Анастасия Ивановна Ефимова проживает в Лосино-Петровском с 1947 года. Как и у многих, здешняя жизнь была связана долгие годы с камвольным комбинатом, с его строительным комплексом. Вышла здесь замуж, родила дочь, теперь есть две внучки и правнучка. Казалось – всё как у всех. Но была в судьбе Анастасии Ивановны такая страница, о которой без боли и ужаса вспоминать невозможно. Ей довелось пережить блокаду Ленинграда, потерять почти всех родных, но выжить…
В семье Ефимовых – у Ивана Ефимовича и Анны Дмитриевны было 10 детей. Таких крестьянских семей по России было тогда великое множество. Чем многочисленнее семья, тем крепче хозяйство. Жили неплохо на хуторе в Смоленской губернии. Но в тридцать третьем году умер отец – глава семьи, и всё покатилось под откос. Семья потеряла не только мастера на все руки, но и основного защитника – места были лихие, на отшибе. Большинство детей были малолетними – самому младшему – полгода. С большими трудностями через несколько лет смогли перебраться в пригород Ленинграда – в правобережный посёлок имени Свердлова, где мать и старшие сёстры устроились на работу на одноимённый кирпичный завод. Там и застала семью война.
Блокада Ленинграда является одной из самых трагических страниц в истории Великой Отечественной войны. Ежедневно в зиму 1941-42 года умирало 4000 мирных жителей города от голода и болезней. Бывали дни, когда их число достигало семи тысяч! Конечно, подсчитать всех жертв точно не представляется никакой возможности. Всего жертв блокады различные источники насчитывают от 630000 до 1200000 человек, 97% которых умерло от голода, и это явилось одним из обвинительных актов германского фашизма на Нюренбергском процессе.
Немцы сбросили на Ленинград несколько тысяч зажигательных бомб с целью вызвать массовые пожары. Особое внимание уделялось ими уничтожению складов с продовольствием. Так, 10 сентября им удалось разбомбить знаменитые Бадаевские склады, где находились значительные запасы продовольствия. Пожар был грандиозным, тысячи тонн продуктов сгорели, расплавленный сахар тёк по городу, впитывался в землю. Катастрофическое продовольственное положение города стало ясно 12 сентября, когда были закончены проверка и учёт всех съестных запасов. Продовольственные карточки были введены в Ленинграде 17 июля 1941 года, то есть ещё до блокады, однако это было сделано для того, чтобы навести порядок в снабжении. Город вступил в войну, имея обычный запас продуктов. Нормы отпуска продуктов по карточкам были высокие, и никакой нехватки продовольствия до начала блокады не было. Снижение норм выдачи продуктов впервые произошло 15 сентября. Кроме того, 1 сентября была запрещена свободная продажа продовольствия (эта мера будет действовать вплоть до середины 1944 года).
В октябре жители города почувствовали на себе явную нехватку продовольствия, а в ноябре в Ленинграде начался настоящий голод. Были отмечены сначала первые случаи потери сознания от голода на улицах и на работе, первые случаи смерти от истощения, а затем и первые случаи каннибализма. В январе 1942 года за каннибализм осуждено и расстреляно около 200 человек, феврале более 600, в марте – более тысячи. Надо отметить, что жертвами каннибалов становились, прежде всего, дети и подростки. По воздуху обеспечить снабжение такого большого города было невозможно, а судоходство по Ладожскому озеру временно прекратилось из-за наступления холодов. В то же время лёд на озере был ещё тонким и не выдерживал автомашины. Все транспортные коммуникации находились под постоянным огнём противника, у него было абсолютное превосходство в воздухе. Очень быстро ежедневная норма снизилась до 125 грамм несъедобного хлеба на служащих, детей и иждивенцев. Ситуацию усугубляло то, что перед самой блокадой город наводнили триста тысяч беженцев из прибалтийских республик и близлежавших российских областей. Непонимание руководством города надвигающейся опасности вызвало то, что жителей эвакуировали не в дальние области на восток страны, а всего лишь в окрестности города. Из-за этого в Ленинград были возвращены с началом блокады 175000 детей. Почти всех впереди ждала голодная смерть.
