другой город

Город бунтующего разума
Смоленск все стерпит, все поймет
Алексей Митрофанов 

I.
В Смоленске вышла книга Олега Разумовского «Razumbunt». Как не трудно догадаться, о бунтующем разуме. О жизни, от которой разум может взбунтоваться. С множеством матерных слов. При этом с краеведческим уклоном. Но главное не это.
Главное, что книга сделалась событием в жизни города. Прошла презентация — в музее, все как у людей. Продается «Razumbunt» в обычных книжных магазинах. Стоит 100 рублей. А что тираж тоже 100 экземпляров — это ерунда. Ведь речь все же идет об альтернативной культуре. О той, которой в большинстве российских городов и вовсе нет. А вот в Смоленске — есть. Больше того, она бурно развивается.
Напоминаю: происходит это не в 1990-м, а в 2007 году, когда, казалось бы, все колышки забиты и все территории поделены. В культуре в том числе.
II.
С Олегом Разумовским мы договорились встретиться у входа в некое бистро — Олег сам его предложил. В центре города, напротив парка с дивным названием «Блонье».
Я предвкушал разговор с маститым писателем. Мудрым и, скорее всего, поучающим. Я знал, что Разумовский старше меня на 18 лет. И был, что называется, готов.
Кстати, книгу я к тому моменту еще не читал.
У входа я увидел паренька в джинсовой курточке и в бейсболке козырьком назад. Он кого-то дожидался. Оказалось, что меня и что это и есть тот самый Разумовский. На 58 лет он явно не тянул.
Мы вошли в душный, весь какой-то липкий, потный зал. Олег уверенно двинулся к дальнему, угловому столику, до которого слабенький кондиционер вообще не доставал. Нам принесли меню. Я начал его читать.
Цены по московским меркам низкие невероятно. Заказал себе одно, другое, третье. Протянул меню автору «Razumbunta».
— У меня нет денег вообще! — заявил Олег.
Это прозвучало гордо, как неколебимая жизненная позиция.
Предложенные мной бокал вина и тарелочка мясного ассорти были приняты, можно сказать, с милостивой снисходительностью.
— Сейчас сюда придут мои друзья — они за меня заплатят, — сказал при этом Олег.
— Друзья?
— Да. Они тоже занимаются альтернативным краеведением.
III.
Мы начали разговор. Обыкновенный, ни о чем. О жизни в Москве и в Смоленске, о том, что время делает с людьми и городами, о каких-то общих интернетовских знакомых, о возможностях самореализации и прочая, и прочая, и прочая.
Потихоньку стали подходить друзья. Один, другой, третий, четвертый. Все, как на подбор, — в бейсболках козырьком назад и в джинсовых костюмчиках. С одинаковыми подростковыми фигурами. С одинаковыми лицами людей поживших. Взгляды напряженные. Фигуры тоже напряженные.
Столик был маленький. Кроме того, напомню, угловой. Там и троим было бы тесно. Поэтому друзья таскали стулья от других столов и высаживались вокруг нас амфитеатром.
«Обсиживают», — почему-то подумалось мне.
Мы продолжали разговор о том, что агрессивный в жизни человек зачастую сентиментален в своей прозе. Разумовский говорил, что он — как раз наоборот. В жизни стеснительный, робкий, а вот как сядет за компьютер — так держите меня семеро.
Передо мной лежала книга «Razumbunt», подаренная автором. Я ее еще не открывал.
Друзья в бейсболках все прибывали. Разумеется, никто из них ни за кого платить не собирался. Заказывать что-либо — тоже. Зато мне официантка приносила одно блюдо за другим. Смутившись их низкой ценой, я решил, что они будут маленькие, и заказал много блюд. Но все они оказались колоссальных размеров. Олег, естественно, допил свое вино, доел мясное ассорти. В какой-то момент весь стол оказался заставлен моей едой. Даже книгу «Razumbunt» пришлось убрать в рюкзак. А вокруг сидели молчаливые друзья и наблюдали, как я ем.
Мне было страшно неловко, но я продолжал вести беседу об искусстве.
Наконец, один из друзей вступает в разговор. Он начинает рассуждать о древностях, мне совершенно не знакомых. Я ничего не понимаю в этом и честно признаюсь: дескать, не мой период, дескать, для меня российская история, по большому счету, начинается пушкинским временем, в крайнем случае, державинским — от которых сохранились и письма, и документы, и книги художественные, и архитектура — словом, есть за что зацепиться.
Друг с гордостью заявляет:
— А для меня история заканчивается двенадцатым веком!
Вот, думаю, серьезный краевед.
— А где вы, — спрашиваю, — работаете?
Он в ответ, еще более гордо:
— В охране!
— А почему вам в музей не пойти? Полно же в Смоленске музеев?
— Что я в музее буду делать? Скучно там.
Ну, ладно, думаю. В охране веселее.
В конце концов мне прекращают подносить блюда. Я рассчитываюсь. Мы выходим из бистро. Олег с друзьями идут по своим альтернативным краеведческим делам. А я иду в гостиницу — читать Олегов труд.
IV.
«Между прочим, это отличное демократическое заведение, где обычно вечером набирается туча народа. Всякие маргиналы и, конечно же, <…>. Пьют пиво, дешевое вино, водчонку. Базарят о своем родном. Порой здесь вспыхивают драки, но не надолго. Вскоре опять все мирятся и бухают по новой. <…> клеятся и снимаются влегкую. На меня тут неоднократно наезжала всякая беспредельная гопота, но ведь и своих полно в „Ягодке“: всегда кто-нибудь писанется за тебя и не даст пропасть. Выкинут уродов на <…> на улицу и предупредят, что, мол, если еще раз, то им <…>. Стопудово. До дебилов сразу доходит, и они больше в нашу „Ягодку“ не прутся».
Ага, так вот оно, значит, какое — альтернативное краеведение.
«Какая-то баба с толстой жопой и хитрой мордой села посрать прямо у фонтана, грозя дать <…> начальству. Шел старик в обносках с <…> наружу. Так он протестовал по-своему против войны в Чечне. Молодые совсем девчонки пили баночное пиво и громко ругались матом, как бы открыто бросая вызов обществу.
Я выпил из горла полбутылки водки и прямо в одежде прыгнул в фонтан. Искупался с большим удовольствием, посылая всех конкретно на <…>, а потом снял по ходу поддатую худую шкуру. Вернее, она сама меня зацепила. Кричит: „Эй, ты, <…> с Нижнего Тагила, соси сюда!“ Я подошел, дал ей по голове, затащил в телефонную будку и стал <…> в стояка. И пока занимался этим веселым делом, видел, что происходит в <…> реальности».
Прекрасные досуги случаются в альтернативном Смоленске.
«Я блевал весь день. За окном то дождь, то солнце, а я <…> блую и блую. Запиваю воткой и опять нах блую. И вабще какая природа <…>, и сирень, и бабки на лавках, и молодеш сасет пивус. И пелотки с животами беременные. <…> вабще, когда проблюешься, и все кажется <…> и харашо и в кайф. Вот тем и хороша она, улица Ленина».
Я сижу в кресле и читаю «Razumbunt». Поначалу книга вызывает у меня одно лишь омерзение. Но постепенно я вчитываюсь, мат перестает казаться матом, а обычная реальность — соответственно, обычной реальностью. Кажется, что истинная правда жизни — в рассказах господина Разумовского. Тем более что сюжеты у него подчас бывают очень даже сильные.
Вот, например, такой. Заходит мужик в трамвай. И видит, что другой мужик сидит и спит. А на руке его татуировка — «Слава».
И вот первый мужик начинает будить второго: «Очнись, Слава, очнись, Слава!»
Сначала просто тормошил. Потом начал хлопать по щекам. Потом давать тычки. Это он так заботу проявлял — вдруг Слава свою остановку проедет, или его, спящего, обидит кто. Но не помогали и тычки. Тогда первый мужик начал второго зверски избивать. Безрезультатно.
Но тут в вагон вошел некий рабочий и дал первому мужику свою отвертку — дескать, на, вот этим вот попробуй. И первый начал Славу «ковырять» — тыкал ему отверткой в уши, в нос, в глаза. Совсем он Славу изуродовал. Но разбудить не смог. И тогда использовал последний шанс — пробил ему голову тяжелой рукояткой от сидения. Но и после этого весь окровавленный Слава остался безмолвно сидеть.
Красота.
V.
Я читал Олега Разумовского.
Под моим окном жил своей жизнью сад «Блонье» — излюбленное место отдыха смолян. И, соответственно, место, в котором проходила большая часть историй «Razumbunta».
В этом слове — «Блонье» — мерещится нечто французское. Но всего лишь мерещится. На самом деле, это слово вполне русское, правда, давно забытое. И в словаре Даля значится: «блонье, болонье ср. стар. — ближайшая окружность города; предместье, слобода, околица, обаполье».
И ничего французского здесь нет.
Этот сад издревле был чем-то вроде центра города Смоленска. И воплощением главной черты жителей этого города. Какой же именно? Пожалуй, что терпимости и снисходительности.
В Смоленске все всегда было немножечко не так. Смоленск позволял многое, что было невозможно в других российских городах. Например, в том же «Блонье» в 1885 году открыли памятник композитору Глинке. Памятник памятником, но тогда всех волновал один вопрос — не запретят ли ограду? А ограда та, действительно, была явлением. Критик Владимир Стасов писал: «Решетка к памятнику Глинки совершенно необычная и, смело скажу, совершенно беспримерная. Подобной решетки нигде до сих пор не бывало в Европе. Она вся составлена из нот, точно из золотого музыкального кружева. По счастью, к осуществлению ее не встретилось никакого сопротивления».
А ведь, действительно, власти вполне могли бы заподозрить что угодно — например, что в нотах зашифрованы какие-нибудь тайные послания. Но ничего такого не произошло. В Смоленске многое позволено. И торжественный акт в честь открытия памятника не был ничем омрачен.
Кстати, меню этого акта — тоже своего рода разумбунт: «Суп-пюре барятенской, консоме тортю, тартолетты долгоруковские, крокеты скобелевские, буше Смоленск, тимбали пушкинские, стерляди Паскевич, филей Эрмитаж, соус Мадера, гранит апельсиновый, жаркое: вальдшнепы, рябчики, бекасы, цыплята; салат, пломбир Глинки, десерт».
Ни «пломбира Глинки», ни «тимбалей пушкинских», ни «буше Смоленск», ни «тартолеттов долгоруковских» никогда не существовало. Не было, конечно же, и «супа-пюре барятенского», и «крокетов скобелевских».
Все это — смелые и ничем не обузданные фантазии повара. И совершенно не понятно, что на самом деле подавали на обеде в честь открытия памятника Михаилу Глинке.
Кстати, в 70-е рядышком с Глинкой установили мощные динамики, и они через определенные промежутки времени играли что-нибудь из глинковских произведений. Тоже, по тем временам, весьма авангардистский проект.
Рядом с «Блонье» размещалось Александровское реальное училище. В нем учился писатель Соколов-Микитов. Вот как он описывал свою alma mater: «Училище с первых же дней напугало сухой казенщиной, суровым бездушием учителей, одетых в чиновничьи мундиры. Пугали недобрые и грубые клички, которыми именовали своих наставников ученики. Кто и когда выдумал эти злые и меткие прозвища, от которых веяло бурсой, давними временами?
Раз положенная кличка оставалась за учителем навеки, переходя из поколения в поколение учеников. Учителя русского языка Насоновского все называли Скоморохом, учителя арифметики — Смыком, классного надзирателя — Козлом и Плюшкой, учителя алгебры — Бандурой. Кроме этих кличек были клички и посолонее».
В небольшом же отдалении располагалась и казенная гимназия. О ней отзывалась другая будущая знаменитость — Николай Пржевальский: «Подбор учителей, за немногим исключением, был невозможный: они пьяные приходили в класс, бранились с учениками, позволяли себе таскать их за волосы… Вообще вся тогдашняя система воспитания состояла из заучивания и зубрения от такого-то до такого-то слова».
Да что говорить — сам инспектор П. Д. Шестаков признавал: «Педагогический персонал, за немногим исключением, состоял из лиц, сильно подверженных известному российскому недугу: пили не только преподаватели, но и лица, стоявшие во главе учебного заведения, даже сам директор „страдал запоем“, на квартирах некоторых учителей и даже в доме благородного гимназического пансиона в квартире инспектора происходили „афинские вечера“, на которых учителя пировали и плясали со своими гетерами… Воспитанников же, подглядывавших, что делается на квартире у инспектора и в каких более чем откровенных костюмах там танцуют их господа наставники, любитель „афинских вечеров“ таскал за волосы и драл розгами. Эти наказания, конечно, ни к какому результату не приводили».
Кстати, воспитанникам многое прощалось. Владимир Лакшин приводил рассказ некого смолянина о другом смолянине, гимназисте Боровикове: «Боровиков задумал покушение на предводителя дворянства Урусова, в имении которого жестоко расправились с бунтовавшими крестьянами. Гимназисты и реалисты, в числе которых был Соколов-Микитов, сложились, купили ему два маленьких дамских револьвера. Дело было зимой. Боровиковский подстерег Урусова, когда тот вышел из дверей Дворянского собрания и собирался сесть в экипаж. Он выстрелил в него почти в упор, но „человека не так легко убить, оказывается“. Урусов бросился в сугроб, а юный террорист убежал».
Какому наказанию подвергся террорист? Был изгнан из гимназии. И все.
VI.
По современному «Блонью» ходят занятнейшие личности. Некий Даня, последователь обэриутов, облаченный в черный костюм и тюбетейку. Колоритный дедок-ветеран, который, как только увидит девушку с открытым пупком, сразу начинает вопить на весь сад:
— Голопузикам позор! Голопузикам позор!
А если вдруг увидит кого в «рваных» джинсах — сразу начинает предлагать иголку.
На скамеечках «Блонья» в хорошую погоду смоляне сидят и пьют из бутылок пиво — и никакая милиция их не гоняет.
А в бывшем ресторане «Днепр» (ныне — концертно-выставочный комплекс «Днепр») несколько месяцев назад с успехом выступил московский, тоже вроде как альтернативный, поэт, полиглот, художник и фотограф Вилли Мельников.
Город позволяет каждому своему жителю жить так, как он захочет.
Дедушке-ветерану — спокойно выражать протест против голопузиков.
Самим голопузикам — спокойно пить пиво на лавочках.
Поклонникам альтернативной культуры — устраивать перформансы своим коллегам из Москвы.
А если вдруг захочешь издать матерную книгу про бунт разума — спокойно ее издавай, презентуй в музее и не задумывайся о том, принесет ли твой труд доход.
Смоленск не даст пропасть.

