Он чей-то – о чём дальше может быть речь? Чужое она не крадёт. «Другой обещался». Она тогда не понимала, как это люди разводятся «по обоюдному согласию» – «разошлись», никто никого не бросил. Любовь-де ушла. Как это ушла? Куда она могла деться? Если люди поженились – значит, любили, хотели быть вместе? Семейной, супружеской жизни она тогда не знала; супружество представлялось её чем-то священным, нерушимым, неизменным, серьёзным, таинственным.
Наивное всё это было, абстрактное, из привычки послушно следовать общепринятому. Делать так, как «правильно». Шишкин названивал, просил о встрече, а у неё не было на него сил, но вдруг, с отчаяния, подумалось: почему бы и нет?
- Ну что, Лариска, не выбрать? – посочувствовала ей Тамара. – Научу. Давай проверочку твоим кавалерам устроим. «Архиповский тест». Тащи записную книжку!
«Архиповский тест» предполагал небольшую коварную провокацию. Тамара звонила поклонникам с непрояснёнными намерениями (собственным претендентам, на её, Тамарину, персону, она поручала звонить подружкам – не было ещё и в помине Интернета!), мастерски-хладнокровно и изобретательно разыгрывала сцену «девушка не туда попала» и не отключалась, а заводила длинный заинтересованный разговор, с недвусмысленным намерением завязать знакомство и предложением встречи. По степени готовности жертвы к новым контактам оценивалась серьёзность намерений претендента – в отношении уже имеющихся знакомств.
Ой, как стыдно и больно было слушать Ларисе Тамарин разговор с зеленоглазым – словно на сковородке поджаривалась… Не прошёл зеленоглазый «архиповский тест»: назначил Тамаре свидание. А Шишкин вот – прошёл. У Тамары не получилось даже разговор с ним завязать. Никогда больше не прибегала Лариса к «архиповскому тесту», да и не сыграл он, в конечном счёте, никакой роли. Жалела-жалела Лариса Шишкина, мямлила-тянула, но сорвалась в итоге на глупые и жестокие – это она теперь понимает, спустя двадцать лет – поучения-обличения: ты неправильно живёшь… Даже не попыталась заглянуть в его жизнь и его душу. Долго-долго молчал в ответ Шишкин, молча повесил трубку и исчез из её жизни – навсегда. Прости меня, Шишкин…
Права, права разумная Тамара. Лариса почувствовала себя маленькой глупой прямолинейной девчонкой. Унижена, осмеяна – справедливо. Откуда тебе знать, кому и как следует жить? Тебе ли указывать? Сама ведь говорила: мало дать, нужно, чтобы захотели взять. Но тлеет в душе маленький огонёк веры в чудо.
Какое чудо тебе нужно? Зачем тебе твой Геракл? Чтоб этот человек всё поломал в своей жизни и предался тебе душой и телом? Вот он бросает работу, семью, «фундамент шесть на девять», едет – с нею! – в Беловежскую пущу лесником… Она тоже бросает всё… нет, нет, так не надо!! Как она может бросить Володю, сына?!
Так куда ты его зовёшь? Чего ты ждёшь от него, чего добиваешься? На самом деле тебе всё равно, будет он «созидать» или пошло зарабатывать деньги. Это для тебя только средство заинтересовать его собою, увлечь… Враньё, обман!
И как это будет выглядеть? Многолетняя платоническая рыцарская любовь-дружба? Да ты Комаровская, что ли? Это вообще возможно ли – платоническая дружба полов?
Чудо уже случилось в твоей жизни – Володя, которому всё в тебе нравится: твоя походка, твой писклявый голос, твоя сонная улыбка по утрам с закрытыми ещё глазами, твои жесты, даже то, как ты в негодовании размахиваешь пальцем у него перед носом… Нравится… Вроде бы… Его неврастенические вспышки всегда возникали из-за какой-то посторонней ерунды и никогда не казались ей серьёзными. Через полчаса идёт ластиться: Ларусик, котёнушка, ты обиделась? А давай на выходные выберемся куда-нибудь вдвоём? От добра добра не ищут. Какого рожна тебе ещё надо? Но всё равно чего-то хочется! Чего?
Разве напрасно их с Гераклом пути пересеклись, и они ощутили тягу друг к другу, избрали друг друга – зачем? Какой в этом смысл? А есть вообще в любви какой-то «смысл»? Или это мы сами его ищем, задним числом, придумываем основания-обоснования? Ведь не по хорошу мил, а по милу хорош… Что тебе до того, что он «мясник-убийца», как выразилась Тамара; что жаждет заиметь большую денежку и крутую тачку-дачку; что пьёт водку ящиками; что у него есть семья; что нет никаких житейских резонов быть с ним… А сердце не приструнишь.
(Продолжение см. http://www.proza.ru/2010/01/27/232)