Ефимовы жили в доме для работников завода. Запасов никто не делал, потому голод стал для всех общей бедой. Другое дело, что каждый пытался справляться с ней в одиночку – такова психология человека. Кто-то впадает в апатию, быстро исчезает интерес к жизни, отступает страх перед смертью и дни такого индивида сочтены. Но кто-то, подчиняясь инстинкту самосохранения, превращается в безжалостного хищника. Восемь человек из того дома были расстреляны за людоедство. Поражает женщина, съевшая четырёх своих собственных детей! На вопрос – как же она это смогла делать, людоедка бесхитростно ответила – им всё равно помирать, а так хоть какой-то толк…
Люди умирали так быстро и в таких ужасающих количествах, что похоронные команды, сами состоящие из таких же полуголодных доходяг, не успевали убирать всех умерших. Прежде всего, увозили тех, кто принял свою мученическую смерть на улице, а вот в домах люди лежали неделями. Сосед дядя Вася полторы недели сидел на лестнице, не дойдя несколько ступенек до своей квартиры на втором этаже…
Рядом с посёлком было занесённое снегом поле, на котором летом сажали капусту. Трое братьев, гонимые голодом, пошли искать под снежным покровом хоть что-нибудь, что, возможно, осталось на поле с осени, хоть какой-то капустный лист. И попали под обстрел – немецкие позиции располагались прямо напротив поля на другом берегу Невы. Фашисты, опасаясь форсирования реки советскими войсками, немедленно открывали огонь по всем, кто появлялся у них на линии огня. Возможно, они приняли братьев Анастасии Ивановны за разведчиков. Вернулось с поля двое. Они отвели мать в сторону и что-то ей тихо сказали.
«А где Миша?» – в испуге спрашивала Настя братьев, мама заплакала.
«Он скоро придёт, скоро вернётся», – бормотали мальчики, но больше Мишу никто не видел.
Братья умерли один за другим – вечером ложились спать, а утром их находили окоченевшими. А потом стали умирать от голода сёстры. Есть было просто нечего. Слегла мама. Необходимо было уезжать с этого гиблого места. Одна из старших сестёр, у которой уже был маленький сын двух с половиной лет, ходила на сборный пункт по эвакуации. Им назначили прибыть на пункт 1 марта. Было снежно и холодно. Маму посадили на санки, но её ослабевшие, оставшиеся в живых трое дочерей не смогли тащить их по глубокой пороше, к тому же старшая ещё несла на руках ребёнка. А надо идти несколько километров до ближайшего сборного пункта, откуда был транспорт на Ладогу.
И их оставили. Мать, Настю и её малолетнего племянника. Что подвигло сестёр на такое действие, Анастасии Ивановне сейчас сказать сложно. Возможно, как они сами говорили – надо было срочно уехать, обосноваться на новом месте и потом вернуться за родственниками. Наивность и непонимание ими истинного положения вещей, катастрофичности ситуации? Возможно. Но возможно как раз именно то, что они прекрасно понимали свою беспомощность, а на чашу весов стал выбор – их собственная жизнь (они могли ещё идти сами), или скорая и неотвратимая смерть всей семьи.
Конечно, никто из них не вернулся. Одна из сестёр, как известно Анастасии Ивановне, как раз та, что оставила ребёнка, вскоре умерла, как говорят – от тоски. Вторая затем вышла замуж и куда-то уехала, связь с ней была потеряна навсегда.
Мама умерла 5 марта. Пятнадцатилетняя Настя осталась одна с маленьким мальчиком на руках. Каждую ночь она стояла на морозе в очереди на получении тех 125 грамм. Много часов. Она не хотела умирать. И вместе с ней не желали сдаваться ленинградцы. Они гибли от обстрелов и бомбёжек, холода и голода, от эпидемий, что устраивали немцы, выпуская выше по течению Невы холерный эмбрион. Ослабевшие люди не кипятили воду, а лишь подогревали, экономя скудные запасы дров. И умирали тысячами. Но не сдавались и не просили пощады у врага.
«Ходили по людям»…
Вернувшись в один из дней домой, Настя осознала своё окончательное и жуткое одиночество на этой земле – племянник, оставленный в ледяной квартире, был мёртв.
Ей повезло. Её обнаружили, когда ленинградцы, кто ещё мог как-то передвигаться, ходили по домам и собирали живых детей и подростков. Так она попала в один из детских домов. Суп из крапивы был самым вкусным блюдом, что довелось ей пробовать в жизни. А дальше постепенно положение стало исправляться – её и ещё троих постарше отправили на Васильевский остров, у кинотеатра «Форум» на 7-й линии делали газоубежище – до сих пор сохранялась опасность применения немцами боевых отравляющих веществ. По ночам дежурили на крышах, гасили «зажигалки». Подросшая Настя осваивала строительные профессии, что, как оказалось, определило её род занятий в жизни. Была в почёте, назначили бригадиром.
И какая была великая радость для ленинградцев, когда пришло известие о прорыве блокады, длящейся почти девятьсот дней!..
После войны Анастасию разыскали сёстры матери и позвали жить к себе. Понимает сейчас, что было ошибкой уезжать из Ленинграда, но так хотелось быть с родными людьми, почти всю свою жизнь прожив в большой семье. Но в деревне было грязно и неустроенно. Здесь больше ждали её рабочие руки, чем собственно родную душу. И в 1947 году Анастасия завербовалась на Монинский камвольный комбинат…
Эрнест Катаев
eryk@inbox.ru