ДРУГОЙ ГОРОД                ОЛЕГ РАЗУМОВСКИЙ
Все эссе написаны для газеты  «Рабочий путь»
У ОЛЕНЯ

Все смоляне, достигнув определённого возраста невинности, приходят в конце концов на Блонье к оленю, который, согласно приданию, был привезён сюда из усадьбы Геринга в подарок детям.
Олень красив и благороден. Он впечатляет и притягивает к себе. Его хочется потрогать, сфотографироваться с ним рядом или с чьей-то помощью оседлать. Таковым притягательным объектом он  оставался в мирные шестидесятые. Однако в начале семидесятых что- то сдвинулось в сознании определённой части молодёжи и, как следствие, радикально меняется ситуация вокруг оленя. Он сам превращается как бы в культовое животное, а пространство вокруг него становится типа ритуальным, если не священным.
Начнём, однако, с самого начала, поясняя походу, о чём мы собственно пишем. Тема наша – смоленские тусовки. До открытия Оленя у смоленских маргиналов (они называли себя битники, хиппи и панки) уже была забита пара тусовочных мест – Биржа, то есть, фактически угол широкого крыльца гостиницы «Смоленск», шикарной постройки тридцатых годов, и парапет напротив старого здания облсовпрофа. Но Биржа довольно скоро изжила себя, так как в районе площади Смирнова (Смурнова, как называл её известный смоленский персонаж Алик Скутов) свирепствовал мент дядя Вася по прозвищу Тупой. Он беспощадно искоренял чуждую заразу и гнал  юнцов в нетрадиционных прикидах подальше от видного места. Тогда они переместились на парапет. Тут имелись свои преимущества – оживлённая центральная улица Ленина, по которой в вечернее время тогда гуляли толпы праздного народа, и деревянный шалман, стоявший на месте теперешней безликой многоэтажки. При наличии небольших денег в этом уютном заведении можно было упиться вусмерть дешёвым винишком. Существовали однако и недостатки: у парапета можно было только стоять, а это утомительно, если торчишь там целый день и весь вечер от делать нечего. Скука тогда стояла в городе страшная очень зелёная, и центровые просто изнывали от неё. Наконец кому-то из маргиналов  пришла в голову гениальная мысль переместиться к Оленю и освоить близлежащее пространство. И вот среди застоя детишек, мамаш и стариков нарисовались вдруг необычного вида патлатые и джинсовые бунтари без причины, число которых стало стремительно расти. Видно, место это весьма благодатное для подобной поросли. Теперь маргиналы забивали стрелки только у рогатого ( кстати, в восьмидесятые более молодое поколение неформалов-тусовщиков в пику олдовым стало называть благородное животное ослом или сохатым). Перебравшись на новое место молодые люди нетрадиционной социоориентации полностью расслабились и опростились. Здесь от  души травили самые смелые по тем временам анекдоты, приобретали модные в их среде тряпки, менялись дисками и девочками, выпивали и подкуривали. Развлекались и оттягивались, как хотели, и к тому же занимались словотворчеством. Одно время здесь царил некто Миша Опельбаум, произнося спонтанные часовые монологи на разные темы – музыка, спорт, политика и т.д. Неслабо выступали и другие члены сообщества: Билл, Хохол, Душак, Болда, Скородум. Все незаурядные ораторы и перфомансисты. Русский язык причём под влиянием многочисленных американских туристов в больших количествах ежедневно прибывавших к гостинице «Цунтральная» (тогда «Россия»), расположенной прямо напротив Оленя, мешался с английским, производя новояз, подобный тому, что описан в известной книге «Заводной апельсин». Герла, мен, батл, фак, флэт – вот лишь несколько иноязычных слов, ставших родными для неформалов.
Они очень любили Оленя, но порой по пьяни и обкурки допускали издевательства над культовым животным. Залезали на него впятером, даже вшестером, били по бронзовому телу ногами, издавая дикие крики, стреляли по нему пробками из бутылки шампанского, как-то раз выкрасили ему яйца золотой краской… Апогеем надругательств стало исчезновение одного рога, который, впрочем, вскоре чудесным образом вернулся на старое место. Странно, однако этот  смоленский гайд-парк ( здесь болтали без купюр и проблем на любые запретные и жёстко табуированные обществом темы) стороной обходили закоренелые враги тусовщиков – менты, кгбэшники и блатные, которые в других частях города неслабо щемили нонконформистов, стараясь изо всех сил приучить их жить по-советски. Казалось, место у Оленя очерчено каким-то магическим кругом.
Правда, в суровые времена андроповщины маргиналы решили всё-таки не искушать судьбу и перебрались подальше от всевидящего ока властей (по слухам, конторщик фотографировали их из гостиницы) на Тропу Хошимина, т.е. в лесистый овраг за пединститутом. Там среди кустов на пнях и сваленных деревьях продолжались бурные социо-культурные дискуссии, обмен шмотками, информацией и герлами. Здесь выкуривались блоками сигареты «Опал» и «Прима», лились кроваво-красные бормотушные реки.
Когда в девяностые уже годы старые, оборванные, небритые и заросшие монстры андеграунда вылезли наконец из оврага на свет божий,  они с удивлением увидели, что все лавки у Оленя плотно заняты новой экстремальной порослью. Панки, неохиппи, кришнаиты, кислотники и прочий радикальный элемент прочно закрепился на освоенном отцами-основателями пространстве.
В середине девяностых известный своим арт-нонконформизмом клуб передового искусства КЭНОС устроил возле Оленя акцию «Русское чудо», в центре которой находилось жертвоприношение. В дар магическому животному приносилась красивая славянская девушка. Она лежала на земле, а рядом  стоял тазик с вином, символизировавший её кровь. Причаститься могли как одуревавшие участники события, так и собравшиеся поглазеть мирные обыватели, которые в итоге упивались халявным напитком и входили в транс. В самом конце века на забитой маргиналами территории стали проводить свои собрания члены радикальной партии НБП. Похоже, традиция не хочет отмирать. Ну что ж, пусть живёт себе. Да здравствует Олень!


 ЗАДНЕПРОВЬЕ
Обитатели культурного центра города с нежеланием посещают его заднепровскую часть, считая её безалаберной, суетливой, бестолковой и грязноватой. Сюда стекается простой люд со всей нашей области, соседней Белоруссии и иных больших и малых городов страны. Кто продаёт, кто покупает, кто обманывает, а кто и ворует. Слабо ориентируясь в неведомом пространстве, приезжие порой сбивают с толку попавших сюда коренных смолян, которые посещают Заднепровский рынок  исключительно потому, что продукты и товары здесь разнообразнее и дешевле, чем по другую, более цивилизованную, сторону Днепра. 
Когда-то Колхозная площадь называлась Базарной и представляла из себя большую лужу, в которой плавали пустые пачки папирос Беломор, огрызки и окурки. В центре её красовался аляповитый монумент хрущёвских времён борьбы сельским хозяйством, изображавших трёх весьма мощных колхозник, держащих в руках свиней и кукурузные початки. Смоляне быстро прозвали этот памятник «Три грации» и стали назначать возле него встречи, отправляясь летними похожими деньками отдохнуть на озерах в Красном бору.
Автобусные остановки в прежнее время были расположены вдоль всей площади. Очереди на посадку стояли километровые, и чтобы попасть в своей маленький и пахнущий бензином так, что некоторых даже тошнило автобус, нужно было проявить немало отваги, мужества и упорства. Нервы-то не железные у людей – нередко доходило здесь и до драк. Порой попадало и водителям, хотя они были и не причём.
На Колхозной площади находился ресторан «Нива», где по четвергам устраивались вечера свечей. Подсвечники устанавливались на каждом столике. Всё было красиво, интимно, уютно и торжественно. Попасть на такое мероприятие было очень не просто. Внизу, напротив вешалки, находился небольшой бар, где барменом работал некто Паша – довольно язвительный тип, открыто и беспощадно насмехавшийся на посещавшихего заведение провинциалами, которых именовал не иначе как жлобами. В конце концов, он не выдержал затхлой атмосферы этого места и уехал жить в Сочи, где, наверное, живёт до сих пор и процветает в какой-нибудь элитной гостинице, типа «Жемчужина».
Универмаг «Заднепровский» или когда-то «Луч», - один из первых крупных универмагов города. Здесь по традиции работают молодые симпатичные продавщицы, одетые по последней Заднепровской моде. Когда-то тут продавались в больших количествах фуфайки, кирзовые сапоги, галоши, вышедшие из моды плащи-болоньи, шляпы фасона пятидесятых годов, просторные костюмы и довольно неуклюжие ботинки фабрики «Скороход». Ныне, однако, ассортимент товаров радикально изменился, в магазине появились очень даже модные вещи.
Баня на Колхозной площади (в просторечье «колхозки») одна из самых старых и больших в городе. Она вполне комфортабельная, имеет кроме простого моечного посещения, номера с ваннами, душевые и сауну. Само собой есть тут отличная парилка, куда не рекомендуется лезть после употребления больших доз спиртного. На этой почве случаются тут инфаркты.
Когда-то в восьмидесятые годы прошлого века, когда с порнографией в стране было довольно туго, один предприимчивый и смышлёный банщик устроил здесь просмотр женского помещения через небольшое отверстие в стене. Брал не дорого – бутылка барматухи за классное пип-шоу.
По соседству с баней уже лет двадцать функционирует вещевой рынок, где не очень дорого можно купить любых «чертей» - китайских, турецких или корейских.
Поднимаемся через знаменитый виадук по улице Фрунзе, минуя дом, где живёт известный смоленский шахматист Геннадий Неверовский, принесший немалую славу городу на соревнованиях как в России, так и за рубежом. А в начале девяностых Неверовский возглавил организацию «Демократическая инициатива», которая провела ряд акций и митингов на Блонье, направленных против тоталитарного режима.
Следуя по этой улице, мы вскоре доберёмся до ресторана «Витязь», где любят отдохнуть господа офицеры, в основном лётчики (летуны), живущие в близлещащем военном городке. Сюда же заходят дамы особой породы – полненькие, а то и пышные блондинки с серыми или голубыми глазами. В «Витязе» не слишком многолюдно и довольно тихо: дамы и господа вполне устраивают друг друга.
Напротив ресторана на вечном приколе стоит самолёт «ТУ», намекая на то, что где-то рядом должен быть авиазавод, производитель железных птиц. Он действительно есть, но тоже как бы на приколе, а некоторые бывшие его рабочие промышляют торговлей на вещевых и продуктовых рынках, капаются на дачах или занимаются ещё бог весть чем.
О новом районе Ситники много не скажешь. Многоэтажки здесь подобны тем, что стоят в других спальных районах. Школы – две, причём довольно приличные, как по составу учителей, так и по контингенту учащихся. Инфраструктура, к сожалению, мало развита – ни бань, ни кинотеатров. Есть небольшой бар, но он не устраивает растущие запросы молодёжи, которая должна добираться трамваями и автобусами в неблизкий центр, чтобы культурно провести там свой досуг.
О Садках писать как-то не хочется из-за пресловутой Поляны, где цыгане во всю торгуют наркотиками, и это зло нисколько не искореняется, скорее, наоборот, расцветает пышным маковым цветом.
В целом же Заднепровье не лишено местами патриархальной прелести, и мы советовали бы порой заглядывать сюда для приобщения к истинно русской и в чём-то особой жизни. 
УЛИЦЫ
 Самой интересной, насыщенной людьми и событиями является в Смоленске, безусловно, улица Ленина, бывшая Пушкинская, а ещё ранее Кирхичная в честь немецкой церкви-кирхи, где теперь находится шахматный клуб. В середине шестидесятых эта центральная артерия города получила в духе модного тогда американизма неофициальное название Бродвей, сокращённо Брод. Вечерами по Броду прогуливались от знаменитых часов, под которыми в былые времена молодые люди любили устраивать свидания, до центрального парка культуры и отдыха толпы самого модного и праздного народа. Особенно выделялась девушка по прозвищу Тури-Фури, чья рок-н-рольная походка просто сводила с ума стильных молодых людей. Выделялся в толпе и шизоидного вида весь ушедший в себя художник в парике цвета вороньего крыла. Фланировали тут модно прикинутые буржуа и юные битники в драных джинсах и кедах.

