Увы, поспать мне удалось ещё нескоро. Едва я вошёл в дом, из своей комнаты выглянула Рона:
- Где ты был? – шёпотом, но очень требовательно спросила она.
- Гулял. Не спалось – я отправился пройтись.
- Ты сделался слишком скрытным, Джон, - укоризненно заметила она. – Это на тебя непохоже. Это, если хочешь знать, даже немного пугает. Как будто тебе есть, что скрывать.
- Мне нечего скрывать, - пожал я плечами. - Я просто отправился подышать воздухом. А ты почему не спишь?
- Да вот, тоже не спится… Ты очень обидел меня, Джон, - вдруг сказала она, быстро взглядывая мне в лицо и снова уводя глаза в пол.
- Чем? – искренне удивился я.
- Вот видишь: ты даже этого не понимаешь. Целый год молчания – кем я должна была считать себя всё это время? Твоей невестой? Женщиной на одну ночь? Я подумала, что обманулась в тебе, и ты, получив своё, просто потерял ко мне интерес. Я слышала о таком раньше, но и представить себе не могла, что такое может случиться со мной. И с тобой. Ты мне казался таким…хорошим. А Холмс молчал, как камень, как целая каменная скала. Молчал и курил или уходил в другую комнату. А кроме того.., - её лицо вдруг пошло ярко-багровыми пятнами, – той ночью ты разбудил во мне жажду, о которой я даже не догадывалась, в которую не верила, над которой смеялась. Она преследовала меня по ночам, не оставляла моих мыслей днём. Я…, - она замялась, подыскивая сравнение и в то же время борясь с собственной стыдливостью, - я чувствовала себя вампиром, однажды попробовавшим крови и обречённым на бесконечный пост. Я ненавидела себя за это, не могла смотреть себе в глаза, поэтому избегала зеркал. Несколько раз, не совладав с собой, я поддавалась, и облегчение на миг приходило, но потом я ловила себя за руку, и от этого было ещё стыднее, ещё противнее. Я нуждалась в совете, но не с Холмсом же было об этом говорить, а матери у меня нет.
- Значит, - глухо проговорил я, начиная догадываться, - с врачом? Об этом можно поговорить с врачом, да? С Пьером Дегаром - таким внимательным, таким прогрессивным, таким…таким понимающим, да?
Рона опустила голову ещё ниже. Румянец уже не горел, а тлел на её щеках, готовый смениться мертвенной бледностью.
- И он излечил тебя от мучительной жажды, да? И это было уже не противно, а, напротив, приятно?! – я уже почти кричал, не заботясь о том, что нас может услышать чуткий Холмс.
- Не кричи, - привычно поморщилась она. – Тебе не в чем меня упрекнуть – я не давала тебе никаких обещаний, ты мне их тоже не давал. Что ты орёшь на меня, как на публичную женщину, не отработавшую свой гонорар? Я – не твоя невеста, а Пьер близость с тобой мне простил – ведь это случилось до того, как мы с ним познакомились, а не после.
Эти последние слова, может быть, даже оброненные случайно, вдруг прояснили передо мной всё, поставив на свои места. Рона согласилась стать женой Дегара, чтобы избежать чувства вины и передо мной – «не твоя невеста», и перед ним – «до того, как познакомились». А так всё получалось очень ловко: и волки сыты, и овцы целы. Типичное оптимальное решение для школьницы старших классов, воспитанной в традициях викторианской морали. Гордой школьницы. Неопытной школьницы, не способной совладать ни с собственной плотью, ни с собственным честолюбием. Я не знал, чего мне хочется больше – смеяться или плакать, и, пожалуй, всё-таки плакать, потому что какими бы смехотворными ни казались её мотивы, переупрямить такую упрямицу, как Рона, у меня почти не было надежды. Я понял, что Холмс в общем и целом в курсе событий и тоже не преисполнен оптимизма, что он – хуже того – весьма недоволен, и что обвинить во всём меня ему мешает только то соображение, что моему годовому молчанию он сам в значительной степени и способствовал.
- Ты поступаешь опрометчиво, - только и сказал я. – Повремени, Рона, я…
Я не успел договорить – во входную дверь застучали сильно и властно. Было ещё очень рано – даже по сельским меркам рано – и я почувствовал тревогу. Мы с Роной подошли к входной двери вдвоём, но спросила она одна – высоким нервным голосом:
- Кто это?
- Наркрот с понятыми, - ответили ей довольно строго. – Именем закона, откройте!
- Лучше открой, - посоветовал я. – Эти парни шутить не станут.
- Открой сам – я разбужу Холмса.
- Не надо меня будить – я не сплю, - Холмс вышел в прихожую, поспешно завязывая пояс халата. Он был взлохмачен и невыбрит. Глаза почему-то красные. – Отвори, Ирония!
Рона отперла. За дверью, розовые от начинающегося восхода, стояли Наркрот, Чеснэй и Пьер Дегар.
- Вы – Джон Генри Уотсон, из Лондона? – обратился ко мне Наркрот, словно нас с ним не знакомили – суток не прошло.
- Да, - сказал я, чувствуя непонятную робость, да такую, что твёрдый звук «д» чуть не застрял углом у меня в гортани – я его еле вытолкнул.
- Вы арестованы, - сказал Наркрот.
- За что? – опешил я.
- Вам будет предъявлено обвинение – всё в свой черёд.
Ничего не понимая, я обернулся, ища поддержки у Холмса. Но мой друг отвёл глаза.
- Идёмте, - поторопил Наркрот.
Меня провели – спасибо хоть, что без наручников – через половину посёлка и водворили в камеру предварительного заключения – душную комнатушку без окон с керосиновой лампой и деревянным топчаном. Лязгнул засов – я остался один.
Трудно описать моё душевное состояние. Недоумение, растерянность, лихорадочное самокопание – почему? За что? Что я натворил? А главное, что означал этот странный убегающий взгляд Холмса?
Время взаперти тянулось бесконечно. Принесли какую-то еду, но я даже не посмотрел, что там, в миске. Я, как заведённый, кружил и кружил по камере, пока чувствовал под собой ноги. Я несколько раз принимался стучать, выкрикивая какие-то бессмысленные угрозы и протесты, но мне никто не ответил, словно мир там, за дверью, вообще перестал существовать. Лампа погасла, и никто не пришёл снова зажечь её, но мне этого и не нужно было – глаза привыкли к темноте. Я вынужден был несколько раз воспользоваться жестяным ведром, приспособленным здесь под отхожее место – значит, прошло около суток. Наконец, я обессилено свалился на не застеленный ничем, кроме пыли, топчан в тяжёлом оцепенении, не дающем ни успокоения, ни отдыха. И вот тогда засов, наконец, лязгнул.