На улице Ленина существовали тогда три забегаловки, где продавался портвейн в розлив. Стакан стоил 14 копеек, к нему обязательно прилагалась шоколадная конфетка. Богатая молодёжь могла выпить коньяку в офицерской столовой в самом низу Брода.

В те дни на Бродвее функционировал модный клуб Олимп, попасть куда было очень сложно. Молодые люди просто штурмом брали это заведение в здание облпрофа, самые смелые лезли на второй этаж и проникали внутрь чрез окно туалета.

В небольшом зале стояли столики, где можно было выпить кофе. Здесь начинали танцевать под магнитофон входящий в моду шейк. Внизу в буфете распивали на троих бутылку французского вина Бордо.

Ребята попроще шли в парк. Там по-над озером находился стеклянный шалман с борматушкуй и свиными шашлыками. Здесь было тесно, душно, накурено. Ещё выше на площадке работала по выходным танцверанда и часто раздавался модный шлягер тех лет «шизагада».

От улицы Ленина ответвлением вниз идёт улица Бакунина, пользующаяся дурной и даже зловещей славой. Когда-то тут жили братья Протезы, которые наводили ужас на весь центр города. Там шли в ход финки, кастеты и даже пистолеты. Короче, Бакунин был бы доволен.

Самой широкой и причудливо извилистой улицей города является Большая Советская, бывшая Большая Благовещенская. По ней в дни праздников красного календаря, 7го ноября и 1го мая поднимались пролетарские ярко-красные толпы, чтобы пройти мимо трибун с местным начальством на площади Ленина. Иногда возникали заторы, длившиеся порой часами, и тогда люди подогревались портвейным или водочкой, играли на гармошках, пели кто во что горазд и плясали как могли. Ходить на демонстрации было делом обязательным. За отказ могли запросто уволить с работы.

На Б. Советской находится знаменитый на весь мир Успенский собор, который в семидесятые годы привлекал к себе местную фарцу, так как здесь скапливалось большое количество фирменных басов и каров. Фарца клянчила у иностранных тётей и дядей жевательную резинку, сигареты типа Кент, Уинстон и Мальборо, а то и доллары, что было понятно чревато. С тыльной стороны собора на возвышении можно было с приятностью в хорошей компании распить несколько бутылок винца с отличным видом на Заднепровскую часть города.

Параллельно Советской проходит ул. Докучаева, примечательная лишь тем, что там некогда имелось заведение, прозванное в народе Железным Феликсом. В нём стояли винные автоматы, откуда на приобретённый жетон вы получали почти полный стакан неплохого вина.

С Докучаева очень легко попасть на Запольную. (На само деле это целый конгломерат улиц – Эньгелся, Исаковского, Твардовского, Чаплина и какого неведомого Нахимсона). Здесь сохранилось много замечательных старинных построек со всеми удобствами во дворе. Есть здание, где в суровые тридцатые годы расстреливали врагов народа. Тут жили знаменитые люди – Твардовский, Исаковский, Чарли , известный и экстравагантный городской персонаж, и законченный наркоман Марик, умерший недавно от сверхдозы. В этом районе лучше всего искать самогон, в просторечье сэм. Он продаётся тут практически в каждом бараке.

Пойдя несколько метров от Заполки, минуя знаменитый кожвендиспансер, или триппербар, вы попадаете к мощной крепостной стене. На неё можно при желании забраться и с большим кайфом обозревать старинный и красивый город.
МЕСЯЦ В ДЕРЕВНЕ
О том, что под Смоленском шли широкомасштабные и ожесточённые бои на выживание, становилось известно любому пацану середины 50х, проникающему в сельскую местность пешком, на велике Пионер, в переполненном вонючем автобусе или медленном (шутили, что он останавливается возле каждого столба) пригородном поезде. Сколько видел глаз стояли высоченные леса с чёрными обгоревшими деревьями, виднелись зарастающие травой траншеи и окопы, разбитая техника, всяческое ржавое оружие, пробитые каски обеих армий. Смелые пацаны играли лимонками, как мячиками, а самые отчаянные головы бросали снаряды в костры ещё долгие послевоенные годы, что нередко вело к членовредительству и даже летальным исходам. Из простых игр крестьянские дети предпочитали «чижа» или футбол.

Собственно детские поездки к бабушке в деревню давали весьма поверхностное представление о тамошней жизни. Ну, попили свежего, из-под коровки молочка, поели сырого пористого, совсем не городского хлебушка, половили в местной речке уклейку на мормышку. Поиграли во фрицев и наших на запущенном немецком кладбище. Покатались верхом да послушали страшные бабушкины рассказы про наглых завоевателей, которые открыто справляли нужду на виду у сельского населения, включая женский пол. Да ещё про мрачных предателей-полицаев, которые якобы до сих пор живут в деревне. Встречи с ними боялись как огня. Для пацанов они были типа зомби из теперешних фильмов.

 Однако реальное столкновение с деревенской жизнью у коренных горожан происходило, как ни странно, насильственным образом, в порядке принудительной посылки на сельхозработы школьников и студентов в самом начале осени. Обычно на месяц.

Тут-то и происходило плотное общение с сельской стихией, которая сильно отличалась от виденного в кино и читанного в книгах про деревню.

Прекрасное сочеталось с отвратительным. Природа, например, умиляла глаз своей неяркой красотой, а руднянское, скажем, пиво было настолько не вкусным, что пить его могли только закоренелые аборигены. Вообще по утру заправка техники и механизаторов шла параллельно, с той лишь разницей, что транспорт заправляли соляркой, а трактористы предпочитали борматуху. Не удивительно поэтому, что где-то к полудню техника выходила из строя, но стойкие и неунывающие механизаторы продолжали «керосинить» и за Родину, и за Сталина. Немудрено, что повсюду валялись бесхозные запчасти.


Страшноватые на вид, как-то странно говорящие молодцы из-под Монастырщины, Рудни, Кардымова, Духовщины и пугающего воображение Тёмкина с ходу брали штурмом едва вышедших из автобуса модных и нежных студенток. Завлекали их впоследствии ездой на тракторе или ревущем мотоцикле «Иж», а то и верхом в ночное время. Перед подобными забавами поили местной горилкой и вели в клуб посмотреть хитовый фильм типа «Чапаева».

Однажды, кажется, где-то под Монастырщиной, где говор и местный диалект несравнимы ни с каким другим наречием студенты вдруг услышали из кинобудки громкий женский крик: А ну убери руки с грудей!» Что прозвучало как раскупированный текст киношедевра, когда Петька обучает Анку умению стрельбы из пулемёта. Деревенских девушек было совсем немного, и они очень терялись на фоне крутых городских барышень.

Жили студенты в колхозных семьях, привыкших к общинному быту. Ели из общего котла, пили не чай-кофе, а молоко, делились своей колбасой, сушками, сигаретами, что было экзотикой для деревни тех лет. Впервые, может быть, видели образа на оклеенных старыми газетами стенах, собранные в одной рамке фотографии родственников, наглых жилистых котов, которые без стеснения бегали по столам.

Председатели, или как их называли местные, «преды», были, как правило, строгие, серьёзные, деловитые, в шляпах, длинных плащах и с портфелями. С людьми разговаривали грубо и на повышенных тонах. Но был один смешной пред, кажется, под Ярцевым. Он любил собрать баб в круг, завязать им глаза и говорить, чтоб они представляли себе, какая жизнь будет при коммунизме. А сам ходил между ними и щупал самых грудастых.
Мужики же, наоборот, хорошо относились к студентам, хотя и называли их за внешний вид «мериканцами». К забойным работам на току или картофелеуборочном комбайне не принуждали, частенько призывали покурить, а то и пропустить стопарь.

Внешности, конечно, были весьма экзотические на городской взгляд. Небритые, немытые, нечесаные, пропахшие самосадом. Они любили, расслабившись, поболтать обо всём на свете, всему придавая некий философский подтекст. Обожали Сталина за твёрдость, недолюбливали Хруща за пустословие. Город хулили как источник всяческой заразы и из своей деревни никуда не дёргались, да и не могли, не имея паспортов. Варились поэтому в собственном довольно пикантном соку, что делало их весьма колоритными типами.

Деревенские дороги хорошо известны, по крайней мере со времён Гоголя, но современные водилы были уже не чета всяким там якобы лихим Селифанам. Это были настоящие асы, в рваных майках, засаленных кепках, все пропитанные бензином. Они с такой скоростью и так виртуозно виражировали по колдобинам, горкам и резким спускам, что душа уходила в пятки. Тормознувшись где-нибудь среди поля льна, они выходили из кабины, наливали в алюминиевую кружку самогона и говорили, лукаво при этом улыбаясь: «За рулём не пьём».

Хорош цветущий лён, особенно если дорога мимо него идёт вверх, к красивой церкви и усадьбе Шереметевых под Вязьмой. Вообще пожить в деревне с месяц было очень даже в кайф, но и свалить из этого бездорожья, разгильдяйства и кондового анархизма к порядку и цивильной жизни тоже было довольно приятно.
КИНОТЕАТР «ОКТЯБРЬ»
Самым лучшим кинотеатром в Смоленске вплоть до появления модернового «Современника», безусловно, был «Октябрь». Эта сталинская оригинальная постройка, выдержанная в характерном для ключ-города крепостном стиле, находится вблизи площади Смирнова. Когда-то в сквере перед «Октябрём» возвышался памятник Сталину, потом там под Новый год ставили самую высокую и красивую в городе ёлку. Сам кинотеатр по праздникам светился гирляндами разноцветных огней и радовал глаз всяческими лозунгами.
Здесь шли самые новые и часто хитовые кинофильмы. Неудивительно по этому что к двум кассам ( в кинотеатре два зала) постоянно выстраивались длинные очереди, простояв в которых около часа вы могли в итоге так и не получить вожделенный билет, так как они часто неожиданно кончались. Тогда делались попытки проникнуть в фойе без билета вместе с толпой народа, что удавалось крайне редко, ибо суровые женщины-контролёры на входе отличались высокой бдительностей. Взрослые билеты в застойные годы стоили 25 копеек, а детские всего 10 копеек. В очередях время от времени появлялись шпанистого вида подростки и переростки, которые стреляли у граждан копейки на дешёвый портвешок. Что интересно, многие охотно давали им какую-то мелочь, так что двум корешам менее чем за полчаса удавалось набрать исконную сумму – рубль семнадцать – на всё тот же «Рубин», после употребления которого на дне стакана оставался несмываемый осадок радикально чёрного цвета.
Кинотеатр и утром оставался полон народа. Туда на первые десятичасовые сеансы шли ученики, прогуливающие школу, и трудящиеся, работающие во вторую смену. Развлечений в те стабильные годы было немного. По телику показывали мало чего интересного.
В фойе «Октября» перед демонстрацией фильма можно было посмотреть какой-нибудь скучный документальный короткометражный пропагандистский или псевдонаучный фильм или поглазеть на портреты популярных советских киноактрис и актёров, развешенные по стенам. Вечером играл небольшой оркестрик, пелись шлягеры тех лет.
Имелся и буфет, где опять-таки постояв в очереди, вы могли купить себе бутылку жигулёвского пива или лимонада, пирожное (заварное или песочное), бутерброд с копчёной колбаской, мороженое пломбир, сливочное или совсем дешёвое и невкусное молочное. Выпив не спеша бутылочку пивка и заев его с удовольствием бутербродом, хорошо было пойти в людный и уютный туалет, являющийся также курилкой, и не задолго до звонка выкурить сигаретку. В те благополучные годы молодые люди курили болгарские «Шипку» или «Солнце», а мужики исключительно «Север» и «Беломор», так как слабенькими сигаретками они, по их словам, не накуривались. Относительно дорогой «Казбек» могли позволить себе в основном военные, которые в буфете заказывали исключительно коньяк, бывший не по зубам работягам.
Если вы опаздывали и попадали в зал, когда там уже гас свет, вежливая женщина-администратор без малейшей суеты находила вам свободное место в битком набитом зале. Интересно, что в те целомудренные времена показа на экране даже части обнажённого женского тела вызывал наглый утробный и заразительный хохот молодых циников и смущение остальных зрителей.
Фильмы в шестидесятые годы шли неплохие. Приоретет оставался за польскими, в которых блистал Збигнев Цыбульский, который играл всяких отщепенцев и рано погиб, попав под поезд, и итальянским с молодыми ещё Марчелло Мастрояни и Софи Лорен.
Первым настоящим американским вестерном стала картина «Великолепная семёрка» с Юлом Брюнером. Этот фильм потряс передовую молодёжь города да и всей страны. Многие юноши тогда стали копировать походку Юла, неистово искать по всюду дефицитные и страшно дорогие тогда джинсы ( цены доходили до ста рублей) и стричься очень коротко. Нормально подстричься тогда можно было только в парикмахерской при гостинице «Смоленск», где клёво стриг под модную «канадку», ставшую впоследствии на долгие годы «молодёжной», прикольный мужик, сыпавший по ходу стрижки анекдотами и шутками.
В те годы радикально менялись устои. Отцы носили широкие брюки и длинные пиджаки с галстуками, молодёжь переходила на брюки-дудочки или джинсы и необычные свитера, например, в полоску или клетку. Пожилые люди стриглись исключительно под полубокс, молодые предпочитали «канадку». Нечего и говорить, как протестовали родители против рока, завоёвывающего сердца детей.
После демонстрации в «Октябре» фильма «Великолепная семёрка» в обкомовской газете «Рабочий путь» появилась статья, в которой резкое обострение криминогенной обстановки в городе связывалось с показом именно этой вредной картины.


БАЗАР-ВОКЗАЛ
Смоленский колхозный рынок представлял собой в шестидесятые и ранние семидесятые годы весьма экзотическую картину, достойную пера, скажем, Максима Горького, чьим лучшем произведением, несомненно, является пьеса «На дне». На разбитой площадке в центре базара в лужах нечистот плавали огрызки, окурки, пустые пачки «Беломора», обрывки газет. На деревянных столах продавался всякий нехитрый продукт садов-огородов, рек, озёр, сараев и подвалов. Несколько китайцев торговали красочными бумажными веерами и самопальными яркими открытками с изображением кичевых красавиц, клеевых мачо-мужиков, голубок и надписями типа «люби меня, как я тебя».

Среди рядов прохаживались воры с золотыми фиксами, в лихо сдвинутых набок фуражках и в штанах, заправленных в яловые или хромовые сапоги. Тут же катался на деревянной тележке-катакле безногий инвалид в тельняшке и бескозырке без ленточек. Вечно пьяный, он пытался поднять базарный люд в атаку на врага, кричал, что батальон не дрогнет, и время от времени зло матерился.

На базаре имелся пивняк с длинной очередью, и когда вам наконец удавалось заполучить заветную кружечку общественно полезного пивка, обязательно какой-нибудь плохо одетый бедолага с остаточными клыками во рту тянул свою корявую грязную руку и просил, умильно улыбаясь, оставить ему хоть пять капель зарадибога.

С пивом в те далёкие времена было вообще очень напряжно. С раннего утра страдающие с бодуна маргиналы ехали в баню, что находилась тут же на «колхозке», и, отстояв в душном предбаннике часа полтора, покупали сразу бокалов по десять на брата. Первые два бокала выпивались залпом, а остальные растягивались на долгое время с рыбкой и перекурами под похмельный развязный трёп о всякой нецензурной ерунде. Здесь обычно тусовался знаменитый смоленский юродивый Вася Бардуль – маленький, полноватый, обрюзгший, плохо одетый мужик с умными и проницательными глазами. Он постоянно городил какой-то малопонятный вздор в жанре потока сознания и не отказывался выпить, если кто-то угощал его по доброте душевной.
Кстати, в стерильные семидесятые один хитрый банщик устроил интересную развлекуху для сексуально-озабоченных граждан. Проделал в стене женского отделения дырочку и приглашал мужиков посмотреть на моющихся баб всего за бутылку червивки.

Летом на базаре располагался мини-зоопарк, там особое внимание посетителей привлекал бегемот в железной ванне, наполненной жёлтой водой, где также плавали огрызки и окурки. Здесь функционировал довольно крутой и жутковатый аттракцион – вертикальная езда на мотоцикле по стенам. Стоял страшный грохот, когда отчаянные мотоциклисты совершали смертельные трюки – цикличные и стремительные движения, поднимаясь всё выше и выше по круглой башне.

Вдоль деревянных лотков располагались в ряд ларьки, в которых среди прочего продавался дешёвый портвешок. Стакан стоил четырнадцать копеек. Вино обычно закусывали шоколадной конфеткой или жамочкой.

Нельзя не упомянуть и о самом вонючем в городе туалете, который находился именно на базаре. Продержаться там человеку с нормальным обонянием, можно было пару минут максимум. Удивление, однако вызывали некоторые явно деревенского вида мужики, которые часами могли сидеть там орлами.

Вытрезвителей в те времена ещё не было и в помине, нравы царили в этом смысле вполне либеральные, и пьяные штабелями валялись по всему базару. Их никто не трогал, и только местная шпана безжалостно шмонала карманы забулдыг, отыскивая там всякую мелочь, а то и мятые рубли, а при большой удаче даже трёхи.

Толстые красномордые тётки в грязных халатах и с лужёными глотками продавали горячие пирожки с мясом и повидлом по пять копеек за штуку.

Позднее уже в середине семидесятых на базаре появилось кафе «Дружба», куда залетали пьяницы хмельнуться на скороту, перед тем как идти на работу. Среди алкашей, поправляющих тут здоровье по утрам, бытовало прикольное выражение: пойти не в службу, а в «Дружбу».

От базара до вокзала путь короткий, нужно только пересечь железнодорожный мост, плачевно известный тем, что на нём в ночное время грабят и периодически сбрасывают на рельсы припозднившихся граждан. Вокзал манит к себе тягой к странствиям. Вмазав винишка в привокзальном кабаке «Гудок», так и хочется отъехать куда-нибудь подальше. Выпивая в этом романтическом месте, маргиналы порой спонтанно отправлялись в Москву, Питер, Прибалтику и даже на юга, имея в кармане минимум денег.

Интерьер смоленского вокзала поражает воображение своей барочной красотой и огромными картинами в богатых рамах на стенах. Можно долго любоваться такими шедеврами, как «Тёркин» или «Совет в филях», сюжеты которых тесно связаны с историко-литературным прошлым «ключ-города».

В зале ожидания в те годы тусовались исключительно живописные персонажы, также достойные кисти художника. Здесь ошивались, коротая время за неимением другого ночлега и периодически выпивая, странники со всех концов необъятной страны, включая воров-гастролёров, бичей и прихипованных путешественников в поисках нирваны. Тут можно было легко найти приятную компанию собутыльников т ночи напролёт вести интересные разговоры и выслушивать занимательные истории, происходившие в самых разных точках России.

Возле вокзала находился шалман-реанимация, который открывался в семь часов утра, и сюда съежались реанимироваться кислым литовским просроченным пивком полгорода пьяниц, чтобы принять необходимый допинг перед тем как разойтись по своим работам и всяким разным делишкам, а при наличие бабла усугубить кайф борматушкой.

Привокзальные проститутки традиционно считаются самыми дешёвыми. Снять даму полубичёвского вида тогда можно было за бутылку краснухи. Водку ночью покупали у таксистов по чуть завышенной таксе и тут же, сев на лавке, давили пузырь под приличную закусь, которая называлась «пакет дорожный», включающий в себя два крутые яйца, плавленый сырок и несколько кусочков хлеба. Стоила эта радость рубль с небольшим.

Выпив бутылку-другую, некоторые маргиналы, поклонники творчества Вени Ерофеева, садились на электричку и ехали, например, до Вязьмы и обратно, во всю общаясь и братаясь с полупьяным народом и изучая по ходу провинциальный фольклор, не лишённый своей грубоватой прелести.

Ныне времена, увы, уже не те. И базар и вокзал стали вполне пристойными местами, мало впечатляющими воображение, несмотря на обилие всякого пива, разнообразных крепких напитков и изысканной жратвы.



КАБАКИ
Сейчас в Смоленске всякого рода питейные заведения растут, как грибы после дождя. Они красивы как снаружи, так и внутри, но как-то стерильно скучны. Да и позволить себе сходить туда могут только очень обеспеченные люди, а посидеть там плотно, как в старые времена, вообще только супербогатые. Уж больно круты цены на спиртное и закусь.

В этой связи семидесятники нет-нет, да и вспомнят с ностальгическим вздохом о забитых до отказа кабаках их молодости. Хорошо пообедать тогда можно было на рубль, выпить водки и прилично закусить на трёху, а, если у вас имелась пятёрка, вы могли спокойно гулять в кабаке весь вечер. Собственно, рестораны в городе можно было пересчитать на пальцах одной руки. Наиболее популярными считались «Россия» (ныне «Центральный»), и «Днепр» при гостинице «Смоленск». Последний привлекал к себе просторным залом с интерьером в стиле сталинского ренессанса. Здесь играл хороший оркестр под руководством музыканта, которого все знали как Весёлого Роджерса.

В моде долгое время были такие шлягеры, как «Мотор ревёт» и «Листья жёлтые», а также хит на века «Созрели вишни в саду у дяди Вани». В Днепре собирались блатные отметить удачное «дело», а рядом с ним за соседним столиком могли сидеть по случаю какого-нибудь советского праздника сотрудники милиции. В кабаке уголовники мирно соседствовали с милиционерами. Люди соединяли столы и где-то в середине вечера начинали петь задушевные песни. Царил дух единения и подлинного товарищества.

Изрядное количество столов в кабаке занимали торговцы-кавказцы, которые в конце вечера расходились и лихо танцевали лезгинку, зажав зубами столовые ножи. Русские женщины как могли извивались перед ними, ценя щедрость южан.

Смешно, но в те мифологические времена на весь город имелось только две проститутки. Маленькая чёрненькая и смазливенькая, известная как Дюймовочка, всегда появлялась в «Днепре» со своей длинной и довольно нескладной подругой. Они в основном специализировались на смуглых клиентах.

Над рестораном имелись антресоли, где находился бар, прозванный посетителями «Антёр» или «Соля». Сюда заходили центровые маргиналы выпить коктейли «Шампань», состоящий на 90% из шампанского, или «Загадка», где превалировал коньяк. Хипово прикинутые молодые люди, которых называли «центровые», потому что они тусовались исключительно в центре города, с презрением смотрели сверху вниз на отсталое, одетые в серые костюмчики нарядные платья лоховское большинство посетителей кабака.

Хорошее болгарское сухое вино «Старый замок» и венгерское «Токайское» стоили в районе трёх рублей, а популярная бормотуха «Рубин» чернильного цвета – рубль двенадцать. В кабаке можно было вволю пообщаться с «братвой», а в конце вечера, «под занавес» снять девчонку.

«Днепр» славился своим драками, которые нередко заканчивались убийствами. Просторный зал и широкая лестница позволяли разойтись на всю катушку любителям помахаться. Битвы порой напоминали самые крутые боевики.

Ресторан «Центральный» в отличие от «Днепра» был построен в эпоху брежневского модернизма и самой экономной экономики. Внутри он очень напоминал вагон поезда и сидеть тут приходилось в тесноте, но не в обиде. Обслуживали весьма полные и добродушные официантки средних лет, которые не торопились нести заказ. Порой приходилось ждать около часа. Лучше всего поэтому было иметь там знакомую «тётю Клаву». Попасть сюда, как впрочем и в любой другой кабак, было очень не просто. Все места к вечеру были обычно заняты, у входа толпился взволнованный народ. Приходилось заводить знакомства со швейцарами и периодически подпаивать их бормотушкой. Дело осложнялось ещё и тем, что администратор – очень строгая дама – не пускала посетителей в джинсах и посетительниц в мини-юбках. Приходилось украдкой пробираться по залу, а потом весь вечер прикрывать ноги скатертью.

В «Центральном» часто случались иностранцы, что вело к контактам, которые в ряде случае заканчивались для центровых маргиналов весьма плачевно. Хорошо подвыпив, они теряли бдительность и во всю начинали общаться с интуристами, а конце вечера, когда фирма расходилась по номерам, попадали в объятия ментов, которые по наводки сотрудников КГБ (их также называли комитетчики или просто товарищами), уже давно пасли их. Ночь приходилось проводить в участке, а утром платить штраф.

Следует отметить в данном контексте, что среди центровых было модно «опрокидывать» кабаки. Существовала такая особая, небезопасная и щекочущая нервы развлекуха – сделать заказ, выпить, хорошо поесть и сдёрнуть из заведения, не распоатившись. Девушки практически не шли на такой риск, но нередко практиковали «динамо», т.е. ели-пили за счёт мужиков ( в основном командировочных), а потом при удобном случае линяли из кабака с концами.

В начале восьмидесятых при гостинице «Центральная» открылось небольшое кафе, получившее неофициальное название «Три стола». Оно тотчас стало популярным местом тусовки модной молодёжи, заскакивающей сюда с утра пораньше и в течение всего дня попить кофе с ликёром, выкурить пару тройку сигарет и пообщаться с друзьями. Кафе также служило своего рода реанимацией для перепивших накануне, так как спиртное тогда продавали в магазинах с одиннадцати часов, а тут можно было хмельнуться уже в восемь.

Примерно в это же время в кафе «Заря», находившееся напротив «Центральной» (это место прозвали «вермутский треугольник») открылся шикарный бар с высокой стойкой и комфортными мягкими креслами психоделического тёмно-красного цвета. (Центровые сразу оценили эту новинку и стали врезаться или подкуривать в туалете, прежде чем зайти в бар). За стойкой здесь долгое время царствовала крутая и габаритная барменша Валентина. Она, не задумываясь, сдавала разошедшихся в подпитии центровых маргиналов ментам или собственноручно била и выкидывала на улицу. Однако по настроению хозяка могла и угостить завсегдатаев за счёт заведения. К сожалению во время андроповской борьбы за порядок этот клёвый бар закрыли, а потом в гарбачёвский период сухого закона вообще демонтировали, превратив в дешовую забегаловку. Её, впрочем, очень полюбили именно за дешевизну представители смоленской окололитературной-театральной-музыкальной и художественной богемы. До середины девяностых тут обсуждались всякие радикальные проекты, читались нетрадиционные стихи, шли постмодернистские дискуссии.

Центровые мальчики и девочки любили также зайти в бар «Русский чай» на Большой Советской. Он находился в подвале и поэтому получил название «Яма». Это заведение отличалось доброжелательными, своими барменами, которые разрешали, например, завсегдатаям даже спать на мягких диванчиках во время перерыва на обед и зачастую наливали в долг. Тут имелось три небольших зала. В одном была стояка, высокие табуреты и небольшие в японском духе столики, в другом стояли большие многолитровые самовары, в которые во время сухого закона вместо чая стали наливать водку, а в третьем зале, «греческом» устраивались банкеты. Свои могли снять его хоть до утра.

Кстати, надо отметить, что в горбачёвский стерильный период в кабаках спиртное с самого утра подвали в чайниках и кофейниках, что очень забавляло интуристов.

Главная беда тусовщиков заключалась в том, что все кабаки центра закрывались очень рано, где-то в районе одиннадцати часов, то есть в самый разгар веселья. Однако было одно место, где кабак «пахал» до часу ночи. Среди своих это заведение называли «Гудок», а вообще-то это был ресторан «Дородный» при вокзале. Туда и катили вечером на моторе любители продолжения банкета, набиваясь в одну тачку человек по десять. Стоила такая лихая поездка два рубля. «Гудок» был отличным заведением с американским музыкальным джукбоксом, в котором присутствовал и старый добрый рокенрол и оркестр, который, правда, быстро запретили, так как иные граждане-пассажиры, увлекшись танцами, стали опаздывать на свои поезда. Среди официантов (их называли халдеями) особенно выделялся гомосек Никонорыч, отсидевший срок за свои порочные наклонности. Однако тюрьма не переделала человека. Он постоянно заглядывался на одетых в тугую Джинсу маргиналов и охотно угощал их, делая неприличные предложения. А те охотно пили, обещали ему удовольствие в конце вечера, но резко сдёргивали, как только кабак закрывался.

Самым экзотическим кабаком считался мотель. Туда ехали только при наличие больших денег. Обычно рублей тридцать-сорок на пятерых-шестерых было вполне достаточно. На моторе до мотеля било ровно пять рублей. Эта территория для центровых была эрзацем Запада, так как возле мотеля бродили толпы интуристов и звучала речь на разных языках, хотя преобладал, безусловно, английский с американским акцентом. Немало тут ошивалось и комитетчиков. Маргиналы очень рисковали, выпивая с фирмой и прикупая у них джинсовые прикиды, но страсть общения с людьми из-за «железного занавеса» и модной одежде была непреодолима.

Заканчивая, хотелось бы написать пару слов об одном довольно мрачном заведении, прозванном в середине девяностых «Бешенная лошадь», находившемся на Блонье. (Ныне фастфуд «Русский двор»). Сюда заходили спившиеся маргиналы, которым уже не по карману были другие кабаки. Здесь в особой моде была «раскрутка». То есть, надо было заинтересовать какого-нибудь одинокого лоха при бабле, желательно из залётных, чтобы тот начал угощать и «крутиться» до тех пор, пока у него не кончались все башли.

Были, конечно, и другие менее известные кабаки в отдалённых районах, но о них как-нибудь в другой раз.
УЛИЦЫ БЫВАЮТ РАЗНЫЕ
От угла здания мэрии, где, кстати, в двадцатые годы прошлого века выступал Маяковский, идёт улица Коммунистическая, бывшая Сталина. Исторически она знаменита прежде всего тем, что на месте теперешней, вернее уже бывшей «пожарки», недавно частично сгоревшей, до революции находилась городская дума. Именно из неё в незабвенном 1917 году небольшое количество юнкеров и кадетов отражали атаку большевистски настроенных солдат, которые прорывались к зданию через сквер Блонье под пулемётным огнём. Исход боя, естественно, решился в пользу красных.
Тут же рядом находится удивительной красоты здание, бывшее до революции офицерским клубом. Можно только вообразить себе, как отдыхали там господа офицеры. Некоторое представление об этом, конечно, могут дать фильмы о старом времени. Позднее это роскошное здание было отдано детям и называлось Дворцом пионеров. Здесь многие поколения ребятишек прекрасно проводили время, занимаясь в кружках по интересам
Чуть дальше по правой стороне улицы в шестидесятые годы имелось хорошее ателье, где молодые люди стильной ориентации могли сшить себе узкие брюки, которых тогда не было в широкой продаже.
В конце шестидесятых в Смоленске почему-то было очень напряжно с танцами. Они устраивались в школах, техникумах, институтах лишь по праздникам красного календаря. Программа вечеров состояла из официальной части – всяких скучных докладов, отчётов и выступлений ветеранов, поучавших незрелую молодёжь, - и только после этой бодяги начинались собственно танцы. Молодые люди, которые всю первую часть скучали или уходили курить в туалет, шумной толпой вваливались в зал. Танцевали тогда шейк и «медляк», отдалённо смахивающий на танго. Был также такой танец, как «белый», когда приглашали только девушки. Парни тогда скромно стояли у стенки и с замиранием сердца ждали как бы с безразличным видом своей очереди. Везло, однако, не всем.
Мы пишем здесь об этом лишь потому, что самым модным по тем временам местом танцулек был строительный техникум, который находился на Коммунистической, заканчивающейся сейчас памятником первому прокурору республики Крыленко. Прокурорствовал он, впрочем, недолго, ибо был расстрелян как враг народа.
Перпендикулярно Коммунистической проходит улица Октябрьской революции, знаменитая прежде всего Главпочтамтом, где в семидесятые годы кое-кому из счастливчиков, имеющих друзей в Америке, удавалось изредка получать посылки с дефицитными джинсами и куртками «левис», и также дисками популярных тогда групп, таких как «Дип Пёпл» или «Лед Зепелин». Почтовые цены на эти вещи были тогда действительно смешные. За джинсы, которые стоили на чёрном рынке двести рублей нужно было заплатить всего три рваны, а один диск стоил пять рублей.
Рядом с почтамтом находилось музучилище, славящиеся красивыми и легкомысленным девушками. Они вместе со своими дружками летними тёплыми вечерами любили посидеть в беседке рядом с училищем, попить сухого винца, покурить и поболтать о всякой чепухе. Беседка обычно набивалась битком. Было тесно, но уютно, особенно когда какой-нибудь музыкант-любитель играл на гитаре и пел задушевные дворовые песни.
Октябрьская пересекается с Дзержинской, где главной достопримечательностью является Серый дом. Когда-то по этой улице бегали трамваи, но их шум, очевидно, мешал работникам столь серьёзного заведения (управления КГБ), и по их просьбе трамваи отсюда убрали.
В конце шестидесятых, к радости любителей потанцевать, на Дзержинке открылся танцевальный зал «Молодость», прозванной среди своих «молодухой». Там играл большой эстрадный оркестр под управлением легендарного музыканта Гелика. Кстати, администратор зала был полной копией Фантомаса. Фильм одноимённого названия как раз тогда вышел на экраны города и пользовался огромной популярностью. Так что наш администратор вызывал к себе большой интерес. Его уважали и побаивались. А звали просто – Фантомас.
Параллельно Дзержинки проходит улица Николаева, названная в честь  космонавта. Она была более всего известная рестораном «Смоленск». В восьмидесятые годы там существовал отличный бар, где можно было, сидя за высокой стойкой или в отдельных кабинках, вдоволь попить всяких веселящих коктейлей и послушать до посинения весь репертуар модных тогда групп типа «Абба» или «Бони Эм» . Сюда любили заходить немецкие девушки-студентки из ГДР, приезжавшие в Смоленск учить русский язык. Они быстро оценили и подсели на дешёвый вермут (экономная всё же нация), который с чьей-то лёгкой руки стал называться «Вермахт». Немкам очень нравились русские парни, и они лёгко шли с ними на контакт, нередко приглашая их в свою общагу на улице Пржевальского возле пединститута имени Карла Маркса. Наиболее радикальные из гэдээровок так увлеклись «вермахтом», что перестали ходить на занятия.
Как раз от пединститута вниз идёт мощёная ещё дореволюционным булыжником улица Войкова, славная старинной церковью, планетарием, где можно увидеть небо в алмазах, и заведением пограничных состояний, то бишь филиалом дурдома не для совсем конченых психов, где отметилось немало центровых смолян, косящих от армии. Посетители этого скорбного места имели свободный выход и порой присоединялись к тусовщикам на знаменитой Тропе Хошимина, в овраге ниже планетария. Две группировки весьма благодатно влияли друг на друга.
Поднимаясь вверх по Тропе, вы обязательно увидите уникальное красное здание в стиле конструктивизма двадцатых годов, задуманное как коммуна в духе тех идеалистических лет. Сейчас этот дом пустует и является идеальным местом для потенциальных сквотеров.
Улица Козлова, на наш взгляд, известна лишь тем, что там с балкона одной из хрущёб  четвёртого  этажа, присев на перила покурить, упал известный городской персонаж Лёва Ефимов. По легенде, упав, он тотчас вскочил, попросил у прохожего прикурить, затянулся в последний раз и умер.
Пройдясь по тихой аристократической улице Пржевальского, где находится старое здание пединститута (сейчас университет), в котором в своё время учились Твардовский, Исаковский и другие достойные люди, а также красивый сталинский дом, где обитает лучший смоленский художник Сева Лисинов, мы выходим в старый Лопатинский сад с его памятниками героям войны 1812 года и всяческими аттракционами. Затем, перейдя дамбу, на которой когда-то жил известный битломан Печкуров, в чьём маленьком домике постоянно звучала громкая музыка его кумиров, мы окажемся на улице Нахимова, где проживает знаменитый на весь мир музыкан-авангардист Влад Макаров.
Оттуда, погрузившись в трамвай третьего маршрута, отправимся на проспект Гагарина, названную так в честь  нашего великого земляка. Кто не знает   старую смоленскую тюрьму с «американкой», копией американского внутреннего интерьера тюрем начала двадцатого века? Отделение милиции, Гагарина 15, также  хорошо известно многим смолянам. Нельзя не упомянуть тут и Смоленский физинститут, который в разные годы выпустил множество знаменитых спортсменов, прославивших не только города, но и всю Россию.


   СМОЛЕНСКАЯ КРЕПОСТЬ
Смоленск называют "ключ-город". В разное время через него проходили на Москву с Запада бодрые и весёлые орды завоевателей, а потом, разбитые и угрюмые, возвращались восвояси. Некоторые покорители земли русской надолго задерживались в Смоленске, привнося в этот исконно русский город элементы своей западной культуры. Смоленск всё перемалывал, впитывал, оставаясь при этом самим собой. Здесь есть польский костёл, немецкая кирха, в центре города стоят французские пушки. Многочисленные памятники прославляют защитников с такими именами, как Барклай-де-Толли и Багратион. Даже Успенский собор носит явно выраженные эклектические черты, странным образом соединяя в себе православие и католицизм. Здесь, вопреки утверждению Киплинга, Запад сходится с Востоком. И началось это слияние ещё с незапамятных времён, когда в эти края устремились, а затем перемешались племена южных славян и западных прибалтийских народов.

     Позднее зодчий Фёдор Конь воздвиг крепостную стену, которая должна была по идее препятствовать чужеземному проникновению. Только не помогла. Нашествия и влияния продолжались.

     На протяжении двадцатого века Смоленск в силу своего выгодного географического положения (рядом Москва, Питер, Прибалтика) продолжал испытывать на себе благотворное влияние разных культур, в том числе и альтернативных. В двадцатые годы сюда приезжал и выступал Владимир Маяковский, здесь творили местные поэты-футуристы, существовало объединение прогрессивного искусства "Бедлам", читал лекции художник и философ Казимир Малевич, существовала школа его последователей. Всё это не могло пройти бесследно.

     В 70-е в ключ-городе образовалось некое культурное подполье, состоящее из художников, музыкантов, поэтов и писателей. В ядро входили люди, ищущие новые художественные формы выражения и жадно впитывающие в себя всё прогрессивное, чем богата была как русская земля, так и ближнее зарубежье. Музыкант Влад Макаров, художник Всеволод Лисинов и прозаик Олег Разумовский исследовали доступный им культурный ареал (тот же Питер, Москву, Прибалтику) на предмет всего нового и передового. Завязались интересные знакомства: с московскими концептуалистами, питерскими деятелями контркультуры, объединившимися в сквотах на Пушкинской 10, рижскими авангардистами, группировавшимися вокруг альманаха "Третья модернизация". Большую роль в просветительской деятельности играл тогда культуртрегер Александр Петроченков. Мобильный и энергичный человек, он много путешествовал по стране. Общался с выдающимися людьми: музыкантами Сергеем Курёхиным, Николаем Судником, философом Ефимом Барбаном, художниками с Пушкинской 10, "Митьками" и многими другими, теперь уже культовыми фигурами.

     Настоящая культурная революция произошла в Смоленске в конце 80-х, как раз накануне больших перемен. В 1989 году группа энтузиастов от искусства — поэтов, прозаиков, художников и музыкантов — объединяются в независимый творческий союз, получивший название КЭПНОС. Инициаторами этого прогрессивного объединения стали музыкант и художник Владислав Макаров, поэты Александр Голубев и Эдуард Кулёмин, прозаик Олег Разумовский. Позднее к ним присоединились художники Всеволод Лисинов, Юрий Мельников, Олег Тищенков, музыкант и перформансист Валерий Павлов, поэты Сергей Бегинин, Андрей Муконин и поэтесса Лидия Балашова.

     На первых порах большую помощь объединению оказала местная газета "Смена", в редакции которой произошла первая поэтическая тусовка КЭПНОСа. Произведения начинающих авторов понравились, и вскоре последовала публикация их творений.

     Первое поэтически-музыкальное выступление с участием музыкантов-авангардистов Макарова, Павлова, Юденича и Петренко, а также поэтов Голубева и Кулёмина, имело место быть в только что открывшемся Доме молодёжи. Народ жаждал нового, искреннего, не банального. Посему зал ДМ был забит до отказа. Звучал фри-джаз и прогрессивный рок. Кэпносовцы выступили с большим успехом. Они, продолжая традиции футуристов, обериутов, дадаистов, сюрреалистов и концептуалистов на новом этапе развития искусств, символизировали прорыв вперёд в таинственное непредсказуемое будущее.

     Дальнейшие частые и многочисленные выступления членов объединения проходили при полных залах в стенах Дома работников просвещения. Зрители, в основном студенты и молодёжь, на ура принимали эти шоу с элементами перформанса и хэппининга. Позднее более широкая и менее подготовленная публика, представляющая собой консервативное большинство, встретила выступления авангардистов не очень дружелюбно. Провокационные акции, направленные на будирование сознания, рассматривались как посягательство на устои. Авангардный джаз, беспредметная или концептуальная живопись, стихи и проза в духе потока сознания воспринималась как шарлатанство и вызывали отторжение. Наиболее агрессивные зрители и слушатели предлагали участникам "странных игр" убираться куда-нибудь подальше (назывались известные культурные центры) и не беспокоить мирный сон обывателя.

     Провинция испокон веков живёт своей тихой, устоявшейся жизнью и с большой неохотой принимает всякого рода инновации. В этом есть положительный момент (сохраняются традиции) и отрицательный — торможение развития общества. Сейчас во времена больших перемен этот вопрос не менее, а, скорее всего, более актуален, чем двадцать лет тому назад. Замечено также, что всё новое в смысле идей воспринимается острее всего именно деятелями искусств. В этом смысле они являются предтечами, пророками и провидцами, которых в ряде случаев махровые обыватели побивают камнями. Слава Богу, в Смоленске до этого дело не дошло, однако противостояния и непонимания с обеих сторон хватало.

     Кэпносовцы быстро поняли, что они не должны ограничиваться рамками только одного Смоленска. Последовали приглашения в ключ-город представителей альтернативной культуры из Москвы и Питера. Некоторые члены КЭПНОСа также начинают выезжать с выступлениями в близлежащие культурные центры — Москву, Питер, Ригу и Таллин. Их публикации появляются в самиздатских культовых изданиях, таких, как "Третья модернизация" (Рига), "Митин журнал" (Петербург), "Черновик" (Нью-Джерси). А художник Лисинов на своём энтузиазме добрался аж до Лос-Анджелеса и покорил тамошних галеристов своими искренними работами, впитавшими в себя весь отечественный и зарубежный опыт. Кстати, в первый же день его пребывания в Эл-Эй произошёл незапланированный перформанс очень в духе КЭПНОСа. Где-то в Беверли Хиллс в честь Лисинова местным галеристом устраивается банкет, в разгар которого в дом врываются три негра-наркомана с винтовками наперевес — требуют деньги, избивают хозяев и гостей. Всё в лучших традициях нового искусства.

     Круг членов объединения всё расширялся. В начале девяностых к нему присоединились новые авторы — Владимир Марков, Сергей Синяков, Владимир Мартов и Юрий Щегловский. В этой пятёрке особенно отметился Марков. Он писал стихи (его знаменитый сборник "Тринадцать сексуальных маньяков" до сих пор пользуется популярностью в известных кругах), сотрудничал с Осмоловским и движением "Э.Т.И.", участвовал в событиях октября 1993 года на стороне восставшего народа, общался с анархистами и левыми радикалами. Щегловский в какой-то степени продолжил деятельность смоленских поэтов-шестидесятников. Он читал свои короткие стишки в барах и кафе:

      

      Залёг он на крыше с винтовкой,

      Явил молодецкий задор;

      Со снайперской цепкой сноровкой

      Устроил локальный террор.

      

     Поэт Мартов сделал радикальный жест под Рембо: резко оставил творчество и занялся бизнесом. Синяков подался на поиски лучшей жизни в Москву и стал там хорошим журналюгой.

     С начала 90-х выступления кэпносовцев широко освещалось средствами массовой информации. Большая публикация их произведений появилась в журнале "Край Cмоленский". Местные, российские и зарубежные радиостанции транслируют передачи о необычном для провинции сообществе.

     В то же время КЭПНОС был замечен московской организацией, курирующей новое искусство, — "Гуманитарным фондом". Авторы из Смоленска печатаются в газете с одноимённым названием. При содействии талантливого организатора Александра Голубева в ключ-городе проходят два международных фестиваля, в которых принимают участие все лучшие авангардные силы страны.

     В середине 90-х КЭПНОС в преддверье приезда в Смоленск Эдуарда Лимонова, Александра Дугина и группы "Бахыт компот" проводит акцию "Русское чудо" в центре города на Блонье возле бронзового Оленя, привезённого после войны советскими солдатами с дачи Геринга в подарок детям. У Оленя (древнего тотемного западного животного) лежала приносимая в жертву русская девушка, а рядом стоял тазик с красным вином (символ крови и единения), из которого мог причаститься участник акции или просто прохожий. Убитая девушка потом счастливым образом воскресала и принимала участие во всеобщей вакханалии. (Герб Смоленска, кстати, вечно возрождающаяся из пепла птица Феникс). Тут же раздавались газеты "Лимонка" и "Завтра", продавались футболки с символикой НБП и пластинки последнего альбома группы "Гражданская оборона".

     Кстати, тема умирания и воскресения весьма органично прослеживается в творчестве деятелей сообщества. Виолончелист Макаров часто использует её в своих музыкальных перформансах. Лежащее на сцене тело постепенно оживает под звуки экспрессивной музыки. Настоящее искусство может и мёртвого разбудить. Поэт и художник Кулёмин делал хэппининг, раскручивая рулоны бумаги с повторяющейся надписью "ничего не происходит". При этом воссоздаваемая кладбищенская атмосфера тишины и покоя как бы сама взывает к пробуждению и взрыву.

     Насколько вся эта деятельность авангардистов была воспринята и понята местными жителями в массе, судить трудно. Но то, что общество бурлило и кипело на протяжении всех девяностых, остаётся непреложным фактом. Пусть большинство членов творческого союза и не участвовало напрямую в социальных изменениях, их вклад в дело реконструкции сознания, да и поведения граждан региона, несомненен, даже если рядовой обыватель никогда и не слышал о КЭПНОСе.

     В 1999 году выходит сборник "Смоленская крепость", куда входят произведения лучших представителей творческого объединения. Количество авторов, представленных там, красноречиво говорит о том, насколько выросло за десять лет число участников сообщества. Интересно, что альманах спонсировал Сергей Колесников, директор ликероводочного треста "Бахус", которого вскоре после этого застрелили киллеры на трассе Москва—Минск. Времена стояли очень суровые, шёл передел собственности. Разборки со смертельным исходом имели место быть. Требовалась железная выдержка. В искусстве, как и в других жизненных сферах, выживали тогда сильнейшие. Само название сборника весьма символично. Оно тройственно по значению — Смоленская крепость как таковая, крепость русской водки и сила отечественного творчества, впитавшего в себя множество влияний. Этакая среднерусская гремучая смесь, от которой может и башню снести. Объединение КЭПНОС в этом смысле равно укреплённому форпосту.

     Поэтические вечера, выставки, перформансы, концерты, демонстрации параллельных фильмов и прочая деятельность членов КЭПНОС продолжалась, несмотря на экономические трудности, на протяжении всех 90-х и первых лет двадцать первого века. Появились новые талантливые люди. Например, прозаик Виктор Ахманов, который с усердием древних летописцев регистрирует и творчески анализирует события политической и социальной жизни города в книгах, издаваемых за свой счёт. Уже само название его трилогии "Партия дураков" говорит о многом. Дмитрий Зимин — новый поэт и художник, актуально проявляющий себя также в Интернете. Есть отличные музыкальные коллективы — "С коленями как у Птицы" и "Карамазов драмс", хорошо зарекомендовавшие себя не только в Смоленске, но и в культурных столицах России. В городе создано Интернет-сообщество alt_smolensk.ru, где может отметиться любой неординарно мыслящий человек.

     Странным образом созданное почти двадцать лет назад творческое объединение продолжает жить на фоне всеобщей культурной деградации, засилья попсы и гламура.
СПАЛЬНЫЙ РАЙОН ПОПОВКА
Этот  район возник как приложение к новым предприятиям – «Кристал», «Диффузион», «Искра» и другие. Многоэтажные дома здесь стали появляться в конце шестидесятых, ранее эти места были сплошным частным сектором с деревенскими разноцветными домиками и садиками при них. В те времена редкий центровой плейбой залетал в эти турлы проводить уж очень классную девчонку.
Долгое время это был район большой грязи с узкими тропинками, по которым с опаской, чтобы не увязнуть в сырой глинистой почве, спешили ранние аборигены этих мест. Изредка из центра сюда доходил трамвай маршрута №1. Путь казался чрезвычайно долгим. Инфраструктура района была совершенно не развита – ни бань, ни кинотеатров, ни приличных парикмахерских или кафе. Вся культурная жизнь концентрировалась тогда в провинциальном кабаке «Ёлочка». (Девчонки шутили: пойдём в Ёлочку на палочку). Те же центровые могли попасть сюда лишь волей случая, ища на задний бампер приключений. Народ в этих краях жил довольно крутой, не избалованный цивилизацией и не любил чужаков. Тут обитали суровые, недавно ещё деревенские, ново-рабочие мужики, ещё плохо адоптировавшиеся к непривычной им городской жизни, которая вызывала у них тревогу, чувство неуверенности и комплекс неполноценности, невроз, страхи и как следствие немотивированную агрессию. Драки посему вспыхивали здесь довольно часто. Случались и убийства. Поповские одно время бились не на жизнь, а на смерть с обитателями Запольной, которая сама ещё недавно было окраиной и славилась уголовным элементом. Местом разборок служил деревянный мост через овраг, идущий на «большую землю» от улицы Шевченко.
Район заводских общаг породил свою кондовую контркультуру с перманентной пьянкой, драчками, кражами и беспорядочной половой жизнью. На почве безысходности и тоски по оставленной навечно глубинки случались суициды. Дети рано начинали копировать жизнь своих беспредельных родителей. Молодая урла одно время терроризировала весь район. По улицам Шевченко, Ломоносова, Попова было небезопасно ходить поздним вечером: грабили, насиловали и даже убивали.
Но тут же на Поповке возникли и первые прихипованные пацифисты. Эти «люди системы» противостояли как агрессивной урле, так и репрессивному общественному строю, не терпевшему никакой альтернативы. Так что наши хипари попали в тот ещё сэндвич. Их лидер Валера Павлов (Паша Рыжий) занимался, например, тем, что рисовал на стенах домов знаки пасифик, что было прямым вызовом властям во время войны в Афганистане. А вскоре после ввода в эту страну советских войск трое отчаянных юных хипарей из окружения Паши написали на заборе невдалеке от улицы Соколовского дерзский лозунг аршинными чёрными буквами типа «Советские фашисты, вон из Афганистана!» и «Долой советскую власть!» К лозунгам прилагалась свастика. Это событие, естественно, привело в смятение местное КГБ. Начались задержания местных хиппи. Двое получили приличный срок. Лозунги вскоре исчезли, но люди, идущие поутру на работу, всё же успели их прочитать.
После этого за всеми хиппи города установили наблюдение, их всячески преследовали, стригли, сдавали в дурдом.
Но уже наступали новые, более либеральные времена. Отменили запрет на прослушивание тяжёлого рока и ношение длинных волос, после чего молодые панки стали стричься очень коротко или вообще наголо, предпочитая слушать «Нирвану», «Эксплойтид» и «Секс пистолс», а не «Дип пёпл» или «Лед Зепеллин», протестуя так против своих предшественников по андеграунду.
Преобразился постепенно и сам район Поповка. Появились новые магазины, парикмахерские, салоны красоты, бары, сауны и гостиница «Медлен» на улице Румянцева.
Особенно достойно смотрится на Поповке проспект Столителей с его роскошным магазином «Поле чудес», к дверям которого постоянно подруливают дорогие иномарки. Здесь можно купить самые экзотические продукты со всего света. Чуть ниже находится круглосуточный «Альтаир», в котором в ночное время богатый люд приобретает виски «Джонни Уокер», джин «Бефитор» и мексиканскую «Текилу» по запредельным для простого народа ценам. В ларьках, расположенных вдоль проспекта, можно прикупить всяческие заграничные лакомства, кофе, чай, пиво всевозможных сортов и дешёвую водку из-под полы. На углу возле остановки левые бабки торгуют паленой водярой. Тут выросли новые девяти- и боле этажки, предпологающие квартиры с евроремонтом, судя по большому количеству спутниковых телетарелок, торчащих у окон.
Количество пивных точек в одном только этом районе превосходит во много раз их число на весь город в 1979 году, когда проспект украшал огромный стенд с портретом Брежнева и фирменным лозунгом «Наша цель – коммунизм».
Вблизи проспекта Строителей сейчас находится лесопитомник, т.е. искусственно выращенный за несколько десятков лет лес, в центре которого искусственный же грязненький водоём.
Летом в питомнике многолюдно. Публика тут прогуливается весьма разношерстная. Поначалу в глаза бросаются приличные, законопослушные, хорошо одетые люди с собаками и детишками, но, присмотревшись внимательно и углубившись в лесную чащу, можно наткнуться на грязных бичей и даже на разного рода извращенцев. Тут не раз находили трупы в разной степени расчленения. Именно здесь прокололся последний смоленский серийный убийца, которого впоследствии признали невменяемым. В силу каких-то обстоятельств он недодушил в питомнике свою очередную жертву, которая, побоявшись несколько месяцев, всё же пошла в милицию и очнь помогла следствию в поисках негодяя.
Теперь и с транспортом на Поповке всё в порядке: сюда ходят два троллейбуса, три трамвая, несколько автобусов и большое количество маршруток. Район стал вполне самодостаточным в смысле товаров и услуг Кроме множества продовольственных и промтоварных магазинов, не говоря уже о ларьках, на улице Соколовского действует вполне приличный базар, где можно купить в принципе всё, что угодно. И в центр ездить не надо.
Однако следует с сожалением констатировать, что на Поповке по-прежнему нет своего кинотеатра, кроме  допотопной «Малютки», и хорошей большой бани. (Есть, впрочем, сауны со шлюхами). Общаги на Шевченко остаются довольно криминогенными, а школы №12 и №16 входят в пятёрку самых неблагополучных в городе. Здесь же неподалёку возле базарчика дешёвые проститутки тормозят тачки состоятельных граждан. В районе, увы, случаются всякие негативные происшествия. Растёт число венков у подъездов новых домов, что говорит о количестве заказных убийств, шпана в наглую ворует на базарах и по трамваям-автобусам-троллейбусам. Часто грабят (бомбят) квартиры, вынося в основном телики и видики. Но это как везде по городу да и по стране в целом.
В общем район Поповка становится вполне пригодным для обитания.    
ДАЛЁКАЯ-БЛИЗКАЯ КИСЕЛЁВКА
Совсем ещё недавно, на наших глазах, к этому новому району как нельзя кстати подходило выражение «идти за много вёрст киселя хлебать». Так непросто было туда добраться из центра города. Район окольцован двумя длинными улицами Попова и Рыленкова, подчёркнут прямым, как линейная строка, Проспектом строителей, который является границей между Поповкой и Киселёвкой.
Раньше трамвай ходил только до начала нового района, где ныне раскинулся один из лучших в городе базаров со множеством мелких магазинчиков, продающих продукты, парфюмерию, видеопродукцию и прессу на все вкусы. Теперь же автобус №2 ходит практически до конца Киселя, где собственно и заканчивается город. Далее идут только бескрайние поля, овраги, лески да видны какие-то деревушки. Здесь есть небольшое кладбище, где похоронен известный смоленский музыкант и сочинитель левой в смысле эстетики, ориентации Сергей Ковалёв (Висельник). Он погиб в возрасте Христа, приняв гремучую смесь из разных колёс, и его смерть потрясла представителей местного андеграунда.
Неподалёку от кладбища, на улице Петра Алексеева, некогда жил философ Александр Петроченков (Бонза), который в начале девяностых не на шутку увлёкся компьютерами, написал книгу по этому делу, переехал в Москву и работал одно время редактором журнала «Домашний компьютер».
В одном доме с ним проживала прогрессивная и начитанная в новой литературе девушка Лия, посещавшая все тусовки объединения КЭПНОС. Впоследствии она занялась частным предпринимательством, поторговала какое-то время на вещевом рынке и открыла дамский магазин. Теперь она живёт в красивом особняке с садом и камином.
Киселёвка чрезвычайно урбанистический район, дома здесь сплошь многоэтажные, дворы асфальтированные, зелени почти не просматривается. Есть тут даже один шестнадцатиэтажный экспериментальный дом, квартиры в котором сделаны на западный манер и измеряются не по количеству комнат, как принято у нас, а по числу спален. Живут тут, понятно, весьма обеспеченные люди, имеющие кухни со всякими новейшими прибамбасами и большие телевизоры с плейерами в каждой комнате. Не все они интеллигенты, но уже заботятся об образовании своих детей, обучая их при помощи репетиторов английскому языку и настаивая на том, чтоб их любимые чада осваивали компьютерное дело уже в раннем возрасте.
Говоря об интеллигенции, нельзя не упомянуть тут заслуженного артиста смоленского драмтеатра им. Грибоедова Николая Коншина, проживающего где-то в дебрях Киселя. Он точно интеллигент во всём, начиная с одежды, соответствует образу чеховского порядочного человека, в котором всё должно быть прекрасно. Коншин обладает отточенной по Станиславскому манерой театральной игры и, безусловно, лучшим в театре голосом, который смоляне нередко имеют удовольствие слышать по радио и телевидению. До революции у семьи Коншиных было два дома в Москве, которые государство немедленно приватизировало в свою пользу сразу же после победы Октября. Молодой Коля, живя во Владимире, имел счастье общаться с известным дореволюционным общественным и государственным деятелем монархистом Шульгиным, который при Хрущёве рискнул вернуться из эмиграции в Россию, гже был тотчас же посажен, а после отсидки жил по разрешению властей именно во Владимире.
В Киселёвке также живёт, по слухам, загадочный смоленский писатель Олег Ермаков, афганские рассказы которого потрясли серьёзного читателя в конце восьмидесятых. Его полюбили в московском журнале «Знамя», а роман Ермакова «Знак зверя» был издан в середине девяностых смоленским издательством «Русич».
К несчастью в этом же районе обитают не только интеллектуалы и прогрессивные предприниматели. Где-то в его недрах таятся зловещие «бройлеры», т.е. совершенно отмороженные подростки, типы ещё те, которые могут дать фору Алику и его команде из известного романа Энтони Берджеса «Заводной апельсин». У персонажей этого английского романиста, которые садистки издевались над порядочными людьми, была хоть какая-то идеология, пусть и примитивная. Киселёвских же андроидов трудно дешифровать по человеческим нормам. Грабить и убивать для них так же естественно, как для обычных людей есть и спать. Они творят свой беспредел днём и ночью. Нередко их жертвами становятся убогие, грязные не раз битые бичи.
Однако если пройти вдоль лесопитомника к дачам, где летом можно полакомиться ничейными, растущими на заброшенных участках малиной, сливами, вишнями и яблоками, вы можете выйти к не очень чистому и местами цветущему озеру.
В этих краях приятно прогуляться в хорошую погоду или покататься на горном велосипеде, т.к. дорожка тут довольно холмистая.
В Киселе есть четыре школы, отличный спортзал, шахматная секция для подростков (не все же они «бройлеры» в конце концов), игровые автоматы для пацанов, бары для любителей с бабками, сауны со шлюхами, множество ларьков и разного рода магазинов. Короче, жить тут можно, особенно с деньгами. 
ПРИГОРОД
Спустившись вниз от крепостной стены в районе башни Веселухи по крутой горке, вы оказываетесь на патриархальной Рачевке – в районе роскошных садов, пахучих огородов, красивых старинных домиков за высокими заборами и злыми собаками за ними, с воротами с тяжёлыми медными кольцами. Здесь есть своя школа №1 и Окопная церковь (во время тотального безбожья, когда Успенский собор был превращён в музей атеизма, она выполняла роль собора), при которой есть старинное кладбище, где можно встретить могилы купцов разных гильдий. Где-то в шестидесятых прошлого века на Рачевке построили Чулочно-трикотажную фабрику, известную больше как «чулочка», а последние годы в здание бывшего суда функционирует издательство «Русич», книжная продукция которого легко расходится от Смоленска до Владивостока. Когда-то посадская Рачевка была весьма криминальным раёном, и сюда не рекомендовалось приходить поздно вечером. Тут грабили, убивали и насиловали. Подобно садам здесь во всю цвели воровские малины, а из окон многочисленных блатхат нёсся блатной фольклор. Царили братья Писарята, которые поочерёдно шли в зону, постоянно оставляя кого-то из своего клана в качестве смотрящего за раёном.
Ребята с Рачевки враждовали с парнями из Садков, находящихся за Днепром. Нередко случались межрайонные драки. В ход шли колы, дубинки, ножи, а порой и наганы. Без жертв никак не обходилось. Побеждала то одна, то другая сторона великой реки.
Если пройтись вниз по красивой, утопающей в садах улице Степана Разина, можно выйти к красавцу Днепру, где в семидесятые годы имелся вполне цивильный пляж с хорошим песочком, зонтами от солнца, деревянными грибочками и привозным буфетом с тёплым пивом, лимонадом «Буратино» и жирными бутербродами. Загорающих была масса, лежали бок о бок, так как вода в реке в те благословенные времена была ещё довольно чистой. Рыболовы в длинных резиновых сапогах с раннего утра ловили на спиннинги довольно приличных щук, которые тогда ещё не воняли, как ныне.
На другой берег можно было легко переправиться на пароме, которым ловко управляла крупная женщина в защитного цвета плащ-накидке.
По Днепру в те романтические времена ходил белый пароход. Сидя на палубе и покуривая дешёвую кубинскую сигару, представляя себя как бы на Миссисипи, когда там куролесил Том Сойер, вы не спеша, где-то за час могли добраться до Красного бора, в места первомайских маёвок и загородного отдыха трудящихся, и сойти на берег возле модного Кривого озера. Здесь праздная молодёжь целыми днями купалась, загорала, играла в футбол или волейбол, не забывая попивать любимую бормотушку. А ближе к вечеру они шли по песчаной тропе среди пахучих сосен к шашлычной у шоссе, чтобы усугубить кайф «Рубином», «Яблочным», «Ароматов садов» (шутили «задов») или уже совсем пахнущей навозом «Альменской долиной», и пройтись по многочисленным пионерским лагерям «Смена», «Сокол», Юный ленинец» , «Салют», Факел» в поисках доступных и достойных пионервожатых. Сами пионеры любили называть этих девушек в красных галстуках «пионерзажатыми».
Возле красноборовского гастронома в выходные дни штабелями валялись пьяные, неслабо отдохнувшие горожане, и шпанистые пионерхулиганы нещадно шарили у них по карманам в поисках остаточной мелочи.
Выбирались из Красного бора на редко ходящем битком набитом львовском автобусе №1.
Между прочим, из зоны отдыха можно было тем же неспешным белым пароходом доплыть ещё до одного замечательного в своём роде раёнчика – Сортировки – и, спрыгнув с палубы в воду добраться вплавь до дикого, но красивого по-своему пляжа. Здесь обычно собиралась местная шпана, чтобы поиграть в карты, буру или секу, посечь на берегу, нет ли где оставленных без присмотра, джинсов, клеевых рубашек или «котлов», то бишь часов, которые особенно ценились у блатных. Королями тут в крутые шестидесятые считались Витька Куля и Кыля Малец. Их группировки, однако. Не враждовали между собой, но совместно нападали на колоднянцев (пацанов из Колодни) и таборских (то есть, обитателей Таборной горы). Сортировцы, причём, неизменно побеждали и всячески терроризировали своих врагов.  Вечерами они собирались в круглосуточной железнодорожной столовой, садились за дальний столик в углу, рядом с фикусом в большой кадке. Заказывали водку. Московская стоила 2 рубля 70 копеек, а Столичная – 3 рубля 12 копееек. Первую пили практически каждый день, вторую исключительно по выходным и праздникам. Наливали обязательно по целому «грибатому» или «хрущёвскому» стаканы с краями, и пили до дна. Запивали тут же пивом. Потом базарили за дела: тогда особенно модно было брать голубятни. Нередко случалась поножовщина. Вставить пику в бок было элементарно. Парни ходили в приталенных фуфайках с финками в карманах узких брюк, узконосых мокасинах и белых модных кепках.
Рядом со столовой находилось депо, где можно было видеть чумазых кочегаров с деревянными чемоданчиками. Стояли или проходили мимо красивые паровозы «Серго Орджоникидзе».
Наркоманы или как их называли «наркомы» в те благословенные времена встречались крайне редко. Был один на всю Сортировку. Его так и звали Морфин.
На танцы сортировские почему-то любили ходить в Гедеоновку, минуя «бардояму», т.е. спиртзовод, откуда так несло готовящимся изделием, что можно было нехило прибалдеть на старые дрожжи. Потом дружной полупьяной возбуждённой гурьбой пацаны поднимались в крутую горку по Старой Смоленской дороге, проходя по ходу белый колодец, в котором по преданию Наполеон поил лошадей.
Гедеоновский клуб располагался в старой церкви. Над входом ещё видны были следы мозаичной иконы, которую регулярно закрашивали к праздникам красного календаря.
Танцы были под радиолу и очень клёвые. Танцевали вальс, танго, чарльстон и твист. Королём твиста был некто Головка, только что отслуживший срочную в Чехословакии и набравшийся там модных веяний. Сортировские не трогали мирных гедеоновских, которые во всю шестерили перед ними, но если в клубе не дай бог появлялись залётные фраера из Синькова, Астрогани, Таборки, Колодни, Везовеньки, да хоть из самого Смоленска или даже Москвы, их немедленно выводили на улицу и били всей кодлой.
Со временем вся блатная жизнь как-то пошла на убыль. Тем более, что в районе стал свирепо наводить порядок новый участковый Дударь. Всё постепенно захирело и увяло. Танцы в гедеоновском клубе прекратились. Некоторое время там, правда, показывали неплохие фильмы для контингента томошнего дурдома, например, «Великолепная семёрка» с Юлом Брюнером, «Пепел и алмаз» с великим Збигневым Цыбульским, «Развод по итальянски» с Марчелло Мастроянни, «В джазе только девушки» с Мерелин Монро. Но и это кино вскоре прикрыли. Настало скучное время застоя.   
Путешествия с Джимом в поисках России

В начале 90-х в России пышным цветом расцвело как новое авангардное искусство, так и старое (отечественное и зарубежное), хранимое под семью замками. В престижных галереях - на Кузнецком мосту, в Манеже и ЦДХ - одна за другой проходили замечательные выставки. Были показаны в больших объемах произведения Малевича, Кандинского, Лентулова, Родченко, Клюна, Розановой, Лисицкого, Филонова и других мэтров русского авангарда. Из-за рубежа привозили доселе известных только по репродукциям Энди Уорхола, Френсиса Бэккона, Джозефа Бойса, Михаила Шемякина, Юкера, Гилберта и Джорджа. Очень оживились концептуалисты в Москве и новые дикие в Питере. Особенно интересны были выставки в малом зале на Автозаводской, где вовсю хулиганили "мухоморы", откровенно издеваясь над неискушенным обывателем, который еще недавно при виде такого непотребства апеллировал к милиционеру, а теперь робко разглядывал коврик с надписью "Идиоты", пытаясь понять суть произведения. Новое русское искусство вызывало огромный интерес на Западе и покупалось за большие деньги. С легкой руки Комара и Меламида в стране распространялся соцарт, искусство, призванное дискредитировать догмы соцреализма, доводя их до абсурда. Высоко поднялись ставки доморощенного абстракциониста от бога Александра Зверева, в большом почете были концептуалисты Иван Чуйков, Франциско Инфантэ, Эрик Булатов, Эдуард Гороховский, Владимир Яннкилевский. Большого успеха достиг еще недавно мало кому известный художник Илья Кабаков, который был официально признан на Западе и навечно обосновался в Париже.
На фоне таких отрадных явлений в искусстве политическая и экономическая ситуация в стране выглядела удручающе нестабильной. Разваливался "навеки сплоченный" Союз, шло обвальное падение рубля, товары и продукты исчезали из магазинов, появлялись всякого рода авантюристы, мошенники и бандиты, начинающие войны за свои территории.
Вот в такое интересное время мне и пришло в голову пригласить в Смоленск известного канадского художника из Торонто Джима Райли, с которым я был ранее знаком и вел переписку. Джим с радостью согласился на предложение, так как был наслышан об интересной культурной обстановке в стране, и обещал прочитать лекции о деятельности художников Ниагарского художественного центра, к которому он принадлежал.
Мы встретились с ним в Шереметьево-2 и сутки провели у моих московских знакомых, известных концептуалистов Анатолия Жигалова и Натальи Абалаковой. Произошел обоюдный показ слайдов и обмен информацией. Джим признал, что наши художники работают во вполне передовой западной манере. Утром наши хозяева улетели в Англию для участия в выставке, проводимой престижной галереей "Третий глаз", а мы с Джимом отправились в Смоленск.
Первый день в Смоленске был как бы разгрузочным. Мы побродили по городу, осмотрели достопримечательности, а вечером пошли в ночной бар, которых было тогда не так много, как сейчас. Там-то и начались первые столкновения иностранца с нашими реалиями. Мы сидели с девушками, потягивали коктейли и мирно беседовали, как вдруг к нашему столику подошел, шатаясь, парень в разорванной, окровавленной рубашке и с разбитым лицом. Он хотел срочно выпить, так как просто умирал с бодуна. Я с трудом узнал в нем известного в Смоленске музыканта. А Джим просто заплакал, повторяя: "Что за страна". Нам долго пришлось утешать его. Позже он признался _мне, что никогда не был в Нью-Йорке, хотя до него от Торонто, как от нас до Питера. Но мирные торонтцы боятся бандитского города "желтого дьявола" и избегают поездок туда. В баре между тем становилось страшновато. В нашу сторону поглядывали амбалистые парни в кожаных куртках и трико. Нам передали, что мы можем быть ограблены. на выходе. (В то замечательное время шла охота за иностранцами, их нередко убивали из-за валюты). Но ничего, все на этот раз обошлось. Мы мирно покинули заведение, прихватив с собой наших девочек и бутылку коньяка "Наполеон".
После лекции с показом слайдов о деятельности канадских художников, происходившей при большом стечении народа в помещении драмтеатра, мы отправились в музей "Русская старина" на ул. Тенишевой, где экскурсовод Людмила Новикова провела для Джима бесплатную и замечательную экскурсию по всем залам, что несколько сгладило напряг после посещения ночного бара.
Далее нас ждала поездка в Талашкино. Функционеры филиала московского "Гуманитарного фонда", занимающегося новым искусством, приготовили для поездки в этот заповедный уголок Волгу-пикап, с которой нам очень не повезло. Где-то на полпути у машины вдруг отлетело заднее колесо, и она пошла юзом через шоссе в то время, когда с горочки на нас мчался огромный КамАЗ. Шофер просто чудом вырулил "Волгу" на обочину, иначе все мы были бы всмятку.
Но в Талашкине мы опять расслабились. Добрые, знающие, преданные своему делу смотрители музея и знаменитого "Теремка" долго и обстоятельно рассказывали нам о его истории, замечательных людях, работавших там, и, разумеется, показывали экспонаты. Один эпизод особенно поразил нашего гостя. Дело в том, что князь Тенишев, умерший еще до Октябрьской революции, был мумифицирован и покоился в специальном саркофаге. Однако после переворота мужики, для которых семья Тенишевых сделала так много хорошего, вытащили барина из гроба, усадили его в сугроб, сунули в руку бутылку водки, а в рот вставили папироску. И долгое время потом смеялись над покойным.
По программе нам с Джимом нужно было ехать в Питер, где нас уже ждали на Пушкинской, 10, в доме, занятом под мастерские и галереи независимыми питерскими художниками. Там Джим мог сразу познакомиться со всей неофициальной культурой города. Отметим, что в Смоленске его внимание привлекли работы таких художников, как Сева Лисинов, которого он охарактеризовал как большого мастера, Влада Макарова, как близкого по тематике американским живописцам, и Эдуарда Кулемина, которого он назвал самым современным художником города.
Питер показался Джиму очень красивым городом, превосходящим даже Амстердам. Сергей Ковальский, председатель фонда независимых художников, предоставил нам жилье на Пушкинской, 10, и сам поводил по некоторым мастерским, где нас радушно встречали художники, каждый из которых рассказывал о своих работах, проблемах, да и вообще о жизни.
Заметно было, что русские люди любили пожаловаться иностранцу (кому же еще?) на свое нелегкое житье-бытье. Кстати, добраться до Ленинграда тогда было совсем непросто ввиду большого количества военных, покидавших бывшие братские страны - ГДР, Чехословакию и Польшу. Мы с большим трудом, по блату, достали билет на проходящий "Жданов - Петроград" (так и было написано на вагоне, что говорит о сумятице того странного времени). Вагон был раздолбан до предела и грязный до ужаса. Джим, который вовсе не был махровым обывателем и придерживался даже левых взглядов, был, мне кажется, несколько шокирован. Наш сосед по купе, узнав, что Джим иностранец, срочно сбегал в вагон-ресторан и принес десять бутылок старого кислого пива, которым усердно стал угощать Джима, приглашая, при этом, в гости куда-то под Псков, акцентируя тот факт, что жены дома не будет. Ночью этот тип долго икал и вышел на станции Дно, прихватив с собой канадские сигареты.
Питерские художники показались Джиму интересными, - по крайней мере, некоторые из них. Шли разговоры об отмене выставки. Пробыв там три дня, мы отправились в Москву, где остановились на квартире Жигалова-Абалаковой, которые все еще находились в Англии. Но их друзья вдоволь поводили нас по всяким крутым выставкам (на одной, вблизи площади Пушкина, вся комната в стареньком деревянном доме была оклеена вышедшими из употребления рублями). Между прочим, когда мы поджидали наших девочек-кураторов в сквере у памятника Пушкину, Джим смотрел-смотрел на монумент, который запомнил еще по Петербургу, и вдруг спросил у меня: "Это что, какой-то известный генерал?".
Апогеем наших путешествий была поездка за город, где на территории бывшего пионерлагеря состоялась грандиозная тусовка всех радикальных московских художников, поэтов, перформансистов, богемных мальчиков и девочек. Здесь была инсталляция Ивана Чуйкова, присутствовали поэт Лев Рубинштейн, актер Юхананов, критик Гройс и многие другие. Джим общался с народом в полный рост. Его вывод о поездке, когда мы прощались с ним в Шереметьево-2, был следующий: "Ужасная страна, но замечательные люди".
КОНЕЦ